Вениамин, супротив сверхъестественного.

Вениамин, супротив сверхъестественного.

Собрались как-то мужики в бане и давай байки травить…

— Ну шо, земляк, наливай пенного да послушай. Расскажу тебе на полном серьёзе одну историю. У нас на Щедрощёковских банях случай-то произошёл. Надобно знать, что до революции тут кондитерская мануфактура располагалась «Афанасьевские сласти».

Так вот… Работал тут банщик — Вениамин. Мужик — золотые руки. Под его взглядом любая печь справно горела. А уж пар какой! И от ломоты в костях, и от тоски в сердце, и даже брюзжание бабское как рукой снимало.

И вот однажды начала в бане, в женском отделении, всякая бесовщина вечерами твориться. Бабы после помывки словно блаженные выходят. Глаза осоловелые, будто не паром их опарило, а дурманом опоило. А спроси их: «Чё довольные-то такие?» — ничегошеньки не помнят.

Вениамин разузнать, что за напасть в его царстве жара и пара появилась.

Под вечер пробрался в женскую помывочную, приложил ухо к дверям парной — а оттуда не дух березовый да привычный бабий гвалт, а… смех. Не простой, а такой, знаешь, бархатный, манерный, с хихиканьем. И воркование: «Ах, Афанасий Потапыч, ну шутник же вы!» И несёт оттуда не веником да мылом, а словно в кондитерской лавке: ванилью да шоколадом.

И тут, поверх всего этого благолепия, слышит Веня голос. Мужской. Не мужицкий, грубый, а этакий щегольской, сладкий да вязкий, словно мёд:

— О, прелестные нимфы этих благодатных паров! Ваши плечики – белее сахарной глазури, а очи – слаще вишни в шоколаде! Позвольте испить сию амброзию вашей красоты!

У Вени аж в глазах потемнело. Рука сама к дверной скобе потянулась, чтоб блудниц посрамить. Но вовремя смекнул: ворвётся он туда — его не то что с работы погонят, ещё и на смех поднимут.

Отступил он тогда в тень, фартук сердито поправил.

«Не-е-е-е, — думает. — Негоже с плеча рубить, сперва надобно удостовериться».

Нашёл он в стене, где труба проходит, щелочку, да прильнул глазом одним… и обомлел.

Посреди парной, в самом мареве, застыл… Призрак. В рубашке с жабо. Усики по-щегольски завиты, личико сахарное, томное. И вокруг него три банных завсегдатайки — тётка Зина, бухгалтерша Раиса и Оксанка-медсестра — сидят на лавках, как заворожённые.

«Угорел я, что ли, — ошарашено подумал Веня. — Или с утра чего не того хватил?»

Но щелочка-то настоящая, и дух оттуда так и веет зефиром. И видит Веня, как этот Афанасий, проходя мимо Раисы, игриво вздыхает:

— Ах, мадам, сии опаловые холмы — краше утренней зари, а упругость их заставляет трепетать моё потустороннее сердце!

А рукой, шельмец, так и норовит к ним, к холмам-то этим, прикоснуться.

Тут у Вени аж искры из глаз посыпались. Всякий скепсис как рукой сняло. Не угар это, не блажь. Это в его банном царстве, в его святая святых, завелся хлыщ потусторонний, баб дурит да порядки рушит!

Отошёл он от стеночки, лицо тёмное, как голенище. Кулаки сжал.

— Ну я тебе покажу, кобелина призрачная, как в моём хозяйстве озорничать. У меня не салон фривольный, а учреждение оздоровительное. Баня – она не для разврату! Будем тебя, милок, изгонять.

И вот к следующей ночи раздобыл Веня у знакомой старушки-свечницы бутыль воды освящённой. Дождался ночи, зашёл в женскую парилку и давай кропить углы, причитая:

— Изыди, нечисть! Убоись силы крестной!!

Из пара над каменкой проступило скуластое лицо с усиками.

— Mon cher! — прошелестел призрак. — Это чем же вы меня тут потчуете? Я, знаете ли, при жизни лишь «Вдовой Клико» окроплялся.

Во вторую ночь нашёл Веня по объявлению двух «спецов по тонкому миру» — тощего гражданина в плаще с капюшоном и его напарника с сачком для бабочек. Те за денежку обещали «изгнание под ключ».

Едва они расставили в пустой бане свои трещотки и начали нараспев бормотать: «Дух неупокоенный, изыди в чертоги мрачные!» — как за спинами донеслось томное:

— Ох, какие прелестные... чертоги у вас, сударыня!

Все обернулись к единственной присутствующей женщине — пышнотелой кассирше Людке, что заглянула из любопытства. Взгляд её стал влажным, губы сложились в блаженную улыбку.

Охотники потрясенно застыли. И тот, что с сачком, попытался накинуть свой инструмент на призрака.

— Да кто так ловит, любезнейший? — прозвучал обиженный шепот. — Разрешите дать вам урок!

Тут со всех кранов хлынула густая карамель, окольцевала горе-спецов и под издевательское хихиканье призрака намертво приклеила к стене.

Не выдержав такой наглости, схватил Веня самый жёсткий дубовый веник и давай молотить по Афанасию со всей дури:

— Всё равно я тебя, зараза зефирная, изведу!

Воздух вокруг веника сгустился, стал вязким. Веня с трудом выдернул его обратно и остолбенел: вместо листьев на прутьях красовался пышный букет из сахарных фиалок.

— Сударь, вы мне букет? Как галантно! Но не лучше ли преподнести его прелестнице?

Призрак поманил пальчиком кассиршу, манерно протянув:

— Иди же сюда, моя сдобная пышечка.

Кассирша, заворожено, словно сомнамбула, зашагала к призраку.

Веня схватил ушат холодной воды, вылил на женщину и для верности дав подзатыльник, крикнул:

— Вон отсюда, дура ты этакая! В себя приди!

Тело призрака заклубилось и превратилось в огромного паука.

— Да как вы смеете-с на моих прелестниц руку поднять! — зашипел Афанасий.

Схватил он Веню четырьмя передними лапами и давай в кокон из сладкой ваты заматывать. Банщик уж думал — всё! Смерть его пришла. Но тут луч рассветный в окошко пробился, и призрак исчез.

После, заперевшись в своей каморке, Вениамин долго пил из железной кружки крепкий чай. Без сахара.

Опосля неделю раздобыл Веня книгу «Об изгнании духов нечистых». И давай чертить мелом на полу круги да шептать заговоры, что в книжке подсмотрел.

Тут в воздухе поплыла лёгкая дымка. В ней проступил Афанасий. Стоит, поправляет жабо, смотрит на Веню, как барин на усердного, но глупого мужика.

— О, мой дорогой друг, остановитесь. Это зрелище столь же глупо, сколь и бесполезно.