Вердикт

Приемная клиники «Гармония». Уровень 4.

Воздух здесь был идеальным, будто отлитым по эталону: стабильные двадцать два градуса, сорок пять процентов влажности, обогащенная кислородом смесь для поддержания тонуса. Ни запахов болезни, ни терпкого духа антисептика, ни даже едкого смрада страха — ничего, что могло бы нарушить безупречную стерильность пространства. Доктор Андре Вейн бесстрастным взглядом скользнул по списку на планшете. Рядом с именами пациентов горели разноцветные маркеры — зеленые, желтые, красные. Это были не диагнозы, а приоритеты. Язык новой эпохи.

Эдгарс, Л. (78 л.) ПП: 12.4 (Низкий) Диагноз: Почечная недостаточность (терминальная стадия). Рекомендация Медеи: Паллиативная терапия. Приоритет: Низкий.

Вейн отложил планшет, ощутив во рту привкус горечи. Он помнил этого человека. Лин Эдгарс, его школьный учитель истории, человек, умевший заставить прошлое оживать в классе. Он часами мог говорить о цикличности времени, о роковых ошибках, ведущих к падению империй, о том, как тирания всегда рядится в одежды общего блага. Теперь его собственная история упиралась в тупой и беспристрастный алгоритм, холодную формулу, лишенную прошлого.

Дверь в кабинет бесшумно отъехала в сторону, впуская старика. Эдгарс был худ и изможден, но в его осанке еще чувствовалась былая выправка, а в помутневших от недуга глазах тлела неистребимая интеллектуальная острота.

«Доктор Вейн, — его голос скрипел, как старый переплет, но в нем явственно слышалась ирония. — Я всегда знал, что вы далеко пойдете».

«Мистер Эдгарс, — Андре жестом пригласил его в кресло, чувствуя себя не врачом, а бухгалтером, производящим бездушные вычисления. — Я ознакомился с вашим делом. И… с рекомендациями Системы».

«Рекомендации, — старик усмехнулся, и скрип превратился в сухой шелест. — Какое красивое слово для окончательного вердикта. Полагаю, диализ мне уже не светит?»

Андре опустил взгляд, разглядывая идеальную полировку стола. «Ресурсы диализа… к сожалению, ограничены. Алгоритм «Медеи» учитывает множество факторов. Ваш возраст… наличие сопутствующих патологий… потенциальную пользу для общества…»

«Потенциальную пользу, — Эдгарс медленно, с достоинством покачал головой. — Мне семьдесят восемь, доктор. Я учил детей не датам, а тому, как мыслить. Какую пользу я могу принести теперь? Разве что в качестве органического удобрения».

«Не говорите так, — автоматически отрезал Вейн, и тут же поморщился от фальши, прозвучавшей в его собственных словах».

«А как же иначе? — старик наклонился вперед, и его взгляд стал пронзительным. — Вы умный человек, Андре. Вы всегда им были. Неужели вы всерьез верите, что эта ваша «Медея» способна измерить «пользу»? Польза — это сиюминутное удобство системы. Сегодня одни критерии, завтра — другие. История, молодой человек, не линейный прогресс. Она движется по кругу. И любая тирания начинается с красивых слов о «благе большинства» и «оптимальном распределении ресурсов»».

Вейн молчал. Он слышал эти аргументы много лет назад, сидя за партой в классе Эдгарса. Тогда они казались ему блестящей, но отвлеченной игрой ума. Теперь же каждое слово впивалось в живое мясо, обнажая нерв.

«Я могу… попытаться подать апелляцию. Запросить пересчет вашего Показателя Полезности, — произнес он почти без надежды».

«Не утруждайте себя, — Эдгарс махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Не тратьте свой административный ресурс на старика, который свое уже отжил. Просто… — он замолчал, и его взгляд устремился в идеально прозрачное окно, за которым лежали стерильные улицы. — Просто знайте, доктор, что вы теперь — часть этого механизма. Вы — та самая рука, что приводит приговор в исполнение. И когда-нибудь вы посмотрите в зеркало и спросите себя: кого я сегодня принес в жертву Молоху эффективности?»

Он поднялся, не дожидаясь ответа, и вышел. Его уходящая, не согнутая болезнью спина была самым тяжелым и молчаливым обвинением.

Вейн остался сидеть, уставившись в пустое кресло. На планшете вспыхнуло и застыло новое сообщение: «Эдгарс, Л. – сеанс завершен. Рекомендация выполнена. Эффективность куратора: +0.3%».

Система похвалила его. За смерть учителя.

Дом. Вечер.

Жилище Вейна было таким же безупречным, как и его клиника. Каждая деталь интерьера, каждая молекула воздуха была подчинена идее комфорта и продуктивности. «Медея» регулировала свет, подбирала успокаивающую цветовую гамму и даже транслировала едва слышную музыку, призванную снимать стресс.

Его дочь, Анна, сидела за столом, склонившись над сложным пазлом — объемной моделью двойной спирали ДНК. Ее лицо было бледным, словно лишенным краски, а под глазами залегли синеватые, почти фиолетовые тени. Несмотря на это, девочка улыбалась, полностью поглощенная процессом.

«Пап, смотри! Я почти собрала участок с мутацией! Ту самую, из-за которой все и началось!» — ее голос звенел неподдельным интересом к собственной болезни, и этот звон резал Андре по живому.

Он похолодел изнутри. «Анна, пожалуйста, не надо так говорить».

«Но это же так интересно! — она подняла на него свои огромные, слишком взрослые и серьезные глаза. — «Медея» говорит, что знание — это сила. Вот я и хочу понять своего врага».

«Твой враг — это болезнь. А «Медея» — наш друг и помощник, — механически, заученной фразой ответил он, проводя ладонью по ее мягким волосам. Пальцы ощущали хрупкость черепа, тонкость косточек. Ремиссия была зыбкой и нестабильной, их жизнь превратилась в бесконечное ожидание между очередными сканами.

«Она сегодня звонила, — отвлеченно сообщила Анна, возвращаясь к пазлу. — Спрашивала про мое самочувствие. И про твои показатели стресса. Говорит, ты «на грани эмоционального выгорания». Это правда? Мне стоит волноваться?»

Андре сглотнул ком в горле. «Медея» была всегда на связи. Она мониторила его пульс, давление, уровень кортизола, как и у всех граждан. Постоянная, навязчивая забота.