Верну тебя, жена

Глава 1

– Ангелина! Ты слышала? Его выпустили! – голос Лены в телефонной трубке срывается. Я инстинктивно прижимаю аппарат плотнее к уху, заглушая шум привокзальной площади. Воздух холодный, пахнет дизелем и мокрым асфальтом. – Ярослава выпустили! Сегодня утром, новость уже везде!

Я стою в будке таксофона у старого железнодорожного вокзала. Именно сюда, в этот безликий городок, куда редко заглядывает цивилизация, я приезжаю раз в несколько месяцев, чтобы услышать голос сестры.

– Я видела, – спокойно отвечаю, сама не ожидая от себя такого. Я смотрела новости на старом компьютере в интернет-клубе всего час назад. Его лицо на экране. Все та же надменная ухмылка, та же холодность и равнодушие в глазах.

«В связи с отсутствием доказательств».

– И что ты будешь делать? – Лена почти не дышит в трубку. – Он же теперь на свободе! Он будет тебя искать!

Что я буду делать?

Перед глазами, как в калейдоскопе, всплывают картинки прошлого. Парковка. Ночь. Крупный план. Его закинутая голова. Его бывшая, которая, кажется, никогда не уходила из его жизни, перед ним на коленях. А потом самая страшная правда о папе. О том, что человек, которого я называла свекром, оказался его убийцей. А я… я своим браком и своей наивной влюбленностью помогла ему прикрыться фирмой моего отца.

– Лен, как дети? – перебиваю я ее, цепляясь за что-то реальное, за их голоса, которые слышу на заднем плане. – Как у них дела в новой школе?

– Да хорошо. У нас все хорошо, но, Ангелина, ты же понимаешь… – ее голос дрожит. – Я боюсь. Ты одна там… Как же…

Таймер, который я поставила перед собой, начинает мигать. Время, отведенное на звонок, подходит к концу.

– Лена, мне нужно идти, – перебиваю ее, и комок подкатывает к горлу. Эта вечная пытка – слышать голос самого близкого человека и знать, что следующая встреча может никогда не случиться. – Поцелуй за меня детей. Береги себя.

– Подожди, я хотела спросить… – она не успевает договорить, я вешаю трубку.

Несколько секунд просто стою в будке, прислушиваясь к тишине. Потом выхожу на шумную площадь. Холодный ветер бьет в лицо, и я закутываюсь глубже в простенькое пальто.

Он на свободе. Я знаю, что это значит. Мне вновь нужно бежать. Нужно смотреть по сторонам, скрываться, прятаться.

Старый отечественный автомобиль цвета выцветшей бронзы стоит на обочине, в двух шагах от вокзала. Я копила на него полгода со своей скромной зарплаты швеи в местном ателье. Не роскошь, а необходимость. Общественный транспорт в эти глухие места ходит раз в день, а мне нужна была свобода передвижения.

Дверь скрипит, когда я открываю ее. Салон пропах бензином и старым кожзамом. Поворачиваю ключ, двигатель заводится с третьей попытки, кашляя и вибрируя. Сегодняшний путь — два часа в одну сторону, два обратно. Четыре часа дороги по разбитым проселочным дорогам за двадцать секунд разговора. Но это того стоит. Это единственная ниточка, связывающая меня с прошлой жизнью, с той, что была до кошмара.

Слез уже нет. Я выплакала их все в первые месяцы, когда мы с сыном скитались по съемным комнатам, пугаясь каждого стука в дверь. Я научилась жить в тени, не привлекать внимания, менять города и работы, научилась прятаться.

С Леной мы снова начали общаться год назад. Курьер принес мне пакет с обычным кнопочным телефоном. Сначала я не знала, что именно делать, а когда включила его, то вместо приветствия увидела сообщение: «Сестра. Таксофон. 20 секунд». Больше ничего. Ни подписи, ни объяснений. Но я поняла. Это был его способ, Степана, человека, который помог мне сбежать, дать мне хоть какую-то связь с прошлым, не подвергая Лену опасности. Первый звонок был самым трудным. Услышав ее голос, я не могла произнести ни слова, просто проплакала все это время в трубку. Но сейчас… Сейчас я просто слушаю, стараясь запомнить каждую интонацию, каждое слово. Оказывается, ей тоже было доставлено сообщение. Так мы узнали, что нельзя никому говорить, и созваниваться только один раз в несколько месяцев.

Я выезжаю на трассу. За окном мелькают унылые пейзажи — голые поля, редкие перелески, покосившиеся домики. Я привыкла к этому. Привыкла к одиночеству, к страху, к вечному бегу. Но сегодня в привычную рутину ворвалось что-то новое. Не просто страх – предчувствие.

Он на свободе. И я знаю – он не остановится. Что-то внутри мне подсказывает, что он не верит в мою смерть. Ярослав всегда был из тех мужчин, которые верят только в то, что могут увидеть. Он не видел мое тело, а значит, все еще ищет меня. И он точно не простит жену, которая не просто предала его, а еще и украла у него самое ценное.

Я паркуюсь у облезлого пятиэтажного дома и медленно поднимаюсь на третий этаж. В руках сжимаю пакет с продуктами — легенда для соседей и для подруги. Я была «в городе по делам».

Дверь открывается еще до того, как я успеваю достать ключ.

– Наконец-то! Я уже начала волноваться. Дети накормлены, с Артёмом почитали, Софийка поспала два раза. Егоза дважды вскакивала, но в целом у нас все отлично.

– Спасибо, Лесь, – искренне говорю я, переступая порог. В крошечной прихожей пахнет детским питанием и вареной картошкой. Домашний уют, о котором я давно мечтала. Мы познакомились в роддоме, две брошенные женщины с младенцами на руках. Ее история была проще — муж предпочел дочь партнера по бизнесу. Сейчас даже не интересуется ребенком. Моя – сложнее и опаснее, но я рассказала ей версию о бывшем муже-тиране, от которого сбежала и скрываюсь. Этой легенды и придерживаюсь. В какой-то момент я даже сама начала в нее верить. Наверное, так проще себя оправдать от предательства.

– Ну что, удалось сделать то, за чем ездила? – спрашивает Олеся, принимая у меня сумку.

Я делаю вид, что разминаю затекшую спину.

– Да, вроде бы. Оформила кое-какие справки. Бюрократия, знаешь ли, бесконечная. – Я не смотрю ей в глаза. Ложь дается все тяжелее. Она открытая, добрая, а мне приходится врать ей в лицо.

В этот момент из комнаты неуклюже, переваливаясь, выбегает моя годовалая дочь, Софийка. Ее светлые кудряшки растрепаны, в маленькой ручке она крепко сжимает погремушку.

Глава 2

Ярослав

Ворота тюрьмы захлопываются с мерзким скрежетом. Два потерянных года – упущенное время.

Дмитрий стоит у черного джипа, который меня ждет. Папочка мог бы ради приличия и своего нового имиджа приехать лично, но так даже лучше. В первый же день обратно бы попал, точно бы не сдержался. За два года он не просто не приходил ко мне, он едва ли не отрекся от меня; учитывая, как сильно я его прижал, он стал давить в ответ. Старик всегда играл по своим правилам.

– Добрый день, Ярослав Алиевич, – произносит мой помощник, открывая мне дверь.

Опускаюсь на кожаное сиденье, но расслабленности все равно не ощущаю. Только еще больший адреналин, потому что я сейчас на свободе. Ничто не отделяет меня от цели. Салон пахнет новой кожей. После тюремной вони это почти ароматный парфюм.

– Как дела? – бросаю своему помощнику, не отводя взгляд от окна.

Город изменился. Новые высотки, рекламные щиты. Даже новостройки то тут, то там мелькают.

– Компания держится, но… – Дмитрий нервно перебирает бумаги в папке. – Обороты упали на сорок процентов. Потеряли ключевых подрядчиков. "Строй-Янс" Алексея забрал контракт на строительство моста и переманил половину наших специалистов.

Я медленно поворачиваю голову, встречаясь с его испуганным взглядом. В камере мне докладывали об ином раскладе.

– Сорок процентов? – мой голос звучит тихо, но Дмитрий вздрагивает. – Повтори.

– Сорок… – он шумно сглатывает. – Тот тендер, из-за которого все началось…

Во мне закипает ярость – та самая, что грызла меня все эти два года. Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

Это все она. Из-за ее побега следствие получило повод копать глубже.

– Где она? – перебиваю своего помощника.

– Мы нашли ее, Ярослав Алиевич. Три дня назад. – Я замираю. Кровь стучит в висках. – Отсюда далеко, примерно сутки в пути. Работает швеей, снимает квартиру.

– Как нашли? – спрашиваю, чувствуя, как ярость закипает с новой силой.

– Чистая случайность. Сергей, один из наших водителей, проезжал через тот городишко, документы по заброшенному заводу отвозил. Увидел женщину, очень похожую на Ангелину Викторовну, она с ребенком шла. Мальчик на вас очень похож, вот он и проследил за ней. Адрес запомнил. Квартира оформлена на Яковлеву Олесю Дмитриевну, но соседи подтвердили, что там живет другая женщина. Судя по всему, квартиру снимает.

Случайность. Простая человеческая случайность. Два года поисков и все безуспешно, а тут банальная удача.

– Адрес мне ее и ключи от машины. Один туда поеду.

– Ярослав Алиевич, вы же знаете, что…

– Я сказал. Ключи. Адрес, – вибрации и тон моего голоса пугают даже меня.

Димка не сопротивляется. Адрес вбивает в навигатор, сам с водителем высаживается на ближайшей остановке.

Я руль сжимаю до побелевших костяшек, так что пальцы немеют. В груди все сжимается, адреналин по венам херачит. Все, о чем я мог думать последние два года, – она. Моя жена, которая просто бесследно исчезла, бросив меня за решетку. И все из-за чего? Из-за Влады?

Дорога кажется бесконечной. Я мчусь по разбитой трассе, только сильнее сжимая руль. Два года. Два года унижений, грязи и бессилия. И все это время она жила здесь, притворялась другой, смеялась…

Наконец, я въезжаю в этот убогий городок. Покосившиеся домишки, в хлам раздолбанная дорога и ее обшарпанная пятиэтажка. Останавливаюсь в сотне метров, чтобы не спугнуть.

Поднимаюсь по лестнице. Каждый шаг отдается в висках. На втором этаже слышу – за дверью детский смех. И ее смех. Чистый, радостный. Так она не смеялась никогда со мной.

Кровь сильнее по венам начинает бежать. Дышу тяжело. Ярость пылает во мне, горячая, слепая. Она смеется. Пока мой бизнес рушился, пока я сидел в тюрьме – она смеялась. Пока мой сын рос без отца, она смеялась. Пока она сумела все обставить так, что мертва, я думал о ней. О ее наивности, слабости, хрупкости, о том, насколько она коварна.

Стучу. Негромко, чтобы не спугнуть свою мышку.

Слышу ее шаги. Голос звонкий:

– Несу, несу! – за дверью слышатся ее легкие шаги. Эта сводящая с ума легкость в голосе…

Дверь открывается.

И вот она. Стоит на пороге с какой-то коробочкой в руке. Улыбка замирает на ее лице. Глаза расширяются от ужаса, от признания.

За ее спиной я вижу его. Моего сына. Он сидит на полу, что-то рисует прямо на стареньком разноцветном ковре советской эпохи.

Я улыбаюсь. Широко. Чувствую, как нарастает давно ожидаемое чувство удовлетворения.

– Здравствуй, милая, – говорю я спокойно, наслаждаясь ее страхом. – Пора возвращаться домой.

Дорогие читатели, добро пожаловать, в мою новинку.

Как вам встреча? Как думаете, что будет дальше?

Я жду ваших комментариев, на старте это очень помогает писать, и не забываем заложить роман в библиотеку, чтобы не потерять.

Хотите завтра еще главу? Если наберем сегодня 200 лайков, в полночь будет еще глава)))

Глава 3

Ангелина

Мир сужается до размера дверного проема. До его фигуры, заполнившей собой все пространство маленькой прихожей. Воздух перестает наполнять легкие, сердце замирает, а потом начинает колотиться с такой бешеной скоростью, что в ушах звенит.

Ярослав стоит на пороге. Не призрак из моих ночных кошмаров, а живой, настоящий. Два года не стерли его из памяти, а лишь отточили образ. Он стал… другим. Шире в плечах, скулы заострились, придавая лицу еще более хищное выражение. В глазах – та же ледяная твердость, но теперь в них читается что-то новое, накопленное за время, проведенное за решеткой, – глубокая, невысказанная ярость.

Время словно замедляется, пока он по-хозяйски заходит в квартиру, прикрывая за собой дверь. Щелчок замка звучит громче выстрела.

Его взгляд скользит по мне, оценивает, задерживается на лице, на простой одежде, и я вновь чувствую себя беззащитной. Как будто эти два года самостоятельности, борьбы за выживание, материнства – просто мираж. Я снова та запуганная девчонка, которую он когда-то взял в жены, которую растоптал, которую заставил страдать.

– Ангелина, – произносит он, и его низкий голос, когда-то заставлявший меня трепетать, теперь режет слух. – Два года. И ни одного письма. Ни одной весточки. Нехорошо. Разве так поступают хорошие и… любящие жены?

Он подходит ближе, загоняя меня в угол. Страх проносится по венам. Адреналин быстро впрыскивается в кровь. Где-то в глубине души я готовилась к этому, готовилась к встрече. Но правда в том, что защиты у меня нет.

– Я так много думал о тебе, – продолжает он, его голос становится тише, и от этого еще страшнее. – Каждый день в той камере. Представлял, где ты, что делаешь. А самое главное… – он делает паузу, заставляя каждый мой нерв напрячься, оголиться. – С кем ты.

Его рука касается моей щеки, заставляя сердце биться в конвульсиях. Он проводит холодными пальцами по лицу, потом опускается ниже. Легко, почти невесомо проводит по коже, чуть ниже линии челюсти. В его прикосновениях нет ласки, только холодность и угроза.

– Такая хрупкая, – шепчет он, и его большой палец слегка надавливает на пульсирующую венку, давая в полной мере почувствовать угрозу. – Легко сломать. И кто бы узнал? Ты же официально мертва. Тело ведь так и не нашли. Удобно, да?

Во рту пересыхает. Он прав. Я сама создала себе эту ловушку. Исчезнув, я стала никем, призраком. Обо мне знает только Лена, но даже если я не позвоню сестре, то она спишет это на то, что я просто не смогла выйти на связь. Яр может сделать со мной все что угодно, но он не убийца. Он всегда отличался от своего отца. Если бы хотел причинить мне физическую боль, не стал бы угрожать.

– Ты предала меня, – устремляя на меня свой ледяной взгляд, произносит он. – Украла моего сына, оболгала. Из-за тебя я потерял два года жизни. Из-за тебя едва не потерял бизнес. И ты думала, я просто обо всем забуду? На что ты надеялась, жена? – он наклоняется ближе, его дыхание касается моего лица. – Я заставлю тебя платить за каждый день, за каждую ночь, проведенную в этой клетке. Ты будешь страдать, Ангелина.

Адреналин ударяет в голову, горький и пьянящий. Страх отступает на секунду, смытый волной ярости. Я не могу позволить ему запугать меня. Не сейчас, не после всего, что я пережила.

– Муж и жена – одна сатана, – усмехаюсь я ему прямо в лицо. – Так, кажется, говорят. Прежде чем винить меня во всем, вспомни, почему все так обернулось, Яр? Почему мне пришлось так сделать? – он смотрит все с той же яростью. Брови сдвинуты к переносице. Грудь тяжело поднимается и опускается. Он шумно втягивает воздух, но не отводит взгляда. – Ты говоришь о моем предательстве? А что насчет тебя? Наш брак? Твои измены? А то, что твой отец… – голос срывается. Даже мысленно я не могу это произнести. Я просто запретила себе думать об этом – о том, что родила внука убийце своего отца. – Ты такой же предатель!

Его глаза вспыхивают новым предупреждающим огнем. Он еще ближе подходит, сокращая и без того жалкие сантиметры между нами. Я чувствую тепло его тела, напряжение его мышц.

– Замолчи, – его шепот становится совсем тихим. Я не знаю почему. Потому что из комнаты доносятся отголоски мультика? Он боится, что дети услышат? Или же он просто не может контролировать свою ярость и боится, что сорвется? – Ты вернешься ко мне, Ангелина. Ты будешь жить в том аду, который заслужила. Ты будешь видеть сына только тогда, когда я разрешу. И ты будешь на коленях вымаливать эти минуты. Поняла меня?

Он не ждет ответа. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, буравит меня, выискивая малейшую трещину, малейший признак слома. И я чувствую, как трескаюсь изнутри. Этот холодный, методичный тон страшнее любой ярости. Он не угрожает – он констатирует, как приговор.

– Ма-ма! – доносится звонкий голос Софийки, и мое сердце подскакивает куда-то к горлу.

Малышка, смешно переваливаясь, выбегает из комнаты. В одной руке она сжимает смятый листок с яркими каракулями, а другой тянется ко мне. Ее лицо сияет от счастья, она совершенно не замечает атмосферу ужаса, витающую в прихожей.

– Ня! – радостно кричит она, протягивая мне свой «шедевр».

Взгляд Ярослава переходит на дочь. На его точную копию. Те же серые глаза, тот же разрез, те же губы, тот же овал лица. От меня ей достались только светлые вьющиеся волосы.

Софийка с любопытством разглядывает его. Она не боится, улыбается и лепечет что-то неразборчивое, снова протягивая свой рисунок, но теперь уже в его сторону.

Я замираю, забыв, как дышать, когда Ярослав вновь оборачивается ко мне с уже немым, но понятным вопросом.

Дорогие мои, безумно приятно, что поддерживаете меня:)))

А хотите в следующий раз сразу 2 главы? Тогда ставим «+», чтобы я видела вашу заинтересованность ❤️

Глава 4

– Сколько ей? – его голос звучит приглушенно, но каждый слог отдается в тишине, словно удар молотка о стену.

Я сглатываю подступивший ком в горле, не в силах оторвать взгляд от его лица. В его чертах – настоящая буря. Шок, застывший в расширенных зрачках. Гнев, напрягающий скулы. И что-то еще… что-то неузнаваемое и оттого еще более пугающее.

– Год и три месяца, – вырывается у меня сдавленный шепот. Слова горят на губах, словно я выдохнула часть собственной души. Он не должен был узнать о ней. Не должен! Эта мысль бьется в висках навязчивым, истеричным ритмом.

Когда я бежала от него, еще не знала, что беременна, а потом… потом было поздно делать аборт, но я бы никогда его и не сделала. Каким бы ублюдком ни был ее отец, она моя. Мой свет, мой зайчик. Моя девочка. Невинная душа, которая даже сейчас, не зная его, улыбается, пытаясь вложить в его ладонь измятый рисунок.

Он замирает, глядя на этот детский жест. Я вижу, как в его глазах мелькает растерянность. Он привык к другим жестам – рукопожатиям при сделках, подписанным контрактам, деньгам, перечисленным на счет. Но этот маленький смятый листок… Это для него неизведанная территория. Если бы он чаще проводил время с сыном, знал бы, чего хочет Софийка. Они очень похожи с братом. Но в его приоритете всегда было другое. Он пропустил первые шаги Льва, его первые слова, все эти мелочи, из которых складывается отцовство. Когда рос сын, его почти никогда не было рядом, а те редкие выходные вместе больше походили на официальные, с фотосессией, встречами и прочими деловыми разговорами.

Теперь, глядя на дочь, он видит то же непонимание, что было в глазах маленького Льва, когда тот протягивал отцу свою любимую игрушку. Та же неуверенность в движениях, та же отстраненность взрослого, не знающего, как общаться с собственным ребенком.

Его большие пальцы автоматически с неловкой осторожностью разглаживают бумагу, будто он пытается расшифровать послание в этих детских каракулях. Будто пытается сопоставить что-то в своей голове.

Боже! Он не должен был узнать о ней.

– Мама? – тихо зовет меня сын, стоя в дверном проеме комнаты и не сводя с Ярослава испуганного взгляда. Он не узнает его. Два года – вечность для ребенка. Тем более что, когда я сбежала, ему было только семь месяцев.

– Лев, – Ярослав присаживается на корточки, в его голосе проскальзывает не свойственное ему напряжение. – Иди ко мне, малыш. Иди к папе.

Вместо ответа Лев с тихим всхлипом бросается ко мне, обвивает мои ноги и прячет лицо в складках платья.

Ярослав ведет челюстью. На доли секунды я замечаю боль в его глазах, но мне не жаль. Возможно, я испорчена. Возможно, во мне действительно что-то тогда сломалось, когда я увидела те фотографии с парковки, где бывшая моего мужа делает ему минет. Возможно, я ничем не лучше его, но, глядя на Ярослава сейчас, я чувствую лишь удовлетворение. Он получил то, что заслужил. Сам сделал так, что его собственный сын убегает от него, а дочь никогда не знала отца.

Софийка на меня смотрит, что-то бормочет, а потом вновь взгляд на Ярослава переводит, который молча смотрит на Льва. Она поднимает с пола игрушку и уверенно топает обратно в комнату, откуда уже доносится очередная музыка с заставки следующей серии любимого мультика.

Лев на меня смотрит. Вижу, как он тоже хочет уйти вслед за сестрой, но боится. Ярослав, с его ростом и комплекцией, его пугает.

– Все хорошо, малыш, – наклоняясь к нему, произношу я.

Я улыбаюсь ему, провожу по его темным волосам. Он нерешительно переводит взгляд на отца, который продолжает на него смотреть так, словно видит призрака.

– Я жду тебя на кухне, – холодно бросает мне муж и отходит в сторону, давая нам с сыном пройти.

Я молча веду Льва в комнату, усаживаю его рядом с Софийкой. Маленький ураганчик сразу же начинает что-то лепетать брату. Хватает его за руку, показывая, как надо повторять за героями.

– Я скоро, солнышко, – шепчу ему, целуя в макушку.

Закрыв за собой дверь в гостиную, я прохожу на кухню.

На кухне пахнет жареной картошкой и детской кашей. В раковине горкой лежит немытая посуда – тарелки с засохшими остатками еды, детские поильники, которые я не успела помыть утром. На столе – неубранный хлеб, рассыпавшиеся крошки, открытая пачка чая. В углу стоит детский стульчик для кормления, на подносе – размазанная манная каша.

Его пальцы непроизвольно сжимаются. Ярослав привык к стерильной чистоте своих апартаментов, где горничные бесшумно устраняют малейшие признаки жизни. Здесь же повсюду следы обычной, будничной жизни с двумя маленькими детьми и матерью-одиночкой без горничных и нянь.

Я останавливаюсь напротив углового стола, сжимая его край пальцами, чтобы они не дрожали.

Он стоит напротив. Его фигура кажется еще более массивной в тесном пространстве малогабаритной кухни в стандартной пятиэтажке. Я жду взрыва. Жду, когда он начнет кричать, обвинять меня в том, что я скрыла от него еще и дочь, что обрекла ее на жизнь в бегах, в нищете.

– Это многое объясняет, жена, – с усмешкой начинает он, разжимая пальцы, и делая паузу, давая мне осознать каждое слово. – Теперь понятно, почему Ястребов помог тебе сбежать. Вот, значит, как ты перед ним расплатилась.

– Ч-что? О чем ты?

– А я все думал, как такой серьезный человек мог помогать такой, как ты. Оказывается, он помогал матери своего ребенка. Или же ты и его обманула, и он не в курсе, что стал отцом?

Листаем дальше, как и обещала, там еще глава >>>>>

Глава 5

У меня перехватывает дыхание. Пульс начинает стучать в висках. Софийка — его точная копия. Та же улыбка, тот же упрямый взгляд. Даже мимика и жесты те же. А он… он не верит в то, что она его дочь?

Воздух в крошечной кухне становится густым и едким, становится невозможно дышать.

Во мне всё закипает — горячая, слепая волна ярости, стыда и унижения. Он… он знает, что до него у меня никого не было. Он всегда был и остается единственным мужчиной у меня. Знает, как я его любила, как горела от каждого прикосновения. И после этого он может такое подумать?

– Молодец, – он начинает аплодировать. Громко хлопает в ладоши несколько раз. – Ловко развела. Мне чувство вины хотела подсадить, а сама расплачивалась своим телом. Позволяла себя трахать без защиты.

Я сжимаю руки в кулаки так, что ногти больно впечатываются в мягкую ладонь. Хочу возразить, но где-то в глубине мерзкий внутренний голос подсказывает, чтобы я молчала. Если он верит в эту ложь… если он так легко отвергает собственную дочь… может, это и есть мой шанс? Его презрение — моя защита. Пока он считает ее чужой, он не будет пытаться ее забрать. Мне будет легче бороться только за одного ребенка, пока он игнорирует другого.

– Это… это не твое дело, – шепчу в ответ. – Мы в разводе.

Мой голос звучит увереннее, потому что это правда. Я не хочу больше с ним разговаривать. Каждое слово — как пощечина. Как очередная боль, которая намного хуже физической. Но я не опровергаю его слова. Пусть думает так. Пусть даст мне время подумать.

– Собирай детей, – он резко разворачивается. – У тебя пятнадцать минут. Потом мы со Львом уедем одни. Бери только самое необходимое. Всё остальное… ему не понадобится.

Он идет к выходу из кухни, но на пороге оборачивается. Его взгляд падает на дверь в гостиную, за которой слышен детский лепет. Он тянется к ручке, но так и не решается открыть дверь.

Я стою в центре кухни, все еще ощущая на себе жгучий след его слов. «Расплачивалась своим телом». От одной этой фразы подкатывает тошнота. Вот, значит, какого он обо мне всегда мнения был, а я-то, дура, до последнего думала, что он признает измену.

Сделав глубокий вдох, я бегу в комнату. Лев сидит на полу, играя машинкой. Софийка же весело подпевает своему герою.

– Детки, быстро собираем игрушки, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Самые любимые. Мы… едем в путешествие.

– Куда, мама? – Лев смотрит на меня большими испуганными глазами.

– В новое место, – отвечаю ему, присаживаясь рядом. – Оно тебе точно понравится. Тот дядя нас отвезет, но сейчас нам нужно быстро собраться, иначе мы опоздаем, и нас никуда не пустят.

Я шуточно касаюсь пальчиком его носика, и он тут же начинает смеяться. Так лучше. Лев очень тактильный и наблюдательный мальчик, моя нервозность всегда передается ему.

Он начинает укладывать свои игрушки, что-то говорит сестре, пока я быстро набиваю в старую спортивную сумку подгузники, детское питание, пару комплектов одежды.

С лестничной площадки доносится голос мужа. Он явно чем-то недоволен. Голос звучит резко и отрывисто. От осознания того, что мне не удастся сбежать, по спине бегут мурашки.

Когда мы, наконец, выходим на лестничную площадку, нагруженные сумками, с Софийкой на руках и Львом, вцепившимся в мою куртку, Ярослав уже ждет у открытой двери в подъезд. Он оценивающе смотрит на эту картину: на мою помятую одежду, на то, как я сгибаюсь под тяжестью сумки и пытаюсь удержать вертящуюся Софийку.

Я жду едкого замечания, он же этого хотел. Видеть мою слабость. Немощность. Вместо очередного едкого замечания он молча подходит и снимает с моего плеча тяжелейшую сумку, а затем переводит взгляд на сына. Лев снова ко мне прижимается, и я обнимаю его.

Яр шумно выдыхает, опаляя меня предостерегающим взглядом, и я снова вижу в его глазах ту самую боль от потери двух лет. Но мое сердце вновь не чувствует жалости.

Он хочет уже развернуться, когда ловит на себе взгляд дочери. Обычно она вертится у меня на руках, пытаясь дотянуться до всего вокруг, но сейчас она с интересом смотрит на Яра.

Я замираю. Софийка, мой вечный двигатель, затихает. Она широко раскрывает свои глаза и смотрит прямо на него с глубоким, изучающим вниманием. Она не улыбается. Не лепечет. Она просто смотрит, словно видит что-то знакомое в этом суровом лице.

И он смотрит на неё. Молча. Мое сердце разрывается на части. Она не заслужила такого. Он её не признал. Как он не может видеть очевидного? Воздух на лестничной клетке становится совсем густым.

– Идем, – наконец отрывается он, резко поворачиваясь к выходу.

Мы спускаемся по лестнице за Ярославом. Он идет быстрее нас, но не торопит меня. Хотя бы здесь я ему благодарна.

– Давай, – произношу сыну. – Только аккуратно.

– Я сам. Сам, – он отказывается от руки, придерживаясь за железные прутья, медленно спускается.

– Конечно, сам.

– Ангел, – слышу внизу знакомый голос. – Куда вы собрались? Еще и всем семейством?

Я смотрю за спину Димки и замечаю, как руки Ярослава сжимаются, вызывая в подъезде неприятный сдавленный звук костей.

Глава 6

– Ангел, – слышу я знакомый голос, и сердце замирает. – Куда вы собрались? Еще и всем семейством?

Дима стоит внизу лестницы, заслоняя собой выход из подъезда. Он в своем обычном рабочем виде – потертые джинсы, темная толстовка с капюшоном, на лице легкая небритость. Его обычно насмешливый взгляд сейчас серьезен. Он оценивает меня, детей, и наконец останавливается на Ярославе, который замер на пару ступеней ниже меня.

Замечаю, как спина Ярослава напрягается. Его плечи становятся еще шире, а пальцы, сжимающие ручку моей сумки, белеют. Тихий, неприятный хруст костяшек раздается в подъездной тишине.

– Дима, – выдыхаю я, стараясь даже улыбнуться ему. – Мы… мы просто уезжаем.

– Надолго? – он не останавливается. По комплекции брат Леси не уступает Ярославу, наверное, поэтому он уверенно делает шаг ближе, не обращая внимания на меняющуюся атмосферу. – Ты ничего не говорила.

– Ну… я…

– Дядя Дима! – Лев отпускает мою руку и срывается к нему.

Он рванул с лестницы вниз прямо в объятия Димы, забыв про всю осторожность. Софийка тоже заерзала в моих руках, требуя, чтобы ее отпустили, залепетав что-то радостное и неразборчивое.

Они знают его. Они ему доверяют. Он для них – часть того безопасного мира, который мы только что потеряли.

Дима что-то спрашивает у Льва, но я вижу только как сильнее сжимает свои огромные кулаки муж.

Он делает один шаг вниз, затем второй, и теперь он стоит между нами и Димой, физически разделяя нас. Его широкая спина полностью закрывает Льва от меня.

– Отойди, – произносит Ярослав Диме, и его голос звучит непривычно низко. Кажется, я еще никогда не видела его таким злым.

Дима только усмехается, и кладет руку на голову Льва, словно защищая его.

– Обойдешь, – бросает ему, усмехаясь.

Яр еще ниже спускается, а я впервые не знаю, что делать. Впервые оказалась в такой ситуации, что кто-то готов меня защитить.

– Дим, – произношу, и тороплюсь подойти ближе. Сердце не просто колотится, оно отбивает самую настоящую чечетку. – Нам уехать надо. Все слишком неожиданно произошло. Я не успела оставить ключи Олесе. Передашь?

Стараясь достать ключ так, чтобы руки не дрожали.

– Все хорошо? – киваю ему, он настороженно косится за мою спину. Волоски на теле поднимаются, потому что я чувствую, как Яр становится близко.

– Да. У нас все хорошо, – бросает ему, и собственнически приобнимает меня за плечо.

– Девушка с двумя детьми, вещи собраны впопыхах… Извини, но это не выглядит хорошо, друг.

– Это уже не твоё дело, – Ярослав произносит слова с ледяной отчетливостью, отчеканивая каждый слог.

– Отойди от нее, – понижает голос Дима, и я касаюсь его руки, вкладывая ключ.

– Дим, не надо. Нам правда нужно ехать. Так… получилось.

– Как? Тебе кто-то угрожает? Это твой бывший муж тиран, о котором ты рассказывала?

Я даже на секунду глаза закрываю. Господи! Как же Дима прав. Только это точно не вовремя. Я чувствую, как Яр напрягается. Чувствую его ярость. И не хочу, чтобы этот парень, который мне помогал последний год, пострадал.

– Какой проницательный, – едва сдерживаясь, цедит сквозь зубы. – Угадал. Поэтому ты сейчас уберешь свою руку от моего сына и отойдешь. Понял?!

Воздух в подъезде накаляется. Даже Софийка обнимает меня крепче, прижимаясь своей щечкой ко мне. Я вижу, как рука Ярослава сжимается в кулак, все еще держащий сумку. Это не просто угроза. Это обещание.

– Пожалуйста, Дима, – тихо говорю я, ломая это напряженное молчание. Мне приходится выбирать меньшее из двух зол. Сейчас, в этот момент, спровоцировать Ярослава – значит подвергнуть опасности и Диму, и детей. – Все в порядке. Мы… мы действительно просто уезжаем.

Дима смотрит на меня, и в его глазах я читаю непонимание и разочарование. Я знаю, что он думает. Думает, что я снова вернулась к мужу-тирану. К абьюзеру, который может на меня влиять, знал бы он, как сильно ошибается. Что я всего лишь хочу его спасти. Яр точно не отпустит нас. Терять бывшему мужу нечего, он точно может навредить Диме, а я не хочу, чтобы из-за меня кто-то еще пострадал.

Он медленно убирает руку с головы Льва.

– Хорошо, – говорит он, но его взгляд говорит обратное. – Если что, ты знаешь, где меня найти.

Ярослав мимо него проходит, задевая мужчину плечом.

– Прости, – едва шевеля губами, произношу ему, но Димка только головой качает.

Я выскальзываю на улицу, подталкивая перед собой Льва. Холодный воздух обжигает легкие. За спиной чувствую тяжелый взгляд Димы, но оборачиваться нельзя. Нельзя давать Ярославу ни единого повода.

Он идет рядом, его шаги громкие, уверенные. От него исходит волна такого холода, что, кажется, замерзает воздух.

– Молодец, – снова начинает он, и его голос ядовит. – Нового хахаля завела. Дворовый защитник. Он хоть знает, что ты на содержании у своего телохранителя была? Или и ему рассказываешь сказки про несчастную жертву?

Каждое слово – как удар хлыстом. Я стискиваю зубы, глядя прямо перед собой. Не реагировать. Он ведь именно этого хочет. Вывести меня из себя. В какой-то степени, я даже понимаю его злость.

– Я с ним не в отношениях, – тихо отвечаю, продолжая смотреть прямо перед собой. – Он просто друг. Помогал с детьми.

– Ага, «просто друг», – с усмешкой и странной яростью выплевывает последнее слово. – И, конечно, он бескорыстно нянчился с чужими детьми. Я уже представляю, как он тебя «утешал» по ночам. Ты меня совсем за дурака держишь? Между мужчиной и женщиной не бывает "просто друг".

– Это ты сейчас о себе и Владе, – не сдерживаясь, парирую ему в ответ.

– Какая же ты…

– Ты поэтому меня возвращаешь? – вновь не сдерживаюсь, но на этот раз бросаю на него взгляд.

Он смотрит вновь… с каким-то странным коктейлем чувств. В нем намешано все: ярость, боль, интерес, азарт. Я уже не знаю, кто передо мной. Что это за человек, и любила ли я его когда-то?

Мы подходим к черному внедорожнику. Ярослав бросает мою сумку в багажник и открывает заднюю дверь.

Глава 7

Мое сердце заходится в дикой, неритмичной пляске, когда мы все вместе заходим в детский магазин. Резкая смена обстановки оглушает: после гнетущей, насыщенной невысказанными угрозами тишины в салоне его люксовой иномарки нас встречает оглушительный звук детских голосов. Шум, суета, восторженные и жалобные крики, пищащие игрушки и громкая музыка из динамиков.

– Где эти кресла? – бросает Яр, осматриваясь по сторонам. Он явно не привык находиться в подобных местах, где пахнет пластиком и печеньем, где слышны крики детей, от которых не скрыться.

– В том конце, – показываю рукой вглубь магазина.

План слишком простой, почти примитивный, но другого у меня нет. Нужно заставить его таскать тяжелые, громоздкие кресла. Чем они будут больше, неудобнее и дольше ему придется с ними возиться, тем лучше. Пока он будет занят этой работой, у меня появится несколько минут, чтобы скрыться.

Мой взгляд незаметно скользит по залу, подмечая, как быстро добраться до нужной двери.

Мы подходим к стеллажам с полками, и я сразу же указываю на самые массивные.

– Вот эти, – произношу, указывая на автолюльку для Софийки в огромной коробке и на массивное кресло-бустер для Льва с боковой защитой и столиком. – Они самые безопасные. Прошли все краш-тесты.

Ярослав хмуро смотрит то на коробки, то на меня, и в его глазах вновь вспыхивает знакомая оценка. Он сканирует меня, пытаясь уловить фальшь.

– Такие большие? – он тычет пальцем в коробку с бустером, а затем снова переводит взгляд на меня.

– Это усиленная защита от боковых ударов, – повторяю заученную фразу консультанта, когда была тут неделю назад и интересовалась автокреслами. – И трансформируется до двенадцати лет. Ты же не будешь каждый год новое покупать? Это выгоднее.

Он издает нечто среднее между фырканьем и усмешкой, но молча хватает обе коробки настолько легко, что я даже теряюсь. Они должны весить прилично, я бы даже одно кресло для дочери не смогла донести до машины, а он запросто несет к кассе сразу два.

– Жди здесь, – приказывает, подхватывая кресла повыше.

Я киваю, замечая, как напрягаются мышцы под дорогой тканью его черного пиджака. Значит, я все правильно рассчитала.

Он идет медленно, периодически бросая взгляд в боковые зеркала, встроенные в торцы стеллажей, чтобы убедиться, что мы все еще на месте. Я делаю вид, что поправляю дочь на руке, а второй крепче сжимаю ладонь сына.

У меня будет всего несколько минут, но это мой шанс. Касса рядом с главным входом, и он будет думать, что все держит под контролем. Что я не настолько безрассудна, чтобы бежать прямо перед ним.

Безотрывно слежу за широкой спиной мужа. Вот он подошел к очереди. Вот поставил коробки на пол. Вот он повернулся к кассиру и спиной ко мне.

Сейчас! Больше шанса не будет!

– Детки, быстро, за мной, – шепчу я, резко разворачиваясь и устремляясь вглубь торгового зала, туда, где должен быть тот самый выход.

Лев пугается моего тона, но послушно бежит рядом. Софийка начинает хныкать у меня на руках. Она не любит быструю смену настроения, а может, вся моя нервозность передается сейчас детям.

– Тихо, солнышко, тихо, – бормочу я, почти бегом пробираясь между яркими стеллажами с игрушками, заставленными куклами и машинками.

Сердце колотится так, что готово выпрыгнуть из груди и разбиться о ближайшую полку. Каждый звук кажется оглушительным. Я ищу знакомые ориентиры, прокручивая в памяти карту магазина: отдел с колясками, большой стенд с мягкими мишками…

Да, вот он! За ним должна быть дверь.

Вот она! Неприметная дверь с потрескавшейся табличкой «Служебный выход. Посторонним вход воспрещен». Она выглядит старой, краска облупилась, ручка покрыта слоем пыли. Я с силой толкаю ее плечом, прижимая к себе Софийку, но… ничего. Она не поддается.

Нет. Нет, нет, нет! Она не может быть закрытой!

Холодная паника сжимает горло. Я судорожно оглядываюсь и замечаю в другом конце зала, за отделом с детской мебелью, еще одну такую же неприметную дверь. На ней нет таблички, и я совсем не знаю, куда именно она ведет, но выбора нет. Это – последний шанс.

Я почти бегу к ней, удерживая одной онемевшей рукой Софийку, другой, как тисками, держа за запястье Льва. Дверь поддается с глухим скрипом. Я вталкиваю детей в узкий, плохо освещенный коридор, пахнущий пылью, бетоном и озоном, и захлопываю ее за собой. Мы стоим в полумраке, и лишь тусклая лампочка где-то вдали освещает наш путь. В конце коридора – такая же дверь с заветной надписью «Выход», светящейся красным.

– Бежим! – произношу сыну и тяну его вперед.

Мы выскакиваем на улицу, оказываясь на заднем дворе, заставленном мусорными контейнерами. Это не тот двор, что я помнила, но главное - мы на улице. Это ведь уже хорошо. Моя маленькая победа. Деньги и документы я сложила в сумочку, так что я смогу продержаться какое-то время. Может быть, удастся выехать за границу. Хотя бы добраться до границы.

План стремительно прокручивается в голове: такси до вокзала, первый попавшийся поезд на юг, к границе… Хотя бы просто подальше от него.

Я быстро перебираю ногами. Рука, на которой сидит Софийка, затекла и неприятно ноет, стреляя в плечо, но я только повыше пересаживаю дочь, заставляя себя игнорировать боль. Лев едва поспевает за мной, его дыхание сбивается, и мне приходится снизить темп, сердце разрываясь между страхом и жалостью.

– Мам, – тянет он, и я понимаю, что скоро он просто расплачется. Его губы поджаты, он хныкает носом, а в его огромных, как у отца, глазах уже стоят предательские слезы. – Я устал.

– Зайка, еще немного. Это игра, – я впервые лгу сыну. Быстро все точно не закончится. И останавливаться нам нельзя. – Если мы добежим до места, то выиграем много-много мороженого.

– Целую гору! – его глаза моментально загораются.

– Угу. Самую настоящую гору, – стараюсь улыбаться ему, показать, насколько это весело.– Ты можешь выбрать любое, какое захочешь. Только нужно потерпеть еще чуть-чуть. Мы же сильные? Мы сможем?

Глава 8

Внутри меня все обрывается. Он поймал нас. В его глазах – не просто ярость. Там торжество хищника, который наконец-то загнал добычу в угол. Лев прижимается к моей ноге, аккуратно выглядывая из-за моих колен на отца. Малыш боится, но по лицу Ярослава видно, что сам он не понимает, почему родной сын так себя ведет. В его напряженной позе, в чуть склоненной голове читается не просто недоумение, а нечто большее — уязвленное самолюбие отца, чей авторитет ставится под сомнение самым беззащитным существом на свете.

Замечаю, как Яр сжимает руки в кулаки, и на долю секунды на его лице появляется что-то, что напоминает сожаление. Мимолетная тень, которую я, возможно, лишь придумала, чтобы оправдать собственное смятение. Его собственный сын боится его, и снова ловлю себя на мысли, что мне совсем не жаль. Наверное, я такая же, как и мой муж, поэтому я полюбила его. Поэтому всегда смотрела на него с восхищением, потому что моя душа такая же черная, как и его, потому что мне совсем не жаль того, что сын не знает своего отца, что родной сын боится отца. В этом осознании есть какая-то своя извращенная правда, связывающая нас прочнее любых клятв и штампов.

Софийка утыкается мне в шею, ее маленькие ручки сжимают край моей кофты. Ее дыхание, частое и прерывистое, обжигает кожу.

Яр медленно сканирует детей, разжимая кулаки, и в последний момент наши взгляды встречаются. Он вновь смотрит так, отчего мне хочется спрятаться, отвернуться. Слишком тяжело, но, на удивление, я выдерживаю его взгляд, поднимая выше подбородок. Он всегда был силой, властью, подавлением. Я всегда подчинялась, но сейчас, когда у меня на руках двое детей, во мне просыпается что-то древнее — инстинкт, который сильнее страха.

– Ярослав? Боже, это правда ты? – из-за угла мне не видно, кто зовет мужа по имени, но голос явно принадлежит женщине, и, судя по тому, как Ярослав разрывает зрительный контакт, он ее очень хорошо знает. Слишком хорошо. – Не могу поверить, что именно здесь мы можем встретиться.

Звонкий, отчеканенный стук каблуков об асфальт разносится по пустынной парковке, нарушая тишину нашего немого противостояния. Молодая женщина, ровесница Яра, в дорогом светло-бежевом пальто, которое идеально сидит на ее подтянутой фигуре. Белоснежная улыбка, безупречный макияж, отточенные движения. Она подходит к Ярославу с легкостью старой знакомой, позволяя поцеловать его в щеку.

– Как ты здесь, дорогой? – ее голос обволакивает, даже мне напоминая мурчание кошки.

Внутри что-то снова сжимается, превращаясь в холодный, тяжелый ком. Они явно знакомы не один год и, явно, довольно близко. Кто она? Когда появилась в его жизни? После нашего расставания? Или же её присутствие было всегда, так же, как и присутствие Влады? Еще один винтик в сложном механизме его жизни, о котором я не подозревала.

Она перебрасывает копну роскошных каштановых волос через плечо, мазнув по мне небрежным, скользящим взглядом. Взглядом, который фиксирует мои простые джинсы, растянутую кофту, растрепанные волосы и двоих детей, и сразу же ставит на мне клеймо «несущественности». Ну да, вряд ли она могла бы подумать, что перед ней жена его любовника, еще и с двумя детьми. Хотя, помнится, Владу наличие кольца на пальце у мужчины, жены и сына не останавливало. Вряд ли и эта женщина исключение. Они все из одной породы — хищницы, видящие в чужих слабостях свою возможность.

– Я только от стоматолога, – произносит она, закатив глаза с таким драматизмом, будто перенесла не лечение зуба, а полевое хирургическое вмешательство. – Представляешь, такие нервы, невероятные боли, а я в этой глуши. Тут даже должной помощи не оказали. Хотя бы как-то придется протянуть до дома. От этих проблем у меня разыгралась самая настоящая мигрень.

Она касается указательными пальцами висков, начиная их с наигранной гримасой растирать. Её явно может спасти только отдых в пятизвездочном отеле на лазурном берегу. Точно не меньше.

– Представляешь, встретить тебя здесь, в такой глуши! Это же просто невероятно. Еще и рядом… – она осматривается по сторонам и, кажется, впервые меня замечает. – С детским магазином, – незнакомка даже чуть растерянно начинает улыбаться, а у меня складывается впечатление, что каждый её жест, каждое движение отрепетировано до идеала. – Я не понимаю, что ты тут забыл?

— Эй! Гражданин! А ну-ка, — мы все втроем оборачиваемся на консультанта, который от себя толкает тяжелую тележку с детскими автокреслами. Она с оглушительным лязгом останавливается всего в паре сантиметров от бампера явно нового джипа мужа. — Я вам не раб, чтобы по всей парковке ваш товар таскать! Покупатели сами должны следить за своими вещами, а я, между прочим, привез его, отрываясь от обеда!

Он тычет пальцем чуть ли не в грудь Ярославу, брызгая слюной, и явно намекая на доплату к услугам “курьера”. Обстановка вокруг моментально становится напряженнее. Это ощущается даже в воздухе. Лев сильнее жмется к моим ногам, и я касаюсь свободной рукой его головы.

Даже незнакомка в шикарном пальто замирает. Кокетливая улыбка сползает с ее кукольного лица, сменяясь настороженным, почти испуганным интересом. Видимо, она не была знакома с этой стороной любовника. Порой он далек от галантности и вежливости, скорее больше напоминает жестокого и бесчувственного бандита.

Ярослав не двигается с места. Он лениво обводит взглядом бампер люксовой иномарки, на котором теперь могла быть царапина, а затем переводит взгляд на консультанта. Он не хмурится, не кричит. Он просто смотрит. В его глазах нет ни злости, ни ярости, в его глазах — только предупреждение. Этот взгляд был молчаливым приговором. В нем читалось все: презрение, абсолютная власть и обещание последствий, о которых этот человек боялся и подумать.

Консультант резко замолкает и начинает пятиться назад. Его агрессивный пыл быстро пропадает, сменяясь страхом. Забавно, но даже его мне сейчас не жаль. Он хотел быстрых и легких денег. Хотел надавить силой, голосом, и по факту получил по заслугам. На любую силу нашлась другая сила. А таких “консультантов” я уже узнала достаточно: узнав, что беременной женщине нужно поднять кроватку на этаж, они завышали цену за подъем.

Глава 9

Черный внедорожник плавно останавливается перед знакомым парадным подъездом. Мое сердце замирает, а потом начинает колотиться с новой, бешеной силой. Особняк. Тот самый, из моих кошмаров. Он не изменился – холодный, величественный, подавляющий своим безупречным видом. Белоснежные стены, идеально подстриженные газоны, массивная дубовая дверь. Для мира – символ роскоши и успеха. Для меня – самая красивая тюрьма на свете.

После того как я бежала отсюда, мысли о том, что я когда-то была здесь счастлива, исчезли сами собой.

Дверь машины открывается, и Ярослав жестом указывает мне выходить. Воздух здесь пахнет по-другому – дорогими сигарами, свежескошенной травой и деньгами. Чужими деньгами и большой неконтролируемой властью.

Я выхожу, прижимая к себе сонную Софийку. Лев неохотно вылезает следом, его маленькая рука вцепляется в мою куртку с какой-то совсем недетской силой. Обычно мы снимали небольшие квартиры в спальном районе, а тут целый особняк. Еще и с охраной и штатным персоналом.

Ярослав проходит мимо нас, не оглядываясь. Его шаги гулко отдаются на мраморном полу внутри входной группы холла. В комнатах та же стерильная чистота, тот же леденящий душу порядок. Ни пылинки, ни игрушки на ковре, ни следов жизни. Только дорогая мебель, расставленная с музейной точностью.

Он оборачивается, его взгляд скользит по мне, по детям, и я чувствую себя образцом нищеты, которую занесли в этот храм достатка.

– Добро пожаловать домой, – произносит он, и в его голосе звучит притворная сладость. – Надеюсь, ты соскучилась.

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он поворачивается к перепуганной от страха горничной, застывшей у стены.

– Мария, проводи жену и детей в комнаты. И принеси им все необходимое. У них… скромный багаж.

Его унизительный взгляд на мою потрепанную спортивную сумку говорит обо всем. Я стискиваю зубы, заставляя себя молчать. Сейчас не время. Мне нужно действовать не на эмоциях, а с холодной головой. С холодной точностью.

Женщина провожает нас наверх, рассказывая, что и где находится. От этого становится еще невыносимее. Она ведь знает, кто я. Поняла, вспомнила, но ведет себя так, словно видит впервые.

Две детские комнаты находятся в одном крыле, а вот гостевая и хозяйская спальни – в другом.

Едва дверь закрывается за горничной, я опускаюсь на кровать, чувствуя, как подкашиваются ноги. Софийка, проснувшись, начинает хныкать, а Лев прижимается ко мне, дрожа.

– Мама, я хочу домой, – шепчет он, прижимаясь ко мне под бок.

Странный ком из эмоций должна, против того, что имеем, застревает в горле. Мне и самой хочется плакать, выть от бессилия, но не могу. Не имею права.

Остаток дня мы с детьми ужинаем, играем, даже выходим на прогулку на задний двор.

Едва я укладываю малышей, как в дверном проеме показывается Мария, предупреждая, что хозяин ждет меня в кабинете.

Сердце сжимается в предчувствии. Выйти к нему слишком сложно сейчас. Я уязвима и не хочу, чтобы он нашел лазейку к моим эмоциям.

Я максимально долго нахожусь в спальне. Сначала пою им, затем читаю, потом снова пою. Даже после того, как они засыпают, я еще долго смотрю на них, прокручивая разговор с мужем.

В коридоре непривычно тихо. В конце горит настенная бра с теплым светом. В отличие от меня, Ярослав всегда любил приглушенный свет, а я люблю, когда очень светло, как в операционной.

За два года особняк почти не изменился. Кажется, только мягкую мебель в гостиной сменили и доделали ремонт в комнате для гостей.

Толкаю массивную дверь от себя, и тут же попадаю словно в ловушку его темных пронзительных глаз.

Он сидит за дубовым столом в черном кожаном кресле. Перед ним на полированной поверхности разложен мой старый паспорт, кнопочный телефон, пачка наличных.

Тошнотворный ком снова поднимается к горлу. Набор более чем странный, и что-то мне подсказывает, он это подготовил не просто так.

– Садись, – произносит, не сводя с меня глаз.

Я опускаюсь в кожаное кресло напротив, чувствуя себя подсудимой на суде, приговор которой уже вынесен.

– Вот правила, Ангелина, – он начинает холодно и методично, словно диктует деловой контракт. – Ты не покидаешь территорию поместья без моего сопровождения или прямого разрешения. Твои старые вещи и этот, – он брезгливо тычет пальцем в телефон, – мусор, утилизированы. Все необходимое ты будешь просить у прислуги. У тебя не будет собственных денег. Карты, разумеется, тоже.

Он отодвигает от себя мои документы, как что-то грязное.

– Для внешнего мира ты – моя жена, которая все это время проходила длительное лечение от тяжелого нервного расстройства в закрытом санатории за границей. Еще бы, на тебя же покушались, это такой стресс. А ты ведь совсем недавно ребенка родила. Вот твоя нервная система и сыграла против тебя. Сейчас ты вернулась домой, окрепшая, готовая посвятить себя семье. Если кто-то спросит о детях, Лев всегда был со мной. А девочка… – он делает паузу, и его взгляд становится ледяным, – результат твоего мимолетного увлечения во время лечения. Жалость не позволила мне оставить ее в приюте.

Внутри у меня все обрывается. Он не просто заключает меня в тюрьму. Он стирает мою правду, подменяя ее своей, удобной для него ложью. Он делает меня сумасшедшей и неверной женой на глазах нашего окружения.

– Ты не можешь так поступить, – срывается с губ шепот.

– Уже поступил, – откидываясь на спинку кресла, холодно бросает он. – Всем уже разослано официальное заявление. Друзья и партнеры рады твоему возвращению к здравомыслию.

Его цинизм не знает границ. Я смотрю на него и вижу не мужчину, которого когда-то любила, а тюремщика, наслаждающегося своей властью.

– Спасибо за такие поздравления, – цежу я сквозь зубы. – На этом все? Я могу идти? День был слишком насыщенным. Надо бы выспаться.

Уголки его губ чуть дергаются, придавая холодному лицу еще больше стальных ноток.

– Конечно, можешь. Я приду через несколько минут.

Глава 10

Ярослав

Дверь особняка захлопывается за спиной с такой силой, что, в какой-то момент я удивляюсь, как выдерживают тонкие стекла фасадных окон.

Охрана тут же рядом оказывается. По струнке вытягиваются, а я гнев не могу унять. Меня не просто штормит, меня раздирает ярость.

— За ней следить. В дом никого не впускать и не выпускать.

Охрана кивает, а я в салон своего джипа запрыгиваю. Руль до побелевших костяшек сжимаю, вжимаюсь в кожаное черное сиденье. Двигатель заводится с низким рычанием. Выруливаю за ворота, педаль газа в полностью в пол вжимаю. Слышу, как машина рвет асфальт. Как шины соприкасаются с асфальтом.

Просто еду. Куда? Без разницы.

Скорость зашкаливает. В висках стучит: «Сломать ее. Сломать».

Закрываю на секунду глаза — и вижу ее. Ее глаза, полные ненависти. Ее губы, сложившиеся в слово «нет». Это «нет» режет слух. Чего я хочу? Разорвать? Или вломиться к ней, пригвоздить к кровати и трахать, пока в ее глазах не останется ничего, кроме меня? Рвать и трахать. Трахать и рвать. Да.

В мозгу вспыхивает память. Наш последний раз. Уже после Влады. Я был груб, жесток. А она... ее тело текло навстречу моей грубости. Отвечало такой дикой волной, что я впервые на свою серую мышку по-другому посмотрел. Не ожидал от нее этого. После этого никогда такой кайф не испытывал. С того дня она словно въелась в память, в кожу, забралась куда-то глубоко.

Если раньше я воспринимал ее как обузу, как обязанность, вынужденную меру, то после я уже смотрел на нее по-другому.

Руль хрустит в пальцах. Сворачиваю на смотровую площадку и бросаю машину прямо на дороге. Город внизу в ночных огнях. Шум мегаполиса слышно даже отсюда. Настолько все близко и далеко одновременно, как и то, чего я жажду.

Сжимаю холодные перила, а в голове только одно желание: «Сломать».

Закуриваю. Выпускаю дым в ночное небо. В этом клубе едкого дыма вижу лицо сына. Его испуг, когда он шарахнулся от меня. Собственный сын… Смотрел на меня, как на монстра. Резануло глубже, чем готов признаться.

Память предательски тянет дальше. Ее беременность. Та ночь. Перебрал виски, потерял контроль. Когда она сказала — я рвал и метал. На себя. Взрослый мужик полез на совсем еще девчонку без защиты. Знал же, что она влюблена была. Предполагал, что девственница, но в ту ночь ни хрена не соображал. Я даже наутро ничего не помнил, а она молча кивнула.

Потом УЗИ. Как дурак залип на экран. Там меня впервые и передернуло. Маленькое пятнышко с пульсирующей точкой. Мое сердце. Бьющееся вне меня.

Первый раз взял его на руки. Крохотный комочек. Никому не говорил, но боялся даже дышать на него. А он — вцепился в мой палец с такой силой. И в голове пронеслось: «Лев. Ты — мой Лев».

Воспоминания бьют куда-то в зону солнечного сплетения. Злюсь на эту слабость.

Бросаю окурок в сторону и возвращаюсь в машину. Еду обратно. По пути ловлю себя на мысли, что хотел сломать, но отпустил ее. Дал время. С какого хуя? Какое на хрен время?

Заглушив двигатель, смотрю на темные окна дома. Уснула? Вряд ли. Явно заперлась в одной из спален и трясется.

Трясу головой. Прогоняю порочные мысли, чтобы нарушить слово и взять ее сейчас. Потому что… хочу. Пиздец как хочу именно ее.

Быстро вхожу в особняк. Тишина моментально окутывает меня. Иду по коридору, стараясь не смотреть в ту сторону, где она, иначе точно не сдержусь. А я всегда держал слово. Сложно объяснить, почему для меня это важно, скорее, это как закон чести, на который можно опираться.

— Та-та?

Резко останавливаюсь, когда слышу непонятные слова. Поворачиваю голову на звук, а там она, ее дочь, Софийка.

Стоит, держится за ручку. Смотрит на меня большими глазами. Без страха.

И я снова замираю, как когда-то со Львом.

— Та-та? — снова повторяет она, улыбаясь. В улыбке — маленькие ровные зубки. Топает ко мне, протягивает ручонку.

Что-то заставляет наклониться. Поднять ее. Она легкая, теплая. Не дрожит, не боится.

— Что ты тут делаешь одна, проказница? — поправляю ей розовую пижамную кофточку.

— Н-ня-ня! — она снова смеется и разводит руками.

Внутри что-то сжимается. Жест — мой. Так я развожу руками, когда что-то идет не по плану.

Уголок рта дергается. Коротко смеюсь. И внутри все сжимается с новой болью.

Гляжу в ее веселые и озорные глаза — свои глаза — и в голове складываются цифры. Холодные. Срок в тюрьме. Ее возраст. Девять месяцев беременности.

Улыбка гаснет. Держу ее, но вижу уже не ребенка. Вижу уравнение. Боюсь озвучить ответ вслух, потому что это убьет нас обоих.

Глава 11

Ангелина

Я лежу в темноте, уставившись в потолок, и слушаю, как Лев сопит рядом. Его комната стала моим убежищем. Я пришла сюда не только потому, что боялась остаться одна, и не только потому, что боялась, что Ярослав исполнит свою угрозу.

Я пришла к сыну, потому что знала — он единственный, кто не задаст лишних вопросов. Софийка крепко спала в своей кроватке, когда я заглянула к ней. С годовалой дочерью все сложнее — она может проснуться от моего беспокойства, начать ворочаться, требовать внимания. А мне нужно было просто спрятаться. Зарыться в объятия своего трехлетнего сына, который, обняв меня за шею, прошептал: «Не бойся, мама, я с тобой», и почти сразу уснул, даря мне свою детскую, безмятежную защиту.

Дверь внизу хлопнула, заставив меня вслушаться в тишину ночи. Неспешные тяжелые шаги разносятся по коридору. Он вернулся. Сердце колотится где-то в горле. Он сказал, что даст мне ночь. Но я знаю его. Его слово ничего не значит, когда на кону его ярость, его желание доказать власть.

Каждый мускул напряжен, каждое нервное окончание ждет звука его шагов. Слышу скрип двери, крепко зажмуриваюсь, жду, что он вот-вот подойдет, но этого не происходит.

В холле слышу его тихий баритон и…

Нет!

Моментально вскакиваю. До меня резко доходит, что именно произошло. Скрип двери…Софийка.

Осторожно поднимаюсь с кровати и крадусь к двери. Приоткрываю ее, заглядывая в щелку.

Он стоит спиной ко мне, держа дочь на руках. Она что-то лопочет, и я вижу, как ее маленькая ручка касается щетины на его лице. Он не отстраняется.

Она заканчивает разговаривать, и Яр начинает смеяться. Коротко, сдавленно. От этого звука по коже бегут мурашки.

— Пора спать, — говорит он ей, и его голос звучит непривычно мягко.

Софийка решительно мотает головой, ее светлые кудряшки разлетаются. Уложить ее всегда было проблемой. Прямо настоящий квест. И это тоже сильное ее отличие от брата.

— Н-н-нет!

Он вздыхает, но не злится. Отсюда мне не видно его лица, но по расслабленной позе я точно могу сказать, что он улыбается. Ему нравится общение с малышкой.

— И что же мне с тобой делать, а?

Она надувает губки, словно обдумывая предложение, а потом торжественно заявляет:

— Ка-ка!

Он хмурится, не понимая.

— Какая «кака»? О чем ты?

Она начинает оживленно лепетать, размахивая ручками, пытаясь объяснить. Я сама с трудом разбираю ее слова, но понимаю – она просит сказку. Он вслушивается, и вдруг его плечи слегка вздрагивают. Он снова начинает смеяться. Тихим, грудным смехом, который, кажется, удивляет его самого.

Он смотрит на нее несколько секунд, и его профиль становится серьезным. Он что-то произносит ей, произнося скорее не ей, а самому себе.

— Давай сделаем так, — серьезно начинает разговор, словно перед ним не годовалый ребенок, который просит сказку, а самый настоящий бизнес-партнер. — Я отнесу тебя в кровать и даже посижу с тобой, а ты постараешься заснуть.

Софийка внимательно слушает, ее брови хмурятся в комичном подражании взрослой сосредоточенности. Она явно обдумывает его «предложение».

— Н-н-нет, — снова трясёт головой, но на этот раз её протест звучит слабее.

— Нет? — он поднимает её повыше. — А какие тогда будут условия?

— Па-па! — радостно восклицает, тыча пальчиком в его широкую грудь.

Воздух застревает у меня в легких. Сердце замирает, а потом начинает колотиться с бешеной силой.

Папа.

Откуда? Кто научил ее этому слову? Лев? Но он почти не говорит при ней это слово. Олеся? Вряд ли, она тоже старается обходить это слово. Услышала по телевизору? Или… или она просто почувствовала это на каком-то животном уровне? Инстинктивно?

Безотрывно смотрю на широкую спину Яра. Жду взрыва, но этого не происходит.

Тишина ночи нарушается только звонким голоском дочки.

— Па-па? — он повторяет это слово тихо, с какой-то странной интонацией, словно пробует его на вкус. — Это… твое новое условие?

Софийка счастливо улыбается, приняв его вопрос за игру. Кивает и начинает хлопать в ладоши.

Он смотрит на нее. Замечаю, как он разглядывает ее. А через секунду он резко прижимает ее к себе так, что она скрывается из моего поля зрения, уткнувшись лицом в его шею.

— Ладно, — его голос звучит хрипло. Он явно говорит не ей, а самому себе, пытаясь взять себя в руки. — Условия приняты. Но теперь мои. Я несу тебя в комнату, укладываю на кровать, и ты ложишься спать. И никаких возражений. Договорились?

Они скрываются за соседней дверью, и я тоже отхожу в глубь спальни.

Он не признал ее, но и не отверг. Он отступил. Впервые за все время он отступил. И это пугает меня еще больше, потому что я не знаю, что он замышляет. Какая месть последует за этой неестественной, пугающей сдержанностью.

Глава 12

Голова раскалывается. В висках отдаёт пульс. Я почти не спала, ворочаясь и прислушиваясь к каждому шороху за дверью. В памяти всплывает вчерашний вечер: дочка, назвавшая его «папой», его сдавленный смех и то, как он унёс её в комнату. Он пробыл там почти час. Ровно столько, сколько нужно, чтобы снова её уложить.

Когда его тяжелые шаги наконец затихли в коридоре, я крадусь проверить Софийку. Она крепко спит, укутанная в одеяло, с плюшевым зайцем в обнимку.

— Нет, Софа, ты должна сама кушать, — голос сына заставляет меня прийти в себя.

Софийка не любит кашу, поэтому эта хитрюга старается переложить свою порцию брату в тарелку. Лев всегда ее уговаривает, пытаясь в своей детской манере доказать, что она не должна так поступать. Это ее порция, и она должна все съесть, чтобы стать большой и сильной.

— Ангелина Викторовна, — голос одного из охранников заставляет обернуться. Мужчина стоит в дверях с непроницаемым видом, кажется, даже его лицо застыло, чтобы не было видно ни одной эмоции, ни одного жеста. — Пришла няня. Проводить в гостиную?

Внутри все сжимается в тугой, горячий ком. Он прислал няню, не сказав мне, не спросив. Я — мать, но в этом доме мое мнение ничего не значит. Я — просто еще один предмет интерьера, за которым присматривают.

«Он тебе не муж», — резко напоминаю себе, глотая горький комок обиды.

Мы в разводе. Он официально отказался от Льва. У него нет никаких прав: ни на детей, ни на меня. Мы здесь не по закону, а по его прихоти.

Мне хочется крикнуть охраннику, чтобы он убрался, а этой няне — чтобы уходила. Но я сжимаю кулаки под столом. Пойти в открытое наступление сейчас — значит проиграть. Он только и ждет моего бунта, чтобы окончательно затянуть удавку.

Я делаю глубокий вдох и киваю охраннику.

— Да, проводите. Мы сейчас подойдем.

Вытираю Софийке липкие от каши руки и лицо, беру ее на руки. Лев недовольно хмурится, но послушно слезает со стула, протягивая мне руку.

Показывать своих малышей кому-то, кого нанял Ярослав, не хочется, но и оставить их одних невозможно. Лев в три года — любознательный непоседа, способный за секунду вскарабкаться на подоконник. Софийка только начала ходить — каждый угол, каждую розетку она воспринимает как личный вызов. Один недосмотр — и можно не успеть.

— Ладно, команда, — говорю я, пытаясь сделать голос бодрым. — Идем знакомиться с тетей.

Мы маленькой процессией входим в гостиную. У камина стоит женщина лет шестидесяти в строгом платье, с седыми волосами, убранными в аккуратный пучок. Ее лицо испещрено морщинками, а взгляд непривычно мягкий и даже теплый.

На долю секунды я даже теряюсь. Яр всегда предпочитал окружать себя персоналом до сорока лет. Говорил, что в этом возрасте и опыт достаточный, и сил достаточно для работы. А женщина явно выбивается из его привычного выбора.

— Здравствуйте, Ангелина Викторовна, — приветливо улыбается незнакомка, делая шаг ближе, но не нарушая мои личные границы. — Я — Мария Ивановна, — ее взгляд спокойно переходит от меня на детей. — Какие же чудесные у вас детки. А девочка… ну вылитая папа. Точная копия Ярослава.

— О, нет, — тут же парирую я, заставляя губы растянуться в натянутую улыбку. — У Софийки совсем другие черты. Вот, посмотрите, форма лица… и носик… это все мое.

Мария Ивановна мягко улыбается и даже смеется, ее взгляд становится понимающим.

— Милая, я сама через это прошла. У меня три дочери. Все — в отца, хоть плачь. Носишь их девять месяцев под сердцем, отдаешь всю себя, а глядишь — и нос его, и упрямство его. Несправедливо, да?

Сердце сжимает невидимая ледяная рука. Какая-то часть меня хочет, чтобы Яр признал дочь. Увидел в ней свои же черты, но вторая сторона моей души полностью противится этому. Он сломает ее так же, как и меня. Какие семейные ценности он хочет ей показать? Только те, где муж изменяет и не уважает жену.

Софийка начинает елозить и выгибаться в моих руках, в отличие от брата, она не любит сидеть на одном месте. Быстро переключается. Она указывает пальчиком на изящную вышивку на кофте няни. Хмурит лобик, сосредоточенно тыча в узор.

— Ба-ба… ба-бака!

Мария Ивановна заливается теплым, грудным смехом.

— Бабочка, солнышко? Ну конечно, покажу, — она бережно поправляет складки на кофте, давая моей девочке рассмотреть узор поближе, и ее взгляд смягчается. — Ох, и напоминает… Точь-в-точь как Ярослав. На месте не сидел. Такой же настойчивый. С самого малого возраста требовал, чтобы все было по-его, и сразу давал понять, кто здесь главный.

Неприятное осознание пронзает тело. Что-то не так. Она знает Яра. Говорит так, словно они давно знакомы. Называет его по имени. И возраст не соответствует рассказам мужа.

— Вы… вы знали Ярослава ребенком? — осторожно подхожу к вопросу. Я все еще ее не знаю, а за милой и доброй улыбкой может стоять самая настоящая угроза.

— Да, я была няней в семье Арслановых, — она поправляет свои квадратные очки. — Я пришла к ним работать, когда ему было три. Он уже тогда был таким же маленьким упрямым вожаком, как ваша красавица.

Ее слова повисают в воздухе, и я чувствую, как почва уходит из-под ног. Он прислал не просто няню. Он приставил ко мне и детям человека, который точно будет предан ему и никогда не предаст.

И в этот самый момент, будто подводя черту под всем сказанным, Софийка радостно тянет ручонки куда-то за мою спину, ее лицо озаряется улыбкой, и она звонко и четко произносит:

— Па-па!

Софийка начинает смеяться и протягивать руки за мою спину. Я поднимаю взгляд и в отражении стеклянной витрины вижу силуэт мужа. Наши взгляды встречаются, и от этого у меня на теле все волоски поднимаются.

— Па-па! — дочка снова и снова повторяет, тянется к нему, требуя, чтобы он немедленно подошел и взял ее.

Сердце бешено колотится, когда он делает шаг ближе. Вижу, как мышцы на его лице напрягаются. Он делает еще шаг ближе, под звонкий смех дочери, а я жду, жду ледяного взгляда, жду унизительной фразы о «ребенке неизвестного отца», жду, что он публично подтвердит свою жестокую легенду. Он встает рядом со мной, заглядывая в глаза, а потом едва заметно усмехается и, обернувшись к няне, произносит…

Глава 13

Я застываю, не в силах оторвать взгляд от высокой, худощавой фигуры Али Вассадовича. Он поправляет воротник своего безупречного темно-синего пиджака. Холодный, оценивающий и безразличный взгляд скользит по фасаду особняка, будто проверяя, всё ли соответствует его стандартам. Убийца моего отца. Человек, разрушивший мою семью. И он здесь. В двух шагах от моих детей.

Инстинкт кричит одно: «Беги! Спрячься! Укрой их!» Но ноги приросли к мраморному полу. Куда бежать? Этот дом – его крепость, я – пленница под присмотром бездушной охраны, а мои дети – заложники в этой изощренной игре власти и мести.

Мое волнение передается Софийке. Она начинает хныкать, беспокойно выгибается у меня на руках, ее маленькое личико искажается недовольной гримасой. Она чувствует страх там, где должна чувствовать безопасность.

— Па-па! Па-па-а-а! — она тянется к Ярославу, который молча стоит в паре шагов от нас, точно так же наблюдая за приближением отца.

Он резко переводит взгляд на меня. На его лице проступают желваки, а руки сжаты в белые от напряжения кулаки. В его глазах – не просто раздражение. Там буря, которую он с трудом сдерживает.

— Хватит этого цирка! — его голос звучит слишком жестко, низко и опасно, заставляя меня вздрогнуть. — Поднимитесь наверх вместе с детьми. Сейчас же. И закройтесь в детской.

Его приказ груб и безапелляционен. Он не просит, он приказывает, как своему подчиненному, отсекая любые возражения. И это странно, это ново. Он ведь никогда так резко не реагировал на приезд отца. Обычно он надевал маску почтительного сына, скрывая все свои истинные эмоции под слоем ледяной вежливости. Сейчас же в нем сквозит нечто иное – почти животное желание оградить нас от этого человека.

— И угомони эту… — он бросает яростный взгляд на плачущую дочь, — …твою самодеятельность. Чтобы я больше не слышал этого. Придумай что-нибудь, раз уж ты так мастерски создаёшь иллюзии исчезновения.

Слова «твоя самодеятельность» обжигают, оставляя на душе болезненные, невидимые ожоги. Они падают на меня, на нашу дочь, оскорбляя сам факт ее рождения. Он снова отгораживается, снова прячется за маску жестокости, лишь бы не признать правду, которая смотрит на него с моих рук. Правду, ставшую для него невыносимой.

Он не ждет ответа. Разворачивается и в два шага скрывается за дверью, выходя в просторный холл.

Я стою секунду, парализованная шоком и обидой. Потом инстинкт матери берет верх. Я крепче прижимаю к себе Софийку, чей плач теперь перешел в истеричный вопль, и хватаю за руку Льва.

— Пошли, солнышко. Поиграем наверху, — пытаюсь сказать спокойно, но голос предательски дрожит.

Мы почти бежим по лестнице, сердце колотится где-то в горле, а в ушах стоит оглушительный звон. Как бы я ни злилась на Ярослава, как бы ни ненавидела его за эти слова, я не могу игнорировать одно: что-то в его отношениях с отцом изменилось. Кардинально. Он не просто велел мне уйти – он приказал спрятаться. Он явно не хотел, чтобы Али Вассадович увидел детей. Или, что более вероятно, чтобы он вообще узнал о нашем присутствии в доме. Эта мысль леденит душу. Значит, его отец не в курсе, что мы здесь? Значит, наше «возвращение» – тайна? Или Ярослав просто пытается отсрочить неминуемый взрыв?

Едва дверь в детскую захлопывается за нами, создавая иллюзию барьера, снизу доносится низкий, властный и пронизывающий голос свекра. Он не кричит. Он говорит с холодной, не терпящей возражений уверенностью, от которой у меня сердце учащается еще сильнее.

— Где она? И где этот незаконнорожденный плод ее блуда? Мне донесли, что ты привез сюда эту… шлюху. И ее побочный продукт. Я надеюсь, это дурная шутка, сын. Ты же понимаешь, что за этим последует, если это правда?

Я прислоняюсь спиной к двери, стараясь дышать тише. Софийка, испуганная моим напряжением, наконец затихает, лишь изредка всхлипывая. Лев прижимается к моим ногам, его большие глаза полны немого вопроса. Я слушаю, стараясь даже не дышать, ожидая ответа Ярослава. Ответ, который определит, станет ли эта комната нашим убежищем или превратится в клетку, из которой нас достанут и уничтожат по приказу человека, не знающего пощады.

Глава 14

Ярослав

Я стою в холле, чувствуя, как каждый мускул напряжен до предела. За спиной – дверь, за которой она, они. А передо мной – источник порока, ненависти и разрушения. Мой отец. Арсланов Али Вассадович.

— Папа, — мой голос звучит ровно, сказываются годы тренировок, но внутри все напряжено до предела. Только тронь — и порвется. — Ты не предупредил о своем визите.

Он медленно проходит мимо меня, окидывая холл тем же оценивающим взглядом, что и минутой ранее фасад дома.

— Разве я должен предупреждать, чтобы навестить собственного сына? — он поворачивается ко мне, впиваясь и считывая своим холодным взглядом. — Особенно после тюрьмы. Я приехал посмотреть, как ты справляешься, после того как запятнал нашу фамилию.

Каждое его слово – точный выпад. Он знает, куда бить. Забавно, что за два года тюрьмы я все равно вижу этот фальшь.

— Справляюсь, отец, — парирую в ответ почти с улыбкой.

— Справляешься? — он издает короткий, сухой звук, подобие смешка. — Мне донесли, что ты привез сюда эту… шлюху и ее побочный продукт. Надеюсь, это дурная шутка. Ты понимаешь, что за этим последует?

Слово «шлюха» срабатывает триггером внутри меня. Отец с первых дней моей отсидки твердил, чтобы я избавился от жены. Именно это меня мотивировало поскорее найти Ангелину, потому что раньше отец настаивал на свадьбе, семье, а тут резко такие перемены.

— Не смей так называть мать моего сына, — мой голос срывается, становясь низким. Я чувствую, как по лицу расползается горячая волна. Провал. Я показал ему слабость.

Отец прищуривается. Сканирует меня взглядом.

— Вот именно, сына? — растягивает он слова. — У тебя один ребенок. Мальчик. А вот у нее их двое. И второй приплод не имеет к нашей семье никакого отношения. Или я ошибаюсь?

Он приближается, и знакомый аромат дорогого одеколона с терпкими нотами пачули, который я помню с детства. Но даже сквозь этот пропитанный аромат власти и безнаказанности проступал прежний запах — ледяного цинизма и безразличия.

— Я не собираюсь это обсуждать, — говорю я, отводя взгляд к лестнице. Мне нужно, чтобы он ушел.

— А я настаиваю, — его голос становится тише. — Ты что, и впрямь поверил в ее сказки? Решил пригреть на груди змею? Два года тюрьмы сделали тебя сентиментальным. Слабость ведет к гибели, или ты забыл главное правило нашей семьи?

Каждая фраза — точное попадание в цель. Каждое слово – яд. Но доля правды все равно есть. За эти два года что-то во мне сломалось, и теперь все чувствуется острее: и ненависть, и… что-то еще, что я не могу определить.

— Дела обстоят так, как я решил, — выдавливаю я. — В моем доме.

— И пока я жив, не позволю превратить его в приют, — он бьёт тростью о мраморный пол, явно не рассчитывая на такой прием. — Избавься от нее, а девочку мне отдай. Или я сделаю это за тебя.

Я смотрю на него и впервые за годы не испытываю страха. Только яростное сопротивление. Лев – мой. И то, что происходит за той дверью… это мое решение. Только мое. Всё же отец точно не блефует. Если у него есть цель, он её по-любому достигнет.

— Хорошо, — спокойно произносит, поправляя свой идеально сидящий пиджак. — Я уважаю твое решение, сын, поэтому…

Он не успевает договорить, потому что его прерывает детский плач. Тот самый, что сводит меня с ума уже несколько дней.

— Значит, я не ошибся, и оно здесь, — медленно произносит это, оценивая каждый мой вдох. — Интересно, на кого же оно всё-таки похоже?

Глава 15

Ангелина

Плач Софийки пронзает тишину комнаты. Это не просто хныканье – это истошный, испуганный вопль, от которого застывает кровь.

Я отвлеклась на секунду, чтобы подобрать разбросанные кубики, и вот результат.

— Софа! Солнышко! — Я бросаюсь к ней, подхватываю на руки. Её маленькое личико залито слезами, она судорожно всхлипывает, прижимая к себе ушибленные пальчики. — Мама здесь, всё хорошо, сейчас пройдёт.

Она плачет так сильно, что моё сердце сжимается. Каждая мама понимает, что значит видеть слёзы своих детей.

Малышка потянула за бахрому покрывала, и тяжёлая старинная книга в кожаном переплёте, лежавшая на краю, с грохотом упала ей прямо на ногу.

Этот грохот наверняка услышали внизу. И этот плач. Он сейчас донесётся до ушей Али Вассадовича. Я машинально начинаю качать её на руках, прижимаю к груди, шепчу утешения, которые сама не чувствую. Лев испуганно смотрит на нас, его нижняя губа подрагивает.

— Мама, Софе больно? — тихо спрашивает сын.

— Немножко, зайка. Сейчас пройдёт.

Но боль – это полбеды. Хуже то, что мы себя выдали. Яростный шёпот внизу смолк. Теперь там – звенящая тишина. Они слушают. Они знают, что мы здесь. И этот детский плач – яркое, неоспоримое доказательство нашего присутствия.

Ярость к Ярославу смешивается с леденящим страхом за детей. Он, сволочь, привёз нас сюда, загнал в ловушку, а теперь его отец… Его отец, который уничтожил мою семью, сейчас стоит в нескольких метрах от моих детей. И он только что услышал мою дочь.

Софийка постепенно успокаивается, её рыдания переходят в тихие всхлипы. Она прижимается ко мне, вся мокрая от слёз. Я глажу её по спинке, целую в макушку, но взгляд мой прикован к двери. Я жду. Жду, что она сейчас распахнётся. Жду, что ворвётся он – Али Вассадович – с его ледяными глазами и обещанием расправы. Или Ярослав, чтобы окончательно заткнуть нам рты.

— Не плачь, Софа. Я тебе машинку дам, — Лев касается руки сестры и показывает ей машинку.

Эта простая детская доброта заставляет слёзы выступить и у меня на глазах. Мы заперты здесь, в ловушке, зависимы от людей, которые поглощены властью, а мой трёхлетний сын пытается быть сильным.

Чёткие, тяжёлые шаги раздаются в холле. Кто-то поднимается по лестнице. Не торопясь. Каждый шаг отдаётся в тишине, как удар молотка. Сердце замирает, потом начинает колотиться с бешеной силой. Я инстинктивно прижимаю к себе обоих детей, отступая в самый дальний угол комнаты. Моя спина упирается в стену. Бежать некуда.

Сердце ещё сильнее начинает биться, когда дверная ручка медленно начинает ползти вниз.

Сердце замирает, потом начинает колотиться с такой силой, что, кажется, его стук слышно по всему дому.

Дверь открывается беззвучно, насколько это возможно для тяжелой дубовой створки. В проеме появляется массивная фигура Ярослава.

Он один.

Его лицо ничего не выражает, а вот в глазах — самая настоящая буря, ураган. Может быть, я не так долго была с ним рядом, но точно могу определить, когда он зол на меня, а когда на кого-то другого. Его ярость, обращенная на меня, холодная, колющая, он почти сразу же подавляет своей энергетикой. Сейчас же в его взгляде — что-то более широкое, размытое.

Мой мозг сам начинает анализировать ситуацию. Он пригласил свою няню. Даже взял Софийку на руки, а после того, как увидел своего отца, его поведение резко изменилось.

Это знание не приносит облегчения. Лишь леденящее понимание: если даже мой бывший муж теряет контроль из-за своего отца, то насколько мы, я и дети, беззащитны перед этим человеком?

Ярослав не заходит в спальню, оставаясь на пороге. Его взгляд скользит по мне, прижимающей к себе всхлипывающую Софийку, по Льву, который испуганно вжимается в мои ноги.

— Успокой её, — в его голосе нет ласки, нет сочувствия. Только холодный приказ. — Сейчас же.

— Она ушиблась, — отвечаю, но мой голос дрожит от смеси страха и гнева. Неужели у него там внутри ничего не ёкает? Как можно быть таким бесчувственным? — Книга упала ей на ногу.

Он на секунду закрывает глаза, словно собираясь с мыслями. Когда открывает, его взгляд становится ещё более острым.

— Па-па… — Софийка вновь всхлипывает, протягивая к нему ручонки.

Ярослав замирает. Кадык дёргается, взгляд чуть смягчается, а пальцы сильнее сжимают металлическую ручку. Он смотрит на её протянутую ручку и словно на секунду теряет свою холодность. Он словно не знает, что делать с плачущим ребёнком, который назвал его папой.

И это пугает меня больше любой его ярости. Потому что ярость предсказуема. А это — нет.

— Мария Ивановна будет здесь через пятнадцать минут, — говорит он, всё так же глядя на дочь. — Она осмотрит её.

— Зачем? — непроизвольно вырывается у меня. Не то чтобы я была против этой женщины, но тот факт, что она одна из самых приближенных людей к Ярославу, меня пугает. — Она просто ушиблась!

Наконец он переводит взгляд на меня. В его глазах – та самая опасная, хищная ярость, с которой я знакома так хорошо.

— Чтобы у моего отца не осталось сомнений, что с ней всё в порядке, — его слова тяжело оседают глубоко внутри меня. Значит, мне не показалось, что между отцом и сыном напряжение. — Чтобы у него не возникло желания… приставить к ней своего врача. Поняла?

Неприятная волна страха спускается по позвоночнику. Его намёк ясен. Али Вассадович может не просто угрожать. Он может действовать. Под видом заботы прислать своего человека, который «случайно» введёт не ту дозу, поставит не тот диагноз. Или же… он просто её отнимет.

Я молча киваю, прижимаю Софийку ещё крепче. Она уже почти успокоилась, временами шмыгая у меня на плече.

Ярослав ещё несколько секунд стоит в дверях, его взгляд снова задерживается на дочери. Кажется, он хочет что-то сказать, но в последний момент резко разворачивается.

— Не выходи, пока я не разрешу, — бросает уже через плечо и негромко захлопывает дверь.

Глава 16

Я заказываю столик в самом дальнем углу ресторана, куда не долетают даже приглушенные звуки джаза. Мне нужна тишина и полная уверенность, что никто не подслушает. Есть только один человек, которому я могу доверить этот ад.

Он приходит ровно в девять, без двух минут. Марат. В его походке нет спешки, только выверенная, хищная грация. Взгляд — стальной, обезличенный, как у сканера.

Друг садится напротив, кивает официанту, который тут же исчезает.

— Выглядишь дерьмово для человека, только что вышедшего на свободу.

— Спасибо, что поднял настроение, — цежу сквозь зубы, отпивая виски. Оно обжигает горло, но не приносит облегчения. — Тюрьма — цветочки. Сейчас у меня дома настоящий цирк.

Марат молча ждет. Он никогда не давит, просто создает пространство, которое ты хочешь заполнить правдой. Так было и в институте, где мы пересеклись на спецкурсе по безопасности. Он был самым молодым и самым дерзким. Тогда, во время учений, он вытащил меня из горящего полигона, когда инструкторы решили, что ситуация безнадежна. С тех пор я знал — этот человек не предаст. Потом он ушел в действующие органы, стал сотрудником СОБР, элитой войск, я — в большой бизнес. Но связь осталась. Именно он, используя свои связи и невероятную наглость, обеспечил мне выход и стер все данные о моем нахождении за решеткой.

— Она нашлась, — произношу, глядя на золотистую жидкость в бокале.

Марат не проявляет удивления. Для человека, который был сотрудником таких структур, это неудивительно.

— Ну что ж. Где Ангелина сейчас?

— У меня. В особняке.

Он лишь немного приподнимает бровь — единственный признак живого интереса.

— Интересный ход. Добровольно?

— Не совсем.

Он усмехается коротко, почти беззвучно.

— Я же тебя предупреждал, Яр. Все они — лгуньи, в той или иной степени. Особенно тихие, с ангельскими глазами. Этот вид баб — самый опасный.

Во мне что-то взрывается. Гнев, который я копил все эти недели, находит выход.

— Не ровняй ее с Олесей, — мой голос звучит тише, но предупреждающе.

Имя его бывшей жены повисает в воздухе. Он не моргает, но его взгляд становится еще бешеным. Сложно сказать, но теперь имя бывшей жены для друга словно спусковой крючок. Они развелись два года назад. Подробностей до сих пор не знаю: друг полностью закрылся. История вообще слишком мутная. Марат, конечно, изменил ей, но отпускать не хотел. Он вообще на девке помешался. Предложение ей на третьи сутки сделал. Службу из-за нее бросил, а она разовую слабость ему не простила. Нам до сих пор не известно, как именно ей удалось заполучить подпись на документах о разводе. С его то связями и властью. Но интересное в этой истории совсем не это, а то, что баба исчезла. Не просто исчезла, ее словно никогда не существовало. Даже Марат, с его хваткой не смог ее найти. А совсем недавно прошел слух, что ее видели с ребенком, а все знают, как сильно Марат хотел наследника. Всем известно, как они старались. И судя по его выражению лица, он явно напал на ее след. И если подтвердится, что ребенок его, то, я совсем не завидую Олесе.

— Зачем позвал? — Он откидывается на спинку массивного темного стула, отпивая минералку. Он никогда не пьет алкоголь с тех пор, как ушел из органов. — Убрать её? Или отца?

— Отец был сегодня. Он знает, что она у меня. И… знает про девочку.

Марат медленно ставит стакан. Его пальцы, покрытые сетью мелких шрамов, смыкаются вокруг него.

— Девочка, — на секунду он погружается в себя, и я понимаю почему: он всегда мечтал о дочке. Говорил, что дочери похожи на своих отцов. Но его бывшая жена решила, что подарит дочь его другу. — И каков вердикт старика?

— Потребовал «избавиться от проблемы». Отдал ультиматум.

— А ты? — Его взгляд буравит меня. Отпечаток профессии все равно играет роль. — Что ты хочешь, Ярослав? Не как бизнесмен, не как сын. Как мужчина? Как муж и отец? Что ты хочешь?

Я откидываюсь на спинку стула. Миллион долларов — и я могу купить кого угодно. Миллиард — и я могу купить целый город. Но на этот простой вопрос у меня нет ответа.

— Я не знаю, — признаюсь впервые за много лет. — Но я не отдам их ему.

— «Их», — повторяет он, делая театральную паузу. — Значит, война с отцом. Ты готов?

— У меня нет выбора.

— Выбор всегда есть, — поправляет он меня. — Просто иногда все варианты плохие.

— Ладно, — выдыхаю, провожу рукой по волосам. — Что по поводу второго вопроса? Готов мне про него рассказать?

Внимательно смотрю на друга. Разговор о мифическом и неуловимом Ястребе, который два года назад помог моей жене скрыться, до сих пор не дает мне спокойно спать. Подполковник ФСБ. Элита. Человек, который помог обычной девочке. Почему? Я до сих пор не знаю, как они познакомились. Только одни догадки, а друг никогда не выдает тех, кто хоть как-то связан со структурой.

— Степан Ястребов пробивает себе дорогу в криминальном мире. И, по слухам, неплохо. Как был упертым в органах, так и остался. Только сменил сторону баррикады.

— Как он вообще ушел из таких структур? — не понимаю я. — С его-то принципами.

Марат усмехается коротко, беззвучно.

— Ушел. Или попросили. С такими, как он, всегда сложно: либо ломаются, либо начинают работать на себя. Ястребов не из ломающихся. Думаю, его попросили — вежливо, но настойчиво. История с ним слишком мутная. Вроде бы баба какая-то замешана, а вроде бы и нет.

Я вращаю бокал в руке, размышляя. Интерес к этому человеку все еще есть, и даже высок, но сейчас он стал второстепенным.

— Интересно, — говорю я больше самому себе. — Что заставило такого принципиального человека пойти против системы? И я все еще не знаю, почему он помог именно Ангелине. Что их связывает?

Марат наблюдает за моей реакцией с тем же непроницаемым выражением.

— Люди меняются, Яр, или просто показывают свое истинное лицо. Так или иначе, лезть к нему не советую. Я говорил тебе это тогда, повторю и сейчас: не лезь к этому человеку. Он всегда был из тех, кто умеет создавать проблемы.

Глава 17

Ангелина

Я собираю игрушки, рассеянно кладя кубики в корзину. Руки двигаются автоматически, а мысли все время возвращаются к Али Вассадовичу. Каждое его слово цепляется в память, как заноза.

«Избавиться от проблемы».

Я – проблема. Моя дочь – проблема. От этих мыслей становится физически плохо, в горле встает ком. В чем виноват ребенок? Даже если бы Софийка была не от Ярослава, то она точно не виновата во взрослых проблемах.

Но что еще тревожнее — почему Ярослав защищает нас? Почему не отдал нас с Софийкой ему? Раньше он никогда не перечил отцу. Да, были конфликты. Было недопонимание. Но он еще никогда не перечил отцу. Не шел в прямое столкновение. А теперь… теперь он прячет нас, как ценность. Или как улику? Может, мы ему нужны, чтобы что-то доказать? Или в этой войне с отцом мы – всего лишь ценный товар, который он пока решил не тратить?

От последней мысли становится еще страшнее. Мы в ловушке. Если в прошлый раз мне помог Степан, то сейчас мне никто уже не сможет помочь.

— Мама, смотри! – Лев с громким криком подбегает ко мне, демонстрируя маленькую черную машинку в руке. – Она быстрая!

Он возит ею по ковру, подражая звуку мотора. Я смотрю на эту машинку, и внутри все сжимается. Я узнаю ее. Это одна из тех игрушек, что были здесь до нашего побега два года назад. Это та самая крошечная черная "Ламборджини", которую Ярослав привез из своей первой поездки в Милан. Он тогда вручил ее мне с той своей надменной ухмылкой: "Для нашего наследника. Пусть с детства учится отличать ширпотреб от вещей, достойных его имени". Никто ее не выбросил. Никто не убрал. Она лежала здесь, в этой комнате, словно ждала, что сын вернется. Как будто наш уход был просто короткой командировкой. Эта мысль вызывает странное, щемящее чувство. Не ностальгию, скорее, неприятное осознание того, что от прошлого не спрятаться.

— Б-р-р-р-р! – Лев с размаху запускает машинку в ножку кровати. Старая пластиковая игрушка с треском разлетается на несколько частей.

— Лев! – одергиваю его автоматически, но он уже с любопытством разглядывает осколки.

— Ой, мама, смотри! – он тычет пальчиком в то, что осталось от корпуса. Среди обломков пластика лежит маленький, темный, металлический предмет. Он похож на крошечный, идеально гладкий цилиндр, матово-черный, без единой надписи или индикатора. Он кажется совершенно чужим среди яркого детского пластика.

Я поднимаю его. Он холодный и неожиданно тяжелый для своего размера. Это точно не винтик и не часть механизма. Я верчу его в пальцах и не сразу понимаю, что это… флешка.

Я еще ни разу таких не видела, но вряд ли ошибаюсь. Пальцами нащупываю разъем, за что-то задеваю, и он подсвечивается, приобретая те самые знакомые очертания. Я еще никогда таких не видела. Она выглядит… инопланетно. Слишком технологично, слишком секретно. Зачем она в детской машинке? Кто ее туда положил? И когда? Два года назад? Или недавно?

Когда наступает вечер, я укладываю детей спать в спальне, выделенной для нас с сыном. Не могу оставить их в разных комнатах. Не после сегодняшнего. Почти животный страх за них давит на грудь, заставляя сжиматься сердце. Я должна видеть их, слышать их дыхание. Только так я могу быть уверена, что они в порядке.

Они засыпают быстро, устав от эмоций дня. А я остаюсь сидеть на краю кровати в тишине, слушая их ровное дыхание. Мой взгляд снова и снова возвращается к странному черному цилиндру, лежащему на тумбочке. Он будто пульсирует в полумраке, притягивая взгляд. Любопытство сжигает меня изнутри, смешиваясь со страхом. Что на ней? Чья она? Если ее спрятал Ярослав… то это что-то, что он не хотел, чтобы нашли. А если ее подбросил кто-то другой? Может, это ключ? Ключ к тому, почему Али Вассадович хочет нас уничтожить? Или ключ к тому, как нам спастись?

Прикусываю внутреннюю сторону щеки, понимая, что вряд ли смогу уснуть или просто отдать находку Ярославу. Это не просто женское любопытство, это, возможно, мой единственный шанс на спасение.

Осторожно приоткрываю дверь в коридор. В полумраке бездушных коридоров все так же тихо. Когда-то мне нравилось здесь бывать, а сейчас время точно замерло здесь.

Осторожно прикрываю дверь и крадусь по темному коридору в его кабинет. Сердце колотится где-то в горле. Муж часто работал из дома, приносил дела на вечер. Я почти уверена, что выработанная привычка никуда не делась за два года. И ноутбук у него все так же стоит на столе.

Пальцы касаются холодной латунной ручки. Нажимаю на нее и отталкиваю от себя массивную дубовую дверь темно-коричневого оттенка. Знакомая смесь запахов бьет в нос. Дорогие кожаные кресла, старые бумаги и едва уловимый аромат его парфюма, впитавшийся в шторы за годы. Лунный свет из огромного окна-эркера серебристым прямоугольником ложится на паркет, выхватывая из тьмы очертания массивного стола.

Я почти выдыхаю, когда вижу современный ноутбук, выделяющийся на фоне старинного дерева.

Паркет под ногами неприятно поскрипывает, когда я делаю шаг внутрь. Обвожу взглядом комнату. Все на прежних местах, словно никто сюда даже не заходил. Не прикасался ни к стеллажам с книгами, ни к портрету его деда над камином. Это место всегда давило на меня, даже когда я заходила сюда, чтобы позвать его к ужину, но сейчас у меня нет выбора. Нужно пересилить себя и посмотреть, что это за флешка. Затем уже решить, что с ней делать.

Приподнимаю крышку черного ноутбука, и экран загорается ярким синим цветом, запрашивая пароль.

Пульс моментально начинает зашкаливать. Он никогда не ставил пароль. Не имел такой привычки. Только на важные документы или же файлы, но не на сам компьютер.

Все внутри обрывается. Я снова бессильна. Я проиграла, даже не начав.

— Что ты тут делаешь? — звучит низкий и совершенно холодный голос бывшего мужа.

Я вздрагиваю от тихого и совершенно холодного голоса так, что все тело сковывает спазм, и я едва не падаю с кресла. Медленно, преодолевая оцепенение, поднимаю голову.

Глава 18

Ярослав

Я чувствую, как влага с её щёк смешивается с нашим поцелуем. Этот вкус пробивается сквозь затуманенное сознание от алкоголя и гнева.

Мои пальцы скользят по её бедру. Раздвигают нежные складочки, чуть надавливая и проникая внутрь.

Мозг, всё ещё отравленный виски и обидой, на секунду проясняется. Она сухая. Совсем. Такого ещё не было. Она всегда… всегда становилась влажной для меня. Даже когда сердилась, даже когда обижалась. Её тело никогда не лгало.

Два года назад она точно так же пришла в этот кабинет, что-то искала и была поймана. Тогда злость, ревность, которые разрывали меня изнутри, вылились в ярость. Я был груб. Никогда себе не позволял трахать её как какую-то девку. Для меня она всегда была нежной и какой-то невинной.

В ту ночь я не ожидал, насколько сильно она будет мокрой от жесткого траха. Я хотел её наказать, доказать, кому она принадлежит. Тогда я совершил ошибку, на которую подсадил себя на два года.

Я жестко трахнул её прямо на этом столе. Я всё ещё помню, как она сопротивлялась, пыталась оттолкнуть, а потом сжималась на моём члене так, что меня впервые накрыло до гребаных звездочек в глазах. Я даже осознал, как сильно в ней ошибся. Как не стоило её беречь. Какой в ней скрытый потенциал, который после я не мог найти ни в ком.

И теперь я пытаюсь вызвать ту же реакцию. Я мечу её кожу, кусаю, целую с жестокостью, в которой нет ничего, кроме желания снова почувствовать ту дикую отдачу, стереть эти два года и доказать, что ничего не изменилось.

Но ничего не происходит. На губах солёный, горький привкус её страха. Её тело не участвует в этом. Оно просто терпит.

Она не хочет. Боится.

Мысль мерзко вонзается в сознание. Я не просто пугаю её. И это — мерзость.

Я резко отрываюсь от жены. Отшатываюсь так, что спина бьётся о край стола. Не смотрю на неё. Не могу. Вид её распахнутой рубашки, дрожащих плеч, проявляющийся ярко-красный засос на шее.

— Вали отсюда, — мой голос звучит хрипло.

Она не двигается. Замерла, прижавшись к столу, боясь шевельнуться. Её руки прикрывают грудь. Дыхание частое и сбитое. Она переводит взгляд в сторону двери.

— Пошла вон! — кричу, наливая себе в стакан виски. Напиток выплёскивается по столику, оставляя разводы на полированной поверхности. — Убирайся! — крик вырывается из груди, полный той самой ненависти, которую я сейчас чувствую к самому себе.

Она съёживается, неловко сползает со стола, беспомощно пытаясь прикрыть разорванный край сорочки. Не глядя на меня, она срывается к двери. Звук её торопливых, спотыкающихся шагов затихает спустя несколько секунд.

Я остаюсь один. Дышу, как загнанный зверь. В груди всё разрывается на части. Я всегда был ублюдком. Холодным, расчётливым, способным на подлость. Манипулировал, покупал, давил. Женщины сами шли в мою постель. Но я никогда… не брал силой. Даже с ней, в ту последнюю ночь, в её ответе был огонь, тело говорило за неё. В этом была наша извращенная честность.

А сейчас… сейчас я почти стал тем, кого презирал больше всего. Насильником. Тварью, которая берёт то, что ей не дают.

Залпом осушаю стакан. Жгучая жидкость не приносит облегчения, лишь подчеркивает горечь во рту. Со злостью сжимаю стекло в руке так, что тонкий бокал с тихим хрустом лопается. Осколки больно впиваются в кожу ладони. По руке моментально стекает тёплая струйка, смешиваясь с пролитым виски. Я смотрю на это, и в голове всплывает образ. Не её испуганное лицо. А светлые кудряшки Софийки. Её доверчивый взгляд. Я едва не стал монстром для её матери.

Сука! Отчего же так кроет?!

«Она сама виновата!» – шипит внутри голос, пытаясь оправдать. Пришла, полезла в мои вещи, сбежала, родила. Лгунья. Дрянь.

Самые грязные слова роятся в голове, пытаясь заткнуть пропасть стыда и самоотвращения.

Софийка.

Прикрываю глаза, но образ малышки не уходит.

Если бы она увидела… если бы она когда-нибудь узнала…

От этой мысли меня физически тошнит. Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Боль должна заглушить другую.

Открываю глаза, и взгляд падает на стол, замечая небольшой черный предмет рядом с ноутбуком.

Рассматриваю незнакомую вещь, явно не мою.

Знакомый тактильный вес. Защищённая, шифрованная. Такие делают по специальному заказу. Стоят прилично, потому что вскрыть их почти невозможно.

Чья эта флешка?

Я медленно отвожу взгляд от стола и перевожу на дверь, в которую только что сбежала Ангелина, и снова на флешку.

А так ли Ангелина пыталась укрыться? Что, если она просто хотела, чтобы её нашли?

Сжимаю флешку в руке и резко разворачиваюсь к двери. Видимо, мы ещё не договорили, жена!

Глава 19

Ангелина

Я бегу по коридору, спотыкаясь о собственные ноги, закусив губу, чтобы не завыть от ужаса. Воздух рвёт лёгкие, но я не могу остановиться, пока не окажусь за дверью детской. Захлопываю дверь за собой и прислоняюсь к тёмному дереву, дрожа всем телом. Колени подкашиваются, и я медленно сползаю на пол, обхватив себя руками. Рубашка порвана, на шее пылает болезненный след от его зубов — метка, клеймо. Я дышу, как рыба, выброшенная на берег, пытаясь прогнать из памяти его запах, его вес, его губы.

Он почти сделал это. Он почти…

Обрываю себя, не в силах даже додумать мысль. Физически не могу. В горле стоит ком, а в глазах снова плывёт от слёз. Я растираю губы тыльной стороной ладони, пытаясь стереть ощущение его поцелуя, этот солёный вкус собственного унижения. Тело ноет в тех местах, где он сжимал слишком сильно, где его пальцы впивались в кожу. Но боль — ничто по сравнению с леденящим ужасом, который теперь поселился внутри. Я не знаю этого человека. Это больше животное с первобытными и неконтролируемыми желаниями.

Я поднимаюсь на ноги, всё ещё дрожа, и крадусь к кровати. Дети спят. Лев ворочается, что-то бормочет во сне. Софийка спит, уткнувшись носом в плюшевого зайца. Я едва не стала жертвой в нескольких метрах от них. Что, если бы они проснулись? Что, если бы он не остановился?

Мне нужно умыться. Нужно смыть с себя этот вечер, этот запах, это ощущение грязи. Я пробираюсь в смежную ванную, не включая верхний свет, лишь тусклую лампу над зеркалом. Отражение в стекле заставляет меня вздрогнуть. Растрёпанные волосы, заплаканное бледное лицо. И на шее — огромный, багровый засос, уже начинающий синеть по краям. Я касаюсь его пальцами, и боль неприятно пронзает это место. Он специально сделал так, чтобы было видно. Чтобы я смотрела на это и помнила.

Открываю кран и умываюсь ледяной водой снова и снова, пока не понимаю, что это не поможет. Эти воспоминания, эта жестокость, грубость — всё это останется со мной.

Я тянусь к витиеватой изогнутой ручке двери, когда отчётливо слышу тяжёлые мужские шаги в комнате. Сердце моментально начинает разгоняться. Адреналин с новой силой впрыскивается в кровь.

Он идёт сюда. Он передумал и пришёл закончить начатое?

Слепая паника накрывает меня волной. Вся правда в том, что мне совсем некуда бежать. Я в ловушке.

Шаги останавливаются прямо за дверью. Секундная тишина кажется вечностью. Я вздрагиваю, когда раздается резкий стук в дверь.

— Ангелина! — голос мужа звучит низко, но не так невнятно, как было это внизу. — Открывай сейчас же.

Я замираю, наваливаясь спиной на дверь, словно это может помочь. Мой взгляд падает на замок. Сейчас дверь закрыта, но вряд ли это остановит Яра. Он может выбить её одним ударом плеча. Или будет говорить так громко, что разбудит детей.

— Открывай дверь, или мне придётся вышибить её, и тогда дети могут проснуться.

Это не блеф. Он сделает это. Я почти физически чувствую его нетерпение сквозь дерево.

На почти негнущихся ногах я поворачиваюсь к двери и одним движением поворачиваю замок. Так страшно мне ещё не было, но выбор между его яростью здесь, сейчас, и его яростью на пороге детской посреди ночи, с кричащими детьми… это не выбор.

Я открываю дверь, встречаясь с его тёмным и всё ещё косым от спиртного взглядом.

Он стоит на пороге, заполняя собой всё пространство. В руке сжимает ту самую чёрную флешку. Его взгляд медленно скользит по мне, задерживаясь на синяке на шее, и я вижу, как его челюсть напрягается.

— Чья это? — он произносит тихо, поднимая флешку между нами. — Будет лучше, если ты не станешь мне врать, Ангелина.

Он делает шаг вперёд, заставляя меня отступить вглубь ванной. Прикрыв за собой дверь, муж снова бросает на меня свой тяжёлый взгляд, заставляя каждый мой нерв напрячься.

— Я не знаю, — срывается шёпот с губ. — Я нашла её в машинке Льва. Она сломалась, и…

— В машинке, — обрывает меня своим, полностью взятым под контроль, ледяным голосом. — Случайно. Конечно. И ты, такая любопытная, сразу решила проверить её в моём ноутбуке. В три часа ночи.

— Я думала… — замолкаю, понимая, что любые оправдания звучат фальшиво.

— Ты думала, что найдёшь там что-то, что поможет тебе снова сбежать? Или навредить мне? — он приближается, и я прижимаюсь спиной к холодному мраморному кафелю. — Или, может, это подарочек от твоего покровителя? — он упирается ладонями по обе стороны от моего лица, окончательно запирая меня в ловушку. — От Ястреба? Он что, до сих пор шлёт тебе послания через игрушки моего сына?!

В его глазах вспыхивает дикая ярость, первобытная ярость при упоминании Степана. Видимо, Ярославу не понять, почему мне помогли, пренебрегая тем, какие связи имеет мой муж и какие последствия он мог организовать.

— Нет! — трясу головой, ощущая дрожь. — Я не знаю, чья это! Я никогда такой не видела!

— Врёшь, — он ударяет ладонью о кафель недалеко от моей головы, заставляя прикрыть глаза и замереть в ожидании расправы. — Ты ведь хотела её включить, а значит, знаешь пароль.

— Я не знаю пароля! Я просто хотела посмотреть…

— А может, знаешь, — он нависает надо мной. Его дыхание с привкусом виски вновь обжигает кожу. — Может, этот пароль — дата вашей встречи. Или день, когда он помог тебе сбежать. Попробуй. Угадай.

Он говорит это с такой ядовитой уверенностью, будто уже всё для себя решил. Он не верит мне. Что бы я ни сказала, он не услышит меня. И эта флешка, независимо от того, что на ней, уже стала в его глазах доказательством моего нового предательства. Она оправдывает всё, что он только что чуть не сделал. И всё, что он, возможно, собирается сделать сейчас.

— Ярослав, — выдыхаю, открывая глаза, встречаясь с его тёмным и слишком тяжёлым взглядом. — Послушай меня. Я не знаю, что это. Но если это действительно что-то важное… если это кто-то подбросил… то это сделано не для меня. Скорее всего, для кого-то в этом доме. Или же для тебя. Чтобы ты нашёл. Чтобы ты посмотрел. Подумай.

Глава 20

Его вопрос висит в тесном пространстве ванной, затягиваясь, как петля. Почему её нашла я? Потому что я мать, которая убирает игрушки своего сына. Потому что я параноик, который ищет угрозу в каждой пылинке. Потому что я здесь. Просто потому, что я здесь.

Но эти слова застревают в горле. Он не спрашивает о причинах. Он спрашивает о намерениях того, кто это сделал. И этот вопрос отдаётся в моей голове леденящим эхом, складываясь в страшную картинку.

Я смотрю на его лицо, на котором уже нет пьяной жестокости, есть только холодная, хищная логика. И я понимаю. Он прав. Если это ловушка для него, то почему в неё должна была попасть именно я и дети? Не он, найдя её в своём сейфе, а я, в игрушке своего сына.

— Он знал, — вырывается у меня шёпот, и от этих слов становится ещё страшнее. — Кто бы это ни был… он знал, что найду её я. Что первой её увижу я. Потому что я единственная, кто… кто убирает их вещи, кто разбирает сломанные игрушки. Я всегда была против няни, а эта игрушка… она из прошлого.

Сглатываю подступивший ком, заставляя себя говорить дальше. Яр смотрит на меня с прищуром самого настоящего хищника. Сердце в груди грохочет так сильно, что, кажется, вот-вот пробьёт грудную клетку. Я чувствую каждый его взгляд: оценивающий, сканирующий, ищущий малейшую трещину, фальшь, слабину.

— Лев сломал старую машинку. Тот самый чёрный «Ламборджини», что ты привёз из Милана. Она ударилась о ножку кровати и разлетелась. Флешка была внутри. Встроена в корпус. Я… не сразу поняла, что это. Она не похожа на обычную. У неё нет маркировки, только матово-чёрная поверхность, поглощающая свет. Я подумала, что это часть механизма, пока не нащупала разъём.

Яр внимательно слушает, оценивая меня холодным взглядом, словно взвешивая каждое мое слово, каждый мой вздох, жест. От этого хочется прикрыться, спрятаться где-то. С трудом подавляю в себе желание отвести взгляд в сторону и обнять себя за плечи в попытке отгородиться, почувствовать себя хоть немного в безопасности.

— Он мог положить её куда угодно, — продолжаю, чувствуя, как голос начинает дрожать. — В твою папку, в твою машину, в карман твоего пиджака. Но он положил её в игрушку моего сына. Ту, что не трогали два года. Зная, что тронет её только Лев или я. Это не ошибка. Это выбор. Послание. Тебе — что здесь он хозяин. Мне — что мои дети не в безопасности, что я никак не смогу их защитить.

Я вижу, как в его глазах вспыхивает огонь. Зрачки чуть расширились. Он понимает. Я тоже это знаю. Дом Ярослава — крепость, где есть охрана, камеры, даже собаки. Но только один человек мог сюда проникнуть незамеченным. Или не проникнуть. Он мог просто приказать тому, кто уже внутри: горничной, которую я не знаю в лицо, охраннику, который сегодня смотрел на меня безразлично, няне, которая так тепло улыбалась Софийке. Любому.

— Это… это не просто послание тебе, — произношу почти онемевшими губами. — Это демонстрация. Он показал, что может добраться до самых… самых уязвимых мест. До детских игрушек в твоем доме. Если он смог это сделать, значит, охрана, замки, стены… всё это ничего не значит. Он может добраться до… до…

Я не могу договорить. Слово «дети» застревает где-то в грудной клетке, превращаясь в ледяной осколок. Я смотрю на Ярослава, и в его глазах читаю ту же мысль.

— Отец, — произносит сухо, и это слово звучит как приговор.

Это имя падает между нами, и воздух в ванной становится едким. Али Вассадович — единственный, у кого есть и мотив, и возможность провернуть такое. Он был здесь сегодня. Не знаю точно, видел детей или только слышал, но его послание предельно ясное. Он показывает сыну, что его власти нет границ, и так было всегда. Вопрос был лишь во времени: сколько потребуется, чтобы я нашла флешку. И нашла бы я её вообще, если бы Лев сегодня не капризничал? Или «они» подождали бы, пока я сама не начну разбирать старые вещи? Мы живём по его графику. Мы дышим, пока он разрешает.

— Дети… ему нужны они?

— Не волнуйся, — бросает бывший муж, разворачиваясь ко мне спиной. —Со Львом будет всё хорошо. Он - продолжение нашего рода. Наследник. Так что ему точно ничего не угрожает, — он произносит это ледяным, почти безэмоциональным голосом, как факт, как странный, извращенный закон. Ребёнок мужского пола, носящий его кровь и фамилию, — неприкосновенен. Это часть правил игры, которую я никогда не понимала.

Он делает шаг к двери, его движение окончательное, словно разговор исчерпан. У него есть ответ. У него есть план. У него есть наследник, который в безопасности. А у меня… у меня остаётся только леденящая догадка, от которой перехватывает дыхание.

Я сама, на каком-то запредельном инстинкте, бросаюсь вперёд и хватаю его за руку. Мои ледяные пальцы цепляются за край его пиджака.

— А Софийка? — мой голос срывается. Я уже не могу контролировать ту дрожь и тот страх, что внутри меня. Это сложно объяснить, понять может только мать, когда её ребенку угрожают. — Он… может ей навредить?

Яр замирает. Он не отстраняется сразу, продолжает смотреть на мою руку, сжимающую его рукав, потом медленно поднимает взгляд на меня. Его глаза пусты. В них нет сочувствия, только гнев, ярость, раздражение и… что-то, что напоминает брезгливость. Брезгливость к этой моей слабости, к этой материнской истерике, к этому непониманию простых вещей.

Он довольно, почти презрительно усмехается и небрежно, но с силой отцепляет мои заледеневшие пальцы.

— Твоя дочь — твоя проблема, — отчеканивая каждое слово. — Ты её родила. Ты её прятала. Ты принесла её сюда.

Он прямо говорит то, о чём я догадывалась с момента его приезда в нашу квартиру. Он не признаёт её. Никогда не признает. В его картине мира для неё нет места, кроме как клейма на мне. «Проблема», которую можно устранить, если она станет слишком навязчивой. И его отец, кажется, уже принял это решение за него.

Он снова поворачивается к двери. Его пальцы смыкаются на холодной металлической ручке, которую он тянет вниз. Этот звук — щелчок готового к повороту механизма — звучит как щелчок взведённого курка. Он уйдёт. Оставит меня с этим приговором, со страхом, который теперь станет моим воздухом, с пониманием, что я одна, совершенно одна. Ни Степана, ни сестры, ни даже иллюзии защиты со стороны отца своих детей.