Вернуть семью. Она тебя украла

Глава 1

Алина

Рабочий день наконец-то закончился. Выхожу из бутика одежды, где работаю администратором. Воздух уже вечерний, прохладный. Я устала, но мысли сейчас не об этом. Я вспоминаю звонок Гульнары утром. Голос у неё был слабый, хриплый. Она сказала, что заболела, температура, горло болит. Гульнара – моя подруга, мы вместе работаем. Ближе у меня никого нет.

«Надо помочь», — думаю я.

Не предупреждая Гульнару, направляюсь в ближайшую аптеку. Беру жаропонижающее, леденцы от горла, витамины. Потом заскакиваю в магазин и кафе: фрукты, йогурты, чай, куриный бульон в банке. Пакеты становятся тяжёлыми. Но Гульнара одна, помочь некому. И своей подруге мне совершенно не жалко.

Еду к ней. Её дом старый и без лифта. Но где бы моя не пропадала. Я поднимаюсь по лестнице, переставляя пакеты. Пятый этаж. Дышу тяжело. Подхожу к двери квартиры Гули и вижу: дверь приоткрыта совсем чуть-чуть.

«Странно», — мелькает мысль. Может, ждала кого-то? Или выходила и забыла закрыть? Я не стучу, а осторожно толкаю дверь и заглядываю в прихожую.

Сразу бросаются в глаза мужские туфли, очень дорогие и стильные. И... до боли знакомые. Такие же носит мой муж, Наиль.

Я замираю на пороге. Сердце вдруг начинает биться чаще. И здесь в память врезается слова Гули о новом ухажёре.

«А, понятно. Это же тот новый знакомый Гули, о котором она взахлёб рассказывала. Приехал навестить больную. Как мило», — улыбаюсь само́й себе, представляя мужчину, который суетится вокруг больной Гульнары.

Мне становится неловко. Я пришла не вовремя, и надо было всё-таки позвонить. Они наверняка вдвоём, может, ухаживает за ней, а я тут с пакетами. Надо тихо оставить покупки и уйти. Не мешать влюблённой парочке.

Я хочу поставить пакеты на пол возле тумбочки, но в этот момент слышу голос. Мужской, глубокий, бархатный голос. Тот самый, от которого у меня всегда мурашки по коже.

Голос Наиля?!

— Гульнар, стой. Не торопись, я хочу тебя увидеть голенькой.

Я как статуя замираю, не веря услышанному. Будто ледяная вода обливает меня с головы до ног. Ноги становятся ватными.

Не может быть. Это просто сон, наваждение. Я неправильно услышала. Но нет... Это он мой муж. В квартире моей больной подруги.

— Давай быстрее, Наильчик, я уже вся горю и мокрая до невозможности, — тут же отзывается голос Гульнары. Весёлый, игривый и совсем не больной.

Мир вокруг меня плывёт. Звуки приглушаются, остаётся только гул в ушах. Я не осознаю, что делаю. Мои ноги, будто сами по себе идут по коридору. Туда, откуда доносятся голоса. Дохожу до спальни. Дверь приоткрыта, но мне достаточно видно, что именно там происходит.

Вижу то, от чего сжимается всё внутри. Гульнара на кровати, обнаженная, стоит на коленях. Её тело гибкое, загорелое изгибается, демонстрируя свои прелести. А на кровати лежит... мой муж Наиль. Он полулежит, опираясь на локоть, а его взгляд... Я никогда не видела у него такого взгляда. Похотливый, жадный, горящий и возбуждённый. Он медленно скользит глазами по Гульнаре, как будто рассматривает дорогую покупку. На его губах играет самодовольная улыбка.

— Всё, хватит, я уже не могу, — кокетничает Гульнара. — Так скучала по тебе, ты просто не представляешь. Каждый вечер самоудовлетворялась, представляя тебя. А ты... — она надувает губки, делая обиженное лицо, — ...всё это время был с ней...

Она наклоняется к Наилю, явно собираясь его поцеловать. И в этот момент он резко подаётся вперёд и переворачивает Гульнару на спину. Она в ответ охает и смеётся игриво. Наиль сильными руками разводит её ноги и...

Я не могу дышать. Сердце колотится где-то в горле. Наиль, мой любимый, самый родной человек... Что ты творишь?

Он с каким-то звериным рыком толкается бёдрами между женских ног. И это не похоже чистую и светлую любовь, это животная страсть, похоть. Гульнара вскидывает голову и издаёт протяжный, хриплый стон наслаждения. Наиль начинает двигаться быстро, жёстко и с какой-то звериной жадностью. Его тело напряжено, на спине играют мышцы. Он вколачивается в неё, как будто хочет разорвать.

— Бля-я-я-я, Гулечка, как в тебе приятно! — выдыхает он сквозь зубы.

Я больше не могу это видеть. Не могу слышать эти звуки. Комок подкатывает к горлу, а руки дрожат. Пакеты, которые я всё ещё держу, выскальзывают из ослабевших пальцев. Они падают на пол с оглушительным грохотом. Разбивается банка с бульоном. Фрукты катятся по полу.

Шум мгновенно обрывает происходящее на кровати. Двое резко поворачивают головы в мою сторону. Наши глаза встречаются.

Мои глаза полны слёз. И сквозь пелену вижу только Наиля. Его лицо... Сначала на нём застывает выражение дикого наслаждения. Потом глаза широко расширились. В них шок, ужас, паника.

— Чёрт! Алина! — вырывается у него хриплый крик.

Он вскакивает с кровати. Совершенно голый. Между ног у него всё ещё в полной боеготовности. И это последняя капля унижения и позора.

Он делает шаг ко мне, но останавливается, видимо, понимая, как это выглядит со стороны.

— Алина, любимая, как ты... — он запинается, не зная, что сказать.

Любимая? Интересно, а она кто?

______

Там визуал ---->

Визуализация

Приветствую всех в своей новинке! Представлю вашему вниманию визуал героев. История как всегда будет сложная, герои будут моментами бесить и противоречить, но я попробую распутать эту историю. ХЭ обещаю, но сама пока не знаю, как и с кем, много будет затруднительных ситуаций.

Галиева (Сайфуллина) Алина Артуровна (28 лет)

Галиев Наиль Рафисович (29 лет)

Валеева Гульнара Рустамовна (26 лет)

Глава 2

Алина

— Как я здесь? — заканчиваю я за него фразу. Голос мой звучит странно. Чужой, глухой и холодный. — Думала помочь подруге, которая заболела. – Я бросаю взгляд на Гульнару. Она судорожно натягивает на себя простыню, отворачивается ко мне спиной. — Но теперь поняла, что у неё за болезнь. Очень заразная, похоже.

Наиль стоит как истукан. Голый, жалкий. Он пытается прикрыться руками. Его лицо искажено паникой.

— Алин... — он снова пытается что-то сказать. Но слова не идут. Он видит мой взгляд, полной боли, предательства, омерзения.

— Прости меня, — наконец выдавливает он. Голос дрожит. — Я должен был раньше тебе сказать. Но всё боялся... обидеть.

Он делает паузу. Глотает. И произносит то, что добивает меня окончательно. То, после чего рушится весь мой мир:

— Алин... я полюбил Гульнару. И хочу быть с ней.

Ничего унизительного я ещё не слышала. Эта фраза звучит у меня в голове с иронией. Он просто констатирует факт. После того, что я увидела, эти слова показались мне жестоким ударом в самое сердце. Любит? Хочет быть с ней? После этой животной сцены?

Я чувствую, как почва уходит из-под ног. Внутри образуется пустота. Полная, оглушающая пустота. Будто кто-то вырвал всё моё нутро. Мир перевернулся, стал чёрно-белым. Звуки снова приглушаются.

Я больше не смотрю на них. Не вижу его растерянности, её смущения. Я медленно, очень медленно, поворачиваюсь спиной к этому кошмару. К этому ада, который ещё пять минут назад был просто квартирой моей подруги. И ухожу. Просто ухожу. Не бегу, не хлопаю дверью. Просто выхожу в подъезд и тихо прикрываю за собой дверь, оставляя позади обломки своей жизни.

Дверь подъезда захлопывается за мной с глухим стуком. Я стою на лестничной площадке. Тишина давящая и звенящая. Только бешеный стук моего сердца в ушах. Бум-бум-бум. Громко, как барабан. Я делаю шаг вниз. Ноги подкашиваются. Я хватаюсь за холодные перила, чтобы не рухнуть. Ещё шаг, и ещё. Кажется, я спускаюсь вечность. Каждый шаг отдаётся болью во всём теле. Боль не физическая. Глубже. Где-то в самой сердцевине, которую только что вырвали с корнем и растоптали.

Наконец, я вываливаюсь на улицу. Вечерний воздух бьёт по лицу. Свежий, обычный. Как будто ничего не случилось, и как будто мир не перевернулся. Эта обыденность — последняя капля. Комок в горле разрывается.

Я отхожу от подъезда в тёмный угол двора, под раскидистую старую липу. И здесь меня накрывает. Волна горя, стыда, унижения и дикой, невыносимой боли. Я падаю коленями на холодную землю, хватаюсь руками за траву. Рыдания вырываются из груди с такой силой, что, кажется, я сейчас разорвусь изнутри. Громкие, некрасивые, захлёбывающиеся. Слёзы льются ручьями, смешиваются со слизью, капают на землю. Я задыхаюсь. Моё тело трясёт, как в лихорадке.

— Почему, Наиль?.. За что? Гульнара... подруга... Предатели... Гады... — бессвязные слова, проклятия, стоны вырываются сквозь рыдания. Я бью кулаком по земле. Мне больно. Душевная боль такая острая, такая жгучая, что хочется кричать, рвать на себе волосы, биться головой о землю. Будто кто-то вонзил мне раскалённый нож в грудь и крутит его.

И сквозь всю эту боль, сквозь слёзы и ненависть, пробивается крошечная, глупая надежда. Вот сейчас. Сейчас он выбежит. Наиль. Бросится за мной. Схватит за руку. Будет умолять о прощении. Скажет, что это ошибка, помутнение, и он любит только меня. Что Гульнара — ничто. Что он всё объяснит.

Я вытираю лицо рукавом, всхлипываю, пытаюсь успокоиться. Жду мужа у подъезда. Прислушиваюсь к каждому звуку: шагам, скрипу двери или его голосу.

Тишина. Гулкая, мёртвая тишина. Никто не выходит. Дверь подъезда не открывается. Никто не зовёт меня.

Надежда гаснет. Как спичка, брошенная в ледяную воду. На её месте новая волна отчаяния, ещё более чёрная. Он не пришёл. Он остался там. С ней. После того как я... застала их... Он выбрал её. Сразу без колебаний. Его слова: «Я полюбил Гульнару и хочу быть с ней» — звучат в голове снова и снова, как удары молота.

Мне холодно. Дрожь пробирает до костей. Надо ехать. Надо убраться отсюда. Пока они не вышли и я не увидела их снова вместе.

Я поднимаюсь, ноги почти не слушаются, они ватные. Иду к своей машине, припаркованной неподалёку. Залезаю внутрь и запираю двери. И снова начинаю плакать. Теперь уже тише и безнадёжно. Я включаю зажигание. Машина заводится. Знакомый гул двигателя. Мы столько раз ездили с Наилем вместе... Куда угодно. Да и просто так. Потому что нам было хорошо вдвоём.

А теперь я еду домой, в нашу квартиру, которая уже не «наша». Которая теперь только «моя». Или... чья?

Дорога мелькает за окном: огни фонарей, витрин. Всё как обычно, каждый будний день. Только я – не я. Я разбитое корыто, пустая оболочка.

Подъезжаю к дому. Паркуюсь на привычное место. На автомате захожу в подъезд и поднимаюсь на лифте. Выхожу на пятом этаже, вставляю ключ, поворачивая в замке. Звук такой знакомый, родной, когда открываю дверь.

Меня встречает полная, гнетущая тишина пустой квартиры. Я включаю свет в прихожей. На вешалку вешаю своё пальто, снимаю ботфорты на невысоком каблуке. Мой взгляд напарывается на домашние тапки Наиля, стоя́щие аккуратно рядом с моими. Также его куртка висит на крючке. Будто мой муж просто вышел в магазин и вот-вот вернётся. Будто ничего не случилось.

Я хватаю его тапки и швыряю их в угол. Сдёргиваю куртку с вешалки и бросаю на пол. Но этого мало, совсем мало.

Я иду по квартире. Прохожу в гостиную, там стоит наш диван, на котором мы вечерами смотрели кино обнявшись. Дальше кухня и стол, где завтракали вместе. Любимая кружка Наиля стоит в сушке. Я хватаю её, и со всей силы швыряю в стену. Фарфор разбивается с грохотом, осколки летят во все стороны. Немного легче, но боль внутри не утихает.

Я иду в спальню. Смотрю на нашу кровать, аккуратно застеленная утром мной. С любовью. Теперь она кажется мне осквернённой, даже если он... с ней... не здесь. Сам факт его существования, его предательства оскверняет всё. Всю нашу жизнь здесь.

Глава 3

Алина

Я лежу, отвернувшись к окну и спиной к мужу. Но его присутствие я ощущаю каждой клеточкой тела. Также чувствую взгляд на своей спине и запах — одеколон, смешивающийся с чем-то чужим, с её духами, вероятно. Это вызывает у меня невыносимую тошноту.

Тишина в спальне густая, липкая и пропитана кошмаром вчерашнего дня, а также тяжёлая, как бетонная плита. Перед глазами до сих пор картина, как мой некогда любимый муж голый нависает над Гульнарой, с этим животным выражением удовольствия. Всё опять вспыхивает перед глазами с пугающей яркостью. Я сжимаю веки, но ужасная картинка не уходит, она выжжена на сетчатке.

Наконец, Наиль нарушает тишину. Голос хриплый, неуверенный, как будто он долго не разговаривал или много курил.

— Привет, — выдыхает он.

Слово режет, как нож.

«Привет»? После того, что было? После того как он разбил мою жизнь вдребезги? Я не отвечаю и не двигаюсь. Просто крепче сжимаю край одеяла в кулаке. Мои ногти впиваются в ладонь, но эта боль ничто по сравнению с тем, что творится внутри.

— Алин... — он делает шаг в комнату. Я слышу, как скрипнет половица под его весом. — Извини... — он запинается, ищет слова. — ...что так уродливо получилось. Я правда так не хотел. Хотел всё по-человечески, по-честному.

«По-человечески»? «По-честному»? Эти слова падают в тишину комнаты, как камни в болото. Где была его «человечность», когда он трахал мою подругу у меня за спиной? Где «честность», когда он врал о работе, об усталости? Яркий, пошлый образ его стояка вчера в спальне Гульнары всплывает в памяти, опровергая все его жалкие оправдания.

Я не выдерживаю, поворачиваю голову в его сторону. Не полностью, лишь настолько, чтобы видеть Наиля краем глаза. Он стоит в дверях и вид у мужа... виноватый, усталый. Но в глазах нет той глубины отчаяния и сокрушительной боли, которая разрывает меня изнутри. Он выглядит скорее неловко, пойманным, чем сокрушённым. Как мальчишка, которого застукали за шалостью, а не муж, разрушивший семью.

Холодная ярость поднимается во мне, вытесняя на мгновение боль. Голос мой звучит чужим, низким, пропитанным ядом:

— Но твой мужской прибор решил иначе?

Он вздрагивает, будто я его ударила. Его лицо искажает гримаса, то ли стыда, то ли раздражения.

— Алин, давай не будем скандалить, – он говорит тише, пытаясь успокоить, но в его тоне слышится усталое раздражение. — Давай... тихо, мирно разойдёмся.

Скотина! Как же я его сейчас ненавижу!

Тихо? Мирно? После вчерашнего ада? После его слов о любви к Гульнаре? Эти слова: «мирно разойдёмся», звучат как последнее, самое циничное издевательство. Будто он предлагает просто разъехаться по разным комнатам, а не похоронить пять лет жизни, доверия, любви. Во мне что-то рвётся.

Я зажмуриваю глаза так сильно, что перед ними вспыхивают искры. Сжимаю губы до боли. Глубокий, предательский всхлип рвётся из груди, но я с силой, почти физической, заталкиваю его обратно. Нет. Я не дам ему услышать мою слабость. Не дам ему удовольствия видеть, как он меня добил. Я должна быть сильнее. Сильнее его подлости, сильнее этой боли.

Переворачиваюсь на спину. Сажусь на кровати. Спина прямая, как струна. Смотрю на него прямо. В моём взгляде вся накопившаяся ненависть, презрение, ледяная злоба. Голос звучит резко, металлически, без тени дрожи:

— Можешь прямо сейчас мирно убираться из нашей квартиры. — Я делаю ударение на слове нашей, подчёркивая, что для меня она больше не такая. — И не надейся на неё. Здесь буду жить я. А ты проваливай к ней. К своей потаскушке.

Он вздыхает, проводит рукой по лицу. Усталость на его лице становится явственнее.

— Успокойся, пожалуйста, Алин. Я и так не собирался отбирать у тебя квартиру. Оставайся здесь, – говорит он спокойно, почти равнодушно.

Это спокойствие и эта лёгкость, с которой он отдаёт квартиру, будто скидывает с плеч ненужный груз. Всё это не приносит облегчения. Наоборот, становится ещё больнее, ещё унизительнее. Как будто я нелюбимая вещь, от которой он избавляется без сожаления, лишь бы поскорее закончить этот неприятный разговор. Наши общие стены, наша мебель, всё, что было наполнено смыслом, вдруг обесценивается до уровня обстановки, которую можно просто оставить. А я... я часть этой обстановки, которую тоже можно оставить.

Вспыхнувшая боль сжимает горло, но я глотаю болезненный ком, пытаясь заглушить.

Наиль делает ещё шаг вперёд. Его глаза смотрят на меня не с мольбой, а с каким-то странным... оправданием?

— Я честно тебе признаю́сь, — начинает Наиль. И в голосе мужа появляются нотки той страсти, которую видела вчера на его лице. — Я полюбил Гульнару. И не смог совладать своими чувствами. Она... — он делает паузу, и на его губах появляется почти неуловимая улыбка, — ...будто вдохнула в меня энергию. С ней я почувствовал себя другим человеком. Живым.

Каждое его слово, новый сокрушительный удар: «Полюбил», «Энергию», «Другим человеком», «Живым». Значит, со мной он был мёртв? Значит, все наши годы — это сон, тень? Значит, я душила мужа, гасила эту его «жизнь»?

Боль смешивается с яростью, образуя взрывоопасную смесь. Он стоит здесь, в нашей спальне, и с воодушевлением рассказывает мне о любви к женщине, которую я считала подругой! Это уже не просто предательство. Это плевок в душу. Унижение.

— ЗАТКНИСЬ! — крик вырывается из меня с такой силой, что, кажется, дрогнули стены. Я вскакиваю с кровати. Вся дрожу от неконтролируемой ярости. — Убирайся, скотина! — кричу я ему в лицо. — Чтобы твоего духа здесь больше не было! Чтобы я тебя никогда, слышишь, НИКОГДА не встречала! А своей потаскушке передай, что может не приходить на работу! Пусть пишет заявление по-собственному, иначе я это сделаю сама! И тогда для неё последствия будут серьёзными! — Я задыхаюсь от гнева. Мысль, что Гульнара будет продолжать работать рядом, рядом со мной, невыносима.

Он смотрит на меня с каким-то странным спокойствием, даже с жалостью. Эта жалость, как бензин в огонь, вспыхивает моментально.

Глава 4

Алина

Больше ничего не помню толком. Помню только резкий запах медикаментов, яркий свет ламп над головой, тряску кареты скорой и холодную панику, сжимавшую горло. Помню голос фельдшера, спокойный, деловой: «Дышите, девушка, дышите глубже. Сейчас поможем».

Потом белые стены больничного приёмного отделения. Вопросы, на которые я отвечала автоматически: дата рождения, адрес, аллергии, последние месячные... Здесь я замялась, задумалась. И поняла с ужасом: задержка. Небольшая, дня три. Я списала на стресс из-за охлаждения Наиля. О боже...

Потом кабинет УЗИ. Холодный гель на живот, следом датчик. И гнетущее молчание врача, вглядывающегося в экран. Потом её взгляд на меня, осторожный, оценивающий.

— Беременны, — коротко сказала она. — Срок маленький, пять-шесть недель. Но тонус высокий, и есть угроза выкидыша. Отсюда и кровотечение.

Беременна...

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. В голове мгновенно смешались обрушившиеся друг на друга чувства: дикий, первобытный ужас: ребёнок? Сейчас? От него? Крошечная искорка чего-то тёплого, нежного: мой ребёнок... И тут же ледяная волна отчаяния и гнева: ребёнок предателя! Ребёнок, зачатый, пока он уже мечтал о другой!

Меня положили в палату. Затем капельница, уколы и строгий постельный режим. Лежать, не вставать. И остаётся думать, что внутри меня новая, маленькая жизнь. Жизнь, возникшая от любви, которой больше нет. Из доверия, которое растоптано. Я кладу руку на ещё плоский живот, пытаясь что-то почувствовать. Но ничего. Только пустота внутри и страх снаружи.

Телефон разрывался от звонков. И это Наиль. Он не переставал звонить. Видимо, вернулся за вещами, нашёл квартиру пустой, следы крови, скорой? Да уже неважно. Я видела его имя на экране, и каждый раз перед глазами картина, как мой любимый муж нависает над Гульнарой, а его глаза, полные животного наслаждения, всплывают передо мной с пугающей чёткостью. Сердце сжимается от новой волны боли и унижения. Я не беру трубку. Просто не могу. Не хочу слышать голос Наиля, его оправдания или, что ещё хуже, равнодушие. Он убил всё, что было между нами. Зачем теперь эти звонки? Чтобы убедиться, что я не умерла? Чтобы успокоить совесть? Я отключаю звук, переворачиваю телефон экраном вниз. Пусть звонит в пустоту, как я сейчас.

На следующий день в палату заходит лечащий врач, Наталья Юрьевна. Ей около пятидесяти лет. У неё умные, но усталые глаза. Врач садится на стул рядом с моей кроватью.

— Ну как самочувствие, Алина? Больше не кровит?

— Нет, – тихо отвечаю я. — Только тянет немного.

— Это тонус. Он у вас очень высокий, — говорит она со всей серьёзностью. — Ситуация сложная. Вы молодая, срок маленький, организм в сильном стрессе... — Она смотрит на меня прямо, и мне становится тревожно от её вступления. — У вас, по сути, два варианта.

Моё сердце замирает. Я примерно догадываюсь, о чём она скажет. Но услышать это страшно.

— Первый, — продолжает Наталья Юрьевна, — прервать беременность сейчас, пока срок позволяет. Учитывая ваше физическое состояние, и, я вижу, моральное – это будет... менее травматично для организма. Выносить будет очень сложно, высок риск выкидыша или преждевременных родов с осложнениями для вас и малыша.

Она делает паузу, давая возможность переварить мне полученную информацию. Я молчу, сжав кулаки под одеялом. Прервать? Уничтожить эту крошечную жизнь внутри меня? Из-за подлости мужа? Из-за мерзости Наиля и Гульнары?

— Второй вариант, — голос врача становится мягче, но не менее твёрдым, — если вы решите сохранить беременность, но это не просто слова. Это строжайший постельный режим. Минимум движений. Никаких стрессов. Никакой работы «на ногах». Если работаете, то только удалёнка или долгий больничный, вплоть до декрета. Полный отказ от всего, что может спровоцировать тонус: долгие прогулки, поездки, мероприятия. Постоянное наблюдение у врача, возможно, даже госпитализация. Это будет очень тяжело. И физически, и морально. Вы готовы на это?

Тишина в палате звенит. Я смотрю в потолок. Мысли путаются.

Ребёнок... Его ребёнок. Ребёнок от мужчины, предавшего меня самым жестоким образом. И который выбрал другую. И безжалостно разрушил мою веру во всё светлое. Зачем мне его ребёнок? Чтобы всю жизнь видеть в нём черты отца? Чтобы быть привязанной к Наилю навсегда? Чтобы он мог в любой момент прийти и потребовать права?

Но... это же МОЙ ребёнок тоже. Часть меня. Невинный, ни в чём не повинный человечек. Мы с Наилем думали о детях, но решили повременить. Получается, что мечтала только я? Мечтала о маленьком тёплом комочке, о его смехе, первых шагах... Разве этот малыш виноват в том, что его отец подлец? Разве заслуживает смерти только из-за поступков взрослых?

Глубокий вдох, выдох. Я поворачиваю голову к Наталье Юрьевне. Её взгляд спокоен, без осуждения, только вопрос.

— Я сохраню, — говорю я тихо, но твёрдо. — Я сохраню беременность. Делайте что нужно.

В её глазах мелькает что-то – уважение? Сожаление?

— Хорошо, — кивает она. — Тогда начинаем бороться. Главное – полный покой. Никаких нервов. Это сейчас важнее всего. Предупредите родных? Мужа?

Слово «мужа» режет, как нож. Только от этого слова вызывает оскомины на зубах.

— Нет, — отвечаю я резко. — Мужу знать не обязательно. Мы... расстаёмся, и очень плохо. Я не хочу его видеть, и не хочу, чтобы он знал. Имею я право?

Наталья Юрьевна смотрит на меня внимательно, видит боль в моих глазах.

— Имеете, — говорит она просто. — Это ваше решение. Но помните, он отец ребёнка. Юридически имеет полное право знать. Хотя бы позже...

— Позже будет позже, — перебиваю я. — Сейчас я не хочу. Он не должен знать.

Она вздыхает, но не настаивает.

— Хорошо. Оформляю вам больничный. Лежите, отдыхайте и соблюдайте режим. Вызовете кого-то помочь? Маму, сестру?

— Вызову, — киваю я. — Маму.

И только маму.

_________