Вертись, моё колесо

Ветренницы

По лужайке стелется мягкий белый ковер. Зима в этом году вышла крепкая, суровая и богатая на смерти. Недоброе сулят жрецы храма Эреля. Все чаще народ оборачивается в сторону храма Митриилира — пойди, брось веточку в вечно полыхающий священный огонь, может, придет и к тебе неуловимое, юркое счастье. Придет, постоит у порога, ухмыляясь, да побежит себе дальше, ничейное.

Эрвинг, племянница императора, постится второй день, завтра на рассвете ей ступать босыми ногами по снегу. Ее, хоть и пожившую вдоволь, но еще крепкую и способную к деторождению, закопают по утру живой в поле. Испуганный люд припомнил древние времена, когда Первым платили кровью за жиль земли. Миёлин, Великая Мать, примет жертву, разбудит от долгого сна почву, сгонит с полей снега, зажурчат весело отворенные Аллиатаром вешние ручьи. Быть тогда новой жизни. А иного и не требуется...

***
Сторожка, куда привела его дева, была старой. Стены потемнели от времени, рассохлась дверь, а в доски пола въелись темные пятна крови и трав. Травы же, сушеные и хрупкие, были развешены под потолком на тонкой бечеве, касались порой то плеча, то макушки и оставляли на коже и волосах еле уловимый запах забытого лета. Дева была под стать жилью: в темном платье, но со светлым, даже бледным лицом, белыми руками и черными густыми волосами, сбегавшими крутыми волнами вниз до талии. Хозяйка сторожки тоже пахла травами: горькой полынью и медвяно-сладким чертополохом, холодной лавандой, вереском и совсем чуть-чуть пряностями юга. Белоголовому с ней повезло. Уютная девка. И жилище у нее славное...

Она сидела, поджав под себя ноги, и уже несколько часов неотрывно глядела на дно глубокой глиняной чаши, до краев полной талой воды. Девушка бормотала себе что-то под нос, а порой начинала напевать то ли колыбельную, то ли заклинание, но с каждым мгновением — в тишине ли оно проходило или в песне — девушка все больше становилась похожа на каменную статую.

Снег облепил окна, еще с утра погрузив домишко в мягкую полумглу. К полудню догорели сальные свечи. Наступило белое безмолвие. Слышно было лишь легкое дыханье девушки, треск угольков в очаге и хруст наста. Белоголовый скучал, развалившись на сундуке, и про себя считал удары чужого сердца, бьющегося в клетке ребер, как беспокойная пичуга. Сердце девы то бежало скорее, — о, обмануть слух оборотня очень и очень сложно! — то почти замирало. Подрагивали узкие пальцы, украшенные простенькими колечками, перешептывались по углам духи леса.

Наконец красавица глубоко вздохнула, встрепенулась, сгоняя дрему и поднялась с пола.
— Тебе уже лучше?
Оборотень кивнул. Говорить было лень. Да и голос его, грубый и жесткий, спугнул бы всю идиллию. Дева бы испугалась и не стала подходить, не уселась бы рядом на сундук, чтобы провести кончиками пальцев по повязкам, не склонилась бы над ранами. Впрочем, мешало белоголовому не то, что его испугаются, а слабость, из-за которой он не успел бы поймать свою спасительницу, сжать ее, как птаху в ладони, покрепче, а дальше...
— Тебе очень повезло. Войди вилы чуть глубже и...
Слушать ее было приятно, но разбирать, что именно она говорит — бессмысленная трата времени. Пусть журчит себе ручейком, думал оборотень, лишь бы не уходила. Ему нравился ее голос, нравилась ее привычка отводить от лица прядь волос, кривить слегка рот при разговоре. Но особенно сильно ему нравился девичий запах. Так пахнут молодые самки, материнское брюхо и первая кровь. Жарко, мягко и остро.

— За что хоть убить пытались?
Пришлось вынырнуть из полудремы, куда его вогнали тихий голос, легкое дыхание и ленивый пульс.
— Девок попортил на Русалицу, — как старое дерево скрипит на ветру. Вышло противно и грубо. Он поморщился. — Тебя как звать-то, диво лесное?
— Твилин, а ты...
«Эльфийка, штоль? Не, не похожа...»
— А меня лучше не звать, — осклабился. — Но тебе разрешаю меня называть Фалар. Ну или как оно там произносится у эльфов, ты уж просвети, лапушка.
«Тви-лин... нет, все же чудесное имя. И девка чудесная. Если бы не рана от вил,  я бы с такой...»
Оборотень почесал лениво подбородок.
— Если я правильно поняла, что ты имел в виду, — его красавица задумалась, — то «ф» произносится как «пф». Но лучше оставь, как есть.
«Маленькая зануда!»
— Ведьмой ты не пахнешь, — отметил оборотень, принюхиваясь. — А на человека просто не похожа. Полуэльфийка?
Девушка лишь плечами пожала. Нет, не полуэльфийка.
— А откуда тогда такая заумная выискалась с фонетикой?
— Все тебе надо знать! — засмеялась. — От любовника ушла. Он смотритель императорской библиотеки, Златолесье изучает в часы досуга, вот и меня выучил.
«Ручки у тебя беленькие, сама ты вся тоненькая,  язык остренький, а по сути ты, диво лесное, ребенок ребенком. Аристократочка домашняя. От любовника ушла, как же...»
— От любовника — это хорошо. Ну их, книгочеев скучных, — снова осклабился, ладонью провел по коленочке дива. — Не для них такой бутончик набухал!
Лицо девушки перекосило гримасой отвращения, неуверенности, верно ли расслышала, и немалого удивления. Она отодвинулась от оборотня, а после и вовсе отошла от сундука подальше.
«Чтоб вам самим вилы воткнули, — с бесконечной тоской подумал Фалар, глядя на покинувшую его Твилин, — вонзили в зад по самые гланды. Такая девка, а я ни сесть, ни встать не могу, куда уж такую попридержать, чтоб не убёгла?..» 


***

Смотреть на нее было больно, но Фалар не мог оторваться. Следил за тем, как она расчёсывает густые волосы деревянным простеньким гребнем, как расшнуровывает  на боках и снимает шерстяное котарди, оставаясь в одной лишь тоненькой рубахе-камизе из льна. Руки у девушки мгновенно покрылись от холода гусиной кожей и задрожали, а губы она сжала так плотно, что теперь ее рот казался узкой щелью. Но одеваться обратно дева не спешила.
— Золотко, я, конечно, люблю решительных девочек, но предпочитаю раздевать их сам. Иди-ка сюда, заодно согрею.
Девушка скользнула по нему таким взглядом, что тело свело судорогой и отдалось болью в спину. 
«Ой-ой-ой, грозная какая! С характером!»
— Разведи в камине огонь пожарче. Вернусь скоро.
И снова сверкнула своими сумрачными глазищами. Фалар потянулся и сел на сундуке.

Твилин шла босиком по насту, порой проваливалась по щиколотку в снег, но продолжала путь с ровной спиной и гордо задранным подбородком. От широкой тарелки, полной испеченных грачиков, шел добрый аромат меда и сдобы — единственное, что скрашивало жестокий мороз, кусавший тело. Она обошла свою сторожку по широкой дуге, ласково ладонью касаясь каждого дерева, что оказывалось у нее на пути, и каждому шепча что-то приятное, а после опустилась на колени перед жарким пламенем у изваяния Миёлин. Мать Сущего глядела малахитовыми глазами в небо, моля о милосердии ко всем живым Винтара и Прядильщицу.
Эрель опустил голову, словно пытался разглядеть из-под повязки на глазах пришедшую к нему и Миёлин деву. Резчик по дереву одарил статую снисходительной улыбкой, казавшейся сейчас скорее печальной и ласковой, а не высокомерной.
Твилин, дрожавшая в домике, на улице раскраснелась щеками от мороза, перестала трястись в ознобе и будто вовсе не замечала холода. Она пела, щебетала о чем-то светлом и веселом Первым, и узкие шелковые ленточки, что она повязала на запястья, бились на ветру, пытаясь слететь, чтобы пропасть  в лесу.

Оборотень отлип от окошка и с наигранными кряхтением и стонами принялся заново растапливать печь.

Вернулась Твилин действительно скоро, стряхнула с одеревеневшего подола налипший снег, завернулась в плотное шерстяное покрывало и села так близко к огню, что еще чуть-чуть и пламя лизнуло бы ее лицо.
 — Это чо было-то, лапушка?
Его лесное диво подняло голову, повернулось личиком и хмыкнуло загадочно:
— Ветренницы.
«Ну да, ну да. Мне вот прям тут сразу все стало абсолютно ясно».
— Эт чо? — Девушка вновь принялась задумчиво разглядывать головешки в камине.
— Праздник такой. Равноденствие, — пальцами рассеяно провела по спутавшейся на ветру пряди. — Время начинаний, посвящений и гаданий на жениха.
— Себе нагадала?
В ответ она лишь хмыкнула.
— Тебе, кстати, лучше?
— Для тела, в котором дырок двадцать, мое работает довольно-таки сносно, — протянул, а после не удержался, — могу даже доказать тебе, если ты, золотко, улыбнешься.
Снова одарила таким взглядом, что свело судорогой мышцы.
«Колдунья, штоль?..»

— Ну так, диво лесное, — плюхнулся рядом, притянул девицу за талию ближе. — Нагадала себе жениха? Хорош я?
Твилин сжалась в комок, поджала нервно губы. 
«Что я сказал-то такого?» — Фалар скользнул недоуменным взглядом по Твилин.
Зажатая, пугливо нахохлившаяся и до жути нескладная, девушка, казавшаяся еще вчера взрослой, сейчас напоминала скорее потерянного ребенка. Она поджимала под себя замерзшие ноги, еще плотнее куталась в покрывало и косилась опасливо. Оборотень потянул носом воздух и понял. За запахом собственной крови, он не заметил тяжелого духа чужой боли и страданий. Да и запах трав, столь характерный для колдунов-целителей, отчасти забил вонь.
Для только пережившей окончательную магическую инициацию, его лесное чудо была даже слишком доверчива и спокойна.
«Во-она чо...— протянул мерзкий голосок в голове оборотня. — Свеженькая... Не, с такой надо поосторожнее, еще шибанет сырой магией, голова совсем работать перестанет. Она и сейчас-то не больно рабочая...»
— Слышь, перепелочка, тебе лет-то сколько?
— Шестнадцать.
«Мелкая еще».

— Мелкая. И что, правда ушла от любовника? — Она насупилась. — Нет. Не ушла, — покачал головой. — Из дома сбежала?
Она снова недовольно зыркнула.
— Ну, хватит меня взглядом пытаться воспламенить. Не горючий я. А по тебе и так видно, что домашняя: ручки нежненькие, на ногах мозолей нет, да и ведешь ты себя, как аристократочка манерная. Деревенские девки сразу в ор с матершиной или ноги раздвигают, а ты все морщишь нос и молчишь, чтобы не оскорбить. Выходит, либо из дома сбежала, либо потерялась.
Твилин отвернулась, поджала дрожащие губы, а потом расхохоталась навзрыд, истерично и зло, рукавом утирая выступающие слезы.
— Послушай, волчара, — голос ее звучал глуше и грубее, чем раньше, — не лез бы ты в то, что тебе не понравится. От любовника я ушла, из дома сбежала или потерялась — не все ли равно? Я не читаю тебе нотаций за то, что ты девок по углам зажимаешь. Не укоряю за то, что могильником от тебя за пол-лиги тянет. Так и ты оставь меня в покое! — и как-то совсем жалобно закончила:
— Я же почти забыла...
Она спрятала лицо в ладонях и тяжело вздохнула.

***
Оборотень выходил из сторожки и возвращался. Натаскал хвороста, наполнил бочку до краев водой. Он даже согрел на горячих углях молоко — ненавистное, напоминавшее о детстве, грязном, полном насмешек и горечи, — столь необходимое Твилин, так и не сдвинувшейся с места за все это время.
— Попробуй только не выпить, — проворчал Фалар, почти впихивая в ладони девочки чашку. — И это... не дуйся. Я помочь хотел. Лес этот хорошо знаю.
Девица печально улыбнулась.
— Я тоже. Это мои земли. — Фалар нервно сглотнул, вдруг осознав, кто перед ним сидит. А после пожалел, что не остался подыхать на морозе. — Что? Сразу растерял смелость?
Твилин покрутила кружку, прежде чем поднести ко рту. Задумалась о чем-то своем, а после кисло улыбнулась мыслям.
— Искать меня все равно не будут... И вообще... Признаться, я надеялась, что ты меня ночью придушишь, оберешь и исчезнешь отсюда. В деревню пошла просить, чтобы по старому обычаю закопали меня заживо на хороший урожай. Мою двоюродную бабушку много лет назад так хотели пожертвовать. А староста мне отказал. У виска покрутил и велел домой идти. И тут ты. Думала, что хоть на тебе кончится все. А видишь, не вышло... — допила залпом молоко, вытерла аккуратно губы. — Видимо, все не так просто. Придется как-то жить дальше, — покосилась на замершего в нерешительности оборотня. Протянула ладонь. — Ирондель Сатакьели.
«Не перепелочка... — кольнуло мягко, — а все равно птичка...»
— Шакал, — прокашлялся. — Начинаем новую жизнь в честь Ветренниц? — Птичка отсалютовала пустой кружкой. — Ну... тогда расскажешь об этом рав-но-ден-стви-и?
— Почему нет? — улыбнулась.


Примечания:
Ветренницы — https://www.surgebook.com/Schwalbe/book/eya-chelovek-mag-i-zver/prazdniki-vetrennitsy 
Котарди — верхнее платье по фигуре, расклешенное от бедра.
Камиза — нижнее платье-рубаха.
Человеческие жертвоприношения — редкость и крайняя мера.

День Весны

— Ирондель? — голос был знакомый, но оборачиваться она не стала. Пусть зовет себе. Не ту подзывает. 
— Хитрая птичка, стой ты уже! — Остановилась, сжав ладони в кулачки, зажмурилась на мгновение и вздохнула. Бьорн догнал, обнял по-медвежьи крепко. Хрустнули жалобно ребра. — К Сигни на помолвку приехала? А она-то, дуреха, все боялась, что до тебя весть не дошла. Ну, теперь обрадуется.
Дель поморщилась, повела плечами, когда старый наставник соизволил ее отпустить и покачала головой. Нет, она приехала не к Сигни.
— Она и не дошла. Я не за этим здесь, Бьорн Бродхэдин, — девушка смахнула с хвойно-зеленого платья невидимую пылинку. Воин разглядывал теперь свою бывшую выученицу с головы до ног. Хмурился. Мог бы и не разглядывать так. Дель и сама знала, что за прошедшие полгода стала совсем другой: под глазами залегли темные круги, легкая худоба, раньше не портившая ее образа, превратилась в болезненную, а платья, которые она носила — как же они были красивы своими пенными кружевными юбками, аккуратной скромной вышивкой и строчками серебряной нити! — давно пылятся в гардеробе вигедорнского дома. Теперь она носит узкие кюлоты, простого покроя блузы и военный сюртук.
— Хочешь, снова пришлю тебе в помощь свою дочь? Сигни только рада будет. Она все горевала, что ты уехала, не попрощавшись.
— У нее и без меня много забот. И я прощалась, — девушка снова поморщилась, одернула расшитые золотом обшлаги и, кивнув вежливо, прищелкнула каблучками сапог. — Всего доброго, Бьорн.

***

Новость, что подруга и наперсница выходит замуж, не сильно, но все же обрадовала Ирондель. За полгода изменилось многое. Видимо, изменилась и Сигни: оттаяла и нашла себе кого-то по сердцу. Значит, не все еще потеряно. Дель тонко улыбнулась своим мыслям и снова погрузилась в мрачные раздумья. Плохое время выбрала императрица Селена для того, чтобы заслать ее, Ирондель, к северному двору на переговоры. Поставленная перед герцогиней задача не была сложной, но обещала такой стать. Спустя почти век Ноктюрн захотел себе вернуть Инголмонис, отданный незадачливым императором Северным Ветрам. Конунг Форосууре спустя год передал болотистую неуютную область Храму Аурима. Болота осушили, на их месте выстроили сиротский приют, успевший за полвека существования зарекомендовать себя как самая строгая и жестокая тюрьма для детей. Однако приют давно закрыли, а страшные истории об этом месте, гулявшие по миру, уже начали забывать. Но факт оставался фактом — Инголмонис был и есть собственность Храма, а значит, вернуть его будет не так просто.

Зачем императрице болотистый край, Дель не знала. Зато прекрасно понимала, что за автономию своего герцогства вывернется, но выцарапает Инголмонис. Последний месяц Дель только и жила своей землей. Жаждой отделить фамильное наследство от обрыдлой империи, а вместе с тем горела желанием насолить своему дядюшке, отплатить за несколько месяцев кошмара. Особенно насолить дядюшке. Он с чего-то решил, что если свести в могилу племянницу, то все по завещанию перейдет ему. Надежда, что на племяннице удастся жениться, угасла с известием о ее помолвке…


— А ты и правда изменилась! — Сигни возникла на пороге незваной гостьей. Окинула взглядом отведенные Ирондель покои и сморщила свой хорошенький нос. — Твоя прошлая горница была явно скромнее и уютнее.
— Я тогда была гостьей и долгожданной родственницей, а не послом, Сигни. Все меняется. Как видишь, мой статус тоже.
Герцогиня прочесывала волосы, прежде чем позвать свою горничную, чтобы та убрала локоны в строгую прическу. Сигни, вдоволь наглядевшаяся на комнату, тихо хмыкнула. Весь ее вид говорил, что она довольна встречей, но вслух она признать очевидное не торопилась.
— Где, Митриилир дери, вереница твоих помощниц? Раз уж тебя отправили сюда как посла, они должны не шататься где-то, а вечно находиться возле тебя. Что за безответственность?
Она выпрямилась, подошла с угрюмым выражением на лице и нетерпеливо отобрала гребень, а когда Дель потянулась было вернуть себе расческу, и вовсе дала девушке по рукам.
— Так и быть, я помогу тебе по старой памяти. Одежду на вечернее празднество уже выбрала?
— Сигни, не…
— Надо! Один Ард знает, что они тебе наколдуют! Вон, и без того уже на тень заморенную похожа! Безобразие.
— Иногда я и забываю, — тонко улыбнулась Дель, — что мы с тобой почти ровесницы.
— Ты не болтай мне тут. Думай, в чем на праздник пойдешь.
Герцогиня снова тонко улыбнулась, теперь уже с легкой издевкой. У нее не было особенно выбора. Да и на праздник она не собиралась оставаться, о чем и сообщила воинственной подруге. Но та лишь отмахнулась: придумает же, самую яркую ночь перед летом пропустить.
— И думать забудь. Пойдешь, куда денешься! Где тут шпильки твои?
В розоватом медном зеркале отразилось полное решительности лицо старой подруги. Та выглядела так, словно не волосы собралась убрать, а заколоть шпильками пару десятков врагов. 
— И с платьем тебе помогу, — добавила решительно северянка, — куда ты его дела? В шкаф? Все за тебя делать приходится, белорученька моя...

Спорить было бесполезно. Если Сигни хотела что-то сделать, то остановить ее не смогло бы даже второе пришествие драконов. Что уж там, ее не остановили бы даже все четыре океана, вышедшие из берегов и затопившие Континент!  Она не спеша закончила прическу и принялась с серьезным видом копаться в шкафу, то с какой-то брезгливостью, то с недоумением разглядывая мужские вещи. И только когда дошла до парадного мундира, она повернулась снова к Дель с таким удивлением на лице, что герцогиня пожалела о брошенных уроках рисования.
— А платья-то где?
Ирондель пожала плечами. Нет платьев. Были когда-то, но теперь на месте вечерних туалетов висит парадный мундир глубокого темно-зеленого, хвойного цвета. Сшили мундир очень быстро, а после сразу несколько золотошвеек украсили воротник-стойку цветками и листьями аконита — сиреневого, как глаза самой Дель, растения, умеющего лечить и калечить.
— Бедовая ты девка, Ирондель Сатакьели, — усмехнулась горько Сигни и достала военный наряд. — Как тебя угораздило в Ноктюрне-то стать военной?
— У нас наследуют почти всегда мужчины. Мальчиков с детства приписывают к одному из полков императорской армии, а потому ранг их год от года растет. Меня, раз уж мне повезло оставить себе собственное герцогство, причислили к юношам и устроили мгновенный взлет по военному ведомству. Герцогский титул, так уж вышло, всегда был военным. По меркам Форосууре я теперь... се-конунг, наверное. Но точно не ниже ярла.
Северянка, застывшая за спиной Дель и дергающая шнурки корсета в попытке затянуть их потуже, задумчиво замолчала, а после разразилась смехом.
— Значит, конунг наш как в воду глядел, когда называл тебя «сё-конунг наш боевой». И Дарий... — Сигни осеклась, затянула наконец туго корсет и потупилась. — Извини... Я не хотела.
Хотела. Иначе бы не вспомнила. 

Казалось бы, всего год прошел, а противно и больно до сих пор. Мало какая невеста может пожаловаться, что после помолвки жених исчез, словно того никогда не было. Той весной Ирондель поплакала недолго, да забыла вскоре — не до того было. Но после, ближе к Ночи Винтара, это предательство кололо под лопатку не иголкой, но крепким стальным шилом. Размечталась, дуреха. В любовь поверила. 
Зато скрытый в крови дар выплеснулся впервые именно в это неспокойное время. Разлился чернильной тьмой и стих, снова спрятавшись до поры...

— Слушай, сходи на праздник хотя бы ради Дария, — жалобно протянула Сигни. — Может, его там нет, но хоть помянуть его ты должна. Он бы не стал пропадать так просто. Ты можешь мне не верить, но с ним могло случиться дурное. Ты должна пойти... Дель. Если не ради памяти о хёвдинге, то хоть ради меня...
— Я никому ничего не должна, Сигни, — Ирондель сама удивилась, до чего ровно звучал ее голос. — Ни тебе, ни Дарию. Особенно Дарию. Я слова не нарушала.

***

 От полыхающих по всему пустырю костров воздух казался еще жарче, чем в полдень. Терпко пахло весенними травами, горьким жженым мясом и хлебом — жертвами Миёлин, — мускусом парило от набегавшейся и уже немного усталой молодежи. Казалось, что веселье захватило всех, кто только в Ночь Костров на пустырь. Всех, кроме нее.
Ирондель стояла наособицу под плакучей ивой. Мундира она так и не переменила, а потому ловила порой недоуменные или насмешливые взгляды празднующих. Ловила и тут же стряхивала, как пыль под ноги. Куда больше чужого порицания ее занимал разговор с Нордаром, ставшим конунгом Форосууре, и настоятелем храма Аурима. Последний не стал усложнять Ирондель задачу и предложил честный обмен — болотистый Инголмонис на несколько деревень Сатакьели. Тех деревень, что ближе всего к востоку. Отпираться герцогиня не стала. Как не стала говорить, что бóльшую часть своего наследства и без того собиралась превратить в Бесконтрольные Земли, присоединив к степям. 

Разбавленное вино слегка горчило на языке, задурманивало голову. Порой казалось, что она даже вернулась на год назад, что она стоит под густым старым ясенем, всклокоченная и радостная, и снова дает предсвадебные клятвы. Распущенные волосы от жары и купания в прохладном озере свились в мягкие полукольца, раскраснелись щеки и заблестели глаза.
Пожалуй, в прошлый День Весны Ирондель была действительно счастлива. Увы, в последний раз...


Она вздрогнула, когда чужая рука легла ей на живот, а другая запуталась в волосах, потянула, заставляя запрокинуть голову. Чужак втянул шумно воздух у бьющейся на шее жилки и выдохнул довольно:
— Она самая... — он отпустил ее волосы, задумчиво погладил по плечу и обнял второй рукой, притягивая. Снова потянул воздух. — Ты изумительно пахнешь, Ирондель Сатакьели...
— Ты тоже не так сильно воняешь сегодня. Попал под дождь?
— Фу. Как тебе могло придти такое в голову?! — начал отфыркиваться. — Еще герцогиня, называется… Может, я готовился к нашей встрече и помылся сам.
Дель прикрыла глаза.
— Конечно. В озере, где так и не поймал очередную девочку на ночь. Кого ты пытаешься обмануть, Шакал?
— Тебя, Твилин. Кого же еще? Пройдемся?
Дель кивнула нехотя. Позволила взять себя за руку и увести прочь от ивы. В том, что Шакал принялся бы ее склонять к близости, Дель сомневалась. Серьезно — нет. Разве что в шутку попробовал бы, беззлобно и без желания задеть. С тех пор, как она призналась в старой сторожке, что искала смерти, но так и не нашла, любые поползновения оборотня прекратились. Он вел себя с ней скорее как старший брат. А потому идти с ним было не страшно.

— Честно говоря, я тебя здесь не ожидал увидеть, золотко. Что хорошие девочки из приличных семей могут забыть на подобной, — он обвел свободной рукой пространство вокруг, — оргии. Ты прямо вдохновляешь меня, детка. Знал бы, что ты и так можешь, не стал бы идти на попятную в Ветренницы.
— Хорошие девочки из приличных семей, Шакал, не обещают мужикам ниже их по сословию всю себя. Так что, я не очень хорошая девочка. Да и семью мою, если так подумать, сложно назвать приличной. Разве что на бумаге. И не оргия это. Ты еще не видел настоящих северных оргий в Ночь Костров.  Кровь и мед текут одинаково широкими потоками. А сколько девок наутро находят потерявшими честь, — Дель тонко улыбнулась. — Шире гуляют только в Русальную Неделю.
— Я обязан здесь оказаться в Русальницу. Ты просто золотце, золотко!

Они остановились возле тихой заводи. Шум песен, смех и девичьи повизгивания здесь казались едва ли эхом. Ирондель опустилась на траву и запустила в зелень пальцы, наслаждаясь ощущениями. Оборотень не прерывал. Ждал чего-то, что-то обдумывал и наконец уселся рядом.
— Может, расскажешь, что произошло перед Ветренницами? Просто так смерти не ищут.
— Ищут, — отозвалась. — Но у меня была причина, — она прикрыла глаза, а после распахнула смеженные веки и ещё долго вглядывалась в небо, где сияли две нестерпимо яркие звёзды — Глаза Ветра.
— В прошлый День Весны я в тайне от тетки, у которой здесь гостила, дала предсвадебный обет. Моя подруга, имеющая дар провидца, сказала, что все будет хорошо, разве что не стоит торопить события. Я обрадовалась, думала к своему дню рождения родителей познакомлю уже с мужем. Да и в походы меня дядя с женихом брали охотно. Но однажды не пустили. Велели ждать, как и любой другой девке, на причале и загадывать, когда вернутся. Тогда снова подавляли мятеж в Нигаарде. 
Сперва пришла весть, что пропал мой жених. Был ночью в лагере, а с утра словно морок растаял. Я думала, что умная, найду жениха, спасу его, если потребуется... Вот и напросилась с Ормом Ингвальдсоном пойти к Нигаарду. И ушла... зачем только? Чтобы своими глазами увидеть убитого дядю Ингвальда? 
Тогда произошел первый всплеск моего дара. Я даже не знала, что сделать, чтобы все прекратилось. Помогли... Три стрелы любого остановят, — Дель мрачно усмехнулась. — Когда пришла в себя, побраталась с княжичем Ормгейром, собралась быстро. И с его старшим братом, Нордаром, вернулась в столицу. Надеялась, что на этом беды кончатся, а они только начались. Меня ждало письмо из дома, сообщающее, что мои родители скончались. А в Ноктюрне поджидал дядя. Он хотел взять меня в жены и забрать наследство. Когда не вышло, начал меня травить в надежде, что я скоро издохну. Но проклятый дар ему помешал. А когда дядя чуть не изнасиловал меня в саду, у меня случился второй всплеск. Он был сильнее предыдущего, но менее болезненный... — она задумчиво стала разглядывать в лунном свете собственные ногти, потом уронила руку и со вздохом закрыла глаза.
— Что было потом?
— Деревня. Ты. Весенницы. А потом я вернулась домой, написала долгое письмо императрице Селене и стала хозяйкой в своем герцогстве. А теперь меня и вовсе заслали послом.
— Значит, ты смогла начать новую жизнь, — Шакал довольно потянулся и притянул к себе Ирондель, чтобы не замерзла на еще прохладной земле. — Не хватает тебе, лапушка, только нового мужика. Ну так и быть, сегодня можно загадать свое заветное желание. Не профукай. Надо загадать на рассвете. А солнце вот-вот взойдет.
Шакал видел, что девушка прикрыла глаза, зажмурилась, думая над желанием. И загадал своё.

— Хочу вернуться домой, в степи. И снова увидеть Дария...
— Лишь бы не привязаться...

Ветер коснулся лба и щек Дель, а после улетел дальше гулять на воле.

Шакал с неприкрытой злостью поглядел на бледнеющую все больше луну и едва сдержался, чтобы не взвыть от тоски...

Примечания:
Кюлоты — короткие, застегивающиеся под коленом штаны, чаще всего обтягивающие или «по фигуре».
Обшлаги — отворот на рукаве мужской одежды, обычно, нарукавный отворот, заворот, обшивка. Иначе — манжет. 
Пояснение: Сатакьели всегда были в тесном родстве как с императорской семьёй, так и с кочевым племенем гвальк'хов. От последних они так же были защитой для остальной Империи. Таким образом, и степи для Ирондель являются домом, и приличная она только на бумаге.

Русалицы

— Ты, роднуль, можешь не дергаться так резво. Сейчас уйдешь или задержишься, мне-то все равно. Ну посмотрю, может, чуть подольше, какая ты красивая.

Несмотря на сказанное, глядел Шакал вовсе не на собирающуюся впопыхах девку, хоть та и была удивительно хороша как собой, так и в постели. Куда больше его занимал внутренний двор поместья, где он оказался. Там, то обходя друг друга по широкой дуге, то снова сходясь, танцевали с тренировочными шпагами две фигуры. Обладательницу одной из них Шакал узнал бы и в штопаном рубище, облепленной грязью и с вороньим гнездом на голове. От второго же фехтовальщика лезла шерсть и норовили превратиться в когтистые лапы руки. Хозяина поместья Шакал хорошо помнил, а вот он Шакала — нет, что немудрено. Обидчики редко запоминают своих жертв, зато жертвы часто обладают хорошей памятью. А некоторые еще и жаждой вернуть должок.
Девка, шуршащая за спиной, фыркнула недовольно, хлопнула от души дверью и вскоре даже перестала топать по лестнице, уже не намекая, что ждет, когда за ней бросятся по пятам.
Шакал цыкнул:
— Нервненькая. Хотя сиськи с задницей неплохие...


— Да, видят Первые, такое общение с тобой мне только в удовольствие, — Натаниэль стянул с головы шлем и рукой провел по мокрым волосам, убирая, чтобы не лезли в глаза. — Хотя нет. Вру, — улыбнулся вдруг. — Мало что в жизни доставляет столько удовольствия, как общение с тобой. Любое.
Дель ладонью вытерла взмокший лоб и кивнула. Ей тоже было приятно общение со старым другом.
— Но друзей и провожатых, маленькое чудовище, ты выбираешь все так же не тех.
— Примерно как ты невест, крошка Ферни, — не осталась в долгу. Весь прошлый вечер Натаниэль Фернан Маггилан жаловался Ирондель на подсунутую ему по договору невесту, а под конец совсем печально добавил, что лучше бы он тогда, в детстве. ничего не стал рассказывать родне о неподобающем поведении Дель, которую пророчили ему в жены, а просто смирился с ее садистскими замашками, и что Виктория де Фаэрни не стоит даже ноготка Сатакьели.
Натаниэль развел руками.
— И все же, Дель... будь осторожнее...
— Ты тоже, — Дель расстегнула стеганую куртку и с трудом стянула её с себя. Под доспехом девушка основательно взмокла, и ткань рубашки теперь неприятно липла к телу, а из-за лёгкого ветерка становилось прохладно. — Пойдем внутрь, пока не простыли, — предложила.

 

— Когда до меня дошли вести, что Селена приравняла тебя к мужчинам и позволила самостоятельно распоряжаться наследством, решил, что это шутка. Потом подумал, что так она попыталась тебя задеть. Но теперь вижу, что тебя саму не тяготит отлучение от женского пола. Не страшно?
— Не страшно что? Не играть в благородную и слабенькую госпожу, которая прячется за чужими спинами? — приподняла брови Ирондель и покачала головой. —Нет. Когда Трастамара меня вызвала ко двору, я ещё опасалась, что она как-то меня задержит и заставит играть по своим правилам, но ее «насмешку» я приняла с благодарностью. А когда нашлась парочка идиотов, решивших вызвать меня на поединок в попытке указать мое место, мне стало и вовсе смешно. Теперь же, когда герцогство отделилось от Империи и стало частью Бесконтрольных Земель, мне абсолютно все равно, как ко мне обращаются. Селена получила свой Инголмонис, так что у нее нет ко мне претензий. Зато в будущем, если она решит, что поспешила, может очень сильно пожалеть и о том, что позволила мне наследовать, и что позволила отделиться. А попробует вернуть — тем хуже для нее, — Дель улыбнулась, но зло и насмешливо. Так, что сразу стало все ясно.
— Гвальк'хи?
— Да. Тот многовековой буфер между «цивилизацией» и степями отныне не существует. Так что, если Селена начнет мне угрожать, я просто пропущу орды на свои земли...
— Маленькое чудовище стало маленькой королевой?
Ирондель рассмеялась:
— Разве что совсем маленькой. 

Тихо вошедшая служанка поставила между Натаниэлем и Дель серебряный поднос с ароматным черным кофе из Харадресула, поклонилась вежливо и так же беззвучно исчезла за дверью. Повисло молчание. Недолгое, прерывающееся звоном ложечки в чашке, шелестом накрахмаленных жестких кружев и скрипом начищенных кожаных сапог. Натаниэль следил за Дель, но так, чтобы она не заметила. И улыбался.
— После Русалиц отправишься в горы?
— Да, — не стала отпираться. — У меня хороший управитель, поэтому я могу не появляться дома годами. Но я слишком давно не была в домике у Мэн Олса. Теперь я почти не сомневаюсь в том, что Дорога Сна меня пропустит. Она и раньше позволяла на себя ступить и проделать часть пути, а теперь... что же... видимо пришло время подняться в Ло-Роян и спросить совета, как жить дальше, когда все, чем дорожишь, потеряно... А если не попаду туда, — Дель вздохнула, — всегда есть эльфийский Нар-Лок. Думаю, мой учитель эльфийского будет рад меня видеть...
Натаниэль размешал сахар на дне чашечки. Задумчиво вгляделся в черноту крепкого напитка и хмыкнул. Он не любил эльфов, ведьм или колдунов, но проснувшаяся в старой подруге магия его не пугала и не настораживала. Она казалась какой-то... естественной. Это тревожило и забавляло одновременно. Быть может, не будь перед ним Дель, а кто другой делился бы сейчас с ним своими мыслями и догадками, Ферни не стал бы ждать конца речи, а очень быстро выдал «чародейское отродье» страже. Дель же была спокойна и беспечна. А может, просто равнодушна к возможной кончине.
— У тебя осталась твоя земля. Не все, чем ты дорожишь, потеряно.
— Она теперь не совсем моя, Ферни... В принципе, у меня ничего больше нет, кроме имени и крови. 
— У тебя есть все, мое маленькое чудовище, — прикрыл глаза Маггилан, — просто пока ты этого не понимаешь... — и перевел разговор в другое русло:
— Твоя птица, она прекрасна. Впервые такую вижу. Мне даже сперва показалось, что ты привезла с собой воплощение Лета...


Мейгво не любила сидеть в клетке, носить колпачок или дремать на столбике. Мэйгво любила цепляться когтями за запястье своей хозяйки, клювом пытаться прищемить непослушные чужие пряди-перья, а еще Мейгво любила полет и ясное пламя. Сейчас птица, не боясь сгореть, грелась в разведенном на пустыре костре и довольно щурилась на Ирондель. Девушка сидела под печальной поникшей ивой и перебирала травы в сплетенном венке.
Артемизия-полынь — печаль и горечь. Асфоделия — забвение. И гибкий молодой тростник — стойкость, власть и отмеренное кем-то время...
Кто определил ей ее растения? Прадед-шаман? Птицеликий в одну из их встреч? Может, сама поняла однажды?
Дель не помнила, но знала эти три растения с детства.
Горечь, забвение, власть...

— Для праздника тела и духа ты слишком грустная, перепелочка, — Шакал плюхнулся рядом, сделал из горла́ бутылки большой глоток и обдал Ирондель тяжелым духом спиртного. — Твой манерный дружок-аристократишка обидел? Хош, съем его? Для тебя ваще не жалко. Пусть он и костлявый... как селедка!
— Мой, Шакал, манерный дружок-аристократишка — брете́р. И нет, он тут не при чем.
— Все р'но селедка! — поморщился оборотень. — Мне лучше знать. — Он снова сделал глоток из бутылки и тыльной стороной ладони вытер губы. — Девки чет скучные тут. Чуть тронешь — визжат, как поросёнки. Противно.
Дель нехотя обратилась к поляне. Заметила, как старательно жмутся девицы к другой стороне, как не хотят подходить ближе, чтобы их не увидел Шакал. И жестом позвала  к себе греющуюся Мейгво. Погладила по огненным золотым перьям.
— Тьфу ты, гадость пернатая, — оборотень сплюнул досадливо и сквозь зубы пробормотал:
— Она по пути раза три мне топоры обгадила. Тварь. И куртку новую. Только месяц как накопал, — Он проследил, как птица выпрашивает ласку у хозяйки и как довольно жмурится, когда Дель чешет кончиком старого пера птичью грудку, и добавил совсем неприязненно, — подхалимка лядова.
— Она невероятно умна, Шаки. И чувствует все куда лучше нас. Вот и наказывает тебя за пренебрежение к ней, за выкопанные могилы и порченных девок. Женская солидарность, как ни глянь...
— Бабский бунт и бабские же козни, — рыкнул.
— Так вот, на твоем месте я бы задумалась, а не делаешь ли ты что-то не так... Русалицы всегда были разгульным праздником, в который отвергают рамки обыденного приличия. Только сходятся в него не потому, что уд свербит, а потому, что так захотелось Первым. Это их прихоть... — Ирондель поджала губы и крепко, так, что побелели пальцы, сжала перо. — а некоторые и вовсе считают, что в Русалицы Хозяйка Судеб веселится, путает сама нитки, чтобы потом расплести и связать по новой... — на оборотня плеснуло терпкой печалью, черной тоской и не желающим уйти горем. Затопило, не давая спокойно вздохнуть, и осело где-то чуть ниже яремной впадины склизким комом. — Может, они правы. И со мной Рок также шутку однажды сыграла. Злую. А оттого, верно, и особенно смешную.
Дель поднялась с земли и отряхнула сор с белого подола нижней расшитой рубахи. Повесила венок на ветви плакучей ивы, плачущей соком-смолой из тонкого пореза на коре, и улыбнулась тонко. Только губами.
— Найди себе девку на эту ночь, Шакал. Хорошую и легкую, чтобы потом не жалела о случившемся. Никогда не жалела... — усмехнулась мягко. — Развлекайся.

***
— Ты, роднуль, не суетись так. Раньше, позже уйдешь — какая разница, — довольно облизнулся Шакал, глядя, как вчерашняя нервненькая, но складная девка торопливо натягивает измазанную землей рубаху и пытается тут же собрать рассыпавшийся венок из ромашек, клевера и мелких маргариток.

После того, как Дель оставила оборотня под ивой сгонять тоску (чужую, не имеющую к Шакалу — вот голову бы дал на отсечение! — никакого отношения), он заметил у прудика утреннюю знакомую. А там подошел. И ломаться деваха не стала — сама в кусты горькой черемухи затащила, а тоску как разогнала быстро, Шакал только диву дался. Точнее, дался бы, задумайся он об этом.

Девка зашнуровала ворот грязно-голубой ленточкой, вымазанной в золе и травяном соке, одернула местами прохудившуюся юбку и с гордостью прочесала спутанные волосы пальцами, послав затем оборотню воздушный поцелуй.
Шакал осклабился, снова довольно облизнулся и хлопнул ночную подругу по крепкому заду.

— И это, золотко, сиськи с жопой у тебя ничо такие. Мужику твоему повезет.