Вес Памяти

Пролог

Мир рушился не в огне апокалипсиса, не под грохот армий и рев драконов, а в тишине. Той самой больничной, стерильной тишине, что въедается под кожу и пахнет безнадежностью и хлоркой.

Больница Святого Мунго для магических недугов и травм всегда была местом шумным, наполненным стонами, криками, шипением зелий и треском заклинаний. Теперь же главный корпус напоминал склеп. Пациенты — а их число росло с каждым днем — не кричали. Они молчали. Лежали на своих белоснежных койках, глядя в потолок невидящими, стеклянными глазами, и их магия, подобно крови из невидимой раны, медленно, капля за каплей, вытекала из них, оставляя лишь пустые, выпотрошенные оболочки.

Целители назвали это «Синдромом энтропии души», красивым и пустым термином для того, чему у них не было объяснения. Диагностические чары бились о пациентов, как мотыльки о стекло, не находя ни проклятий, ни сглазов, ни ментального вмешательства. Люди просто… угасали. Их воспоминания становились хрупкими, как старый пергамент, рассыпаясь в пыль от малейшего прикосновения. Их магические ядра съеживались, превращаясь в тусклые, мертвые угольки.

Именно поэтому сюда вызвали его.

Старший аврор Гарри Поттер стоял посреди палаты, заложив руки за спину. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахом озона — побочным эффектом десятков провалившихся диагностических заклятий. Семнадцать лет службы в Аврорате стерли с его лица последние следы мальчишеской угловатости, оставив после себя жесткую маску профессиональной усталости. Он видел смерть — быструю, яростную, кровавую, — но это, это медленное истаивание души, вымывание самой сути человека, было омерзительнее любой бойни.

— Никаких зацепок, — произнес главный целитель Сметвик, седой старик с пергаментной кожей и дрожащими руками. — Мы пробовали все. Легилименция показывает лишь… белый шум. Туман. Словно разум просто стерт. Но самое страшное не это.

Сметвик подвел Гарри к койке, на которой лежала молодая ведьма, чье лицо было абсолютно лишено выражения. Она что-то шептала. Гарри наклонился, прислушиваясь.

— …Халдея падает… — бормотали ее губы. — …Алый Король ждет у седьмых врат… …он видел лицо Короля в желтом… …черные звезды восходят…

Гарри выпрямился, его лицо окаменело.

— Она говорит это уже третий час, — прошептал Сметвик. — Остальные — то же самое. Бессвязный бред, обрывки фраз на языках, которых не существует. Один из них, бывший сотрудник Отдела Тайн, перед тем как окончательно угаснуть, нацарапал на стене символ — щит с крестом внутри. А потом начал биться головой о стену, повторяя одно и то же слово: «Слуга, Слуга, Слуга…».

Гарри молчал. Этот бред не был бессвязным. За последний месяц Аврорат получил десятки докладов со всего мира о странных культистских группах, которые бормотали похожие фразы. О пространственных аномалиях, которые фиксировали Невыразимцы. О людях, сходящих с ума и рисующих на стенах символы, не принадлежащие ни одной известной культуре.

Мир болел. И эта болезнь распространялась, как метастазы, поражая саму ткань реальности.

Он подошел к окну. Дождь лениво мазал по стеклу серые полосы. Там, внизу, Лондон жил своей обычной жизнью, не подозревая о раковой опухоли, что росла в его сердце. Гордыня. Вот чем была пропитана их победа. Они решили, что убив одного Темного Лорда, они победили само Зло. Но Зло было не личностью. Оно было принципом. Пустотой, которая всегда ждет, чтобы заполнить собой все.

— Что это, Поттер? — голос Сметвика был полон отчаяния. — Что происходит с нашим миром?

Гарри долго смотрел на мокрый город, на отражение своего усталого лица в стекле. Он думал о своих детях, о Джинни, о той хрупкой, выстраданной мирной жизни, которую он построил на костях прошлого. И чувствовал, как ледяные пальцы страха сжимают его сердце. Это была не война, к которой он готовился. Это была чума, против которой у них не было лекарства.

— Я не знаю, — наконец тихо ответил он. — Но мне кажется, кто-то или что-то пытается пробиться в наш мир. Или, что еще хуже… что-то пытается выбраться из него наружу.

В этот момент его магический коммуникатор завибрировал. Сообщение от главы Аврората. Короткое, всего два слова, от которых по спине Гарри пробежал холод:

«Оно в Хогвартсе».

Он не знал тогда, что этот вызов в школу, которую он считал своим единственным настоящим домом, станет первым шагом в ад. Он не знал, что болезнь мира имеет свой эпицентр, свою «нулевую точку». И что эта точка, этот источник вселенского ужаса, по какой-то чудовищной, непостижимой иронии судьбы, находится там, откуда начался он сам.

В маленьком, убогом чулане под лестницей дома номер четыре по Тисовой улице.

***

Хогвартс встретил его тишиной. Абсолютной. Гарри стоял на пороге Большого Зала, и это было похоже на взгляд в открытый космос — звук здесь умирал, поглощаемый чем-то, что находилось внутри. Весь его опыт, все инстинкты аврора кричали об опасности, но это была не та опасность, к которой его готовили. Это была не ненависть, не злоба, не жажда власти. Это была просто… неправильность.

Посреди зала, над преподавательским столом, висел геометрический разлом. Идеальный, словно вырезанный невозможным скальпелем в самой ткани пространства, икосаэдр из чистой тьмы. Его грани не отражали свет — они его вдыхали. Заглянув в одну из них, Гарри почувствовал, как его мозг пытается и не может обработать увиденное: неевклидово пространство, углы, которые не должны существовать, цвета, у которых нет названий. От одного взгляда на это начиналась мигрень и подступала тошнота.

Он сражался с безумием, рожденным из ненависти и гордыни Волдеморта. Это же было безумие, рожденное из математики.

Вокруг разлома, как статуи в заброшенном саду, застыли люди. Невыразимцы из Отдела Тайн уже были здесь, их серые мантии казались нелепыми на фоне этой стерильной аномалии. Они не ставили барьеры — любые чары, приближавшиеся к икосаэдру на расстояние десяти метров, просто распадались на базовые частицы магии, шипя и испаряясь.

Глава 1. Пропавший Кузен

Две недели спустя, когда Гарри почти смирился с полным провалом, раздался звонок. Не магический коммуникатор. Обычный, маггловский мобильный телефон, который он держал для экстренной связи с Андромедой Тонкс. Но звонила не она.

— Мистер Поттер? Гарри Поттер? — голос в трубке был незнакомым, женским, с нотками профессионального сочувствия. — Меня зовут Сара Дженнингс, я социальный работник из Литл-Уингинга. Боюсь, у меня для вас плохие новости касательно ваших… родственников. Вашей тети.

Сердце Гарри пропустило удар. Дурсли. Он не думал о них годами, вытеснив их в самый дальний и пыльный чулан своей памяти.

— Что случилось?

— Соседи несколько дней не видели миссис Дурсль. Полиция вскрыла дверь… Мистер Дурсль скончался, судя по всему, несколько дней назад. Сердечный приступ. А ваша тетя… она в порядке, физически. Но она… не здесь. Мы нашли ее на кухне. Она сидела за столом и… раскрашивала чайный сервиз губной помадой. Она ни на что не реагирует. Повторяет одно и то же имя… Дадли. Ваш кузен, как мы понимаем, пропал.

Гарри молчал, переваривая информацию. Смерть Вернона не вызвала в нем ничего, кроме глухой пустоты. Но состояние Петуньи…

— Я приеду, — сказал он автоматически.

Он аппарировал на угол Тисовой улицы, и вид знакомых, тошнотворно-одинаковых домов ударил по нему, как физический удар. Дом номер четыре выглядел запущенным. Газон пожелтел, краска на двери облупилась.

Войдя внутрь, он почувствовал запах. Тот самый. Запах болезни, который он ощущал в Святого Мунго и в Хогвартсе. Запах гниющей магии. Но здесь он был другим — застарелым, въевшимся, смешанным с пылью и человеческим несчастьем.

Петунья сидела в кресле в гостиной. Она была худой, высохшей, тенью самой себя. Ее пустые глаза смотрели сквозь него. Она не узнала его.

Гарри прошел на кухню. И замер.

На столе стояла чашка. Одна из тех уродливых фарфоровых чашек, которые Петунья доставала для гостей. На ее боку красной помадой был выведен символ.

Щит, пронзенный копьем.

И пока Гарри в оцепенении смотрел на этот рисунок, до его слуха донесся тихий звук. Петунья в гостиной начала что-то напевать.

Ту самую мелодию. Тонкую, пронзительно-печальную, как плач умирающей звезды. Мелодию, которую он слышал от студентки в Министерстве.

Холод, не имеющий ничего общего с температурой, прошел по его позвоночнику. Эпицентр был не в Хогвартсе. Хогвартс был лишь громким эхом.

Эпицентр был здесь. В этом доме. В этом храме обыденности и затаенной ненависти. И он был здесь уже очень, очень давно.

Гарри действовал на автопилоте, как машина для расследований. Он запечатал дом заклятиями, которые сделали бы честь Гринготтсу, отрезав его от остального мира. Это больше не было местом преступления. Это был карантинный бокс, содержащий неизвестную заразу.

Он начал с гостиной. Пыль лежала на всем толстым, скорбным слоем, но под ней все было до тошноты знакомым: фарфоровые балерины на каминной полке, фотографии улыбающегося, пухлого Дадли, ни единого снимка Гарри. Он провел по поверхностям палочкой, бормоча диагностические заклинания. Результат был тот же, что и везде: следы магии, которая была… стерта. Не рассеяна, не поглощена, а именно стерта, как надпись ластиком, оставив после себя лишь едва заметную пустоту.

Кухня. Чашка с выведенным помадой символом стояла на столе, как зловещий идол. Гарри левитировал ее в стазис-контейнер. Здесь запах был сильнее — запах озона, пыли и чего-то еще, неуловимо сладковатого, как аромат увядающих экзотических цветов.

Он поднялся на второй этаж. Комната Вернона и Петуньи. Комната Дадли. Он оставил их на потом. Сердце, против его воли, тянуло его вниз, к маленькой дверце в коридоре.

Чулан под лестницей.

Рука дрогнула, когда он потянулся к щеколде. Сколько лет он не открывал эту дверь? Двадцать? Двадцать пять? Он ожидал чего угодно: приступа паники, волны ненависти, фантомной боли от затекших конечностей. Но почувствовал лишь холодное, отстраненное любопытство патологоанатома.

Дверь со скрипом открылась.

Внутри было пусто. Дурсли давно выгребли оттуда старый хлам. Но Гарри сразу понял: здесь что-то не так. Воздух. Он был неподвижен. Пылинки, подсвеченные лучом из его палочки, не танцевали, а висели в воздухе, застывшие, как звезды в куске янтаря. Здесь не было запаха — ни пыли, ни старого дерева. Здесь не было ничего. Пространство ощущалось… плоским. Словно законы физики здесь работали с неохотой.

Он шагнул внутрь, и мир за дверью исчез. Звуки дома стихли. Тишина стала абсолютной. Гарри почувствовал, как по коже побежали мурашки. Это место было не просто комнатой. Это была дыра в реальности, наспех заделанная обоями.

Именно тогда он это увидел. На дальней стене, прямо на уровне глаз ребенка, который сидел бы на полу, был прикреплен кусочком старого скотча листок из школьной тетради в клетку. На нем был рисунок. Детский, неумелый, выполненный цветными карандашами.

Но от этого рисунка у Гарри остановилось дыхание.

На рисунке была изображена девочка с рыжими волосами, собранными в хвост. Она улыбалась. Рядом с ней стояли фигуры, которые Гарри узнал по мимолетным видениям в Хогвартсе: воин в синем с копьем, женщина с фиолетовыми волосами и посохом, гигант с каменным мечом. А над ними, в небе, зияли черные дыры-икосаэдры, и из них падали на землю осколки разбитых планет. И девочка на рисунке, улыбаясь, протягивала руку… Гарри. По крайней мере, человечку с черными волосами, очками и шрамом-молнией на лбу.

Это был отчет о конце света, нарисованный ребенком.

Гарри медленно, как сапер, протянул руку и отлепил листок от стены. На обратной стороне, корявым детским почерком, было выведено одно слово.

Гудако.

Имя, которое ничего ему не говорило. Имя, которое не должно было существовать. Кто это нарисовал? Когда? Этот рисунок не мог быть здесь. Он сам спал в этом чулане, он знал каждую трещинку на стене.