Ветер, что гуляет в камнях.

Глава 1 - "Сон, что пахнет ветром."

Пространство было плоскостью, лишенной не только горизонта, но и самого понятия дали. Бежевое, выгоревшее до тошнотворной однородности, оно было похоже на чертеж в забытом учебнике геометрии, где все линии стерты. Небо, свинцовое и безвоздушное, прилипло к земле, и между ними не осталось щели для ветра. Тишина стояла такая, что слышалось собственное сердцебиение — глухой, чужой стук где-то под ребрами.

В центре этого вакуума стояла она. Серая школьная форма — жакет и плиссированная юбка — висела на ней уродливым мешком, не шелохнувшись. Ее пальцы скучно перебирали старую, потрескавшуюся катушку ниток. К ржавой жести была привязана веревочка, а на конце ее болтался блеклый, когда-то белый лоскут марли. Она, не отрываясь смотрела на этот жалкий флюгер, это нелепое бездействие, ожидая, что он хоть на мгновение дрогнет и подтвердит существование иных сил в застывшем мире. Но марля была недвижна.

А на самом краю света, в единственной точке, где сходились небо и земля, бушевал ураган. Он был колоссальным, клубящимся вихрем пыли и тьмы, но совершенно беззвучным, как немое кино. Он был единственным ориентиром в этом море скуки, магнитом, притягивающим взгляд.

И вот, поборов оцепенение, она сделала шаг. Затем еще один. С каждым движением ураган, казалось, становился чуть отчетливее, и в груди зарождалась слабая искра надежды. Но на третьем шаге случилось странное: пространство перед ней затрепетало, как нагретый воздух над асфальтом, и начало растягиваться. Земля под ногами удлинялась, как резина, бежевая пустота расползалась вширь, а яростный циклон — отступал, сохраняя дистанцию. Она замерла, а потом побежала — короткие, неуклюжие рывки в тяжелых туфлях. Чем быстрее она бежала, тем стремительнее расширялась пустота, отодвигая бурю в недостижимую даль. Он был маяком, который не вел к спасению, а лишь подчеркивал невозможность до него добраться.

Внезапно она споткнулась и упала. Лежа на спине, она смотрела в безжизненное небо и понимала, что оказалась в самом центре гигантского моря, только не водного, а сухого и пыльного, со дном из красной глины. Его границы были невидимы и определялись не берегами, а неумолимыми силами, втягивающими все обратно в центр. Побег был невозможен.

Она подняла руку и разжала пальцы. Катушка с марлей выпала на землю и покатилась, но недалеко. Пыльный клочок даже не шелохнулся. Она понимала, что если останется здесь еще на мгновение, то окончательно сольется с ландшафтом. Серая форма — с серой землей, кожа — с блеклым небом, а взгляд — с неподвижной марлей на катушке. Она сама станет частью этой «скукой массы», безликой и вечной. И это знание было страшнее любого урагана.

— Алиса! Просыпайся, дорогая!

Голос матери. Не снаружи, а здесь, внутри сна. Он пронзил тишину и обрубил ее порыв на корню. Мускулы тут же онемели, воля иссякла. Она замерла на месте, почувствовав, как трясина мгновенно твердеет, сковывая ее ноги по щиколотку, навсегда превращая в часть этого пейзажа. Она перестала бороться.

И от этого сдавливающего, окончательного чувства поражения — проснулась.

Девочка медленно открыла глаза. Её голубые глаза, ещё секунду назад видевшие бескрайнее бежевое поле, теперь с трудом различали знакомые трещинки на потолке. В полумраке на тёмной наволочке лежала прядь её волос цвета спелой пшеницы — неподвижная, в отличие от тех, что колыхались в ином мире.

Она провела ладонью по лицу, пытаясь стереть остатки сна, и ощутила на щеках влагу — следы слёз, которых она не помнила. Внутри всё ещё жило ощущение той яростной, безнадёжной борьбы, попытка бежать в тех нелепо больших ботинках, что вязли в растягивающейся глине. Она лежала неподвижно, пытаясь удержать в себе отголосок того тихого безумия, что наполняло её во сне.

Но реальность настойчиво стучалась в виски ровным гулом. Сегодня был понедельник. Уроки, домашние задания, серая форма. Очередной день, где не нужно было бороться с пустотой, потому что она была везде, просто принимая иные, более привычные формы.

Снаружи, в приоткрытую форточку, ворвался городской ветер — грубый, с примесью запахов бетона, бензина и утренней сырости. Он был резче, определённые того беззвучного урагана из сна. Но на мгновение Алисе снова показалось, что в его порыве сквозит отголосок той иной, всесокрушающей силы. Он дёрнул прядь её волос, заставив шевельнуться тонкие пряди на висках, — единственное настоящее движение, которое не требовало от неё безнадёжного бега.

— Алиса, я не буду повторять! Завтрак на столе! — снова позвала мать, и на этот раз в её голосе прозвучали стальные нотки, не терпящие возражений.

Кошмар растаял, как сахар на языке, заставляя позабыть каждую секунду своего сценария. Алиса с неохотой сбросила одеяло и потянулась к стулу, где аккуратно, почти с вызовом, была перекинута её школьная форма. Серая юбка и тёмный пиджак — унылая униформа, призванная стереть любую индивидуальность. Но Алиса вела с ней тихую войну. Сегодня она попыталась смягчить строгий силуэт ажурным чёрным поясом и парой старых, потрёпанных значков на лацкане пиджака — крошечным серебряным ветреным колокольчиком и стилизованным пером. Получалось нелепо и чуть вызывающе, но это было хоть какое-то напоминание о другой, возможной жизни. Она поймала своё отражение в зеркале — бледная девочка в унылой форме, с неспящими голубыми глазами.

Внизу, на кухне, пахло кофе и жареной яичницей. Воздух был густ от молчания, нарушаемого лишь мерным голосом диктора из теленовостей. Отец, Сергей Петрович, мужчина с мягкими, чуть усталыми чертами лица и проседью на висках, углублённый в экран, механически помешивал ложкой в чашке. Мама, Ирина Викторовна, — женщина с идеально собранными в тугой пучок каштановыми волосами и строгим взглядом серых глаз, — не отрываясь от утренней газеты, делала пометки на полях острым карандашом. Их ритуал был отлажен до автоматизма.

— Доброе утро, — тихо сказала Алиса, занимая своё место.