Ветер в терновнике

Новое начало

Из снов и забытых песен
Рожденный под крыльями пепла
Новой зарей рассветной
Поет…

Аэфир’аен тьерт — ветер в терновнике (аэфир — ветер жизни, дыхание мира; ’аен — изнутри, не путать с аэн — прощение; тьерт — терновник, дикая слива)

✦ ✦ ✦ ✦ ✦

Новое начало

Когда подошли к краю, у нее уже не было сил удивляться ни высоте обрыва, ни медленно перетекающим, как густой кисель, потокам расплавленного камня, ни красному мареву огня, серому горизонту с тучами полными пепла и тонущей в них бусине солнца. Оно тоже было красным, плавилось, каплей стекало в море, где вместо воды перекатывалось пламя.

Сделалось легче. Все легче. Дышать, говорить, думать. Голоса наконец отстали, потому что здесь никого не было, только она и Вейне. Лишь холод не отпускал и пить хотелось, а воды почти нет. Из-за нее, из-за Стеши. Это она флягу в руках не удержала, а Вейне принялся прощения просить, что не поймал. Сетовал, что он никудышный эльф: петь не умеет как следует, мечник из него аховый, стреляет хуже девчонки, и неуклюжий в добавок.

– Зато ты красивый, – вздыхала Стеша, воды было очень жаль, – косы плетешь хорошо и за…

– Да, задница – это самое главное.

Она рассмеялась. Впервые, как они вышли за ворота Морнфейрин.

– Я хотела сказать, замечательные баллады знаешь.

– Тогда в другой раз быстрее говори, чтоб глупости не успевали выскочить. А воды не жалей. Там дальше родник. Попить не сможем, а вот искупаться вполне. Только пахнуть будем странно. Зато вода с пузырьками и теплая.

Тепло бы не помешало. Воздух сухой, земля теплая и Вейне теплый, а Стеше было холодно. Она дрожала. Даже огонь внутри отказывался греть и был будто сам по себе.

Вейне так расписал пузырящийся шипучий ручей, что когда Стеша его увидела, разочаровалась. Вода в каменной выемке оказалась мутноватой и действительно странно пахла, а Вейне продолжал шутить, что столичные красотки платят много денег, чтоб купаться в таких ручьях.

– Идем, – уговаривал он, подталкивая к краю бурлящей чаши, – ты дрожишь, а там тепло.

Тепло Стеше становилось, только когда он обнимал всем телом и пел-шептал очередную балладу или просто рассказывал что-нибудь.

– Идем, ласточка, смотри, что у меня есть, – Вейне добыл из рюкзака два, изрядно измятых, но чистых кетлу. Таких просторных, что их с Вейне обоих можно было бы легко завернуть в одно.

Потом олго лежали в теплой воде. Стеша быстро привыкла к запаху, и он перестал беспокоить. От вьющейся по коже лозы вода немного светилась. Рука Вейне, которой он будто обнимал, почти не касаясь спины, лежала неподвижно, как и сам он, полуприкрыв глаза, дышал едва заметно и будто шевельнуться боялся. А внутри – желания, стянутые «спокойствием», как тающей на солнце корочкой льда. Лоза на коже, серебристо-голубая, с рыжевато-алыми листочками и бутонами, сияла всё ярче.

Стеша шевельнулась, коснувшись под водой его бедра, и «спокойствия» не стало совсем.

– Вейне, – попросила она, приподнимая голову, скользя руками по завиткам рисунка на его груди. Он поймал ее пальцы, коснулся губами, вздохнул, покачал головой.

– Поцелуя мне будет мало, а это… неправильно. Не торопись, свет мой. Ты согрелась? Я так, кажется, даже перегрелся, меня ящерки-наари за своего примут, осталось только хвост отрастить и свить гнездо в камнях.

"Гнездо" он как раз в камнях обустроил. Натянул полог на случай, если тучам вздумается насыпать пепла, постелил покрывало поверх упругого плотного мха, которого было полно возле чаши с горячим источником. Сами камни тоже были теплыми. Дал ей что-то поесть – она не помнила, что именно, и велел допить воду.

– Ничего, я не хочу, а если захочу, позовем тучку, – сказал Вейне, когда Стеша попыталась разделить жалкие несколько глотков, что остались.

Ему всегда было просто заполнить тишину словами. Он почти весь путь сюда говорил. Стеша тоже иногда говорила. О многом, но никогда от том, зачем просила сюда привести.

– Королевское ложе, ласточка. Пустишь? Или только принцессам можно?

…Улыбается. Кожа прозрачная, все венки на просвет, тлеют текучим пламенем. Так похоже на Ллориен, перед тем как... Волосы рыжие вперемешку с серебряными, как огненные сполохи, скользящие сквозь лунный свет. Глаза расколоты пополам – серое с золотым…

Она видела себя его глазами и слышала пламя, что горит в нем.

– Ты такая красивая, свет мой. Такая красивая…

Она молча опустилась на покрывало и свернулась в комочек, чтобы он лег рядом и обнял, затем повернулась, выскальзывая из шелка и прижалась губами к его груди там, где бешено стучало и дрожало струной.

– Вейле’ти…

Стеша не дала договорить, сама потянулась, как хотела когда-то, еще в Ведере, в доме дядюшки Тома, когда представляла, как Вейне войдет, а она… Он чуть отстранился, снова поймал руку, которая коснулась его лица.

Часть 1. Легенды. Глава 1

Заплетала волосы на заре,
Уходила с тайною на устах…
Песни Детей Весны

Помни зло, не делай добра.
Кодекс Отступников

Глава 1

Тесса устало прислонилась к стойке, из-за которой выглядывали бока дубовых бочонков с разливным квасом, сквашенем и молодым вином. Наконец можно было перевести дух.

Она специально погасила несколько светцов у выхода на кухню, чтоб посетителям в зале стало понятно, что пора по домам. А то как дождь пошел, набились, будто сельди в бочку.

Не такой там дождь был, чтобы до дома не добежать пару дворов. Зато грязи нанесли столько, что можно репу сеять, и почти каждый, входя, обязательно говорил: «А мы вот к вам, под крылышко. Ишь, зарядило».

Это таверна так называлась — «Под крылышком». Почти два года назад Тесса почти так же вошла сюда переждать непогоду. И осталась. Дождь давно уже закончился, но гости продолжали сидеть по углам. Им-то что, разбредутся кто домой, кто в снятые наверху комнаты, а Тессе еще зал убрать, рассортировать посуду и оставить памятки для завтрашней готовки, чтобы пришедшие утром судомойка и кухарка не ворчали.

— Говорят, над Горнилом недавно опять видели дракона. Огромный, страшный, темный, как смертный грех, — подражая сказителю, довольно громко завел Олец, местный прилипала, побирающийся по тавернам и за кружечку пересказывающий сплетни и байки проезжающим.

За столом, куда он подсел, ужинали двое книжников из Вендари. Их смешные шляпы лежали на краю одна на другой, напоминая древесные грибы.

— Я слышал, как вы, этен, пару дней назад говорили, что дракон был золотой, — перебил Олеца книжник постарше, седеющий, но еще крепкий мужчина.

— А на прошлой неделе в «Страннике», что синий. Помните, мэтр? — добавил его молодой сосед и поддел: — Вас послушать, этен, так тут, над Белкамнем, драконы косяками летают. Как же вы живете с таким страхом над головами?

— И летают! — выпучил глаза нахлебник. — Охотников на них нет. Темные твари.

— Охотники? — снова поддел молодой.

— Драконы же! — возмутился Олец и быстро хлебнул из кружки, которую брали вообще-то не ему, отбирать не стали, но вдруг передумают. Кто их знает, этих умников? Вдруг колдуны или дурнокровые отступники, охрани Единый.

Мужичонка вцепился в глиняные бока обеими руками, как за последнее спасение. Бросал жадные взгляды на тарелки, однако руками лезть не решался.

— В этом мире существует только один дракон и только один охотник на драконов, — сказал пожилой книжник. — Когда-нибудь они встретятся, и не останется никого.

— Как никого? — икнул слегка осоловевший Олец. — А мы?

— Здесь уже как повезет, милейший. Они могут сразиться и уничтожить друг друга или объединиться, и тогда не будет силы, способной им противостоять, а мир изменится безвозвратно. Откровения праведных. Пророчество Первого дня. Почитайте. Бывает полезно, — назидательно произнес мэтр и посмотрел на молодого коллегу. — Идемте, уже поздно, нам завтра в дорогу, лучше выспаться как следует.

Едва книжники повернулись к столу спинами, Олец цапнул с тарелки оставленный там кусок колбасы, быстро дохлебал из кружки и уже развернулся, чтобы дернуть к выходу, но Тесса была начеку.

Аскор, хранитель спокойствия в таверне «Под крылышком», сегодня отпросился раньше, еще до дождя, а хозяин и вовсе на два дня уехал к брату в Заселье. Так что, когда кухонные, закончив работу, ушли, Тесса осталась совсем одна. И за хозяина, и за вышибалу.

— Куда это вы собрались, этен, а платить кто будет? — нахмурилась она и специально встала так, чтобы пройдохе Олецу, не задев ее, к двери было не проскользнуть.

Несколько посетителей из своих, почуяв неладное, тут же заторопились на выход. Народ в Местечке тихий, скандалы «Под крылышком» если и случались, то с заезжими. Один — один и остался — тоже за свой ужин не рассчитался еще.

Тесса, к собственному стыду, почти сразу, как подала еду, забыла про него, настолько неподвижно гость просидел в углу весь вечер, так и не сняв с головы широкого, закрывающего лицо капюшона. Она даже не спрашивала, что принести, когда вооруженный двумя мечами чужак, южанин, если судить по одежде, сел за стол. Просто поставила, что на подносе было, а тот кивнул.

Деньги у Олеца имелись, в кошеле за пазухой на боку. Тесса видела, как он локоть прижал. Вопрос, хватит ли? Ко всему, Олец был из тех, что даже при полном кошеле норовят на дармовщинку поживиться.

— С вас четыре гроша за сегодняшний сквашень и еще полсребра за прошлый раз, — решительно сказала Тесса.

Ростом она была невысока, а так, уперев руки в бока, выглядела внушительнее. Полотенце из грубой ткани для протирки столов, особенно уже сыроватое, тоже вполне внушало уважение. Мало не покажется, если приложить.

Однако влетевший в зал с улицы запах свободы, отсутствие вышибалы и ударивший в голову без нормального ужина сквашень сотворили из трусоватого попрошайки героя-буяна.

— Посребра? — вскочил он.

Табурет бешеной козой ускакал в угол к засидевшемуся посетителю, где был остановлен ногой в хорошо ношеном, но крепком дорогом сапоге.

— И четыре гроша, — твердо добавила Тесса, хотя Олец был выше ее на полголовы.

Глава 2

Прошло несколько дней. Пугающий незнакомец, вопреки обещанию, не появился в «Под крылышком». И Тесса почти успокоилась.

Почти, потому что ей начало казаться, что за ней наблюдают. Не всё время. Изредка. По вечерам, если Тессе случалось задержаться допоздна. А чаще всего рано утром, когда шла на работу. Она снимала «половину» дома с отдельным входом у хозяина «Под крылышком», этена Амуса Сорца. Теперь всякий раз, едва Тесса выходила за калитку и огибала дом, сердце сжималось в ожидании.

Вот сейчас… Сейчас она почувствует лопатками взгляд, от которого тут же захочется замереть и сделаться меньше мышонка.

Но сегодня обошлось.

С чего Тесса взяла, что таинственный утренний наблюдатель не кто иной, как странный гость? Потому, что кусочек тропки, по которой Тесса пробегала, чтобы выйти на улицу, хорошо был виден из окна дома Олеца, где поселился чужак.

А вечером… Мало ли кто таращится? Она девушка миловидная и свободная. Это местных повес вдовий черный шнурок в волосах отпугивал, а приезжие, да еще если охотники на чешуйниц, ее «семейное» положение в расчет не брали.

Один как-то поделился, получив перед откровением тем самым полотенцем для протирания столов по длинным рукам, что в краю Ллоэтин, откуда он родом, работающие по тавернам вдовушки никогда не прочь развлечь гостя в его комнате. Не даром, разумеется.

— У нас тут приличное место, этен, — поиграл мышцами под сидящей внатяг рубахой тут же подошедший Аскор. — За цыпочками в «Баюна» идите или в «Странник».

Тесса назвала себя вдовой давно и специально. Это значительно упрощало жизнь. Легче было объяснить, отчего молодая этени путешествует одна по такому опасному краю, как Каллента́р. Так что все в Местечке едва не с первого дня знали, что мужа этени Терн, охотника на чешуйниц, выпили пустые на оборке Горнила, а потом и поселение пожгли, увязавшись за уцелевшими охотниками.

Также знали, что этени Терн боится открытого огня, потому работает только в зале. Вообще-то хозяин «Под крылышком» искал не служанку-подавальщицу, а помощницу кухарки. Но так ему Тесса глянулась, что взял, а тогдашнюю подавальщицу определил кухарке.

Еще не войдя в кухню, Тесса услышала сначала звук разлетающихся по полу черепков, а следом гневную тираду в неподражаемом ворчливом исполнении этени Польны Цихис про косоруких девок, у которых только гульки и блуд на уме.

— Дома будешь про охальников с бренчалками мечтать! — продолжала разоряться кухарка, пышная невысокая женщина засредних лет.

— А сами-то? — язвительно отвечал звонкий голосок молоденькой помощницы и судомойки Ма́ленки, той самой подавальщицы, которую заменила Тесса. — Зарумянились до локтей и кофий прозевали, когда хозяин про барда сказал. Всю плиту залило.

На молчаливый Тессин вопрос хозяин таверны, меланхолично протирающий и без того натертый медный поднос, закатил глаза в потолок и загадочно добавил:

— Женщины… Сначала просят, а потом нос воротят.

Ага. Кажется, хозяин внял уговорам и пригласил музыканта.

После дождливого вечера, когда Тесса закрыла «Под крылышком» глубоко за полночь, народа приходило совсем мало, и кухарка, пересчитывая недельное жалование, ворчала, что так и ноги протянуть можно.

— В «Баюне» что ни день полный зал, а у нас? А всё потому, что там то на гудках, то на лютнях, то, прости Единый, на кейтаре этой. И поют разное. Частушки задорные, героическое всякое и про любови, — ворчала она, а сама исподлобья на этена Амуса зырк.

Кухарка приходилась хозяину свояченицей, родственницей упокойной жены, и частенько позволяла себе раздавать советы. Обычно этен кивал, но делал по-своему, а тут послушал.

— Что не так? — уточнила Тесса. — Чего они буянят?

— Сказал, что когда народ барда слушать набежит, им не до песен будет, и велел выбирать, кому за кухней смотреть, а кому в зал идти тебе в помощь.

— А вот и нет! — в дверях появилась раскрасневшаяся от плиты возмущенная Польна. — Бард не тот.

— Почему не тот? Тот, — уверенно сказал хозяин. — Как вы и мечтали, этени Цихис, с кейтарой. Вы еще этак руками интересно изображали, будто охотники, когда хвалятся, каких жирных чешуйниц добыли или какие красивые… у красивых девок бывают.

— И куда же мы этого барда денем? Не поместится, — сказала Тесса и окинула взглядом небольшой зал. Привычный, уютный, родной даже, ведь здесь она больше времени проводила, чем в где.

Столов плотно. Вынести один? Например тот, где южанин сидел?

— Да хоть у стойки посадим, — не видя проблемы отозвался этен Сорц. — Или у камина. Табуретку ему повыше дадим и пусть брякает. Поместится. Не дракон.

— С ума все посходили с этим драконом. Главное, всякий раз у него крылья всё ширше, и он то черный, то синий, то золотой, то в крапки. Как там эти крапки вообще разглядеть можно? — ворчала Польна, косясь через плечо в кухню, откуда тянуло овощной поджаркой.

— Про дракона — это старая байка, про Безумного барда интереснее, — высунулась из-за широкой кухаркиной спины помощница Ма́ленка. — Будто где начинают про дракона говорить, там сразу же объявляется Безумный бард и…

— И? — поиграл рыжеватыми бровями хозяин.

Глава 3

Бард был рыжий и тонкий, с островатыми ушами, выглядывающими из чуть вьющихся волос.

— Гляньте-ка, какой птах, — наседкой кудахтала Польна, — принарядился, как на праздный день, едва не скрипит. И на нашу этени Терн похож, будто братец меньший.

Тесса даже косынку, которую всегда носила в зале, на уши натянула, хотя прежде ей и в голову не приходило эти самые уши прятать. Остренькие. У половины Белкамня такие. Да что там, у половины жителей Земель Тинта. Древние эльве не чурались человечьих дев, вот и намешалось крови.

А уши всё равно хотелось спрятать. Эхо далекой памяти всегда нагоняло без предупреждения, будоражило спящее внутри пламя, тревожило.

«Тьфу, гнусь эльфья», — говорил, кашляя и хрипя, приютский сторож, вытащивший ее, ребенка, из огня и в дыму не разобравший, что тащит смеска, а не человечье дитя.

Разглядел бы — бросил?

Догорал приют, суетились нянечки и наставницы, одна из них уводила, подталкивала к телеге, где уже сидели другие дети, а Тессина голова вжималась в плечи, чтобы спрятать в растрепавшихся волосах торчащие кончики ушей — первый признак старшей крови.

Не память, а расстройство одно.

Голос у барда, несмотря на неказистый вид, оказался звонкий, и кейтара, горячо порицаемая кухаркой за формы и так же горячо любимая за звучание, была неплоха. Парень уже слегка подустал, ему дали отдохнуть, поднесли кружку подогретого вина. Горло смочить и чтоб веселее игралось.

В зале было не то чтобы битком, но столов пустых не осталось. Кроме одного. Удивительное дело, но с вечера, когда Олец устроил свару, никто за этот стол так ни разу и не сел, будто не замечали.

Удивительнее всего сегодня. Вон Амус еще табуреток из сарая приволок, чтобы всех рассадить, а в угол даже не глянул. Тоже не видит, что там пусто? Да и сама Тесса уже сколько раз собиралась сказать про свободные места и тут же отвлекалась, забывала, вспоминала только, когда взгляд случайно падал в зачарованный угол.

«Правда, почаровал, что ли? Еще не хватало», — подумала она. Жрец «Под крылышком» редко, но бывает. Заметит — у Амуса проблемы будут.

Дар не грех, грех дар храму не отдать. Чаровник либо на службе Единого, либо отступник, а пришелец в капюшоне никак на служителя не походил.

— Добрый вечер, этени Тесс.

И голос, и его хозяин, по-прежнему прячущий лицо в капюшоне, оказались рядом как-то вдруг.

Тесса вздрогнула.

Пустые кружки, которые она несла к стойке, гусиной стайкой побежали к краю накренившегося подноса. Гость поймал поднос, подцепив пальцем за ребро, но одна самая шустрая кружка успела спрыгнуть на пол, брызнув черепками по полу и ногам.

— Опять я вас напугал, — сокрушенно улыбаясь, произнес южанин.

Улыбка пряталась там же, в тени капюшона, невидимая. Голос выдавал. У всех, если улыбаться, голос звучит иначе. Голос незнакомца был похож на балованного домашнего кота, который знает, что виноват, повинился, но не раскаялся.

А битье посуды незамеченным не прошло. Вышибала Аскор что-то вполголоса втолковывал разошедшимся спорщикам в другой части зала, придерживая обоих за плечи, и только глянул в сторону Тессы, потому хозяин подошел сам.

Южанин тут же повторил про добрый вечер.

— Людно у вас «Под крылышком» сегодня, уважаемый этен Сорц, — добавил он, все еще придерживая поднос.

— Людно, — согласился Амус. — Кружку чего-нибудь у стойки могу предложить, а присесть, прощения просим, уже некуда.

— Как некуда? А в тот угол нельзя присесть? Там никого. А этени Тесс мне принесет что-нибудь на свой вкус, как в прошлый раз.

— Сам принесу, — вдруг заявил хозяин, прекратив таращиться на волшебный пустой стол, — присядьте, уважаемый.

Отобрал поднос, а Тессу услал за стойку, по кружкам разливать и там же подавать прикуски к напиткам.

К лучшему. Плечи уже начинали ныть от тяжелых подносов, а подвыпившие посетители так и норовили то за руку схватить, то щипнуть, за что попадется.

Уходя, Тесса не удержалась, обернулась, хоть сердце прыгало, и ладоням было не жарко даже, горячо. Страшно? И страшно тоже.

Южанин расположился в облюбованном углу. Снял со спины ножны с парой узких мечей, собирался повесить на спинку стула, но так с ними в руке и замер, словно почувствовал Тессин взгляд.

Она тут же отвернулась, за стойку бросилась, как в укрытие. Дальше смотрела только на кружки, что подставляла под носики бочонков.

Прав оказался хозяин Амус, не до песен было. Но та, что после перерыва затянул бард, заставила поднять голову, оставив работу.

— Когда зацветет терновник, ты выйдешь ко мне босая*, — старательно выплетал голосом рыжеволосый парень.

Скользили, прижимались к порожкам пальцы, задевали струны и ду́ши. Притухший огонь в камине, разведенный не для тепла, для уюта, бросал блики на темный кейтарный гриф, а Тессе чудилась зябкая молодая весенняя ночь, кромка леса в зеленоватой поволоке, танцующий на поленьях костер, щемящая дымная горечь, сумерки. И снова тревожно сжималось в груди, будто что-то вот-вот…

Глава 4

Тесса стояла в длинной очереди и передавала ведра. Руки горели — она почти стерла ладони ручками. Лезли в глаза и прилипали к взмокшему лицу волосы, которые она распустила, а обратно не собрала.

Выдохнуть, взять, перенести вес тела на другую ногу, вдохнуть, передать…

Опять плюхнуло. В ботинке и так давно мокро. Мелочь. Тессу настырно грызло кое-что гораздо беспокойнее лезущих в лицо волос или мокрых ног — вина. А вдруг это она причина того, что огонь никак не удается сдержать? Свой дар удержала, но пламя всегда найдет выход.

Одна за другой свечами вспыхнули яблони соседних подворий, к каждому из которых — такие же цепочки с ведрами. Самые сильные мужчины и вышибала Аскор с хозяином Амусом в том числе у колодцев или копают канавы вокруг горящего подворья. Самые быстрые носят опустевшие ведра, остальные в цепочках, передают.

Тесса даже не знала, на которую из крыш, соседних с горящим домом, льют воду из прошедших через ее руки ведер. Хоть и светло было от огня, но резкие тени сбивали с толку, мешали. Она и не смотрела.

Как оказалась в цепочке — помнилось обрывками.

После воплей Олеца почти все сразу же бросились наружу, опрокидывая табуретки. Самого Олеца чуть не придавили в дверях. Там на несколько минут образовалась толчея, но желавшие выйти быстро втянулись в проем. Осталась лежать на стойке брошенная кейтара, исчезли ножны со спинки стула в углу, мелькнул и пропал в кутерьме силуэт в капюшоне.

Тесса стояла на пороге таверны, вдавливая ногти в ладони. Над крышами в небо било светом, будто там солнце всходило. По улице бежали люди с ведрами, прогромыхала уставленная бочками телега. Ветер носил в воздухе пепельные хлопья. Кричали.

Помятый в дверях Олец шумно хлебал воду. Черпал ладонью из висящего на стене рядом со входом умывальника.

— Где горит? — спросил у него стоящий позади Тессы Амус.

— У Берса-суконщика. Сначала склад, потом и дом занялся, не успели водой отлить. Послали гонцов за нашим храмовником в Белкамень, и в Серополье на всякий, но кажись, даже наш не успеет.

— Это смотря для чего, — мрачно отозвался хозяин. — Заслон огню поставить может и нет, а для прочего…

— Единый охрани! — воскликнула кухарка. — А Берсовы домашние? — Жена на сносях и детки малые совсем…

Польна дрожала голосом и нервно комкала в руках передник.

— Закрываем, — твердо сказал хозяин. — Вы, этени Цихис, с Маленкой и Тессой по домам, здесь утром разберем, а там… Нечего вам в давке делать. Аскор со мной.

Но Тесса увязалась следом.

— Вы куда это, этени Терн? Не страшно?

— Страшно. Но я могу… ведра подавать.

Ее запинающийся язык и бледный вид хозяин точно списал на страх перед огнем, но гнать не стал. Кажется это он нашел ей место в одной из цепочек и ушел. Тесса не могла поступить иначе. Просто не могла.

Сбивалось дыхание. Плечи ломило от напряжения. Но как ни странно, здесь, вблизи от пожарища, ее внутренний огонь был поко́рен. Выходит, дело не в даре, а в том, кто его взбудоражил? В… охотнике?

Сначала Тесса гадала, отчего Безумный бард, которому внезапно понадобилось, чтобы она коснулась кейтары, так быстро ушел. А вдруг он ждал, чтобы Тесса коснулась вовсе не струн, а его руки, лежащей на струнах? И что было бы, если бы она…

Лучше не думать.

Выдохнуть, взять, перенести вес тела на другую ногу, вдохнуть, передать…

Ведро так и осталось у Тессы в руках, разом потяжелев на порядок, и она опустила его на землю, как сделал человек впереди нее. Парень. Молодой совсем. Она только сейчас разглядела, что молодой. Волосы взмокли, лицо красное.

— Разойдись! — закричали откуда-то впереди, у самого дома суконщика, где работал, организуя добровольных помощников, пожарный отряд. У них вроде даже свой служитель был с даром и благословением от храма.

Шумно обрушилось, полыхнуло ярче, роем ударили вверх искры.

— Склад, — сказали позади.

Больше не передавали ведер. Соседние дома обезопасили, а с домом Берса уже ничего сделать было нельзя, так сильно горело.

«Ничего сделать нельзя, нельзя ничего делать», — повторяла про себя Тесса, но ноги как заведенные несли ближе к плотному полукольцу стоящих людей с одинаково расцвеченными пламенем лицами и с выражением беспомощности на них.

Молчали. Выл, пожирая отданную на откуп добычу, огонь.

И тут тишину разбил надрывный, полный отчаяния, женский голос.

— Верта-а-а! Верта моя-а-а! Где моя Верта-а-а?!

К полыхающему крыльцу бросилась простоволосая фигура, но ее удержали. Женщина забилась в руках, упала на колени, выворачиваясь и выгибаясь. Всем своим телом с проступающим под просторным платьем животом она тянулась к дому и уже просто выла.

«Ничего сделать нельзя, — мучительно шевелила губами Тесса, глядя в пламя. — Нельзя».

Горячее и жаркое придвинулось рывком. Миг — и она увидела наверху, куда уже никак не попасть, сжавшуюся в комок в углу под кроватью фигурку шестилетней дочери суконщика. И одновременно — себя, так же забившуюся и полузадохнувшуюся в дыму под кроватью на втором этаже спальни горящего приюта, в котором росла.

Глава 5

Рассвет Тесса встретила в подлеске. Нашла среди молодого подроста выемку, легла на прошлогодние листья, подложив под голову рюкзак, и, накрывшись с головой плащом, прикрыла саднящие веки. Огонь не мог ей навредить, а дым и копоть — штуки неприятные. В горле все еще першило.

Она рассчитывала немного поспать, пока солнце окончательно не встанет. По лесу лучше идти днем, тут полно мелких оврагов и ям, можно наткнуться на диких псов, плохо видящих на свету и потому трусоватых, но опасных в темноте. Тем более что ночью они не ходят по одиночке.

Но едва закрыла глаза…

Замершие рядом с пожарищем люди с алыми бликами отраженного в их зрачках огня. Восхищение, смешанное с ужасом.

Кто-то сказал: «Ведьма», а еще — «Отступница». Потом, когда Тесса пробиралась прочь в своей нехитрой маскировке.

Как быстро они справились с собой и пришли к ее дому? Привели ли жреца? Был ли среди них чужак с мечами, так искусно заморочивший Тессу песнями и музыкой, что она едва сама ему не сдалась? Лучше бы был. Это значило, что он тоже не заметил, как она сбежала с места пожара.

Ведь наблюдал. И долго. Может, и пожар устроил нарочно, чтобы ее выманить. Олец поджигал, подловатый мужичонка на всякое способен, а южанин отвлекал, пока разошлось…

А ребенок? Такое не подстроишь. Для такого нужно вообще сердца не иметь. И быть полностью уверенным, что Тесса бросится помогать, отозвавшись на материнскую боль. Тогда выходит, они знают о…

Сердце забилось в горле пичугой, ноги дернулись вскочить и бежать как можно скорее к месту схрона.

Нет, это просто нервная ночь и усталость, кейтара и ее струны, песня о крыльях, доме и прошлом, голос, от которого пустота в душе превращается в залитую огнем, полную пепла бездну Темного горнила, где Тесса стала той, кем должна была.

Никто. Не. Знает.

Тогда почему так страшно?

«Энрае́’инне, вейле…» Не бойся, птичка…

Голос прозвучал так, будто южанин прошептал слова мертвого языка прямо на ухо. Следом раздался шорох. Тесса вскочила, всем телом разворачиваясь в сторону звука, и направляя туда же руки раскрытыми ладонями вперед, готовая воспользоваться единственным оружием, которым владела, — пламенем.

Качнулись ветки торчащего рядом низкого деревца. Светло-серая пичужка с рыжеватым хвостом, острым клювиком и глазами-бисеринками, потопталась, устраиваясь, повертела головой, пискнула.

Соловей.

— Таа́н’эльвен, — едва слышно прошептала Тесса, опуская руки и отсылая готовое сорваться пламя.

Птица склонила головку, будто прислушивалась, а потом проскнула прочь.

Только огонь отзывался ей без слов, и еще ветер. Особенно ранней весной, когда по оврагам и в тени еще прячется снег, а настырная зелень уже лезет изо всех щелей. Когда лес в изумрудной дымке, и рано утром у неба особенный цвет, как у моря в Вендаре, на старом диком пляже, к которому почти не подобраться.

Там, у самой кромки воды, плотно слежавшийся тонкими слоями бледно-золотой песок, словно чьи-то волосы, а вода лазурно-голубая, и сквозь нее просвечивают поросшие пушистым мхом, водорослями и ракушками мраморные обломки древних. Такие же мраморные осколки кое-где торчат из песка, будто чьи-то тянущиеся в небо пальцы.

У южанина были такие же. Рука шевельнулась, струны вздрогнули, рождая внутри корпуса кейтары не то вздох, не то стон, пальцы потянулись к Тессе. На раскрытой ладони, в бисеринках невесть откуда взявшихся песчинок, лежала золотистая жемчужина.

— Подарок, — шепнул ветер с горько-сладким запахом моря, пробрался в волосы, дунул в лицо, замер на губах и растаял.

Вокруг жемчужины по ладони прыгала сотканная из призрачно голубоватых воздушных струек птичка. Пискнула и рассыпалась брызгами.

— Эльвине́, вейлери́н.

Тесса отпрянула, вздрогнула и пошатнулась.

Уснуть не уснула, а сидя задремала. На минуту? Час? Стало светлее.

Потерла глаза и ноющие от усталости виски. Не выйдет поспать, значит лучше подняться и идти дальше.

Переплела растрепавшуюся косу, связала узлом, спрятала под широким платком на манер кочевников из предгорий, подняла рюкзак и прислушалась, отыскивая внутри себя… маяк.

Ощущение было похоже на пульс или еще одно сердце сразу под собственным. Не удивительно, ведь это, другое сердце, тоже было ее. Именно для того, чтобы это другое сердце получило когда-нибудь шанс на жизнь, должна жить Тесса. Это самое главное. Биение всегда, где бы и как далеко от него она ни находилась, всегда указывало путь навстречу.

Тесса встряхнулась, прогоняя остатки дремы и странного сна, и, совершенно не боясь заплутать, направилась вперед.

Через лес Тесса ходила лишь однажды, но так глубоко не забиралась.

Вокруг было довольно спокойно, однако не покидало чувство, что за ней наблюдают, невидимо и неслышно следуя позади на некотором отдалении, а иногда, удивительное дело, забегая вперед. И ветер шутки шутил. В скрипе ветвей и шелесте листьев, даже в шуме ее собственных шагов, которые ветер разносил по лесу, Тессе нет-нет да и мерещились шепотки и едва слышное гудение, как от сквозняка или… струны.

Глава 6

Тесса проснулась от щекотки и от взгляда. Открыла глаза и тут же прищурилась. Ветки, что она вчера уложила на шалаш поверх более старых, расползлись, в прореху пролез солнечный луч. Он и щекотал. А смотрела птица.

Смотрела-подглядывала, и взгляд был не птичий совсем.

Тесса шевельнулась. Серая наблюдательница сорвалась прочь. Ветки под крошечным тельцем вздрогнули, едва-едва, но этого хватило, чтобы и так ослабший шнурок развязался, а букет свалился Тессе на лоб.

Проспала. Хотела встать вместе с солнцем, а теперь даже если поспешить — выйти к степи до полудня не получится. Вот она и не стала спешить. Просто встала. Собрала рассыпавшийся букет, дунула на лепестки, и те стыдливо забились по углам и в слежавшуюся траву.

Колючая разлапистая ветка, которой Тесса закрывала вход в шалаш, стояла как-то не так. Или так? Могла и забыть, и не заметить, как именно закрывала.

Угли в ямке костра изошли на пепел, а пепел промок от росы и выглядел неопрятно. Смысла разводить огонь снова не было, хотя хворост, который Тесса вчера вроде как весь использовала, еще был. Тоже не заметила?

Трава на полянке кое-где расправилась за ночь, даже у кострища, а у шалаша все еще лежала, будто кто-то тут сидел. Или стоял. Вон и вмятины… От рюкзака. Сама же из шалаша вышла и рюкзак туда поставила, а теперь подняла и удивляется. Так всего бояться, можно и себя забыть.

Рюкзак был уже на плече, а в руках фляга с испорченной водой. Даже умываться ею не хотелось. Тесса вылила остатки в кострище. Окинула взглядом гостеприимную полянку, прислушалась и пошла чуть в сторону от направления, куда тянул «маячок».

Если ей не показалось, впереди ручей. Или родник. Должна же была откуда-то взяться болотная трава в шалаше, да и огненный дар не особенно воду любил, ерошился. Другого слова, чтобы описать ощущения, у Тессы не было.

Пить уже хотелось ощутимо. И вымыться, если получится.

Нога вдруг ушла вниз. Тесса приземлилась, едва не прикусив язык, и чуть съехала вниз по небольшому склону, с хрустом протаранив кустарник.

Ныл ушибленный копчик. Рюкзак, подпрыгнув, приложил по лопаткам. Платок сполз, и в волосы набилось листьев. Стало вдруг смешно.

Ну и ходок. Шуму наделала — на другом краю мира слышно. Зато теперь к ручью, который действительно был впереди, в низинке, целая тропа.

Ветки кустов качнулись, выпрямляясь, а за ними… Глаза!

Сердце камнем сжалось, оборвавшись. Тесса вскочила, едва снова не упав, запутавшись в длинной стелющейся траве…

Трусливый дракон. Именно так себя Тесса обозвала, когда с минуту простояла, трясясь, но никто так и не выскочил ее хватать. А потом осмелилась подойти и увидела, что это лишь старая паутина и запутавшиеся в ней жучиные крылья. Только пока стояла, вспомнила, что когда вытащила рюкзак из шалаша, трава там, куда она его поставила, уже была примятой.

К ручью спустилась осторожно и оглядываясь.

Прозрачная вода горбатилась, перекатываясь через ветки и камни, дно было чистым — быстрое течение уносило мелкий сор, не давая ему осесть.

Тесса сразу заметила место, где резали травяные перья для шалаша. Там же обнаружился удобный песчаный спуск к воде. И… новая находка.

Плоская вместительная фляга в кожаной оплетке на ремне, чтобы носить, застегнув на поясе. Зацепилась этим ремнем за упавшую в ручей тяжелую ветку, наполнилась водой и так и лежала на дне. Хорошая штука. Гораздо удобнее той, что была у Тессы. Как удачно. Теперь не придется переживать, что может не хватить воды, когда она пойдет обратно от Горнила.

Хорошенько прополоскала обе фляги. Свою и найденную. Набрала свежей воды в обе. Напилась из горсти. Подумала и принялась раздеваться.

Ручей был неглубокий, вода едва закрывала колени. Тесса присела, чтобы было удобнее плескать на себя. Забыла подвязать волосы, и коса мгновенно вымокла, расползлась по спине, и расплевшиеся от быстрой воды пряди гладили по бокам, прямо как чьи-то осторожные пальцы. Тут же вспомнился сон про купание в туманной реке и незримого наблюдателя. Сделалось маятно, будто внутри струна гудит, самая низкая. И ощущение, что смотрит кто-то, тоже было. Точь-в-точь как во сне.

Взгляд заметался по склонам по обеим сторонам ручья. На тянущейся к воде гибкой ветке сидела серая птичка. Острый клювик, глазки-бусинки.

Ветер качнул ветку и птичку, прошелся по мокрым Тессиным плечам, как погладил.

Тесса покрылась пупырками, выскочила из воды, прикрываясь руками, будто на нее и правда тут, кроме птиц, кто-то смотреть мог. Одевалась торопливо, путалась в штанинах и рукавах. Мешалась мокрая коса, которую бы высушить… Минутное дело, но одеться Тессе казалось нужнее.

— Задница, — вырвалось у нее, когда шнурок на ботинке лопнул.

Гулкая струна внутри тоже лопнула или просто стихла, словно ее пальцем прижали, а вместо нее эхо и… смех. И ее, и не ее одновременно. Такой же щекотный, как луч, что разбудил.

Но как же с ботинком быть? Промаялась, пытаясь зашнуровать двумя обрывками, но только опять ругалась.

Стоило остаться одной и начудить, «задницы» и на людском наречии, и на том, на котором никто не говорил, сыпались, как горох из мешка. В таверне она себе такого не позволяла, там она была порядочная вдова этени Терн, а не беглянка Тесса, Тессхаллен, если совсем уж по-честному. Потому…

Глава 7

Новое солнце Тесса встретила на краю степи почти так же, как и провожала вчерашнее — опираясь на камень.

Позади была ночь, пустынная степь, залитые лунным светом травы и камни, отбрасывающие густые черные тени, которые казались живыми из-за шевелящейся под порывами ветра травы. Соль на камнях серебрилась, поверх выступали бисерные капли росы и блестели алмазами.

Синий свет, жемчужные нити тумана вдоль горизонта. Миражи. На один из них Тесса как раз смотрела.

Рассвет делил мир на верх и низ, щедро разбавляя тьму. Солнечный диск, как перегруженная ладья с алыми парусами, вплывал выше, а на фоне играющего перламутром полукруга складывался из теней и воздушных вихрей силуэт идущего человека. Тонкие перья облаков за его спиной были похожи на развернутые крылья. Одно, окрашиваясь в оранжевый и розовый, вытягивалось в сторону Горнила, второе, серебристо-голубое, таяло. Да и сам силуэт тоже таял. Делаясь прозрачнее, чем выше поднималось солнце.

Пусть. Пусть совсем пропадет. И так тревожно на душе. Почти так же тревожно, как от песен Безумного барда.

— Хаэлле́ ане́ сит’фиелле́*, Тессхален. Свет и Явь, — поприветствовала она сама себя и новый день, отпила воды из найденной фляги.

Та вода, что была в ее собственной фляге, нагрелась, а в этой осталась холодной и все еще пахла лесом, ручьем и немного ветреницей.

Связь, соединяющая Тессу со спрятанным среди скал Горнила сокровищем, стала сильнее и словно двоилась. Или, скорее, отбрасывала тень в сторону солнца, такую же зыбкую, как растаявший мираж. Вместо силуэта осталось только дрожащее марево да конус поднятого порывом пыльного смерча.

Впереди расстилались белые горбы постоянно движущегося песка. Здесь даже травы не было, только скалы и песок. Из-под него иногда показывались остатки каменных построек. Когда-то давно, до того как Хранители огненной звездой пали с небес, оставив на теле мира две раскаленные язвы, здесь находился большой торговый поселок.

Чем торговали? Юными девами-тинт. Сумеречные элле, элтаре**, как и их светлые собратья, любили окружать себя молоденькими наложницами из числа людей. Собственная мать Тессы была рабыней в Чертоге отца, младшего наследника Владыки светлых, а стала его женой.

Однажды Тессе захотелось посмотреть на вечный город. Она даже добралась до огромной, попирающей небеса стены, которой старшая кровь отгородили свои земли от остального мира, но так и не пересекла эту границу.

Это было не ее место. Близкое, но не ее.

В памяти сохранился другой город. Древний, полузаброшенный, но оживающий, он иногда приходил во сне.

Коридоры с витражными окнами по краям, мраморные лестницы, достойные королей, величественные башни и огромный зал для торжеств с пустым троном. И тут же кухня, сад, где соседствовали цветы и овощи. Огромное сухое древо со статуей основателя, которую многие считали изваянием Единого, место упокоения с мраморными обелисками, небольшой храм. И чувство безысходности.

Туда Тессе не хотелось никогда. Она даже не стала искать это место. С нее довольно было бездны, которую она ощутила на Мраморном берегу Вендара.

Ноги шагали по песку, сначала проваливаясь по щиколотку, потом до ступни, а потом перестали. Оборка. Пласты спекшегося, как слоеный пирог, песка с острыми краями, камни, мертвая земля, больше похожая на пепел, чем на землю, выстреливающие из щелей горячие родники, костяные кусты, чешуйницы.

Солнца из-за горячего марева и бродящих высоко в небе серых пепельных туч почти не видно. Над центром Горнила воздух дрожит мыльным пузырем. Здесь, на оборке, он раскаленный, в центре — обжигающе ледяной. Так чувствует живое тело.

А еще это тело чувствует усталость, жажду, хочет есть и, пожалуй, спать. На еще один выворачивающий душу закат Тесса решила не смотреть, отвернулась к нему спиной и ящеркой забралась в расщелину под камнем, в тени которого остановилась.

Внутри оказалось достаточно просторно, чтобы сидеть или лечь, вытянувшись в полный рост. Смеркалось, прыгать через трещины оборки в сумерках — ноги переломать, а драконом оборачиваться рано. Она уже в прошлый раз полетала, до сих пор болтают.

Тесса не позволяла себе быть крылатой дольше нескольких часов, начинала терять себя, чувствовала, что растворяется. Будто ей чего-то не хватало, чтобы оставаться собой в любом облике. К тому же самая важная причина не покидать землю надолго находилась внизу.

Сокровище нуждалось в защите и тепле, которое обеспечивал жар Горнила. Когда Тесса заберет его, температуру придется поддерживать даром, а значит — долгое время держаться подальше от людей, пока не найдется новое подходящее место или пока о ней не забудут здесь, в крае Каллентар. Можно податься в сторону Гиблой Стены. Там нет обитаемых поселений, но есть брошенные, все еще хорошо сохранившиеся. Она жила одна раньше, проживет и сейчас.

Тесса закрыла глаза. Мышцы ныли, хотелось свернуться клубком и чтобы кто-то спрятал от мира, как она прячет свое сокровище, но только повернулась на бок, сунув руку под сложенное вместо подушки одеяло. Еще хотелось, чтобы приснился ручей и взгляд, рисунок ягодным соком. Но приснилась кухня во дворце старого города, быстрые руки кухарки, собирающей снедь в кульки. Только руки, лица Тесса не видела.

— А надо далеко, — говорила кухарка сочным теплым голосом, отвечая кому-то невидимому. — Чуду рядом с обычными жить нельзя. Привыкнут, и будет не чудо, а суп с фасолью. Пока голодный — счастье, а если каждый день ешь, так и не в радость. Некоторые уже и спасибо забывают сказать.

Глава 8

Эсморн.* Храм Единого

Наверху затихал хорал. Особое строение стен позволяло слышать воззвание, в каком бы уголке храма ты ни находился. Так что даже прислужники в кладовках и новопринятые в кельях смирения могли слышать, как возносятся к небу молитвы, и преклонить колени.

У Эредара** была своя причина преклонить колени, пусть даже это была не совсем молитва. Он почти лежал, касаясь лбом каменных плит и вытянув руки, одна ладонь вниз, к полу, другая вверх. Отдаю и принимаю. Кончики пальцев тянулись к основанию чаши, в которой, как жемчужина в ракушке, покоилось Сердце Ана — источающий сияние каменный шар. Свет стекал через край и таял, не достигая пола.

Это был очень старый храм. Изображение Его Серпа на плитах Зала Скорби почти стерлось, но Эредар знал, что под его коленями сейчас находится Рукоять, а Серп, выныривая с правой стороны, от плеча, как круто изогнутое острое крыло, огибает чашу. Это было символично. Ведь Эредар, если разобраться, и был такой рукоятью. Рукой возмездия, в которую Единый вложил свою силу и помог выжить в пекле Горнила.

Эредар выжил не один, но именно он нес Сердце Ана, прижимая к своей груди, как дитя. Прочие, те, кто еще раньше не превратился в лишенных жизни, вечно горящих чудовищ, не могли коснуться Сердца. Их пальцы находили лишь пустоту, хотя глаза видели иное. Они удивлялись и пробовали снова, словно дети, которые пытаются поймать отраженную в озере луну. Будто мало им было силы, которую они обрели, и той, что имели от рождения.

У Эредара была своя собственная сила, отличная от других. Он довольно долго ее скрывал, пока, как идиот, не попался поборникам чистоты крови, когда пытался продать скупщику чудес заряженный накопитель. Хотел подружке праздник устроить.

Звали тогда Эредара иначе, и лет ему было совсем ничего. Особенно в пересчете на век детей старшей крови, которой в Эредаре оказалось больше половины. Мать-полукровка и отец-элтаре, сумеречный. Он тогда знать не знал, конечно, потом узнал, когда попал в обитель.

До обители была яма, куда его бросили, вырезав на коже запирающие знаки и залив их особым сплавом серебра и аэрвелна, мертвого металла, который мешал отпустить дар. В яме Эредар провел несколько суток, потом его вымыли и отвели посмотреть представление.

На главной городской площади Ведере прилюдно казнили огнепоклонника, порченого тьмой Янэ. Казнили страшно и долго. Огнем и железом.

Толпа на площади выла и кричала, а жрец Единого завывал с помоста, заглушая визгливым голосом и жертву, и толпу.

— Люди искали смерти, но не нашли ее; пожелали умереть, но смерть убежала от них. И тогда сами они стали сеять смерть. И нет у них сердца, ибо темный огонь пожрал их души. И имеют они власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю. И имеют они власть затворить воду, чтобы иссохло растущее на земле. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих. И нет им места в чертогах Его, ибо отверг Он скверну и нам велел отвергать. И буде казнен железом и пламенем тот, кто от пламени и железа рожден…

Эредар трясся, во рту было горько и мерзко, потому что пустой желудок подскакивал к горлу всякий раз, как ветер швырял в сторону узкого балкона запах казни. Но настоятель держал крепко и не только отвернуться, но и глаза закрыть не давал.

— Смотри, смотри и помни, от чего тебя, поганца, Единый своей милостью уберег. И порченое дитя к свету привести можно, не словом так деянием.

Отпустил, когда угли прогорели. Потом Эредар спал как убитый в узкой келье на лавке, провалившись во тьму, а утром открыл глаза, выдернул черный шнур, которым был стянут ворот грубой рубахи, и честь по чести вплел в волосы, ставшие за ночь из черных белыми, будто налились серебром.

Потом была обитель, где его, рожденного в день Сошествия, проклятого пламенем смеска, учили подчинять свою силу во славу Единого.

Потом был поход к Белому Горнилу и Сердце, которое он обнимал всю дорогу обратно. Ликование, упоение светом, возвращение.

Нападение на Морнфейрин***, где спрятались упрямцы, не желавшие принять новый порядок. Рождение пламенной Твари из зева Темного Горнила. Первое видение и осознание, для чего всё было и для чего он сам нужен миру.

Он рожден, чтобы охранять. И защищать, если Тварь вернется. А то, что она вернется, Эредар не сомневался. Именно об этом и было видение. Оставалось только ждать. Но Эредар мог себе это позволить.

Канул в зачарованном тумане древний город, заросли непролазными чащами дороги к Гиблой Стене, за которой дети вечности прятались от мира. Смешались народы, изменилась речь, по-другому стали звучать названия городов. Прошло много времени. Эредар со счета сбился, сколько раз укорачивал косу прежде, чем люди заговорили о драконе.

Песнопения из молельного зала окончательно стихли. Свет из чаши пролился, упал на открытую ладонь. Сначала чей-то голос сказал: «Вас послушать, этен, так тут, над Белкамнем, драконы косяками летают». А затем Эредар увидел тварь в облике человека. Она шла по лестнице с ребенком на руках, и пламя ластилось к ней, гладило плечи и обнимало ноги, не причиняя вреда, стелилось позади плащом и распахивалось огненными крыльями.

Эредар поднялся с пола.

Белкамень. Городишко рядом с Горнилом. Знакомое место.

— Зачем ты носишь мечи, Охотник? — спросил у Эредара настоятель храмовой обители. — Разве дракона можно убить мечом?

Глава 9

Земли Элефи Халле. Райвеллин. Исток*

Он попытался встать прежде, чем открыл глаза, и не смог. Открыл. Над головой было небо, разбитое на осколки штрихами ветвей и забрызганное кровью… Листья. Это листья. Красные, похожие на расправленную ладонь…

Он рванулся встать до того, как открыл глаза. Не смог. А когда открыл, увидел небо, расколотое на куски трещинами ветвей, сквозь которые сочилось кровью… Листья. Это листья, похожие на…

Он дернулся встать и не смог. Открыл глаза. Острые края ветвей изранили небо до крови… Листья. Это листья. Красные, как…

Он хотел встать… Открыл… Увидел… Красное…

…Те, кто желал обрести будущее, стали светом, отдав за право войти свое прошлое, а взамен получили голос, чтобы звучать даже там, где света недостаточно. Те, кто желал власти и крови, стали тьмой, отдав за право войти свое тепло, а взамен получили власть над кровью, но и она стала властвовать над ними. Те, кто сомневался, шли дольше прочих. Свет опалил их снаружи, а тьма выжгла изнутри, они изменили себе и изменились. Скитались, не видя врат в новый мир, пока, приняв неизбежное, не взмолили Хранящих о прощении и стали тенью, что всегда скользит по краю, отдав за право войти все, что в них оставалось, а взамен и в наказание им была оставлена память.

Он открыл глаза и, увидев над собой красные клены Истока, пытался встать, но ничего не вышло. Что-то держало. Он рванулся снова. И едва не остался без кожи и волос. Будто из собственной шкуры пытался выскочить, как меняющая чешую змея.

Небо было похоже на старый холст. Голые черные ветви — трещины, редкие листья, пучками и по одиночке — брызги краски. Крови. На кровь было больше похоже.

Он передумал вскакивать снова и попробовал освободить руки. По одной. Мелкими рывками. Сначала пра… То, что удерживало, поддалось вдруг, и глаза запорошило сором и песком.

Проморгавшись, поднес руки к лицу, так как по-прежнему не мог шевельнуть головой. Они оказались опутаны травой и мелкими корешками, проросшими сквозь одежду… сквозь то, что осталось от одежды. А ножны были целы, и оружие в них. Мечи так вдавились в спину, что он бы не удивился, что теперь составляет с ними одно целое.

Он разодрал переплетение травы и корней на бедре и вытащил кинжал. Дальше пошло веселее.

Спустя некоторое время он сидел на корточках и с удивлением разглядывал свои волосы. Очень длинные. Он никогда не носил волос такой длины. На голове, после работы кинжалом, их осталось не очень-то много, но дело было не в количестве, а в цвете. Они вдруг стали белыми.

Перевитые травой и корнями отрезанные пряди выглядели как застывшие, замерзшие в одночасье водяные струи.

Другой воды не было. Чаша Истока была пуста.

Он встал.

Все вокруг усыпали побуревшие листья цвета старой крови, сквозь которые пробивалась блеклая трава. Они хрустели под ногами и кололи босые ступни. Из всех звуков вокруг был только этот хруст. И иногда шелест, когда сверху падали новые. Будто израненное колкими ветвями небо сочилось алым.

Он выбрался из малахитовой чаши и спускался вниз по уступам. Исток был мертв. Те, кто ушли, исчерпали его до дна вместе с магией, которая рождалась здесь, и светом и силой, которую отдали, чтобы открыть Врата.

Он должен был уйти с остальными, но остался. Хотя отчетливо помнил, как вошел в поле перехода в числе прочих вслед за Сумраком. Дело было не в преданности своему Владыке, а в шипастой дубинке с медной цаплей на рукояти, которая висела на поясе таэро Лиетара и от которой невозможно было отвести взгляда.

Нарвелнсаэе…*

В груди отозвалось, он согнулся от боли и впервые после странного пробуждения осознал, что жив. Все еще. Зачем-то. Здесь.

По странному и удачному стечению обстоятельств из всей одежды на нем остались только штаны. Хорош бы он был с голым задом, но при оружии: мечи, кинжал, метательные ножи… За все время, пока они с ним, клинки вдоволь напились крови. Это ли причина?

Он сунул руку в карман и снова вздрогнул от боли. Сел. Так, с пальцами в кармане. Вытаскивать то, что там лежало, не было смысла. Он знал. Несколько длинных волосков, свернутых и переплетенных так, чтобы можно было носить на руке как кольцо.

ЭТО удержало его? Не дало уйти прочь из мира? Зачем?

— Зачем? — спросил он уже в голос, и голос свой тоже не узнал. Зато сразу же почувствовал жажду. И голод. И что саднит и дергает ступни, стертые о камень.

Оглянулся. Там, где он шел, остались алые следы.

Срезал штанины до колен и соорудил подобие сандалий. Дикарь. Как есть дикарь.

Прежде чем уйти в сторону Райвеллина**, он обошел Исток. Опасливо приблизился к арке Врат. Даже издалека она была похожа на старое дерево, изъеденное жуками, а вблизи и подавно. Верх обвалился, разбив площадку. Окружавшие Врата деревья стояли серыми истуканами. Все здесь было серое. Цвета пепла. Затопленное мертвым безмолвием, в котором вязло дыхание.

Он почувствовал, что сам сейчас увязнет, и бросился прочь.

Первый родник попался спустя несколько часов пути.

Никогда еще он не пил с таким наслаждением. Будто несколько веков у него во рту не было ни капли. И ни крошки. Первой добычей стала белка.

Глава 10

Каньон и лента зыбучего серого песка, похожего сверху на воду, уносились прочь. Стены с зеркально гладкими сколами отражали призрачную крылатую тень. Волокущиеся по дну двое пустых подняли вверх руки и лица с раскрытыми ртами. Пепел бил в глаза, и Тесса зажмурилась.

— Открой глаза… Слушай сердцем… Чего ты хочешь, ласточка?

— Крылья, — ответила она, падая взглядом в закатное солнце над морем.

— Полетели, — шепнул ветер… шепнул Ве…

— Откуда знаешь меня?

— Не знаю.

Забор, темный задний двор таверны. Кто-то поднялся с земли, качнулся, выровнялся. Приближался, ступая мягко и неслышно.

— Ты сказала сейчас*... — голос уставший, надломленный.

— Я сказала «эй». Так сильно землю боднул?

— Сколько тебе?

Протянулась рука, длинные пальцы… подбитой чайкой упали поперек струн…

— Хаэл’ти… Открой глаза!..

Корабль…

…дернуло. Тело среагировало раньше, чем сама Тесса поняла. Крылья ударили о тугой воздух, разворачивая и отталкивая тело, чтобы избежать встречи с возникшим на пути препятствием, но лишь отсрочили столкновение. Смягчили удар, позволив затормозить, увернуться…

Ощущение было, будто ее с размаху плашмя приложило о стену.

Когда в голове прояснилось, Тесса приоткрыла глаза. Выдохнула. Поднятая пепельная пыль припорошила нос, попала в рот. Серая чешуя светлела, приноравливаясь к цвету скалы, о которую Тесса только что основательно счесала бок.

Зудела шкура на месте содранных чешуек, ворчал ушибленный живот, раздраженно подергивались кончик хвоста и гребень вдоль позвоночника. Тесса вытянула неудачно подвернувшуюся лапу. Щелкнуло и перестало ныть.

Тень из видения в реальности оказалась тенью от кривой скалы, которая теперь, кажется, была еще кривее, протянутая рука — длинным выступом с тремя отростками, а струны — тонкими солнечными лучами, пробившимися сквозь густую серую мглу в небе.

Тесса собрала распластанные крылья. Медленно, прислушиваясь, как тянет от полученной нагрузки сухожилия и мышцы.

Ласточка… Курица! Придумала тоже — спать на лету. Ночи мало было?

Над головой крякнуло, будто треснула под ногой пустая скорлупа.

Тесса едва успела хвост подобрать, как похожий на трехпалую руку скальный выступ в облаке пыли и мелкой каменной крошки обрушился вниз, увлекая за собой кусок скалы.

Облака в небе сомкнулись, лучи-струны пропали, теперь ничего не нарушало привычной картины. Так лучше.

Внутренний маяк настойчиво подсказывал, что Тесса отклонилась и ей нужно в другую сторону. Кратчайший путь лежал через центр Горнила. Человеку там не пройти. Но Тесса ведь не человек, да и крылья в порядке, несмотря на неуклюжее приземление.

Она отошла подальше от скалы, снова оттолкнулась от обрыва и поймала воздух крыльями.

Безмолвие. Рассеянный белый свет. Потревоженный воздух стелился за крыльями мерцающим жемчужным шлейфом. Внизу выгибалась гигантская, чуть вытянутая каплей чаша, отороченная по краю прозрачными, похожими на куски льда каменными глыбами. Как кайма платья алмазами.

В самом глубоком месте чаши, на дне, остался след, будто влажный песок придавили пальцем. Там дрожало озерной гладью такое же сияние, что возникало, если потревожить воздух над центром Горнила. Не вода, здесь нет воды, — свет.

Именно сюда упало то, что осталось от танье́н, звезды, сорванной с небес и разделившейся надвое при падении. Черное сердце Янэ, которое породило огненный ад Темного Горнила, давно отдало большую часть своей силы. Теперь, наверное, так и лежит на дне моря, в паре морских переходов от Вендара, неотличимое от прочих камней.

А от Сердца Ана остался только след. И тень. Но и тени довольно, чтобы над Горнилом рождались пепельные тучи, а измененная земля полыхала огнем такой силы, что живое чувствовало этот жар как холод.

Тессе же было хорошо. Будто в жару окунуться в прохладный ручей. Она опустилась ниже, ударила хвостом по озерцу света, поднимая облако сверкающих брызг. Завернулась в них, как невеста в газовую вуаль, ежась от щекотки и чувствуя, как затягиваются свежими пленками молодых чешуек прорехи на шкуре. Затем сильнее ударила крыльями и поднялась выше, выныривая из чаши, направляясь прямо к расколотой вдоль огромной скале, которая образовалась из каменной плиты, вздыбленной ударом таньен о землю.

С каждым визитом к схрону Тессе всё проще было попадать внутрь. Щель стала настолько широкой, что даже принимать человеческий облик было не обязательно. Пробралась бы и так при желании. Но все равно обернулась. Это был своеобразный ритуал. К сокровищу Тесса всегда приходила человеком, такой же, какой открыла глаза, когда снова вернулась в мир.

Рядом с сокровищем ледяной жар Горнила был не страшен хрупкой человеческой оболочке, разве что спустя какое-то время начинала мучить жажда, а… Вот глупость. Все вещи остались на другом краю котлована. Вода, еда, одеяло и то, в чем можно было бы нести сокровище. А теперь как? В когтях? В подоле? Подола и того нет. Одежда с обувью куда-то девается при обращении, поэтому в рюкзаке была запасная.