Виноградник в наследство.

Глава 1.

Глава 1

Лаванда и игристое стекло

Утро начиналось с аромата кофе и звона старинной кофемолки, доставшейся Виолетте от бабушки. Маленькая кухонька её квартиры в Тренто была наполнена мягким светом, пробивающимся сквозь кружевные занавески, связанные из тончайших нитей по бабушкиному рисунку. Этот узор — “Слёзы Афродиты” — плелся из белой, как снег, шелковицы и был так тонок, что в просветах кружев угадывались целые цветочные поля.

Виолетта держала чашку кофе в одной руке, а пальцами другой привычно перебирала плетёные мотивы, словно ловила нити прошлого. Она не была сентиментальной — скорее, вдумчивой. Из тех, кто переживает прощание не слезами, а ароматами — герани на балконе, душистого печенья, сделанного накануне. Она никогда не выходила из дома не побрызгав за ушами каплей лавандовой воды — простая бабушкина привычка, унаследованная вместе с рецептом вина, которое никто, кроме неё, не считал настоящим.

Но Виолетта знала, что аромат — это как завиток в бокале: прямая дорога в прошлое.

Ей было тридцать семь. Без мужа, без детей, но с коллекцией винтажных бокалов, шкафом редких пряностей и профессией, которую она по-настоящему любила. Она была дегустатором. Не “сотрудником по винной политике”, не “амбассадором бренда” — нет. Просто человеком, который умел слышать вино. Дедушка привил ей эту страсть, открывая перед ней мир тонких оттенков: “Шампанское должно не шуметь, а рассказывать историю”, — говорил он, разливая янтарный напиток в пузатые бокалы и щурясь в полумраке погреба.

Сам он был последователем старой школы — из тех, кто верил, что настоящее шампанское создаётся с душой, а не с маркетингом. Вино с букетом лаванды, которое они однажды сварили вместе, стало для Виолетты чем-то вроде тайного знака. Она даже придумала ему имя — “Лавандовое сердце”, и каждый год 15 июля, в день памяти бабушки, вынимала из закладки один флакон и просто вдыхала аромат. Не пила. Нет. Ей было достаточно прикоснуться к нему носом и закрыть глаза.

В этот день всё начиналось с запаха.

---

— Ви, ты готова? — звонкий голос Анны выдернул её из раздумий. Подруга и коллега по дегустационному клубу, с вечно разметавшейся рыжей копной и туфлями на каблуке даже в дождь, стояла в дверях с бутылкой “Krug Grande Cuvée” в одной руке и каталожной папкой в другой.

— Я родилась готовой. — Виолетта улыбнулась краешками губ. — Только не говори, что мы опять начинаем с игристого и брускетты.

— У нас элита сегодня. Дегустация в старинной вилле, владелец — граф, между прочим. Погреб времён Наполеона. И да, у них там бутылка без этикетки. Говорят, из частной коллекции какого-то монастыря.

Виолетта сразу выпрямилась.

— И ты мне об этом только сейчас?!

— Не хотелось, чтобы ты сорвалась с поводка заранее. — Анна подмигнула. — Но ты ведь не пьёшь, только нюхаешь. Правда?

— Я понимаю. Это другое.

---

Вилла оказалась на окраине Вероны, с вековыми пиниями, обсаживавшими въезд, и чёрными фонарями в форме геральдических грифонов. Дом хранил запахи времени — старой каменной штукатурки, розового дерева, канделябров, воска и вина. Множество вина. Виолетта сдержанно кивала на приветствия, пока по дороге в зал не почувствовала: воздух здесь другой. Более густой, щекочущий. Тревожный и сладкий одновременно.

— Господа, — начал высокий мужчина в сюртуке, — сегодняшняя ночь будет посвящена не просто вкусу, а памяти. Мы спускаемся в погреб, где хранятся забытые бутылки без родословной, но с характером.

Виолетта затаила дыхание.

---

Они шли вниз по винтовой лестнице, выложенной из камня, с канделябрами и паутиной, словно это не дегустация, а ритуал. На нижнем уровне воздух был холоден, как запястье мраморной статуи, и пах не просто плесенью, а чем-то старым, упрямым, горьковатым. Виолетта заметила в углу ящик, покрытый пылью. На его боку — метка в виде букета лаванды, вплетённого в лозу. Рисунок был выцвевшим, но узнаваемым.

— А это можно открыть? — спросила она.

— Не думаю, что… — начал хозяин, но Виолетта уже взяла бутылку.

Она была тяжёлая, запечатанная сургучом. На стекле — выгравированное имя: V. L.
Виолетта почувствовала, как в груди сжалось что-то давнее, словно голос, не сказанный бабушкой, дотянулся до неё сквозь поколения.

Она сделала шаг назад — и оступилась.

---

Треск. Тьма. Воздух ударил в лицо ледяным потоком. Бутылка выскользнула из рук — и, как показалось, не разбилась, а растворилась во мгле.

Виолетта ахнула, но вместо подвала перед ней был… зал. Пыльный, с деревянными панелями, тканными обоями и гобеленами с охотничьими сценами. Окна — из муарового стекла. На полу — ковёр с гербом, на стенах — свечи.

— Кто вы, мадемуазель? — услышался голос с французским акцентом.

Виолетта медленно обернулась. Перед ней стояла пожилая женщина в чепце и с фартуком, застывшая на полпути между поклоном и паникой.

Виолетта посмотрела вниз — на себя.

Кружевное платье, перетянутое поясом, узкая талия, тяжесть юбок. На пальцах — перстни. И совершенно чужие руки. Не свои. Моложе, но не её. Но… с лавандовым узором на манжете.

Она открыла рот. И в тот момент поняла: всё, что было, осталось позади.

---
Вино хрустело в бокале, как будто в нем играли ноты давно забытой сонаты. Ледяной воздух подвала обволакивал тело, а лампа, свисающая с крюка, освещала лишь круг старинного камня у ног Виолетты. Она стояла, затаив дыхание, глядя на пыльную бутылку, которую только что достала с полки. Лента с полуистлевшей печатью, темное стекло, на котором от времени проступили туманные пятна, и надпись на латыни — «Vinum Vita» — «Вино Жизни».

— Ну, здравствуй, загадка, — шепнула она, протирая горлышко от пыли. — Интересно, сколько веков ты меня ждала?

Она собиралась вернуться наверх и показать находку сомелье, но в этот миг свет лампы дрогнул. Пространство будто переломилось — едва уловимое дрожание воздуха, затем резкий запах лаванды, вина и... дыма. Виолетта качнулась — и пол ушёл из-под ног. Глухой гул отдался в висках. Всё вокруг исчезло.

Глава 2.

Глава 2.

Пыль дорог и старое воспитание

Часть 1. Дилижанс и дорога, полная запахов и шорохов

Пыль взлетела густым облаком, едва колёса дилижанса скрипнули на брусчатке. Виолетта стояла у дверей почтовой станции с кожаным саквояжем в руках, наблюдая, как грузят их чемоданы и плетёную корзину с провизией. Мать, в шелковом дорожном платье оттенка сливочной розы, держалась прямо, как воспитанница монастыря, хотя от времени и болезней в её движениях сквозила слабость.

— Господь с нами, — выдохнула она, оглядываясь на двух плотных мужчин, погружавших узлы с бельём и банками с засахаренными фруктами. — А это точно надёжный перевозчик?

— Мама, это лучший из худших, — с невозмутимой улыбкой отозвалась Виолетта. — Мы же не в королевской карете. Дорога — грязь, разговоры и крепкий запах перегара.

Она повернулась к дилижансу — массивной карете с облупленными гербами на дверцах. Под ногами хлюпала жидкая грязь, несмотря на июньское солнце. Кони фыркали, сбивая копытами жёлтую пыль. Лакей, с виду грубоватый, но обходительный, помог женщинам подняться внутрь.

— Осторожнее, мадемуазель, — пробормотал он, и Виолетта едва не рассмеялась. Сложно было быть мадемуазель, когда ты уже на шестом десятке… просто в чужом теле.

Внутри пахло деревом, полынью и застоявшимся табаком. Кожаные сиденья были изношены, но чисты. Напротив них уже сидела пара: мужчина в безупречно выглаженном камзоле и женщина с высокой причёской, щедро политой розовой водой. От неё исходил такой сладковатый аромат, что у Виолетты заслезились глаза.

— Благородная вонь, — прошептала она и уселась, спрятав улыбку.

Мать села рядом, выпрямившись, словно на приёме. Она прижала к груди вышитую сумочку и обвела соседей быстрым, чуть осуждающим взглядом. Виолетта почти слышала, как у неё в голове щёлкали механизмы: «плевать, кто ты — всегда держи спину».

— Не стоит вслух, Виолетта, — шепнула она. — Люди здесь чутки к манерам.
— А если я просто чутка к запахам? — парировала дочь, не скрывая иронии.

Лошадей скомандовали вперёд, и колёса начали свой долгий танец по булыжникам. За окном начали мелькать переулки, вывески, фонари, чёрные башни и пыльные вывески лавок.

---

К полудню дилижанс остановился у придорожной таверны. Это была длинная, двухэтажная постройка с облупленными ставнями и пыльной вывеской, на которой когда-то красовался петух, теперь облезлый и выцветший.

Хозяин вышел навстречу, вытирая руки о передник. Его жена — крепкая женщина в фартуке — тут же велела слуге принести воду для омовения рук и протёрла скамью у входа.

— Как в сказке, только с запахом кислой капусты, — заметила Виолетта, едва они вошли.

За столами сидели путники: купцы, солдаты, даже священник с красным носом и кропилом на боку. Их взгляды скользнули по женщинам — матери с седеющими кудрями и осанкой герцогини, и дочери с живыми глазами и кожаным дорожным плащом.

Обед был прост: густой куриный суп с пшеничной лепёшкой и кружкой эля. Виолетта съела быстро и с удовольствием. Её мать же ела медленно, будто соблюдая церемонию.

— Вино здесь? — мать одарила дочь многозначительным взглядом.
— Кислятина и уксус. Даже не проси.
— А в былые времена я пила бордо из графского погреба… — начала женщина и замолчала, внезапно задумавшись.

Виолетта знала этот взгляд: воспоминания. Они приходили к матери волнами, иногда живыми, иногда как тень через дымку.

— Ты когда-нибудь видела отца пьяным? — вдруг спросила мать.

— Нет, мама. Он умер, когда мне было восемь.

— А я — когда мне было двадцать. Он не умел пить, но раз в год, в день сбора винограда, приходил домой весёлый и приносил мне корзину с грушами. Я была его любимицей…

Голос её дрогнул, и Виолетта сжала её руку. Она уже не чувствовала себя в чужом теле. Всё было… своим. До боли. До дрожи.

---

Позже, уже в дилижансе, когда солнце начало клониться к закату, Виолетта переоделась в дорожное платье из шёлковой саржи, привезённое из бутика в Лионе. Оно было удобным, но сдержанным: тёмно-синее, с жемчужной вышивкой по вороту. Её мать ахнула, заметив вырез.

— Так не носят. Показывать ключицы — для актрис.
— Добрые актрисы спасали Францию больше, чем многие герцоги, — парировала Виолетта. — А я просто хочу дышать.

Она закинула ногу на ногу и раскрыла записную книжку — подарок самой себе. На обложке — виноградная лоза.

Она делала заметки: «город Шалон — грязные улицы, но прекрасные лавки из оникса», «трактир “У Гнедого” — хорошая рыба», «кожа от влажности садится — пересмотреть выбор сапог».

---

На шестой день дороги мать уже заметно уставала, но старалась не показывать. В одну из ночей они остановились в большом трактире с настоящими комнатами. Окна выходили в сад, где росли пучки лаванды и базилика.

— Здесь пахнет, как в нашей старой кухне, — прошептала мать, вдыхая воздух. — Помнишь ту банку варенья? Та, которую я прятала в буфете?

— Помню, — улыбнулась Виолетта. — Ты сказала, что она для особого случая.
— Так вот, он наступил. Мы едем домой, Вия. Настоящий.
— Дом — это не место. Это ты, мама.

---— Париж остался позади. Теперь — только дорога.

Переход от роскоши столицы к неумолимой простоте провинции оказался резким, словно холодный душ. Виолетта, едва усевшись в дилижанс, первым делом поймала себя на мысли, что переоценила романтику путешествий. Дорога трясла, скрипела, гремела, а к обивке сидений прилипала пыль. Даже дорогая, ярко-синяя суконная накидка с отделкой, которую она купила накануне, казалась беспомощной перед напором летящей в лицо дороги.

Напротив сидела мадам Эжени — мать Виолетты. Она сдержанно улыбалась, её руки лежали на коленях, а подбородок держался с той гордостью, что свойственна женщинам воспитания прошлого века. Платье на ней было бледно-лиловым, шелковая косынка — в мелкий узор лаванды. Однако ни одежда, ни благородная осанка не спасали от реальности: женщина периодически морщилась, нюхала кружево с ароматом роз и с тревогой посматривала на пыльных мужчин, сидящих снаружи на козлах и сопровождающих дилижанс.

Глава 3.

Глава 3.

Улицы, где дремлет осень

Завтрак на двоих и старый город

С первыми лучами солнца, пробившимися сквозь плотные ставни, в комнату проник аромат печёного хлеба и утреннего кофе. Пахло ещё и дубовой золой — кто-то с самого рассвета возился у камина, подкидывая поленья и нагревая воду.

Виолетта проснулась не сразу — сперва лежала, прислушиваясь к скрипам старого дома, к размеренному дыханию матери и негромким шагам где-то внизу.

Она не помнила, когда в последний раз спала так спокойно. Даже ночь в пути, в дилижансе, была полна тревожных полуснов. А здесь… здесь стены говорили на другом языке. Здесь звуки были не пугающими, а родными, как будто сам дом, проснувшись, наблюдал за ней с осторожной надеждой.

Сбросив плед, Виолетта прошла босиком к умывальнику — вода в кувшине была прохладной, но не ледяной. Кто-то позаботился. Она умылась, стянула волосы в небрежный хвост и переоделась в простое тёмное платье.

— Уже встала, милая? — раздалось из соседней комнаты.
— Да, мама. Сейчас попрошу подать тебе чай.

Пока Жозефина неторопливо собиралась, Виолетта спустилась вниз. Кухня оказалась уютным местом — не такой опустевшей, как парадные комнаты. Здесь стены были обшиты деревянными панелями, от копоти почернел старый медный чайник, а на столе уже стояли свежеиспечённые булочки с корицей и масло в фарфоровой розетке.

— Доброе утро, мадемуазель, — мадам Гильермин отложила половник и вытерла руки. — Кофе уже готов. И хлеб… горячий, с пылу.

— Вы встали до рассвета? — Виолетта присела на лавку.
— А как же иначе? Дом должен встретить своих хозяек, как полагается, — в её голосе звучала гордость. — Вам подать наверх или…?
— Мы позавтракаем здесь. Вместе.

Через несколько минут спустилась Жозефина, закутанная в шаль, с аккуратно уложенными серебристыми волосами. Она чуть вздрогнула от прохлады, но уселась за стол с прямой спиной и внимательным взглядом.

— Слишком тихо, — заметила она, отламывая кусочек булочки. — Даже птицы здесь кричат не так, как в Париже.

— Это хорошо. Пусть будет тишина. Мы слишком долго жили в шуме и людском зеве.

Они завтракали не спеша, обсуждая, с чего начать. Франсуа, появившийся вскоре, доложил, что экипаж уже готов, лошади накормлены, и кучер знает дорогу в город.

— Там два крупных района, мадемуазель, — пояснил он, прижав руку к груди. — Верхний квартал — старинные улицы, лавки, банки, рынок. И Нижний, поближе к реке. Там проще, но и опаснее.

— Мы начнём с Верхнего. Нужно в банк. Потом к ювелирам. Хочу знать, за сколько можно продать некоторые вещи. А ещё — я видела в счёте из Парижа строку по долгам за вино. Нужно узнать, кто их всё ещё ждёт.

Франсуа кивнул.
— Я вложу в бумажник маршрут, чтобы вы не заблудились. А вечером… возможно, вам захочется посмотреть винный подвал. Он в ужасном состоянии, но там осталась старая коллекция.

Жозефина кашлянула.
— А как насчёт магазина тканей и мастера по шторам? У меня есть идеи по гостевой… если сюда кто-то когда-нибудь приедет.

Виолетта улыбнулась.
— Приедет. Но сначала — порядок в финансах.

К полудню экипаж уже катился по старой дороге в сторону города. Виолетта, глядя в окно, заметила: небо ясное, деревья стоят в охре и золоте, а за околицей начинаются домики с остроконечными крышами. Далекий колокол пробил полдень.

Начинался новый день. И новая жизнь.

---

Старый город, банк и незнакомец с глазами цвета янтаря

Улицы Верхнего квартала встретили их звонким цокотом подков по мостовой, звонким смехом девочек в форме у гимназии и запахом лаванды, исходившим от уличных лотков с душистым мылом и мешочками трав.

Дилижанс двигался медленно, лавируя между фургонами, фаэтонами и пешеходами. Виолетта приподняла шторку и невольно задержала дыхание — город оказался живым, куда более пёстрым, чем ожидалось. Стены домов здесь были выкрашены в мягкие тона — сливочные, глиняные, шалфейные. Узкие балконы с коваными перилами выглядывали из вторых этажей, увитые плющом и висячими корзинами с цветами.

— Вид у него… поэтический, — тихо сказала Жозефина, тоже глядя в окно. — Как будто акварель ожила.

— И очень пыльный, — усмехнулась Виолетта. — Смотри, вон там даже козы возле лавки булочника.

— Козы — это еще не самое страшное. Посмотри на вывески. Почти все с облупленной позолотой.

— Нам предстоит всё это обжить заново, мама. Не только дом, но и город.

Первой остановкой стал банк — массивное серое здание с аркой, под которой дежурил скучающий охранник в синем сюртуке. Над дверью — герб с парящим грифоном и девизом на латыни. Виолетта поднялась по ступеням уверенно, не показывая волнения, но внутри у неё всё дрожало.

Пока они ждали приглашения в комнату для частных клиентов, Жозефина успела сесть в углу на банкетку и оглядела мраморный зал:

— Стены чистые, но трещины у входа. Это говорит о том, что здесь давно не делали ремонт. Значит, дела у банка не блестящие.

— Спасибо, мама, теперь я тоже нервничаю.

Им принесли список активов, связанных с наследственным имуществом. Виолетта тщательно изучала бумаги, черкала карандашом на полях. Оказалось, что в ячейке действительно лежали:
— несколько фамильных украшений из старого золота — кулон с опалом, брошь в виде лилии, серьги с аметистами,
— три антикварные монеты с чеканкой середины XVII века,
— и, неожиданно, миниатюрный футляр с неогранёнными камнями — два жёлтых сапфира и розоватый алмаз.

— Это когда-то принадлежало твоей прабабке, — негромко сказала Жозефина, глядя на камни. — Она собирала их поштучно, меняя кружева на крошки сокровищ.

— Значит, у нас есть шанс дышать свободно хотя бы месяц, — хмыкнула Виолетта. — Этого хватит, чтобы начать.

— Или проиграться за вечер, если пойдёшь не в тот кабачок.

Они обменялись взглядом. Остроумие матери вернуло Виолетте уверенность.

— Я хочу продать только одну монету и один камень. Остальное пока рано. Посмотрим, что предложат.

Глава 4.

Глава 4

Новое утро, старые воспоминания

…Казалось, оно слишком велико для молодой женщины в тонкой сорочке и растрёпанных волосах, уставшей от вчерашней дороги и чужого века.

Она оторвалась от окна и начала натягивать чулки. Мама уже аккуратно собирала волосы в причёску, будто каждый штрих был ритуалом, возвращающим ей власть над реальностью.

— Сегодня надо составить список всего, что нам необходимо, — деловито сказала Виолетта, застёгивая пояс. — И нанять людей. Обслуживающий персонал. Кого-то в сад. Прачку. Кухарку. Возможно, гувернантку для тебя, если ты вдруг решишь снова учиться вышивать золотом. — Она усмехнулась.

— Очень остроумно, дитя моё, — парировала мадам. — Но я всё ещё могу преподать тебе пару уроков. Например, как не доверять первым встречным.

Спустившись вниз, они застали в холле двух пожилых женщин в простых, но чистых платьях. Это были местные — Лина и госпожа Арман, которых прислал староста деревни, узнавший, что в усадьбе снова живут люди.

— Доброе утро, барыня, — поклонилась Лина. — Мы пришли узнать, чем можем быть полезны. Вы вчера прибыли, а мы решили, что в доме, может, воды нет, еды не варено...

— Вы — как раз то, что нужно, — Виолетта оживилась. — Помогите нам навести хоть немного уюта. И если у вас есть знакомый столяр или человек, что умеет чинить ставни — пусть придёт. Оплата будет честной.

Лина засуетилась, а госпожа Арман уже тащила в дом керамический кувшин с молоком.

После лёгкого завтрака — яиц с травами и хлеба, принесённого с ближайшей фермы, — мать и дочь прошли в западное крыло, где раньше размещались личные покои мадам. Комнаты были в плачевном состоянии, но с доброй основой — лепнина, хоть и осыпалась, всё ещё угадывала узоры.

— Я помню, здесь висело зеркало — огромное, в раме из чёрного дерева. Я в нём впервые увидела, как седеют волосы, — сказала мадам и грустно улыбнулась.

— А я — как ты закалываешь их булавками, словно актриса перед выходом на сцену, — ответила Виолетта, касаясь пыльной поверхности резной мебели.

Виолетта достала из дорожной сумки блокнот. Начала записывать: «Кровати — новые матрасы. Отдраить камин. Ковры — на просушку. Пошив штор. Стены — известковка». Список рос.

Они вдвоём составили план на неделю, разбив по дням основные задачи: найм рабочих, инвентаризация кухонного инвентаря, осмотр подвала и чердака, обращение к местному писцу, чтобы тот помог восстановить юридические документы на землю, особенно виноградник.

— Виноградник... — повторила мадам, откидываясь на кресло. — А ведь когда-то здесь делали лучший в округе ликёр. Я сама добавляла в него специи...

— И говорила, что по вкусу он напоминает поцелуй в зимний вечер, — добавила Виолетта. — Мы всё вернём, мама. Снова зазвучат тосты в этой гостиной.

Когда наступил вечер, и дом немного ожил — зажгли лампы, появилась тёплая пища, треск костра в камине стал уютным ритмом, — Виолетта почувствовала, что, несмотря на разруху и тяготы, здесь, в этом скрипучем, ветхом доме, у неё наконец появился путь.

Они с мамой выпили по чашке настоя, закутавшись в шали, сидя у огня.

— А завтра... — начала Виолетта.

— Завтра начнём строить всё заново, — закончила за неё мадам.

После сытного завтрака, состоявшего из пшённой каши с засахаренными фруктами, свежего хлеба и молока, Виолетта первой поднялась из-за стола. Она чувствовала, как внутри разрастается нетерпение. Дом, казалось, шептал ей — поднимай, восстанавливай, дыши мной.

— Мы начнём с центральной гостиной, — решительно произнесла она. — Там и света больше, и входная дверь выходит прямо в сад. Вполне может стать визитной карточкой поместья. И... — она прищурилась — в камине до сих пор можно разжечь огонь. Это уже что-то.

Мама медленно встала, поправляя складки на тёмно-зелёном платье с кружевным воротником — единственном из нарядов, который выглядел хоть немного прилично.

— Центральная гостиная... Где я когда-то танцевала с твоим отцом. Впрочем — ты права. Надо с чего-то начинать.

Они вдвоём поднялись в гостиную. Воздух там был сухим, пахло древесной пылью, старым лаком и нотками минувшей роскоши. Через оконные стёкла пробивался свет, подсвечивая резные узоры на стенах.

Виолетта остановилась перед высоким старинным зеркалом, почти в рост человека. Оно стояло в углу, покрытое паутиной и пылью.

— Красота... — выдохнула она. — Посмотри на эту резьбу! И это стекло — оно почти не мутное, хотя и старинное. Думаешь, его можно отмыть и продать?

Мать подошла ближе, наклонилась и провела пальцем по узору рамы.

— Его изготовил мастер из Авиньона, лет шестьдесят назад. Ходили слухи, будто он делал зеркала для королевских будуаров. Это зеркало дорогое, девочка. И если не треснуло от времени, — нам крупно повезло.

— Оставим его?

— Конечно. Пусть висит в холле. Оно... придаёт дому достоинства.

Виолетта усмехнулась:

— Как чепец на голове у надменной вдовы...

— М-м, в монастыре вас всему хорошему научили, — мама приподняла брови. — Так и представляю: послушницы, крошащие хлеб, цитируют Платона и шутят про вдов.

— Нет, чаще шепчут про садовника, — не сдержалась Виолетта. — Особенно если он высокий и с красивыми руками...

Мама всплеснула руками:

— Ты неисправима. Господи, где же ты набралась этих манер?

— Во Франции, мамочка. Где приличная девушка может одновременно вышивать кружева, пить ликёр и строить планы по открытию собственной винокурни.

Они обе засмеялись.

После лёгкого момента веселья они принялись обходить комнаты. Виолетта вела за собой, в блокноте продолжая делать пометки. Когда они дошли до старой террасы, та выглядела почти развалившейся, но с великолепным видом на склоны, где когда-то плотно раскидывались виноградники.

— Сюда можно поставить два плетёных кресла, а вот там — качели...

— Ты опять строишь замки из воздуха, дитя моё.

— Нет. Я строю будущее. И у меня есть верёвка, гвозди, немного терпения и очень много желания.

Глава 5.

Глава 5.

Утро началось с дождя. Он был терпеливым, мягким, как будто не хотел мешать, а просто напоминал о себе — каплями по стеклу, тихим стуком по черепице. Виолетта слушала его, пока размешивала тесто в глиняной миске. На кухне пахло яблоками, мукой и чем-то ещё — ожиданием.

— Мама, ты не видела мои серебряные пуговицы? Я их в город брала — показать мадам Рено.

— Я их у тебя в шкатулке нашла. Решила спрятать. Ты у нас чересчур щедрая, а они в наше время как золотые.

— Это не щедрость, это — инвестиции. Если мы хотим продавать дорогие кружева, нам нужна и репутация, и реклама.

Мама усмехнулась и кивнула, возвращаясь к шинковке яблок.

После завтрака Виолетта переоделась в своё «выходное» платье — аккуратно подшитое, с новой лентой на поясе и выстиранным воротничком. Волосы заплела, заколола костяной шпилькой, а в корзину положила скатанный тюль с образцом кружева и флакончик нового сиропа — из лепестков с добавлением мяты.

Путь до рынка занял почти час — дорога после дождя была раскисшей, колёса телеги, на которую её подвёз кузнец Пьер, проваливались в колею. Но Виолетта не жаловалась. Это было частью новой жизни — той, где каждая трудность означала движение вперёд.

Городок встретил её запахами сырости, лаврового мыла и дымящихся трубочек у булочника. Возле лавки тканей она встретила мадам Рено, которая уже махала ей издали.

— Виолетта, дорогуша! Подождите! — Рено подхватила её под локоть. — Месье Делакруа просил передать: его тётушка будет в лавке завтра, но сегодня вы можете зайти к нему. Он обещал показать старые кружева из коллекции — чтобы вы могли вдохновиться. И ещё... — мадам наклонилась ближе. — У него в доме редкое шампанское. Из тех времён, когда оно ещё было мутным.

— Вы хотите сказать — натуральное?

— Настоящее. С дрожжевым осадком. Представляете? Я уверена, вас это заинтересует.

Виолетта усмехнулась:
— Если оно не взорвётся в руках, как бутылка монаха Пьера, то, возможно, заинтересует.

Делакруа оказался в хорошем расположении духа. В его кабинете пахло воском, лимонной кожурой и старой бумагой. На длинном столе были разложены образцы кружева — тончайшие, с узорами цветов и птиц.

— Ваше, конечно, не хуже, — он кивнул на коробочку Виолетты. — Но у этих — история. Вот это, например, подарила бабушка императрицы одной из наших модисток.

— Если история продаёт, может, нам стоит и выдумывать её, — усмехнулась она. — Главное — вкусно рассказать.

Он приподнял бровь:

— Вы опасная женщина, мадемуазель.

— Только если во мне видят угрозу.

Он рассмеялся и, к её удивлению, предложил шампанское. Вино было тёплым, мутноватым, но в нём чувствовалась насыщенность и глубина — как в забытой мелодии. Виолетта мысленно перебирала рецепт: яблочный сок, сахар, дикая дрожжевая закваска… возможно, отвар виноградных листьев.

— А у вас в поместье виноград есть?

— Есть. Дикий. Пережил всех и всё. Я хочу посадить культурный, восстановить террасы. Сделать свой сорт.

Он вскинул брови:

— Свой сорт? Это амбициозно.

— А как иначе? Если уж возрождать род — то со вкусом.

На обратном пути она шла пешком — чтобы проветрить голову. В мыслях уже рождалась идея: если сделать из дикого винограда настой, добавить лепестки, может выйти что-то между шампанским и ликёром. Пусть простое, пусть кустарное — но своё. Назвать можно будет «Утро в Виллари».

На дороге, у поворота к лесу, её окликнули:

— Мадемуазель! Осторожно!

Виолетта обернулась. Мужчина в тёмном плаще, с кожаной сумкой через плечо, спешил к ней. Он держал лошадь за повод, но двигался уверенно, несмотря на грязь.

— Кажется, у вас развязалась шнуровка. Вы могли бы упасть.

Она посмотрела на сапог и действительно увидела ослабленный ремешок.

— Ваша наблюдательность достойна уважения. Только не говорите, что вы — сапожник.

Он усмехнулся:

— Почти. Странствующий инженер. Иногда чинил колёса, иногда — сердца. Сегодня ищу работу, а завтра — может, и крышу над головой.

Она прищурилась:

— Крышу могу предложить. Но работа будет пахнуть вином, травами и женскими капризами. Подойдёт?

Он слегка поклонился:

— Если вы — хозяйка, всё подойдёт.

К вечеру, вернувшись в поместье, Виолетта снова надела фартук и проверила сироп. Клоповник, шиповник, лепестки роз и немного меда — получился терпкий, красивый оттенком, как вечернее солнце.

Она записала в блокнот:

> «Сироп “Поцелуй на заре”. Подаётся к печёным яблокам или в шампанское. Эффект — лёгкое головокружение и воспоминания».

На полке выстроились баночки, на подоконнике — очередной моток кружева. За окном пели сверчки. Сад уже не казался пустым — в нём что-то дышало.

А внутри она вдруг подумала:

> Я вернулась. И, кажется, начинаю снова жить. Даже если всё это — на грани вымысла. Главное, чтобы оно было моим.

С утра шёл тихий, молочный дождь — тот, что не холодный и не горячий, а как будто размывает границы между сном и явью. Виолетта проснулась рано: её разбудил скрип колеса — Клод уже что-то вёз по двору. За окном тянуло туманом, и с деревьев капало — ровно, как из дырявой кружки.

Кухня встретила её ароматом вчерашнего сиропа, который за ночь остыл и теперь пах розами и яблоками. Виолетта надела платье попроще, завязала волосы в узел и вынесла баночку на крыльцо — попробовать на свежем воздухе, как он будет пахнуть в сыром утре.

— Не дурно, — пробормотала она, поднимая крышку. — Если добавить немного лимонной корки, выйдет даже не сироп, а эликсир настроения.

Клод прошёл мимо с ведром, смерив её взглядом:
— Выглядите как ведьма, мадемуазель. Только метлы не хватает.
— Ты не поверишь, но я её спрятала, чтобы ты не воспользовался, — ухмыльнулась Виолетта. — Ты вчера шептался с черепицей слишком подозрительно.

Он хмыкнул, но по глазам было видно: рад, что утро началось именно так. Рад — как и всё вокруг, что медленно начинало оживать.