Виноградный ветер

Глава 1. Пепел на губах

Последнее, что я помнила из той жизни — это то, как пахнет дорогой кожаный салон в кабинете Игоря Викторовича. Сладковатый, удушливый запах успеха и денег. И лицо Никиты. Не то, которое я любила — с ямочкой на щеке и смеющимися глазами, когда он говорил: «Малыш, у нас всё получится». А другое. Гладкое, отполированное, с холодными глазами, где читалось лишь раздражение.

— Маш, будь взрослой, — раздался его голос, пока я стояла перед массивным дубовым столом. — В бизнесе нет места сантиментам. Это было просто решение.

Игорь Викторович откашлялся, его пальцы с золотым перстнем постукивали по столу.
—Мария, вы хороший специалист. Но вам не хватает... хватки. Никита — боец. Он видит цель. А вы... вы слишком эмоциональны.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое сердце.
—Возьмите паузу. Напишите заявление по собственному. Это будет... красиво.

— Красиво? — вырвалось у меня, голос дрожал. — Вы называете это красиво? Выбрасывать человека за борт после трех лет работы?

Никита вздохнул, как уставший родитель.
—Маш, не драматизируй. Ты прекрасный стратег, но этот проект требовал жесткости. Той самой жесткости, которую ты всегда называла во мне «силой».

Я смотрела на него, не веря своим ушам.
—Сила? Ты украл мой труд, Никита! Все черновики, все идеи... Ты знал, что это мое детище!

Он поднял руки в mock-защите.
—Детище? Мы же партнеры! Или ты забыла те ночи, когда мы вместе работали над этим? Это был общий успех!

— Общий? — я почувствовала, как горло сжимается. — Ты представил его как свой! Ты даже не упомянул моего имени на презентации!

Игорь Викторович поднялся, его тень упала на меня.
—Довольно, Мария. Решение принято. Никита остается с проектом. У него уже есть одобрение совета на грант. Твои... эмоции... ничего не изменят.

Я стояла, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Три года. Три года я верила этому человеку, делилась с ним самыми сокровенными мыслями. И вот результат — я оказалась ненужной со своей «излишней эмоциональностью».

---

Самолет, затем такси по темной, извилистой крымской дороге. Я не видела пейзажей за окном. В ушах стояло эхо их голосов.

— Далеко едем? — спросил таксист, пожилой мужчина с уставшим лицом.

— До Крымской Гавани, — пробормотала я, глядя на свое отражение в стекле.

— А, к Роднинову! — лицо водителя оживилось. — Его вино — лучшее в округе! Вы родственница?

— Дочь, — коротко ответила я.

Он свистнул.
—Так вы та самая столичная дочка! Слышал, вы большую карьеру сделали. Что ж, у отца тоже неплохое дело.

Я не ответила, закрыв глаза. Карьера. Какая ирония.

Когда мы подъехали к дому, было уже глубоко за полночь. Старый беленый дом с синими ставнями стоял в темноте, лишь на крыльце горел тусклый свет.

Отец ждал меня. Он сидел на ступеньках, курил самокрутку, его силуэт вырисовывался в ночи.

— Ну что, дочка, — сказал он, когда я вышла из машины. Его голос был хриплым и спокойным. — Добралась.

Я подошла к нему, и все напряжение последних дней вдруг вырвалось наружу. Я не плакала, просто стояла, дрожа.

— Пап... — это было все, что я смогла выжать из себя.

Он встал, положил руку мне на плечо.
—Знаю, Машенька. Знаю. Иди внутрь.

На кухне пахло сушеными травами и дубовой бочкой. Он налил в два граненых стакана темно-рубинового вина.

— Рассказывай, если хочешь, — сказал он, отпивая маленький глоток. — Не хочешь — не надо. Вино и так все расскажет.

Я взяла стакан, пальцы дрожали.
—Он украл все, пап. Весь проект. А меня уволили. Сказали — слишком эмоциональна.

Отец медленно кивнул.
—Шакалы, они всегда рядом с сильными ходят. Пока ты сильная — они притихли. А как почуяли слабину...

— Какая слабина? — я сжала стакан так, что костяшки побелели. — Я была на пике! Проект был готов к запуску!

— В том-то и дело, дочка. Ты была слишком сильной. Такой, что стала неудобной.

Он отпил еще глоток.
—Но запомни — шакал может урвать кусок, но сделать настоящее вино он не сможет. Никогда. Ему не хватит души.

Мы сидели молча, и только тиканье старых часов нарушало тишину. За окном шумело море, и этот звук был успокаивающим.

— Что мне теперь делать? — спросила я тихо.

— А сначала просто поживи. Помоги мне здесь. Руки в землю опусти. Солнце в спину получи. — Он улыбнулся, его глаза исчезли в морщинах. — А там видно будет.

Позже, устраиваясь в своей старой комнате, я услышала, как он звонит кому-то.
—Да, приехала наша Маша... Нет, ничего... Просто побудет с нами.

Я легла в узкую железную кровать, пахнущую солнцем и лавандой. Из открытого окна доносился шум прибоя. И впервые за долгое время я почувствовала что-то похожее на покой. Хрупкий, но настоящий.

Глава 2. Солёный ветер и деревенский ловелас

Проснулась я от крика чаек и доносящихся со двора звуков — глухих ударов и мужского голоса, напевавшего что-то неразборчивое. Солнечные зайчики плясали на выцветших обоях с ромашками, и первое, что я ощутила, был не привычный утренний приступ тревоги, а странное, почти забытое чувство — любопытство. Что это за звуки?

Накинув отцовский растянутый свитер, я выглянула в окно. Во дворе, возле поленницы, стоял незнакомый мужчина. Высокий, широкоплечий, в потёртых рабочих штанах и зелёной футболке, он с мощной, отточенной лёгкостью орудовал топором, коля поленья. Мускулы на его спине играли под кожей в такт движениям. Это была не грубая сила, а какая-то почти медитативная работа, ритмичная и точная.

Я наблюдала за ним несколько минут, спрятавшись за занавеской. Он был сосредоточен. Цельным. И в этом была какая-то дьявольская притягательность.

Внезапно он остановился, выпрямился, провёл рукой по лбу и, как будто почувствовав мой взгляд, резко повернул голову к моему окну. Я отпрянула, сердце бешено застучало. Глупо. Совершенно глупо.

— Маша! — послышался снизу голос отца. — Спускайся, завтрак на столе! И познакомься с моим правой рукой, Максимом!

Судьба, казалось, решила поиздеваться надо мной самым изощрённым образом.

За завтраком — яичница с домашней колбасой и помидорами с огорода — царила неловкая пауза. Максим сидел напротив, поглощая еду с аппетитом, который мог бы разозлить самого привередливого повара. Он смотрел куда угодно, только не на меня.

— Так, Макс, — сказал отец, допивая свой чай. — Сегодня будешь брать Машу с собой на западный склон. Нужно проверить шпалеры после последнего ветра и обрезать всё, что вызывает сомнения. Она тебе поможет.

Я чуть не поперхнулась. Максим поднял на отца удивлённый взгляд.
—Сергей Петрович, я справлюсь сам. Там работа не для... — Он запнулся, подбирая слово.
—Не для кого? — мягко спросил отец, но в его голосе прозвучала сталь.
—Не для городских, — выдохнул Максим, наконец бросив на меня быстрый, испепеляющий взгляд.

— Маша тут до шестнадцати лет каждое лето проводила, — возразил отец. — Она знает лозу не хуже тебя. Просто подзабыла немного. А ты ей покажешь. Я не обсуждаю.

Это был приказ. Максим мрачно кивнул, отодвинул тарелку и вышел из-за стола.

— Пап, это действительно необходимо? — тихо спросила я, когда он вышел.
—Необходимо, — твёрдо сказал отец. — Тебе — чтобы отвлечься. Ему — чтобы мозги проветрить. А моему винограднику — чтобы была лишняя пара умелых рук. Все в плюсе.

Через полчаса я уже сидела в раздолбанном уазике «Буханка» рядом с Максимом. Он молча, с каменным лицом, вёл машину по грунтовой дороге, взметая за собой шлейф рыжей пыли. Воздух в кабине был густым от невысказанных слов.

— Слушай, — не выдержала я наконец. — Мы можем просто сделать вид, что друг друга не существует? Ты делаешь свою работу, я — свою. И разойдёмся.

Он резко свернул на обочину и заглушил двигатель. Повернулся ко мне, и его глаза горели холодным огнём.
—Отлично. Но для начала давай кое-что проясним. Я здесь работаю. Вкалываю. Это не моё хобби, не способ «перезагрузиться» после неудачного педикюра. Это жизнь твоего отца и, если уж на то пошло, моя тоже. Я не собираюсь нянчиться с тобой только потому, что ты дочь босса и у тебя сломалась какая-то там столичная карьера. Поняла?

Его слова ударили больно, потому что были правдой. Частично. Я сжала кулаки.
—Мне не нужна твоя нянька. И моя карьера не «сломалась». Её украли. Но тебе, конечно, этого не понять. Ты ведь всё знаешь. С первого взгляда.

Мы вылезли из машины и молча пошли между рядами лоз. Западный склон был самым крутым и трудным. Ветер и правда натворил дел — некоторые опоры покосились, лозы висели беспорядочно.

Максим молча протянул мне секатор и показал на один из рядов.
—Вот здесь. Всё, что тоньше мизинца и растёт внутрь, а не наружу — резать. Без сожаления. Поняла?
—Поняла, — буркнула я.

Первые полчаса я работала, кипя от злости. Секатор казался неудобным, лоза — живучей и колючей. Я чувствовала его взгляд на себе. Осуждающий, недоверчивый. Солнце припекало всё сильнее, капли пота заливали глаза. Я сняла свитер, осталась в простой майке. Через какое-то время я перестала думать о нём, о Никите, о прошлом. Мир сузился до лозы, секатора и солнечного света на моих руках. Руки начали болеть, спина ныла, но это была приятная, честная усталость.

Я погрузилась в работу, отыскивая неправильные побеги, слыша только щелчки своего секатора и пение птиц. Я забыла о времени.

Внезапно рядом раздался его голос, уже без прежней злобы, просто констатирующий:
—Ты режешь слишком близко к почке. Можно её повредить. Вот сюда, под углом.

Он не дожидался ответа, просто показал на своей лозе, быстрым, точным движением. Я молча кивнула и скорректировала хват.

Мы работали так несколько часов, в молчании, но уже не враждебном, а скорее в сосредоточенном. Когда солнце стояло в зените, он вдруг сказал:
—Привал.

Он развернул на склоне, в тени старой оливы, какой-то свёрток — кусок чёрного хлеба, сало, несколько помидоров и бутылка воды. Разломил хлеб пополам и протянул мне одну часть.
—Держи. И не говори, что не голодна.

Я была голодна. Зверски. Я взяла хлеб и села на землю, прислонившись спиной к прохладному стволу оливы. Мы ели молча. Еда была невероятно вкусной. Простой и настоящей.

— Не ожидал, — вдруг произнёс он, запивая воду из горлышка.
—Чего? — спросила я, с подозрением глядя на него.
—Что не будешь ныть. И что умеешь работать. Большинство городских... — он махнул рукой.
—Я тебе уже говорила, я не «большинство городских», — сказала я, но уже без прежней горячности.
—Вижу, — коротко бросил он.

Мы снова замолчали. Отсюда, со склона, был виден весь посёлок, как на ладони — белые домики, извилистая набережная, бескрайняя синева моря. Было невероятно красиво.

— Почему ты здесь остался? — спросила я, неожиданно для себя. — После школы. Все тогда рвались уехать.

Глава 3. Шторм и тишина после

Следующие дни превратились в череду похожих друг на друга, но от этого не менее прекрасных рассветов и закатов. Я втянулась в ритм жизни винодельни. Подъём затемно, быстрый завтрак с отцом, после — стук мотора «Буханки», возвещающий о прибытии Максима. Мы работали молча, но это молчание стало комфортным, почти дружеским.

Он больше не бросал колкие замечания, а я перестала видеть в нём лишь деревенского хамоватого ловеласа. Я начала замечать другие детали. Как он разговаривал с отцом — с неподдельным уважением, почти сыновним почтением. Как аккуратно и бережно он обращался с лозой, особенно с молодыми, хрупкими побегами. Его грубые, исчерченные мелкими шрамами пальцы могли быть невероятно нежными.

Однажды мы красили шпалеры на самом дальнем участке. День был знойным, воздух дрожал от жары. Я измазалась в краске по локоть, волосы выбились из хвоста и прилипли ко лбу.

— Эх, Маш, — покачал головой Максим, оглядывая мои «боевые раскраски». — Видок у тебя. Прямо настоящая виноградарша.

В его голосе не было насмешки, лишь лёгкая, почти одобрительная улыбка.

— А ты сам-то хорош, — фыркнула я, указывая на его зелёную футболку, на которой красовалось несколько моих бледных отпечатков пальцев. — Ходячий арт-объект.

Он рассмеялся — громко, заразительно, от всего сердца. И я не удержалась, засмеялась вместе с ним. Это был хороший, лёгкий момент.

И тут небо внезапно потемнело. Тёплый ветер сменился резким, холодным порывом, принёсшим с собой запах озона и пыли.

— Шторм, — коротко бросил Максим, окинув взглядом нависшие тучи. — Быстро, собирай вещи! В машину!

Мы едва успели забросить банки с краской и кисти в кузов, как хлынул ливень. Не обычный дождь, а сплошная стена воды, обрушившаяся на землю с яростью. Мы промокли до нитки за секунды, добежав до «Буханки». Ввалившись в салон, мы тяжело дышали, с нас текли ручьи.

Я отряхнула с лица мокрые пряди и снова услышала его смех.

— Ну что, принцесса, — сказал он, заводя двигатель, чтобы включить печку. — Как тебе наше крымское гостеприимство?

— Восхитительно, — ответила я, отжимая подол своей майки. — Особенно финальный аккорд.

Мы сидели в тесной, прогревающейся кабине, слушая, как дождь барабанит по крыше. Пахло мокрой землёй, мокрой собакой и чем-то ещё — его кожей, простым мылом. Это был честный, человеческий запах.

— Знаешь, — сказал он, глядя на залитое водой лобовое стекло. — Я тогда в баре... может, и правда, погорячился.

Я удивилась. Не ожидала от него извинений.

— Я тоже была не подарок, — призналась я. — Была на взводе. Всё казалось враждебным.

— Понимаю, — кивнул он. — Но сейчас-то... сейчас ты уже почти своя.

— Своя? — переспросила я.

— Ну да. Местная. Наша. Уже не смотришь на виноградник как на картинку. Уже видишь в нём работу. И... — он запнулся, подбирая слово. — И любовь.

Слово «любовь», произнесённое его низким, хрипловатым голосом в полумраке салона, прозвучало по-особенному. Тихо и весомо. Я почувствовала, как по щекам разливается румянец, и отвернулась к окну.

Дождь стих так же внезапно, как и начался. Солнце вышло из-за туч, и мир заиграл свежими, яркими красками. Каждая капля на листьях винограда сверкала, как бриллиант.

— Поехали, — сказал Максим. — Сергей Петрович заждался.

Вечером того дня отец, как обычно, позвал нас ужинать. За столом царила тёплая, почти семейная атмосфера. Мы ели уху, которую сварил отец, и пробовали новое вино — молодое, дерзкое, с потенциалом.

— Ну как? — спросил Максим, смотря на меня. В его глазах читалось неподдельное ожидание.

Я сделала глоток, позволила вину раскрыться на языке.
—Сильное. С характером. Ему нужно время, но... получится что-то выдающееся.

Максим смотрел на меня, и в его глазах я увидела одобрение. Настоящее.
—Вот видишь, Сергей Петрович? Говорил я вам — у неё нюх. Наследственное.

Отец улыбнулся.
—Я никогда в этом и не сомневался.

После ужина Максим ушёл, а я помогала отцу мыть посуду.
—Нравится ему твоя компания, — негромко заметил отец, вытирая тарелку.

Я чуть не уронила стакан.
—Пап, о чём ты? Мы просто работаем вместе.

— Работаете, работаете, — усмехнулся он. — А раньше он после работы сразу домой торопился. А сейчас вот, ужинает, вино пробует... Заметил я.

Я ничего не ответила, но щёки снова предательски запылали.

На следующее утро, когда мы поехали на восточный склон, между нами витало новое, неловкое чувство. Мы по-прежнему мало говорили, но теперь каждый взгляд, каждое случайное прикосновение при передаче инструмента казались наполненными скрытым смыслом.

В полдень мы спустились к маленькой, уединённой бухточке недалеко от виноградника, чтобы перекусить. Море было спокойным, ласковым, набегавшие на песок волны шептали что-то успокаивающее. Мы сидели на большом, прогретом солнцем валуне.

— Знаешь, я тут подумал, — вдруг сказал Максим. — У Сергея Петровича вино — золотое. Но он не умеет его продавать. Разливает по бутылкам, и всё. А можно было бы... — он сделал паузу. — Может, сделать небольшую дегустационную зону? Или в тот же бар «Волна» поставлять не просто как домашнее, а под своей маркой. С этикеткой.

Я с интересом посмотрела на него.
—Ты об этом думал?

— А то! — он развёл руками. — Вино же классное! Почему о нём должны знать только свои? Ты же в маркетинге шаришь. Могла бы помочь... если захочешь, конечно.

В его голосе прозвучала неуверенность, даже надежда. И я поняла, что хочу. Очень хочу.

— Да, Макс, — сказала я, и сама удивилась твёрдости в своём голосе. — Я могла бы. Давай подумаем вместе.

Он повернулся ко мне, и его лицо озарила такая яркая, такая открытая улыбка, что у меня перехватило дыхание.
—Правда? — переспросил он. — Здорово!

Он неловко, почти по-юношески, потянулся и дотронулся до моей руки, лежавшей на камне. Его пальцы были шершавыми, тёплыми. Это прикосновение длилось всего секунду, но по моей коже пробежали мурашки.