Визит Ледяной Королевы

Покой был иллюзией. Джайна Праудмур знала это лучше, чем кто-либо из живущих. Она выстроила его заново, свой покой, на призраках пепла и солёных от слёз камнях Терамора. Её башня, вознёсшаяся над заливом, была не крепостью, но святилищем. Обсерваторией души, где сквозь купол из зачарованного хрусталя она наблюдала не за звёздами, а за хрупкой гармонией, которую сама же и сплела из нитей магии, воли и скорби.

В центре этого святилища, в самой его сердцевине, где пересекались все силовые линии, на постаменте из лунного камня, что впитывал свет и отдавал его обратно серебряным эхом, покоилось Сердце Моря.

Оно не было просто артефактом. Не было источником силы в том примитивном смысле, что понимают чародеи-недоучки. Сердце было Камертоном. Дыханием Титанов, застывшим в кристалле. Оно не создавало магию — оно настраивало её, превращая первобытный рёв хаоса, что лежит в основе всего сущего, в музыку сфер. Для Джайны оно было якорем, удерживающим её собственный мир — и внутренний, и внешний — от сползания в безумие. Символом обретённого контроля над бездной, что однажды уже поглотила её город.

Она сидела перед ним в позе лотоса, с закрытыми глазами, не медитируя, но слушая. Слушая, как пульсирует Азерот. Ритмичный гул Лей-линий под землёй, шёпот приливов и отливов, тихое пение звёзд, отражающихся в Великом Море. Всё было гармонией. Всё было на своих местах.

И вдруг…

Диссонанс.

Тишина.

Не просто отсутствие звука, а его насильственная смерть. Музыка сфер оборвалась на пронзительной, режущей слух ноте пустоты. Джайна резко открыла глаза. Свет, исходящий от Сердца Моря, на миг померк, захлебнувшись собственной мелодией. Тени в углах обсерватории вытянулись, изогнулись под невозможными, хищными углами, словно живые твари, почуявшие падаль. Воздух в комнате стал разреженным, обрёл кладбищенский холод, запах озона сменился зловонием мёртвых звёзд.

Это был онтологический озноб. Предчувствие не беды, но неправильности. Нарушения самого фундамента бытия.

А затем она увидела его.

Оно не вошло. Не появилось. Оно просочилось в реальность из её изнанки, как просачивается трупный яд сквозь саван. В центре комнаты возникло пятно тьмы, дыра в форме человека. Существо без плоти, воля без сущности, голод, обретший фокус после эонов блуждания в ледяной пустыне между мирами. В его не-существе вибрировали отголоски безумия иных реальностей, эхо безумных королей, грезящих о тёмных башнях, и шёпот спящих в океанских глубинах левиафанов. Это была тень Лорда Волдеморта, но тень, ставшая чем-то неизмеримо большим и худшим — концентрированной злобой вселенной, жаждущей лишь одного. Воплощения.

Свет преломлялся вокруг этой фигуры, не желая её касаться. Звук умирал, не достигнув её. Это был не гость. Это была болезнь. Абсолютное отрицание, вторгшееся в мир утверждения.

Голод устремился к Сердцу.

Джайна хотела закричать, вскочить, высвободить всю свою мощь, но её тело сковал паралич — не магический, но метафизический. Она могла лишь смотреть, как зритель на представлении греческих богов, как тень протягивает свою не-руку к Камертону её мира.

Волдеморт не украл артефакт. Кража — слишком приземлённое слово для того, что произошло.

Он его вырезал.

Пространство вокруг кристалла треснуло, как пересохшая кожа. Воздух осыпался пеплом небытия. На одно бесконечное мгновение вся башня, весь Терамор, весь Азерот замерли, перестав дышать. А затем произошёл акт космического святотатства. Тень дёрнула, и Сердце Моря было вырвано из реальности с таким звуком, которого не существует в природе — со звуком разрываемой души мира.

На постаменте не осталось пустоты. На нём осталась рана.

Кровоточащая язва на лике творения. Чёрная, рваная дыра, которая вела в никуда и одновременно во все стороны. Она пульсировала тьмой, и из неё сочился холод, не имеющий отношения к температуре. Это был холод абсолютного отсутствия. Отсутствия света, отсутствия жизни, отсутствия надежды.

Джайна медленно, как во сне, поднялась на ноги. Её выстраданный покой, её хрупкая иллюзия контроля, её рукотворный Эдем — всё это было осквернено, растоптано, уничтожено за несколько ударов сердца. Она подошла к ране в пространстве и, повинуясь инстинкту, которого не понимала, протянула руку к её рваному краю.

И тогда она увидела.

Она не увидела лица вора. Она увидела его мир. Мир, задыхающийся от собственных секретов и лжи. Увидела министерства, где мелкие тираны в пыльных кабинетах решают судьбы тысяч. Увидела банки, управляемые существами с душами из золота и когтями из стали. Увидела школу, что пряталась за стенами иллюзий, взращивая детей в гордыне и предрассудках. Увидела обывателей, чьи дома были тюрьмами для их же детей. Увидела мальчика со шрамом в виде молнии, спящего в чулане под лестницей, чей дух был ярче всех звёзд этого тусклого мира.

Она увидела мир, погрязший в гордыне. Мир, настолько уверенный в собственной исключительности, что прогнил изнутри. Мир, который породил такой голод, такую тень, и позволил ей осквернить нечто чистое.

В этот миг что-то в Джайне Праудмур умерло окончательно. Её горе не превратилось в слёзы. Оно превратилось в вечную мерзлоту. Её сердце не разбилось. Оно стало осколком глетчерного льда. Ярость, что поднялась из глубин её души, была не горячей и обжигающей, но холодной, как космос между галактиками. Это был не гнев оскорблённой женщины.

Это был приговор.

Она больше не была хранительницей. Она стала инструментом. Бичом. Ледяным правосудием, что обрушится на больной мир не для того, чтобы наказать, но чтобы очистить. Так хирург вырезает опухоль, не испытывая ненависти к раковым клеткам, но зная, что для спасения организма они должны умереть.

Джайна отняла руку от пульсирующей тьмы. Её глаза, цвета глубокого моря, теперь светились арктическим огнём.

— Я иду за тобой, — её шёпот не был обращён к вору. Он был клятвой, данной самой вселенной. — И я принесу с собой зиму.