Владыкины

Пролог

Эту часть города Арсений знал плохо. Слепленные между собой, разновеликие, с обрушившейся штукатуркой доходные дома, кое-как разъезжающиеся на узкой улочке кареты, громко смеющиеся или ругающиеся за грязными окнами люди, запах готовящейся еды. Совсем не то, к чему он привык!

Но даже сквозь эту какофонию «ароматов» мужчина чувствовал, что идет в нужном направлении. Можно было назвать это притяжением, а на деле – животная необходимость получить искомое.

Уверенно остановившись перед тонкой, пробитой кем-то в нескольких местах деревянной дверью, он брезгливо взялся за железную ручку, покрытую слоем многолетней грязи и в голове еще больше прояснилось – он идёт по верному пути.

Больше полугода он боялся признать, что всё закончено. И вот ровно час назад почувствовал то, от чего уже отвык – она его звала!

Дверь оказалась приоткрытой. Арсений толкнул ее, сделал шаг внутрь, замер и прислушался. Пахнуло из комнаты дешевым чаем, грязными телами, и… травами! Будто с летнего луга принесли в этот грязный дом щедрую охапку и заварили в большом, закопчённом над костром чайнике.

Не видя вокруг себя ни обстановки, ни людей, Арсений быстро пересёк коридор и толкнул последнюю дверь.

— Т-ты? – удивленно спросил он замерев. Человек со стороны решил бы, что мужчина в дорогом костюме хотел видеть на месте улыбающейся девушки совсем не её.

— Все никак не привыкнешь? – её звонкий голос и улыбка были ему знакомы, безусловно…

— Ксе-ения, Ксения! – он бросился обнимать, почувствовав в ней сестру, которую уже не надеялся увидеть.

— Погоди, мне нужна всего неделя! Моя неделя! – она отстранилась, и Арсений увидел в руке девушки стеклянный стакан.

— Не злись, братец. Так надо! – она залпом выпила всё содержимое, бросила стакан на кровать, и только тогда сама обняла его: прижала с такой силой, что он задохнулся в знакомом и одновременно чужом запахе.

Он не мог проронить и слова. Ровно до того момента, когда девушка начала оседать в его руках. Пытался докричаться, потом принялся бить по щекам, но девушка или крепко спала, или была без сознания.

Вдруг то самое ощущение, от которого он уже отвык, по которому, конечно же, не скучал, навалилось пеленой, и в глазах начало темнеть.

— Ксения, не смей! Не смей! – вслух он успел произнести только ее имя.

Все, что он безмолвно кричал не услышал бы даже вошедший в комнату старик – выпивоха, которому ровно час назад девка, лежащая сейчас на кровати, дала купюру, чтобы побыть в комнате пару часов.

— Ты её убил? – буднично спросил старик, обращаясь к лежащему на полу и корчащемуся, словно от удара под дых мужчине.

— Уходи, жива она. Поспит немного. Закрой дверь! – рычали с пола. – Денег ещё дам. Комнату не трогай. Замок есть?

— Есть! – прошептал дед.

— Оставь на ручке. Десять купюр с меня! – голос лежащего на полу мужчины в дорогом костюме приходил в норму.

— Сделаю в лучшем виде! И бельё могу достать чистое, если надо! – уже из-за закрытой двери и бодрее прежнего не унимался дед.

Через полчаса мужчина встал, почистил костюм, укрыл лежащую на кровати девушку одеялом, забрал с кровати большой, и ощутимо тяжелый узел, и вышел из дома, закрыв комнату на замок. У него было целых три часа на одно дело, и всего неделя на второе!

Глава 1

Девятнадцатью годами ранее…

Татьяна металась по свой комнате, часто дыша и косясь на дверь, за которой голос мужа начал меняться уже со спокойного, уверенного и любящего на резкий.

«Не начнут же двери ломать?» - пронеслось в её голове.

— Татьяна, милая, это уже не смешно. Вторые сутки…

— Уходите, прошу. Всё хорошо, Павел! Мне нужно некоторое время… я сама выйду к вам, - дрожащим голосом ответила Татьяна и бросила взгляд на детскую зыбку в белоснежном убранстве.

— Я дам тебе ещё часок, хорошо? С Арсением всё в порядке? – голос мужа тоже чуть дрогнул, когда он произнес имя сына.

— Да, он спит, - Татьяна села возле колыбели и уставилась на младенца. – Клянусь, с ним всё хорошо!

За дверью стало тихо, но она была уверена: муж не ушел.

— Таких ведь сразу забирают, Танюша. Таких в домах родителей оставить никак нельзя! Императорский указ, - скрипучий голос старой няни разорвал наконец-то случившуюся тишину.

— Я знаю, нянюшка, знаю! – прошептала Татьяна, и слёзы застлали глаза.

Татьяна выросла в хорошей семье: древний род, отец — военный генерал, у матушки личный театр. А дядя был знаком с прежней императрицей Ольгой. Усадьба на Главном проспекте, летняя резиденция в часе езды от города. В усадьбе пруд. И немыслимое количество подруг, желающих быть ближе к девушке из такой-то семьи.

Мужа, как обычно это делается, выбрала семья. Но Павел был ей мил: статный, хорошо сложённый, он умел вести беседу так лаконично, но в то же время так интересно, что не надоедал во время ухаживания. И не надоел за год брака. Полюбился даже, прикипелся, прирос, а точнее, дополнил её, насколько это было возможно.

Первенца ждали все. Татьяне угождал и муж, и домашние, и ближайшие родственники. А она надеялась, что это будет сын. Потому что брат её мужа Константин обещал взять мальчика к себе на службу.

А он не кто-нибудь, а личный секретарь Императора! Вот где крылась вся выгода её отца – отдать дочь в семью, где доступ к Его Величеству открывается без каких-либо условий. И место это передаётся по семейной ветви Владыкиных настолько давно, что генеалогическое древо начинается в самых зачатках феодализма.

Родила Татьяна легко. И недоумевала от россказней про сложные роды, а то и смерти в них. Её схватки продлились минут сорок. Дремала часто, а потом, в момент, когда доктор объявил звать отца, и начались потуги.

При ней ежеминутно была сестра мужа Екатерина. Они с Константином двойняшки, и Татьяна побаивалась, что такое может повториться и с её первенцами. Но Бог миловал, подарив сына.

Екатерина, как и её брат, бывали в Екатеринбурге редко, но золовка, словно зная, что сноха вот-вот родит, прибыла накануне вечером. А ночью всё и началось. Константин приехать не смог, но Татьяна прекрасно понимала: сам личный секретарь Императора!

Пробыла в их доме Екатерина неделю, да она и раньше на большее время никогда не приезжала: была меценатом, много времени уделяла детским домам, которые призревала с юных лет. Замужем не была, поскольку всю себя отдала богоугодному делу.

Муж, занятый почти всё время работой, начал чаще появляться дома, много времени уделял сыну, отмечал, что мальчик «умненький», не по возрасту смышлёный. Татьяна таяла от его внимания, от любви к ней и мальчику, как масло возле печи.

В доме Владыкиных царил мир и упокоение. И это отмечали все гости, коих в доме бывало достаточно.

Всё настроилось в доме с младенцем, потекло своим чередом ровно до года. Тут то и случилось страшное. Как раз перед приёмом, который назначили в честь годовщины первого наследника известного рода.

Нянюшка Афанасия, старая, но до сих пор не согбенная, качавшая в люльке ещё мать Татьяны, а потом и её саму, была главной няней. Допускала к младенцу только ещё одну девушку лет семнадцати, выросшую в особняке, сиротку Ольгу.

Муж настоял, чтобы кормила младенца Татьяна, да она и не против была: с первого дня, как Екатерина подала ей кричащий комочек и помогла приложить к груди, будто счастье в неё вливалось при каждом кормлении. Такой любви, такого обожания и такого чистого света внутри она не испытывала до этого самого момента.

И вот накануне днём, когда, искупав мальчика, мать уложила его в полотенце, вытирала и творила молитовку, он замер, заворочался, а потом и вовсе перевернулся на живот и громко заплакал.

Татьяна, не понимая, что случилось с сыном, подхватила его, прижала к себе, засуетилась. Хотела уже было кричать, чтобы врача звали, но сынок в полотенце, зажатый в руках, затих и даже вдруг засмеялся.

Татьяна выдохнула облегченно, положила на кровать и, развернув, качнулась, а потом осела на пол.

Афанасия кинулась к ней с водой, напоила, не понимая, что приключилось сначала с ребенком, а потом с её любимицей. Сама глянула на дитя, барахтающееся в мягком полотенце, и, схватившись за сердце, опустилась рядом с Татьяной.

На огромной, почти царского размера кровати, в белоснежном махровом полотенце, играя своею ножкой, смеялась девочка.

Дверь Павел Ильич сломал самолично. Как только услышал за ней вой. Выли так, словно в доме покойник. И он даже не различил, кто именно издаёт этот протяжный, выкованный крайним горем, исходящий из самых глубин ужаса человеческого вой.

Павел Ильич кинул взгляд на кулёк в руках сидящей на кровати заплаканной жены. В нём весело сучил ручками и ножками его сын. Выдохнул Павел так, будто самое страшное обошлось. Обошлось совсем неожиданно.

— Расскажи, Татьяна, - хриплым, будто сорванным визгом или криком голосом приказала нянька. Она сидела в углу комнаты.

— Мне кто-то объяснит? – Павел смотрел то на одну, то на другую. — Вставайте, комната закрыта второй день, холодно здесь. Идём в гостиную. Там камин развели. Должен Константин приехать заранее. А через пару дней и Екатерина сможет нас навестить, - он осторожно, словно боясь напугать жену, положил руку на её плечо, потом приподнял и повёл к двери.