Влюбляться запрещено

АКТ ПЕРВЫЙ. ОГОНЬ ВРАЖДЫ

Таких страстей конец бывает страшен:

Соединенье пороха с огнем —

Взаимоистребляющая вспышка…

«Ромео и Джульетта», Уильям Шекспир

Аннотация: Я поклялся никогда не влюбляться. И никакая Агния Филатова с ее проклятой красотой меня уже точно с пути не собьет.

Враги моей семьи заслуживают лишь презрения и мести.

Исключительно в рамках справедливости я слежу за Королевой, поджидаю ее после занятий, врываюсь в ее жизнь и всеми способами ее порчу.

Но однажды мне приходится признать… Моя железная воля ослабевает.

Что же победит? Ненависть, которую я с юности лелею? Или те чувства, которые изо всех сил пытаюсь подавить?

Смогу ли я нанести решающий удар?

Чья жизнь после этого будет сломана? Ее? Или моя?

Примечания автора:

Эпизод первый: Роковая встреча.

Январь первого года войны.

В восемь утра пасмурно, морозно и ветрено. До весны как до Луны. Из теплых краев долетает лишь пыль. Но мы не сходим с дистанции – внутренний огонь Драконов устойчивее любой погоды.

Внушительной колонной тулим. Неудержимая тестостероновая эскадрилья – решительность, единство и сила – обледеневший тротуар тает.

– Слушай, Нечаев… А че вообще с этой бэйбой делать-то будем? – сипло выдвигает шагающий по правую руку от меня Никита Яббаров, нахально задевая плечами сразу двух типов из встречки. Кадеты взглядами его, конечно, четвертуют, но на открытый конфликт, как бы Китайцу того ни хотелось, не идут. Это мы с рождения боевыми заряжены, а они, вестимо, пока холостые и, что так же предсказуемо, законопослушные – нам бы тоже следовало. – Раскидай по пунктам, Нечай. Что допустимо? Трогать нетронутую можно?

Драконы гогочут, влегкую перекрывая шум городского транспорта.

– О, ты ее видел? Я бы такую охотно потрогал! – выкрикивает Пахомыч.

– Никого мы трогать не будем, – жестко пресекаю разгорающийся беспредел. Может, я и угрюмый тип на данном отрезке жизни, но однозначно не ублюдок. – Курсанем мелкую в нужном направлении, и на этом все. Есть надежда, что у нее, в обход гнилому воспитанию, еще жива совесть.

– Все ясно. Ясно же, пацаны? – горланит Яббаров громче, чем требуется.

– Так точно! – выдает команда оглушающим хором.

Собираем внимание.

Благо, что клюшек с собой нет, а то еще бы ими, черт возьми, застучали.

– Будет исполнено, как прикажет наш Верховный Дракон, – выписывает Китаец дурковато, с впечатляющей достоверностью уходя в смежную культуру, иными словами, складывая ладони в своеобразном японском гассе.

– В голове у тебя… – протягиваю я с иронией, но без всяких там ха-ха.

Мой язвительный прищур узкоглазый иллюзионист, как и положенному кривому зеркалу, отбивает широченной ухмылкой.

– Опилки?

– Каша.

– Есть такое.

Уводя взгляд, с излишней серьезностью и начинающей плесневеть мрачностью сосредотачиваюсь на дороге.

Верховный Дракон, фигли…

Здоровый. Крепкий. Выносливый. Уверенно стою на ногах. Быстро бегаю. А по льду и вовсе летаю.

В отличие от моего старшего брата, которого за его непоколебимую стойкость с битами толпой ломали.

Конченые твари.

Грудь режет судорогами. Но болит не материя. Очень глубоко под ней. Раньше не знал, что так бывает, теперь же чувствую постоянно, стоит лишь подумать о брате.

Нащупываю обернутый вокруг правого запястья браслет, что сделан из ремня Яна. Того самого, в котором его доставили в больницу. Незаметно прокручивая кожаную полоску, справляюсь с дрожью.

Нас в семье четверо – с каждым из братьев я близок, но с самым старшим особенно. Он для меня на одном уровне с отцом. Люди высшего сорта. Благодаря им я четко знаю, каким должен быть мужчина. На их примерах воспитываю своего внутреннего зверя. Их фундаментальными ценностями руководствуюсь и формирую свои собственные убеждения.

Естественно, что боль брата я проживаю как свою. При мысли о произошедшем в некой духовной проекции будто сотни моих собственных костей ломаются.

Снова и снова верчу браслет. Снова и снова.

Верю, что Яну суждено вновь встать на ноги. Усердно молюсь об этом. Когда-то ведь Богу удалось собрать мужчину с нуля. С его милостью самые стойкие способны прожить этот опыт дважды. Моему брату силы точно хватит. А если нет… Есть семья. И каждый из нас готов не просто плечо подставить, а часть себя отдать.

Сглатывая, тащу ноздрями колючий воздух.

По венам фигачит адреналин. Толком расщепить не могу. Эта энергия – словно ток, наделяющий живую плоть дополнительной мощью.

– А курсанем – равно прессанем? – с феноменальной задержкой уточняет наш противотанковый правый защитник Глеб Пимченко.

– Пима, ля… Твоей башкой только шайбы ловить, – выдыхаю беззлобно. Поймав в этом моменте какое-то мимолетное облегчение, даже губы в некотором подобии улыбки растягиваю. – Я тебе что, гамадрил отбитый, девчонок прессовать?

– Ну нет, конечно, Егор! – выпаливает Глебыч поспешно. – Че вы ржете, уроды? – вскидывается на парней. – Я конкретизирую стратегию!

Драконы не стихают.

Яббаров еще и всей тушей на плечи противотанковому наваливается.

– А я говорил, что пройти мимо Пимы с шайбой невозможно? Именно поэтому ее часто заносят ко мне в ворота вместе с Пимой, – гонит, поднимая новую волну смеха. – У тебя учебник по математике с собой, темень? Давай-ка проверим, что такое равно!

– Да отстань ты! Замахал! – пыхтит Пимченко, грубо скидывая надоедливую ношу.

После этого твердолобые в стойки друг перед другом встают. С помощью пацанов разгоняю по сторонам, чтобы не сцепились и, как это уже бывало, не наставили друг другу фонарей.

Эпизод второй: Начало войны.

Ч.Е.Р.Т.

Проблема не в том, что у пассионариев этой богадельни коллективное бешенство. Проблема в том, что икона сошла с витража.

С каким дьяволом у Филатовых контракт, чтобы создавать таких дочерей?

Старшую – бывшую девчонку Яна – мы с братьями кулуарно называли Афродитой, потому как там, чего греха таить, десять из десяти. Я предполагал, что мелкая тоже должна быть на уровне. Но, черт возьми… Не лучше же! К северному сиянию, нецензурная брань, я не готов.

Житие-бытие, фигли. Дает жару, признаю.

Чисто внешне Агния Филатова обладает исключительной красотой. Я с такой прежде не сталкивался.

Это полная жесть. Упасть – не встать. Но я не упаду, отвечаю.

Сердце – вверх-вниз. Изрешеченная грудь, подобно раздолбанной шахте лифта, тарахтит. А в нее еще, по всем ощущениям, пятитонник влетает. Были бы кости тоньше, сказал бы, что все до единой раздроблены – ломает бескомпромиссно.

Да, так, получается, бывает…

Возможно, нам лгут. Не все тайны мироздания раскрыты.

А.Г.Н.И.Я. – преступление против человечества. Ну, против мужской половины – так точно. Оружие массового поражения.

Педагоги, вы там вообще уже? Что за испытание для психики?

Прям подташнивает от красоты этой чертовой примы. Резко бросает в жар. В венах стремительно растет давление – миг, и кровь разносит штормовыми волнами.

Филатова идет как королева, хотя, будем честны, по возрасту тянет только на вшивую принцесску. Несет себя, не замечая ни своих верноподданных, ни нас – чужаков.

Просто крышка, че за царица?

Я сдуру решил, что сегодня знаменательная дата. А по факту оказывается, что у Мелкой и без меня что ни день, то бенефис.

Ну и флаг ей в зубы.

Я-то уж точно способен себя контролировать. Моя воля выше всего.

Быстро прихожу в себя.

Облепившие же подворотню вассалы признаков жизни как не подавали, так и не подают. Недотепы угашенные. Хоть бы заискивающие улыбочки выдавили… Герои, ну! Не тут-то было. Осоловело глазеть на директорскую дочку – весь удел.

Всех все устраивает? Допустим.

А у меня вот ввиду воспитания случается приступ острейшего патриархата. Подмывает принять роль костолома и взять шефство над звездой, которая, вполне вероятно, вовсе не в восторге быть в этой секте мечтой сотни дебилоидов.

Скрипнув зубами, выплевываю изжеванную спичку.

«Черт бы тебя побрал, Егор… Эта шкатулка с двойным дном», – напоминаю себе.

Ф.И.Л.А.Т.О.В.А.

От нее, однозначно, следует держаться подальше.

О.П.А.С.Н.О.

Понимаю это, но, увы, у меня нет возможности ждать, пока она состарится и станет седой, морщинистой и толстой.

Не теряйся, мужик. Нельзя.

Так-то у меня все же неплохо с математикой. Из точки А в точку Б добраться – нефиг делать.

Шаркнув подошвой берца по мощенному покрытию, резко выступаю вперед, дабы преградить Филатовой дорогу.

Черт подери… Ну и масштабы…

Вон она даже одета как скучно, а кишки наматывает, словно невесть во что выряжена… Серое пальто, пара сантиметров темно-зеленой форменной юбки из-под него – это едва выше колен. Колготки еще более невзрачные по цвету, чем дурацкое пыльное манто. Да ко всему плотные, как рейтузы – фиг догадаешься, есть ли под ними живая плоть.

Королева, чтоб ее, гребаной добропорядочности. Пример для всех.

Вокруг нее словно магнитное поле вибрирует. Оно и притягивает, и отталкивает одновременно. Лады, признаю: физически крайне сложно это воздействие выдерживать.

Но, встав перед Филатовой, я зачем-то продолжаю ее изучать.

А ведь ничего эту девчонку не портит. Даже унылый болотного цвета берет.

Кислород заканчивается – мне срочно нужен микрозайм. А пока мой ангел с двумя вышками, доктор юридических и медицинских наук, его оформляет, я стою и жду мысль. Ничего зашкварного, что в голове в это время совсем не по статусу разбивается чет инородное и очень сиропное.

На сладком личике сердечком, среди всех ярко-выраженных элементов, пышным бантом цветут спелые, как сочная малина, губы.

«Маэстро, иди на фиг!» – гоню ворвавшегося под череп писца.

И все же… Эти ее губы – ядерный заряд машины для убийства.

А.Г.Н.И.Я.

Пока ангел мешкает, меня чуть не накрывает пи… пианино.

В потрясении улавливаю свой тяжелый выдох.

Ч.Е.Р.Т.

Рот наполняется слюной, но, заставляя себя глотать, не ее в недра желудка отправляю. По ощущениям, будто шайба за шайбой проваливается. Накидываю гору и застываю.

Эпизод третий: Переменчивость мечты.

Май первого года войны.

Послеполуденная дрема. В распахнутом окне, словно в раме, пейзаж неунывающего южного города – фонтан, сквер, великолепие оперного театра, влекущее тепло.

Внутри класса тишина. На задних партах реально кто-то спит. Остальные же, включая меня, нежатся в пленительном мороке, который создает для нас завораживающий голос Виктории Сергеевны.

В двух семьях, равных знатностью и славой,

В Вероне пышной разгорелся вновь

Вражды минувших дней раздор кровавый,

Заставив литься мирных граждан кровь[1]…

Подавшись к пробивающимся сквозь пышную листву клена солнечным лучам, я в почтительном благоговении прикрываю глаза. Жду дразнящего дуновения врывающегося с улицы ласкового ветерка. Он не задерживается. Миг, и кожу осыпает мурашками. Внутри же приятнейшим образом разливается тепло.

Ах, как все-таки хорошо! Чудесно как!

Подперев рукой подбородок, с улыбкой предаюсь очарованию этого прекрасного забвения.

– Обратите внимание, как гениально автор играет с чувствами читателя, – взывает Виктория Сергеевна деликатно, не нарушая волшебства момента. Она лишь первые сцены пьесы читает, а я уже вижу ту самую Средневековую Верону – каменную и монументальную, торговую и оживленную, аристократическую и знатную. Далее, по мере растущего в повествовании напряжения, проникновенный голос учительницы добавляет живописным изображениям необходимых для существования деталей, звуков, красок, запахов, движений, эмоций. Застывшие кадры обретают жизнь. – Шекспир описывает чудесное мгновение, в котором двум юным душам, вопреки навязанной их семьями ненависти, дано увидеть чистоту друг друга.

В моих мечтах Ромео имеет определенную внешность. Он выглядит точь-в-точь как Святослав Усманов.

Свят… Святик…

Ох, как же кружит голову запретная любовь!

Сначала парень сестры, а после некоторых событий и вовсе – враг всей моей семьи. Ну разве может это быть обычным совпадением? Вы видите эти параллели? Я влюблена в него, а он – в меня. Иначе тот поцелуй в холодном декабре не был бы таким крепким.

– Не знал я, что такое красота, покуда не увидел этой ночи, – выдерживая паузы, Виктория Сергеевна выхватывает лучшие фрагменты из произведения Шекспира. Я знаю эти строки наизусть. Двигая губами, беззвучно повторяю за педагогом: – Святая, если позволишь, то рукой я к грубой ласке приложусь, как к храму.

Ах, ну до чего же изумительно! Скорей бы отвечать! У меня на тему «Ромео и Джульетты» потрясающая речь заготовлена… С зимних каникул этого дня ждала!

Закинув ногу на ногу, беспечно болтаю в воздухе стопой.

– Автор знакомит нас с прекраснейшим из чувств – любовью, – подчеркивает Виктория Сергеевна. Я мысленно поддерживаю. – О, Ромео, Ромео! Зачем ты Ромео? Отрекись от отца, иль, если можешь, меня возьми к себе, отказом мне свое имя искупив… – цитирует учительница далее, тем самым как нельзя лучше описывая нашу со Святославом Усмановым историю. – В этой сцене Шекспир заставляет нас верить в то, что сила этих чувств способна преодолеть все, ведь Ромео отвечает Джульетте: Я клялся светом этой тайной ночи, что для тебя я больше не Монтекки. Твое имя стало мне важней, чем род.

Да-да-да, мы со Святом важнее того, что натворил его отец. Никаких изъянов я в фамилии Усманова, в отличие от своих родных, не вижу. Есть только Он.

Красивый. Внимательный. Заботливый. Дружелюбный. Веселый. Надежный. Благородный.

Настанет день, и я для него тоже стану значимее всех. Это предрешено.

– И все же на протяжении всего повествования мы ощущаем обреченность, – отмечает Виктория Сергеевна.

«Отчасти», – соглашаюсь с ней я.

– Несчастье висит над героями как собравшаяся в небе гроза. Этой грозе суждено обрушиться – сомнений нет.

Меня это не страшит.

Потому как в ожидании трагедии есть своя магия.

Красота. Гордость. Величие.

– Возьмите мои губы, печальные поцелуи, и навеки пусть останется этот яд на устах… – декламирует Виктория Сергеевна далее.

Я со всей искренностью драматично вздыхаю.

О, я проживаю этот эпизод со всей мощью выраженных Шекспиром эмоций. Внутри меня будто концерт симфонической музыки разворачивается. Жертвенность, грусть, боль, нежность, страх, гнев, безысходность, любовь, принятие – невероятно яркие чувства охватывают душу. Сворачивают ее и, как говорится, разворачивают.

Я уже где-то очень высоко. Парю над этим жалким грешным миром.

И вдруг…

В мир моих восхитительных грез каким-то возмутительным образом врывается нехарактерный Средневековой Вероне рев двигателя внутреннего сгорания.

Застигнутое врасплох сердце, резво дернувшись, чуть не вылетает из груди. И все это прежде, чем я успеваю открыть глаза, чтобы впиться злющим взглядом в рычащий у фонтана мотоцикл.

Эпизод четвертый: Высоконравственность кровной зарубы.

Сентябрь первого года войны.

Старт осени, а город уже дышит сыростью. И застывший в классе термоядерный запах краски, который еще в прошлом веке кто-то больно умный признал чертовым знаком свежести, лишь усложняет процесс адаптации к самому отвратному периоду года.

Сезон #изо_дня_в_день_хренотень объявляется открытым.

Торжественную часть, воспользовавшись занятостью родителей, благополучно пропустил. Все эти кринжовые ритуалы, занудные речи, нелепые стишки и стремные песнопения о прелестях школьной жизни в исполнении отборных мамкиных молодцов и умниц еще в первых классах набили оскомину. На тему школы у меня в целом свой взгляд. Если и рвать глотку, то только в обратку – о том, как лучшие годы улетают в трубу. Но для этого тоже нужно повышать мотивацию. Пока что любая творческая активность мне тупо влом.

Отсидеть бы уроки сегодня. А завтра уже тренировки начнутся. В спортивном режиме скрыть прогулы – раз плюнуть.

Вскинув голову, нахожу взглядом находящуюся за первой партой Эмилию. Охота скрасить минуты унылого ожидания – позалипать на красоту. Вот только проблема – не якорит. А летом казалось, скучал. Прокачивал скилы. Готовился по полной ответственность взять. Сейчас призадумался: а оно мне надо? Ради чего? Эмилия Ломоносова – вариант, конечно, достойный, но и напряга немало.

Кладу в рот спичку. Вращаю языком. На автомате подмигиваю обернувшейся, будто ощутившей мой тягостный взгляд, Мильке.

Сразу после этого отвлекаюсь на телефон.

Мать их всех[1]: Я все еще жду фотоотчет с линейки, сыночка.

Егор Нечаев: Ты должна мне верить на слово, ма.

Мать их всех: Сыночка, ты мой третий ребенок. Посыл улавливаешь?

Я морщусь. Озадаченно потираю пальцами переносицу. Задумчиво потягиваю кольцо в брови. Не то чтобы не понимаю, к чему она клонит. Понимаю, конечно. Обмозговываю тактику противостояния.

Егор Нечаев: Я мужчина, мам. Тебе пора начать считаться с этим статусом.

Свободу Вилли[2], ля.

Мать их всех: Вот таких мужчин у меня четыре, да. Голова вся седая.

Егор Нечаев: Не седая ты, эй.

Мать их всех: Только потому, что я регулярно крашусь))

В другой ситуации я бы высмеял то, что она в очередной раз насыпала когтей[3]. Но сейчас не в том положении, чтобы шутить. Да и настроение так себе.

Егор Нечаев: Ты самая красивая женщина на всем белом свете.

Мать их всех: Прогулял все-таки, свинюка ты такая?!

Егор Нечаев: Бинго.

Мать их всех: Сына…

Черт.

Троеточие от мамы хуже любых скобок.

Мать их всех: Я ведь просила о такой простой вещи – поприсутствовать на торжественной линейке. Пассивно, сыночка)) Это же память, дурачок ты! Это на всю жизнь!

На всю жизнь у меня другое.

Егор Нечаев: Прости, мам. Ты отвлекаешь от урока.

Мать их всех: Явишься домой – поговорим.

Это означит только одно – с возвращением стоит повременить.

– Нина Михайловна! Нина Михайловна! – горланит через весь класс сидящий рядом со мной Китаец. – А вы сами-то в Германии были?

– Понимаю, к чему ты клонишь, Яббаров, – клокочет педагогиня с придыханием зарождающегося возмущения. – Нет, не была. Но это не мешает мне знать немецкий в совершенстве.

– У-у-гу-м… – протягивает долбаный нигилист, ставя ее слова под сомнения и тоном, и всем своим, блин, видом. – И все же… Нина Михайловна… Дорогая вы наша… – расписывает со стебом. Со стороны почти невинно все это выглядит, но Петрухина за годы классного руководства изучила нас от и до. Когда еще нет повода для ругани, нечто дурное обычно уже назревает. Неудивительно, что в этот момент у нее начинает дергаться глаз. – Вот Егор Нечаев в Германии все лето провел… – продвигает Яббаров дальше, явно рассчитывая раскрутить эту тему на оставшуюся половину урока. Мрачно смотрю на идиота, но он не реагирует, потому как уже вошел в раж. – Может, пусть Нечаев хотя бы в общих чертах расскажет, как там на самом деле, а?

– Да, пожалуйста! Пожалуйста, Нина Михайловна! – поддерживают его девчонки.

Петрухина в не самом выгодном положении застывает. Обложили.

Я стискиваю челюсти. Напряженно смотрю перед собой. Практически не шевеля губами, сквозь зубы глухо предъявляю Яббарову:

– Ты, чтоб тебя, попутал?

– Да ладно тебе, брат… У старухи от скуки сдохнуть можно. Выручай, – отзывается тот так же тихо.

– Ну что ж… – крякает принявшая неизбежное учиха. – Если в общих чертах, – тут она, естественно, акцентирует жестко, – я не против.

– Вельми благодарствуем, Нина Михайловна! Низкий поклон! – расшаркивается Яббаров. Не меняя тона, обращается и ко мне: – Расскажи же нам, Егор Романыч, как там в Дойчланде?

Эпизод пятый: Нервы на пределе.

Октябрь первого года войны.

Середина месяца. Большой церковный праздник. Мама за завтраком говорила какой… Я не обратила должного внимания. Вспоминаю о прошедшем мимо меня разговоре, когда в напряженную тишину класса проникает звон колоколов. Оторвав ручку от листка, поднимаю голову, чтобы направить взгляд в окно.

Лучше бы я этого не делала… ОН снова там.

Сердце срывается. Без каких-либо зазрений совести. Словно двести ударов в минуту – его нормальная скорость. Внутренности топит горячими волнами паники. Дыхание учащается. Ладони потеют.

Я пытаюсь вернуться к проверке выполненных ранее заданий контрольной работы, но цифры и графики расплываются. Как итог – последние пять минут урока проходят вхолостую.

– Нечаев опять тебя поджидает, – взволнованно шепчет Настька, едва покидаем кабинет математики.

– Какая неожиданность, – едко иронизирую я.

В коридоре шум, гам, суета. Но именно здесь я чувствую себя максимально комфортно. Иду как по подиуму – шаг от бедра, прямой взгляд, непоколебимая уверенность. Все расступаются. Краем глаза замечаю, что глазеют. Оценивают, восхищаются и завидуют… Отлично. Ничего дурного не происходит. Все под контролем.

Всеобщее внимание порой досаждает, но по большей части все же приносит удовольствие.

«I'm unstoppable. I'm a Porsche with no brakes. I'm invincible. Yeah, I win every single game[1]…» – пою мысленно.

И слышу свой сильный голос так ясно, словно он выводится в пространство через размещенные по гимназии динамики.

Идеально. Это мой любимый саундтрек.

Черт, да почти гимн.

Изображая бесстрашие в отношении Егора Нечаева, я, конечно, лукавлю. И совсем не слегка. При мысли, что снова с ним столкнусь, под ребрами уже вовсю ноет. Регулярно умирающие бабочки откапываются и берут очередной шанс на существование. В качестве прожорливых зомби. Бабочки-зомби, слышали о таком? Я тоже только с Нечаевым узнала. До определенной стадии волнения питаются гады преимущественно критическими излишками моего кортизола. А с какого-то момента, раздувшись до нереальных объемов, начинают жрать и мою плоть.

Жутко?

Ну я ведь предупреждала: с Нечаевыми никакой романтики.

То, как Егор-топор #ненавижу_его первого сентября влез в мою душу и прилюдно высмеял обнаруженные там чувства, дало виток новому этапу сердечных треволнений. Каждый последующий день моей жизни соревнуется с предыдущими за звание худшего.

Дракон.

О, как же хладнокровному гаду подходит это зверье!

Гребаный Егорыныч. Трехголовый монстр. Мерзкое огнедышащее чудище.

Ненавижу его!!!

Делаю вид, конечно, что меня не задевают ни слова ублюдка, ни его поступки... Будто бы я выше этого! Но на самом деле с его присутствием в моей жизни каждый день испорчен слезами. Плачу я, естественно, дома. Тихо, наедине с собой, чтобы никто не видел.

Черт знает, как из этого ужаса выбраться. Но терпеть больше нельзя. Роль жертвы не для меня.

Я никогда не дружила с мальчиками. Берегла себя для Свята. Не разменивалась на бессмысленные приглашения в кино, кафе и на мороженое. Всем отказывала. Статус неприступной королевы меня более чем устраивал. Я им гордилась! Мне удалось удержать позиции, когда Нечаевы в первый раз попытались разрушить жизнь моей семьи. И после всего… Один из них приходит и берется за цель испортить мне репутацию!

Разве это по-человечески?! Нет! А значит, у меня есть полное право обращаться с ним как со скотом. Делать все, что угодно. Вообще все!

Егор Нечаев убил во мне способность к позитивному мышлению.

Почему вместо прекрасных снов о Святике я должна видеть какие-то кошмары?! Кошмары во сне и наяву!

Как и в прошлом учебном году, Нечаев встречает меня после уроков и провожает до дома. Хотя «провожает» – это, конечно, громко сказано! Чаще всего кажется, что до дома-то я не доберусь… Дело в том, что отморозок не всегда выпускает на нужной остановке! Как это происходит? Он просто удерживает меня так, что не вырваться! Троллейбус, нарезая круги, петляет по городу – я бешусь, а проклятый Нечаев смеется.

В кругу знакомых, чаще всего у ворот гимназии, подонок рассказывает обо мне отвратительные небылицы! И, конечно же, создает различные ситуации в реальности… Все, лишь бы выставить меня перед лицом общественности никчемной!

– Немезида, тпру. Распрягай. Вчера ты в телеге накатала пост о том, как же легко с помощью «обаяния» достигнуть цели. То есть пришла, построила глазки, поулыбалась – ты так всего добиваешься?

– Речь шла о культуре общения!

– Добро, не выкручивайся. Все мы помним, что ты… «избранная». Может, даже особенная, ха-ха.

Но устные провокации – это еще цветочки. Главный ужас заключается в том, что нечаевский ублюдок ко мне без конца прикасается. Когда я пытаюсь отбиваться, со смехом заявляет, будто я только при чужих так ломаюсь, а наедине вообще все ему позволяю.

Эпизод шестой: Аккумуляция храбрости.

Columbia Pictures не представляет… Проблема в том, что и я не представляю. Но заявление сделано, а значит, боевику быть. Бросаюсь в незнакомое мне направление и, едва поймав сцепку с поверхностью кривой дорожки, с азартом выжимаю газ.

Да, все верно: по собственной воле к Егору Нечаеву иду.

И пусть на словах этот отбитый тип отрицает ту исключительную красоту, которой наделила меня природа, реальность такова, что мое приближение он прослеживает вовсе не пустым взглядом. Напротив, шокирующе говорящим – пронзительным, требовательным и жадным.

Я так теряюсь, что чуть с шага не сбиваюсь. Ничего удивительного, ведь сталкиваться со столь выразительной демонстрацией эмоций мне еще не доводилось. Они во мне не откликаются. Даже омерзительны. Это ведь Нечаев. Но в силу своей новизны и какой-то раздражающей остроты выраженные им чувства привносят в мое тело хаос – какие-то странные механизмы, вопреки законам биохимии, смешивают сходу все допустимые реакции, поднимают их мощность и разворачивают внутри меня ошеломительную бурю.

Черт возьми, это не трепет… Нет. Электрический разряд выводит из моего организма горячую дрожь. Я ее ненавижу.

Нечаев хмурится – сталкивает брови как темные предгрозовые тучи. Гром и последующая ударная волна каким-то образом случаются внутри меня. Дыхание перехватывает, потому как в этот миг я вижу в глазах ублюдка главное – злость, презрение и жестокость. Прекрасно, этот неуловимый ледяной порыв запускает обратную динамику – по моей коже самый настоящий мороз скатывается.

Но…

«Боевик, Агния… Боевик!» – напоминаю я себе.

Некому сказать мне «стоп», а моим собственным мыслям на шалой волне негодования далеко до здравости. Я долго терпела. Хватит! Если уж танцевать с чертями, то должна взять себе главную партию.

Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть[1]!

Подхожу к мотоциклу Нечаева. С тонким расчетом на яркие кадры кладу ладонь на ручку руля. Встроенный в мой мозг проигрыватель тут же запускает мелодию саксофона. В ней, конечно, звучит лирика. Но все это обман. Чистая провокация. Такие моменты встречаются в психологических триллерах, а о них я кое-что да знаю.

Улыбаюсь.

Вот же дикость!

Я. Ему. Улыбаюсь.

Долго улыбаюсь. Надеюсь, правдоподобно.

Собираюсь с мыслями, словно сил во мне на одну лишь фразу.

Разлившееся в хищных глазах Егора замешательство – единственное, что придает храбрости. А еще оно отчего-то баламутит мою кровь.

У меня перегрев головного мозга?

Сглатываю. Набираю в грудь побольше воздуха.

– Может, прокатишь меня на своем мотоцикле? – протягиваю исключительно мягко.

Я действительно собираюсь сесть на байк Нечаева? Сама себе не верю. Мотоциклы я не воспринимаю в принципе, а уж в паре с этим криминальным элементом… Ну это жесть!

Он не дурак.

Прищуривается. Смотрит с подозрением.

Ничего удивительного, конечно… Только вчера я в очередной раз разодрала ему кисть за то, что посмел тронуть мое колено. В ярости готова была эту гребаную руку искусать, о чем, не задумываясь, сообщила подлецу.

– Я уже понял, что в рот тебе пальцы лучше не совать. По локоть конечность отгрызешь, – пророкотал он тогда с какой-то сдержанной, словно заглушенной болью, злостью. Правда, тут же смел эти звуки смехом. – Рррр-ав, – грубо выдал, якобы пародируя меня. – Ты мой грозный пигмей.

Я растерялась.

Очередное замечание о внешности вызвало мгновенный прилив слез. И меня затрясло.

– Снова намекаешь на мой рост? Так знай, я еще вырасту! А вот у тебя мозгов уже не прибавится!

Нечаев продолжал ухмыляться.

И стебать:

– Фурия в миниатюре.

– Не-ча-ев!

– Карманный деспот.

– Я тебя ненавижу! – прошипев это, исподтишка ткнула Нечаеву кулаком в бок.

Мысль о том, что я выгляжу как забияка, ужасно расстраивала. Но чертов ублюдок так сильно бесил! Даже сейчас… Он тупо заржал!

И продолжил:

– Микробешенство.

Я, что случалось все чаще, вышла из себя.

– Ну и убогая же ты скотина! Безмозглая задница! Урод! – настрочила ему в ухо, чтобы никто больше эти ужасные слова не слышал.

Отстранившись, с пылающим лицом стала ждать результата.

Нечаев скривился. Это слабо напоминало улыбку. А еще он зажмурился. Выглядело так, словно ему за меня стыдно.

Ему. За меня. Стыдно.

– Что ты там вещала про культуру общения? – спросил с намеком, приподнимая веко на том глазе, который ближе ко мне.