Воля владыки. У твоих ног

ГЛАВА 1

1.

— Эй, Дикая, глянь, какая пташка! — Крыса ткнула в бок острым локтем, заливисто свистнула и заорала: — Лови ее, лови! Загоняй! Да не туда, кретин!

— Не вопи, не на арене, — Хесса бережно вытянула из-за пазухи последнюю, завернутую в кусок тряпки самокрутку, достала из кармана огневку. Отвернулась, прикрываясь от ветра, выбила искру и глубоко затянулась. — Или заткнись, или сама вали загонять, психичка дебильная.

Настроение было отвратней некуда: приближалась течка, и даже мимолетная мысль о любимых в квартале Рыжего развлечениях отдавалась тянущей болью под ребрами и приступом тошноты. А тут наглядно, «загони анху» во всей красе, причем анха явно пришлая, проходов не знает и одета чисто, а у Хессы место — не в первом ряду, но обзор что надо, будто нарочно совпало. Со старой голубятни аж до дворцовой стены все как на ладони. Крыса, наверное, оттого сюда и влезла: любит она со стороны посмотреть, как других гоняют. Хессе смотреть не хотелось. Она видела, как чужачка появилась — оглядываясь с обалдевшим видом, явно не понимая, куда попала. Видела, как той навстречу вышел Рыжий с ближней стаей. Дальше смотреть не стала. Но девчонка, похоже, не совсем рохля, раз до сих пор бегает. Если Рыжему понравится охота, есть шанс, что себе заберет, а не на всех разложат. Хотя Хессе что с того?

— Да ты гляди! — Крыса вертелась, подпрыгивала, даже высунулась наружу чуть ли не по пояс, отчего у Хессы появилось острое желание толкнуть в спину. — Точно пташка! Глянь, как по крышам сигает! Уйдет, зуб даю!

Вот теперь Хесса обернулась, зашарила взглядом по кварталу, отыскивая чужачку. От Рыжего не уходил никто, и если эта станет первой…

Захотелось протереть глаза. Назвать девчонку «не совсем рохля» было, пожалуй, все равно, что сказать о Рыжем «иногда слегка опасен». По крышам — неровным, кривым и скособоченным, местами тонким, как бумага, бежала быстрее, чем стая Рыжего по земле, и видно было, что такие забеги ей не в новинку. А когда кто-то из стаи вывернулся наперерез — вскинула руку, и громила вдвое шире нее птичкой полетел на землю. И не встал.

Теперь Хессу терзала зависть. Умела бы она так, хрена с два Рыжий издевался бы над ней каждую течку, заставляя играть в «не слишком ли быстро я бегу».

— Ого-го-го! — снова заорала Крыса. — Гля, чего творит! Психичка!

— Психичка, — согласилась Хесса, хотя соглашаться с Крысой — себя не уважать. Но не в этот раз.

Девчонка молнией мелькнула над провалом старых конюшен, перелетела на дворцовую стену и теперь яркой, заметной мухой ползла вверх. За что она там цеплялась — отдельный вопрос, но какого ее туда вообще несет?! Если выбирать, Хесса выбрала бы Рыжего, тот был знакомым злом, а попасть во дворец — это ж или смерть, или рабство!

И тут Хессу осенило. Нормальная анха не прошла бы через квартал Рыжего, как горячий нож сквозь масло. Нормальная анха не влезла бы играючи по гладкой высоченной стене. Значит, ей так же далеко до нормальной, как Рыжему — до всепрощающего добряка. А кто ненормальный может… вот так? В голову лезли два варианта, и оба — хуже некуда.

Первый: эта анха — шпионка и убийца или, в лучшем случае, воровка, задумавшая подобраться либо к самому владыке, либо к кому-то из его ближних. Второй: анху в течке тащит к какому-то кродаху из дворцовых. Ну а что, кто-то из дворцовой гвардии вполне мог в запале страсти пометить девчонку из городских, а потом забыть. И плевать, что у помеченной крышу сорвет без пары.

Хесса сглотнула, даже не додумав жуткую мысль. Потому что в любом случае первым делом выяснят, как чужачка пробралась мимо охраны, и тогда Рыжему хана. И бездна бы с Рыжим, туда ублюдку и дорога, но трущобы зачистят под ноль, чтобы не возиться и назидания ради.

Надо валить.

Хесса деланно зевнула, бросила:

— Пошла я. Скучно стало.

Успела еще заметить, как чужачка встала во весь рост на кромке ограды и исчезла. И помчалась вниз. Надо было выгрести все тайники, раздобыть жратвы на первое время, а главное — купить у Сального глушилку запаха. Если от нее будет нести течной анхой, далеко она не уйдет.

***

Владыка откровенно скучал. Крошил на фарфоровом блюдце кусок пастилы, которую на дух не выносил, и макал липкие пальцы в фонтан.

— Какой недоумок тебе это притащил? — спросил Сардар, отпихивая с дороги атласную подушку и подходя ближе.

— Лалии, а не мне. Если бы мне, ты бы сейчас утаскивал отсюда труп.

— И правда, чего это я, — Сардар усмехнулся. — И где сейчас твоя синеглазая бестия?

— Точно не здесь. Надоела.

Крошево из пастилы отправилось в фонтан вместе с блюдцем, а владыка Имхары соизволил оторвать от подушек спину и усесться на свою сиятельную задницу.

— Давай к делу, что узнал?

Сардар повел плечами. Порадовать повелителя было нечем. По всему выходило, что придется придумывать другой способ в очередной раз разогнать его скуку. Только способы уже закончились: бои между кродахами провели, анх на смотрины собирали, даже зверинец пополнили новой партией клыкастых уродцев. Асир отвлекался на время, а потом опять начинал скучать. И как назло, ни одной завалящей заварушки на горизонте, хоть самому мятеж устраивай. Потому что новостей, которых ждали во дворце уже месяц, все не было.

ГЛАВА 2

Дело с самого начала выглядело тухлым. Люди в Трущобах пропадали давно, и не только анхи — два, три, а когда и десяток «висяков» в месяц. Никого это не удивляло и, по большому счету, не волновало: Трущобы — они и есть трущобы, хоть на какую-нибудь гадость подсадят и в рабство продадут, хоть на бои заманят, хоть убьют — все с концами, потому как цена жизни там — одна понюшка либо один дротик, редко больше. И все в Утесе знают, что соваться туда — на свой страх и риск. И ведь находятся идиоты!

Но в этот раз очередным идиотом оказался сынок городского головы, и делу дали ход, хотя все, от начальника охранки до последнего подметальщика, понимали — безнадега.

— Извини, Лин, рад бы помочь, но не могу, — Каюм, даром что кродах и начальник управления, мялся и отводил глаза, поручая это дело, как и было велено свыше, лучшему своему агенту. — Одно обещаю, если будет выговор или еще какие санкции, потом по-тихому аннулирую. Ты же знаешь нашего Пузана, туды его в душу. Нарой хоть что-нибудь, прошу. Хоть какой след.

На санкции Лин плевала с вершины Красного Утеса — к карьерному росту не стремилась, нынешнее место старшего агента вполне ее устраивало: все, что выше, исключало работу «в поле», заменяя по-настоящему важное и нужное тоскливым перебиранием бумажек и бесконечными отчетами и совещаниями. На Пузана и его идиота-сынулю было плевать тоже, но, с другой стороны, в Трущобах давно требовалось кое-кого прижать. Поэтому Лин взялась за дело всерьез. След там был — вполне ясный след молодого дурного кродаха, который пока еще верит, что именно он — самый крутой не то что в столице, но и во всем мире, и не задумывается над последствиями своих выкрутасов. Помеченная против воли анха, злая, готовая мстить и вполне способная на месть, потому как анха из Трущоб — это вам не фиалка оранжерейная. Парочка клиб, которых походя обозвали недоделками, а после, по странной логике идиотов, позвали потрахаться. Кродах с разбитыми костяшками на руке, щеголяющий золотыми часами с вензелем на крышке. Ясный, прямой след, который и завел старшего агента Линтариену в полную задницу.

Задница называлась Кипящими камнями. Два года назад в верхнем городе проводилось грандиозное строительство. Все газеты тогда захлебывались восторгом: новый район, на самой вершине Утеса. Подвесные дороги, особняки для элиты, воздушные гавани — уверенный рывок в будущее. Лучшие инженеры, гидростроители, бурильщики и шахтеры были переброшены на колоссальный по размаху проект. И район отстроили в кратчайшие сроки, только вот последствия никого не волновали.

В Нижнем городе рухнул от вибрации и толчков портовый кран, смяв в хлам половину складских ангаров — хвала небу, обошлось без жертв, а на чужие убытки плевать было не только Лин, но и городским властям. В Подземном остались без крова толпы простолюдинов — их хлипкие хибары просто рассыпались. Участившиеся землетрясения, три прорвавшиеся газовые скважины, заваленные пещеры. И Кипящие камни — глубокая трещина в породе под водопадом.

Политики утверждали, что все в плюсе. Городской голова лично распинался перед прессой: дополнительный источник воды для бедных кварталов, можно сказать, дар небес! И вроде бы правильно говорил — воду в Подземный теперь не нужно было возить из Нижнего города. Только вот жители Трущоб использовали природный дар еще и в своих целях: в трещину оказалось очень удобно скидывать отходы, гораздо выгоднее, чем платить за вывоз мусора. А еще в ней отлично получалось прятать трупы. След сынули Пузана вел именно туда, в пещеру под водопадом, провонявшую помойкой и мертвечиной.

Лин видела в этом некую высшую справедливость, но Пузану и особенно Каюму нужно было предъявить нечто посущественней, чем доклад о следе и рассуждения о справедливости. Пришлось вбивать в гранит страховочные крюки, крепить веревку и лезть вниз, туда, где вполне мог зацепиться за камни раздетый и обобранный труп.

Легкие беговые туфли скользили по мокрым камням, веревка впивалась в ладони даже сквозь перчатки. Шум водопада, вроде бы и не слишком громкий, глушил остальные звуки. Неудивительно, что Лин узнала о слежке лишь в тот момент, когда наверху перерезали веревку.

Она пролетела сквозь тонкую, казавшуюся сверху стеклянной завесу воды, уверенная, что живет последние мгновения. Подумала даже о том, что мерзко будет лежать и гнить рядом с идиотом-кродахом, сынулей говнюка-Пузана. Но за водой в лицо ударил свет. Лин на инстинкте сгруппировалась, подошвы врезались в неровную брусчатку, и она поднялась на ноги на незнакомой улице, совершенно точно не в Утесе, потому что, хотя халупы вокруг и заслуживали звания трущоб, над головой сияло чистой синевой небо.

Не успела осмотреться толком, как навстречу вышла компания агрессивных кродахов. Не зная, где оказалась и что происходит, Лин предпочла уклониться от драки, и отчаянный забег по крышам привел ее во дворец.

Все это она и рассказала в деталях, глядя в черные, как бездна, глаза здешнего правителя и гадая, отчего тот мгновенно поверил в иной мир.

Правитель ей нравился. Иррационально. Вопреки острому чувству опасности. Он действительно был правителем, это ощущалось в каждом слове, жесте, взгляде. Статус показывала не одежда, пусть и невероятно роскошная — шелковые белые шаровары, тонкая рубаха, нечто длинное и широкое поверх, без рукавов и застежек, зато густо покрытое вышивкой — белой по белому, с серебром и жемчугом. Всю эту сияющую и сверкающую белизну разбавлял лишь алый широкий пояс, из-под которого торчала рукоять кинжала — с рубином в навершии, но оплетенная удобной для хвата кожей.

Да ладно, их Пузан еще и не так мог вырядиться, особенно если на горизонте появлялась пресса! Но разве можно сравнить кродаха заевшегося, привыкшего ездить и сидеть, позировать и разглагольствовать на публику — с мужчиной, который мгновенно принял решение и отдал разумный приказ при минимуме непроверенных данных? Достойный командир, достойный правитель. Возможно, жесткий, но мягкий кродах — жалкое зрелище.

ГЛАВА 3

— Я его убью! — Дар метался по залу совещаний, как дикий анкар по клетке, разве что зубами не щелкал, но был близок к тому.

— Если он укрывал иномирцев, ты его не просто убьешь, — Асир, чувствуя подступающую к горлу злость, старался не повышать голос: начнешь орать, поддашься гневу, и остановиться будет сложно, а сейчас ему нужна ясная и холодная голова. — Ты будешь убивать его так медленно и так страшно, что в Им-Роке не останется ни одной шавки, которая не вспоминала бы об этом с содроганием.

— Да!

— Я надеюсь, никто не ушел?

— Не успели. Повязали всех. Они в казармах под охраной. Шайка Рыжего, до самой мелкой паскуды, сидит в шахте. Ваган ручался головой за сохранность каждого. Остальных разместили в строевой. Набилось их туда, конечно, — Дар скривился, — вонь такая, что дышать нечем. Ты сам поедешь или мне допросить?

— Сам. Мне нужен двухместный выезд. Возьму с собой эту анху. Ты — в сопровождении. Много нелегалов нашли?

— Выше неба!

— Давно не было показательной чистки, это твоя вина.

— Знаю. Но и ты знаешь, сколько их стекается сюда в поисках лучшей жизни. Мы не можем казнить всех подряд.

— И впускать в город всех подряд тоже не можем.

— И не впускаем! Ты видел, что творится за воротами.

Асир пожал плечами.

— То же, что и обычно. Постоят-постоят и расползутся по окрестностям. Разберись с этим, смени охрану на воротах, они, похоже, слишком много на себя взяли.

— Уже, — коротко ответил Дар. — Проведем дознание, те, кто забыл правила, отправятся прямиком на плаху.

— Где анхи?

— Дожидаются тебя в пыточной. Напуганы до истерики. Их не так уж много, но я толком не рассматривал.

— Ладно. Сейчас о другом. Сначала разберемся с казармами, потом с анхами, а потом я расскажу вам кое-что. Тебе и Ладушу.

— О другом мире? — у Дара дернулась щека. Он поверил, разумеется, но думать об этом не хотел. Да и кто бы захотел?

— Да.

Ладуш, легок на помине, вплыл в зал с обычным своим безмятежным видом. Асир прищурился: братца он знал как облупленного и прекрасно отличал истинное его спокойствие от напускного. Сейчас Ладуш был встревожен, изумлен и, пожалуй, пребывал на грани одного из своих приступов жалости. Пришлая анха его сильно чем-то задела, и чуть позже Асир собирался узнать, чем именно.

Сама анха брела следом за Ладушем, опустив взгляд, и выглядела совершенно убитой. А в саду вела себя бодро. Значит, что-то произошло в эти полчаса. Или просто до нее наконец дошло, что случилось. Провалиться в другой мир — это стало бы потрясением для любого, а уж для анхи, пусть и странной, с дурацким документом и званием, могло оказаться и вовсе непереносимо.

— Ничего себе, — сказал впечатленный Дар, даже психовать забыл. — Ладуш, во что ты ее вырядил? Нет, это, конечно, лучше, чем было, но…

— Ни слова о Лалии, — предупредил Асир, стараясь не ухмыляться. Это было действительно забавно. Синий цвет анхе не просто не шел, он ее убивал. Русые, в легкую рыжину волосы, светлая, с едва заметным загаром кожа, яркие карие глаза, в которых на солнце зажигались золотистые крапинки, все это в синем, да еще и под платком казалось блеклым и мертвым. Но сейчас было не до того. В конце концов, в казармы он собирался не затем, чтобы демонстрировать новую наложницу. А придраться, по большому счету, было не к чему.

— Мне дали полчаса, — развел руками Ладуш. — Надеюсь, я не сильно травмировал твой вкус, Дар. Владыка?

— Годится. Проверил?

— Я смогу разместить ее среди остальных.

— Хорошо. Тебе есть что сказать мне?

— О да. Но это не срочно.

— Тогда едем. Ладуш, подготовь ей комнату.

Дар несся впереди, на ходу отдавая приказы. Асир шел следом, поглядывая на семенящую рядом анху. Та на каждом шагу пыталась выпасть из обуви, не раскрывала рта и все так же смотрела под ноги. Разительная перемена казалась странной. Будто вместе с прежней одеждой она утратила и былое спокойствие, и уверенность, которая так забавно смотрелась в тайном саду.

Закрытый паланкин ждал у дверей. Асир кивнул:

— Забирайся, — и подхватил под локоть: подсадить.

Анха резко дернулась в сторону, вскидывая руку. Замерла, не закончив движения, выругалась злым шепотом, выдохнула и сказала спокойно:

— Прошу прощения, владыка. Я не привыкла к неожиданным прикосновениям и могу воспринимать их как угрозу. Умоляю вас, не провоцируйте меня на защиту. Не хотелось бы случайно схлопотать обвинение в покушении. А сюда я легко влезу и без посторонней помощи.

И влезла, даже впрыгнула, вот только тапки все же потеряла.

Асир смотрел на синие шлепанцы, валявшиеся на алой ковровой дорожке, на застывшего с отвисшей челюстью Дара, уткнувшихся лбами в землю носильщиков и не знал, то ли разозлиться, то ли рассмеяться. Что не так с тем дурацким миром, из которого явилось это чудо в перьях? Он махнул рукой Дару, поднял шлепанцы и закинул в паланкин. Сказал, опускаясь на подушки рядом с покрасневшей анхой:

ГЛАВА 4

Казармы воняли — это было самое яркое от них впечатление, заслонившее, казалось, весь мир. Конюшни с кучами грязной, в навозе, соломы в стороне, за манежем; выгребная яма с непередаваемо густым, едким «ароматом» гнили, прокисшего супа и прелых овощей; с десяток будок уличных сортиров с ней рядом; но хуже всего — запах разгоряченных, давно не мывшихся кродахов, хоть сейчас готовых к вязке. Лин сглатывала, пытаясь прогнать подступавшую к горлу тошноту, стараясь не смотреть по сторонам, и сама не заметила, как вместо привычных до автоматизма двух шагов до напарника прилепилась к владыке почти вплотную, так, чтобы его запах хоть немного глушил прочие. Тот, конечно, тоже пах резко и остро, сильным, подавляющим кродахом, но это был чистый, вкусный запах без примесей пота, конского дерьма и кухонных отходов.

А в привычных двух шагах позади шел Сардар — Сардар дех Азгуль аль Шитанар, первый советник, повторила про себя Лин, чтобы как следует запомнить. Тоже кродах, но его запах почему-то угнетал и вгонял в тревогу, хотя был чистым и куда приятней царивших в казарме ароматов.

Высокопарное приветствие начальника стражи, слаженное рявканье выстроившихся во дворе вояк, почтительные взгляды на владыку и советника и любопытно-алчные — на нее, «элитную анху». Лин раз десять напомнила себе, что она здесь, можно сказать, по работе. На опознании. Да, именно так, и ничего больше. Есть задача — найти среди нелегалов из трущоб таких же, как она сама, пришельцев из Красного Утеса. И наряд анхи, роскошный, вызывающе нефункциональный и отвратительно непотребный, можно рассматривать как… маскировку? Элемент работы под прикрытием? Такой же, как приказ прикоснуться, привлекая внимание, если увидит «своих». «А потом не шарахаться и не обороняться», — напомнила себе Лин. Ей не нравилось это предупреждение, обещающее нечто малоприятное. Но владыка прав: нельзя даже случайно раскрыть, кто она и откуда. Значит, придется держать себя в руках, что бы ни происходило. Она — анха повелителя, элитная, бездна ее забери, будто ищейка-медалист из питомника, щенки от которой стоят больше, чем весь месячный бюджет их управления, включая зарплату Каюма. Она любому здесь может нахамить, и ничего ей за это не будет. Может демонстративно спросить, почему здесь такая вонь, и эти кродахи кинутся мыть и чистить свои гнилые отстойники. И мыться сами.

Но есть и цена — беспрекословное повиновение владыке. Свобода, любимая работа, смысл жизни. Шагу не ступи без спроса и без охраны. Одевайся в то, что тебе дадут, а не в то, что нравится и удобно. Даже обувь… особенно обувь! Лин уже ненавидела эти тапки без задников, ограничивающие свободу передвижения не хуже кандалов. В них чувствовала себя неловкой и неуклюжей, приходилось постоянно смотреть под ноги, хотя здесь, в полной кродахов казарме, это только к лучшему. Именно среди кродахов самый большой процент агрессивных недоумков, которых легко спровоцировать даже взглядом, а в здешнюю стражу, похоже, как раз таких и набирают.

Начальник стражи, высоченный плечистый детина в черном балахоне с золотым поясом и черных же шароварах, с двумя кривыми саблями и тремя кинжалами, производил устрашающее впечатление. Злые темные глаза смотрели с одинаковой угрозой на всех без разбору, от стражников до Лин, и только при взгляде на владыку выражение некрасивого крупного лица с неправильными чертами разительно менялось — разглаживались хмурые складки на лбу, а в глазах читались неподдельный восторг и почти рабская привязанность.

Он шел слева от Асира, на полшага позади и, кажется, изо всех сил старался понять, доволен ли тот, не гневается ли, что у него на уме, погладит ли по голове, как послушного пса, или пнет в брюхо, чтобы не путался под ногами.

Внутри длинного здания пахло немного лучше — все тот же пот разгоряченных постоянной муштрой тел, но хотя бы помойкой не воняло, и Лин отважилась дышать полной грудью. Они шли по живому коридору — стражники стояли густо вдоль обеих стен, склоняли головы при приближении владыки, от них разило почтением и страхом, но за страхом угадывалось вожделение к полуголой анхе. Было так тихо, что отчетливо слышался шелест одежды и шаги Сардара, который, единственный из всех здесь, был одет, по мнению Лин, подходящим образом: в плотные кожаные штаны, отлично годившиеся как для скачки, так и для драки, и мягкие, удобные сапоги.

В огромном помещении их ждали. Засуетились, почтительно кланяясь, невзрачные клибы в сером, разбегаясь от приземистого кресла, в которое и опустился Асир. Рядом с креслом, у ног владыки, с такими же почтительными поклонами положили большую подушку с крупными золотыми кистями. Лин почему-то сразу поняла, что это для нее. А в следующее мгновение в едва уловимом жесте дрогнули на подлокотнике пальцы Асира. Тот, кажется, был уверен, что она очень внимательно наблюдает.

— Выводите, — сказал, когда Лин, отчаянно давя в себе раздражение, устроилась у его ног. — Медленно, по одному.

В следующий час она убедилась, что жители трущоб одинаковы во всех мирах. Оборванные, истощенные, опустившиеся. Нагло или трусливо заискивающие. Готовые умолять или вцепиться в глотку. Лица, лица, лица. Пальцы владыки отстукивали рваный ритм по подлокотнику. Иногда что-то спрашивал у очередного нелегала первый советник, выслушивал ответ и бросал почтительно ожидающему стражнику: «К остальным». Или: «Этого отдельно».

Лин уже почти поверила, что из Утеса здесь никого больше нет. Или погибли, или ее одну угораздило вместо склизких камней на дне водопада приземлиться в ином мире. Но очередной вошедший доказал: нет, не только она такая «везучая». А еще — что старший агент Линтариена не ошибается, беря след, и что есть в мире справедливость, хотя бы иногда. Узкое длинное лицо сынка Пузана украшал огромный, налившийся до густо-фиолетового цвета фингал, губы были разбиты, и самомнение, похоже, тоже разлетелось вдребезги. По крайней мере, он молчал и смотрел… с подобострастием? Недоумением? Скорее, просто жалобно, как побитый щенок.

ГЛАВА 5

У старого Шукри всегда подавали отменную баранину. Она стоила того, чтобы иногда позволить себе нехитрую радость — выбраться из дворца с несколькими стражниками вместо полноценного отряда сопровождения, наплевав на традиции. Посидеть в крошечном саду под раскидистым платаном, который Асир помнил с детства и по которому, кстати, еще мальчишкой забирался до самой вершины, а оттуда — на крышу главных конюшен, их сравняли с землей лет пятнадцать назад.

Сад Шукри был закрыт для обычных посетителей, но всегда готов к приему редкого гостя. Во дворце ждали анхи, но они могли подождать еще, а срочные дела откладывались до возвращения Дара. Именно поэтому Асир, послав вперед одного из стражников — предупредить, велел свернуть с главной улицы. Паланкин покачивало, мостовая здесь была неровной — булыжники с пробивающейся кое-где травой. Он предпочел бы пройтись пешком и подозревал, что пришлая анха с удовольствием составила бы ему компанию, но это как-нибудь в другой раз, без парадного эскорта стражников, который занимал половину главной улицы.

Солнце уже соскальзывало за горизонт, когда Асир, выбравшись из паланкина, кивнул Шукри, с учтивым поклоном распахнувшему калитку в сад.

— Вы давно не радовали мои старые глаза, владыка. Благодарю.

Асир коснулся плеча старика, одновременно выражая и милость, и сожаление: и правда, давно сюда не приходил, а ведь Шукри был одним из немногих, кому он доверял, кого не лишил ни благосклонности, ни привилегий, недоступных обычному простолюдину. Почтенный возраст не отнял у того ни разума, ни достоинства, взгляд был цепким и острым. Точно таким же, наверное, как в те далекие годы, когда мастер меча Шукри служил в личной охране владыки Якзана аль Данифа, таким же, как в тот день, когда молодой стражник первым успел прыгнуть между повелителем и убийцей.

Пожалуй, можно было сказать, что и нынешний владыка Имхары обязан Шукри жизнью: дед Якзан в тот далекий день как раз проводил смотрины, и отец Асира появился на свет ровно через год.

Асир дождался, когда анха выберется из паланкина, на этот раз не пытаясь ей помочь, и Шукри снова поклонился.

— Что будет пить молодая госпожа?

Вкусы Лалии он знал, а других Асир сюда никогда и не возил, как-то не выпадало случая.

— Здесь лучшее домашнее вино в Им-Роке, — сказал он, оборачиваясь к анхе, — гранат, персик, виноград, слива.

— Инжир, — добавил Шукри. — Но если госпожа предпочитает более крепкие напитки…

— Не крепкие. Вино, на ваш вкус, — ответила анха.

— Госпожу зовут Линтариена, — добавил, сам себя удивив, Асир. И правда, имя помнилось, но почему-то соотнести его, громоздкое и непривычное, с этой не хрупкой, но тонкокостной и невысокой анхой, не получалось. — Неси виноград и сливу.

Анха от самых казарм не сказала ни слова, но и путь оттуда до сада был недолгим. Однако Асир заметил и подавленность, и усталый вид, будто после общения со своими соплеменниками сил у нее не осталось больше ни на что. А может, виной всему был необъяснимый выплеск эмоций, в которых отчетливее всего ощущался страх. Сейчас страха как будто не было, но была задавленная тревога, странная растерянность и что-то еще, чего Асир не мог понять.

Он прошел вперед, оставив стражников за воротами. Опустился на низкий диван у стола, уже заставленного блюдами. Вдохнул пряный аромат горячей, жирной, исходящей соком баранины, наперченной, густо посыпанной базиликом и кинзой. Довольно кивнул, заметив свой любимый плов из желтого риса, с барбарисом и зернами граната. Не удержавшись, закинул в рот крохотный пирожок — горячий мясной сок обжег язык, брызнул на нёбо.

Анха, дождавшись, пока он усядется, села напротив.

— Как зовут тебя дома? — спросил Асир. — Близкие?

— Лин.

Внучка Шукри, не достигшая еще возраста первой течки, с поклоном поднесла чашу для омовения рук. Асир окунул пальцы в горячую воду, вытер торопливо поданным полотенцем, и девочка поспешила к Линтариене. Шукри воспитал внучку услужливой и обходительной, надеясь со временем устроить ее судьбу: даже если не попадет в личные анхи повелителя, наверняка найдется для нее сильный кродах из благородных.

— Лин, — повторил Асир, прокатывая имя по языку. — Да, так лучше. Ешь. А потом я хочу узнать, что происходит, потому что нас ждут анхи из трущоб, а это не для слабонервных. Такая стая в состоянии за пять минут вывести из себя даже непрошибаемого клибу. От отчаяния и страха им ничего не стоит перегрызть друг другу горло или выцарапать глаза, это их нормальное состояние. Ты должна быть готова к тому, что увидишь.

Лин вздрогнула, слишком крепко сжала губы — на мгновение. Сказала, внимательно рассматривая изысканно украшенные блюда:

— Я знаю, что такое трущобы. Агент охранки — работа не для слабонервных, повелитель. Я устала и голодна, вот и все.

— Не все, — Асир отпил из бокала, прикрыл глаза, пока душистая, чуть терпкая сладость обволакивала язык. Вино он пил редко, и только здесь, в саду Шукри, оно оживляло память о детстве, в котором было не так уж много хорошего, зато были вот эти поездки с отцом, обычно только вдвоем, даже без охраны. И маленький Асир чувствовал себя здесь свободным от всего и всех — от дворца, воспитателей, соглядатаев.

— Ты спрашивала, чего не должна делать. Я вспомнил еще кое-что. Ты не должна мне врать. Даже не пытайся. — Асир усмехнулся. Родовой дар проявился в нем поздно, гораздо позже, чем хотелось отцу. Но с тех пор никогда не подводил. — Я чую ложь. И чем больше лжи, тем больше у меня поводов принять меры.

ГЛАВА 6

Всю дорогу до дворца Лин молчала. Она и жалела о приступе откровенности, и радовалась, что высказала все прямо: так было легче, чем держать в себе. Чувствовала изучающий взгляд, от которого хотелось сжаться, и прикрывала глаза, отгораживаясь и от этого взгляда, тяжелого и жаркого, и от собственных взбунтовавшихся эмоций. Впереди ждет работа, нужно быть в форме.

Что такое трущобные анхи, Лин знала прекрасно. Лучше, чем хотелось бы. Могла бы и сама такой стать, если бы не социальные программы, в годы ее детства еще работавшие как надо, а не как расщедрится жадная сволочь, пробившаяся в кресло городского головы. Ни достойной работы, ни постоянного кродаха, ни регулярных подавителей — и готово существо, которое человеком назвать можно лишь с большой натяжкой. Не ничтожество вроде светских «львиц», охотниц на статусных кродахов. Страшнее. Рабыня инстинктов, в мозгах у которой остались лишь три базовые потребности, необходимые для выживания: забиться в нору, пожрать и подставиться, когда придет течка.

Но к тому, что увидела, Лин все же готова не была.

Владыка привел ее в нижнюю часть дворца, пришлось долго спускаться по винтовой лестнице в глубокое подземелье. Тут пахло сыростью и не страхом даже, а диким, животным ужасом. У подножья лестницы поджидал Ладуш.

— Как обычно, — сказал он, хотя владыка Асир ни о чем не спрашивал. — Тебе виднее, повелитель, но я бы сказал, там есть, на что посмотреть. Конечно, придется постараться, чтобы привести их в приличный вид, но…

— Течные есть?

— Одна. И еще одна на грани.

Владыка обернулся к Лин, взглянул внимательно, будто прикидывал, можно ли запускать ее в подобное место, не грохнется ли сразу в обморок, не начнет ли кидаться на стены.

— Веди.

Дверь, открытая Ладушем, была тяжелой, щедро окованной металлом, и запиралась намертво. Перед ней стояли навытяжку четверо клиб. А вот за дверью стражи не было. Яркий свет факелов резанул по глазам так, что Лин инстинктивно зажмурилась на несколько мгновений. В ноздри ударил запах, а в уши — звуки, которых она предпочла бы не слышать никогда в жизни: вой, плач, крики, тихие болезненные стоны, надрывный скулеж. Ужас, боль, ярость, отчаяние — ничего больше.

Анх было много. Скрученные по рукам и ногам, они лежали и сидели на земляном полу, слегка засыпанном соломой. А огромный зал оказался пыточной. Лин никогда не видела таких странных приспособлений и даже знать не хотела, как они работают. Дыба тоже была, но пустая, и Лин почувствовала облегчение. Хотя сразу наткнулась взглядом на тощую, почти голую анху, прикованную к чему-то, похожему на верстак. Кожаные ремни надежно удерживали шею, запястья, лодыжки, рот был заткнут, но та все равно билась, хрипела, судорожно выгибалась, закатывая глаза. Бедра глянцево блестели, верстак был залит смазкой. Похоже, течная мучилась уже несколько часов.

Лин медленно выдохнула. Спокойно. Спокойно-спокойно-спокойно. Не пускать в себя чужие эмоции, не добавлять в этот адский котел своих, абстрагироваться. Работа. Она должна убедиться, что здесь нет лиц, знакомых по розыскным листам. Или есть. Хотя, судя по тому, что уже узнала, вряд ли анхи из ее мира выжили бы здесь. Даже трущобные, не говоря уж о городских.

Она шла от тела к телу, все лучше понимая, что этих — может и не узнать. Одно дело, когда лощеный хлыщ или знающий себе цену профессор превращаются в оборванцев, и совсем другое, когда благополучная анха оказывается без единого средства себе помочь. Сумасшествие в таком случае — самый приятный исход. Хотя бы не будешь понимать, кто ты и что с тобой.

Услышала за спиной:

— Повяжи с кем-нибудь из стражи, быстро.

Пока вошедшие по приказу Ладуша клибы освобождали и уносили течную анху, Лин осматривала остальных, а между тем запах повелителя усиливался с каждой секундой, тяжелел, становился ярче и гуще. Владыка реагировал, как и любой кродах на анх в таком количестве. А те реагировали на него. Лин отмечала взгляды, которые приобретали осмысленность, жадные, зовущие. Запах тоже менялся, в нем появилась острая жажда и надежда. Связанные анхи не могли подобраться к владыке ближе, но они пытались — подползти, дотянуться губами до края белоснежной ткани. Они сходили с ума прямо здесь, сейчас. Безобразная похоть висела в воздухе плотной мутной взвесью. Саму Лин все чаще обжигали взгляды, полные ревнивой ненависти.

На нее шипели и скалились, одна полуголая девица с отвисшей грудью и полубезумным взглядом плюнула прицельно, не достала, грязно выругалась и попыталась пнуть связанными ногами. Лин дышала неглубоко, через рот, жалея, что не может заткнуть нос, а лучше — надеть маску. Держала эмоции под контролем, уже зная, что после, когда кончится этот кошмар, придется себя отпустить и пережить позорную, отвратительную истерику. Могла только надеяться, что дотерпит до места, где никто не увидит и не услышит. Ей ведь обещали комнату?

Владыка перешагивал через тела, иногда склонялся, заглядывая в лица. Не прикасался, сдерживаясь. Лин не знала, что именно тот чувствует при взгляде на таких анх, но ни отвращения, ни брезгливости не замечала, лицо было спокойным, и только подрагивающие ноздри выдавали эмоции.

Дойдя до конца зала, Лин остановилась лицом к стене, закрыла глаза. Никого. К счастью или нет, она не увидела здесь ни одного знакомого лица. Теперь можно уйти. Поддаться первому базовому инстинкту — заползти в нору, где никто тебя не достанет. Только сначала взять себя в руки еще раз, последний на сегодня. Нужно доложить о результатах.

ГЛАВА 7

Владыка злился. Не как обычно, когда виновным прилетало сразу, а невиновные жались по углам, боясь подвернуться под руку, а иначе, тяжело и хмуро, словно нависшие над головой грозовые тучи. И Ладуш даже знал причину, только вот последствий предугадать пока не мог. Он не зря обрадовался, что пришел раньше Дара. Было время кое-что рассказать. О нежданно свалившейся всем им на головы пришелице, анхе-не анхе, не пережившей ни одной вязки, зато сидящей на каком-то идиотском лекарстве. Насколько Ладуш понял, лекарство это было легальным и вполне нормальным для того мира. Но Асира новости предсказуемо повергли в гнев, только вместо того чтобы выпустить его, тот закрылся. Это пугало, потому что сегодня владыка и так был само терпение, а значит, копилось в нем уже долго, и Ладуш не брался угадать, когда все это прорвется и какими будут последствия.

Может, полетят головы, вопрос — чьи, может, трущобы сравняют с землей, а показательная чистка расползется на соседние кварталы ремесленников и торговцев средней руки. А может, — самое плохое — Асир плюнет на все тайные операции Фаиза и Сардара и ринется разбираться с отрекшейся ветвью в открытую. И никто, ни Дар, ни он сам, ни тем более Фаиз или Лалия не смогут его удержать.

Когда взвинченный до предела Дар появился в зале, стало еще хуже. От него несло чужим страхом и кровью, и ноздри владыки жадно затрепетали. Ладуш переплел пальцы — оставалось только ждать и надеяться, что гром грянет позже. Тогда еще останется время придумать запасной план. Поутихнет жажда убийства в Сардаре, вернется Фаиз, он сам успеет разобраться с сегодняшним хаосом, который мгновенно превратил сераль, оплот спокойствия и благодати, в бездна знает что. Ну а если нет — что ж, к кровопролитиям им не привыкать.

— Разобрался? — владыка подошел ближе, разглядывая Дара, как саблезуб — лакомую добычу. Ему хотелось знать подробности, хотя с гораздо большим удовольствием владыка бы сам разобрался с Рыжим и его шайкой. Собственными руками перерезал им глотки и насадил головы на колья над городскими воротами. Ладуш не был кровожадным, но признавался себе, что и его после сегодняшних новостей посещало такое желание.

— Только начал, — сказал Дар и оскалился. — Завтра будет продолжение. Город кипит — показательная казнь на главной площади. Двадцать пять кродахов во главе с Рыжим и тридцать клиб. Клибы не знали про пришельцев. Рыжий не псих рыть себе могилу. А кродахов держал в кулаке. Кидал куски со своего стола, прикармливал. Они у меня станут обрубками и будут медленно гнить под солнышком.

— Я приду.

Ладуш прикрыл глаза — может, все-таки обойдется. В столице редко бывали настолько кровавые зрелища, владыка не позволял — кродахи зверели от них и часто впадали в буйство, но раз уж разрешил, может, и сам примет участие в расправе, выпустит пар.

— О другом мире, — владыка поморщился. — Прохода туда точно нет? Дар?

— Точно. Рыжий хотел поначалу пощипать тамошние трущобы, искал. И этот… профессор.

— А оттуда… — веско начал владыка и замолчал. Пояснений не требовалось, и ситуация вырисовывалась преотвратная: к ним сюда мог завалиться хоть полк тяжелой кавалерии с боевыми саблезубами на сворках, хоть толпа шпионов, а они не могли ответить ничем. Утешало одно: скорей всего, на той стороне знать не знают ни о проходе, ни о втором мире. Но сегодня не знают, а завтра?

— Выжечь трущобы, — рубанул воздух Дар, — оцепление поставить, огородить, как заразные кварталы огораживают.

— Нет, — владыка усмехнулся — тоже не как обычно, а медленно, выставляя зубы. — Есть способ. Правильный, надежный способ от предков. Они знали. Шлите гонцов, здесь нужны все семеро владык. Дар, известишь Фаиза.

— Что? — воскликнул тот. — Так ты поэтому?..

— Это правда, — сказал Асир. — Все, что вы слышали о Великом Крахе во время Последней войны — правда.

— Вот это новости, — пробормотал Ладуш. Ему вдруг захотелось заснуть и проснуться во вчерашнем дне. Где еще не было всего этого добра. Не падали с неба агенты-девственницы, не выли в подземельях анхи из трущоб, мерзость с дурацкой кличкой Рыжий еще считала себя королем столичного отребья, а сказочки выживших из ума стариков не превращались в быль.

— Ошарашиться раком через пустыню! Твою ж левую ублюдочную заднюю! Что за хлебаная дерьмоевина! — выдал Сардар, мгновенно срываясь на так и не выветрившиеся из него за столько лет трущобные загогулины.

— Эту дерьмоевину расхлебывать нам. И смотри, чтобы не просочилось, мне не нужен бедлам ни в столице, ни в Имхаре. О печати знают все владыки, принявшие титул. И семеро Хранителей. Но и только. Я лично клялся кровью держать язык за зубами до тех пор, пока равновесие не нарушено. Теперь клятва ничего не стоит, раз я до сих пор не сдох у вас на глазах. Но это не значит, что об этом надо орать на всех углах. Объяснять, почему?

— Конечно, нет, — Ладуш не выдержал, поднялся со скамьи и медленно прошелся по залу. Никто не знал, где сейчас Хранитель Имхары. Он был здесь, когда Асир принял отцовскую корону и поклялся защищать свой лепесток многоцветной Ишвасы — алую, выжженную солнцем, обгладываемую подступающей пустыней Имхару. Но с тех пор… впрочем, так было всегда, Хранители сами знают, когда им пора появиться среди людей. — Ладно, Асир. Мы поняли. Но что делать сейчас?

— Ждать.

— Трущобы все равно выжгу ко всем поганым бестиям, — оскалился Дар.

— Не раньше, чем я сам посмотрю, откуда они все повылазили. До тех пор ты знаешь, что делать.

ГЛАВА 8

Лин проснулась от голода. До того она несколько раз оказывалась на грани сна и яви — от чьих-то слишком громких голосов, бьющего в глаза солнечного света, тревожащих запахов. Но усталость была сильней. Лин кутала голову в одеяло, прикрывалась подушкой и засыпала снова. Теперь же вокруг было тихо, устроенный ею кокон из одеял защищал глаза, а живот подводило почти до боли.

Сначала, толком еще не проснувшись, она попыталась вспомнить, есть ли в доме хоть что-то съедобное. Вроде бы до того, как спуститься в трущобы, закинула в холодильник несколько пакетов быстрого приготовления? Но мысль о трущобах словно открыла запертые до поры шлюзы, и на Лин обрушились воспоминания: Кипящие камни, стеклянное полотно водопада, крыши, стена, черные глаза и резкий, густой запах владыки Асира, осмотр, казармы, профессор, пыточная, Дикая, острое желание завыть, комната без дверей… Отсутствие дверей добило окончательно, что было дальше, Лин не помнила. Наверное, ничего хорошего: бегло оценив свое состояние, она отметила тянущую боль в мышцах, какая бывает от чрезмерных нагрузок, саднящее горло, разлитую от висков до затылка головную боль и категорическое нежелание вставать или даже шевелиться.

Откинув одеяло, Лин осмотрелась. Кровать стояла у боковой стены, так что первым в глаза бросился не издевательски голый дверной проем, а шкаф у стены напротив — тоже отчего-то без дверок. В шкафу висели рубахи, шаровары, лифы, короткие жилетки и длинные халаты, узорчатые и кружевные накидки, шарфы, платки. Переливались мягким блеском шелка, вспыхивали искрами драгоценные камни. Что ж, по крайней мере, не придется снова надевать вчерашний синий наряд, насквозь пропитавшийся вонью казарм и пыточной.

Слегка повернув голову, Лин посмотрела в широкое окно. Там густо цвел жасмин, высокий, раскидистый, напрочь заслонявший обзор.

В углу между окном и шкафом стоял умывальный столик, и Лин, вздохнув, села, спустила с кровати ноги и попыталась уговорить себя подняться. Плевать, что все болит и хочется лежать-лежать-лежать. Голод сильнее. А еще надо найти, где здесь все то, что в родном мире стыдливо называют «места индивидуального пользования».

— Тук-тук. Проснулась? — в проем заглянула анха, хорошенькая, будто с картинки: огромные прозрачно-голубые глаза сияли, кудрявые, длинные, ослепительно-золотые волосы укрывали ее будто плащ. А под этим плащом… больше всего одеяние напоминало прозрачный кружевной халат. Нежно-бежевые шаровары тоже оказались почти прозрачными. Зачем нужна одежда, которой все равно что нет?! Да ее собственные волосы прикрывают больше, чем… чем вот это!

Анха улыбнулась, вспыхнули ямочки на нежных щеках — и вошла. Торопливо вскинула руки:

— Я не стану мешать. Просто Лалии недосуг, так что она послала меня — показать тебе все, помочь, если что-то понадобится. Я Сальма.

— Сальма, — повторила Лин. — Прекрасно. Выйди, Сальма, и подожди там. Спиной ко мне.

Та звонко рассмеялась, будто Лин сказала что-то очень забавное, и исчезла.

— Позови, как будешь готова, — донеслось снаружи.

— Очень смешно, — прошипела Лин, направляясь к умывальнику. Настроение, и без того невеселое, стремительно падало к отметке «отвратительно»: вчера она еще могла прикрываться от шокирующей действительности работой, но сегодня старшего агента Линтариену окончательно сменит личная анха владыки. Что с этим делать, как жить, Лин пока не представляла.

Вода оказалась теплой, комфортной, и это стало причиной еще одного приступа раздражения — она привыкла умываться холодной. Мягкое полотенце касалось лица нежно, почти невесомо. Лин скомкала его, швырнула на пол: бесполезная тряпка. Похоже, анхи в серале владыки считались нежнейшими созданиями вроде оранжерейных мимоз — ткни пальцем, и увянут.

Синего в шкафу не было. Были все оттенки рыжего, от светло-песочного до оранжевого, терракотового и цвета спелого каштана. Бордовый, темно-алый, густо-малиновый. Темная зелень, от бутылочной до почти черной. И белый, много белого. «Все анхи владыки носят что-нибудь белое», — вспомнила Лин. Интересно, а если она не наденет ни одной белой вещи? Пожалуй, лучше не проверять.

Белая рубашка, темно-зеленые шаровары, жилет на пару тонов светлее — она перерыла весь шкаф, но все же нашла более-менее нормальные, то есть почти непрозрачные вещи. Мерзкие тапки без задников — их здесь стояло, кажется, под каждый цвет, Лин взяла самые темные из зеленых. Камни, вышивка, ласкающее ощущение шелка на коже. Как будто она не агент охранки, а светская проститутка, охотница за кродахами.

— Сальма! — окликнула Лин. — Туалет, завтрак, кофе. Потом — что здесь где.

— О, отлично, я тоже выпью! — обрадовалась тут же появившаяся анха и сразу сморщила нос. — Только не кофе. Идем. Ну, тут ты уже была, — она обвела рукой огромный светлый зал, в который, кажется, выходили комнаты всех анх, располагавшиеся по кругу. В центре зала бил фонтан, мягко шелестели струи. Вокруг расстилались ковры, стояли столики и кресла, от разноцветных, небрежно разбросанных по полу подушек рябило в глазах. На куполообразном своде над головой не было свободного места: густые росписи, орнаменты, птицы и невиданные звери. — Это общая комната. Вон там, — указала на одну из дверей, — выход в сад и лестница наверх, потом покажу. А сейчас, — она провела Лин к другой двери, — тебе сюда: купальни, комнаты для личных нужд и все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Иди, а я пока распоряжусь насчет завтрака. Ты что любишь? Фрукты, сладости, выпечку?

ГЛАВА 9

Злость ворочалась внутри, подкатывала к горлу сдерживаемым рыком. Бороться со своим зверем Асир учился с детства — сложная, почти непосильная задача, когда ты кродах с привилегиями. Но отец-владыка был непреклонен. Он ломал, давил, старательно, день за днем делал из сына — наглого, избалованного сопливого щенка — матерого зверя. Учил держать в узде инстинкты, доверять чутью и думать, бесконечно много, постоянно думать. Принимать решения, руководствуясь не повадками кродаха, которому можно все, способному убить без сожалений, а тем, что было внутри человеческого — совестью, возможно, мягкой, всепрощающей сущностью матери. Ее Асир сначала презирал за слабость с пылкой юношеской непреклонностью, а потом — любил всем своим не слишком мягким и чувствительным сердцем. Может, эта крошечная часть, которую не убил в себе до сих пор, и не давала сорваться в ярость, как в бешеную скачку или буйное пламя схватки.

Она прислушивалась, она волновалась, она тянулась к этой ущербной пришлой анхе, пытаясь разобраться, а не сломать одним непоправимым движением. Не подмять под себя, не отправить в казармы к изголодавшимся кродахам, чтобы до нее дошло — от себя не сбежишь. Чем-то она задевала, не давала плюнуть и забыть, просто вытрясти знания о другом мире и выкинуть с глаз долой. То ли гордостью, то ли непреклонной уверенностью в своей правоте, так напоминающей детскую уверенность самого Асира. С чужой неправотой смириться легче, чем со своей, но нужно ли смиряться?

В паланкине Лин всю дорогу таращилась в шторы. Была сосредоточенна и напряжена до предела. Выглядела даже отстраненной, но Асир чуял — никакой отстраненностью не пахло. Внутри нее кипело раздражение, тоже злость и даже обида, глухая, будто неосознанная. Запах был слабым, едва уловимым, наверняка из-за той дряни, которой Лин пичкала себя, похоже, всю сознательную жизнь. Приходилось расчленять на составляющие совсем незаметные ноты, втягивать их ноздрями по капле. Это тоже злило, но одновременно немного отвлекало, не давало сконцентрироваться на собственном гневе.

Паланкин оставили далеко от переулка, ведущего в трущобы. Дальше пошли вдвоем. Оцепление Дар устроил такое, что и впрямь ни муха, ни мышь бы не просочились. Стражники сидели даже на крышах, наверняка недоумевая, что за блажь взбрела в голову владыке и его советнику. Асир шагал впереди, не оглядываясь. Лин плелась сзади, под ноги не лезла. Шарканье тапок по брусчатке раздражало. За притоном Рыжего — самым большим и добротным зданием в трущобах, выделявшимся здесь, как рысак благородных кровей среди заезженных полудохлых кляч, Асир остановился, пропуская ее вперед:

— Веди.

Лин сделала несколько шагов, огляделась. Опущенные плечи развернулись, выпрямилась спина, сменился запах — злость и обида никуда из него не делись, но теперь главной составляющей стала напряженная готовность. Качнула стриженой головой — сегодня была без платка, явный признак, что Ладуш не застал ее ухода, а Лалия решила оставить как есть.

— Здесь я не была. Осмотреться надо, — не дожидаясь разрешения, скинула тапки и оказалась на крыше так быстро, что не всякий кродах угнался бы.

Асир махнул рукой, успокаивая напрягшихся, похватавшихся за сабли стражников. Сам смотрел с любопытством. Одежду после таких упражнений можно будет только выкинуть. Тонкие тряпки уж точно не пригодны для обтирания изгаженных стен и ползанья по изъеденным древоточцами деревянным крышам, застеленным кое-где гнилой соломой. Но о тряпках Асир не волновался, должен был бы волноваться о другом — но в голову даже не закрадывалась мысль, что Лин может попытаться сбежать. Не сбежит. Он не смог бы объяснить, на чем основана уверенность, но не сомневался в этом так же, как и в том, что Лин не кинется вперед в отчаянной попытке нащупать щель в свой мир, не станет проверять на прочность здешние булыжники, бросившись на них с самой высокой крыши, не сделает ничего такого, за что полагалось бы казнить на месте. Не оттого, что боится последствий, а по какой-то другой, непонятной пока причине.

— Туда, — окликнула сверху та и, вместо того чтобы спуститься, перемахнула на соседнюю крышу. На какой-то миг оказалась против солнца, и одежда словно растворилась в ярких лучах, открыв всем взорам тонкий, слегка угловатый силуэт совсем еще юной анхи. Хотя юной она не была, в двадцать пять многие вынашивают уже далеко не первого ребенка. — Два квартала и налево!

Асир следил за тем, как она бежит по покатой крыше, как рассыпается под босыми ногами давно отслужившая свой век черепица — нет, не под ногами, а позади. Как почти не проминается под ее весом гнилая солома, а Лин то останавливается, то прыгает вперед, вбок, на край стены, на кривую, покосившуюся трубу… Так мог бы бежать молодой, не заматеревший еще анкар, и это сравнение неприятно дернуло, заставило отвести взгляд и ускорить шаг.

Два квартала, налево и еще два, потом — извилистый, узкий переулок, пропахший кровью и нечистотами, череда развалившихся, полусгнивших сараев, несколько относительно приличных лавок…

— Здесь, — Лин спрыгнула прямо перед Асиром, приземлилась на корточки, коснувшись рукой неровных камней, и тут же, словно продолжая движение, встала на ноги. Дар оценил бы подготовку. И даже не запыхалась, голос ровный: — То есть проход — там, немного дальше. Здесь мне навстречу Рыжий вылез.

Асир мимолетно подумал, не позвать ли кого-то из стражников, но пошел вперед сам, медленно, перетекая из шага в шаг, принюхиваясь и прислушиваясь. Воняло страхом и отчаяньем слабых, азартом и похотью сильных, воняло трущобами, но трущобы наверняка везде пахнут одинаково. А еще тянуло опасностью, будто ею был пронизан сам воздух. Не той, привычной опасностью, от которой по венам струится жажда действий, драки, боя — другой, холодной и по-настоящему пугающей. Асир остановился в самом эпицентре, поднял голову, глядя в ярко-голубое небо, знакомое, родное небо Им-Рока, и протянул руку ладонью вверх.

ГЛАВА 10

Одного старший агент Линтариена не могла отрицать: этот день в качестве личной анхи повелителя был до крайности похож на самые сумасшедшие дни в родном управлении. Все как положено: перепалка с начальством, очередное тухлое дело в самом сердце трущоб, поиски решения для проблемы, решения на первый взгляд не имеющей, и даже беготня по крышам, которая для трущоб была, как ни странно, оптимальным вариантом.

Поэтому к паланкину шла не пребывающая в обидах и душевном раздрае анха, обвиненная ни с того ни с сего в трусости, вранье, ничтожестве и бездна знает в чем еще, а вполне довольная собой и начальством агент, уверенная, что день прошел не впустую.

Шла, правда, слишком близко к оному начальству — с ним рядом немного притуплялось жуткое, выворачивающее наизнанку ощущение рушащегося на голову мира. Но владыка вроде бы не возражал. Даже просьбу выслушал благосклонно, на что Лин, откровенно говоря, почти не рассчитывала.

Уже в паланкине спросил:

— Что сделает твой начальник, если его люди, посланные на поиски, исчезнут? Как они могут быть вооружены? Как ты?

— Лучше, намного лучше, — Лин помотала головой. — Я выслеживала. Не должна была выделяться из толпы. Ребята пойдут в полной амуниции. Защитные жилеты, шлемы. У меня были с собой только ручные дротики, у них будут скорострельники. Если они тоже исчезнут… Да Каюм просто взбесится, потому что такого не может быть! Устроит что-то вроде того, что было у вас вчера — тотальная зачистка, допросить всех, дальше… ну, вы понимаете. По результатам.

— Он имеет право зачистить район без ведома главы вашего города?

— Трущобы-то? Конечно, если весомый повод есть. Тем более сейчас. Пузан любую бумагу подпишет, если речь пойдет о поисках его сына. Или о наказании преступников, убивших столь многообещающего молодого человека.

— И много у вас таких «многообещающих» молодых людей? — спросил Асир со скупой усмешкой. Видимо, прозвище городского головы его забавляло. — Самое многообещающее, что он мог бы сделать в этом мире — порадовать моих акул своими конечностями и внутренностями.

— Достаточно, — скривилась Лин. — «Золотая молодежь, надежда общества». В прямом смысле золотая, благодаря родительским сейфам. Ур-роды.

— Во всем, что ты говорила, я не нашел ни одной привлекательной черты. Разве что зверинец, и тот неправильный. Безмозглые правители, безголовые ученые, задавшиеся целью медленно извести свой народ. Трущобы, в которых пропадают люди из города. Постройки, нужные лишь тем, кто хочет прыгнуть выше головы, чтобы потешить собственное тщеславие. Наглые дети богатых родителей, не способные ни на что, кроме пустого прожигания жизни. С каждым днем твой мир не нравится мне все больше.

Самое печальное, что спорить Лин не хотела и не могла. Наверное, кто-нибудь вроде того же профессора с большим удовольствием ввязался бы сейчас в диспут и, может быть, даже нашел нужные аргументы. А может, окончил бы спор в бассейне с акулами, как знать. Поэтому Лин сказала только одно, то, во что верила всем сердцем и точно знала, что права:

— У нас есть хорошие люди. Когда я думаю о своем мире, я вспоминаю их, а не всякую мерзость.

Паланкин качнулся, опустился. Владыка спросил:

— Выйдешь сама?

— Да, спасибо, — Лин спрыгнула вниз, босые ноги коснулись мягкой, словно шелк, травы. Оказывается, их доставили не к главному входу, а в небольшой, со всех сторон огороженный садик, напоенный ароматом цветущих роз и жасмина, с небольшим фонтаном, ажурной беседкой, увитой незнакомыми Лин душистыми цветами, с порхающими среди цветов крохотными пестрыми птичками… И с сидящим на низком бортике фонтана Ладушем, который пестротой своих одеяний и хмурым видом решительно нарушал всю эту изысканную гармонию.

— Владыка! — Ладуш вскочил навстречу и тут же, заметив Лин, всплеснул руками: — Великие предки, что с тобой?! По каким помойкам ты… А где платок? А почему босая? С ногами все в порядке, не сбила, не поранила? Я должен посмотреть.

— Нормально с ней все, — отмахнулся Асир. — Принеси что-нибудь надеть и шлепанцы. А ты, если хочешь, лезь в фонтан, ноги помой.

Ладуш только в немом ужасе закатил глаза, будто покушение на фонтан в его мире было равносильно осквернению святыни, и ушел. А Лин с удовольствием воспользовалась разрешением — подтянула шаровары и прыгнула через бортик. Воды было как раз по колено — чудесной, прохладной и чистой воды. Не удержалась, набрала в горсть и умылась, несколько раз плеснула в лицо просто ради удовольствия, блаженно прижмурившись, и лишь потом занялась ногами. Оттерла въевшуюся пыль, желтоватую — с земли, и рыже-красную — от черепицы, отмыла присохшую гниль, подумав — и правда, как из помойки вылезла. Отбитые о камни, исцарапанные ноги нежились в прохладной воде, лишать себя этого скромного удовольствия не хотелось, и Лин села на бортик вполоборота, болтая ногами и глядя на владыку.

Тот тоже смотрел, не раздраженно и не зло, как до поездки, а вроде с насмешкой — Лин не была уверена, эмоции тяжело читались на смуглом, нарочито спокойном лице, а понять свои чувства по запаху владыка, похоже, разрешал, лишь когда сам того хотел. Лин вспомнила чистый, густой, спокойный запах, в котором пряталась в трущобах и всю обратную дорогу, и вздохнула: было стыдно за свой страх, неловко и… приятно? Во всяком случае, она была благодарна владыке за минуты полного, защищенного покоя. И за обещание разобраться с печатью и не допустить новой беды. И за то, что тот не заметил или не понял, или сделал вид, что не понял и не заметил, как Лин, рванувшись в сторону из эпицентра ужаса, пыталась утянуть его за собой. Здесь наверняка сочли бы такой поступок оскорблением, ведь в этой половине их расколотого когда-то мира кродахи остались, как было всегда, изначально, единственными защитниками. Жестокие, чрезмерно агрессивные, «дестабилизирующий элемент», как выражались некоторые политики-клибы, а как сказала бы Лин после сегодняшнего — наоборот, стабилизирующий.

ГЛАВА 11

Еще одна отвратительная ночь. Не то чтобы у Хессы хоть когда-нибудь случались хорошие, беззаботные ночи, но немного спокойствия она могла себе отвоевать, выцарапать, выгрызть, выбить в конце концов. Но не во дворце владыки. Здесь она была не просто вещью, не просто анхой — мусором, пылью под сапогами и сандалиями, ничтожеством. Вторая ночь во дворце только начиналась, а у Хессы уже резало в глазах от недосыпа и идиотских подступающих слез. Она боролась с ними как могла, презирала себя, даже ненавидела, но во время течки справиться с желанием, засунуть поглубже трижды проклятую похотливую суть анхи никогда не получалось. Пока еще соображала, могла держаться, пусть и из последних сил. Не подвывать, не скулить, не бросаться на дверь в надежде, что хоть кто-нибудь услышит, сжалится и войдет. Стражник, пробегающий мимо слуга из клиб — плевать, уже плевать, лишь бы почувствовать чужой запах, лишь бы притупить жажду.

Из маленького, забранного решеткой окошка под потолком лился лунный свет. Хесса смотрела на него, привалившись спиной к холодной стене. Лежать она больше не могла, только ежиться, неловко подтягивая связанные колени к груди, и стискивать зубы от злости и бессилия.

Разряженный петух Ладуш не причинял боли, когда расковал утром, а потом вязал по рукам и ногам, наоборот, будто нарочно издевался — прикасался мягко, стягивал не слишком туго, но все равно не развяжешь — Хесса пробовала. Ободрала в кровь запястья, чуть не вывихнула плечи — не помогло. Тонкие тряпки, в которые ее вырядили вместо привычных домотканых штанов и рубахи, щекотали ставшую чересчур чувствительной кожу, раздражали мягкими, незнакомыми ощущениями. Шаровары давно промокли и теперь облепляли задницу, так что при любом даже намеке на движение Хесса вздрагивала и морщилась.

Она не знала, что ей уготовано — может, свихнется к утру, а может, швырнут на потеху стражникам. Соберется привычная толпа с подначками и улюлюканьем. Будут смотреть, жадно капая слюной, или даже поучаствуют в забаве. Какая, к бестиям, разница, где она — посреди трущоб или во дворце? Кродахи везде одинаковые — наглые похотливые твари, которым плевать на всех, кроме себя. С Рыжим можно было договориться хотя бы на полноценную вязку, пусть и со зрителями, здесь договариваться не с кем. Значит, будет много кродахов и много боли. От одной мысли к горлу подкатывала тошнота, но в голове уже мутилось. Желание с каждой минутой становилось все острее, а значит, скоро станет все равно с кем, как и сколько раз.

Дверь открылась, когда Хесса наконец сдалась и позволила себе закрыть глаза, отдаваясь ощущениям, проваливаясь в вязкое, жаркое томление. В ноздри ударил запах кродаха — сильный, яркий, свежий, как глоток ледяного воздуха. Знакомый. Только раньше от него не заходилось так сердце и все внутри не орало оглушительно: «Хватай! Держи! Выпроси, вымоли хоть немного близости. Вперед!»

Она с трудом приподняла тяжелые веки. В первую секунду даже не разглядела ничего: все плыло, как в густом тумане. Только запах вел, направлял, подталкивал. Хесса жадно втягивала его носом, хватала пересохшим ртом. Ее уже трясло, клацали зубы, как у припадочной. Первый советник владыки. Подлец, скотина каких поискать, проклятый Сардар, склонялся над ней — паршивой анхой из трущоб, как будто так и надо. Как будто пришел не проверить пленницу, а зачем-то еще. Хотя с какой стати ему проверять трущобную анху? Вчера уже напроверялся. Хесса до сих пор чувствовала жесткую хватку в волосах, колено на спине и мягкий ковер, в который ее тыкали мордой, как обделавшегося щенка.

— Сейчас развяжу, — сказал Сардар. — Вздумаешь беситься — вырублю.

Голос его звучал низко и раскатисто, посылая нервную дрожь по всему телу. Хесса хотела заорать, рвануться подальше, врезать головой под челюсть, но все силы уходили на то, чтобы сдерживать рвущиеся из глотки стоны. Текло уже неостановимо, тонкая промокшая тряпка впивалась в промежность не хуже дерюги, даже, пожалуй, сильнее.

Сардар не развязывал, просто располосовал кинжалом веревки и подхватил на руки.

— Какого… плешивого… мерина? — с трудом выдавила Хесса. По слову, еле ворочая языком. Получался какой-то убогий хрип вместо нормального возмущения. — Я сама могу!

— Заткнись. Будешь волочиться по коридорам до утра, соберешь всех встречных или свалишься по дороге.

— Куд-да ты меня тащишь, ур-род? — Хесса старалась совладать хотя бы с руками, но без толку — они тянулись схватить, удержать. Под тонкой рубашкой Сардара было тело — горячее, гладкое, сильное, чтоб ему провалиться, тело кродаха, и тянуло к нему со страшной, выворачивающей душу и мозги силой.

— Есть варианты? — выплюнул тот. — Трахать, психичка недоношенная.

— Убью, — пообещала Хесса, вцепляясь в его плечи сильнее.

— В другой жизни. Последний раз предупреждаю — не выделывайся.

— А то что?

— Оглушу и разберусь в бессознанке.

По глазам ударил яркий свет. Хесса зажмурилась, почувствовала под собой мягкое — наверняка кровать.

— Отцепись, — велел Сардар, но Хесса уже не могла. Пальцы будто свело и заморозило намертво. — Отцепись, сказал! Не денусь никуда.

Кожи коснулось ледяное лезвие. Сардар вспарывал тряпки так же, как веревки. Хесса выворачивала шею, елозя щекой по подушке, старалась не смотреть ни на себя, ни на него, особенно на него.

— Вяжи уже, — сказала, наконец справившись с руками, сжала их в кулаки и свела над головой.