Вороний Грааль

Глава 1. Последний спокойный день

–Ну и что дальше? – Магда даже не пыталась скрыть скуку. Более того, кажется, она делала всё для того, чтобы показать насколько ей скучно слушать утренний доклад, и как ей тоскливо от самого утра – хмарного и серого, распластавшегося за окном её покоев.

Она то вздыхала, не заботясь даже о том, чтобы закрыть лицо руками, то смотрела в окно, то шумно вздыхала, показывая, что этот доклад так длинен, что отнял, кажется, уже половину её жизни. Да и вид Магды оставлял желать лучшего – она не позаботилась даже о собственных волосах, и поднялась принимать доклад как была, с постели, хорошо хоть хватило совести на то, чтобы спрятать ночную рубашку под плащом. Впрочем, едва ли она сделала это из каких-то добродетельных побуждений, скорее всего это решение тоже было продиктовано собственным комфортом – наступали тёплые дни, и город Святого Престола переходил на банальную экономию, и уже не так жарко отапливал комнаты своих служителей.

–Далее, стражники допросили их. Оказались заблудшими туристами, – но на человека, который стоял перед Магдой, ни вид её, ни поведение не производили никакого впечатления. На него, казалось, вообще сложно было повлиять – он держал свой разум и свой образ жизни в строгости, и считал проявление злости или раздражения уделом простых людей, несвязанных службой Святому Городу. Касалась эта строгость не только гнева или раздражения, но и всяческого намёка на удовольствие. Несмотря на юные, полные жизни годы, этот человек отрёк от себя практически всё людское, всё желанное – говорили, что он даже не имеет подушки, довольствуется самыми малыми покоями, пренебрегает одеялами и прочее, прочее.

Магда его не понимала. Она всегда стремилась к комфорту, к заботе о себе, а этот?..

–Просто вы разные, – объяснял ей Бартоломью, – ты из людей, а Мартин, он…

–Из фанатиков! – Магда злилась и пыталась за весельем и смехом скрыть эту злость.

–Из лицемеров, – поправлял Бартоломью. – Господу наплевать на то, кладём ли мы масло в нашу кашу, добавляем ли в нашу вод мёд, укрываемся ли одеялом. Не в этом ведь служение, а в мотивах, в поступках наших. А Мартин – лицемер. Ему удобно прикидываться добродетельным и смотреть на нас свысока, ведь он на вечном посту, ведь он в вечной скромности и строгости. Но он занимается тем же шпионажем и теми же интригами, что ты или я. Да, во имя блага, но занимается ведь! Так что вся его строгость – это лишь прикрытие.

Но поведение Магды относительно утреннего приёма доклада от Мартина не имело отношения к словам Бартоломью. Она вела себя так не только с ним, она давно уже зарывалась, сначала понемногу, и вроде бы как от восторга внезапной, почти абсолютной вседозволенности и покровительства Бартоломью, но человек легко теряется в круговороте власти и не только Мартину – одному из прислужников Дознания, Магда демонстрировала свою тоску и насмешку…

–И что дальше? – Магда побарабанила пальцами по гладкой столешнице. Здесь у неё был порядок – ни бумаг, ни чернильных приборов, ни пятен от грубо поставленных на стол кубков с вином. Но Магда тут и не работала, только принимала доклады.

–Составили рапорт и отпустили, – Мартин пошарил в чёрной папке и подал Магде три листа. Краем глаза она увидела, что каждый из них подписан как «служебная записка», но не взяла. Мартин вроде бы и не заметил этого откровенного пренебрежения и положил листы на столешницу.

Она даже не глянула, спросила скучным голосом:

–Какие ещё происшествия имели место?

Вопрос и вправду был скучный. Рабочий день Дознания плавно перетекал в ночь. Если что-то случалось, то пробуждение было неминуемым и по тревоге, по настоящей тревоге поднялись бы все три Всадника Дознания, а так как Бартоломью был одним из них, то Магда уже бы тоже была бы в гуще действия.

Но рутина требует условностей.

–Никаких происшествий, только эти несчастные туристы, – подтвердил Мартин. – В служебных записках указано, что каждый из них здесь планирует пробыть не больше недели, если прикажете, за ними установят наблюдение…

Магда поморщилась – ещё чего! Драгоценные ресурсы на каких-то туристов? В Святом Городе их всегда было много – верующие сюда едут, чтобы снять с себя грехи и обрести смысл, туристы едут полюбоваться древними соборами и узкими улочками, а богачи едут сюда пожертвовать немалые суммы, которые официального не принимает Святой Город, но принимает Малое Казначейство, что вроде бы действует свободно и независимо, но всё это пустое – все понимают, что Городу нужно на что-то жить и на что-то отстаивать свою власть.

–Что я буду делать дальше и что прикажу – тебя не касается, – перебила Магда. Перебивать было необязательно, можно было просто промолчать или кивнуть, мол, да-да, конечно, можно и наблюдение. Но Магде очень хотелось напомнить Мартину, что он здесь ничего не решает, и из них двоих отдавать приказы и решать о дальнейшем может лишь она.

Мартин даже не вздрогнул, и даже тени обиды не легло в его чертах. Будь на его месте кто-то другой, он, быть может, и взбесился бы – какая-то Магда, служительница без рода и племени, непонятно откуда взявшаяся и на чём поднявшаяся, будет ему указывать? Но лицо Мартина осталось бесстрастным. Ничего он не ждал иного от неё, да и от него самого ничего, кроме этого бесстрастия и не ждали.

–Если это всё, можешь идти, – милостиво дозволила Магда.

Мартин коротко кивнул и твёрдыми шагами покинул её покои. Магда проводила его взглядом и вздохнула – в комнате было холодно. Да, здесь ещё топили, не позволяя ночному холоду охватить всё помещение, но тепло не могло согреть всего того пространства, что Магда захватила – в её покоях располагалась и удобная кровать, закрытая пологом, и широкий книжный шкаф, к которому Магда прикасалась редко, и платяной шкаф, щедро забитый вещами, и стол, за которым Магда и не работала, и пара кресел…

Глава 2. Та свеча

–Ты хоть о чём-нибудь думаешь? Способна нести ответственность? – у Бартоломью голос был спокойным, но Магда прекрасно знала, что там за этим обманным спокойствием. Стремительно протрезвевшая, она попыталась, сразу, как скользнула тенью в эту тихую залу со свечами и тишиной, объяснить, что вообще-то ничего дурного не хотела, что только зашла в пекарню, что попробовала вино – да, с утра, но ведь она полагала что день будет рутинным и что никто её не хватится.

Магда хотела сказать, что потеряла счёт времени не нарочно, и что испуг стал ей карой, когда один из служителей Дознания набрёл на неё да сказал что, вообще-то, её ищут! И не кто-то, а сам.

Вот тут она протрезвела. Забыв о Лотаре, забыв обо всём, Магда рванула, спотыкаясь и путаясь в полах плаща к Бартоломью. В кабинете его не было, Всадник ушёл в Тихий Зал. Магда знала, что он любит подумать и побыть в одиночестве среди свечей и камня именно этого места, где никто не может его побеспокоить без крайней нужды, но сил терпеть до его возвращения не было.

Она просочилась тенью. Бартоломью стоял у свечей, и неровное пламя бросало страшные тени на его лицо. Конечно, он сразу понял, что Магда нарушила его покой, но не сразу повернулся, продляя муку.

«Я предала его, предала! О, Пресветлый, покарай меня!» – у Магды отчаяние копилось со страшной силой, поднимало бурю, ей хотелось пасть на колени, зарыдать, прося прощения, но не у Пресветлого, чей лик взирал с красивой, занимавшей добрую половину стены фрески, а у Бартоломью.

Но он нарушил тишину, снизошёл до неё, спросил тихо и обманчиво-спокойно:

–Ты хоть о чём-нибудь думаешь? Способна нести ответственность?

–Простите…– прошелестела Магда. Всё то, что повело её с Лотарой – лёгкая обида на Бартоломью за то, что он не пригласил её разделить завтрак, и утренний раздражающий доклад Мартина, и остро проклюнувшийся на языке вкус отвратительно-приторного вина, и рутина, которой она прикрыла своё самовольство – всё это показалось ей таким ничтожным и таким нелепым, что на большее Магду и не хватило.

Повиниться? Так она виновата и без лишнего плетения слов.

–Ты понимаешь, что поступила неразумно? Ты разочаровала меня, – Бартоломью резал её словами. Его тон был спокойным, его глаза же оставались ледяными и равнодушными – в его взгляде не было больше тепла, за которое когда-то Магда так привязалась к нему. Ничего не было – только это тихое, разъедающее спокойствие.

Если бы он только закричал! Если бы он только сказал ей, что она идиотка, что она достойна наказания – право, это было бы куда лучше и проще, и Магда приняла бы это с радостью. Всё было бы лучше, чем этот тихий, полный равнодушия голос.

–Я…я не…простите, – Магда и сама не знала, что сказать ей на это. Я не виновата? Я не подумала? Так ты дознаватель, ты помощница Всадника, одного из трёх, на котором держится власть Верховного, а значит – и всего Дознания, а значит, и добрая часть Святого Города!

Если не весь город.

У тебя нет права не думать!

Бартоломью смотрел на неё, но Магда даже не рисковала прикинуть о чём он думает. Она чувствовала, как пол, этот выложенный чудесной мозаикой пол, изображавший строгие узоры с плаща Пресветлого, качается под её ногами. Вино ли было в том виновато? Ужас перед Бартоломью или страх от потери его расположения? Её трясло, и напряжение продавило в защите брешь, слёзы, которые так долго кололи глаза, брызнули, Магда, стыдясь, закрыла лицо руками.

–Мне нужен каждый человек. В ближайшее время нам предстоит тяжёлая работа, и я хочу знать, что мне есть на кого положиться, – Бартоломью заметил её слёзы и заговорил мягче. Он добился нужного – вина, как он давно уже усвоил по опыту, самые лучшие оковы.

А вина Магды – это то, чего ей не хватало. Много власти ощутила она за собою в последнее время, так что даже к лучшему, что сейчас он довёл её до слёз – пусть помнит, крепко помнит своё место!

–Вы можете! Вы всегда можете на меня рассчитывать! – Магда задыхалась в попытке успокоить рыдания, но всё же произнесла то, чего от неё ждали и что ей самой было так приятно произнести.

Бартоломью оценивающе оглядел её. Что говорить – Магда входила в самые цветущие годы. Хорошее питание, положенное Дознанию, некоторая роскошь и даже служение её прихотям сделали из неё настоящую красавицу, и это нервировало Бартоломью, и заставляло ещё больше желать её слёз. Конечно, она ни за что не стала бы ему сопротивляться и, как он полагал не без основания, восприняла бы его внимание как настоящую честь, но Бартоломью знал этот мир чуть иначе и понимал, что Магда должна оставаться на своём месте и в своей сути, заточённая в служение и не приобретать никакого влияния.

Так что для себя Бартоломью давно решил не оценивать Магду как красоту или собственное желание – выигрыш от прислужницы Магды был на его взгляд куда больше, чем от нелепого любовного приключения слухи о котором неизменно поползли бы по Святому Городу, вредя его репутации.

Но мысли, подлые мысли, о которых Магда не подозревала и не хотела подозревать, приходили к нему.

–Подойди, – велел Бартоломью, прогоняя несвоевременное видение.

Магда не просто подошла, она практически подлетела к нему, хотя и не знала, что её ждёт.

–Дай руку, – распорядился он, и Магда, не сомневаясь и не задаваясь вопросами, опять покорилась, протягивая ему левую руку, не рабочую. И в этом движении тоже было его влияние, он сам, с первого дня вдалбливал:

Глава 3. Я скажу тебе правду

Напряжение, конечно, висело в воздухе давно. Да, вокруг была рутина и не было никакого значимого происшествия, которое передавалось бы шёпотом в коридорах или звучало бы в открытых новостях на площади. Но это не значит, что в Святом Городе ничего не происходило, напротив, происходило и очень даже многое, и куда более значимое, чем можно было бы предположить. Вот только это были те события, которые всегда остаются в тени и о которых потом позже спорят историки – было или не было? ведь ничего не начинается просто так, не приходит из ниоткуда – ни мятеж, ни заговор, ни переворот, так где же эта начальная точка?

И в эти дни, рутинные для абсолютного большинства, единицы как раз и положили начало целой цепочке событий…

Впрочем, нет. Замыслы бродили давно, зрели, искали шансов и союзов, но действие началось только сейчас – в тихое, одинаковое утро, так похожее на утра другие. Вроде бы всё тот же доклад, и всё тот же завтрак. Магда только была поникшая, но она утратила подругу, и злилась на неё и скучала по ней, по Лотаре, исчезнувшей…

–И не нужны нам такие люди, – Бартоломью проявил чудеса сочувствия, и Магде сразу стало легче. Лотара ушла куда-то далеко из её мыслей и перестала значить. – Она ведь пыталась спихнуть всё на тебя. А я сказал, что я не верю в то, что прогуляться по городу и завалиться пить могло быть твоей идеей. Резко сказал, признаю. Она и поняла, что лучше ей исчезнуть.

Что должна была подумать Магда, будучи в рядах Дознания? Во-первых, она должна была задаться вопросом о получении официальных бумаг по поводу отставки Лотары. Святой Город – это место бюрократии, именно поэтому даже в Дознании был подраздел Канцелярии, где и служила Лотара. Бумажка на бумажку, справка на протокол и протокол на справку – а тут отставка целого человека!

Во-вторых, выплата жалования. Казначейство выдавало жалование только три раза в месяц, а если в чрезвычайном случае, в который нужно было бы отнести Лотару, то в течение трёх дней. Иначе никак.

А тут выходит, что Лотара покинула Святой Город без жалования и должного оформления? Лихо собрав все вещи, накопленные за годы службы, в считанные часы? Не странно ли? Куда она побежала, забыв про всё? Или куда её погнали?

Так должен был подумать дознаватель и начать понемногу наводить мосты с Канцелярией, узнавая всё то, что очевидно скрывал Бартоломью.

Но Магда в его присутствии не была дознавателем. та часть её разума, отвечавшая за здравый смысл, куда-то исчезла, оставив благую, трепетную мысль: «он за меня заступился! Бартоломью за меня заступился! Он поверил в меня…»

И день её пошёл легче. Его не испортила ни пшеничная каша без масла, ни такой же постный пудинг, ни медовая вода, ни Мартин, который снова был убийственно почтителен и равнодушен, чем обычно и раздражал.

Но это для Магды всё пока было так. А вот Бартоломью готовился к сражению. На сегодня был назначен Великий Совет, сразу после завтрака и до самого обеда. Вообще Святой Город управлялся Двучастным Советом: Великим, то есть расширенным, в который входили не только представители Дознания и Служения с первыми помощниками, но и Казначей, и Глава Городской Стражи и даже три достойных представителя городских семей Города; и Ковэном – малым Советом, в котором уже не была хода ни Главе Стражи, ни представителям семей, а зачастую и помощникам представителей.

–Почему такая секретность? – спрашивала Магда в самом начале своего пути.

–У Святого Города много врагов, – объяснял Бартоломью терпеливо и спокойно, – не стоит лишним ушам знать о наших ближайших планах. Для нашей же общей безопасности не стоит.

Магда пожимала плечами – о врагах она не понимала. Знала, что они есть, ловила их иной раз, допрашивала, арестовывала, но это всё были мелкие враги – коррупционеры среди служителей, торговцы должностями, воры, мелкие сторонники тьмы и культы…

Это же всего лишь мелочи, пыль под ногами! Какие же это враги для Святого Города? Магда не понимала, но не спрашивала у Бартоломью лишнего, боясь показаться ему глупой.

Но враги, конечно, были не единственной причиной для тайны. Впрочем, об этом когда-нибудь позже. А сегодня был именно Великий Совет и уже была готова большая зала, затянутая по стенам и даже потолку строгими белыми покрывалами с золотым крестом и такими же строгими чёрными, но уже с мечом – Крест и Дознание. Защита и голос неба, защита и голос земли. Страха небесных врат и людских пороков.

Великие Акена, Геде и Кайрос – первые строители Святого Города – так и распределили власть: меч от земного, крест для небес. И пусть много прошло поколений от смерти первых строителей, порядок изменился совершенно незначительно, а в основе своей остался прежним, и строгость очерёдности чёрных и белых покрывал напоминала каждый раз об этом.

Понемногу занимали места. Бартоломью пришёл первым, но места своего не занял – это было непочтительно – сесть Всаднику прежде Верховного, да и Бартоломью едва ли смог сейчас бы сидеть спокойно, ему надо было собраться с мыслями, надо было проявить себя на глазах у всего Великого Совета, а для этого нужно было полностью владеть собой!

Зато появился Казначей, коротко приветствовал всех, сел за своё место, сцепив руки в замок. Он был в напряжении – в Святом Городе всегда было большое давление на казначейство, слишком многое приходилось отслеживать – не только подати и местные налоги, но и благотворительность, а также, и что было секретом для Великого Совета и открывалось лишь на заседании Ковэна – ту часть прибыли, которая вроде бы не относилась к Святому Городу.

Глава 4. Первая смерть

Темнело рано, но Бартоломью, измученный своим же бешенством, с трудом дождался темноты. Разумеется, его пост позволял ему покинуть врата Святого Города без лишних вопросов, но по своему опыту Бартоломью прекрасно знал, что чем меньше людей знают о твоих передвижениях и видят тебя, тем лучше: человек – самый ненадёжный инструмент. Поэтому пришлось ждать, неся в себе это глубокое, едкое бешенство.

Да, он делал вид, что всё в порядке, принимал доклады, оставлял поручения, и даже выговорил дознавателю Морису за его неаккуратный вид:

–Мы работаем с людьми! Мы должны производить впечатление абсолюта, а ты? Взгляни на себя, свинья! Рубашка в пятнах, воротник помят, смотреть тошно!

Дознаватели, которым не посчастливилось присутствовать при этой сцене, судорожно начали поправлять свой вид и сами, не зная, на кого следующего обрушится Бартоломью. Магда, рубашка которой тоже не отличалась свежестью, невзначай шагнула за спину Мартина. Тот вздохнул, но ничего не стал ей говорить.

«Да кто он такой, чтобы мне указывать-то!» – хмыкнула про себя Магда, но тут же отвлеклась. Бартоломью был в её мыслях. А тот разошёлся и выговаривал Морису уже за причёску – растрёпанную, не собранную.

–Как солома! Ты про гребень слыхал? – Морис сжимался под этими замечаниями. Он был на голову, если не больше, выше Бартоломью и раза в два шире его в плечах, но Бартоломью в гневе – это всё-таки Бартоломью, без шуток – один из трёх Всадников Дознания, а при его молодом ещё возрасте это значит очень многое. Глупец, увидев как Морис сжимается под выговором Бартоломью, может быть и хмыкнул бы – такой бугай, а так напуган! Но в коридоре не было глупцов – во всяком случае, из породы тех, кто считал бы себя неприкосновенным.

Но день шёл своим чередом. Прошелестело только по коридорам: казначея Юстаса назвали больным сразу после Совета.

–Ну-ну, больным! – неосторожно заметил кто-то в Дознании, и тут налетела уже Магда.

Верная сторонница Бартоломью, она сегодня была не в духе, а может ей просто передавался настрой её обожаемого наставника? Но так или иначе, она, не примериваясь, пошла в наступление:

–Если тебе, идиота кусок, говорят, что Казначей нездоров, значит, так оно и есть! Кто ты такой, чтобы оспаривать слова Володыки и Верховного?

Несчастный, уже пожалев о том, что у него вообще вырвалось подобное замечание, отбивался как мог, но куда там…

Вдоволь выплеснув яда, Магда успокоилась и велела идти прочь. Несчастный побрёл, спотыкаясь и явно веруя в то, что его глупая дерзость дойдёт до Всадников. Но Магда уже о ней забыла. К тому же, дерзость была хоть и глупа, но всё-таки правдива – Магда знала, что казначея отправили в третью камеру, что в сокрытом коридоре. Более того, именно Магде передали пожелание Верховного: она должна допросить казначея.

Почему она? Магде бы задаться этим вопросом, но она просто согласилась, не подозревая, что Верховный приглядывается к Бартоломью с насмешкой и подозрением, и поскольку она служит Бартоломью…

Впрочем, Магда не задумалась. Передали – пошла.

Но это был всего лишь день, рабочий день. И Бартоломью делал вид, что это именно так, и не иначе, и ждал темноты. Наконец она пришла – темнота, сползла на Святой Город, погружая преданных слуг его в сон, кто, конечно, имел на сон право; поползла по улицам, выгоняя лишних гостей; вломилась в каждую комнату и залу…

Бартоломью ждал темноты, и когда совсем стемнело, поднялся решительно и спокойно. В темноте можно было не опасаться встречи, но он всегда выбирал лишнюю предосторожность, предпочитая быть в лишней тревоги, чем в глупости. Он уже переоделся – простые брюки, рубаха, камзол – ничего не выдаёт в нём служителя Дознания, и уж тем более – Всадника. Всё просто и скрыто. Горожанин, как есть горожанин! Ни одной нашивки, ни одного знака. Но этого, конечно, мало.

А вот плащ…такой же обезличенный, ни имеющий ни одной полосы, ни одной нашивки – просто чёрный плащ – идеальное укрытие для заговорщиков, любовников и преступников. И капюшон, чтобы не было видно лица. А дальше – просто! Оставить в комнате свечу – ничего, пусть горит, разобрать постель – вроде как он вышел ненадолго, оставить какую-нибудь книгу раскрытой – а что, он не может читать перед сном?

А самому тенью метнуться ко второму выходу, к тайному, скрытому, спуститься по отсырелому, узкому и тёмному коридору, но без шума, без свечи – здесь рядом покои, которые не стоит тревожить, свернуть, свернуть ещё – проход вниз, и ступени – каменные, гладкие, они очень опасны, но здесь уже светло от кухни, что через стену. Главное, спуститься осторожно.

И вот уже выход, а там – темнота и ночной озноб. Ночью и впрямь зазнобило, и Бартоломью плотнее закутался в плащ, оглянулся – его никто не заметил, даже стражники, скучавшие у ворот, не увидели его тени. Олухи! Приходи всяк кто хочет!

Но да ладно, он разберётся позже, а пока – в проулок, тенью держась к стене, незаметно и быстро, и ещё через проулок, и вниз по улице, благо, здесь уже не мостовая, и шаги утонут в темноте, и под мост, и снова…

Бартоломью выбрался через четверть часа за врата Святого Города. Тайные ходы оставили на его одежде сырость и запах плесени, всё-таки, в этих проходах никто не убирал и никто не поддерживал чистоты – упущение, конечно, но что делать? Он мог бы выбраться и раньше, срезав через площадь, но не стал рисковать и предпочёл обойти кругом – всё-таки, на площади стражники появлялись куда чаще, чем на улицах.

Глава 5. Смятение первое

Если кому-то и было дело до Магды, вернее, до её сердца, и этот кто-то ещё в чём-нибудь сомневался, то сейчас сомнений больше не могло быть – она любит Бартоломью, его одного. Она с ума сходила от тревоги, металась у его кабинета и его покоев, с напряжением и беспокойством заглядывала в его лицо, искала хоть какие-то знаки.

Магда понимала, что Бартоломью потерял не только своего прямого руководителя – Верховного, но и прямого наставника, того, кто однажды сделала его Всадником, и в ужасе представляла, что было бы с нею, если умер бы сам Бартоломью.

– Наверное, я бы умерла, – так ей казалось. Бартоломью дал ей надежду, научил всему, стал ей заступником и единственной в этом беспощадном и путаном мире опорой.

Магда ужасалась, представляя, что Бартоломью переживает в эти часы и сама сходила с ума. Откуда ей было знать, как она могла допустить хоть мысль, что всё это часть его жестокости? Спланированная, едкая часть?

Магда мерила его тревогу по своему представлению. Смешно, но она, работающая по замыслу Дознания, с людьми напрямую, не так уж хорошо в них и разбиралась и не понимала, что люди бывают разными.

А может быть, она не хотела понять?

А может быть, виной тому была её молодость?

Или она всё же что-то понимала, что-то чувствовала, но, боясь ответа, который неизменно привёл бы к истинному облику Бартоломью, ослепла и оглохла?

Впрочем, всё это на её душе и на её же совести, и отзовётся это много позже, а сейчас она тревожилась, не страшась показаться смешной или нелепой, не скрывая своей привязанности к Бартоломью. Она не хотела ему надоедать вопросами, но так вглядывалась в черты его лица, так искала в его глазах что-то…

И, разумеется, в эти часы она была готова поддержать Бартоломью в чём угодно!

– Спустись со мною в мертвецкую, – попросил он.

В его глазах была такая тяжёлая мука, мука, продиктованная совестью, принятая Магдой за одну единственную скорбь.

– Да, конечно, – если бы он её в самое пекло позвал, она бы и тогда пошла, а ту всего лишь мертвецкая!

Спустились в гулкий холод и черноту. Тут уже были все, кому полагалось быть в скорбный час. Разумеется, представители и Дознания, и Служения. Володыка стоял ближе всех к телу, смотрел в лицо убитого, и будто бы не верил. На их появление он не отреагировал.

На почтительном расстоянии, склонив головы, стояли и все три настоятеля. Судя по всему, как минимум одну Симону подняли прямо с постели – из-за строго платья настоятельницы торчал ворот ночной рубашки. Были тут и Глава Городской Стражи, и три представителя от достойных семей, и заместитель казначея, и, конечно два Всадника – Агнесс и Рогир.

И последние два на Бартоломью и Магду внимание уже обратили. Агнесс выпорхнула из темноты, похожая в своих многочисленных шалях и платках на большую птицу, Рогир только склонил голову.

Бартоломью приблизился к Верховному. Магда осталась стоять – она почувствовала себя не на своём месте, ведь здесь были люди, которые значили так много для Города Святого Престола, а она? Ниже всех по званию, непонятно кто и зачем пришедшая…

Её не гнали. На неё даже не обернулись. Бартоломью приблизился к мёртвому, и это перехватило внимание.

– Это великая скорбь для всех нас, – Володыка отвернулся от мёртвого, в глазах его стояли слёзы. Да, между ним и Верховным много было сказано едкого, много было и противоречий в методах укрепления и обороны Святого Города, но всё-таки никого надёжнее в числе союзников Володыка назвать не мог. Этот человек был для него скалой, которая, конечно, поворчит, попытается перекроить всё по-своему, поехидствует, но сделает!

– Великая, – прошелестело эхом. Все были согласны. И Бартоломью тоже. Считал ли он себя убийцей? Нет. Бартоломью убедил себя в том, что это не он совершил злодеяние и предательство, а Верховный – ведь именно Верховный вынудил его к этому!

А он, Бартоломью, не при деле!

– Нам нужно похоронить его достойно, – отозвался Рогир. – Володыка…

– Не разумнее ли отменить празднования? – перебила Агнесс. Её прозрачные глаза уже изучали лицо Володыки.

Предложение было абсурдным. Праздники Святого города – это не только дань уважения и почтения Пресветлому, это ещё и культурные и политические связи, это ещё и паломники, и туристы, и обогащения, и благотворители.

– Отменять нельзя, – жёстко вклинился Бартоломью, приходя на помощь Володыке, искавшему мягкие объяснения для Агнесс, – во-первых, это уже поздно делать – приготовления в завершающей стадии, в конце недели начнут прибывать первые паломники. Во-вторых, тот, кто сделал это, вероятнее всего, хочет нас напугать и заставить прятаться. Разумно ли показывать страх? Мы скорбим, да, но станем ли мы на путь трусости?

– Уже влиты средства, – на сторону Бартоломью встали и представители достойных семей, – вы же знаете… нам нужно тоже что-то отбить.

– Тогда нужно усилить меры безопасности, – Агнесс, кажется, и сама сообразила, что сказала глупость.

– Это мы сделаем! – с готовностью заверил Глава Городской Стражи.

Бартоломью взглянул на него с тяжёлой мрачностью, но не стал ничего говорить.

Глава 6. Горькое вино

Дознание было неделимым для обывателей – ну как его разделить? Тут работают над выяснением правды и поиском врагов, тут проверяют выходящие статьи Служения на предмет отсутствия дурных призывов, тут, говорят, вскрывают почту, а ещё регистрируют граждан. Нет, не понять обывателям, что и Дознание неравномерно – оно имеет и между собою разницу. Канцелярию, например, постоянно пытались принизить.

– Зачем она? Она нужна, не спорю, – постоянно повторял Бартоломью, и Магда, конечно, перенимала его мировоззрение и на этот счёт, – нужна, но в таком же количестве! А так получается – рапорт на рапорт, копия на копию, и в настоящем деле сплошные заминки! И то, что мы могли бы решить за два дня, растягивается на две недели, обходя всю Канцелярию!

Магда соглашалась.

Но в низовьях Канцелярии, вдали от тюремных камер и допросных, Агнесс – Всадница Дознания, как раз Канцелярией и ведающая, считала по-другому:

– Они не видят всех документов, переписок, мыслей и выступлений Служения, но думают, что легко справятся без нас. А через нас идут все приказы и письма, все распоряжения! Мы владеем всей ифнормацией.

И то, и другое, было истиной лишь наполовину. Всей информацией не владел, пожалуй, никто в Городе Святого Престола.

На счастье ли? На беду?..

Основная беда Канцелярии строилась на одном – их было почти не видно и не слышно. Большая часть настоящих дознавателей так или иначе пересекалась в общей Зале и имела возможность хотя бы увидеть друг друга в глаза, где-то пошутить, где-то с кем-то обменяться новостями или повздорить. Но с нижнего уровня Дознания, из той самой Канцелярии, на службу поднимались немногие, и от того редко кто за пределами Канцелярии мог сказать о том, сколько вообще людей там работает.

Это было упущением. Это почуяла и Агнесс и крепко озадачилась. Поднималась она редко, только на совещания или по важным делам, а в остальном прозябала здесь. Но это её уже не устраивало, и, вернувшись из мертвецкой, Агнесс крепко размышляла…

Не помог разобраться даже помощник Агнесс – Генрик. Он пришёл сочувствовать Всаднице, а заодно и выведать – нет ли дополнительных поручей из-за смерти Верховного?

– Как считаешь, Генрик, мы далеки от народа? – спросила Агнесс. Эта мысль терзала её больше других. Можно было пережить презрение от своего же Дознания, на которое она положила свою жизнь, и можно было бы пережить стычки с Бартоломью и Рогиром, но пережить отсутствие поддержки? Агнесс пыталась отменить все мероприятия грядущего праздника, надеялась, что Володыка поддержит её тягу к безопасности, оценит, как она заботится о людях, и нарвалась – оказалось, что Агнесс уже не понимает людей.

Генрик посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая, стоит ли делиться мнением, и признал:

– Далеки. Дознавателей хоть народ видит. Они отглаженные, с иголочки одетые, внушают!

– Мы тоже дознаватели! – буркнула Агнесс, которой слова Генрика не понравились.

– Мы Канцелярия, – напомнил Генрик, – большая часть наших людей даже наверх не поднимается. Только если за едой. А так, чтобы по Городу ходить…нет, это не наша история. Нас не знают и мы не знаем.

Это меньше всего хотела слышать Агнесс. Она не могла понять, как же так вышло? она всегда честно трудилась на благо народа, на благо города, и что же – она далека от него?

– Мы знаем всё по бумагам, – добивал Генрик, – это наша беда. Мы даже их лиц не знаем.

– Пошёл вон! – глаза у Агнесс остались привычными, будто бы прозрачными, почти неморгающими, но злость была настоящей, хоть и редкой для неё.

Генрик не удивился, поднялся с места, откланялся, вышел. Агнесс осталась в одиночестве – она знала, что его не в чем винить, но всё равно злилась. Не за то, что сказал правду и высказал своё мнение, а за то, что не солгал. Какая-то её часть, почти умершая, желающая какого-то глупого кокетства, хотела услышать что-то вроде:

– О нет, вы что? никто не понимает народ так ярко, как вы! Вы заслуживаете пост Верховного. Кто, ответьте, кто, если не вы?

Пост Верховного… когда она всерьёз задумалась об этом впервые? Пресветлый знает, а Агнесс не признается.

Она устала сидеть в глупой тоске перед ворохом никогда не заканчивающихся бумаг, которые, как сейчас ей отчётливо казалось, никто и ни разу не читал толком, не знал, какие усилия таятся за каждым опубликованным листком.

Невыносимо!

Кляня себя за слабость, она поднялась, достала из личного шкафчика, который ничем не выделялся среди других – шкафчиков её подчинённых, початую бутылку вина. Вино было сладким – она любила такое вино, хотя когда-то давно слышала, что вино должно быть терпким.

Налила полный стакан, некрасиво его осушила, закашлялась – ожидаемой сладости не было, зато на губах появилась отвратительная горечь. Сколько же оно там стояло? Закисло?

– Простите, – Мартин вошёл в кабинет, увидел её, вино, смутился, – я за бумагами. Хотел поработать перед сном над переводом письма к графу Рогану.

Стараясь не глядеть на неё, он приблизился к своему месту за общим длинным столом. Бумаги тут были разные, кто-то, уходя, оставил их в раскидке, кто-то в небрежной куче, а вот у Мартина был порядок – болезненный порядок, листок к листку.

Глава 7. Чужой взгляд

Выбираться из Города было сложно – всюду властвовала взвинченная, ретивая стража. Что ж, Бартоломью сам всё сделал для этого – он способствовал убийству Верховного, он арестовал прежнего Главу Городской Стражи Борко, он разметал рутину и пошёл к той цели, что давно его влекла.

Но выбираться было трудно. Конечно, едва ли бы кто-то всерьёз остановил Всадника Дознания, но к чему лишние слухи? Зачем лишние взгляды? В эти дни надлежало стать в десять раз осторожнее прежнего, и потому Бартоломью снова пожертвовал недолгими и нервными часами сна, но удлинил путь, сделал нехилую петлю по проулкам Святого Города, чтобы не было так много следов, и только после, когда и тень не могла за ним последовать, выскользнул за его пределы. Знакомый лес, тропа, клеймённая ориентирами, которые не заметит чужак. Но Бартоломью знает, где искать и что искать.

И опять знакомое:

– Старне! Номре?

– Бартоломью. Всадник Дознания из Города Святого Престола.

– Кьер-ра? – голос не стал допытываться о том, лжёт ли гость, что ж, это неудивительно – конечно, его тут ждали. Нечестивцы из Культа Чёрного Креста не так глупы, как Культ Серых, именно поэтому Бартоломью и выбрал их в свои союзники.

– Один, – подтвердил Бартоломью. – Я один!

Его провели. Гасион был уже здесь.

– Ты вовремя, друг мой, – приветствовал принц Гасион, поднимаясь с места, – луна меняет положение и это последняя наша ночь на этом месте.

Да, Бартоломью это знал. Более того, ему на руку было возвращение Чёрного Креста в их привычное убежище – добираться туда было дольше, но зато безопаснее. Всё-таки лес, в котором хозяевами себя чувствуют культисты, да ещё и время жертвоприношений и месс – это ни разу не та предосторожность, к которой склонялся Бартоломью.

– По этой причине я и поспешил, хотя выбраться было нелегко, – Бартоломью слегка склонил голову, приветствуя принца Гасиона. – Я ведь кое-что должен вам.

Под внимательным взглядом Гасиона и приближённых к нему нечестивцев, имён которых Бартоломью не знал, и знать не хотел, хотя это и противилось дознавательской привычке, Всадник извлёк из-под плаща объёмистый свёрток. В освещении факелов сверкнули три корешка – каждый в два пальца толщиной.

– Ваши книги, – объявил Бартоломью и передал все три книги в руки принцу Гасиона.

Услуга за услугу. Они убили Верховного и попросили за услугу не золотом, оно им ни к чему, а возвратом некоторых старых трудов, отнятых Святым Городом – это куда ценнее. Благо, Святой Город и сам не знает что у него таится в архивах и в подземных хранилищах, и Бартоломью, как человек упрямый и ловкий, смог всё достать без особого труда.

Но этого Чёрному Кресту знать не надо. Пусть думают, что это был труд.

– Всё в порядке, – Гасион оценил обложки, открыл первую страницу в каждом, но дальше листать не стал, и Бартоломью знал почему. Книги эти описывали ритуалы, подробности и детали месс, которые творил Чёрный Крест и предназначались эти детали и подробности только узкому кругу посвящённых, а тут, на полянке, похоже, были те, кому не следовало знать много.

– Я рад, – Бартоломью усмехнулся, – не хотелось разочаровать наше удачное сотрудничество.

– С сотрудничества идёт дружба, – голос у принца Гасиона был мягкий и мелодичный, как и всегда. Со стороны заподозрить этого человека в ритуалах и грязных мессах было невозможно, но Бартоломью знал, что всё это маска, и под этой мягкостью голоса и нежностью черт таится очень злое, лишённое всякого сострадания существо.

Как знать, может по этой причине они и договорились? Бартоломью знал всю грязь и черноту о себе, Гасион о себе. Они учуяли друг друга, и преодолели пропасть, решив, что враг тоже может быть полезен.

– А с волнения идёт шторм, – Бартоломью не желал громких слов о дружбе от принца Гасиона. Это могло выйти боком, и было совсем некстати, – мы сейчас обмениваемся очевидными фактами?

Но и злить понапрасну врага не стоило. Он был полезен, враг.

Гасион ответ оценил, улыбнулся, передавая бесценные книги в руки подскочившему помощнику.

– Проте монго! – приказал принц и в этой мягкости проскользнули металлические нотки.

Помощника как ветром сдуло. Гасион проследил за ним и обратился к Бартоломью:

– Негоже такой вещи быть на виду.

По мнению самого Бартоломью такого барахла было с избытком в Святом Городе – только из отнятых у культов и тайных орденов книг и брошюр можно было сложить ратушу, не меньше! Но если ценят, пусть ценят.

– Что делается в Городе? – спросил принц Гасион самым дружелюбным тоном. – Переполох?

– Подготовка к Празднику, – ответил Бартоломью. – Подготовка идёт во все силы, ещё и похороны Верховного скоро.

– Паломники, высокие гости, артисты? – предположил Гасион с каким-то мечтательным выражением.

Оно не понравилось Бартоломью. Да, он был не самым лучшим человеком, и да, его влекли амбиции, не позволяя останавливаться там, где разливалась и падала под ноги в виде препятствия человечность в обнимку с милосердием, но всё же он не считал себя виноватым до конца. Бартоломью оправдывал себя тем, что все его действия, все его поступки и решения – благо, ведь они защитят в итоге Город Святого Престола!

Глава 8. Сердце, тревожное сердце...

В Святом Городе шум, в Святом Городе всё в движении. Скоро по его улицам разольётся Праздник Святого Пламени и светло и цветисто будет по площадям – и людно, людно! Прибудут многие – гости далёких и ближних стран, бедные паломники, любопытные туристы, жаждущие диковинных зрелищ. Весело будет по улицам Города Святого Престола, весело и буйно.

Сходит Святое Пламя лишь раз в три года, а празднество длится целую неделю – здесь и уличные театры, и музыканты, и поэты, и художники, и просто безумцы, жаждущие продать не слово, так идею, не свою красу, так форму её.

А сколько судеб переплетается в эту праздничную неделю! Здесь происходят встречи сердец и душ, разумов и…

И погибель тоже. Льётся тут вино, жаром и светом плещет со всех сторон от представлений – слабый рассудок, уже склонный к беде, в ней увязает, темнеет. Но беда где-то там, всегда за чертой праздника, до простых празднующих она и не доходит, разве что тенью какой, шёпотом-слухом? Да кто слухам внимает в такой период?

Шумно в Городе! Безопасность, всюду говорят о безопасности, тут и там Дознание, стражники – оно и понятно, ведь сколько будет людей! И всех надо защитить, всех надо развести по углам, да так, чтобы не было лишней ссоры.

Но знают люди, что в Городе Святого Престола не первый праздник встречают: не было прежде столь рьяных и яростных мер. Не закрывали ворота на тяжёлую сталь засовов, не бродило столько патрулей, не досматривали сумок и плащей – так, наскоро, метнёт стражник ленивый взгляд и рукою ведёт, мол, проходи.

А ныне не то. Звереют как будто. И к поэмам уличным ныне тревожное, повышенное внимание, и вся атмосфера напряжённая, а дознаватели, какие встретятся, в лицо вглядываются так, словно ищут в тебе какой-то вины.

Знают, догадываются, шелестят по углам: Верховного-то убили! Готовится Святой Город к его похоронам. Смерть смертью, беда бедой, да только убили его. Как есть убили. Вот отсюда вся тревога и вся рьяность мер. Но говорить об этом вслух не нужно: Святой Город объявил трагедию иной – сердце не выдержало у Верховного!

Сердце, понимаешь ли!

– Откуда у дознавателя сердце? – удивляются в одной стороне, но оглядываются – удивляйся, да не забудь, где ты и с кем ты. Не стоит Дознанию знать, что тебя, ничтожный человечек, недоверие терзает.

А то объяснят… говорят, уже похватали. Говорят-говорят, но больше шёпотом.

– Отравили его! – уверены другие. – Вот и бесится верхушка.

Людям рот не заткнёшь…вроде бы так. но стоит ли Верховный того, чтоб собой рисковать? Посудачили тут, немного там и махнули рукой – правды, мол, всё равно не расскажут!

– Да не, зарезали! – шелестят третьи. – Сняли самого Главу Городской Стражи, дескать, не доглядел, пустил врага…

Но официальная версия гласит: сердце! А по поводу снятия с поста Борко и вовсе просто: недоверие Города. Столько лет было доверие, а тут что же? подвёл, точно подвёл стражник! Пустил кого-то. Или пропустил. Оно же понятно!

Всем всё понятно и всё-таки не говорится вслух. А зачем? Дознание не любит рассуждений. Придерживайся официальной версии и молчи, к чему тебе лишнее внимание? Всё равно скоро похороны Верховного – перед Праздником встанут они тенью, словно приметой дурной, но сердце, оно же такое – примету не спрашивает, остановится и всё тут! Так что похоронят Верховного с честью, вон и подготовка уже по улицам скачет. Не такая масштабная и яркая, не праздничная, а тоскливая. Убирают улицы чёрными и алыми лентами поверх белых и жёлтых – зачем снимать то, что к Празднику уже повязано? Двойная работа! А так – сверху повязать, потом снять. Всех дел-то!

Прикрывают чёрными тканями расставленные вазы – в дни Праздника тут будут стоять белые цветы. Но пока нельзя, нельзя. Но и убирать их тоже – кому хочется туда-сюда таскать? А прикрыть – и хорошо! Не видно. Лишь чёрные пятна по Городу то тут, то там.

Улицы, благо, ещё не покрыли к Празднику разноцветным мягким песком, а не то и его, наверное, пришлось бы сверху чернотой закрывать. Но лучше так не шутить – не те дни в Городе Святого Престола, схватят и разбираться не будут. Потом выпустят, постращают, но Праздник пропустишь! А до следующего ждать и ждать!

Занимаются люди своими делами – их всегда больше, чем чужих, да и полезнее, значимее они. Жаль Верховного, жаль, но он всё же из Дознания. и потом, как знать – может и правда – сердце?

– Служба-то нервная, – размышляют в четвёртом углу, – неблагодарная. Ну так-то, если подумать! И он уже не мальчик.

Мир ему, Верховному, а вот что с ним случилось…

– Дознание пусть и рыщет! – общий вердикт.

Шумно по улицам Города, тревожно и людно.

Не спокойнее и в стенах Дознания, и в стенах Служения.

– Полюбуйтесь! – предлагает Агнесс всем, кто только желает её слушать, и кто, конечно, допущен, – полюбуйтесь! Очередной памфлет.

Магда, проходя мимо, тоже берёт листок, хотя он и не нужен ей, но дознаватель обязан знать всё.

– Ну-ка? – Бартоломью перехватывает из пальцев Магды дурной памфлет, пробегает его глазами. Магда смотрит на него, и только на него, забыв про листок.

– Это прекрасно! – Бартоломью криво усмехается, – Послушайте!