Восьмёрка жизни

Глава 1

Настя блаженно вытянулась на траве – ох, и устала она сегодня. С утра Марфа затеяла стирку, да ещё и тесто на пироги поставила! Самое ей время с животом над корытом стоять и таскать тяжёлую бадейку с квашнёй. Пирогов на праздник  Марфа традиционно пекла много: себе, соседей угостить, бывших прихожан, которые по привычке приходили к батюшке пожаловаться на свои беды. Церковь закрыли, но отца Андрея с семьёй не тронули, и даже позволили остаться в своём доме.

Степан опустился рядом, просунул Насте под спину горячую ладонь, положил на грудь голову.

- Стёпа, увидят, - шикнула Настя.

- Кто? – Степан поднял голову. – Это нам дорога как на ладони, а нас в кустах не разглядишь.

Вторая его рука поползла по ноге, приподнимая юбку. Настя крепко сжала коленки.

- Стёпка! Перестань, кому говорю! Бессовестный!

- Да ладно, что ты шумишь, Нася - горячо зашептал в ухо Степан, царапая ей шею щетиной. Только он называл её так, нежно, ласково – Нася. – Всё равно осенью поженимся, чего столько ждать?

Зарылся лицом в ложбинку у шеи, глубоко вдохнул:

- Пахнешь ты, аж дух захватывает. Травой душистой, солнцем, тёплым чем-то, желанным. Так бы сграбастал всю, - признался он.

Настя оттолкнула парня и села. Степан к ней ещё не посватался, но она точно знала – Марфа и отец Андрей не откажут, дадут своё благословление. А вот родители Степана…

- Ты с отцом говорил? – спросила она.

- Нет ещё. Что заморачиваться раньше времени? Потом скажу.

- А если он против? Матери сказал?

Степан тоже сел, сорвал травинку, прикусил сочный стебель, сморщился и выбросил.

- Сказал. Говорит – как отец решит, так и будет. Ты же знаешь, она против него не пойдёт.

- А ты? – Настя посмотрела в глаза любимому. – Ты пойдёшь? Не позволит отец, Стёпа, всё село знает, что он тебе Катюху Семёнову приглядел.  На Пасху так и спросил её: будешь, мол, Катерина, моей невесткой?

Степан засмеялся:

- На Пасху он бы меня и на корове женил, так напился! Нет, Нася, не те теперь времена, чтобы под отцовской волей ходить. На ком хочу, на том и женюсь.

- Выгонит, - горестно вздохнула Настя. – Я, Стёпа, не могу без разрешения:  отец Андрей не одобрит,  и Марфе не понравится.

Степан засмеялся, обнял её за плечи, прижал к себе:

- Ну дай хоть поцелую тебя, если любишь! Или не любишь?

Настя закрыла глаза и подставила губы.

Целовались долго. По телу пошла приятная истома, Настя забылась и едва не пропустила момент, когда мозолистая рука опять поползла вверх по коленке.

- Стёпа! – остановила она. – Сказала – нет!

Стряхнула с себя его руки, вывернулась из объятий. Поправила кофту – уже и пуговицы успел расстегнуть! Ох, скорее бы осень, а то не удержит она своего любимого.

- Если отец не разрешит, что делать будем? – вернулась Настя  к волнующей теме.

- Уйду из дома, что же ещё? В город пойдём, там работать будем.

- Угу, ждут нас в городе, все жданки проглядели, - горько вздохнула Настя. – Кому мы там нужны? Да и страшно. Маруся, вон, ушла в няньки наниматься, и вернулась через год, с пузом. Теперь своего нянчить будет.

- Ты со мной пойдёшь, я тебя в обиду не дам, - уверенно сказал Степан и опять полез целоваться. – Нася, свет мой ласковый, солнышко моё тёплое, ладушка моя любимая…

Уверенная рука повалила Настю на траву. Ой, пора уходить, пока Степан не разошёлся!

Он первым услышал звук:

- Кто-то едет.

Степан и Настя нырнули в высокую траву – не хватало, чтобы их тут увидели вместе, потом сплетен не оберёшься.

Из-за поворота показалась телега. Возница свой, деревенский, седоки незнакомые: трое мужчин и кожанках, у одного на голове кепка, второй в помятой бескозырке, третий и вовсе простоволосый. Продразвёрстка? Старого урожая уже нет, а новый не успел нарасти, какие урожаи в июне? Может быть, они едут не в их село, сейчас проскрипит телега мимо деревенских домов, распугает кур и мирно пасущихся по обочине дороги коз и увезёт чужаков дальше.

- К нам, - уверенно сказал Степан. – Какой-нибудь указ новый, или, может, строить чего прикажут. Больницу, например. Помнишь, в прошлый раз начальство из города приезжало, сказали, что больницу у нас надо строить?

Больницу – это хорошо. Село находилось далеко от города и за медицинской помощью местные обращались либо к бабке-знахарке у себя, либо к повитухе в соседней деревне.

- Пошли домой, мне ещё белье полоскать, - сказала Настя.

- Я помогу. Марфа тебя заездила совсем: то скотина, то стирка, то в огороде паши.

- Она добрая, и работает не меньше моего, - заступилась Настя за Марфу. – Просто сейчас не может, как ты не понимаешь.

- У тебя все добрые, - усмехнулся Степан.

Встал, стряхнул со штанов травинки, помог подняться Насте. Высокий, красивый, самый красивый парень у них в деревне. Конечно, отец хочет просватать его за Катерину – хозяйство у её родителей крепкое.  Бычки, которых всё лето растят на мясо для городских базаров, овцы и две лошади. Отец Андрей по сравнению с ними бедняк. Катерина, статная, высокая, сильная, зимой красуется в белых валеночках из своей шерсти. Зато у Насти самая длинная и толстая коса, куда до неё Катькиной тощей косице. И ресницы у Насти длиннее, и, вообще, её Степан любит, а от Катьки бегает!

- Тащи свою постирушку на речку полоскать, я помогу, - предложил Степан.

- Вдруг нас кто-нибудь там заметит? Не одна я по поздноте полощу.

- Мы за заводь пойдём, там нет никого.

- Далеко же, Стёпочка, бельё сырое, знаешь, какое тяжелое?

- Ты только до тропинки  донеси, а там я подхвачу, - пообещал Степан. – Хоть немножко ещё на тебя полюбусь, Нася моя.

Он обнял её за плечи, притянул к себе, нежно, ласково провёл рукой по волосам. Она хотела бы стоять так вечно, но надо идти домой. До захода солнца осталось совсем немного времени, Марфа, не дождавшись Настю, сама пойдёт полоскать бельё.

Глава 2

Отец Андрей чинил в сарае старую тачку, Настя с Марфой пололи огород. Точнее, полола одна Настя, а Марфа окучивала рассаду и вырывала те сорняки, что повыше – нагибаться ей, на седьмом месяце беременности, было сложно.

Мимо дома торопливо, не здороваясь, прошли двое активистов. Один задержался, окинул взглядом двор – плетень отец Андрей поставил в прошлом году низкий, по пояс, что-то сказал второму, оба нехорошо засмеялись.

- Куда они? Отзаседались, никак, уже. Настасья, сходи за водой, может, что узнаешь, - заволновалась Марфа.

Отец Андрей выглянул из сарая:

- Полно воды, я с утра наносил, - сказал он.

- Да я специально, вроде по делу, - объяснила Марфа. – Бабы у колодца всяко знают больше нас.

Колодец всегда был местом общественных новостей и сплетен. #хозяйки, если позволяло время и погода, могли стоять возле него часами: одни уходили, другие приходили. Кто сватов заслал, кто крышу новую покрыл или купил шифер для ремонта, кто вчера, сладкой парочкой держась за руки, гулял за околицей, думая, что их не заметят.

Больше всего Настя боялась стать темой таких пересудов. Пусть Марфа и отец Андрей к сплетням относились спокойно, говорили, мол, на каждый роток не накинешь платок, но Настю любопытные взгляды заставляли сутулиться, опускать голову и чуть ли не бегом уходить домой, под защиту привычных стен.

На улице заскрипела колёсами подвода, Настя выпрямилась, приложила ко лбу ладонь, закрывая глаза от солнца. Да не одна подвода, несколько! Настя подошла ближе к плетню: подводы пустые, рядом, не спеша, шли приезжие и несколько местных активистов. Из дворов выходили люди, переговаривались, не подходя близко, шли за телегами.

Что происходит-то? Вот одна остановилась на конце улицы, у добротного дома Ивашкиных. Кожаная куртка ногой толкнул калитку, за ним во двор, не дожидаясь приглашения, вошли деревенские. Но не все. Следующая подвода остановилась возле их ворот.

- Открывай! – хриплым, и от того ещё более неприятным голосом, закричал второй приезжий, в кепке натянутой глубоко на уши.

Отец Андрей подошёл, распахнул калитку:

- Так не заперто, - ответил он. – Что хотите, люди добрые?

Кепка неожиданно выхватил пистолет и прижал дуло к животу отца Андрея:

- Добрые, говоришь? – усмехнулся он. – Правильно говоришь. Только не для тебя!

Всё, что происходило дальше, показалось Насте страшным сном, липким ночным кошмаром, из которого не выпутаться, не проснуться. Никогда не забудет она, как Кепка скороговоркой зачитал решение местной ячейки о раскулачивании, как осела на грядку Марфа и побледнел #отец Андрей. Как им разрешат взять по мешку, не больше, вещей на каждого. Включая пищу. И не сказали, куда их собираются везти.

Во двор набились односельчане. Одни сочувственно вздыхали и прятали глаза, другие поддерживали активистов криками и действиями: рылись в прошлогодней соломе – вдруг чего ценного спрятано, вытаскивали во двор сундуки с вещами, раскрывали и раздавали всем желающим. Желающих нашлось много…

- Кому платья бабские, цветастые! Налетай! У, ткань-то какая крепкая, не жалеет на себя денежек наша попадья!

Распахнули сундук с нижним бельём. Рубахи, панталоны, нижние юбки белыми птицами полетели в толпу. Марфа закрыла лицо руками, отвернулась.

Отец Андрей прислонился к стене, стоял молча, уйдя куда-то в себя. Первой пришла в чувство Настя она уже встречалась с неизбежностью, с тем, что невозможно изменить, остаётся только смириться и пытаться хоть как-то жить дальше. Настя затеребила Марфу.

- Матушка, выгонят же в чём есть, - испуганно сказала она. – Давай хоть одежду соберём, себе, ребёнку. Родишь – и завернуть не во что будет!

Марфа поплелась в дом. Настя проворно засунула в мешок приданое для будущей ляльки, выхватила из рук наглой соседки Марфин пуховый платок.

- Отдай, - потянула на себя соседка.

- Не твоё не трогай! – заявила Настя. – Нам по мешку взять разрешили, вот и не лезь! Что останется – всё бери, подавись!

Кепка услышал, подошёл к Насте, посмотрел долгим, холодным взглядом.

- Дочка, что ли? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

Вперёд выступил староста, угодливо заулыбался, кося глазом на крепкий Марфин комод – не иначе, себе приглядел.

- Настя, приживалка, товарищ комиссар. Родители померли лет пять назад, пошла нянькой по людям. Как подросла, хозяйки её брать не стали – молодая, красивая, кому такая докука в доме нужна? Вот батюш… Поп её у себя и оставил, попадье помогать.

- Подкулачница, значит, - вынес вердикт комиссар.

Марфа испуганно ойкнула.

Отец Андрей попытался защитить Настю:

- Она чужая нам, не родня, оставьте девочку в покое, её и так жизнь обидела. Родителей в двенадцать лет лишилась, брат инвалид войны, в монастырь подался.

- А ты, #подкулачница, если останешься, к кому пойдёшь? – почему-то заинтересовался комиссар, окинув Настю нехорошим взглядом.

- Замуж она пойдёт! - сказала Марфа.

- #замуж… - протянул комиссар. – За кого?

Настя растерянно молчала. Сердце громко застучало в груди, так громко что, кажется, его услышали все в избе. Она посмотрела на отца Андрея, на Марфу. Отец Андрей кивнул, мол, решайся, что теперь, всё лучше, чем в ссылку. Марфа вытерла слёзы, погладила Настю по руке. Если сейчас подтвердить, что она выходит замуж за Степана, её оставят в селе. Семью Степана не тронут, у них, кроме кур и тощей коровёнки, ничего нет. Но как же она оставит своих благодетелей? Настя хорошо помнила тот день, когда Марфа подобрала её у ворот закрытого храма.

Глава 3

В тот год Настю взяла к себе разбитная весёлая молодуха. Хозяйство большое, крепкое, Настя была нужна не столько смотреть за ребёнком – с ним молодуха справлялась и сама, сколько работать в поле, в огороде и по дому. Она не роптала, взяли и хорошо, всё не в своём холодном домишке зиму куковать.

И хотя всем в доме заправляла крикливая и злющая свекровь молодухи, невестка не давала себя в обиду – могла и поспорить со свекрухой, и поругаться. Настю они не обижали, тихая и покорная приживалка-работница вела себя скромно, на мужа молодухи не поднимала глаз, указания баб сразу выполняла. Всё было неплохо, пока с заработков не вернулся свёкр.

Для Насти наступили тяжёлые времена. Сначала он попробовал завлечь девушку лаской и подарками: то похвалит за хорошую работу, то пообещает купить новый платок. Настя не ждала обещанного, уж кто, кто, а она хорошо знала, что обновки работнице за просто так никто не купит, за всё в жизни надо платить. Когда свёкр понял, что по добру Настю не уговорить, стал зажимать её в тёмном углу.

Она отбивалась молча, но отчаянно, один раз даже саданула его по колену – скорее со страха, чем от злости. Когда свёкр полез к Насте в сарае, их застала молодухина свекровь. Развратнику перепало по спине черенком лопаты, впрочем, несильно, кто же станет калечить собственного мужа и добытчика, а Настю свекруха выгнала в тот же день.

Денег за работу не заплатила, спасибо, хоть разрешила взять старые, не раз подшитые растоптанные валенки.

Идти было некуда, её родной дом ещё прошлым летом покосился набок, крыша того и гляди готова была обвалиться на голову. Настя отправилась в закрытую церковь, знала она, ещё с детства, одну лазейку, через окошко в подвале вовнутрь. Но окошко оказалось насмерть заколочено досками. Дрожащую, замёрзшую, зарёванную от голода и обиды, Настю у церкви увидела попадья, матушка Марфа. Привела в дом, обогрела, накормила и оставила жить – мол, куда же девчонке деваться.

С этого дня у Насти началась счастливая жизнь. Она подросла, налилась красотой, округлилась, как и положено семнадцатилетней девушке.

- Так за кого замуж-то? – повторил Кепка.

- За Федотова Степана, за кого же ещё! – из-за спины старосты выглянула мать Катерины Семёновой.

Надо же, и эта здесь! Ей-то чего надо, неужели своего добра мало? Уж если отца Андрея кулаком назвали, то и её беда мимо не обойдёт.

Настя гордо вскинула голову:

- Да, за Федотого.

- Так он туточки, вон за плетнём стоит! – почему-то обрадовалась Катеринина мать. – Степан, а Степан!

Она бесцеремонно, словно у себя дома, широко распахнула окно и чуть ли не по пояс высунулась на улицу.

- Иди сюда, чего встал столбом? Тут твоей Настьки судьба решается.

Народ оторвался от сундука и шкафа, любопытные набились в комнату. Отец Андрей окинул взглядом людей, осенил себя крестным знаменем и зашептал молитву.

Степан, подталкиваемый в спину старостой, вошёл в дом, стянул с головы шапку. На Настю посмотрел, подошёл ближе к комиссару.

- Как я понимаю, вы с этой девушкой, Настей, собираетесь создать ячейку общества? – строго спросил Кепка.

- Что? – не понял Степан.

- Ячейку общества, - повторил Кепка.

- Ну, да, наверное, - неуверенно ответил Степан.

Насте стало его жалко: вот, и с отцом не успел поговорить, разрешения спросить на женитьбу. Теперь всё село знает, получается, будто отцовское мнение Степана не очень и волнует. А ведь это не так, её Степан отца уважает и не хотел обидеть.

- Так да или наверное? – усмехнулся Кепка. – Готов ты на ней жениться? Если готов – нечего тянуть, сейчас соберём собрание активистов и запротоколируем ваш брак.

Степан молчал, мял в руках поношенную старую кепку.

- Не слышу ответа, - давил на него комиссар.

- Нет, - решился Степан, Настя почувствовала, как пол уходи из-под её ног. – Не готов я ещё жениться, рано мне.

- Так и порешаем, - кивнул Кепка и повернулся к активистам. – Девку туда же, с ними в ссылку.

Сквозь звон в ушах Настя услышала горькие рыдания Марфы

Глава 4

На подводу посадили одну Марфу – больше места не было, Ивашкиных высылали всем семейством, с детьми и старой бабкой. Настя, отец Андрей и муж с женой Ивашкины шли пешком. Шли молча, берегли силы – до станции далеко, хоть бы к вечеру добраться. Пока за поворотом не скрылись крыши родного села, Настя всё оглядывалась, ей казалось, что сейчас их догонят, скажут, что всё случившееся – ошибка, что они могут вернуться домой.

- Смирись, Настасья, - вздохнул отец Андрей. – Смирись и молись, девочка.

Молиться не получалось. Мысли менялись в голове, перескакивая с одного на другое: страх будущего, обида на Степана, на односельчан. Что они им сделали? Разве отец Андрей хоть когда-то отказал в помощи? Разве мало Марфа ходила к больным, помогала лечить и ухаживать? Или мало местной детворы вынянчила, выпоила тёплым молоком, выносила на руках Настя?

Степан… Он любил её, хотел жениться и вот так, запросто, походя от неё отказался.

Единственный, самый нужный, самый любимый человек в её жизни. А она мечтала о свадьбе: пусть скромной, пусть бедной, но настоящей свадьбе с любимым. Марфа бы обязательно сшила ей новую юбку и дала надеть свою, самую лучшую, кружевную шаль. Настя бы накинула эту шаль на плечи и красовалась в ней по деревне, под ручку со Степаном.

Они бы жили в одном доме и по праздникам Настя бы пекла на всю семью блины – целую стопку румяных, поджаристых, в мелкую дырочку блинов, от которых по всех избе разносится вкусных запах. Они бы вместе работали в поле, а уж за коровой, конечно, Настя бы ухаживала сама, чтобы дать любимому мужу отдохнуть. Утром бы она поила его молоком, ещё тёплым после дойки.

Потом бы у них родились дети, Настя мечтала о сыне и дочери. Пусть бы мальчик был такой же коренастый, вихрастый и задиристый, как Степан, а доченька пусть бы была похожа на неё, с серыми глазками и толстой русой косой.

Теперь ничего этого не будет. Никогда ничего у неё не будет, ни доброго мужа, ни ласковых детей.

На станции к ним приставили конвоира, молодого солдата в аккуратно заправленной гимнастёрке. Такие же, как они бедолаги, сидели и лежали возле путей – ждали, когда для них тепловозом пригонят вагон. Потом вагон подцепят к поезду на север, и поедут люди на новое место, изгнанные из родных домов неизвестно за какие грехи.

Отец Андрей присел возле Насти, зашептал:

- Беги, девочка. Он один за всеми не усмотрит. Пересядь поближе к кустам, вон на тот край. Как только отвернётся, тихонько в кусты залезай и сиди, выжидай время. Увидишь, что он опять в твою сторону не глядит, ползи по кустам к станции, вон туда, где сараи. Потом между ними уж и бегом можно.

- Хватятся они, батюшка. Он же нас по списку проверял, увидит, что меня нет, беда вам будет.

- Беда пришла уже, Настенька. Увидит, ну и что? Не знаем, где девочка, не ведаем. Была и нету. Ты в Санеевку иди, там сестра моя молочная живёт, помнишь на Пасху приезжала? Она добрая, пожалеет сироту.

Настя помнила тихую, забитую, вечно испуганную женщину. Она приезжала не праздновать, а просить помощи - отец Андрей тогда щедро поделился с ней мукой и картошкой.

- Нет, батюшка, не побегу я никуда, с вами останусь. Да и сестре вашей, простите, ни к чему меня привечать, у самой трое ребятишек, еле концы с концами сводит.

- Зато её выселять не придут, ты будешь в безопасности.

- Где я больше в безопасности буду, чем рядом с вами? Матушка Марфа меня как родную любит, а я убегу, брошу её? Нет, никуда я не пойду, раз уж судьба у нас такая, значит общая, - вздохнула Настя.

Ночь провели здесь же, на гравии у путей. Настя то засыпала, то просыпалась. Кто-то тяжко стонал, кто-то молился. Теперь их охраняли два конвоира, в тишине тёплой южной ночи Настя хорошо слышала, как они переговаривались.

Утром пришёл Кепка, вот уж кого Настя надеялась никогда больше не увидеть. Обошёл толпу, нашёл Настасью взглядом, нехорошо улыбнулся, кривя тонкие бледные губы.

- Настасью Бахтину я забираю, - небрежно бросил он молодому конвоиру. – Революционный Совет постановил её здесь оставить.

Конвоир затушил пальцами только что прикуренную сигарету, бережно спрятал её в карман гимнастёрки.

- Дело ваше, давайте постановление, - согласился он.

- Какое? – не понял Кепка.

- Ревсовета, какое же ещё? На нём резолюция есть? Есть. Под ней и подпишем оба – я сдал, вы принял.

Кепка нахмурился. Засунул руки в карманы распахнутой куртки, окинул конвоира оценивающим взглядом.

- У меня с собой нет. В следующий раз распишемся.

- Так не пойдёт. Я за каждого отвечаю, пока до следующей станции не доедем. Есть постановление – забирайте хоть всех. Нет – и суда нет.

- Ты чего здесь бюрократию разводишь? Моего слова недостаточно? – разозлился Кепка. – Ты знаешь, кто я?

Он достал из нагрудного кармана мандат, раскрыл и потряс перед лицом конвоира.

Глава 5

Он достал из нагрудного кармана мандат, раскрыл и потряс перед лицом конвоира.

- Видишь? Читать умеешь?

- Умею, товарищ, умею. Но ссыльную без постановления всё равно не отдам – не положено. Вы, с мандатом-то, уйдёте, а мне за неё отчитываться.

- Да кто там будет проверять? По головам пересчитают и все дела!

- Ага, а у меня одной не хватает! Кто недоглядел? Кто свой долг не исполнил? Правильно, я! Нет уж, вы хоть кричите, хоть мандатом трясите, а без бумаги не отдам, - не сдавался конвоир.

Люди испуганно притихли, наблюдая за происходящим. Вокруг Насти, Марфы и отца Андрея образовалось пустое пространство – ссыльные потихоньку отодвигались от них в сторону, словно от заразных. Марфа взяла Настю за руку.

- А если я тебе прикажу? – настаивал Кепка. – Ты что, моего приказа ослушаешься?

- Вы не военный, - усмехнулся конвоир. – Вы мне приказов давать права не имеете. Несите постановление Ревсовета – я подчинюсь.

- Бахтина особо опасна, её нельзя отправлять, как ты не понимаешь? Уцепился за бумажку и мешаешь нашему общему делу!

- Я делу не мешаю, я, товарищ, выполняя свой долг, - гордо сообщил конвоир. – Опасна – пусть на следующей станции снимают её, как положено. А можно и здесь, но – с постановлением.

- Хорошо, - прошипел Кепка. – На следующей станции ты их кому сдаёшь?

- Товарищу Гаврилову. А уж там кого он к ним приставит – не моё дело.

- Гаврилову? – обрадовался Кепка. – Ну, ладно, солдат, выполняй свой долг. Да смотри лучше, как бы не сбежала.

- От меня не сбежит, - усмехнулся конвоир, взглянув на Настю. – Чёго она натворила-то? С виду девка как девка, разве что красивая.

- Тебя не касается, - Кепка убрал в карман мандат, ещё раз окинул Настю взглядом и ушёл.

Отец Андрей придвинулся ближе, сел между Настей и Марфой. Повернулся так, словно говорил жене.

- Надо бежать. Он заберёт тебя на следующей станции. Видишь, как обрадовался? Значит, договорится с этим Гавриловым.

- Чего шепчемся, эй? – закричал конвоир.

Бесцеремонно расталкивая людей, подошёл ближе.

Пихнул ногой чей-то мешок, скомандовал:

- Ну-ка развяжи!

- Это мой, - испуганно пискнула хозяйка мешка.

- Развязывай, кому говорю!

Баба торопливо, дрожащими пальцами, развязала узел на верёвке, которая стягивала верх мешка. Конвоир перевернул его и вытряхнул всё содержимое на землю. Брезгливо покопался в вещах, достал яркий зелёный платок.

- На, - он протянул платок Насте. – Надевай и чтобы не снимала, поняла? Чтоб я тебя сразу видел.

Настя послушно завязала платок под подбородком.

Когда конвоир отошёл, Марфа достала свой платок и передала пострадавшей.

- Возьмите, пожалуйста, пусть вам этот взамен будет, - сказала она.

- Давай, чего уж, - вздохнула женщина и с сочувствием посмотрела на Настю. – Ох, девка, вот уж точно говорят: не родись красивой.

Настя тихо шептала молитву. Самую надёжную, самую подходящую для её беды – в защиту от злого умысла.

Облезлый, весь в трещинах вагон пригнали к обеду.

- Как скотину везут, - заметил кто-то рядом.

Настя никогда не ездила на поезде, но на станции бывала – в прошлом году ездили с Марфой продавать проезжим яблоки, пирожки, ряженку. Люди выходили из красивых вагонов, пробовали, хвалили, торговались лениво, просто для приличия, и покупали. Один раз Настя заходила вовнутрь – пожилая женщина купила аж два ведра яблок и попросила занести их в вагон.

Насте понравились гладкие мягкие сиденья, маленький столик у окна между полками, отполированные блестящие поручни. Когда-нибудь и она так поедет, в уютном чистом вагоне. Будет лениво листать книжку, смотреть в окно и пить сладкий чай.

- Вот и поехала, - вздохнула Настя, помогая Марфе забраться в вагон.

Грязный вонючий пол, закопченные стены, к которым страшно было притронуться, в углу, ничем не отделенная, дырка для туалета.

- Ой, лихо, - простонала одна их ссыльных. – На земле чище.

Действительно, на заплёванном и усыпанном окурками гравии, где они ждали, было намного чище.

Они ехали до вечера. Не столько ехали, сколько стояли – поезд то и дело останавливался для каких-то нужд. Чтобы ссыльные не задохнулись от духоты, конвоир приоткрыл дверь вагона – немного, небольшую щель. Вылезти в неё было невозможно, но воздух, пахнущий паровозной гарью и дорожной пылью, попадал. Правда, теперь в вагоне гулял сквозняк, но это лучше, чем обливаться потом от жары и дышать, как выброшенная на берег рыба.

На одной из стоянок, в глухом тупике, напротив них остановился, толкаемый тепловозом, такой же деревянный вагон.

Двое солдат подошли, открыли дверь и выпустили из вагона женщин. Те, стыдливо прикрывая платками лица, присаживались в чахлых кустах по малой нужде.

- Слышь, служивый, долго будем стоять? – закричал отец Андрей своему конвоиру.

- Техническая остановка. Тебе какая разница? – ответил конвоир.

- Выпусти хоть женщин по нужде, - попросил отец Андрей. – Они же стесняются, пожалей их.

- Не положено.

- У тебя мать есть? Сестра? Невеста? Ну куда они убегут, в поле? Выпусти, не преступников везёшь.

Конвоир почесал затылок, подумал и снял с двери щеколду:

- Ладно, но только бабы. Остальные ни-ни, стреляю сразу.

Ссыльные торопливо вылезли из вагона, смешались с чужими женщинами.

- Куда вас? – тихо спросила одну из них Настя.

- Не знаю, не говорят, - так же тихо ответила та.

Не стесняясь, задрала юбку, присела.

- Эй, милаха, я всё вижу! – заржал конвоир.

- Да и смотри на доброе здоровьечко, жалко что ли? – не смутилась та. – Я за просмотр денег не беру!

- А за что берёшь? – заинтересовался конвоир.

- За всё остальное, - хохотнула деваха, поправляя бархатный, большой ей по размеру мужской пиджак явно с чужого плеча.

Пы. Сы. Девочки! Восьмёрки это сага, она большая по информации и по объёму. Если хотите дальше читать, пишите в комментах, что интересно и ждёте продолжения. Я вам в следующей главе дам ссылку, где прочитать (бесплатно) продолжение истории.

Глава 6

Марфа подошла к Насте, оттеснила её подальше от их конвоира, поближе к чужим девушкам. Оглянулась, быстро стянула с Настиной головы зелёный платок, накинула ей свой белый, простенький. Зелёный надела себе на голову.

- Иди с ними. Не знаю, какая судьба тебе достанется, но хоть от комиссара спасёшься.

- Хватятся же!

- Пусть. Жмись к ним поближе, пока я в вагон не залезла, а потом сразу садись в тот. На-ка тебе, - Марфа засунула Насте за пазуху несколько купюр. – Пригодится.

Настя растерялась. Хотела сказать, что им и самим пригодятся деньги – как только Марфа умудрилась их спрятать? Что она никуда не пойдёт – на следующей станции их проверят и недосчитаются Бахтиной. Что она не может подставить своих благоделей, но промолчала. Марфа права – больше такого случая не будет, а Кепка не оставит её в покое. И так понятно, что никакого постановления у него нет, выкупит Настю у того Гаврилова за кисет табака и сделает своей игрушкой. Такое случалось, она знает.

Марфа, бочком, бочком, прошмыгнула к вагону. Отец Андрей подал ей руку и втянул наверх. Настя укуталась платком по самые глаза и, по команде уже нового конвоира, залезла в чужой вагон. Такой же грязный и вонючий. Одно утешало – здесь ехали только женщины. Разных возрастов, большинство в городских платьях, но были и деревенские, в привычной глазу одежде.

Все места у стен были заняты, и Настя присела на пол в середине вагона. Конвоир прикрыл дверь, оставив им небольшую щель. Настя прильнула к отверстию, пытаясь в последний раз посмотреть на родные лица, пусть хоть в такую щёлочку. Но её оттолкнула широкоплечая деревенская деваха.

- Куда полезла? – зло сказала она. – Знай своё место!

Деваха прищурилась, внимательно окинула Настю взглядом:

- Да ты не наша! Ха! Чего припёрлась-то, дурища? Сейчас конвою скажу!

- Не трогай её, Лизка! - заступилась за Настю та, что была в бархатном пиджаке. – Хочет человек с ними отсидеть, тебе жалко, что ли?

- Может она убийца? – с подозрением спросила широкоплечая. – Порежет тут нас всех ночью.

- Чем? – усмехнулась знакомая. – Посмотри на неё, село селом. Лишь бы ты нас всех не порезала!

- Боитесь? – довольно ухмыльнулась широкоплечая Лизка. – Ладно, живи, - кивнула она Насте, - может ещё и пригодишься на чё-нито.

В груди похолодело. Зря она убежала, попала из огня да в полымя: опасная и непонятная Лизка пугала больше, чем далёкий Кепка.

Заступница махнула Насте рукой, подвинулась, предлагая присесть рядом.

- Давай знакомиться, что ли, - сказала она. – Я Матрёшка.

- Настя. А почему ты Матрёшка, разве есть такое имя?

- Так Матрёна потому что, маменька подсудобила с именем. Не могла красиво назвать, Анфисой или Зинаидой, так нет же, самое деревенское нашла. Рассказывай, за что тебя.

- Ни за что, - вздохнула Настя.

И выложила всю историю, от начала до конца. Матрёшка оказалась благодарным слушателем: расспрашивала, уточняла, жалела и сочувствовала.

Степана она сразу припечатала грязным словом.

- Кобелина! – возмущалась Матрёшка. – Как в кустах обжиматься, так любовь из штанов лезет, а как от ссылки спасти, так рано ему жениться!

За побег от Кепки беззлобно отругала:

- Нет, ну не глупыха? Глупыха и есть! Поменяла шило на мыло, один лагерь на другой! Вот чего тебе, серости безграмотной, надо было?

- Я грамотная, - обиделась Настя. – Меня маленькой Игнат учил, брат старший, потом матушка Марфа со мной занималась.

- Не тому тебя попадья учила! Попала бы к Кепке, и жила бы, как сыр в масле каталась, сытая и в тепле. Правда, может он в этом деле того, с фантазиями… Ну, подумаешь, сбежала бы от него, или к кому другому ушла.

- В каком деле? – не поняла Настя.

Матрёшка покачала головой и рассмеялась:

- Всё ясно. Никогда и ни с кем, да?

Настя смутилась, покраснела. Кивнула.

- Я так и подумала. Давай уже, отсталая наша, меняй свои мещанские взгляды. Как ты с ними в лагере выживать будешь?

- А ты была в лагере?

- Нет, - вздохнула Матрёшка. – В первый раз еду, дай Бог живой вернуться после отсидки. Говорят, люто там.

Настя почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Матрёшка тоже зашмыгала носом, но быстро взяла в себя в руки.

- Ничего, как-нибудь, - сказала она. – У меня срок пять лет, тёткам, вон, по десятке дали.

Она кивнула на группу сбившихся в одной половине вагона женщин.

- Политические. Нас тут всякой твари по паре, кто подвернулся, того и отправили. Блатных мало, не везти же полупустой вагон. С мужиками вместе нельзя – к концу поездки все бабы беременные будут, - хохотнула Матрёшка.

- Расскажи про себя, - попросила Настя.

- А чё рассказывать? Глупыха я, такая же как ты, разве что пожить успела.

- Сколько тебе лет, Матрёна?

- Не называй меня так. Матрёшка я, поняла? Тридцать скоро.

- Тридцать? – поразилась Настя. – Никогда бы не подумала! Ты замужем?

Матрёшка грустно улыбнулась.

- Нет. Хотела, да не получилось. Чемоданчик я не берегла, у меня, знаешь, какие мужчины были? О! Всем, конечно, одно надо, только и мне тогда никакой любви, семьи не надо было. Потом захотелось, чтобы как у людей, старое забросила, на работу устроилась, на завод, представляешь? За три копейки вкалывала как проклятая и о любви мечтала. Замутила с нашим комсомольским вожаком, губу раскатала, думала замуж возьмёт. Он ни туда, ни сюда: вроде и готов развестись, но резину тянет.

- Он женат? – охнула Настя.

- Женат, - печально вздохнула Матрёшка. – Ладно, поговорили, отстань от меня, спать хочу.

Она свернулась калачиком, лицом к стене. Сколько раз Настя сама так лежала, глотая слёзы обиды и боли – не сосчитать. Настя подсела ближе, погладила Матрёшку по спине.

- Матрёша, ну расскажи, пожалуйста, - попросила она. – Я вижу, что ты не спишь. Повернись ко мне, ночью спать будем.

Та вздохнула и повернулась. Села, опираясь спиной на грязную стену.

Глава 7

Роман, который Матрёшка начала из меркантильных соображений, затянул её целиком – она влюбилась. И уже с удовольствием ходила на собрания, раскрашивала плакаты и агитировала народ, лишь бы быть рядом с любимым, видеть его, украдкой целоваться за пыльным занавесом заводского клуба. Комсомольский вожак был красив, самоуверен и активен. Через год его начали поднимать по партийной линии, вдали засветила соблазнительная карьера партработника.

- Тут я и сглупила. Я же знала, что с женой он без того, сама понимаешь, сложно у него с этим мужским делом, со мной-то ни каждый раз получалось. Хотя я девушка опытная. Вот и сказала, мол, я беременная, скоро ребёнок будет. Решай, милый, как дальше жить будем. Сразу предупредила – аборт делать не стану, да и поздно уже.

- Ох! – Настя испуганно посмотрела на плоский Матрёшкин живот.

- Да нет ничего на самом деле, - объяснила та. – Я же хотела его к разводу подтолкнуть, чтобы скорее решился.

Она села, со стоном потянулась, поправляя волосы, закинула вверх красивые руки. В полумраке вагона солнечный свет падал только из маленьких, над самым потолком, двух окон да из приоткрытой дверной щели.

Но даже сейчас Настя смогла разглядеть большие карие глаза с непривычным разрезом – уголки словно приподняты вверх, вьющиеся каштановые волосы, розовые пухлые губы. Формы Матрёшки впечатлили бы любого мужчину: бархатный пиджак скрывал тонкую талию, а широкая кофта обрисовывала красивые плечи.

- Только ни к чему мне теперь развод – прислали анонимку, что я бумагу с завода подворовывала, меня и взяли.

- Ты её правда воровала?

- На кой ляд она нужна? Даже в туалет непригодна. Только у меня в шкафчике ту бумагу нашли, вот и доказательства. Я только в камере, когда с такими же сидельцами на жизнь жаловалась, узнала, какую глупость сотворила. Если он по партийной линии верх пошёл, то с женой разводиться нельзя, у них там строго, моральный облик и всё такое. Иметь любовницу по-тихому, это ещё куда не шло, а развод ни-ни. Я, наивная, сначала всё ждала, что он меня выручит, будет доказывать мою невиновность, передачку хоть принесёт. А это он анонимку и написал. Побоялся, что с пузом права качать начну, потребую ребёночка признать. Теперь срок мне, вместо семьи и детишек.

- Бедная ты, ты бедная, - Настя обняла Матрёшку.

Та шмыгнула носом, кулаком растёрла по лицу слёзы.

Ночью пришла Анна. Как всегда в белоснежном нарядном платке с вышитыми уголками, в белой кружевной кофте с маленькими круглыми пуговками, в широкой синей юбке. Присела возле Насти, посмотрела жалостливо.

- Как давно тебя не было, - тихо сказала Настя. – Я уж думала, ты больше никогда не придёшь.

Анна отрицательно покачала головой, вытерла уголком платка глаза.

- Плачешь? – испугалась Настя. – Случилось чего? Марфа как? Отец Андрей?

Анна вздохнула, отвернулась, словно что-то разглядывала на стене вагона.

Вот всегда она так: может прийти и сидеть молча, может плакать. Если Анна плачет, значит обязательно случится что-то плохое. Почему она не приходила перед ссылкой? Разве это не достаточно важное событие в Настиной жизни?

Первый раз Анна появилась, когда Настя была совсем девчонкой. Сидела возле неё, смотрела, перебирала на шее красные крупные бусы. Сначала Настя подумала, что незнакомая девушка случайно ночью зашла к ним в дом, так реальна она была. Утром хотела рассказать матери, но за детскими делами совсем забыла.

В следующий раз Анна пришла перед гибелью отца, Настя видела, как она опустилась на колени перед её старыми, шитыми-перешитыми ботиночками и зачем-то связала вместе шнурки.

Утром, когда Настя вытаскивала из печи горячие вчерашние щи, домашняя кошка ни с того, ни с сего кинулась ей под ноги. Настя упала, уделала щами себя – хорошо, хоть не обожглась, пол, печку. Мать рассердилась и не отпустила её с отцом в соседнюю деревню, за покупками. До моста добираться далеко, отец пошёл пешком, по последнему, ещё крепкому льду реки. Его тело так и не нашли, только свежую полынью и одну, вязанную матерью, тёплую рукавицу рядом.

В горе, оплакивая с матерью и братом потерю кормильца, Настя и не вспомнила, были ли у неё завязаны утром шнурки.

Матери о приходе неизвестной гостьи она рассказала после поминок. Подробно описала девушку, её одежду, платок и красные бусы.

- Анна! – ахнула мать. – Аннушка наша к тебе приходила! Да как же так-то? Ты её не видела никогда, она молоденькой умерла.

- А чего нарядная такая? – удивилась Настя. – Как невеста.

- Невеста и есть. Она сосватана была, вот и похоронили в том, что на свадьбу готовили.

До свадьбы Анна не дожила считанные дни: убирала в огороде сорняки и поранила палец. На следующий день палец распух, вверх по руке поползла опасная чернота. Пока нашли лошадь, пока добрались до города, чтобы показать девушку врачу, Анне становилось всё хуже и хуже. Назад её везли в горячечном бреду, без сознания.

- Ты бы хоть меня разбудила, - укоряла мать. – Или спросила, чего ей надо. Не просто же так пришла.

Мать тогда сразу побежала в церковь, заказала молитвы за упокой.

Глава 8

Долгое время Анна не посещала Настю и та решила, что девушка, скорее всего, ей просто снилась. Но потом появилась опять: Настя увидела её вечером в поле. Анна шла, словно плыла по земле, не задевая широким подолом колосья. Малиновый тёплый закат озарял её лицо, казалось, Анна задумалась и не смотрит в Настину сторону. Дошла до Насти, кивнула приветливо и проплыла мимо. Настя тогда позвала её – почему-то она совсем не боялась духа маминой сестры, но Анна не оглянулась, растворилась в вечерней дымке.

Сейчас она присела рядом, махнула рукой на спящую Матрёшку и кивнула в сторону.

- Что там? Не понимаю.

Анна встала. Показала на Матрёшку, вытянула ладонь и словно сдула с неё что-то. Потом улыбнулась Насте и ушла в темноту.

Под утро Настя проснулась от резкого толчка. Паровоз натужно гудел сиреной, в темноте вагона закричали, завизжали женщины. Сонные тела покатились друг на друга, Настя почувствовала на себе чью-то тяжесть, чужая нога больно задела её по колену.

- Что ж ты делаешь, сволота, - заругался голос у самого уха.

Поезд с лязгом остановился. Женщины, с руганью и стонами, начали расползаться в разные стороны.

- Чего было-то? – испуганно спросили из угла вагона.

- Затормозил он резко, вот чего, - объяснил другой и матерно выругался. – Как дрова везёт!

- Может машинист и не виноват, может, необходимость какая была.

- Ага, мы с тобой виноваты!

Стояли долго, Настя кое-как умастилась возле Матрёшки – та сама нашла её в темноте, и заснула.

Следующие полдня ехали относительно спокойно. Одна из бывалых сидельцев сказала, что до места назначения осталось немного. Определила по тому, как изменилась природа – высокие стройные деревья сменились низенькими тонкоствольными берёзами и елями, закончились поля, теперь в дверную щель можно было увидеть только чахлый лес, каменистые склоны и унылые, жёлто-зелёные болота, тянущееся бесконечной чередой.

- На севере мы, - вздохнула пожилая женщина. – Ничего здесь не растёт, только лес добывают.

Настя подвинулась ближе к Марёшке:

- Зачем нас сюда везут? Не лес же валить? Какой с баб толк на лесоповале?

Та усмехнулась:

- Заставят вкалывать, как мужики, вот и узнаешь какой толк.

- Матрёха! – неожиданно взвизгнула широкоплечая Лизка. – Я тебя на куски порву!

Обе одновременно вскочили. Лизка, довольно ровной походкой, даже не держась за стены – казалось, движение вагона нисколько не мешает ей идти, подошла к ним.

- Ты мою брошку спёрла? – спросила она. – Знаю, что ты, больше некому!

- Отвяжись, зараза! Какая брошка, с дуба рухнула? У всех даже копеечные серьги сразу поотбирали, а у неё, смотри-ка, брошка была! Чего выдумываешь? – возмутилась Матрёшка.

- Ты, точно ты! Я её, когда к чулку крепила, заметила, что ты смотришь. Отдавай, а то глаза выколю!

Настя тихо ойкнула и сжалась в комок. Бабы стояли друг против друга, злые, обезбашенные, готовые разорвать обидчицу на части.

- Матрёха, ты умереть сегодня хочешь? – вкрадчиво спросила Лизка. – Я помогу.

- Смотри сама не сдохни, - не испугалась Матрёшка. – Потеряла чего – ищи, меня не трогай.

Лизка резко отклонилась, её кулак полетел Матрёне под дых. Та увернулась от удара, схватила не ожидающую сопротивления Лизку за волосы и ударила головой о своё колено. Обе упали и со звериным визгом покатились по грязному полу.

Силы были неравны: вскоре Матрёшка оказалась снизу, лицом в пол, широченная ладонь Лизки легла на её затылок. Секунда – и Лизка безжалостно стукнула Матрёшкину голову об пол. Ещё раз. Ещё. Настя не выдержала.

- Бабоньки, убьёт ведь! – она бросилась оттаскивать Лизку.

Женщины не сдвинулись с места. Лизка ударом кулака откинула Настю в сторону.

В голове словно колокол зазвенел, в глазах помутнело от ярости. Драться Настя умела, хоть и не любила – Игнат научил, старший брат, тогда ещё молодой и здоровый весёлый парень. С войны он вернулся совсем другим: тихий, больной отшельник.

Опыт жестоких боёв у Насти был – когда растёшь сиротой при чужих людях, надо уметь постоять за себя. Дралась Настя редко, но отчаянно, знала, что никто не придёт на помощь, не закричит заполошно, призывая народ и спасая одинокую, никому ненужную девчонку.

Настя прыгнула Лизке на спину, прижала коленом правый бок – была там какая-то болевая точка, на себе испытала, когда отбивалась ранним утром в поле от загулявшего мужика. Мужик тогда сильно её прижал, уже и юбку задрал на голову. Хорошо серп был у Насти, полоснула им обидчика по руке, убежала, не слушая, как он орёт от боли и ярости. Потом долго ждала и боялась разборок. Но, то ли пьяный нездешний мужик её не запомнил, то ли побоялся, что за девчонку найдётся, кому заступиться – больше она его не видела.

Грубой, привыкшей ходить босиком пяткой Настя саданула Лизке в лодыжку. Ухватила за шею и подбородок, с силой потянула на себя её голову.

- Отпусти! – захрипела Лизка. – Отпусти, твоя взяла!

Настя ослабила хватку. Сползла на пол, тяжело встала, помогла подняться окровавленной Матрёшке. И тут Лизка, видимо уже пришедшая в себя, кубарем подкатилась ей под ноги.

Настя бы обязательно рухнула на колени, но она ожидала чего-то подобного – даже зная Лизку двое суток, она поняла, что просто так та не сдастся. Драка началась по новой. Матрёшка быстро пришла в себя: рукавом кофты растёрла кровь по лицу и кинулась на Лизку. Как не сильна физически была Лизка, одна против двоих она долго не выдержала и запросила пощады.

- Хватит, - Настя оттолкнула от неё рассвирепевшую Матрёшку.

Они расползлись по углам. Из ведра с водой – спасибо конвоиру, что хоть воды было достаточно, отлили немного на руки, кое-как умылись, осмотрели потери. У Матрёшки был разбит лоб и поцарапано лицо, у Насти синяки, ссадины, кровоподтёк на скуле и занозы на коленях от деревянного пола.

- Обеим припомню, - прохрипела из своего угла Лизка.

- Заткнись, а то добьём, - беззлобно посоветовала Матрёшка и повернулась к Насте. – Спасибо тебе, подруга. Мы теперь вместе будем держаться.

Глава 9

Её вычислили сразу при разгрузке.

Высокий мужик в форме так и прокричал, открывая дверь вагона:

- Разгружаемся! Все на выход! Больные, косые, инвалидки – бегом и в строй. Уговаривать никого не буду, патронов много, отчитываться не надо.

Женщины горохом посыпались на заросший хилой травой крупный гравий. Последними вылезли Настя и Матрёшка.

- Опять ушиб да вывих? – усмехнулся #мужик разглядывая их. – Не могут нормальных #работниц привезти, то больные, то битые! – он повернулся к конвоиру.

- Они целые были, товарищ капитан! – вытянувшись в струнку, отрапортовал конвоир. – В дороге, видать, передрались.

Капитан отмахнулся. Взял у конвоира документы и, перебирая карточки, начал зачитывать фамилии. Услышав свою, женщины отвечали и переходили на другую сторону платформы, под охрану двух молоденьких солдат.

- Наумова!

- Я, - вздохнула Матрёшка и сделал шаг вперёд.

После переклички у вагона осталась одна Настя.

- Ты кто? – удивился капитан.

- Бахтина Настя. Я к вам случайно прибилась, перепутала, - выпалила Настя заготовленную версию. – Сказали – в вагон, я и скакнула не глядя, а вагон-то не мой.

- Я тебе дам скакнула! – разозлился привёзший их конвоир и скинул с плеча винтовку, явно собираясь ударить Настю прикладом.

- Отставить! – гаркнул капитан. – Дуй в строй, - приказал он Насте. – На месте разберёмся.

Паровоз издал длинный протяжный гудок, стукнули автосцепки и, скрипя и покачиваясь, поезд поехал дальше. Настя с тоской проводила его взглядом. Куда их привезли?

Кроме бревенчатой, с покосившейся крышей будки, возле которой суетилась тётка- железнодорожница с флажком, больше ничего не было. Ни хоть какого-нибудь плохонького перрона, ни зданий, ни людей. Лес, серая узкая дорога, уходящая куда-то в дебри, #женщины заключённые и капитан с двумя солдатиками, чуть старше Насти.

- Взяли свои кутули, построились по двое, и за мной, - скомандовал капитан.

Дальновидная Матрёшка замешкалась, незаметно придержав Настю за рукав. В итоге они пошли последней парой, сразу за их спинами тяжело топал сапогами солдатик.

Шли медленно – как не подгонял капитан, засидевшиеся в тесном пространстве вагона женщины не могли прибавить хода. Матрёшка, пользуясь тем, что капитан шёл впереди, пыталась разговорить солдатика.

- Слышь, парень, куда нас ведут? – тихо, не оборачиваясь, спросила она.

- Не положено.

- Говорить со мной не положено, да? – Матрёшка приосанилась, пошла, виляя бёдрами и поводя из стороны в сторону плечами. – Ты не говори, раз нельзя, я же понимаю, что ты на службе. У вас там все красавцы-богатыри, или ты нам один такой достался?

- Не положено, - повторил солдатик уже мягче.

Хитрая Матрёшка сразу заметила перемену в настроении.

Толкнула Настю в бок, кивая за спину:

- Ох, и где их только хорошеньких берут? А форма как идёт мужчине, сразу видно – воин! Правда, Наська?

Настя грустно усмехнулась, кивнула. Форма висела на щуплом парне, как на корове седло, сапоги явно были великоваты, гимнастёрка за спиной собрана в широкие складки, широкие брюки держал ремень. Недоразумение, да и только. Из него, наверное, и работник аховый, вон винтовку еле держит, с плеча на плечо перевешивает, тяжело бедняге.

- Красавчик, ну скажи мне, бедной #девушке, куда нас ведут? Или сам не знаешь? – не отставала Матрёшка.

- В лагерь.

- Я поняла, что не в ресторан. И чего там, в лагере есть, кроме комаров? – Матрёшка шлёпнула себя ладонью по щеке, поморщилась.

Настя пониже, на самые глаза, натянула платок – комаров и правда было много, будто со всего леса к ним прилетели.

- Лесоповал, чего же ещё, - снизошёл до ответа солдатик. – Работать будете для блага страны.

- С такой охраной чего не работать, - оптимистично заявила Матрёшка. – Много народу у вас? Мужики есть, или одни бабы вкалывают? А от города мы далеко?

- Не положено! – рявкнул солдатик.

Больше он не отвечал на вопросы, и Матрёшке тоже очень скоро расхотелось разговаривать.

Идти по каменистой неровной дороге было тяжело, донимали насекомые, ноги гудели, а пятки горели так, словно Настя шла по углям.

Когда, наконец, за поворотом показалась колючая проволока, все облегчённо вздохнули. Раньше Насте и в голову бы не пришло, что можно обрадоваться металлическому ограждению, серым, обшитым некрашеными досками крышам бараков и кисловатому запаху еды.

Баня в лагере топилась по-чёрному, но женщины обрадовались и такой. Заняли нары, покидали мешки и верхнюю одежду и поспешили в банный сарай, к горячей, желтой и пахнущёй болотом, воде.

По территории лагеря разрешалось передвигаться до отбоя. В бане пожилая охранница в форме заметила Настю и жестом позвала к себе.

- Слышь, косу когда резать будешь? – деловито спросила она. – Мне скажи.

- Я не буду, - испугалась Настя.

- Будешь. Давай сегодня, пока вшей не развела?

Настю передёрнуло от омерзения. Она не знала, чего боится больше: остаться стриженной девкой без косы или насекомых. Волосы, густые, тёмно-русые всегда были Настиной гордостью, даже в самые сложные времена она находила возможность за ними ухаживать. Полоскать волосы её научила мать, когда ещё была жива. Чего проще: собрать у забора крапиву, ромашку, залить кипятком. Кусочек мыла и травяной отвар зимой, мыльный корень и хороший гребень летом – и не было в селе девушки, которая бы не позавидовала Настиной косе.

- Зачем она вам?

- Это тебе зачем? А я её в город продам, на парики, - охранница бесцеремонно пощупала косу. – Хороший волос, здоровый, не тонкий.

- Я не буду резать косу, - твёрдо сказала Настя.

Охранница вздохнула:

- Да куда ты денешься? Ладно, не привыкла ещё у нас, только смотри – ко мне иди. Столько, сколько я, тебе никто за неё не даст, поняла?

Настя кивнула и поспешила отойти, спасаясь от неприятного разговора.

Глава 10

Ещё в вагоне расторопная Матрёшка помогла ей купить у соседок самые необходимые вещи. И пусть денег, по вагонным ценам, оказалось совсем немного, Настя привыкла обходиться малым. Ей бы немного мыла и горячей воды и не придётся расставаться с единственным девичьим украшением.

Матрёшка заняла для них место на нарах у стены.

- Здесь поудобнее будет, - объяснила она Насте, раскладывая по доскам их вещи. – Матраца, сказали, не дадут, но ничего, приживёмся – добудем.

- Как? – не поняла Настя.

- Как-нибудь. Может вон, как они, - Матрёшка кивнула на нары напротив.

Там было место «старых» сидельцев. Тонкие, грязные полосатые матрацы и даже сбитые комковатые подушки, из которых в разные стороны торчали перья.

- Матрёшка, ты меня обманула? Раньше сидела, да? – догадалась Настя.

- Ну, - протянула подруга. – Не то чтобы сидела, но месяцок провела. Меня тогда за компанию загребли, срок бы дали, но не нашли за что.

- Ты за компанию целый месяц сидела? – поразилась Настя.

Матрёшка усмехнулась:

- А ты, Настёна, сейчас почему здесь? Тоже за компанию! Ты же сирота, пролетарий, могла бы сразу от попов своих отказаться. Мол, задурили голову, возьмите на поруки!

- Не могла.

На улице зазвенело железо – это охранник стучал в кусок подвешенного рельса. Обед! Соседки успели рассказать, что еда отвратительная и опоздавшим похлёбки не достанется вовсе. Настя торопливо побежала за Матрёшкой в кухонный барак, есть хотелось ужасно.

Привыкнуть к лагерной жизни было невозможно. Настя поражалась новой подруге, та, даже смертельно уставшая и голодная, умудрялась не падать духом.

- Чего опять бубнишь себе под нос? – иногда спрашивала её Матрёшка.

- Молюсь. За Марфу, за отца Андрея, за тебя. И Анну прошу о помощи.

- Кого? Святую что ли?

- Нет, дух. Она ко мне приходила тогда, в вагоне. Это она тебе меня надула, чтобы ты меня не бросила.

Настя рассказала Матрёшке про Анну. Всё, что вспомнила с самого детства.

- То-то я никак не пойму, чего за двоих подписываюсь? – усмехнулась Матрёшка. – Значит, приворожила она меня к тебе, или как это у них, у духов, называется. Эх, Настёна, мало того, что ты глупая, как щенок, ты ещё и на голову убогая. Ладно, спи, пошла я.

Вечерами Матрёшка бегала в соседний барак, играть в карты с уголовницами.

- Я на интерес, но по-маленькой, - объясняла она Насте. – Меня играть один хахаль научил, не думала, что пригодится. Он всё говорил: запоминай, какая карта вышла, какая в колоде осталась. Следи, чтобы из рукавов тузы не сыпались. Мы с ним на раздевание играли, эх, хорошие были времена.

Настю она с собой никогда не брала, хоть та и просилась – интересно же.

- Подыгрывать не умеешь, только отвлекать будешь. Продуюсь с тобой, потом расплачивайся, - объясняла она.

Если бы не Матрёшка, Настя умерла бы в первый месяц или от голода, или от простуды. Когда завхоз небрежно кинул в барак кучу курток из плотной серой ткани, именно Матрешка с боем урвала две штуки, себе и подруге.

- Надевай! – кинула она Насте добытую куртку.

- Сказали же, что всем выдадут, - Настя натянула на плечи обновку.

Пусть большая, пусть запахивается почти на спине, зато в ней тепло.

- Пока выдадут, мы себе чемодан простудим, - буркнула Матрёшка. – А чемодан беречь надо, он, Настя, теперь единственная наша надежда.

Настя удивлённо посмотрела на Матрёшку.

- Какая?

- Такая! Матрацы надо? Одеяло какое-никакое, хоть одно на двоих, зима здесь рано настаёт. Одежду тёплую. Да и поесть – от их баланды мы скоро ноги протянем. Значит, надо заработать, а где в лагере заработать?

- Где?

- В рифму сказать? - грубо ответила Матрёшка. – Я ночью пойду конвой ублажать, заживёт у тебя лицо, с собой возьму. Ты красивенькая, должна понравится. Молодая, к тому же.

- Нет, - твёрдо сказала Настя. – Не обижайся, Матрёшка, но я не пойду.

- Тю, глупая! – усмехнулась Матрёшка и покрутила пальцем у виска. – Нашла чего беречь! Ты посмотри, тут красоток всяких-разных, имей – не хочу! Пользуйся, пока можешь конкуренцию составить!

- Не буду ничего составлять! – отрезала Настя. – Пусть голодная буду, но к ним не пойду!

- А к кому пойдёшь? – уточнила подруга. – Никак на хозяина нацелилась? Тогда остынь, я узнавала – он на наших вообще не смотрит, хоть какая королевна. Не иначе больной, потому как с мужиками тоже не мутит.

- Матрёшка! Мне всё равно, кто с кем мутит! Я – не буду, поняла?

- Подумаешь, какие мы порядочные! Не будет она! Матрёшка, значит, пусть, а Настенька у нас святая, чистая и невинная! Жрать что будем, непорочная наша?

- Всё равно не пойду. И тебе не советую.

-Ну и живи как хочешь, - оскорбилась Матрёшка.

Ночью она вернулась и легла к Насте спиной. От Матрёшки пахло чем-то сладким, хлебным, далёким и вкусным запахом домашней еды и тепла.

Настя вытянула вдоль тела немеющие от тяжёлой работы руки и попыталась заснуть.

До осени ещё далеко, но лето здесь было дождливым и пасмурным. Сырость, холод, комары, недоедание и тяжёлая работа… Настя молилась и надеялась, что хозяин, как называли начальника тюрьмы, разберётся и отправит её к своим. Пусть в ссылку, пусть неизвестно куда в такое же гиблое место, но к близким людям. Каждый день она ждала известий о своём деле.

И дождалась. После работы её вызвали к хозяину, даже пропустили в административную избу, в кабинет. Хозяина Настя видела: всегда чем-то недовольный пожилой мужчина в форме, проходя по лагерю, он брезгливо кривил губы. Сейчас хозяин сидел за столом, перебирал какие-то бумаги.

- Бахтина, пятый барак, - тихо сказала Настя.

Хозяин поднял на неё тяжёлый взгляд.

- А, беглянка, - усмехнулся он. – Добегалась ты, дева. На, распишись что ознакомилась, - он небрежно подвинул ей серый лист с мелким печатным текстом. – Читать умеешь?

Настя кивнула, взяла лист. Постановление…

Глава 11

Настя кивнула, взяла лист. Постановление…

Она прочитала несколько раз, пока поняла смысл. Буквы поплыли перед глазами. За побег при транспортировке в место назначения Анастасию Бахтину приговорили к семи годам лишения свободы. Срок она останется отбывать в этом лагере.

- Не может быть, - тихо шептала Настя. – Я буду писать прошение, в Верховный Совет. Семь лет врагам народа дают.

- А ты кто? – усмехнулся хозяин. – Хочешь писать – пиши, вас тут таких писарчуков пруд пруди. Мне не жалко, все писульки отправлю и даже ответы вам передам. Если будут.

Он кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.

На заплетающихся ногах Настя вернулась в барак. Семь лет! За что?

На лесоповале Настя рубила сучья. От несложной, но тяжёлой работы к вечеру болела спина, ныли руки, ноги, казалось, вот-вот отнимутся. Однажды утром Настя не смогла встать.

Её хотели забрать в лазарет, но заступилась Матрёшка, забыла про свою обиду.

- Там заразные всякие, мало того, что ходить не может, ещё и кашлем захлебнётся! Оставьте её туточки, товарищ начальник, я присмотрю, - Матрёшка обещающе улыбнулась конвоиру.

Тот посмотрел на Настю, почесал затылок. Может быть, ему лень было оформлять её в лазарет, а может, повлияла многообещающая улыбка Матрёшки, но Настю оставили в бараке аж на три дня.

После работы Матрёшка всё время где-то пропадала, но потом приносила то кусочек белого, хоть и сухого хлеба, густо намазанного маргарином, то отваренных в мундире картофелин со щепоткой крупной соли. Однажды даже сунула Насте в рот несколько ломтиков сала.

- Откуда? – поразилась та, не решаясь проглотить восхитительное угощение.

- Ешь, не спрашивай, - ответила подруга.

На третий день Матрёшка встала на нарах на колени, уткнулась головой с Настин живот и глухо сказала:

- Наська, прости.

- Что случилось? – Настя села, она чувствовала себя намного лучше, обняла подругу за плечи.

- Косу твою проиграла. Не обижайся. Всё везло, везло, а тут… Всё проиграла, и куртку свою, и брошку Лизкину, и косу.

- Брошку? Значит, ты её украла?

- Я. Ой, не смотри так, украла и украла, подумаешь. Чего теперь, назад отдавать? Вот косу жалко, берегла ты её, берегла…

- Матрёшка, как так-то? Я тебе верила, - Настя размазывала по лицу слёзы. – Зачем?

- Кормить тебя надо было. Ну и сама подъелась хоть немного, не без того. Прости, Настёна.

Настя обречённо вздохнула.

- Найди ножницы.

Тупые ножницы плохо брали толстую Настину косу, пришлось резать прядями.

- В следующий раз ты меня проиграешь, - тяжело вздохнула Настя.

- Не, тебя я на кон никогда не ставила, - беззаботно сказала Матрёшка, орудуя ножницами. – Хотя Гога предлагал.

- Что?

Гога – уголовный авторитет. Матрёшка – главный Настин информатор, рассказывала, что среди уголовников он в лагере вроде начальника. Выглядел Гога лет на шестьдесят, но на самом деле был не старше сорока – жизнь, проведённая в тюрьмах и этапах, наложила свой отпечаток.

- Не дёргайся! Я же поровнее стараюсь, что красивенько было.

- Зачем я Гоге сдалась?

- Ой, а то непонятно! Книжки с тобой читать хотел! Да не трусься ты, как заяц, я его от тебя сразу отвадила.

- Он же с Лизкой, я их не раз вместе видела.

- С Лизкой у него деловые отношения, если ты не в курсе. А любовь с другой бабой была, только сейчас они чего-то разлюбились, поссорились, наверное.

- Матрёшка, ты чудовище. Неужели ты могла меня проиграть?

- Какой смысл? Ты же у нас не такая, ты ждёшь трамвая! И вообще я лучше сама с ним замучу, он на меня вроде как с интересом смотрит.

- Что ты про меня сказала?

- Как есть, так и сказала. Что ты блаженная и с большим прибабахом. Он удивился, мол, чего тогда вместе трётесь? Я говорю – подружились мы на этапе, и вообще я девушка жалостливая, вечно всех убогих приваживаю. Раньше, бывало, то кошкам молока вынесу, то воробьям пшена насыплю.

Косу отрезали на затылке, под самый корень. Голова стала непривычно лёгкой, непослушные пряди выбивались из-под платка. Матрёшка уверяла Настю, что стрижка ей идёт. Мол, было бы из-за чего слёзы лить, волосы не зубы, отрастут. К концу срока у Насти вырастет новая коса.

- Скажи честно, ты веришь, что мы не сдохнем здесь за семь лет? – прямо спросила Настя.

Без косы она чувствовала себя как-то по-другому. Грубее, злее. Как будто вместе с волосами подруга срезала с неё всё, что осталось от старой привычной жизни.

Матрёшка тяжело вздохнула:

- Видела за лагерем кладбище? Все доверчивые там лежат, отработали своё.

Лагерь осваивал одну делянку за другой – леса надо было много, в дело шли и ровные высокие сосны, и низенькие приземистые берёзки, и пышные ели.

Каждый месяц из ближайшего города к ним приезжали «помощники». Водители, слесаря, электрики – те, без кого было не обойтись большому лесному производству.

Глава 12

Бригаду набирали на бумажном заводе и отсылали в командировку в лагерь. Мастера месяц жили в отдельном, большом чистом бараке, ремонтировали проводку, технику, лесопилку, а потом возвращались домой. Техники было немного, но раньше срока дармовых специалистов никогда не отпускали – когда ремонтировать было нечего, они тоже валили лес. По мере необходимости хозяин просил на фабрике новых помощников, и всё повторялось сначала.

Несколько временно невостребованных специалистов работали на их делянке.

- Настя, смотри, какие мужички! – восторженно шептала Матрёшка. – Ой, а вон тот, чернявенький, прям на артиста похож, правда?

- Правда, - отвечала Настя, не поднимая головы.

Прижала ногой толстый сук, примерилась и ударила топором. Сук треснул, Настя тяжело вздохнула – она так и не научилась рубить сучья с одного удара. Плохо, приходится делать двойную работу, а каждый взмах топора отдается болью в мышцах.

Неугомонная подружка толкнула её локтём:

- Да разогнись ты, наконец. Вон тот, высокий, который день на тебя косит. Ох, не зря я тебя кормила, Анастасия! Как закрутишь с городским мужиком, будет нам передачки в лагерь слать, чем плохо?

- Разве можно? – удивилась Настя.

- За деньги всё можно. Дай-ка я пойду им помогу.

Настя схватила подругу за рукав:

- Матрёшка, куда им, я одна не справлюсь!

Ты закатила глаза, покачала головой.

- Вот не глупыха? Глупыха и есть!

Взяла топор и ушла к другой паре, той, где работал высокий. Вскоре он перешёл к Насте. Поздоровался, и, лихо размахивая топором, ровно и быстро срезал самые большие сучья.

- Ты маленькие тюкай, - сказал он Насте. – Меня Павел зовут, будем знакомы.

- Настя, - она смущённо улыбнулась. – Спасибо, Павел.

Кажется, она только сейчас заметила, что на улице тёплый летний день, что их конвоир, накрыв голову бушлатом, спит под сосной. Что воздух благоухает непередаваемым ароматом травы и свежесрубленного дерева, щебечут птицы и нежно пригревает плечи солнечный луч.

Стараясь не привлекать к себе внимание, они с Павлом тихо разговаривали. Настя не откровенничала, сказала, что она из раскулаченных. Про отца Андрея, Марфу, свой побег говорить не стала – лагерь быстро научил её осторожности. Павел посочувствовал, согласился, что прошения писать, конечно, надо. Писать и надеяться, как же иначе. На прощание он что-то сунул ей в карман.

- Приходи вечером к роднику, - сказал Павел. – Посидим на камне, поговорим. Придёшь?

- Приду.

Настя старалась не смотреть в сторону Матрёшки – подруга закатывала глаза, довольно потирала руки и поднимала вверх большой палец. Ну, и кто из них глупыха? Ведёт себя, как глупая девчонка на сельском гулянье!

В кармане оказалась конфеты. Самые настоящие гладкие жёлтые карамельки в бумажных фантиках. Настя поделили их поровну – три себе, три Матрёшке.

Та развернула фантик и принялась облизывать конфету по бокам.

- Так надольше хватит, - объяснила она. – Дай-ка! – Матрёшка забрала у Насти две конфеты. – Съёдим по одной, остальные на сухари вечером обменяю.

Настя согласно кивнула. Конфеты, конечно, очень хотелось съесть самой, но практичная Матрёшка права – зато сегодня они уснут сытыми.

Матрёшка, услышав про приглашение к роднику, аж подпрыгнула.

- Свидание! Ну, Настёна, ты даёшь! Кто бы мог подумать, а? С виду тюха-тюхой, воды не замутит. Окрутила городского кавалера и глазом не повела!

- Я его не окручивала, - возразила Настя. – Просто интересно нам вместе, я про деревню рассказываю, он про городскую жизнь.

- Конечно, интересно, - легко согласилась подруга. – У тебя мыло осталось?

Настя кивнула.

- Хорошо. Иди за барак, сейчас тёплой воды тебе добуду, волосья намоешь. Хотя…

Матрёна хитро посмотрела на Настю:

- По уму бы надо другое место мыть, так ты же у нас недотрога, - хихикнула она.

- А ты ехидна. Не надо мне твоей воды, холодной помою.

- От холодной мыло не смоется толком, налёт на волосах останется, никакой красоты. Видишь, ругала меня за косу, а как ты бы её сейчас шоркала? С короткими-то тебе и полведра хватит.

К вечеру Настя, с чисто вымытыми волосами, в нарядной Матрёшкиной кофте и даже почти новых чулках, была готова к свиданию. Правда, кофта была ей великовата, но подруга прихватила её на спине нитками, «на живульку». Под жакетом всё равно не видно. Жакет у Насти был свой, оставшийся после этапа. В лагере она хотела сразу обменять его на хлеб или картошку, но Матрёшка не позволила, сказала, что пригодится. Пригодился.

Глава 13

- Хочешь, ботинки мои дам надеть? – расщедрилась Матрёшка.

- Они мне большие.

- Всё лучше, чем в твоих опорках, того гляди подошва отвалится.

- Не отвалится.

Настя нагнулась, сорвала пучок травы, протёрла грязь со своих старых поношенных ботов. Сапоги выдавали только на работу, возвращаясь в лагерь, заключённые разувались и ставили сапоги в каптёрку завхоза.

До барака шли босиком, потом надевали свою обувь, у кого какая есть. Настя и Матрёшка донашивали свои ботики, многие щеголяли в лаптях, которые за небольшую плату плели бывалые умельцы.

- Наська! На какой родник-то, их же три? – вдруг спохватилась подруга.

- Он сказал на камне посидим, значит, на самый дальний.

- Эх, зря чемоданчик не намыла, - заметила Матрёна и ловко увернулась от чистой тряпки, взятой за неимением полотенца, которой замахнулась на неё Настя. - Чё там делать-то ещё? Думаешь, он тебя в такие дали зовёт о трудовых подвигах поговорить?

Настя растерянно прижала ладони к лицу. Неужели Матрёшка права? Зачем встречаться в самом укромном углу, если можно найти место и поближе?

Первое время Настя не понимала, почему лагерь практически не охранялся. Периметр окружала колючая проволока, перелезть через неё, при желании, не составляло особого труда. В двух местах стояли вышки, на которых практически никогда не было конвоиров. Во всяком случае, Настя видела на вышках солдат всего один раз, в день приезда проверяющей комиссии. Какой же это лагерь, если можно убежать в любую сторону?

Потом старые сидельцы объяснили ей, что можно-то оно можно, только куда? Без еды, одежды, в лаптях или тряпочных опорках далеко не убежишь. Со всех сторон лагерь окружают непроходимые болота, попадешь в трясину, и всё, зови, не зови, никто не поможет.

В одну сторону до ближайшего людского жилья, Белобоки, вроде и недалеко, двадцать вёрст, только попробуй туда доберись. Если не утонешь, то или медведь задерёт, или волки, которых тут полно. По дороге, конечно, безопаснее, так ведь и идти дольше раза в два, и поймать тебя не составит труда.

В Белобоки, если повезёт добраться живым, всё равно арестуют: городок маленький, все всех знают, новое лицо сразу приметят. Без денег, без документов и в лагерной одежде беглеца вычислят сразу. Есть вариант прицепиться на подножку к проходящему поезду и уехать, рискуя попасть на ходу под колёса. Но рано или поздно заметит машинист или работающие на переездах люди.

В другую сторону добираться больше двухсот вёрст. Были смельчаки, пробовали, потом только кости обглоданные хоронили.

- Матрёшенька, может мне не ходить? – испугалась Настя.

- Ещё чего! Нет, Настя, жизнь штука подлая, шанс упускать нельзя, не то потом наплачешься.

- Я его не знаю совсем. Вдруг он… Специально меня подальше зовёт?

- Там и узнаешь, - ответила подруга. – Иди не бойся, тебе всё равно терять нечего.

- Есть чего, - смутилась Настя.

- Угу. Девушкой-то оно, конечно, приятнее здесь помереть, - цинично усмехнулась Матрёшка.

Дала Насте в руки помятое ржавое ведро – если наткнётся на конвой, скажет, что за водой бегала, и проводила до кромки леса.

Павел её ждал. На камне, накрытом газетой, лежало угощение: картошка в мундирах, хлеб, ломтики колбасы, немного повядшие огурцы и пряники в маленьком бумажном кульке.

- Хотел вин@ сладкого добыть, так в лагере, оказывается, сухой закон, - извиняющее сказал Павел.

- Совсем сухой, - хмыкнула Настя. – То-то уголовники каждую неделю п*яные, а про охрану и не говорю. Им из Белобоки бутылями возят.

- Начальник лагеря не знает?

- Знает. Хозяину всё равно, лишь бы порядок был и труднаряд выполнен.

- Как же дисциплина? – удивился Павел.

- Ты ещё про закон вспомни, - Настя взяла картофелину, понюхала, с удовольствием откусила.

- Настя… Давай я тебе кожуру почищу?

Щёки загорелись румянцем. Какие ей свидания, какие ухажёры и кавалеры? За два месяца в лагере она огрубела и одичала так, что, не задумываясь, ела картошку вместе с кожурой. Кому понравится стриженная деваха в сером застиранном платке и в кофте с чужого плеча, которая увидев еду, забыла про всё на свете?

- Извини, - тихо прошептала она.

- Это ты меня извини, - серьёзно сказал Павел. – Ешь, приятного аппетита. Колбасу попробуй, я её из Белобоки с собой привёз. Вкусная.

Настя сдержала тяжёлый вздох – последний раз она ела колбасу год назад, бывший прихожанин угостил отца Андрея своей, домашней. Честно говоря, Настя уже и не помнит, какая она была на вкус. Хорошо бы из этого пиршества принести хоть что-нибудь Матрёшке, но как скажешь? Или спрятать пару кусочков, когда Павел отвернётся? Мамочка моя, о чём она думает? Как украсть для неё же приготовленное угощение!

В носу защипало, в горле застрял колючий тугой комок, по щекам потекли слёзы.

- Настя! Что с тобой? Я тебя обидел? Что-то не то сказал? Да не молчи ты!

Павел схватил её за плечи, притянул к себе, заглянул в глаза.

Глаза у Павла были красивые – карие, яркие, живые зовущие глаза. Мелькнула мысль, что у русоволосых редко бывают такие глаза, всё больше серые, как у неё. А Павел кареглазый. Красивый.

Настя зарыдала ещё сильнее. Павел, видимо отчаявшись добиться объяснений, прижал её к себе и баюкал на груди, как ребёнка.

- Тихо, тихо, не плачь, - уговаривал он. – Всё пройдёт, всё будет хорошо. Как ты приятно пахнешь.

Он зарылся носом в её волосы, глубоко вдохнул.

- Настя, Настенька, я на тебя всё смотрел и думал – какая девушка, как цветок полевой. Нежная, хрупкая. Взять бы тебя на руки и унести на край света. Ну, успокоилась?

- Да, - Настя шмыгнула носом и плотнее прижалась к Павлу.

Наверное, сейчас он начнёт к ней приставать. Все мужчины пристают к девушкам, Степан тоже хотел близости. Она ему отказала и правильно сделала – подонок оказался её Степушка. Павлу она, наверное, не откажет – пусть пристаёт. Хоть один месяц она поживёт так, как мечтала, когда ещё умела мечтать – счастливой, обласканной, зацелованной. Послушает нежные слова, почувствует тёплое дыхание на своей шее. Как говорит Матрёшка – будет что вспомнить перед смерт*ю.

Глава14

Они встречались каждый день – если не получалось на работах, то вечерами, у родника. Павел обязательно брал с собой что-то из еды – то принесёт хлеба с салом, то сухарей и несколько кусочков сахара, то холодной каши в железной миске.

– Расскажи, мне про себя. Ты же почти ничего не рассказываешь, тут немного, там чуть-чуть.

- Ладно, слушай, - легко согласилась Настя.

Павел оказался хорошим слушателем. В самых страшных местах, когда Настя рассказывала про гибель родителей и про предательство Степана, он обнимал её крепче и гладил ладонью по щеке. От шершавой, грубой его ладони выравнивалось дыхание и сердце начинало биться ровнее, уже не пыталось вырваться из груди.

- Поешь, - Павел поставил её на колени миску с кашей.

- Где ты её добыл? – удивлялась Настя, быстро орудуя ложкой.

- Знал, куда еду. Я курев@ с собой взял для обмена и немного спiрта. Кстати, ещё остался, могу принести. Будешь? – улыбнулся он.

- Буду, - не раздумывая согласилась она.

Павел удивлённо вскинул брови:

- Настя, ты будешь пить разбавленный спiрт? Правда?

- Я, Паша, в лагере привыкла ни от чего не отказываться. Один раз пробовала, Матрёшка приносила. Горький, хуже полыни, зато потом не болит ничего и голова такая, знаешь, пустая-пустая. Жить становится не страшно, и о будущем не думаешь.

Павел прижал её к себе:

- Нет, не буду я тебя ничем поить. Тебе же со мной и так хорошо, правда?

- Правда, - согласилась Настя.

Павел обнял её за плечи, ласково погладил по спине. Настя с готовностью потянулась к нему лицом.

- Настя, можно, я тебя поцелую?

- Поцелуй, - прошептала она.

- Настенька, лапочка моя, милая моя, - шептал он, покрывая поцелуями Настино лицо.

Настя млела, таяла в его руках, но стоило Павлу зайти чуть дальше, отстранялась. Какое-то внутреннее сопротивление заставляло Настю, мысленно согласную на любые отношения, убирать его руку со своего колена.

- Паш, ты принеси спiрта, - вдруг решилась она. – Я выпью.

- Зачем?

- Ну… Я же знаю, чего ты хочешь… Только я не могу, понимаешь? И матушка Марфа, и отец Андрей, они бы меня осудили, я знаю. Потому, что девушка должна быть чистой, а ты мне не муж.

- Ты удивительная девушка, не похожа на поповскую дочку.

- Много ты видел поповских дочек? – усмехнулась Настя.

- Вообще-то ни одной, - смутился Павел. – Я себе их эгоистками представлял, избалованными трутнями. Сидят днями в тереме, булки едят и женихов дожидаются.

- Я Марфе и отцу Андрею не дочь, но и дочка бы у них без дела не прохлаждалась. Марфа, как и все бабы, хозяйство вела, отец Андрей тоже сам пахал и сеял. Чем они деревенским помешали? За что выслали?

- Ты не понимаешь нашу большую задачу, - вздохнул Павел. – Коллективизация – великое дело, колхозы перевернут сельскую промышленность, покосы, надои, хлебозаготовки – всё увеличится в разы.

- Как? – перебила Настя. - Если было в деревне тридцать коров, хоть вымя им оторви, больше не надоишь. Людей сослали – работников меньше стало, кто сажать и сеять будет?

Павел сдвинул на бок кепку:

- Коллектив. Совместный труд намного более производительный, чем единоличный, даже не спорь. Я по заводу сужу – раздели нас по закуткам, и нет ни завода, ни продукции.

- Паша, я на заводе не была, не знаю. Но чем, скажи, помешала властям старая Ивашкиных бабка? Она уж лет десять, как только о душе думает. А Марфа? А отец Андрей? А я, Паша?

Павел притянул её к себе на колени. Они часто так сидели, чтобы Настя не простыла на холодном камне. Погладил по коротким волосам, провёл тыльной стороной ладони по шее.

- Перегибы бывают в любом деле, понимаешь? Надо писать, хлопотать, добиваться, чтобы тебя оправдали. Ты не подкулачница, ты у них наёмной работницей была. Побег по пути тоже имеет объяснение – ты испугалась домогательств, это не преступление. Правоохранительные органы обязательно во всём разберутся. Ты стала жертвой обстоятельств – лес рубят, щепки летят.

- Я не щепка, Паша!

Настя попыталась слезть с его колен, но Павел крепко обхватил её и прижал к себе.

- Настенька, мы добьёмся твоего оправдания. Знаешь, весной арестовали моего друга. Какой он враг народа, я его с пелёнок знаю! Комсомолец, активист, на работе горел, мог на вторую смену остаться, ещё и других сагитировать, лишь бы план выполнить в срок. Сейчас его мать ходит и пишет по инстанциям, она замечательная женщина, всю жизнь в школе отработала, когда-то нас с ним учила, её весь город знает. Я уверен – ещё немного, и моего друга отпустят. Не в чем его обвинять, он честный человек.

- За меня, Паша, некому по инстанциям ходить.

- Я на следующей неделе поеду в Белобоки, надо по делам. Обещаю разузнать, к кому обратиться с твоей бедой. Но ты не жди, пиши прошения во все инстанции. Если из десяти хоть половина дойдёт до ответственных людей, уже хорошо, значит, шансы на пересмотр дела увеличатся.

- Паша, твоя командировка закончилась? – испуганно спросила Настя.

- Нет, я на несколько дней, ещё вернусь. На заводе новое оборудование устанавливают, я же как-никак механик-наладчик, пятый разряд, самый высший.

Они могли бы сидеть у родника хоть до утра, но надо было возвращаться в лагерь.

На людях Павел и Настя старательно скрывали свои отношения. Случайно встречаясь, проходили мимо, словно чужие. Молчали на работе, если рядом были посторонние. Конспирацию соблюдали по просьбе Павла – он комсомолец, связь с заключённой обязательно дойдёт до комсорга завода и всей ячейки, и тогда обличительные собрания, воспитательные методы и осуждения ему обеспечены.

Матрёшка и Настя секретничали на работах – в тесном бараке много любопытных ушей. Зато в лесу, где все раскиданы по поляне, заняты тяжёлый трудом и думают только о том, когда же закончится этот проклятый день, можно безопасно пошептаться.