Возлюбленная итальянской мафии

Глава 1.

ЛУЧО

Мир состоял из трех вещей: свинца, крови и боли.

Свинец жужжал шершнями в летней тосканской листве, разрывая кору столетних кипарисов. Кровь — моя собственная — была липкой и горячей, она сочилась сквозь пальцы, сжимавшие бок, и окрашивала белую рубашку в багровый узор предательства. Боль была всеобъемлющей, огненной волной, с каждой секундой угрожавшей поглотить сознание.

Погоня отрезала меня от моих людей. Один выстрел из-за спины, от Антонио — человека, которому я доверял как брату, — и вот я уже бегу, спотыкаясь, как подраненный зверь, в глушь, где нет ни законов, ни правил, кроме закона силы. А сила из меня утекала вместе с кровью.

Cazzo. Stronzo. Проклятия крутились в голове вязкой кашей. Я, Лучо «Волк» Росси, босс всей Калабрии, бегу по какому-то чертовому лесу, как заяц.

Вот он, итог. Не в роскошном палаццо за стаканом старого граппы, а в грязи, под корнями какого-то поваленного дерева. Я зарылся в сырую, пахнущую гнилью землю, затаив дыхание. Шаги приближались. Голоса. Не мои.

— Он где-то тут. Истекает. Должен быть тут.

— Проверь за тем валуном.

Я сжал холодную рукоять «Беретты». Последний магазин. Два патрона. Хватит, чтобы забрать с собой на тот свет пару ублюдков. Но мысль была горькой. Я не хотел умирать. Не здесь. Не так.

Шаги удалялись. Напряжение чуть отпустило, и волна боли накатила с новой силой. Темнота затягивала края зрения. Нужно было двигаться, найти укрытие. Выжить. Чтобы потом найти Антонио и лично вырвать ему предательское сердце.

Я выполз из укрытия и пополз, почти не видя куда. Лес расступился, и впереди показался свет. Одинокий, желтый, приветливый. Маленький домик с черепичной крышей. Рядом — сарай, откуда доносилось тихое ржание лошади.

Последние силы. Я поднялся, шатаясь, и подошел к двери сарая. Замок был простым. Один удар плечом — и щеколда со скрипом поддалась. Я ввалился внутрь, в теплый, густой воздух, пахнущий сеном, потом животных и… жизнью.

И тут мои ноги подкосились. Пол ушел из-под ног. Я рухнул на солому, и мир поглотила черная, беззвучная пустота.

Последнее, что я почувствовал, прежде чем потерять сознание, — чье-то теплое, мягкое прикосновение к своей шее.

---

КЬЯРА

Тишина в Тоскане — она особенная. Не мертвая, а живая. Она наполнена стрекотом цикад, шепотом листьев и далеким лаем собаки. Я привыкла к этой тишине. Она была моим щитом после всего, что случилось в Риме. После больницы, паники, бегства. Здесь, в своей старой семейной конюшне, которую переоборудовала в небольшую ветеринарную практику, я была в безопасности. Никто не искал здесь простую ветеринаршу.

Я дописывала отчет, когда Фурбо, мой старый пес, зарычал. Не предупреждающе, а скорее с тревогой. Потом из конюшни донесся странный звук — глухой удар, словно упал мешок с зерном.

Сердце екнуло. Лошади? Я схватила фонарь и мощный шприц с успокоительным — на всякий случай.

— Кто тут? — крикнула я, распахивая дверь.

Фонарь выхватил из тьмы пустые стойла, испуганные глаза моей кобылы Лиры и… тело. Мужское тело, лежащее в неестественной позе в дальнем углу, в соломе.

Mamma mia. Грабитель? Пьяный?

Я осторожно подошла ближе, держа шприц наготове. И тут свет фонаря упал на него.

Воздух застрял в легких.

Он был весь в грязи и… в крови. Много крови. Лицо, бледное и напряженное даже в бес сознании, было поразительно красивым. Скульптурным. С резкими чертами, густыми темными бровями и щеткой черных, почти синих волос. Его одежда — дорогая, я поняла это даже с первого взгляда, — была разорвана и испачкана.

Не думай, Кьяра. Действуй. Ветеринарный инстинкт пересилил страх.

Я опустилась на колени рядом с ним, отложив шприц. Два пальца на шею. Пульс… есть. Слабый, нитевидный, но есть. Дыхание поверхностное. Я осторожно приподняла его окровавленную рубашку.

Santa Madonna.

Пулевое ранение. Рваная, ужасная рана. Он истекал кровью.

Паника, холодная и знакомая, сжала горло.

Звони в карабинеры. Сейчас же. Но что-то остановило меня. Его лицо. В нем была не просто боль. В нем была ярость. Даже без сознания его челюсти были сжаты, а брови сдвинуты в выражении такой первобытной, дикой злобы, что мне стало страшно.

А еще… он был невероятно сексуален. Опасно, шокирующе сексуален. Как падающий ангел с обломанными крыльями.

Нет. Нет, Кьяра. Это проблемы. Большие проблемы. Те самые, от которых ты сбежала.

Но он умирал.

Я вскочила на ноги, сердце колотилось как сумасшедшее. Беги. Оставь его. Пусть кто-то другой разберется.

Но я не могла. Потому что я была доктором. Потому что я спасала жизни. Даже те, которые, возможно, не стоило спасать.

Сжав зубы, я побежала в дом за своей старой, но надежной ветеринарной аптечкой. «Ты сумасшедшая, — стучало в висках. — Это убьет тебя».

Возвращаясь, я уже приняла решение. Я не знала, кто он. Но я не позволю ему умереть на своем полу.

Глава 2.

КЬЯРА

Прошло три дня. Семьдесят два часа жизни на лезвии бритвы. Каждый скрип машины на проселочной дороге, каждый лай Фурбо заставлял мое сердце останавливаться. Я жила в двух реальностях: одна — привычная, с приемом животных, звонками фермерам, варкой пасты на ужин; другая — потайная, темная, пахнущая антисептиком и мужчиной, чье присутствие в моем сарае ощущалось как низкочастотный гул, исходящий из-под земли.

Я носила ему еду, воду, меняла повязки. Мы почти не разговаривали. Он был как дикий зверь в клетке — молчаливый, наблюдательный, заряженный скрытой силой. Его глаза следили за каждым моим движением, и под этим взглядом я чувствовала себя голой. Он видел не просто женщину. Он видел напряжение в моих плечах, тень под глазами от бессонницы, легкую дрожь в руках, которую я не могла усмирить.

В четвертый день вечером, когда солнце уже висело низко над холмами, окрашивая небо в кроваво-красные тона, я принесла ему суп. Он сидел, прислонившись к стене, его «Беретта» лежала на сложенном полотенце рядом, как верный пес. Он смотрел куда-то в пространство, его лицо было каменной маской, но в глазах бушевала буря.

— Есть, — коротко сказала я, ставя миску перед ним.

Он не шелохнулся. Взгляд его был пустым и направленным внутрь себя.

— Они уже должны были найти меня, — тихо произнес он, больше себе, чем мне. Его голос был хриплым от многодневного молчания. — Если бы Антонио действовал умно, он бы прочесал все окрестности. Значит, он чего-то ждет. Или кого-то.

Меня бросило в холод. — Может, он думает, что ты мертв?

— Антонио не тот человек, который верит в чью-то смерть, не увидев тела. Он знает, что я жив. Он чувствует это. Как я чувствую его предательство.

Он медленно повернул голову, и его взгляд наконец сфокусировался на мне. Он был тяжелым, почти осязаемым.

— Ты боишься, — констатировал он.

— Я была бы идиоткой, если бы не боялась, — парировала я, скрестив руки на груди. — У меня в сарае прячется глава мафии, за которым охотятся его же люди. Да, Лучо, я чертовски боюсь!

Уголок его рта дрогнул. — Хорошо. Страх держит в тонусе. Но твой страх пахнет иначе. Он не слепой, не парализующий. Он… острый. Как у загнанного в угол животного, которое готовится дать отпор. Это мне нравится.

Его слова, произнесенные с холодной, аналитической оценкой, снова вызвали во мне ту странную смесь возмущения и возбуждения. Он изучал меня. Как явление.

— Не надо меня хвалить, — проворчала я. — Ешь, пока не остыло.

Он послушно взял миску, его пальцы коснулись моих на долю секунды. Искра. Маленькая, горячая искра пробежала по моей коже. Я отдернула руку, как обожженная.

Он заметил. Конечно, заметил. Его глаза сузились, в них вспыхнул тот самый голод, который я видела в первую ночь.

— Садись, — приказал он мягко.

— Мне нужно…

— Садись, Кьяра. — В его тоне не было места для возражений.

Я медленно, нехотя опустилась на ящик напротив него, пойманная в силовое поле его воли.

Он ел молча, его движения были экономичными и точными. Даже здесь, покрытый пылью и потом, он сохранял какую-то первобытную грацию хищника. Он доел, поставил миску и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Почему ты здесь? — спросил он неожиданно. — В этой глуши. Одна. У тебя есть… шрам. Здесь. — Он провел пальцем по воздуху у своего виска. — Ты вздрагиваешь, когда слышишь резкий звук. И твои глаза… в них живет тень. Откуда тень, Кьяра?

У меня перехватило дыхание. Он видел. Видел слишком много. За эти несколько дней он прочитал меня как открытую книгу, в то время как он для меня оставался зашифрованным манускриптом на неизвестном языке.

— Это не твое дело, — прошептала я, глядя в пол.

— С момента, как ты спасла мне жизнь, все, что касается тебя, стало моим делом, — возразил он. Его голос был тихим, но в нем звучала сталь. — Я ненавижу долги. И я ненавижу неопределенность. Говори.

Это было «говори», от которого сжимается желудок. Не просьба. Требование.

И за ним стояла реальная угроза. Не физическая — нет. Но угроза того, что он может добраться до правды сам, своими методами. И его методы, я была уверена, были куда менее щадящими.

Я глубоко вздохнула, сжимая и разжимая пальцы. Зачем ему это? Чтобы найти мои слабые места? Чтобы лучше контролировать?

— Я была врачом. В римской больнице, — начала я, глядя на свои руки. — Полтора года назад. Ко мне привезли… человека. С огнестрельным ранением. Его люди привезли. Они требовали, чтобы я его прооперировала, вытащила пулю, никуда не сообщала. Угрожали. Я… я сделала все, что могла. Но он умер на столе.

Я замолчала, глотая ком в горле. Потом. Крики. Обвинения. Один из них, с ледяными глазами, взял меня за подбородок и сказал: «Ты слишком много видела, доктор. Это плохо для здоровья».

— Они пришли за мной через неделю, — мой голос дрогнул. — Я шла домой. Из машины вышли двое. Один ударил меня рукояткой пистолета по голове. Я чудом выжила. Очнулась в больнице. Меня выписали, и в тот же день мое отделение в больнице… сгорело. Сгорели все документы, в том числе и мои.

Глава 3.

КЬЯРА

Прошла неделя. Семь дней, за которые границы между реальностью и кошмаром окончательно стерлись. Лучо больше не был призраком в моем сарае. Он был повсюду. Его молчаливое присутствие витало в воздухе, которое я вдыхала. Его взгляд, тяжелый и всевидящий, я чувствовала на своей спине, даже когда закрывала дверь в дом. Он стал моим личным демоном, моим наваждением.

Его рана заживала с пугающей, почти звериной скоростью. Он уже мог стоять и медленно передвигаться по сараю. Каждый день я заставала его за странными, отточенными движениями — упражнениями на растяжку, отжиманиями на одной руке, чтобы не напрягать бок. Это был не просто процесс восстановления. Это была тренировка. Подготовка к бою. Он оттачивал себя, как клинок, и от одного этого зрелища у меня перехватывало дыхание.

Мы почти не разговаривали. Наши диалоги сводились к коротким фразам: «Как рана?», «Нормально», «Есть», «Спасибо». Но это молчание было громче любого крика. Оно было насыщено невысказанным. Его взгляд говорил за него: «Ты моя». А мое тело, к моему ужасу, начинало ему отвечать.

В ту ночь на небе не было луны. Гроза висела в воздухе, тяжелая и душная. Я лежала в своей кровати, ворочаясь, прислушиваясь к каждому шороху. Ветер завывал в щелях, и мне почудилось, что это чьи-то шаги. Воображение, накачанное адреналином и страхом, рисовало ужасные картины: из темноты выходят люди Антонио, находят его, находят меня…

Я не выдержала. Я встала, накинула халат и с фонариком в дрожащей руке вышла во двор. Мне нужно было убедиться, что с сараем все в порядке. Что с ним все в порядке.

Я тихо приоткрыла дверь. Внутри было темно и душно. Лучо не спал. Он сидел в том же углу, его силуэт угадывался в темноте. Он что-то держал в руках. Я направила на него луч фонаря.

Он сидел, склонив голову над… моим старым свитером. Тем самым, который я накинула на него в первую ночь, когда ему было холодно. Он держал его в руках и, казалось, просто вдыхал запах.

Увидев свет, он резко поднял голову. Его глаза отразили свет фонаря, как у настоящего волка. В них не было ни смущения, ни удивления. Только все та же жгучая, не скрываемая более одержимость.

— Не могла уснуть? — его голос был низким, хриплым от безмолвия ночи.

Я не знала, что сказать. Стыд, гнев и какое-то темное, запретное любопытство боролись во мне.

— Мне показалось, я слышала шаги, — соврала я, опуская фонарь.

— Это ветер, — он отложил свитер. — И твои нервы. Подойди сюда.

— Нет.

— Кьяра. — Одно слово. И снова эта железная воля, против которой я была бессильна. Мои ноги сами понесли меня через сарай. Я остановилась в паре шагов от него.

Он поднялся на ноги. Он был без рубашки, только в джинсах. Повязка на его боку была белым пятном в темноте. Тело его было иссечено шрамами — старыми и новыми. История насилия, вытравленная на коже. Он был ужасен. И прекрасен.

— Ты дрожишь, — заметил он.

— Холодно.

— Врешь. — Он шагнул ко мне. Теперь нас разделяли сантиметры. Я чувствовала исходящее от него тепло. — Ты боишься. Но не их. Ты боишься меня. И себя.

Его рука поднялась, и он провел тыльной стороной пальцев по моей щеке. Прикосновение было шершавым, обжигающим. Все мое тело вздрогнуло и замерло.

— Перестань, — прошептала я, но это прозвучало как мольба.

— Почему? — его пальцы скользнули ниже, по моей шее, к ключице. — Ты хочешь этого. Так же, как и я. Я вижу это в твоих глазах каждый раз, когда ты на меня смотришь. В том, как ты задерживаешь дыхание, когда наши руки соприкасаются.

Он был прав. Черт возьми, он был прав. И это было самым ужасным.

— Это неправильно, — выдохнула я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— В моем мире нет правильного и неправильного, — прошептал он, наклоняясь так близко, что его губы почти касались моих. Его дыхание смешалось с моим. — Есть сила. И есть желание. А я желаю тебя с той самой минуты, как открыл глаза и увидел твое лицо. Ты думала, что спасаешь человека? Нет. Ты выпустила на волю голодного зверя. И теперь он хочет свою награду.

И прежде, чем я успела что-то сказать, сделать, вырваться, его губы нашли мои.

Это не был нежный поцелуй. Это было завоевание. Наказание. Утоление жажды. Его губы были жесткими, властными, они заставили мои раскрыться. Его язык вторгся в мой рот с дикой, животной прямотой. Вкус его был терпким, мужским, с примесью крови и чего-то неуловимого, что было сутью его — опасностью и властью.

Я пыталась сопротивляться. Сжала кулаки и ударила его по груди. Но удар был слабым, бессильным. Мое тело предавало меня. Оно отвечало ему. Жар разлился по жилам, собравшись тяжелым, пульсирующим комком внизу живота. Стон вырвался из моей груди, но он был не протестующим, а сдавленным от наслаждения.

Одной рукой он обхватил мою талию, прижимая меня к себе так плотно, что я чувствовала каждый мускул его тела, каждую выпуклость. Другая рука вцепилась в мои волосы, откинув голову назад, давая ему еще более глубокий доступ. Он пил меня, как умирающий от жажды. И я тонула в этом поцелуе, в этой лихорадке, забывая обо всем — о страхе, о прошлом, о том, кто он и кто я.

Глава 4. 18+

КЬЯРА

Тот поцелуй разделил мою жизнь на «до» и «после». Теперь даже воздух в сарае был другим — густым, заряженным, как перед ударом молнии. Я приносила ему еду, и мои пальцы дрожали, ставя тарелку на пол. Я меняла повязку, и его кожа под моими пальцами казалась раскаленной. Он больше не просто смотрел. Он пожирал меня взглядом. И я… я отвечала ему тем же. Тихо, тайно, сгорая от стыда и желания.

Прошло еще два дня. Его подвижность росла. Теперь он мог выходить во внутренний дворик сарая, скрытый от посторонних глаз высоким забором. Он стоял там, под слабым осенним солнцем, босой, в джинсах, с повязкой на боку, и смотрел на холмы. Его спина, покрытая сетью старых шрамов и мощных мышц, была картой мира, в котором я заблудилась.

В тот день я пришла к нему днем. В руках у меня была не еда, а пачка его денег, которые я нашла в кармане его куртки, когда стирала ее. Я бросила ее перед ним.

— Вот. Бери. И уходи.

Он медленно повернулся. Его лицо было невозмутимым.

— Что это значит?

— Это значит, что ты почти здоров. Ты можешь идти. Найди своих людей. Закончи свои дела. Наш… договор исполнен.

Он посмотрел на деньги, потом на меня. В его глазах не было ни злости, ни удивления. Было холодное, хищное любопытство.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — переспросил он тихо.

— Да.

— Врешь. У тебя забавная привычка.

Он сделал шаг ко мне. Я отступила, наткнувшись спиной на косяк двери. Ловушка.

— Ты дрожишь, Кьяра. Но не от страха. От того, что стоишь так близко ко мне. Ты боишься не того, что я уйду. Ты боишься того, что случится, если я останусь.

— Я боюсь тебя! — выкрикнула я, и в голосе моем слышалась правда. Но не вся.

— Нет. Ты боишься себя. Той части себя, которая хочет, чтобы я остался. Которая хочет, чтобы я снова прикоснулся к тебе. По-настоящему.

Он был так близко, что я чувствовала тепло его кожи. Запах его — мыла, пота, мужской силы — ударил в голову, как наркотик.

— Уйди, Лучо. Пожалуйста.

— Скажи это, глядя мне в глаза, — бросил он вызов. — Скажи: «Лучо, я не хочу тебя». И я уйду. Сейчас же.

Я открыла рот. Простые слова. «Я не хочу тебя». Но они застряли в горле, как кость. Я не могла их выговорить. Потому что это была бы ложь.

Мое молчание было для него всем ответом. Триумф зажегся в его глазах. Он поднял руку и медленно, давая мне время отстраниться, провел пальцами по моей щеке, вдоль линии челюсти, к губам.

— Vedi? — прошептал он. Видишь?

И тогда во мне что-то сорвалось. Все накопленное напряжение, страх, ярость, отчаяние и это проклятое, всепоглощающее влечение вырвалось наружу.

— Да! — прошипела я, хватая его за запястье. — Да, черт тебя дери, я хочу тебя! Я ненавижу себя за это, я боюсь тебя, но я хочу! Доволен? Тебе нужна была эта победа?

Его лицо озарила не улыбка, а нечто темнее, первозданнее. Голод. Чистый, неудержимый голод.

— Это не победа, — его голос был низким, как рык. — Это начало.

Он наклонился и снова поцеловал меня. Но на этот раз это было не завоевание. Это было соглашение. Взаимное. Яростное. Я вцепилась пальцами в его волосы, притягивая ближе, отвечая ему с той же дикостью. Я кусала его губы, а он — мои. Это была не нежность. Это была битва, в которой мы оба были и победителями, и пленниками.

Его руки скользнули под мою футболку, шершавые ладони обожгли кожу на моей спине. Я вскрикнула от прикосновения, будто сопротивляясь. Он оторвался от моих губ, его дыхание было горячим и прерывистым.

— Скажи мне остановиться, — прошептал он, прижимаясь лбом к моему, его глаза пылали так близко. — Скажи это сейчас, или я уже не смогу.

Я посмотрела в эти глаза — в бездну зла, страсти и какой-то безумной, искренней правды. И я сделала свой выбор. Я выбрала падение.

— Не останавливайся, — выдохнула я.

Этого было достаточно. Словно сорвался с цепи, он подхватил меня на руки. Я вскрикнула, обвив его шею. Боль в его боку должно быть, была адской, но он не подал вида. С непроницаемым лиом пронес меня через сарай и опустил на груду свежего, пахнущего летом сена в дальнем, самом темном углу.

Солнечный луч, пробивавшийся сквозь щель в крыше, падал на нас, освещая кружащиеся в воздухе пылинки. Мы были в золотой пыли, как в самом сердце бури.

Он срывал с меня одежду, а я с него. Его руки, его губы, его язык были повсюду — на моей груди, на животе, на бедрах. Он исследовал мое тело с жадностью человека, нашедшего источник в пустыне. И я делала то же самое. Я касалась шрамов на его спине, впивалась ногтями в его мощные плечи, чувствуя, как он вздрагивает под моими прикосновениями.

— Sei così bella, — хрипел он, целуя мое горло. Ты так прекрасна. — Tutta mia. Вся моя.

— Да, — стонала я, уже не в силах лгать. В этот момент, в этом темном углу, на груде сена, я была его. Только его.

Когда он вошел в меня, это было не больно. Это было… неизбежно. Как гром после молнии. Как прилив после отлива. Он заполнил меня всю, вытеснив весь страх, всю боль, все мысли. Осталось только это — дикое, первобытное ритмичное движение, пот, смешанный с дыханием, его хриплый шепот проклятий и ласковых слов на итальянском у самого моего уха.

Глава 5.

КЬЯРА

Он сказал «завтра». Это слово повисло в воздухе, тяжелое и неумолимое, как приговор. Всю ночь я лежала без сна, прислушиваясь к его дыханию. Он спал рядом, его мощное тело излучало тепло, одна рука лежала на моей талии, как железный обруч. Помешанность. Это была именно она. Он не просто желал меня. Он впился в меня когтями и зубами, как голодный зверь в единственный источник пищи в пустыне.

С рассветом пришли они.

Не с грохотом машин и криками, а тихо, как призраки. Я услышала сдержанный гул двигателя, затем — три коротких сигнала клаксона, повторяющихся с интервалом. Лучо мгновенно проснулся. В его глазах не было и тени сна — только холодная, отточенная готовность.

— Мои люди, — коротко бросил он, поднимаясь и натягивая джинсы. — Одевайся. Бери только самое необходимое.

Сердце ушло в пятки. «Самое необходимое». А что это? Одежда? Фотографии? Прошлая жизнь, умещающаяся в одну сумку? Я механически выполняла его приказы, чувствуя, как внутри все замирает. Я подошла к окну.

Снаружи, на пыльной дороге, стояли три черных внедорожника. Рядом с ними — несколько мужчин в темных костюмах. Они не суетились, не курили. Они стояли, как статуи, их позы излучали опасную, сдержанную силу. Но мое внимание привлекли не они.

Из машины вышел он. Высокий, худощавый, с седыми висками и лицом, высеченным из мрамора. Его костюм сидел безупречно. Он не смотрел по сторонам. Его взгляд был прикован к дверце моего дома. И в этом взгляде была не просто преданность. Было благоговение. И леденящий душу холод.

Лучо вышел ему навстречу. Он был босой, в джинсах, с повязкой на боку, но он шел с осанкой императора, возвращающегося на трон. Двое мужчин мгновенно ринулись к нему, но он отстранил их легким движением руки.

— Дон Лучо, — старик склонил голову. Его голос был ровным, почти без интонаций. — Grazie a Dio. Мы уже думали…

— Где Антонио? — голос Лучо разрубил утро, как лезвие. Никаких приветствий. Никаких эмоций. Только дело.

— В Палермо. Он думает, что вы мертвы. Укрепился в вашей вилле. Устраивает пир.

На губах Лучо появилась та самая улыбка, от которой стынет кровь. — Прекрасно. Пусть веселится. Это его последний пир.

Я стояла в дверях, не в силах пошевелиться. Лучо обернулся и жестом подозвал меня.

— Витторио, это Кьяра. Та, кому я обязан жизнью. — Его взгляд, устремленный на меня, смягчился на микросекунду, но в нем по-прежнему горел огонь одержимости. — Кьяра, это Витторио. Мой consigliere. Моя правая рука.

Витторио повернул ко мне свой ледяной взгляд. Он медленно, с преувеличенной почтительностью склонил голову.

— Signorina, — произнес он. — Весь наш клан в неоплатном долгу перед вами.

Но его глаза, холодные и проницательные, как скальпель, говорили совсем о другом. Они оценивали, взвешивали, вычисляли. Они видели во мне не спасительницу, а проблему. Угрозу. Я была чужаком, ворвавшимся в их закрытый, жестокий мир. И Витторио явно задавался вопросом — какую цену я за это заплачу.

— Мы должны ехать, дон Лучо, — мягко, но настойчиво сказал Витторио. — Каждая минута на счету.

Лучо кивнул и протянул руку ко мне. — Поехали.

Это не было предложением. Это был приказ. Я сделала шаг, потом другой, мои ноги были ватными. Я прошла мимо Витторио, чувствуя на себе его колющий взгляд. Один из людей Лучо, молодой парень с пустыми глазами, открыл заднюю дверцу внедорожника.

И тут я увидела его. На сиденье лежал пистолет с длинным стволом — глушителем. Рядом — сложенный балахон и перчатки. Вещи, не оставляющие следов.

Лучо следил за моим взглядом. Он ничего не сказал. Он просто ждал.

Это был момент истины. Последний шанс оступиться, отказаться, вернуться в свой дом, к своей старой жизни. Но я знала — этой жизни больше не существовало. Она сгорела в тот момент, когда я позволила ему поцеловать себя. Когда ответила ему на поцелуй.

Я глубоко вздохнула, пахнущий бензином и дорогой кожей воздух, и шагнула в салон. Мир за дверцей был мягким, тихим, мертвым. Лучо сел рядом, его бедро прижалось к моему. Дверь захлопнулась с глухим стуком. Приговор был приведен в исполнение.

Витторио сел на переднее пассажирское сиденье. Колонна машин тронулась, плавно и бесшумно.

— Рассказывай, — приказал Лучо, откинувшись на спинку сиденья. Его пальцы сцепились с моими, железная хватка, не оставляющая выбора.

Витторио начал свой доклад. Голос его был монотонным, как стук метронома. Он говорил о предательстве, о смещенных соратниках, о переделе сфер влияния, о деньгах, о крови. Это был язык, на котором я не говорила. Язык власти, страха и смерти.

Я смотрела в окно, на уходящие назад холмы Тосканы, на свою маленькую, уютную конюшню, которая становилась все меньше и меньше, пока не исчезла из виду. Я чувствовала, как что-то внутри меня рвется, ломается, умирает.

Лучо слушал, не проронив ни слова. Его лицо было каменной маской. Но пальцы, сжимающие мою руку, выдавали его. Они были не просто властными. Они были… цепкими. Как будто он черпал в моем прикосновении силы, чтобы снова стать тем, кем был — Волком, готовым к кровавой охоте.

Глава 6.

ЛУЧО

Вилла. Мое родовое гнездо. Белокаменное палаццо на утесе над Тирренским морем, где я вырос, где умер мой отец, где я стал Боссом. И где сейчас пировала крыса, решившая, что может узурпировать мой трон.

Машина мчалась по серпантину, и с каждым поворотом во мне закипала все более темная, все более сладостная ярость. Кьяра сидела рядом, бледная, как мрамор статуи, ее рука все еще была в моей. Она не отнимала ее. Смотрела в окно, но я видел отражение ее глаз в стекле — огромных, полных ужаса и… острого, запретного любопытства. Она боялась, но не отворачивалась. Она хотела видеть. Моя дикая, прекрасная птица в золотой клетке, которая смотрела на приближающуюся бурю.

Витторио обернулся. Его лицо было маской спокойствия, но в глазах я читал беспокойство.

— Дон Лучо, протокол… мы должны доставить вас в безопасное место, собрать верных людей…

— Протокол? — я тихо рассмеялся. — Протокол для мертвецов, Витторио. А я жив. И я хочу лично передать Антонио привет с того света.

Я посмотрел на Кьяру.

— Ты останешься в машине. С Витторио. Ни шага из нее.

Она медленно повернула ко мне голову.

— Нет.

Одно слово. Тихий вызов. Искра в темноте.

— Cosa? — я сжал ее руку.

— Я сказала нет. Ты показываешь мне свой мир? Так покажи. Не прячь меня, как постыдный секрет.

Безумие. Чистейшее, безрассудное безумие. Но, черт возьми, от ее слов по моей спине пробежал электрический разряд. Она не просила защиты. Она требовала места рядом со мной в аду.

Витторио смотрел на нее с ледяным изумлением. Никто не спорил с доном Лучо Росси. Никто.

— Signorina, это не место для…

— Молчи, Витторио, — отрезал я, не отрывая взгляда от Кьяры. — Решаю я.

Я видел ее горло, сглатывающее ком страха. Но ее подбородок был упрямо поднят.

— Хорошо, — сказал я. — Но ты будешь делать только то, что я скажу. Понимаешь? Одно неверное движение, и тебя не спасут ни моя ярость, ни моя власть.

Она кивнула. Ее глаза говорили: «Я поняла».

Машины резко свернули с главной дороги и, не сбавляя скорости, пронеслись по кипарисовой аллее, ведущей к вилле. Ворота были заперты. Двое охранников, увидев мчащиеся на них внедорожники, вскинули оружие.

Мой водитель даже не притормозил. Он нажал на газ. Удар был оглушительным. Чугунные ворота с визгом отлетели в стороны. Охранники отпрыгнули. Один из них что-то кричал в рацию.

Наши машины ворвались на парадный круг перед виллой, разбросав гравий, и резко затормозили. Я не стал ждать. Распахнул дверь и вышел. Босой, в джинсах, с незажившей раной, из которой сочилась кровь, пропитавшая повязку.

Воздух пах морем, жасмином и… страхом.

На террасе, под белым маркизом, за столом, ломящимся от яств, сидели они. Антонио, мой кузен, моя левая рука, человек, которому я доверял как брату. Рядом с ним — несколько капо, которых я считал преданными. Их лица, мгновение назад улыбающиеся и расслабленные, застыли в масках шока и ужаса.

Антонио медленно поднялся. Его лицо побелело, но он пытался сохранить самообладание.

— Лучо… Fratello… Мы думали…

— Что я мертв? — я пошел к нему, не спеша, чувствуя, как каждый шаг отдается болью в боку. Но боль была ничем по сравнению со жгучим холодом ярости. — Видишь, Антонио? Рай не принимает, ад боится. Пришлось вернуться.

Я остановился в нескольких шагах от стола. Мои люди вышли из машин и окружили террасу, их пистолеты были наготове. Наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь шумом прибоя внизу.

И тут я почувствовал ее присутствие за своей спиной. Кьяра. Она вышла из машины и стояла там, в своих простых джинсах и футболке, среди моих одетых в черное солдат. Она была как орхидея, выросшая на поле брани. Неуместная. Гибельно прекрасная.

Антонио увидел ее. Его взгляд метнулся от меня к ней, и в его глазах вспыхнуло понимание. Потом — насмешка.

— Так вот оно что… Нашел себе новую игрушку в глуши, Лучо? И привез ее сюда? Сентиментально.

Я не ответил. Я просто смотрел на него. И он понял. Его насмешка медленно угасла, сменившись робеющим страхом.

— Энрико, — позвал я, не отводя взгляда от Антонио.

Один из капо, сидевших за столом, молодой и амбициозный, нервно поднялся.

— Дон Лучо…

— Твоя дочь. Ей шесть лет, да? Красивая девочка. Ходит в школу Святой Агаты.

Лицо Энрико стало землистого цвета.

— Дон Лучо, я…

— Закрой рот. Ты получил от Антонио обещание места под солнцем. А я даю тебе выбор. Твое место под солнцем… или твоя дочь, которая доживет до семи лет.

Энрико замер, потом медленно, с трудом, кивнул и отошел в сторону, присоединившись к моим людям. Предатель был нейтрализован одним предложением. Так работает власть. Не через грубую силу. Через знание слабостей.

Глава 7. 18+

КЬЯРА

Вилла была не просто домом. Это был монумент. Власти. Богатству. Беспощадности. Мраморные полы, холодные, как лед, даже сквозь тонкую подошву моих туфель, которые мне почтительно подала молчаливая служанка. Фрески на потолках, изображающие сцены из мифологии, где боги карали смертных. Массивная, темная мебель, казалось, впитывала в себя шепоты и крики, звучавшие здесь за долгие годы.

Меня провели в спальню. Не в его спальню. В «мою». Комнату, достойную принцессы или, скорее, дорогой наложницы. Шелк, бархат, позолота. Огромная кровать с балдахином. Вид на бесконечное, черное как чернила море. Дверь закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком.

Я стояла посреди этой роскоши, дрожа, как осиновый лист. Адреналин, который держал меня на ногах все это время, ушел, оставив после себя леденящую пустоту и осознание того, что я натворила. Я видела, как он калечит человека. Слышала хруст кости. Видела кровь. И я… я не отвернулась. Я вмешалась. Сказала «не надо», но не из жалости. Из холодного расчета. Чтобы его смерть была не спектаклем, а частным делом. Я стала соучастницей.

Дверь открылась без стука. Вошел Лучо. Он скинул одну полоску окровавленного бинта и теперь был босой и без верха, его повязка на боку была свежей, но я знала, что под ней — воспаленная, злая рана. Он был похож на римского императора после битвы — уставшего, но удовлетворенного, весь в ссадинах, пыли и чужой крови.

Он остановился напротив меня, его глаза пылали в полумраке комнаты, освещенной только светом луны из окна.

— Ну? — его голос был хриплым. — Говори. Выскажи все, что думаешь. Кричи. Плюнь мне в лицо.

Я сжала кулаки. Во мне боролись страх, отвращение и то самое проклятое влечение, которое привело меня сюда.

— Я думаю… что ты чудовище.

Он усмехнулся, коротко и беззвучно.

— Это не новость. Дальше.

— Я думаю, что ты наслаждался этим. Его страхом. Его болью.

— Наслаждался? — он сделал шаг ко мне. — Нет. Я… утолял жажду. Жажду справедливости. В моем мире это единственная валюта, которая имеет значение. Ты либо наносишь удар первым, либо становишься мишенью.

— А я? — мой голос дрогнул. — Я стала мишенью, когда спасла тебя?

— Нет. — Он был уже совсем близко. Я чувствовала тепло его кожи, запах пороха, крови и его собственный, дикий, возбуждающий запах. — Ты стала сокровищем. И сокровища прячут в самых надежных сейфах. Самых красивых. — Он провел рукой по шелковому покрывалу на кровати.

— Это клетка, — прошептала я.

— Золотая клетка, — поправил он. — С бассейном, видом на море и мной в придачу. Многие бы убивали за такое место.

Его рука поднялась, и он коснулся моего лица. Его пальцы были грубыми, но прикосновение — почти нежным.

— Ты дрожишь.

— Я ненавижу тебя за то, что ты сделал. За то, что ты заставил меня видеть это.

— Врешь, — его губы оказались в сантиметре от моих. Его дыхание обжигало. — Ты ненавидишь себя. За то, что не испугалась, что осталась смотреть. За то, что твое тело отвечает мне сейчас, даже когда твой разум в ужасе.

Он был прав. Предательское тепло разливалось по моему животу. Мое сердце билось не только от страха. Его близость, его грубая, животная сила, его абсолютная, безраздельная власть — все это было афродизиаком, сильнее которого я не знала.

— Я не хочу этого, — выдохнула я, но это была молитва, а не отказ.

— Хочешь, — он прошипел это слово прямо мне в губы. — Ты хочешь этого с той самой минуты, как перевязала мои раны. Ты хочешь прикоснуться к запретному. Почувствовать опасность на вкус. Ты хочешь меня, Кьяра. Так же отчаянно, как я хочу тебя.

И он поцеловал меня.

Это не был поцелуй, как в сарае — яростный и требовательный. Этот поцелуй был медленным, глубоким, почти… исследовательским. Он пил меня, как дорогое вино, смакуя каждый оттенок моего страха, моего отвращения, моего желания. Его язык скользнул между моих губ, влажный и горячий, заявляя права на каждую частичку моего рта.

Он вкушал меня, изучал, и я отвечала ему с той же дикой жаждой, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его ближе, чувствуя, как твердые мускулы его спины играют под моими ладонями.

Его руки скользнули под мою простую футболку, и я вздрогнула от контраста его шершавых ладоней и нежной кожи. Он медленно, сантиметр за сантиметром, приподнял ткань, и его пальцы провели по моему животу, заставив все мое тело содрогнуться в предвкушении. Он сорвал с меня футболку, и его взгляд, тяжелый и горячий, скользнул по моей груди.

— Così bella, — прошептал он хрипло. Так прекрасна.

Он наклонился, и его губы обхватили один сосок, а пальцы — другой. Я вскрикнула, выгибаясь под ним, чувствуя, как волна жгучего удовольствия разливается от его прикосновений прямо к самому ядру моей сущности. Он не просто ласкал меня. Он покорял. Его язык вырисовывал мокрые круги на моей коже, его зубы слегка покусывали нежную плоть, заставляя меня стонать и ерзать по шелку простыней.

— Я покажу тебе, что значит настоящая власть, — прошептал он, спускаясь ниже, оставляя влажный, горячий след по моему животу. — Не та, что на улицах, а та, что здесь. Между мужчиной и женщиной.

Глава 8.

ЛУЧО

Кабинет пах старым деревом, дорогим коньяком и властью. Моя власть. Я сидел в кресле за массивным дубовым столом, который когда-то принадлежал моему отцу. Передо мной, выстроившись в ряд, стояли мои капо. Те самые, что несколько дней назад пировали с Антонио. Воздух был густым от невысказанного страха.

— Cazzo, — тихо выругался я, разглядывая отчет о «пропавшей» партии оружия, которая должна была уйти неаполитанцам. — Объясните мне, stronzi, как так вышло, что два грузовика с моим добром испарились с радаров между Реджо и Салерно? Или вы все тут решили, что раз Антонио выебывался, то и вам можно расслабить жопы?

Они молчали, потупив взгляды. Витторио стоял у камина, его лицо было невозмутимо, но я видел, как напряжены его пальцы, сжимающие стакан.

— Это работа крота, дон Лучо, — наконец сказал старый Риккардо, самый осторожный из них. — Кто-то из своих. Тот, кто знал маршрут и время.

— Grazie al cazzo, капитан очевидность! — я ударил кулаком по столу, заставив их всех вздрогнуть. — Вопрос в том, КТО? Кто этот figlio di puttana, у которого хватило яиц вести двойную игру даже сейчас, когда я вернулся?

Я встал и медленно прошелся за их спинами, чувствуя, как они напрягаются.

— Антонио был болваном. Жадным и амбициозным. Но он работал не один. У него был кто-то умнее. Кто-то, кто остался в тени. И этот кто-то… все еще здесь.

Я остановился за спиной у Марко, того самого, чей брат сидел в тюрьме.

— Марко. Твой брат. Как его дела в заключении? Получает ли он мои… передачи?

Марко побледнел.

— Д-да, дон Лучо. Он очень благодарен.

— Рад это слышать. Было бы ужасно, если бы с ним что-то случилось. Например, если бы он внезапно решил повеситься на простынях. Такое случается в тюрьмах, правда?

Я видел, как капли пота выступили у него на висках. Я двинулся дальше, к Энрико, тому самому, с дочерью.

— Энрико. Твоя маленькая Беатриче. Она, кажется, вчера получила высший балл на школьном конкурсе рисования. Complimenti. Талантливая девочка. Жаль, что мир так опасен для талантливых детей.

Энрико сглотнул, его глаза умоляли о пощаде. Хорошо. Страх работал. Но было ясно — ни один из них не был тем кротом. Они были мелкими шавками, дрожащими за свою шкуру и свои семьи. Предатель был хитрее.

— У вас есть 24 часа, — сказал я, возвращаясь на свое место. — Чтобы найти эту суку, которая сливает информацию. Или я начну чистить ряды. Начинаю с ваших семей. Понятно?

Они закивали, бормоча согласие, и почти побежали из кабинета.

Когда дверь закрылась, Витторио тяжело вздохнул.

— Жестко, дон Лучо.

— Мир жесток, Витторио. Cazzo, ты знаешь это лучше меня. Если я дам слабину, они сожрут меня, как падальщики. — Я налил себе коньяку и сделал большой глоток. Жидкость обожгла горло. — Что с ней?

— Синьорина Кьяра? Она завтракает в восточном патио. Капитан Франко и его люди присматривают за ней.

— Хорошо. — Я посмотрел в окно, на море. Ее образ встал перед глазами — растрепанные волосы на шелковой подушке, ее губы, распухшие от поцелуев, ее глаза, полные ужаса и принятия. Mia pazza, bellissima ragazza. Моя сумасшедшая, прекрасная девушка. Мысль о том, что этот крот, эта тень, может представлять угрозу для нее, заставляла мою кровь стыть в жилах. — Удвой охрану. Вокруг нее. Никто не должен подходить к ней без моего личного разрешения. Никто.

— Считайте, что сделано.

— И, Витторио… — я повернулся к нему. — Найди этого ублюдка. Я хочу его имя. Живым или мертвым. Но предпочтительно живым. Я хочу поговорить с ним лично.

В его глазах мелькнуло что-то — тень, которую я не смог прочитать.

— Как прикажете, дон Лучо.

Он вышел, оставив меня наедине с моими мыслями и раной в боку, которая ныла, напоминая о лесе, о предательстве и о женщине, которая все изменила.

---

КЬЯРА

Завтрак был изысканным. Свежевыжатый сок, идеальная фокачча, фрукты, которые выглядели слишком идеально, чтобы быть настоящими.

Я сидела под зонтиком в маленьком внутреннем дворике, залитом утренним солнцем, и пыталась заставить себя есть. Но каждый кусок вставал в горле комом.

Роскошь давила. Молчаливые служанки, появляющиеся как тени. Охранники, стоящие неподвижно, как статуи, на всех выходах. Я была центром вселенной, тщательно оберегаемой и абсолютно несвободной.

Из окна кабинета на втором этаже доносились приглушенные крики. Его голос. Грубый, насыщенный яростью. Потом — гробовая тишина. Я содрогнулась, вспомнив вчерашнюю сцену. Кровь. Хруст кости. И его глаза… его глаза, когда он смотрел на меня после этого.

Ко мне подошел Витторио. Его появление было всегда бесшумным, как у змеи.

— Signorina, надеюсь, вы хорошо отдохнули?

— Прекрасно, — солгала я. — Как пленница в пятизвездочном отеле.

Его тонкие губы дрогнули в подобии улыбки.

Глава 9.

КЬЯРА

Прошла неделя. Семь дней в золотой клетке. Я научилась отличать шаги служанок от шагов охранников. Научилась скрывать дрожь в руках, когда Витторио смотрел на меня своим ледяным взглядом. Научилась отвечать на ночную страсть Лучо с такой же яростью, заглушая в себе голос разума, который кричал о безумии всего происходящего.

Но была одна вещь, от которой я не могла отгородиться. Одна постоянная, ноющая боль. Мысль о доме. О Фурбо, о Лире, моей кобыле. О всех тех беззащитных существах, которые зависели от меня и которых я бросила.

Однажды ночью, когда Лучо лежал рядом, тяжело дыша после нашего очередного страстного поединка, я не выдержала. Я лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как слезы подступают к горлу.

— Моя лошадь, — прошептала я в темноту. — И собака. Они одни.

Лучо повернулся на бок, его тело излучало тепло.

— Cosa?

— Я сказала, мои животные. В конюшне. Они, наверное, уже умерли от голода и жажды. Или их забрали какие-нибудь бродяги. Я их бросила.

Мой голос дрогнул. Это были не просто животные. Лира была моим спасением после Рима. Ее спокойная сила, ее теплая морда, доверчиво упирающаяся в мое плечо… Фурбо, который всегда встречал меня радостным лаем. Они были последними нитями, связывающими меня с той, старой, нормальной жизнью.

Лучо помолчал. Потом он протянул руку и грубо провел большим пальцем по моей щеке, смахивая предательскую слезу.

— Stronzata. Чушь. Не умрут.

— Как ты знаешь? Ты же был без сознания, когда я нашла тебя! Ты не видел…

— Я знаю, потому что я не кретин, Кьяра! — его голос прозвучал резко, заставив меня вздрогнуть. — Ты думаешь, я такой ублюдок, что позволю твоим проклятым животным умереть и вогнать тебя в депрессию? Cazzo.

Он резко встал с кровати, его силуэт вырисовывался на фоне лунного света из окна.

— На следующее утро после того, как мы уехали, я послал людей. Двоих. Они живут в твоем доме сейчас. Кормят твою собаку, чистят твою лошадь, поливают твои чертовы помидоры. Доволен?

Я села на кровати, не веря своим ушам.

— Ты… что?

— Ты что, оглохла? — он раздраженно провел рукой по волосам. — Я сказал, за ними присматривают. Твой дом под охраной. Никто не тронет ни пылинки в той конюшне. Это тебя успокаивает, Dottoressa? Можешь перестать хныкать?

Я смотрела на него, на этого человека, который мог хладнокровно приказать убить человека, но при этом позаботился о собаке и лошади. Это не укладывалось в голове. В этой заботе было что-то такое… человеческое. Такое, что пробивало броню его жестокости и заставляло мое сердце сжиматься от странной, непозволительной нежности.

— Почему? — выдохнула я. — Зачем тебе это?

Он подошел к кровати и наклонился надо мной, уперев руки в изголовье.

— Потому что они твои. А все, что твое, теперь принадлежит мне. И я не привык терять свое имущество. Даже такое дурацкое, как старая кобыла и дворняга. Понятно?

Его слова должны были унизить. Но почему-то… не унижали. В них сквозила его собственная, уродливая логика. Логика Волка, метящего свою территорию.

— Я хочу их видеть, — сказала я, поднимая на него взгляд. — Убедиться, что с ними все в порядке.

— Нет.

— Лучо, пожалуйста. Я… мне нужно их увидеть.

— È una follia! Это безумие! — он выпрямился. — Ты хочешь светиться, как новогодняя елка, перед всеми, кто охотится за мной? И за тобой? Антонио был не один! Тот, кто стоит за ним, все еще на свободе!

— Ты же сказал, что дом под охраной! Значит, он безопасен!

— Ничто не безопасно! Niente! — он ударил кулаком по стене, и я вздрогнула. — Ты не поедешь. Точка.

Я тоже встала с кровати, сердце колотилось от ярости и отчаяния.

— Я не прошу отпустить меня одну! Поезжай со мной! Со всей своей чертовой охраной! Но я должна их увидеть!

Мы стояли друг напротив друга, как два врага, разделенные несколькими сантиметрами, но пропастью непонимания. Его глаза пылали гневом. Мои — упрямством.

— Ты не понимаешь, в какой опасности ты находишься, — прошипел он. — Каждый твой шаг на улице — это риск.

Риск, на который я не готов идти.

— А я не готова жить в этой роскошной тюрьме, не зная, живы ли единственные существа, которые меня не предавали! — крикнула я ему в лицо.

Он замер. Его гнев, казалось, достиг точки кипения, а затем… иссяк. Он тяжело вздохнул и провел рукой по лицу.

— Cazzo, donna… Ты сведёшь меня с ума, — прошептал он с какой-то почти усталой покорностью. — Хорошо.

Я не поверила своим ушам.

— Хорошо?

— Да, va bene. Завтра. Мы поедем. На один час. Ты не отходишь от меня ни на шаг. Никаких разговоров с соседями. Никаких сентиментальных прощаний. Мы заезжаем, ты убеждаешься, что твои звери живы, и мы возвращаемся. Договорились?