Возвышение Лиранель. Сквозь тернии и пепел.

Пролог: Тень увядшей розы

Пролог: Тень увядшей розы

Жалость - штука опасная. Особенно в поместье герцогини Морганы. Здесь она приравнивалась к государственной измене, а ее проявление каралось немедленным увольнением в никуда, сопровождаемым пинком под зад от главного управителя, человека, чья нога была специально отточена для подобных процедур. Но Лиранель, похоже, была упрямым, безнадежным студентом на факультете Бесполезных Добрых Порывов.

Ее пальцы лежали на увядшей розе, все еще дрожа от холода и отвратительного утреннего обмена любезностями с Эльзой, главной горничной герцогини, чье высокомерие было надежным барометром социальной иерархии среди слуг. Это не было осознанным решением. Это был рефлекс, глупая, идиотская попытка утешить. Примерно как обнять шипящую змею в надежде, что она оценит твое душевное тепло и не убьет тебя своим ядовитым укусом.

«Ну вот, - пронеслось в голове у Лиранель. - Апофеоз моего дня. Беседа с растительным трупом. Скоро, глядишь, заведу диалог с садовой оградой. И окажется, что у нее более сложная внутренняя жизнь, чем у меня».

Она ожидала, что лепестки рассыплются в прах, окончательно и бесповоротно подтвердив ее статус предвестницы хаоса и разрушения. Но вместо этого под ее пальцами произошло нечто… странное. Сначала это было едва заметное покалывание в кончиках пальцев, словно она отсидела руку, и в нее резко хлынула кровь. Только ощущение было иным -не болезненным, а скорее… жужжащим. Словно внутри ее костей завелся рой разъяренных, но мелких и безвредных пчел.

«Великолепно, - подумала она. - Помимо всего прочего, у меня начинается мания преследования со стороны насекомых. Эльза будет в восторге».

Но пчелы, как выяснилось, были лишь разминкой. Покалывание переросло в тепло. Не в то приятное, обволакивающее тепло чашки с чаем у камина. Нет. Это было тепло, которое рождалось где-то глубоко в ее собственном теле -в животе, в груди -и пульсирующей, нарастающей волной устремлялось вниз по рукам, к кончикам пальцев. Оно было живым, почти яростным. Оно хотело вырваться.

Лиранель попыталась отдернуть руку, но не смогла. Ее пальцы будто приклеились к стеблю. Она сидела, скрючившись над клумбой, в абсолютно идиотской позе, чувствуя, как какая-то непонятная внутренняя энергия вытекает из нее, как молоко из опрокинутого кувшина.

«Черт, черт, черт! - застучала в висках паника. - Это что, новый вид поместной болезни? Лихорадка, вызывающая спонтанную симпатию к сорнякам? Или, может, я просто настолько голодна, что мой организм начал переваривать сам себя, и эти странные ощущения -предсмертные судороги?»

Она зажмурилась, ожидая, что вот-вот потеряет сознание и рухнет лицом в грязь, предоставив Эльзе и компании невероятно пикантный материал для сплетен на следующие полгода. «Слыхали? Крошка так старалась, что умерла от усердия. Прямо как лошадь. Только менее полезная».

Но потеря сознания не наступала. Вместо этого тепло достигло пальцев и хлынуло в розу. И тут началось настоящее безумие.

Под ее пальцами сморщенные, коричневатые по краям лепестки вдруг вздрогнули. Не метафорически, а совершенно буквально. Словно от легкого удара тока. Лиранель аж подпрыгнула от неожиданности, но руку оторвать так и не смогла. Она смотрела, завороженная и испуганная, как скрюченные, безжизненные лепестки начинают медленно, с противным, хрустящим звуком, похожим на шелест старинного пергамента, расправляться. Коричневые пятна таяли на ее глазах, как снег на сковороде, уступая место ослепительной, молочно-белой белизне. Лепестки наливались жизнью, влагой, упругостью. Они стали прохладными и бархатистыми на ощупь, совершенно идеальными.

Стебель, который секунду назад походил на согнутую в локте старушечью кость, выпрямился с таким щелчком, что Лиранель показалось, будто он вот-вот вывихнет ей сустав. Он стал крепким, сочно-зеленым, и даже шипы на нем, ранее напоминавшие жалкие прыщики, заострились и стали выглядеть по-настоящему грозно.

Весь процесс занял не больше десяти секунд. Когда он завершился, пальцы Лиранель наконец-то «отпустило». Она отдернула их назад, словно обожглась, и шлепнулась на задницу в грязь, не в силах удержать равновесие. Перед ней, нагло покачиваясь на своем новом, идеальном стебле, красовалась роза. Не просто ожившая. Она была… больше. Совершеннее. Ярче. Ее бутон был крупнее, чем у всех остальных роз на клумбе, лепестки расположены безупречно, а от нее исходил такой насыщенный, пьянящий аромат, что на его фоне все остальные цветы казались бледными подделками.

Это был не просто цветок. Это был шедевр. Венец творения. И он смотрел на Лиранель, словно говоря: «Ну что, косплеишь Золушку? Посмотри на меня. Я -доказательство того, что ты можешь быть феей. Правда, феей, которая сидит в грязи и трясется от страха».

А страх был настоящим, физическим, обжигающим горло. Головокружение, которое она почувствовала, было не от голода. Оно было… опустошающим. Словно кто-то взял и вычерпнул из нее пол-литра крови, пинту пота и все ее скудные запасы жизнерадостности. Ее сердце колотилось где-то в районе горла, отчаянно пытаясь протолкнуть кровь по внезапно опустевшим сосудам. В глазах плавали черные пятна, а в ушах стоял оглушительный звон. Она чувствовала себя так, будто только что пробежала марафон с мешком камней за спиной. Или отбивалась от толпы кредиторов, вооруженных лишь столовой ложкой.

«Что… что это было?» - прошептала она беззвучно, уставившись на свое творение. Ее руки дрожали. Тепло ушло, оставив после себя ледяную, пронизывающую слабость.