Вредный подарок для миллиардера. Новогодняя история

Глава 1. Последний рейс года

Новый год — это когда весь город сходит с ума одновременно.
А я — человек, который обязан успеть везде и сразу.

— Соколова, ты волшебная фея или кто? — орёт из кабинета начальник. — Где мой отчёт по VIP-доставкам?

Я держу в зубах пластиковую стяжку, руками затягиваю ленточку на очередном подарке и молюсь только об одном: не сказать вслух всё, что думаю. Умирать до января не входит в мои планы.

— Я курьер, Николай Петрович, — произношу как можно спокойнее. — А не сказочный единорог. Но если доплатят, могу обсудить варианты.

— Тебе доплатят, если ты довезёшь вот это, — он разворачивает ко мне монитор.

На экране — маршрут, подсвеченный тревожным красным. Линия тянется далеко за город, уходит куда-то в горы, где даже навигатор, кажется, плачет.

— Это куда, на Марс? — уточняю я. — У нас появилась опция «межгалактическая доставка», и я просто пропустила собрание?

— Горы, — отрезает он. — Закрытый посёлок. Клиент особо важный. Заказ на сегодня. Премия — тройная ставка.

Слово «тройная» падает мне в грудь тяжёлым шаром — и тут же превращается в цифры.

Тройная ставка — это минус один кредит.
Минус просрочка по коммуналке.
Минус один вечер, когда мама говорит, что лучше бы она не дожила до этого всего.

Я смотрю на метель за окном, на маршрут в горы и выдыхаю:

— Беру.

— Я ещё не сказал, что там серпантины, снегопад и что остальные отказались, — мрачно добавляет Николай Петрович.

— Остальные — слабые, — пожимаю плечами. — У меня брат-подросток дома. У него очень дорогие мечты. У меня — нет вариантов.

Через десять минут я уже стою у служебного выхода, обнимая коробку размера «холодильник для самолётика Барби». Упаковка такая, будто внутри минимум чья-то душа: матовая чёрная бумага, тяжёлая золотая лента, лаконичный логотип в углу.

Я бы никогда не догадалась, что подарок может стоить дороже моей гипотетической машины. Если бы у меня была машина.

— Ника, ты уверена? — Лена, моя коллега, кутает нос в шарф, из которого торчат только испуганные глаза. — Там же горы. Там в новостях показали, что трассу уже местами переметает.

— Лена, — я поправляю рюкзак на плече. — Вчера Серёжка прислал мне список: кроссовки, наушники и планшет. Я ему, конечно, сказала, что ничего не обещаю… но хотя бы одну позицию я хочу закрыть.

— Себе ты когда что-то обещала, Ника? — тихо спрашивает она.

Себе — потом. Когда-нибудь.
Когда перестанет так болеть из-за папы.
Когда мама перестанет вскакивать от каждого звонка.
Когда брат перестанет проверять баланс на счёте чаще, чем лайки.

Не сегодня.

Сегодня я — курьер новогодних чудес. Даже если чудо едет по гололёду в горы и ругается дурным словом на каждом повороте.

Машина досталась мне такая, будто её собирали из запчастей разных эпох. Она фыркает, когда я завожу двигатель, и обиженно мигает панелью.

— Давай, родная, — шепчу я, пристёгиваясь. — Если мы вернёмся живыми, я куплю тебе новый коврик. Или ёлочку на зеркало. Будешь самой модной старушкой на трассе.

Телефон вибрирует на подставке.
Сообщение от мамы:

«Никусь, ты когда будешь? Мы с Серёжей купили мандарины. Он хочет смотреть ёлку на Манежной по телевизору. Обещала, что придёшь до девяти».

Смотрю на маршрут: «Время в пути: 2 ч. 40 мин». Это если дороги не занесёт и я внезапно стану раллийным гонщиком.

Не сегодня, мам.

Сегодня другая ёлка и чья-то очень дорогая жизнь.

«Я постараюсь. Работа. Люблю вас. Не ложитесь без меня», — пишу я.

Мама отвечает сердечком и снеговиком.
У меня внутри всё сжимается и одновременно становится твёрже.

Премия — это не только деньги. Это возможность сказать папе, куда бы он там ни смотрел: «Я стараюсь, правда».

Я выруливаю на дорогу.

Город стекает с окон, как мишура: яркие вывески, пробки, мигалки такси. Чем дальше, тем темнее. Фонари становятся редкими, как хорошие новости, заправки — как оазисы.

За стеклом начинает плотнее валить снег. Дворники скребут по лобовому в нервном ритме. Радио, как по заказу, включает вечный гимн сахарного безумия: «Праздник к нам приходит…»

Хочется выключить.
И одновременно — оставить. Я люблю Новый год. Даже после того, как он перестал приносить подарки и начал приносить счета.

Я помню, как мы в детстве втроём — я, папа и мама — писали желания на бумажках, сжигали, бросали в шампанское (мне наливали компот, но детали не важны) и выпивали под бой курантов, давясь пеплом и смеясь.

Папа всегда загадывал одно и то же: «Чтобы вы были здоровы».
И добавлял: «А остальное я заработаю».

Он не успел.
Не потому, что был ленивый или глупый. Потому что однажды какой-то очень умный человек в дорогом костюме решил, что так выгоднее.
Умный человек остался на экране, папу схоронили под чёрной землёй.

Я не знаю имени того человека. И честно — не хотела бы знать.
Если бы узнала, мне было бы очень сложно не врезать ему этой чёрной коробкой по голове.

Мой взгляд всё-таки цепляется за логотип в углу упаковки. Минималистичные английские буквы, название, которое я точно где-то слышала в новостях, когда мама выключала звук.

По спине идёт холодок. Я делаю вид, что это кондиционер. И прибавляю скорость.

Асфальт заканчивается внезапно.
Начинается более узкая дорога, вдоль которой тянется забор и лес. Потом шлагбаум, будка охраны, большая табличка «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ».

Я опускаю стекло. В лицо моментально бьёт ледяной воздух.

— Служба доставки «Северное сияние», — говорю я, перекрикивая ветер. — VIP-заказ, вот адрес, вот номер.

Охранник — мужчина лет пятидесяти, в шапке-ушанке и с видом человека, который много видел и ничему не рад, — сверяется с планшетом, бросает взгляд на коробку на заднем сиденье, потом на меня.

Глава 2. Ошибка адресата

Внутри было слишком тихо.

Не та уютная тишина, где потрескивают дрова и посуда звенит на кухне.
Та, где каждый звук — чужак.

Я делаю шаг по тёплому полу, оставляя мокрые следы от ботинок, и ощущаю, как дом будто всматривается в меня.
Гладкие светлые стены, широкая лестница наверх, длинный коридор с едва подсвеченными нишами. Ни одной гирлянды, ни одной мишуры, ни единой жалкой ёлочной ветки.

Если бы можно было оформить депрессию в интерьере, она выглядела бы примерно так.

— Сюда, — говорит он.

Голос у него такой, что хочется автоматически выпрямить плечи и спрятать все свои глупости под коврик. Я подстраиваюсь под его шаг, напоминая себе, что я не стажёр на собеседовании, а курьер с тройной ставкой.

Мы заходим в просторную гостиную. Огромные окна в пол — сейчас, правда, за ними лишь сплошное белое месиво. В углу — камин, выключенный, как и всё праздничное настроение в этом доме. Большой диван, пара кресел, стол. Всё — дорогое, правильное, как из каталога.

Живого тут только один человек. И то с натяжкой.

— Ставьте туда, — он кивает на стол посреди комнаты.

Я аккуратно водружаю коробку. Пальцы наконец-то отпускает, но они всё равно ноют. На куртке тает снег, капли падают на пол. Мужчина — ладно, Роман, я уже считаю это в уме — смотрит на это с таким видом, будто я плюнула на мрамор.

— У вас есть… что-нибудь, чем можно вытереться? — уточняю я. — Пол, себя, совесть…

Он игнорирует последнюю часть.

— Разувайтесь, — говорит. — Иначе вы утонете в собственных следах.

Тон не допускает обсуждения.
Я вздыхаю, опираюсь на ближайший стул, пытаюсь стянуть мокрые ботинки, не уронив при этом достоинство и остатки самооценки.

Получается так себе.

На второй ноге я теряю равновесие и едва не лечу боком в стол. Чья-то рука — знакомая уже по жесткости — снова хватает меня за локоть, стабилизируя.

— Вы сегодня планируете упасть ещё где-нибудь? — уточняет он.

— Я предпочитаю падать не чаще трёх раз за вечер, — бурчу. — Но если ходить по льду в лоферах, то да, шансы растут.

Он бросает взгляд на мои ботинки — тёмные, практичные, страхового отдела, а не Инстаграма, — и в уголке губ что-то еле заметно дёргается. Не улыбка. Так, её далёкий предок.

— Куртку снимите, — сухо добавляет он. — Иначе простудитесь и умрёте. И мне опять придётся разбираться.

Он говорит это так, будто смерть курьера — всего лишь ещё одна строчка в его проблемах. Но куртку я всё равно снимаю. Внутри слишком тепло, чтобы геройствовать.

Когда я остаюсь в свитере и джинсах, чувствую на себе его взгляд — быстрый, оценивающий. Не как у мужика в баре. Как у человека, который привык считать риски.

Слава богу, на свитере нет пятен от кофе и логотип доставки не на груди в виде огромного пингвина.
Маленькие радости.

— Итак, — я хлопаю по коробке ладонью. — Вот ваш подарок. Нам нужно только: имя, подпись, дата, и я исчезаю.

— Вы плохо слушаете, — отвечает он. Подходит ближе, проводит пальцами по золотой ленте, будто проверяет, не подделка ли. — Я ничего не заказывал.

— Может, вы себе не заказывали, — возражаю. — Но кто-то заказал вам. Такое тоже бывает. Не всем одиноко в горах.

Он смотрит на меня так, будто я персонально его оскорбила.

— И вы подумали, что в такую погоду разумно везти неизвестную коробку, не уточнив у получателя? — спрашивает он.

— Я подумала, что разумно заработать тройную премию, — честно отвечаю. — И что у меня нет вашего номера.

Он молчит. Поднимает крышку коробки. Движение лёгкое, как будто это не подарок, а очередной отчёт.

Я, конечно, не должна смотреть. Клиентская тайна, всё такое.
Но я — только человек. И человек с повышенным уровнем любопытства.

Содержимое коробки заставляет меня забыть, как дышать.

Там — идеально сложенный чёрный костюм. На вид такой, в котором люди объявляют о покупке компаний, женятся на гранитных невестах и разводятся с улыбкой на обложке журнала.

На лацкане — брошь в виде маленького серебряного ключа.
Рядом — конверт. Толстый, с тиснением. На нём — та самая минималистичная эмблема компании, что стоит в углу упаковки.

Той самой компании.

У меня внутри всё становится холодным, как снег за окном.

Я знаю этот логотип. Я видела его в новостях, на документах, на тех самых листах, которые папа рвал руками, когда понимал, что всё.

Гордеев Кэпитал.
Или как там оно точно называлось. Я старалась забыть.

— Прекрасно, — говорит мужчина, и в голосе у него появляется что-то новое. Не совсем злость. Скорее усталое презрение. — Они решили, что костюм и открытка исправят всё.

Он вытаскивает конверт, проводит по нему пальцем. Я замечаю, как белеют костяшки.
Потом резко разрывает край.

Листы бумаги, картонка.
Я продолжаю делать вид, что рассматриваю потолок.

— «Уважаемый Роман Сергеевич, — читает он вслух ровным голосом. — Совет директоров поздравляет вас с Новым годом и надеется, что в следующем вы примете взвешенное решение и вернётесь к управлению компанией. Мы ценим ваш вклад и…»

Он замолкает и фыркает, безрадостно.

— Конечно. Они ценят. Теперь ещё и курьершу прислали, чтобы эффект был… человечнее.

Он поднимает на меня взгляд.

В глазах — ледяное раздражение и что-то более тяжёлое, густое.

— Вас тоже наняли? — спрашивает он.

— В каком смысле «тоже»? — моргаю.

— С трогательной историей, — уточняет он. — Одинокая девушка в метель, чудеса, подарки. Очень креативный ход. По видеосвязи я, наверное, выглядел слишком недружелюбно, решили прислать живую декорацию.

У меня во рту пересыхает.

— Я курьер, — отчеканиваю. — Просто курьер. Моя «трогательная история» заключается в том, что если я не получу вашу подпись, то мой начальник снимет с меня кожу, моя мама не увидит Новый год, а брат останется без планшета. Всё.

Он смотрит пристально. Секунду, две, три.
Как будто проверяет на вшивость.

Глава 3. Дом, где не любят Новый год

Открываю один глаз — пусто. Второй — тоже.
Никаких маньяков, никаких ёлок, никаких мандаринов. Только незнакомый потолок цвета дорогого молока и ощущение, что меня ночью катали в стиральной машинке.

Я лежу на широкой кровати в гостевой, которую вчера выпросила у миллиардера-ледника, чтобы не умереть на его крыльце. Под головой — идеальная подушка. На теле — не моя куртка, не мой свитер, а…

Я приподнимаюсь на локте.

На мне — огромная мужская рубашка. Белая, хлопковая, мягкая и пахнущая тем же, чем пах дом: деревом, чистотой и чем-то сдержанно-мужским. Мои джинсы и свитер аккуратно сложены на кресле.

Так. Стоп.

Я точно помню, как вчера, дрожа и не попадая пальцами в молнию, пыталась снять промокшие вещи. Помню голос Романа:

«В шкафу — чистое бельё. Переоденьтесь. Ванная — направо».

Я помню, как стеснялась зайти в ванную с чемоданом стирки, как долго стояла под горячим душем, пытаясь отогреться до костей, и как потом на полке нашла стопку сложенных белых рубашек.

Я выбрала одну. Самую простую. И всё равно в ней чувствую себя как в непрошеном признании.

Рубашка до середины бедра, чуть длиннее сзади. Рукава закатаны до локтей, потому что иначе я утону. Ворот незастёгнут на одну пуговицу, слишком тесно. Голые ноги мерзнут по утру, но даже в тёплых носках выглядело бы странно.

Отлично, Ника. Ты — курьер, который в первый же вечер переоделся в рубашку хозяина. Карьера мечты.

Я сажусь на край кровати, ищу глазами телефон. Он на тумбочке, подключён к зарядке. Рядом — записка.

Строгий, чёткий почерк.

«На кухне есть кофе и еда. Домашний телефон на стене, связи с внешним миром всё ещё нет. Дорогу не открыли. Не выходите на улицу. Р.Г.»

Я смотрю на инициалы и фыркаю. До смешного официально.

Снизу доносится едва слышный звук — как будто посуда, вода, шаги. Значит, хозяин дома уже встал. В отличие от меня, он, наверное, проснулся красивым, собранным и без мешков под глазами.

Бросаю быстрый взгляд на себя в зеркало — и морщусь. Волосы встали в шипы, как будто я ночью подзаряжала дом от собственной головы. Глаза чуть припухли, щеки розовые от тепла.

Ладно. Возможно, я смогу компенсировать всё это характером.

Натягиваю свои носки, засовываю ноги в чьи-то (явно не мои) мягкие домашние тапочки — видимо, он оставил — и тихо открываю дверь.

Дом с утра кажется ещё более тихим, чем ночью.

Коридор широкий, светлый, пол тёплый. На стенах — ничего. Ни фотографий, ни картин, только ровные панели. Как будто здесь никто не живёт, а только иногда появляется.

Я иду на запах. Тёплый хлеб, кофе, что-то обжаренное.
Кухня находится в конце коридора, сразу за столовой.

Я заглядываю внутрь — и на секунду забываю, что собиралась быть скромной и невидимой.

Кухня большая, почти как моя квартира. Белые шкафы, тёмная столешница, огромный остров посередине. У окна — маленький столик и два стула. На плите что-то булькает в кастрюле. Кофемашина размером с космический корабль мирно гудит, наполняя чашку густой, как нефть, жидкостью.

У этого всего спиной ко мне стоит Роман.

Тёмные домашние штаны, серый свитер вместо чёрного, волосы чуть растрёпаны. Он в этот момент как раз тянется за чем-то на верхней полке, и свитер поднимается, открывая полоску голой кожи над поясом.

Я автоматически отворачиваюсь, пока мозг в панике не начал комментировать то, что увидел.

Тело, веди себя прилично. Мы тут по делу.

— Доброе утро, — говорю я, стараясь звучать бодро и без признаков ночных инсинуаций с рубашкой.

Он оборачивается.

Взгляд автоматически скользит по моему лицу, затем — чуть ниже. Останавливается на рубашке. На секунду в серых глазах появляется что-то вроде… сбоя.

Я вижу, как он замечает: чужая рубашка на чужой девушке, подол выше, чем принято, голые ноги, чужие тапочки. И как у него на долю секунды сбивается дыхание.

Если бы я не смотрела так внимательно, не заметила бы. Но я смотрю.

Потом всё возвращается на место. Лицо — ледяное, голос — сухой.

— Нашли, — только и говорит он. — Вещи в шкафу были для гостей.

— Для очень высоких гостей, — замечаю я, опуская взгляд на себя. — Я в этой штуке, как в палатке.

— Альтернатива была простудиться, — пожимает плечами он. — Кофе будете?

— Это вопрос? — фыркаю. — После ночи в горном аду? Конечно.

Он наливает кофе в большую кружку, протягивает мне. Я подхожу ближе, и наши пальцы на секунду встречаются на ручке.

Опять.

Опять этот легкий электрический удар, будто статика.
Опять моё сердце решает сыграть бубном.

Я делаю вид, что ничего не чувствую.

— Спасибо, — беру кружку, делаю глоток. Напиток обжигает язык и одновременно возвращает меня в жизнь. — О боже. Это не растворимый?

— Удивительно, но нет, — сухо отвечает он. — Мир богаче, чем вам кажется.

— Уже богаче, — соглашаюсь. — Вчера я думала, что самое лучшее в мире — это батарея и сухие носки. Сегодня — этот кофе.

Он чуть склоняет голову, будто не ожидал комплимента кофе, а не ему самому.

На столе я замечаю тарелку с омлетом и поджаренным хлебом.

— Это… тоже для гостей? — интересуюсь.

— Это для меня, — отвечает он. Пауза. — Но можете взять.

— Великодушие зашкаливает, — отмечаю. — Я привыкла завтракать булкой всухомятку по дороге, так что для меня любой омлет — как ресторан.

Я беру один кусочек, делаю маленький аккуратный укус и чувствую, как желудок начинает аплодировать.

Мы едим молча. Точнее, я ем и делаю вид, что молчу, а в голове у меня скачут мысли, как новогодние шарики.

Дом без единого намёка на праздник.
Мужчина, который готовит себе омлет сам, хотя мог бы заказать шеф-повара.
Метель, отрезавшая нас от мира.

И логотип на коробке, который до сих пор зудит где-то в затылке.

— Вы давно тут живёте? — спрашиваю я, чтобы заполнить тишину и заодно выманить хоть какие-то детали.

Глава 4. Новогодняя сделка

После его «в моём доме не будет мишуры» я ухожу из гостиной с максимально невинным лицом.

Не будет, говоришь?
Посмотрим, Роман Сергеевич.

В гостевой тихо. Слишком тихо для мозга, который уже разогнали до красной зоны.

Я закрываю за собой дверь, плюхаюсь на пол и подтаскиваю к себе рюкзак. Расстёгиваю молнию.

Сменные носки. Зарядка. Блокнот. Пара карандашей. И моя маленькая радость — дешевая, тонкая гирлянда, свернутая в круг.

Я вытаскиваю её, держу за провод, и на секунду становится легче.
Как будто кусочек дома.

Телефон вибрирует тут же.

На экране мама:

«Никусь, как ты там? Снег у нас тоже идёт, Серёжа сделал первого снеговика. Ждём тебя к ёлке ❤️»

В груди что-то перехватывает.

«Я ок. Снег по шею, но я крепкая. Люблю вас. Не ложитесь без меня» — печатаю.

Почти сразу сверху выскакивает другое уведомление — и вот от него уже холодеет совсем по-другому.

Николай Петрович.

«Ника, мне писали из офиса заказчика. Говорят, клиент в бешенстве, что его тревожили.
Если он подаст жалобу — нам прилетит.
Нужно, чтобы он подтвердил, что ВСЁ ОК и он ДОВОЛЕН.
Идеально — фото/видео.
От этого зависит твоя премия. И… не только премия».

Я несколько секунд просто смотрю на экран.

«И не только премия» — это по-нашему, по-человечески: «подумаем, нужна ли нам такая проблемная курьерша».

Я закусываю губу до боли.

Отлично. Застряла в горах с человеком, который обрушил жизнь моей семье, и теперь от него ещё и зависит, будет ли у нас Новый год.

Внутри тихо щёлкает. Падает какой-то последний стопор.

Я засовываю гирлянду обратно в рюкзак.
Сейчас не до мятежей против дизайна.

Хватаю телефон и выхожу из комнаты.

Романа я нахожу в кабинете.

Большой стол, два монитора, полки, папки, графики. Светлый день за окном, который почти не пробивается сквозь снежную кашу. И он — в кресле, полубоком к экрану, в тёмном свитере. Сосредоточенный. Собранный.

Человек, который привык решать судьбы цифрами.

Я стучу по дверному косяку костяшками пальцев:

— Можно?

— Вы уже зашли, — не отрывая взгляда от монитора, отвечает он.

— Это был жест вежливости, — поясняю. — Вдруг вы заняты изгнанием очередного курьера.

Он всё-таки переводи́т взгляд.
Серый, колючий.

— У вас что-то случилось, Соколова? — сухо спрашивает. — Или вы просто решили, что я мало слышал ваш голос.

— Случилось, — я подхожу ближе и кладу телефон на край стола. — Как ни странно, опять из-за вас.

Одна бровь чуть приподнимается.

— Слушаю, — коротко говорит он.

Я открываю переписку и разворачиваю экран к нему.

— Ваши люди связались с моими, — резюмирую. — Мои, естественно, решили, что проще слить курьершу, чем признать, что у богатого клиента отдельное мнение. Теперь от вашего «доволен/недоволен» зависит моя премия. И, возможно, работа.

Он бросает взгляд на текст. Потом — на меня.

— Я не просил никого угрожать вашей работе, — ровно произносит.

— А мне так легче? — фыркаю. — «Успокойтесь, Ника, это всего лишь стихийное бедствие, просто кто-то сверху нажал не ту кнопку»?

Он сцепляет пальцы в замок.

— И что вы хотите от меня? — спрашивает. — Чтобы я позвонил вашему начальнику и снизошёл до объяснений?

— Я хочу, чтобы вы услышали до конца, — отвечаю. — Минуту. Потом можете выставить меня за дверь. Если, конечно, сможете.

Он на секунду закрывает глаза. Открывает.

— У вас сорок пять секунд, — сообщает. — Я щедрый.

— Мне достаточно тридцати, — огрызаюсь. — Вам нужно, чтобы ваши бывшие коллеги от вас отстали. Они уже слишком глубоко засунули нос в ваши горы. Мне нужно, чтобы они отстали от меня. Мы можем помочь друг другу.

Его взгляд чуть меняется — становится внимательнее.

— Продолжайте, — коротко кивает он.

— С вашей стороны всё просто, — говорю. — Пока мы тут заперты, вы делаете вид, что не сидите один посреди метели, а проводите время… не знаю, как это называется в вашем мире — с девушкой, с близким человеком.

Я выдерживаю паузу.

— То есть со мной.

Он молчит.

Если бы тишину можно было трогать руками, она бы сейчас резала ладони.

— Ваш совет директоров волнуют не только цифры, — продолжаю. — Им важно, чтобы картинка с вашим лицом выглядела безопасно для инвесторов. Не «отшельник в горах», а «успешный мужчина, который сам контролирует свою жизнь, окружение и даже праздники». Вы получаете эту картинку.

Я делаю вдох.

— Я, в кадре, играю вашу… девушку. Выставляем пару фото/созвонов так, как вам нужно. Они в восторге, вы — свободны. Взамен вы решаете мой вопрос. Сегодня. Здесь. По спикерфону.

Он смотрит на меня так, будто проверяет на прочность.

— Вы предлагаете мне использовать вас как живой реквизит, — спокойно подытоживает он.

— Я предлагаю сделку, — отвечаю. — В которой оба получают, что хотят.

— А что вы хотите, Соколова? — его голос чуть меняется. — Только премию? Или ещё и моральную компенсацию за всё, что вы решили на меня повесить?

Горло перехватывает.
Он не знает деталей. Но достаточно умён, чтобы чувствовать под текстом что-то ещё.

— Я хочу, чтобы у моей семьи был Новый год, — произношу тихо. — Остальное — потом.

Мы какое-то время просто смотрим друг на друга.

В голове звучит папино: «Остальное я заработаю».
Теперь это «остальное» сидит напротив в тёмном свитере.

Наконец он откидывается на спинку кресла.

— Вы многое себе позволяете, — произносит спокойно. — Прибыть в непогоду, разрушить мой покой, устроить переворот в моём доме и теперь ещё предлагать переупаковать мой образ для совета директоров.

— А вы многое себе позволили до меня, — не остаюсь в долгу. — Так что давайте считать, что я — скромный ответ вселенной.