Время истекло

XXI. 08. Эффектор

Съезд на кольцо стоял вмёртвую, никакой крякалкой не разгонишь, одна головная боль и ответные матюги, прорывающиеся сквозь бронестекло. И главное какого чёрта он сюда потащился, запереться бы сейчас в прохладе и тиши кабинета, вопросы решать. По телефону, чтоб тебя, а тут бросай всё и тащись невесть куда на служебном «гелендвагене», время трать. А время у него ой как дорогое!

— Марат Зинюрович, так может, через область крутануться?

Поморщившись, Марат молча махнул водителю, делай, как знаешь.

И главное сколько можно напоминать, он терпеть не мог своё отчество. Папа был из советской номенклатуры, союзный замминистра, не фигня какая. В семье его все ненавидели. За горький алкоголизм, за постоянные побои. Это пьяный он добрел, по трезвой же лавочке разговаривал и с матерью, и с троими братьями одинаково жёстко, через зубы. В зубы же, коли приспичило, норовил и сунуть.

Связями отца Марат не пользовался из принципа, да они в начале девяностых и копейки не стоили. В те времена были нужны не связи, но хватка и изворотливость. Вот так хватаешь за горло и выворачиваешь до хруста.

Марат невольно повторил указанное движение скрюченными пальцами. До чего нервишки доводят.

За стеклом меж тем уже мелькали редкие подмосковные берёзки. Это через бетонку, что ли, понесло? Оно может и правильно, с ветерком и лишняя сотка кэмэ не крюк. Случись поездка запланированной, он бы, конечно, поостерёгся без охраны вот так мотаться, бывали разные случаи в истории, но внезапность звонка тут играла ему на руку. Хрен кто его тут сможет подловить, среди бела-то дня.

Эмоциональные качели продолжали мотать его туда-обратно. Только успокоишься, так снова гнев подступает. И главное каков пацан! «Лови координаты, времени тебе два часа». И короткие гудки в трубе.

Марат бросил короткий взгляд на часы. Запас ещё есть.

Никому другому он бы не позволил с собой так разговаривать. Но это был особый случай. Хошь не хошь, а буркнешь секретарше, что на совещание, а сам бочком-бочком — и на служебную стоянку, где уже ждёт провонявший дешёвым куревом водитель Коля. Этот справен тем, что помалкивает. Мало ли куда шефу надо, по делам или по девкам, ему без разницы, за то Марат не забывал ему из собственных приплачивать, чтобы был позабывчивее да повнимательнее.

Впрочем, не будем себя обманывать, если что, сдаст его Коля на раз-два. Но что он сможет такого рассказать? Мотается, мол, дважды в год, вряд ли чаще, не пойми куда, постоит там в отдалении, и сразу назад. Никак нет, товарищ полковник, сам-один стоит, руки по швам, как в армии, смир-рно, вольно, разойтись.

Больше это было похоже со стороны, наверное, на какой-то странный ритуал. Так в совке по весне в пионеры принимали, построят у вечного огня и ну принимать рядком. Один другому повязал, салют отдал, следующий. Только не было тут ни вечного огня, ни салютов, ни других пионеров. Точнее, один чёртов пионер всё-таки был. Только вряд ли хватило бы талантов у Коли его разглядеть. Его и Марат-то не с первого раза разъяснил из специальных папочек.

На вид, кстати, ничего особенного. Студент-нищеброд.

«Геледваген» меж тем уже благополучно миновал переезд, разворачиваясь с бетонки снова на север, в направлении первых торчащих по-над лесом новостроек. Так, глядишь, и вовремя доберёмся. Марат крепко запомнил, насколько пацан не любит опоздания. Только не кипятись, он тебе нужен, пожалуй, что и поболе, чем ты ему. Таких как ты деловых — поди, сотни три на всю страну, выбирай любого.

Не бесплатное, конечно, удовольствие, на правильного человека выйти. Это ж поди-найди среди столичной номенклатуры достаточно держащего нос по ветру, чтобы суметь воспользоваться наводками пацана в полной мере, да ещё и не засветившись. Кто другой, сам подумай, и тему спалит кривыми-то ручонками, и неприятных людей из той же конторы к вопросу привлечёт, а это разве кому надо? Никому не надо.

С другой стороны поглядеть, Марат часто размышлял с похмелуги да по мрачности настроения, зачем пацану вообще кто-то сдался? Неужто сам он был не способен провернуть весь этот схематоз так, чтобы не засветиться. Однажды Марату хватило смелости задать этот вопрос напрямую, но ответ показался ему слишком прост, чтобы быть правдой.

— Скажем так, я заинтересован в накоплении по эту сторону границы достаточно высокой ликвидности, которую бы со мною никак нельзя было проассоциировать. При этом мне важно надуть такой пузырь, который без меня и раньше времени никто не сдует.

Марату в подобное не очень верилось. При желании, пацану были доступны все деньги этого мира, но вот так, банально, все деньги мира его не устраивали. Выглядело так, будто бы тот кропотливо собирал заначку в стороне от основной заначки. И Марату, стало быть, за толику малую доставалась роль держателя чужого общака.

Ну как, «за толику малую», по сути, реализуя наводки пацана, он всё забирал себе. Ни единого цента от всего этого мутного схематоза не доставалось никаким левым оффшорам на Каймановых островах, Джерси, Кипре или Панаме, и именно этот факт заставлял Марата беспокоиться прежде всего. Ну не верил он в подобную благотворительность. За всё хорошее рано или поздно придётся платить.

И если бы это был обычный шахер-махер с господрядами или банальная инсайд-торговля, нет, пацан мыслил небанально, раз за разом предлагая действовать поперёк всякой привычной логики, каждый раз выворачивая ситуацию так, что в итоге Марат, точнее, подконтрольные ему банчки и помойки, собирали всё новые и новые сначала миллионы, а потом и миллиарды.

XXI. 15. Хранитель

Бульвар Сен-Жермен в начале мая особенно хорош.

Вязы уже распустились, укрывая в своей прозрачной тени желающих перекусить на приставном столике кафетерия, а первые весенние дожди прибили назойливую весеннюю пыль. Шумные китайские туристы, конечно, никуда не девались, но по утрам для основной их массы ещё слишком прохладно, да и какой смысл в понедельник, после вчерашних коллективных забегов на Шам де Марс, что буквально в километре отсюда, подниматься раньше одиннадцати? Разве что в заботе о свежести круассанов, но вряд ли эта публика будет настолько беспокоиться о выпечке.

Другое дело — если ты докторант Сьянс По, в таком случае для тебя и столь ранняя побудка вполне резонна, и причины сменять в этот раз обычный для города скутёр на неспешную пешую прогулку за три квартала от кампуса до родной лабы вполне имеются.

Так-то тихо тут бывает разве что зимой в нечастые снегопады, когда месить кедами жижу расквашенной хляби желающих нет, сейчас же — совсем другое дело, плюс временное отсутствие гари от сожжённых машин, что по нынешним временам — отдельное удовольствие.

Жильбер обернулся, подозрительно поведя носом.

Нет, показалось.

Как и многие на кампусе, он стоял горой за социальную справедливость, и с удовольствием поддерживал борьбу за права новых французов, гендерное равенство и прочее антитранснациональное оккупэ, но последнее время стало модно громить сперва окраины, а теперь и центр против повышения акцизов на бензин, а подобное приличный гражданин одобрить никак не может. Карбоновый след со вкусом уже буквально жжёных покрышек, витающий в воздухе, настолько плохо укладывался в представления Жильбера о прекрасном, что поневоле начнёшь ворчать — опять эти.

Но выходные в кои-то веки прошли без эксцессов, так что тем более — самое время прогуляться.

Стараясь не измазаться заварным кремом, Жильбер запивал круассан мелкими глотками через крышечку, обжигаясь о свой обычный нуазетт. Сколько раз просил он баристу разбавлять кофе до нормальной температуры, всё бесполезно. Лёгкое пощипывание на ошпаренном языке с годами становилось для Жильбера такой же частью ежеутреннего ритуала, как машинальная заправка майки в трусы. Пробовал менять кафе — не помогло. Парижские баристы были неумолимы, как и их треклятые кофе-машины.

Вот так в борьбе с температурой кофе, понаставленными как попало скутёрами, случайными ароматами от неубранных мусорок и да, всё равно нет-нет да и мелькающего в сыром воздухе запахе палёного и проходило обычное его утро. Ничто не должно отвлекать Жильбера от расслабленной рутины, встать, одеться, задумчиво почесать перед выходом отрастающую с каждым днём недели рыжую щетину и ни о чём не думать до самой двери в лабу.

Размеренность со временем становилась для Жильбера единственным спасением. Пока ты жуёшь или пока ты идёшь, или пока ты принюхиваешься, ты не думаешь о чёрном силуэте в светлом проёме. И не начинаешь падать в этот силуэт, как в бездонный колодец.

Уф, пришли.

Натёртая сотнями и тысячами ладоней латунная ручка с гулким ударом прикрыла тяжёлую винтажную дверь за спиной Жильбера, разом отрезая его от глухих голосов коридора. Впереди мерцал лишь зелёный огонёк гермозоны, отделяющей чистоту лабы от остального мира. Ежедневный ритуал привычно продолжался напяливанием на босу ногу комбинезона. Загладив все швы на груди и рукавах, необходимо было затянуть на затылке резинки респиратора поверх шапочки-паутинки. Балетки, которые внутри носили вместо обуви, он надевает последними. Вот и готово.

С легким шипением створка гермолюка прикрылась за ним, загудела вытяжка, унося с потоком воздухе остатки уличной пыли. Покуда с ушах привычно пощёлкивало от неизбежного перепада давления, Жильбер в который уже раз задался вопросом — зачем их, айтишников, заставляют проходить через весь этот ритуал, с тем же успехом они могли работать напротив серверной, в обычном помещении с окнами наружу, через которые вволю могла лететь уличная пыль, а также долетать аромат свежей выпечки из ближайшего кафе на углу.

Нет, вы не подумайте, Жильбер был только рад этим привычным белым стенам, где взгляд неминуемо упирался, при малейшей попытке отвлечься от работы, в пустое стерильное ничто. Это помогало поддерживать должное сосредоточение. Но вот остальные, они-то чего страдают?

Жильбер машинально кивнул сидящему напротив привычно мрачному Рияду. Нет, пожалуй, Рияд пускай страдает.

Вы не подумайте, в этом его пожелании не было ни малейшего следа расизма, тем более, что Рияд, при всё своём марокканском происхождении, смотрелся своими белёсыми бровями и бледной кожей, пожалуй, самым отъявленным белым супремасистом их лабы. Если в этом предубеждении со стороны Жильбера и было что-то от внешности коллеги, то причиной тому было то каменное лицо, с которым он проводил большую часть дня. А ещё Рияд никогда не здоровался в дверях, чем раздражал ещё больше.

Впрочем, в их инженерной группе он был самым опытным ку-программером, а потому пусть хоть дулю всем показывает, главное чтобы проект двигал. Ради проекта их сюда и запихнули, тарабанить по сенсорной клавиатуре стерильными силиконовыми перчатками. Разработка их хоть и носила сугубо практический смысл — не чета теоретикам из соседних лаб — но оставалась во многом сродни шаманству.

Эмтиджистил — монотредная гетеросталь, открытая десять лет назад научным руководителем их лабы профессором Тугановым — до сих пор таила в себе слишком много не подчиняющегося формальной логике. Гетеросплав железа и углерода, вовсе не проводящий электричество, но при этом почти непроницаемый для тепла и способный к вытеснению магнитных полей подобно холодной плазме и потому меняющий свою структуру при первичном синтезе в зависимости от ориентации и конформации внешних полей, эмтиджистил была способна становиться невероятно прочной и гибкой при ничтожной плотности, опережая на порядки показатели моноуглеродных или цельнометаллических волокон.

XXI. 24. Марафонец

Капсула мне досталась у окна, но что толку — юго-восточная ветка большую часть времени шла по тоннелям, ловить же редкие проблески ночных огней за бортом мне и вовсе было недосуг, так что как только состав повернул за Верденом, я тут же выкрутил прозрачность стенок капсулы до минимума, тронул выжидающе горящий готовностью сенсор помпы и тут же забылся мёртвым медикаментозным сном до самого прибытия.

Разбудивший меня информатор холодно сообщил, что уже пять утра, до прибытия остаётся 12 минут. Сон под седативными — то ещё удовольствие, каждый раз пробуждаешься бодрячком, как после чашки крепкого кофе, но голова всё равно чумная, будто спал ты в донельзя удушливом помещении, да ещё и в мокром гидрокостюме.

Отключив приватность капсулы и оглядевшись по сторонам, я не приметил ничего подозрительного. Пассажиры первого класса с невольным видом возились со своими портпледами, кто-то уже по привычке нацепил лицевую маску респиратора, явно торопясь на выход. Последуем их примеру, это для систем распознавания лиц пластический грим годится при любом освещении, живому человеку при косом взгляде вполне может показаться, что едва заметная кукольная бледность или слегка пластмассовый отблеск на лице соседа по капсуле выглядит нездорово — в наше время и куда меньшее потребует немедленного вызова стюардов. Как говорится, лучше не лезть на рожон.

А так, ну да, законопослушный гражданин соблюдает предписания, не рискуя лишний раз выдыхать свои недостаточно стерильные испарения в общественную систему воздушной рециркуляции, надёжную, но стопроцентной гарантии всё-таки не дающую. Вот, смотрите, и перчатки я в салоне не снимал! Нарочитым разминающим движением мои пальцы сцепились и расцепились, окончательно отвлекая посторонних от моих нарочито сонных глаз за стеклом забрала.

Состав вынырнул из последнего тоннеля у самого Иннсбрука, на пару секунд показалась петляющая по камням речушка, чтобы тут же скрыться за сотами дебаркадера. Прибыли. Сжав в кулаке заветный газовый баллончик, я незаметным движением забросил его под сиденье и только после этого покинул капсулу. Заметать следы нужно тщательно.

Аккуратно продвигаясь вперёд с соблюдением социальной дистанции, я в который раз порадовался, что не пришлось брать с собой кофр. Тут пожалуй ещё час времени потеряешь, прежде чем все формальности соблюдёшь, досмотры-осмотры, биопаспорта, а что у вас тут такое подозрительное в ампулах? А так всего и делов — дождаться своей очереди, поднести плечо к сканеру, дождаться, пока помпа обменяется данными иммунного паспорта, и проходи через ворота биосенсоров да гуляй себе в пределах отведённого периметра.

Прислушавшись к себе, я не без удивления сообразил, что до сих пор ничего не ощущаю. Знать, накачали меня по самое не балуй. Тем не менее, будем поторапливаться, это счастье ненадолго.

Благополучно покинув здание вокзала, я тут же нырнул в ближайшую арку, уверенно пробираясь заранее вызубренным маршрутом к мосту на тот берег. Там до сих пор сохранялась анархия частной застройки, куда не дотянулся с борьбе за здоровье граждан трудолюбивый муниципалитет со своими сканерами. На мосту через Инн, конечно, меня ещё раз проверили наверх пропускные воротца, мигнув зелёным скорее с удивлением, нежели с охотой. Надо же, не местный, а карантинные ограничения на него не действуют. Видать, часто сюда мотается, давно всё оформил, как надо.

Так, а вот и та самая кирха. Помню, десять лет назад мы с братом здесь зимовали. Лыжи, тирольские рефуджио, термы, кабаки. Эх, были времена.

Ключ оказался на месте — первая дверь от винтовой лестницы на втором этаже налево, рядом с ней мини-сейф с простецким кодовым замком.

Внутри было тепло и уютно, самое время лечь да ещё поспать с дороги, и будь на моём месте тот, за кого я себя выдавал, он так бы и поступил. Увы, мой путь здесь только начинался.

Первым делом я сорвал с плеча помпу. Та удивлённо пискнула и погасла. Глядя, как её корпус корчится в углях камина, я достал из бокса аппликатор с антидотом, наклеивая его себе за ухом. Как отработает, сам отпадёт. Лицо тут же начало неприятно колоть. Вот и отлично. Отныне я вновь буду сам собой, а не малознакомым мне носителем набора рекомендуемых иммунных ответов.

Хотя, если так поглядеть, именно это меня сюда и привело.

А вот и моя физиономия в зеркале. И правда, уже почти похоже. Особенно этот некстати проступающий на щеках горячечный румянец. Теперь мне в город путь заказан. Собственно, в любой город севернее Туниса. Не очень-то и хотелось, я вам не грёбаный биотеррорист из-за Урала.

Сумка с вещами была припасена заранее, спасибо слаженной работе экстренной команды сопровождения, осталось переодеться и можно двигать.

Термобельё под обычные джинсы, водолазка, шапочка, лёгкая куртка в салон, разумеется, перчатки и маска респиратора — чтобы лишний раз дорожные камеры не нервировать. Остальное наденем по приезде. На улицу из квартиры выходил уже совершенно другой человек, даже походка изменилась, никакая камера не распознает.

Машина меня ждала тут же за углом. Заряда в оба конца, единственное разложенное кресло загодя укрыто одноразовым чехлом. Заботливый местный каршеринг. Только зря всё это, машина эта назад в парк уже не вернётся — автоводитель досадно крякнул, когда я накрыл его управляющую панель внешним контроллером. Автономность автоводителей особенно необходима в горах с их сложным рельефом и неустойчивой связью, тем проще их взламывать. Часа через два, пожалуй, уже и искать начнут, но мне того довольно.

XXI. 33. Экспат

От «Шлюза-2» стояла очередь пустых рудовозов, потому заходили по дальней, не то седьмой, не то восьмой нисходящей. Новак уже и позабыл, как тут красиво. Северный гребень кратера Кабеус величественно поднимался из-за горизонта, пока внизу скользили огни открытых карьеров Шеклотона, а впереди уже поблескивали в солнечных лучах расходящиеся веером лучи гипертруб, соединяющих Шеклтон с Хауортом.

На внешних трассах ничего похожего не встретишь. Там и Сол далёкий, слабый, и вообще активности никакой — посмотреть на вспыхнувший огонёк на дальнем радаре сбегается вся дежурная бригада, и ну в эфире трындеть. Как дела, путёвый? Куды путь держишь?

Вообще, это голодное панибратство после возвращения приходилось из себя выдавливать по капле. Чтобы не тянуло каждого встречного внешника на пересадочной по плечу хлопать да жвачку просить на опохмел после вчерашнего.

С внутренниками сложнее, внутренники все угрюмые и если не сказать что злые. Новак разговорился с одним, пока борт ждали, так тот едва ли не сквозь зубы отвечал. Ничо, мол, нормально поживаем, пролежнев, как вы, не имаем. Не принято тут нормально общаться, да и то сказать, на внешних трассах народ почему такой болтливый? Потому что иначе от скуки рехнуться можно. Даже на непрерывном цикле разгона-торможения три месяца от Матушки до Красной, и потом ещё бывает и два раза по стольку. Это если до Папы не лететь.

Новак тут же почувствовал, как у него на загривке последние волосы встали дыбом.

Вот к Папе совсем не хотелось. Там покуда считай только автоматы шустрили, но долго ли и людей послать. Ледяные миры, радиация страшная, жизнь в крошечной консервной банке с во-от такими толстыми стенками это вам не мёд и не сахар. Но красиво будет, да, не то что по камням с геологоразведкой да кларковыми числами носиться.

Челнок прилично тряхануло, как на качелях, вверх, и сразу снова вниз.

Новак только посмеялся себе в бороду, краем глаза наблюдая за зелёным лицом пакса из соседней капсулы. Тут тебе не здесь, дальние они на то и дальние, что со значительными участками свободного маневрирования. Только смотри, не сблевани, битый час наблюдать за обблёванным внутренником до самой посадки Новаку ничуть не хотелось.

И главное странные люди, ну если не твоё это, так оставайся на Матушке, не мешайся у профи под ногами. С тех пор, как запустили «Шлюз-2», то есть года три как, стало на гало-орбите много залётного народу, каких в былые времена на низкую околоземную-то никогда бы не пустили.

Впрочем, тут Новак должен был согласиться, если бы «Лунар текникс» с момента своего основания придерживался старой программы «Артемида», туды её, до сих пор бы все ютились в трёх куполах, завистливо поглядывая на кратер Фон Карман, как ханьцы достраивают одиннадцатую оболочку стационара «Чанъэ». Чтобы их догнать, нужно было волевое решение и туча рабочих рук. А ежели так, то без зеленолицей шулупони не обойдёшься, пусть хоть всю Муну обблюют.

Между тем челнок уже благополучно развернулся брюхом кверху и начал потихоньку подтормаживать, выходя на баллистическую. Теперь поверхность скользила в загодя затемнённом иллюминаторе исключительно в виде контрастного рельефа мелких кратеров, едва высовывающих свои края из тени северного гребня.

Грустный, но неизбежный факт состоял в том, что большинство обжитых людьми мест Муны до сих пор располагались на поверхности, почти не освещаемой солнечными лучами. Да, холодно, но тут по крайней мере есть вода, а с нею на Муне до сих пор большие проблемы, сколько ни завози. Не то что на Красной, где реголит ниже пары десятков метров почти сплошь пронизан ледяными друзами, не говоря уже про Цереру, которая почитай целиком из воды и состоит, половником черпай, если всякую дрянь из неё предварительно вынуть да растопить. Муна по сравнению совсем сухая — почище пустыни Гоби на Матушке.

Ханьцы, впрочем, проблемы с водой наловчились решать, забурившись глубоко под поверхность, потому и строят свой мега-телескоп не на южном полюсе, а куда ближе к экватору. Ничего, переживём, нам и в Кабеусе неплохо.

Главное дело своё делать, как говорится, споро да быстро.

Челнок будто послушался команды, заваливаясь кормой навстречу ещё неразличимой отсюда, с высоты пяти километров, посадочной площадки.

Сосед ещё больше позеленел лицом, вцепившись скрюченными пальцами в поручни, но покуда держался. Ну и молодцом, в конце концов, чего стесняться, не блюёт тот, кто не летает.

За иллюминатором промелькнули стоящие торчком облупленные сигары отслуживших своё ещё по за тот год белоснежных мунных «Старшипов» — все шесть штук, никак не соберутся их демонтировать — чтобы тут же исчезнуть за краем посадочного тоннеля. Реголитовая пыль от маршевых на торможении последние годы так достала обслуживающий персонал куполов, что посадочные площадки в итоге заглубили в тридцатиметровые колодцы. Отныне после посадки челнокам горделиво в лучах Сола не красоваться, жаль, величественное было зрелище.

Борт напоследок покачнулся на опорах и тут же, под звуки могутной гидравлики, принялся менять положение с вертикального на горизонтальное. Как там сосед? Держится. Новак подмигнул ему ободряюще и принялся отстёгиваться.

Кабин-сьют тут же деловито захлопнул визор, изолируя Новака до выяснения его иммунного статуса. Новак уже и забыл, как тут так строго. Интересно, а запачкай его сосед свой костюмчик так сказать снаружи, что они с ним будут делать? Наверное, так вместе с боксом и повезут, родимого.

XXI. 40. Соратник

Со стороны побережья снова надвигалcя шторм, но не это беспокоило. Здесь, на твёрдой земле, пропахшие гнилью водорослевых матов порывы ветра уже не представляли собой никакой опасности. Ну промочит тебя снова, обычное физическое неудобство не шло ни в какое сравнение с той угрозой, какую представлял шторм посреди колышущегося под тобой моря.

Когда ненадёжная пузырящаяся сероводородом опора может в любой момент разойтись под твоими мокроступами, то поневоле начинаешь прислушиваться к каждому дуновению.

Фигура долговязого мужчины, замершего у обрыва каменной гряды, невольно покачнулась в такт незримому прибою. Влево-вправо, морская качка преследовала морехода даже на суше.

Ну, полно. Фигура отошла от края.

Что-то сенатор задерживается. Или того хуже — решился сменить полётный маршрут.

Опреснительная станция — в паре тиков западнее, над ней бесполётная зона, но на восток — забирай сколько угодно. Вот это беспокоило куда сильнее.

Фигура повела головой из стороны в сторону, как радаром. Неловко выйдет, если весь этот путь сюда был проделан зря.

Пантеллерия осталась в сорока километрах на северо-восток отсюда, финальный переход народов моря во времена карфагенского расцвета, пограбить и назад, однако в наше время за двое суток преодолеть этот участок без поддержки с воздуха, скрываясь от патрульных дронов — уже само по себе подвиг. Сколько народу здесь утонуло в попытке перебраться на тот берег. Моторные лодки завязали меж смыкающимися водорослевыми просветами, рвались об острые края частых здесь скальных выступов борта «зодиаков», да если кто и добирался, не перевернувшись в грозу — любой нарушитель крупнее чайки отслеживался ещё на подходе, а там уж держись.

Со времён начала Войны за воду стрельба на этом берегу не переставала даже несмотря на её формальное окончание, оставаясь своеобразным эхом затянувшегося конфликта, в котором все были против всех и все — сами за себя. Люди продолжали гибнуть даже не от рук других людей, пусть отупевших от бесконечной и бессмысленной мясорубки, но гибли автоматически, руководствуясь хладнокровными безжалостными алгоритмами защитных систем.

В теории, гашетку в итоге прожимал, принимая решение, живой человек, но это в теории.

И никому, никому из несчастных беглецов за все эти годы не пришло бы в голову двигаться не на север, к чёрным стенам далёкого и такого вожделенного для них Мегаполиса, а в обратном направлении, навстречу солёной пыли мёртвой Сахары.

Но перепачканная в подсыхающей бурой водорослевой слизи поверх гидрокостюма человеческая фигура проделала именно этот самоубийственный фокус, пешком, в одиночку. Об этом ясно говорила тянущаяся к ней от самого побережья цепочка следов, которые всё не спешил окончательно замести ветер. Впрочем, так далеко разведботы опреснительной не залетают, а с эшелона следы не заметишь.

Фигура меж тем и не собиралась прятаться, пройдя чуть вперёд, она выбрала небольшой участок, свободный от крупных валунов, привычным жестом воткнув туда пилон маяка и отходя в сторону. Прибудет сенатор вовремя или нет, а порядок действий у него теперь всё равно един.

Водорослевый налёт на нём окончательно подсох, и теперь порывы ветра выбивали из фигуры клубы бурой пыли, она будто начала дымиться, напоминая себе, что пора избавляться от гидрокостюма. Куртка с капюшоном упряталась под камнями, оставляя на ветру трепаться спутанную чёрную шевелюру мужчины. Вынутая из рюкзака бурая походная хламида свободными складками легла на плечи, если добавить к этом сандалии на босу ногу и серого цвета плотную тканевую юбку — не отличишь от местных, будто то двадцать первый век нашей или шестой век до нашей эры. Впрочем, совсем уже неузнаваемая фигура предпочла подобному ретро обычные тёртые джинсы и такую же джинсовую бейсболку с иероглифом NY на лбу.

В подобном виде мужчина уже сошёл бы за своего хоть на азиатских продуктовых рынках, хоть в южноамериканских комунидадес. Моложавого вида, средних лет, смуглое лицо выдавало в нём человека, часто покидающего стены Мегаполиса. Универсальная, непритязательная внешность гражданина мира. Вот только здесь, на руинах поверженного Карфагена, он смотрелся странно. Не потому, что был неправильно одет, а потому, что зачем-то забрался так далеко в пустоши, один, без воды и транспорта.

То ли кто из персонала опреснителя заблудился, зачем-то покинув территорию, то ли местный, поджидающий своих перед очередным нападением на посты внешней охраны.

Впрочем, ни тем, ни другим мужчина выглядеть не стремился. Он не метался между скал, пытаясь выискать заветный ориентир на побережье и попутно морщась от вони разлагающихся водорослей, и не нырял в тени, прячась от случайной воздушной разведки, углядевшей подозрительное движение вдали от периметра. Нет, он просто уселся на самом припёке и стал ждать, даже не оглядываясь на оставленный им посредине площадки маяк.

Время ещё оставалось.

Между тем гроза уже окончательно сконцентрировалась на севере, из-за горизонта начало заметно погромыхивать, наконец, плотный клубящийся фронт заслонил собой обычное серое марево полуденной дымки, первые крупные капли ударили в каменную пыль, и уже после впервые полыхнуло.

Совсем неподалёку, в нескольких сотнях метров в вершину скалы с рокотом вонзилась сначала одна плазменная плеть, затем другая. Оглушительный удар рубанул по ушам почти одновременно, так что даже загодя раскрытый рот не помог. Мужчина дёрнулся от боли в ушах, но на беснующуюся вокруг него стихию внимания даже не обратил. Его взгляд высматривал в небе нечто, видимое лишь ему одному. Некую едва заметную точку, что уже на всех парах летела к нему с небес.

XXI. 52. Мекк

Восхождение ощущалось волшебством. Будто какая-то сила уносила её под самые небеса, растворяя в их неземном сиянии, растворяя настолько, что она переставала ощущать себя собой, разделять собственные мысли с дыханием окружающей её вселенной. Даже самые эти мысли постепенно гасли, исчезая в далёкой дали, оставляя после себя лишь жалкий отголосок былой сущности, тихое эхо населявшей её некогда личности, которую она для простоты именовала собой.

Но нет, только тут, на самом верху к ней приходило запоздалое понимание, насколько иллюзорно и тщетно человеческое автовосприятие. Сколько ни вглядывайся в зеркало бытия, ты увидишь там не себя, но лишь собственное отражение, тусклое, искажённое, далёкое от правды. Затяжной монолог в голове — тоже не ты, а лишь бессмысленное эхо мигрирующих сквозь зону Брока внешних сигналов, лишь по недосмотру воспринимаемых тобой за собственные мысли, настойчиво звучащие у тебя промеж ушей.

Сны о снах и мыслях в глубине этих снов.

Они были ничуть не реальнее той яркой многоцветной вселенной, что окружала её сейчас, напротив, они были донельзя тусклы и тоскливы, и уж тем более они не были тем, что можно было называть «собственным я». Истинную себя она бы не смогла так легко заглушить, отодвинув на самый край бытия и замерев там в безумном восторге.

Что может быть реальнее, вещественнее, зримее и правдивее тех чувств, что порождал процесс восхождения?

В конце концов, любой зрительный, звуковой, тактильный или иной сигнал из так называемой объективно существующей реальности, прежде чем попасть в высшие нервные центры и быть там интерпретированными сотней триллионов нейронных связей, до того вынужденно миновал десяток ретрансляторов в примитивных участках мозга, которые донельзя искажали и без того небогатую человеческую способность видеть, слышать и ощущать окружающее.

Не стало исключением и обоняние. Миндалина кормила височные доли ерундой, большинство генов обонятельных рецепторов у предков человека были сломаны ещё до последнего разделения генеалогического древа приматов, но добила наше обоняние не промышленная революция и не засилие бытовой химии, а страшные межвоенные пандемии две тысячи двадцатых. Ковид, марбург, зика. Если не считать горстки «нюхачей», большая часть населения Земли не почувствовали бы теперь даже вони гангренозного разложения собственных конечностей, покуда их собственная плоть, пропитанная инъекциями автоматически подаваемых через помпу антивирусных и противовоспалительных, не принялась бы распадаться у них на глазах.

Так впервые за две сотни миллионов лет существования млекопитающих целое поколение хомо сапиенс утеряло всякую способность к восприятию запахов. Человек, чьи гипертрофированные лобные доли когда-то выросли из обонятельных центров амфибий, человек, почитавший собственную личность базирующейся именно в этих центрах принятия решений, разом остался без главного стимулирующего сигнала извне. В темноте папоротниковой подстилки мезозойских хвойных лесов наши предки теряли цветное зрение и ориентацию в трёхмерном пространстве, но при этом развили обоняние настолько, что оно почти заменило им и слух, и зрение. Пока высшие авиалы принимали решения гипертрофированными участками зрительного четверохолмия среднего мозга, прото-млекопитающие амниоты из клады синапсид превратили свои обонятельные луковицы переднего мозга в тот совершенный инструмент познания мира, что у человека стал лобными долями неокортекса.

Высшие центры речи, восприятия, моторики и осознанного мышления, ключевой аналитический механизм у миллиардов людей разом остался без своей базовой функции. Пандемии породили всеобщую аносмию, а дивный новый мир людей без обоняния вызывал у специалистов тихую панику.

Выросшее с аносмией поколение не просто обрушило рынок парфюмерии, но могло в итоге запросто выродиться в интеллектуально сниженных гоминид уровня парантропов — годных много и вкусно жрать белково-углеводную массу, но вряд ли способных самостоятельно её производить. К началу Войны за воду на фоне общепланетарного кризиса, чья рукотворность так и не была в итоге никем доказана, стали поступать первые неутешительные данные о тотальном снижении когнитивных способностей детей с аносмией. Человек, лишённый обоняния фактически с рождения, неминуемо тупел.

Но решение нашлось неожиданно легко и быстро. Те нервные связи, что простаивали из-за отсутствия внешних сигналов, можно было стимулировать транскраниально, стоило активировать у человека в мозгу пару лишних генов. Ещё пара лет форсированных исследований в области магнито- и фотогенетики, и первый пациент с врождённой деградацией лобных долей послушно (а как иначе, с таким-то анамнезом) лёг в аппарат.

Так началось первое в этом мире восхождение.

Аиста гнездо на ветру.

А под ним — за пределами бури —

Вишен спокойный цвет.

Здесь и ниже: Басё, перевод: В. Маркова

В темноте и тишине депривационной камеры разом вспыхивали мириады образов, не столько визуальных, сколько именно обонятельных. Она будто разом вспоминала сотни незнакомых ароматов из тысячи разных мест, в которых никогда не бывала, и эти ароматы пробуждали в её мозгу нечто, похожее на сон, только никакой это был не сон, потому что и она не спала, и то, что она видела, никогда не существовало, а значит не могло проявиться ни в каком, даже самом сказочном сне.

Обыкновенно пациент в камере ощущал нечто вроде гигантской горы выше звёзд, по склонам которой приходилось карабкаться, но с каждым шагом, с каждым метром подъёма и гора исчезала под ногами, и шаги превращались во взмахи невидимых крыл, и мир вокруг оборачивался безбрежным морем из мыслеобразов, восторженных чувств и кристально чистых идей, что вспыхивали и исчезали в бесконечном танце трипа. Восхождение было волшебством, доступным каждому. Идеальным стимулятором без вредных последствий. К тому же совершенно легальным.

XXI. 62. Кандидат

Как и всякий крошечный сельскохозяйственный городок, Абантон к шести утра уже вовсю бодрствовал. Шмыгали вдоль палисадников робокурьеры, развозя по дворам свежую выпечку или же гремя молочной стеклотарой, хозяйки зычными голосами выгоняли птицу на пляс, дети с визгом бегали от собаки, та им отвечала радостным лаем, где-то мычала, подзывая агрегат, не доенная корова, царил обычный для летнего утра балаган, под который так приятно подниматься из постели.

Бернард перед уходом успел глянуть прогноз, потому сперва открыл боковые ставни парника, и уже тогда поспешил на станцию. Тут идти-то всего минут десять, но спешить приходилось почитай каждый раз. Да оно и понятно, выходить заранее глупо, но если замешкаешься, значит, хватай моноколесо и ходу, пока без тебя не тронулись.

В кои-то веки, на этот раз времени было ещё навалом, потому Бернард прошёлся на своих-двоих. Так и для здоровья приятно, и с кем из соседей по пути раскланяешься. В Абантоне, ну, или что там от него оставалось по северному берегу, почитай все друг друга знали ещё с прошлого века, а кто и с последней войны, да так и не разъехались, даже наоборот, к концу двадцатых почитай половина его, Бернарда, ровесников вернулась в городок на самоизоляцию, которая с тех пор так и тянулась, всё не заканчиваясь.

Помахав через забор очередным знакомцам да удивившись неожиданно жаркому солнцу, Бернард бегом-бегом поднялся по крутой каменной лестнице, что забиралась к виадуку по прямой, пока дорога вилась в окружную. Последний взгляд, брошенный к домику рядом со сверкающим покрытием теплицы, и всё, тот пропал из виду. Пока-пока, бедовая семейка, к вечеру вернусь.

А вот и портал дебаркадера, простенько возведённого из обтянутой полимерным пузырём рамы. И от солнца прикроет, и от дождя со снегом. А главное позволит на входе ненавязчиво проверить пассажира на предмет нарушения санитарных норм. По груди и и спине Бернарда пробежала едва заметная строчка когерентного пучка, его «ай-би» благополучно обменялся с автоматикой станции, мол, все вектора загодя загружены, отказов от мультивекторной вакцинации и должной премедикации через помпу не зафиксировано, что же до допуска, то вот он, двадцать шестой аррондисман, выделенный объект «Лима-167», бессрочный контракт со всеми допусками, маршрутная карта, предоплаченный на полгода вперёд паспорт, разрешите-подвиньтесь. Даже респиратор у пассажира натянут разве что не на самый затылок, не подкопаешься.

Упрятанные где-то в основании торцевых рёбер дебаркадера ловушки-манипуляторы в который раз огорчённо остались без дел. Можно подумать, здесь вам — юг Италии, и через заштатную платформу завтра решат ломиться толпы вакцин-диссидентов и аутстафферов с просроченными лицензиями.

Бернард пусть и катался здесь не больше раза в неделю — а чаше и не требовалось, всё же дистанционно-управляемое — а всё равно каждый раз бесился упорству администратума.

Когда уже была последняя заметная вспышка на границах? Ну, может, в сороковые. Почти двадцать лет, можно бы уже поверить в действенность мультивекторов, но нет, исподтишка продолжают проверять. Вот и сейчас, ограничились бы паутинкой одноразового комбинезона, ворчал про себя Бернард, так нет.

Придерживая одной рукой паутинку, чтобы между ног не путалась, он по указателю «ай-би» проследовал к своему креслу, но респиратор опустил на грудь, только когда закрылось мокрое от дезинфектора стекло ограждения и зашуршала принудительная вентиляция. Платформа за окном между тем плавно скользнула назад и тут же исчезла, открывая с виадука прекрасный вид на Абантон, отделённый от внешней стены Мегаполиса петляющей лентой речушки. Ещё секунда, и он тоже исчез, уступив место традиционному частоколу башен с паутиной галерей и виадуков между ними.

На Бернарда в этот момент по обыкновению накатывала тоска, как будто в пределах формальных границ Мегаполиса и погода всегда была дождливее, и солнце светило иначе, и облака будто разом надвигались на землю, скрежеща по ней своими налитыми пузами. Бернарду было хорошо там, за границей, в родном Абантоне, тут же ему будто разом что-то садилось на грудь, садилось и не отпускало.

Отвлекаться от этого удавалось единственным способом — нырнув в вирт. Но не проторёнными тропами корпоративных парков, визжащих и улюлюкающих своей многоголосой заманухой, нет, Бернард с некоторых пор прознал, где ему самое место.

Ноды интервеба были повсюду, стоило лишь присмотреться. Они выглядели всегда иначе, и всегда очень узнаваемо. Как обломок чего-то привычного. Вот, например, под ногами у Бернарда валялся мусорного вида пластиковый пупс без головы. И с отогнутым средним пальцем на пухлых ручонках. Ага. Бернард оглянулся. Ну, разумеется, а вот и голова со спутанными волосами и хитро прищуренным глазом. Стоит их только воссоединить…

Фонтан радужных искр разом истер перед глазами эклектичный хаос традиционного вирта, уступая место лаконичной простоте интервеба.

Здесь не бродили праздные толпы голодных до контента потребцов, здесь было царство юзверей, тех, кто приходил не хавать, но самовыражаться.

Вот и сейчас, Бернард первым делом бросился не здороваться, а сперва проследил за статистикой. Да, гляди, карма-то в гору! Знать, зашли его комментарии на прошлом ристалище. И главное всего делов-то, аккуратно, без агрессии укажи спорщикам, где они ошиблись в своих построении, юзверь тебя завсегда поддержит, в кипу накладёт. Учитесь, старая школа. Бернард по молодости лет застал аж самый «реддит», там ему, бывалоча, не то что в кипу, в панамку накладывали.

XXI. 78. Индентант

Срыв поставок стал для Роджера Мура главной головной болью с самого начала контракта, и каждый божий день у него начинался с бесконечных сверок-проверок.

В недрах какого-нибудь «Эрикссона» или «Ар-Раджхи» в части подобных вопросов у него бы просиживал целый отдел «желтожетонников», спорых ворочать большими данными, советник же его уровня не стал бы даже интересоваться, что да как они там сводят, просмотрел краем глаза очередной доклад, если накосячили — полетят головы, и весь сказ.

Но эта позиция была непохожа ни на одну другую. Там, где по любому мелкому вопросу в каждой нормальной корпорации трудились бы тысячи клерков, сотни над ними надзирателей и надзирателей над надзирателями, здесь в распоряжении Роджера Мура оставался лишь он сам и петафлопсы расчётных мощностей, исполнительных и бездушных. Они не ошибались, но они и не проявляли инициативы, принимать любые решения всегда приходилось самому.

Вот и сейчас, когда система мониторинга с самого утра выкинула транспарант обнаруженного сбоя в схеме поставок, советнику самолично пришлось подниматься с одра, и как есть, в одних кальсонах нырять в вирт за деталями проводок.

Контейнер запчастей был заказан, но не поступил вовремя на конечный терминал, и поди его знай, то ли это транспортный подрядчик налажал, то ли переполнились свопы входной шины и пропащий контейнер на самом деле уже вторые сутки стоит у дальней разгрузочной платформы, забытый системой.

Ну дела. С разбегу в проблеме разобраться не удалось.

Все грузы поступили вовремя, твердил датафлоу, ошибка, ошибка, твердил другой. Роджер Мур, поморщась, принялся раздавать тупому софту по сусалам. Отправить повторные запросы, провести инвентаризацию пакгаузов на предмет не совпадения контрольных сумм. И ещё пинка, чтобы шустрее исполняли.

Отключившись, Роджер Мур зевнул, помял ладонями небритую физиономию, да и пошёл во двор умываться.

Погода, к счастью, благоволила. На озере Эри поздней весной, бывает, как зарядит, хоть из дома не выходи, но если всё-таки выходило солнце, Роджер Мур сразу вспоминал, зачем в своё время выбрал это место для вящего, хм, уединения. После бесславного поражения в Мексиканской войне даже на Севере многое поменялось. Заградительные кордоны между Кливлендом и Детройтом, бойня при Веллингтоне, когда национальная гвардия сначала окружила злополучный городок и чуть не сравняла его с землёй, а потом сама попала в котёл между двумя соединениями ополченцев, вынужденная в итоге с потерями отступать до самого Перрисберга. В общем, служить дальше Роджеру Муру смысла не было никакого, потому он сел тогда в свой пикап, загрузил под завязку оборудованием и припасами, да и поселился в итоге тут, вернувшись к довоенным менеджерским делам.

Советник из него получился лучше, чем вояка, благо в вирте все аватары выглядят одинаково солидно, даром что все сидят по домам в одних трусах. Это в Мегаполисе и Босваше, говорят, обколотый свежими сборками мультивакцин менеджмент до сих пор успешно заседал по офисам. Здесь же, на обезлюдевших просторах Великих озёр даже до войны никакого укрупнения агломераций и без того полупустого Детройта или более благополучного в этом отношении Кливленда не случилось. Все попривыкли кто трудиться на своей земле, благо роботехника с каждым десятилетием только развивалась и дешевела, а кто — вот так, подобно Роджеру Муру — продавать своё время на транснациональном рынке труда, аутсорсить на корпорации или по-маленькой торговать на криптобирже, тоже дело. Ну, и «желтожетонники», конечно, трудились где попало, кто ж их поймёт и кто удержит.

Роджер Мур в своё время удачно выбрался в ранг корпоративных советников и тоже с тех пор чувствовал себя в смысле найма достаточно вольготно для своих без малого семидесяти лет. А что, резюме неплохое, но и бессрочные контракты на большие корпорации вроде «Джи И» или «Виакома» его не интересовали — это ж переезжать придётся.

В общем, так и просидел два десятка лет на месте, постепенно обрастая на отдалении защитными кордонами и понемногу подстраивая опричные хибары. А что погода тут по большей части дерьмо, так это кому как. Роджеру Муру нравилось.

Впрочем, вот так по утру умыться из рукомойника, глядя, как солнечные блики бегут по металлической поверхности озера, оно завсегда приятно. А можно и… вдох-выдох, Роджер Мур, зажмурясь, потянул за рукоятку на металлической цепочке. Бадья послушно скрипнула, переворачиваясь.

— Биа-а!.. — запретное би-слово уже готово было сорваться, но на бегу тяжело артикулировать, одновременно борясь с мокрым исподним в прихожей. Так, только не поскользнись мне тут.

Переодевшись в сухое, советник врубил бубнилку новостной ленты, сам же под шкворчание грудинки принялся замешивать яйца. Не натуральные, конечно, где их тут возьмёшь, сам в своё время заказал аппарат за страшные деньги. Выглядят как только из-под курицы, если вообще можно припомнить, как они там выглядели до войны-то, и скорлупа растворимая, удобно, можно не парясь, её сразу и замешивать, кальций, бэ-шесть, вся польза.

В общем, если бы не химический привкус джуса, традиционный американский завтрак был бы идеальным. А вот новости как всегда всё испортили.

Новая вспышка в стомиллионном Лагосе. Как они там вообще в этой Нигерии живут, самая населённая страна мира пусть и не была в итоге затронута Войной за воду, но бесконечная подковёрная драка корпораций за контроль ключевой территории северной Африки была по своим последствиям чуть ли не хуже любой горячей войны. Дальше.

XXI. 83. Детектив

Радиус Гуанчжоу-Чжаньцзян, на мой вкус, был самым неприветливым местом на этой планете. Две сотни миллионов населения, сложная чересполосица зон, подконтрольных «Янгуан» и «Три-Трейду», дикое количество промышленной заброшки времён Большого эксперимента, связанная с этим жуткая экология и да, стройные ряды башен первой волны застройки, по пояс увитые коммуникационной сетью.

Слинкеры называли эти двести километров вдоль побережья «поляной», настолько вольготно здесь чувствовал себя любой представитель нашей уважаемой профессии. Корпоративная вольница на руинах прежних автономных районов, зашкаливающий уровень коррупции и банального разгильдяйства на местах, общая плотность застройки плюс обилие «серых», ничейных объектов превращали «поляну» в азиатский филиал Центральной Африки времён послевоенного Чёрного бума.

Для слинкера тут всегда была работа, а уж за деньгами дело и вовсе не стояло — пожалуй, богаче был только волшебный Бохай или Острова, но и там, и на западном полушарии было куда строже с порядком. Слинкерам даже моей весовой категории там приходилось попотеть просто чтобы выйти на точку, любой шаг за пределы корпоративных правил был сопряжён с заметным риском, не говоря о финансовых расходах, а уж организации, подготовки и технического оснащения требовал адовых.

И тем не менее, я предпочитал работать там, а лучше — в бардачном Босваше или развесёлом Сан-Паулу. Только не радиус Гуанчжоу-Чжаньцзян, только не треклятая «поляна». Тебя, конечно, нигде не ждут с распростёртыми объятиями, большинство корпораций Большой Дюжины разыскивает тебя под десятью разными личинами, а где-нибудь на территории комунидадес, пожалуй, пристрелят, не задумываясь, но там всё просто и понятно. Личные интересы, тёмные делишки, крышевание преступлений, киднеппинг, наркотрафик, банальный адюльтер, скукота. В корпоративные дела я вообще никогда не лез.

Но «поляна» была про другое. Тут всегда было и небанальнее, и жёстче.

Если адюльтер — то сразу гарем на две сотни голов, если воровство муниципальных средств — то на местности, бывало, исчезали целые призрачные кварталы, если убийства — то в масштабах, больше похожих на небольшой геноцид, если производство запрещённых веществ и устройств — то в масштабах всего континента.

«Поляна» была совершенно дикой местностью, в немыслимых объёмах поставляя на рынок человеческие пороки. Так что лез сюда я только по крайней необходимости. Вот и теперь, знал бы, чем закончится дело, отказался бы с самого начала. Но теперь-то чего, полгода грязной работы и сто лет как потраченный аванс не вернёшь, так что когда клиент дёрнул с вещичками, я даже не задавал себе вопросов, куда он в итоге намылился. Здесь, без пристальных взглядов камер и вездесущих биосканеров, было удобнее всего отсидеться.

Ему удобнее, мне удобнее, всем удобнее.

Но всё равно было не по себе. По опыту я знал — здесь что угодно могло пойти не так.

Башня, где я устроился, считалась жилой, но по факту тут оставались целые уровни, населённые исключительно крысами. Крысам, впрочем, хватало ума от меня успешно прятаться. Но не их погадкам. Я поплотнее сунул в ноздри канюли ребризера и вернулся к наблюдению.

Клиент пребывал на месте. Во всяком случае его тепловой контур, различимый сквозь прикрытые жалюзи. Сгорбившись над внешним терминалом (ишь, какой хитрец, тихариться вздумал), он продолжал строчить. Надеется отмазаться, как же.

В углу моего поля зрения ползла длинная череда иероглифов на ломаном пунтухуа. Не, цао ни ма, с такими коммуникативными талантами ты вопросы не порешаешь. Впрочем, его проблемы меня волновали в последнюю очередь. Дело слинкера — проследить, и в моих интересах, если честно, было бы сделать так, чтобы его уже поскорее взяли за мягкое. Тогда и контракту конец. Но, цао, так низко я ещё не опустился, задаром клиента подставлять, сколь бы он мне ни был омерзителен.

Так, что это у нас за движение?

Кар клиента был запаркован на внешней площадке, по левую сторону от меня и на два уровня выше, именно оттуда и пошли наводки, будто кто-то лучом лидара шаркнул. Шаркнул и притих. Неужто клиент решился снова дёрнуть? Номер известный, врубаешь автопилот с оверрайдом блокировок, вдоль стеночки проводишь — и в окно. Такой номер со мной, конечно, не пройдёт, я не дурак, в его кар ещё в самом начале жучка подсадил, так что далеко не уйдёт несмотря на всё самопальное экранирование, но сызнова гоняться за клиентом по всему побережью мне было мягко говоря лень. Вот посидел бы он на месте недельку, я бы хоть поел нормально, может, даже в душ сходил, отоспался.

При этой мысли я тяжко и протяжно зевнул. Через маску и канюли в носу получилось не очень.

Цао ни ма я, снова луч. Теперь уж точно — откуда-то снаружи. Кого это нелёгкая принесла? Одна из традиционных проблем слинкеров — двойные заказы. Если уж ты перешёл кому-то дорогу, значит, явно не ему одному.

Впрочем, главное, чтобы конкуренты не мешались под ногами. Хуже всего, если торопыги сейчас ему клиента спугнут. Одно дело гоняться, когда тот ничего не подозревает, совсем другое дело работать на нервяке, издалека да ещё и поминутно толкаясь локтями.

Впрочем, вроде всё затихло, больше я ничего, сколько ни крутил настройки визора, ни по радио, ни в ИК, ни в видимом диапазоне нащупать не смог. То ли угомонились, то ли и вовсе мне почуди… Да цао ни ма гэ тоу же!

Три хорошо прикрытых кара одновременно начали сдвигаться, прикрывая возможные коридоры отхода клиента. Но проблема была даже не в этом, непосредственно внутри башни уже стали различимы едва приметные тени опергруппы. Допрыгался клиент, пришли его брать.