Время костров

Осень пахнет яблоками, подступающим дождем и кострами, которые Батлер жжет традиционно по пятницам.

Сизо-голубая ленточка ароматного дыма ускользает в ночное небо, провожаемая одним равнодушным взглядом, - сама Линдси ей вслед никогда не смотрит.

Валентин традиционно выжидает, прежде чем опустить глаза на циферблат противоударных и водонепроницаемых, - как будто все эти опасности и правда еще могут им грозить, - часов. Слишком поздно для повседневной болтовни, слишком рано для сожалений.

По ночам, когда Батлер засыпает, можно думать о том, что слишком многого о ней не знал, - а узнавать, прежде чем принимать решения, настоятельно рекомендуется, дамы и господа... люди и не очень.

Патология нормальности или аномальная исключительность.

Валентин ненавидит древесный запах уже пару лет. С тех пор, как таковой пропитал ее ладони.

Изредка приезжающий на выходные Покойник уверяет, что величайшая ирония современной криминалистики заключается в том, что Великая и Ужасная Линдси Батлер, судя по всему, так и умрет скучающим плотником. И инспектирует на предмет удобства изредка исполняемые ею на заказ гробы.

Так же, как и Валентин, он не удивляется тому, что она вдруг пристрастилась к плотницкому, – такому мужскому, – делу. Воспринимает как обыденность необходимую для этого физическую силу, которой в ней не было прежде, но которая откуда-то взялась теперь.

Сидя в дальнем углу веранды, Маршалл тянется к сигаретам, огонек зажигалки неоправданно ярко вспыхивает в темноте. Лампа есть, но Вэл её не зажигает, малодушно надеясь, что сидящая во дворе спиной к нему Линдси не заметит.

Первый год был совсем плохим. Незадолго до инструментов в сарае и пятничных костров, оказалось, что страшнее потухшего пламени могут быть только тусклые, покрасневшие от бессонных ночей глаза. Взгляд потерявшего не только, все, что мог, но и не пережившего этого человека.

В тот первый год выяснилось, что шерифа Мартина зовут Сэм.

Оказалось, что это может быть почти ревностью, - заставать их на этой веранде вдвоем среди пивных бутылок, полных пепельниц и пустых коробок из единственной в Гнезде пиццерии.

"Она выплывет", - сказанное слишком понимающе.

В той степени искренне, в которой способно стало породить почти ненависть.

Только оказавшись через четыре месяца правым, из Шерифа он превратился в Сэма, а собственная утраченная уже привычка прикуривать от чужого пальца стала представляться неизбежной оплатой.

Такая малость, – привычка. В сравнении с тем, что им уже удалось…

Линдси не заметила. Вернее, тактично сделала вид.

Слишком многое осталось по-прежнему, вернулось на круги своя.

Кольцо с гравировкой, со сдержанной иронией выданное всем заинтересованным за обручальное. Тонкие, отвратительно напоминающие канцелярские, резинки для волос, которые, Вэл демонстративно рвал или просто выбрасывал. Задушенные подушкой стоны, вырванные почти отчаянным неистовством, с которым он по ночам набрасывался на ее спину.

На одном таком стоне Батлер и сломалась, – все еще задыхаясь, потянула после ближе к себе, обняла так отчаянно, словно впервые заметила и в полной мере ощутила его рядом. Поверила, что все, происходящее вокруг нее, - не сон и не мучительное посмертие, посланное в наказание. Услышав рассеянно-восхищенное, такое знакомое, густое от пролившейся в голосе нежности: "Ты все-таки маньяк", Валентин почти уверился...

Тара приезжает реже. Предпочитает звонить, и, как правило, эти разговоры сводятся к выводу о том, что слишком много в их жизни стало этих "почти".

- Как вы живете?

- Прекрасно. Учусь по видео-курсам, подумываю открыть первый в нашем захолустье тату-салон. Батлер забацала роскошный кухонный стол. Признаться, я не подозревал, что она так хорошо умеет работать руками.

Долгая, напряженная пауза, которую Вэл глушит щелчком зажигалки.

- Ты сильно повзрослел.

Ту самую пресловутую цену содеянному они не обсуждают никогда, - даже не в здравом уме и совсем не твердой памяти Валентину не пришло бы в голову рассказывать, как за неимением ставшего привычным огонька, ловил губами ее пальцы, чтобы оставить на них следы укусов.

Тара со своим природным тактом ни разу не заговорила ни о возможности привезти ребенка, ни о болезненном нежелании, – почти страхе, – Линдси его видеть.

Если она сорвется, все окажется напрасным или станет намного проще.

Если она сорвется...

Если...

Опасные мысли в опасные ночи.

Валентин делает глубокую, отчаянно тоскливую, перебитую глупой осенней надеждой затяжку.

На второй год Батлер начала жечь костры, - как-то спонтанно, вдруг.

Все, что Вэл помнил о том, первом вечере, это как удар под дых, - спички. Ее пламя только начало разгораться, но как будто рождалось заново из пепла и крошечной слабой искры, и до подлинного его восстановления было еще так далеко.

Вероятно, это следовало назвать чудом.

На собственном опыте Валентин знал, что так плохо всегда только в начале.

Тогда же его в первый раз пригласили третьим на веранду на пиво.

- Если подумать, у нас общий дом...

- Общий ребенок...

- И даже смерть не разлучила вас...

- Дебилы.

Слишком пьяный смех, подчеркнуто глупые шутки.

- Если ты и правда кого-нибудь убьешь, чтобы она смогла вернуться к работе, не станет лучше.

Пожалуй, из Шерифа он превратился в Сэма именно тогда. В момент, когда едва слышно прошептал это, стоило Линдси только отлучиться ненадолго.

Валентин не считал нужным врать себе, что его не посещали подобные мысли.

В конце концов, если что-то удалось хотя бы одному человеку в мире, значит, это в принципе возможно.

Если бы от этого действительно стало легче, - трупом больше или меньше... Какая разница, - если для нее?

В тот год Батлер вырезала первый по-настоящему красивый стул, и, ритуально сжигая опилки, долго держала ладонь над костром, собирая летящие вверх искры.