Второй шанс для сердцееда

Глава 1. Подарок с другой планеты

Тихий час в детском саду «Солнышко» напоминал затишье после бури. Воздух, еще недавно звонкий от смеха, криков «Ура!» во время игры в паровозик и споров из-за красного пластилина, теперь был теплым, пропитанным запахом детского мыла, каши и чего-то неуловимо сладкого – спящих малышей. Лия осторожно перешагнула через разбросанные кубики, подошла к кроватке маленькой Софии, которая во сне всхлипывала, сжимая в кулачке обрывок любимого одеяльца. Лия мягко поправила одеяло, легонько погладила спинку девочки. Всхлипывания стихли, сменившись ровным, безмятежным дыханием. Улыбка тронула губы Лии. Вот оно – её волшебство. Простое человеческое тепло, терпение и умение услышать то, что ещё не сказано словами.

Она обошла всю спальню. Маленькие носы сопели, розовые щеки прилипли к подушкам, кто-то мирно посапывал. Мир. Лия любила эти минуты тишины. Они давали ей силы для второй половины дня, неизменно бурной и требующей постоянной готовности к «деинсталляции истерик». Она смотрела на своих спящих «тиранов», как называла их в шутку, и чувствовала нежность. Да, были и слезы, и разбитые коленки, и капризы из-за не той ложки, но была и чистая, безудержная радость, безграничное доверие в глазах, когда они бежали к ней, чтобы показать новый рисунок или просто обнять.

Воспитательница младшей группы. Её вселенная была здесь: яркие стены, разрисованные пальчиковыми красками, полки с потрепанными книжками, коробка с потерянными носочками и бесконечное море детского «почему?». Она находила в этом смысл. Быть маяком в этом море открытий и первых разочарований.

Тихонько присев за свой стол, заваленный рисунками (сегодня рисовали космос – получилось много зеленых и фиолетовых планет), Лия начала аккуратно подписывать поделки к предстоящему родительскому собранию. На стене рядом висел календарь с милыми зверюшками – четверг. Скоро выходные. Впереди два дня тишины, чая с вареньем и, может быть, долгая прогулка в парке.

Дверь в спальню тихо приоткрылась, и показалось взволнованное лицо Ани, коллеги из подготовительной группы.

«Лия!» – прошептала она, широко улыбаясь. – «Не спишь? Отлично! У меня для тебя сокровище!»

Аня, всегда энергичная и немного хаотичная, влетела в комнату, стараясь не шуметь, и протянула Лие не просто листок бумаги, а изящную пластиковую карту с голографическим тиснением. Она переливалась радужными бликами даже в приглушенном свете спальни.

«Что это?» – удивленно прошептала Лия, беря карту. На ней было выгравировано стилизованное облако и цифра «45», а также дата – сегодняшний вечер. «Облако 45». Звучало как название фантастического фильма.

«Приглашение!» – Аня чуть не прыгала от возбуждения. – «Я выиграла в этом дурацком розыгрыше в ТЦ! Целый вечер в самом навороченном клубе города! Ужин, напитки, вид с 45-го этажа! Представляешь?»

Лия смотрела на карту, ощущая её непривычную гладкость и вес. «Облако 45»… Она слышала это название краем уха, по телевизору или в разговорах коллег, говоривших о нем с придыханием, как о недостижимом рае. Что-то про бассейны с шампанским, голографические шоу и вход строго по листам ожидания или за безумные деньги.

«Аня, это же… Это так дорого должно быть!» – выдохнула Лия. – «Ты с ума сошла отдавать такое? Иди сама!»

Лицо Ани помрачнело.

«Не могу! У Славика температура, муж в командировке, свекровь не сможет сидеть – у неё свои дела. А билет именной, но не проверяют, я звонила. Просто карта на входе». Она вздохнула, глядя на заветную карточку. «Жалко, конечно, до слёз. Мечтала хоть краешком глаза взглянуть, как там богатые развлекаются. Но что поделать? Лучше пусть ты сходишь, чем пропадет зря! Сходи за меня, Лия? Пожалуйста! Расскажешь потом всё-всё! Как там, на другой планете!»

Аня смотрела на неё с такой мольбой и надеждой, что Лия не смогла отказать. И какое-то странное, едва уловимое щемящее чувство шевельнулось в груди. Любопытство? Желание хоть на миг заглянуть в тот сверкающий мир, о котором она знала только по глянцевым журналам? Или просто не хотелось расстраивать подругу?

«Хорошо», – тихо согласилась Лия, сжимая в руке прохладную карту. «Спасибо, Анечка. Очень неожиданно.»

«Ура!» – Аня чуть не вскрикнула, но вовремя вспомнила про спящих детей и зажала рот рукой. «Только смотри, оденься красиво! Не в своём обычном… ну, ты поняла. И фотки! Обещаешь?»

Лия кивнула, чувствуя, как легкая тревога смешивается с нелепым волнением. Красиво? Что она наденет? То самое синее платье? Оно было простым, без изысков, но чистым и… ну, платьем.

Тихий час закончился, и группа снова погрузилась в привычный для Лии хаотично-радостный водоворот: полдник с компотом и печеньем, попытки самостоятельно натянуть колготки, последние игры перед уходом родителей. Лия отдавала себя детям, но мысль о вечере тихо пульсировала на задворках сознания, как непрочитанное сообщение.

Когда последнего малыша забрала мама, Лия вздохнула с облегчением и усталостью. Рабочий день закончен. Теперь… «Облако 45». Она посмотрела на себя в крошечное зеркальце в учительской. Волосы цвета темного шоколада выбились из небрежного хвоста, на щеке – след от прилипшего пластилина, под глазами – тень усталости. «Красиво»? Она скептически усмехнулась самой себе.

Дома, в своей маленькой однокомнатной квартирке, пахнувшей ванилью и старыми книгами, Лия перебрала скудный гардероб. Черное платье было слишком мрачным. Цветное в горошек – слишком наивным. Остановилась на простом темно-синем платье из мягкого трикотажа. Оно было скромным, без декольте и вычурных деталей, но сидело хорошо, подчеркивая её хрупкую фигуру. Минимум макияжа – тушь, чуть-чуть румян, чтобы скрыть усталость, блеск для губ. Волосы – в тот же небрежный хвост, но пониже и тщательнее. Никаких украшений, кроме маленьких сережек-гвоздиков. Она покрутилась перед зеркалом. Выглядела… чисто. Аккуратно. Но явно не так, как должны выглядеть гости «храма гедонизма», как позже назовёт это место Лео. Чувство неловкости нарастало. Может, не ходить? Но она обещала Ане.

Глава 2. Сказка в Облаках

Воздух «Облака 45» обнял Лию прохладой, насыщенной ароматами, которые она не могла назвать – что-то цветочное, древесное, с горьковатой ноткой, как дорогие духи, и легкой сладостью, будто испарения от коктейлей. Она замерла у входа, чувствуя себя крошечной и нелепой в своем простом синем платье среди этого сияющего великолепия. Звуки – сложный, вибрирующий в костях электронный бит, смех, звон бокалов – сливались в мощный, но не оглушающий гул. Пол под ногами мягко светился голубым, а над головой струились, переливаясь, голографические облака, создавая иллюзию полета. Город лежал внизу, как рассыпанная коробка с драгоценностями.

«Другая планета. Совсем другая», – пронеслось в голове, и это было не просто сравнение, а чистая правда. Лия инстинктивно прижалась к стене, стараясь не мешать уверенно шагающим парам в ослепительных нарядах. Её серые глаза широко распахнулись, впитывая невероятное зрелище. Бармены в футуристичных жилетах с неоновыми вставками жонглировали шейкерами, выпуская клубы холодного, дымящегося пара. Напитки в их руках выглядели как произведения искусства: слоистые, светящиеся изнутри, украшенные ягодами, лепестками или миниатюрными огоньками.

«Что они пьют? На что это похоже?»– думала она с наивным любопытством, наблюдая, как девушка в платье из жидкого серебра делает глоток из бокала с клубящимся фиолетовым туманом. Она потянулась к своему скромному бокалу с соком, купленному у входа на всякий случай, чувствуя себя еще более чужой. «Мне бы просто воды...»

Именно в этот момент, когда она почти спряталась за высоким вазоном с каким-то невиданным колючим растением, изучая городские огни и пытаясь унять дрожь в коленях, его взгляд нашел ее. Он скользнул по ней – оценивающий, холодный, привыкший к мгновенному отклику. Лия почувствовала этот взгляд, как легкий укол. Она машинально обернулась, и их глаза встретились.

«О Боже. Он смотрит на меня.»

Перед ней стоял воплощенный идеал. Высокий, безупречно одетый в костюм, который, казалось, был отлит по его фигуре из темного шелка. Черты лица – резкие, благородные, словно высеченные скульптором. Волосы – идеально уложенные темные волны. Но больше всего поразили глаза: глубокие, цвета темного янтаря или старого коньяка, смотревшие с такой уверенной властью, что у Лии перехватило дыхание. В них не было ни капли смущения или вопроса. Только спокойное наблюдение. Как будто он рассматривал редкий, незнакомый экспонат.

Она не покраснела, не засмущалась кокетливо. Она просто… посмотрела в ответ. Чисто, ясно, с легким удивлением. «Кто он? Почему смотрит на меня?» А потом так же спокойно, не найдя в себе сил поддерживать этот интенсивный контакт, отвела взгляд обратно к окну, к знакомому, далекому городу. «Наверное, ему просто интересно, что я здесь делаю. Выгляжу я тут, как инопланетянка.»

Мысль о том, что она могла его заинтересовать, показалась ей абсурдной. Этот человек принадлежал этому миру сияния и мощи так же естественно, как рыба – океану.

Каково же было ее изумление, когда через несколько минут он стоял рядом, держа в руках два бокала. Его приближение было таким тихим, уверенным.

«Простите за вторжение», – прозвучал его голос. Бархатный, с легкой, невероятно сексуальной хрипотцой. Он звучал негромко, но перекрывал музыку, входя прямо в сознание. – «Вы выглядите так, будто единственная здесь понимаете, что истинная красота этого места – не внутри, а там». – Он кивнул в окно.» И, похоже, единственная, кто не пьет алкоголь в этом храме гедонизма. Рискну предположить, что вам больше подойдет это.»

Он протянул ей бокал. Внутри переливался нежно-розовый напиток, украшенный свежей малиной и мятным листиком. Он выглядел… съедобным. Дорогим. Совершенно непохожим на ее сок.

Лия вздрогнула, словно очнувшись. Сердце бешено заколотилось. «Он принес это… мне?»

«Я…» – голос ее предательски дрогнул. Она заставила себя посмотреть ему в глаза. Они были еще красивее вблизи. – «Спасибо. Но я не… Я не ждала…» – Она смущенно опустила взгляд на протянутый бокал.

«Лео», – представился он легко, не настаивая на рукопожатии. Его улыбка была легкой, обезоруживающей. – «А вас?»

Лео. Имя звучало как музыка. Сильное. Красивое. Как он сам.

«Лия», – выдохнула она, наконец осторожно принимая прохладный хрусталь. Пальцы слегка дрожали. От волнения? От неожиданности? От его близости?

«Лия», – повторил он, и ее имя на его губах приобрело новый, волнующий оттенок. – «Вы здесь… работаете? Или тоже пытаетесь понять, что все эти люди ищут в облаках на 45-м этаже?»

Его вопрос был полон легкой иронии, но не злой. Скорее… разделяющим ее чувство непонимания. Это сняло крохотную толику напряжения.

«Мне… подарили приглашение», – призналась она. – «Коллега выиграла, но не смогла пойти. Я… никогда в таких местах не была. Это как… другая планета.»

Он усмехнулся, и в этот раз улыбка достигла его глаз, сделав их теплее, человечнее. Он понял!

«Коллега оказала тебе огромную услугу, Лия», – сказал он, и в его голосе появились новые, теплые нотки. – «Другая планета» – идеальное описание. Позволь быть твоим гидом? Покажу самые выглядящие виды на галактику». – Он протянул руку не для рукопожатия, а жестом приглашения.

Его ладонь была теплой, сильной, уверенной, когда она робко положила в нее свою. «Он держит мою руку! Лео!» Ощущение было таким невероятным, что голова слегка закружилась. Он повел ее по залу, и мир вокруг преобразился. Страх и неловкость отступили, уступив место чистому, детскому восторгу.

Он рассказывал о зданиях внизу, выдумывая забавные истории про их «характеры». Показывал бар, где коктейли «дышали» холодным паром – она осторожно потрогала струйку, рассмеявшись от неожиданного холода. Он заказал закуски – крошечные, изысканные произведения кулинарного искусства на маленьких тарелочках. Лия пробовала их с благоговением: что-то хрустящее с нежнейшим паштетом и ягодным соусом, миниатюрные рулетики с рыбой, тающие во рту, что-то воздушное со вкусом трюфеля. Каждый вкус был открытием, взрывом неизвестных ощущений на языке.

Глава 3. Рассвет после сказки

Тишина. Гулкая, давящая тишина, сменившая теплый шепот и ритм дыхания. Лия проснулась от ее гнетущей тяжести еще до того, как открыла глаза. Она потянулась рукой туда, где должно было быть его тепло, его твердое плечо под ее щекой. Пространство было пустым. Холодным.

Она открыла глаза. Роскошная спальня, залитая утренним солнцем, вдруг показалась чужой и пугающе огромной. Как музейный зал после закрытия. Воздух больше не пах им и страстью, а чем-то стерильным, дорогим и безжизненным. Сердце екнуло, предчувствуя беду.

«Доброе утро», – прошептала она, ее голос, хрипловатый от сна и вчерашних ласк, прозвучал жалко и гулко в тишине.

Шорох. Он стоял уже не в постели, а у огромного зеркала в стене, застегивая манжеты безупречно синего костюма. Его движения были точными, быстрыми, лишенными вчерашней неги.

«Утро», – бросил он через плечо. Голос ровный, деловой. Как объявление погоды. Ни капли тепла, которое согревало ее всю ночь. Ни тени того гида по галактике, того нежного любовника.

«Нет. Это просто утро, он спешит. Он важный человек,» – забилось в висках отчаянное отрицание. Она приподнялась на локте, простыня сползла, обнажив плечо, поцелуи на котором еще не остыли.

«Лео…» –начала она, сидя на краю огромной кровати, чувствуя себя крошечной и голой не только физически. – «Вчера было… это было…»

Он не обернулся. Его пальцы быстро работали над второй манжетой. Взгляд был прикован к собственному отражению – безупречному, недосягаемому.

«Незабываемо», – закончил он за нее. Тон был таким же, каким он, вероятно, говорил «отчеты готовы». – «Рад, что тебе понравилось, Лия.»

«Понравилось? Как экскурсия в музей?» Сердце сжалось ледяным кольцом. Она увидела, как он подошел к панели на стене, вызвал голографический интерфейс. Его пальцы, те самые, что ласкали ее кожу, с такой же точностью и скоростью вывели сообщение. Нажал «отправить». Звук был тихим, но режущим, как щелчок затвора камеры, фиксирующей позор.

Он повернулся. В его руке был не бархатный футляр, не цветок. Маленький прямоугольник холодного пластика. Визитка.

«Мой номер. Такси уже ждет тебя внизу». – Он сделал шаг к кровати, протягивая карточку. Его глаза были ясны, спокойны, деловиты. Как у хирурга после успешной, но рутинной операции. – «Мария, моя домработница, придет через десять минут. Не хотел бы ставить тебя в неловкое положение. Такси отвезет тебя куда угодно.»

«Через десять минут». «Неловкое положение». «Домработница». Каждое слово било по лицу, как пощечина. Фраза о домработнице прозвучала особенно унизительно: «Убирайся, пока не пришла уборщица, чтобы стереть следы твоего присутствия».

Лия автоматически взяла визитку. Пластик был холодным, как лед. Ее пальцы онемели. Мир, который еще секунду назад был наполнен любовью и теплом, рухнул с оглушительным грохотом. Остались только осколки стыда и осознания своей чудовищной глупости.

«Так… это все?» – голос ее предательски дрогнул, выдав всю глубину боли и непонимания.

Лео поправил идеальный узел галстука, его отражение в зеркальной стене было безупречным монолитом. Он бросил быстрый, безразличный взгляд на голографические часы, висевшие в воздухе.

«Все, что могло быть, Лия», – сказал он мягко, но так, что в этой мягкости не осталось места ни для чего, кроме окончательного приговора. – «У всего есть начало и конец. Как у смены в детском саду. Пора на работу. И тебе, и мне.»

Он направился к выходу. Остановился у двери, как будто вспомнив что-то. Не оборачиваясь.

«Наслаждайся воспоминаниями. Ты их заслужила.»

Дверь закрылась. Тихий, но окончательный щелчок замка прозвучал как выстрел.

Лия сидела на краю кровати, сжимая в руке визитку, впиваясь ногтями в ладонь. Щеки пылали от стыда. «Заслужила... Заслужила унижение? Заслужила быть выброшенной, как использованная салфетка?» Глупая, наивная дура! Как она могла поверить? Как могла отдаться так полностью? Любовь длиной в одну ночь. Постыдная, жалкая ошибка.

«Нет, это не конец. Он просто спешит. Он вечером напишет. Он дал номер...» Она вскочила, оглядываясь. Ее платье лежало на дизайнерском кресле, жалкое пятно на фоне роскоши. «Через десять минут». Удар реальности. Она металась по комнате, пытаясь быстро одеться, руки тряслись, пуговицы не слушались. Каждую секунду она ждала, что дверь откроется, и он вернется, скажет, что это шутка, страшная шутка. Но дверь оставалась закрытой. В ушах стоял его последний, убийственно-деловой тон.

Гнев вспыхнул в ней, жгучий и яростный, когда она выбежала в холодный, стерильный коридор пентхауса. «Как он посмел?!» Ее шаги по глянцевому полу стали резкими, злыми. «Циник! Нарцисс! Играть так с чувствами!» Она представляла его лицо – это безупречное, самовлюбленное лицо – и ей хотелось ударить его, поцарапать, крикнуть ему в лицо всю боль, которую он причинил. «Наслаждайся воспоминаниями»! Проклятие вырвалось шепотом. Гнев давал иллюзию силы, пока она спускалась в лифте, глядя на свое бледное, раздавленное отражение в зеркальных стенах. Но когда лифт открылся в подземном гараже, и она увидела ждущее такси (очевидно, заказанное по тому самому сообщению), гнев начал гаснуть, сменяясь новой волной унижения. Шофер открыл ей дверь с вежливой безучастностью. «Он даже такси оплатил. Чтоб побыстрее избавиться».

В такси, глядя на мелькающие улицы чужого, роскошного района, она цеплялась за соломинки. «Может, он просто не умеет выражать чувства? Может, он боится близости? Может, у него срочная работа?» Она вытащила визитку. Простой белый пластик, имя, номер. Ничего личного. «Позвонить? Написать? Сказать, что вчера было правда важно? Что она...» Но его холодные глаза, его деловитость при воспоминании вставали перед ней непреодолимой стеной. Нет. Он все сказал. Все, что она значила для него, уместилось в визитку и вызов такси. Торг был бессмысленным. Надежда умирала, оставляя после себя пустоту.

Глава 4. Жёлтая Вспышка Вчерашнего Дня

То утро после ночи слёз и горького признания в любви к призраку было серым, как пепел. Лия не спала. Слова «я люблю его» висели в тишине квартиры тяжелыми гирями, пригвождая к кровати. Боль из острой превратилась в глухую, всепроникающую пустоту. Казалось, даже воздух стал густым и трудным для дыхания. «Вчера в это время...» – мысль пронзила её, как нож. «Вчера в это время он холодно протягивал мне визитку...»

Стук в дверь – настойчивый, знакомый. Аня. Лия еле поднялась, ноги ватные. На пороге подруга – в яркой, словно вызов хмурому утру, куртке, с бумажным пакетом, от которого пахло свежей сдобой.

«Привет, солнышко!» – Аня впорхнула в квартиру, не дожидаясь приглашения. Её взгляд скользнул по Лииному лицу – опухшему, землистому – и в глазах мелькнуло беспокойство, но голос остался бодрым. – «Ох, вижу, ночь была не сахар. Ничего! Быстро в душ, переодевайся. Мы идем гулять. Свежий воздух – лучшее лекарство. Заодно зайдем в «Кофейную Лавку» у парка, выпьем чего-нибудь горяченького с моими вишневыми пирожками». – Она потрясла пакетом. – «Марш-марш! Сидеть тут в четырех стенах нельзя!»

Лия хотела отказаться. Хотела сказать, что не может, что всё болит. Но Анино упорство было как стена. И в её глазах светилось: «Я с тобой». Лия покорно поплелась в ванную. Холодная вода немного освежила лицо, но не душу. Она натянула старые джинсы, теплый свитер, куртку. Одежда висела на ней, как на вешалке. «Вчера... вчера он снимал с меня совсем другое платье...»

Они вышли. Холодный, влажный воздух обжег легкие, заставил вздрогнуть. Аня тут же засунула ей руку под локоть, будто боялась, что Лия сейчас упадет.

«Вот так-то лучше!» – Аня сделала глубокий вдох. – «Чувствуешь? Весна где-то рядом, пахнет! Держись, солнышко. День за днём, шаг за шагом. Всё пройдет.»

Они шли молча. Аня пыталась говорить о чем-то нейтральном – о Славике, о садике. Лия кивала, мычала в ответ, но слышала лишь гул в собственной голове и бесконечный внутренний диалог: «Он жив. Он дышит где-то там, в своем стеклянном небоскребе. И он не думает обо мне. Совсем. А я... я люблю его. Это безумие. Это ад». Боль была физической – сжатые легкие, камень под ребрами. «Вчера... вчера в это время он уже работал, стер меня из памяти...»

«О, вот и наша «Кофейная Лавка»! – Аня указала на уютное заведение с теплым светом в окнах. – «Как раз замерзли. Зайдем? Горячий шоколад спасет мир. Или капучино? Выбирай!»

Лия безвольно кивнула. Ей было всё равно. Лишь бы сесть. Лишь бы не стоять на ватных ногах.

В кафе пахло кофе, свежей выпечкой и уютом. Они сели у окна. Аня заказала два горячих шоколада со сливками и, конечно, достала из пакета аппетитные вишневые пирожки. Лия взяла чашку в ладони, ощущая её жар. Парок щекотал лицо. Она смотрела в окно на серые тротуары невидящим взглядом. Сделать глоток казалось невозможным – ком в горле стоял недвижимо. «Вчера... вчера в это время... что он делал? Уже забыл...»

На стене за стойкой бармена висел телевизор. Обычно он показывал тихие пейзажи. Но вдруг картинка сменилась на резкую, тревожную: экстренный выпуск новостей. Ярко-красная полоса «Экстренно!» бежала по низу экрана. Аня, откусывая пирожок, машинально подняла голову.

«Ой, что-то случилось...» – пробормотала она.

Лия равнодушно скользнула взглядом по экрану. Показывали кадры с вертолета: задымленный участок элитной набережной, оцепленный полицией и машинами скорой. Центром кадра было то, что осталось от ярко-жёлтого электрокара – теперь это было черное, дымящееся месиво. Неподалеку стояла идеально чистая, неповрежденная черная «Аура» последней модели. Диктор в студии говорил что-то серьезное, его лицо было напряженным. Звук был приглушен, но ключевые слова пробивались сквозь гул в Лииных ушах:

«...вчера днём на набережной Гагарина... спонтанный взрыв электрокара ярко-жёлтого цвета...»

«Жёлтый... Электрокар... Вчера днём...» Холодная игла кольнула Лию под сердце. Она невольно выпрямилась, чашка в руках задрожала.

«...по предварительным данным, причиной стала критическая перегрузка и мгновенное возгорание силовой батареи... В момент взрыва в автомобиле находились женщина-водитель и её малолетняя дочь...»

Камера показала крупнее неповрежденную черную «Ауру». Сердце Лии бешено заколотилось. «Его машина...»

«...согласно показаниям многочисленных очевидцев и данным уличных камер, Лео Виллард, 34 года, находившийся за рулем своей черной «Ауры» неподалеку, мгновенно отреагировал на начало возгорания в жёлтом электрокаре. Он выскочил из своей машины, подбежал к горящему автомобилю и, рискуя жизнью, сумел вручную разблокировать двери и буквально вытащить обеих пострадавших – женщину и ребенка – из салона в безопасную зону за секунды до мощнейшего взрыва... Сам Лео Виллард не успел отбежать на безопасное расстояние... Смерть наступила мгновенно... Спасенные женщина и ребенок госпитализированы с ожогами, их жизни вне опасности...»

Имя ударило, как обухом. «Лео Виллард». Вчера днём. Мир сузился до экрана. Звук выключился. Картинка поплыла. Она видела только его лицо. Его фото – то самое, безупречное, холодное, с глазами цвета старого коньяка, – теперь появилось в углу экрана. Подпись: «Лео Виллард. Основатель и стратегический директор «КиберНексуса». Погиб вчера, 5 июня 2025 г.».

«...трагедия унесла жизнь одного из самых ярких умов в сфере IT... Коллеги и друзья в шоке...»

«Погиб. Вчера. Вчера днём.»

Шепот сорвался с её побелевших губ, беззвучный, ледяной.

«Погиб. Вчера.»

Повторила она про себя, ощущая, как что-то огромное и невыразимое внутри неё – вся боль обиды, весь стыд, весь гнев, вся эта проклятая, неистребимая любовь – внезапно схлопывается в невыносимо плотную, горящую точку. Вчера утром он выставил её из своего дома. Вчера днём он погиб, спасая чужих людей. Контраст был чудовищным, разрывающим душу на атомы. Он был способен на мгновенный, самоотверженный героизм с незнакомцами... и на ледяной цинизм с ней. Он погиб героем... а она осталась с разбитым сердцем и унизительным «наслаждайся воспоминаниями».

Глава 5. Туннель Света и Тени

Темнота была не пугающей, а… мягкой. Обволакивающей. Как чёрный бархат. Лия не чувствовала тела. Не чувствовала боли под рёбрами, не чувствовала сжатых лёгких. Только невесомость. И тишину. Глубокую, бездонную тишину, где даже собственное сердцебиение замерло.

Потом, вдали, появился Свет. Не ослепительный, не пугающий, а тёплый, золотистый, манящий. Как окно в уютной комнате тёмной ночью. Она поплыла к нему. Нет, не поплыла – двинулась, без усилий, без воли, словно лёгкое перо, подхваченное течением невидимой реки. Это был туннель. Стены его не имели вещества, они были сотканы из струящихся теней и мерцающих искр воспоминаний.

И воспоминания пришли. Не потоком, а калейдоскопом ярких, осязаемых картин, возникающих вокруг, как голограммы в дорогом клубе, но куда более реальные.

Детство: Маленькая девочка в синем платьице, смешно топающая по луже во дворе. Запах мокрого асфальта и маминых пирожков с капустой. Плач, когда уронила любимого плюшевого медвежонка в грязь. И тёплые, сильные руки отца, поднимающие её, вытирающие слёзы: «Ничего, солнышко, отмоем Мишутку!». Беззаботное счастье, где главные трагедии – разбитая коленка и дождь, испортивший прогулку.

Школа: Парта, испещрённая надписями. Резкий запах мела и промокашки. Стыд из-за двойки по математике, спрятанный дневник. Первая лучшая подруга – Аня, с которой шептались на уроках и делились бутербродами. Смех на переменах, такой громкий, что учителя кричали: «Тише!». Первая влюблённость – в высокого мальчика из параллельного класса, на которого только смотрела украдкой, краснея до корней волос.

Институт: Студенческое общежитие, пахнущее дешёвой лапшой и надеждами. Бессонные ночи перед экзаменами, заваленный книгами стол. Первый настоящий поцелуй – в тёмном углу парка после вечера в клубе. Неловкий, влажный, сладкий от коктейля. Сердце, колотящееся, как птица в клетке. Чувство, что весь мир теперь вращается вокруг этого мальчика с гитарой и смешными веснушками.

Первый раз: Комната в общаге, застеленная ситцевым покрывалом. Дрожащие руки, стеснение, смешанное с жгучим любопытством. Небольшая боль, потом тепло, странная близость и ощущение, будто переступила какой-то важный порог. Утром – смущённый взгляд и обещание «навсегда», которое растаяло через полгода, как дым. Боль расставания тогда казалась концом света.

Работа: Первый день в детском саду. Море маленьких, любопытных глаз, смотрящих на неё снизу вверх. Паника: «А вдруг не справлюсь?». Первые слёзы ребёнка, которого она утешила. Первые доверчивые обнимашки за ногу. Ощущение нужности, тепла, которое давали эти маленькие человечки. Простые радости: детский смех, неуклюжие рисунки, первый выученный стишок. Жизнь, наполненная смыслом, который был понятен и ясен – помогать, заботиться, любить.

Картины мелькали, сменяя друг друга. Радость, грусть, победы, провалы, обыденность и моменты счастья. Жизнь обычной девушки из обычной семьи. Ничего грандиозного, но её жизнь. Искренняя, немного наивная, наполненная теплом к детям и верой в хорошее.

И вот он. Лео.

Его образ вспыхнул не как другие картинки, а как ослепительная вспышка. Не пентхаус, не клуб "Облако 45". А его лицо в тот момент в клубе, когда их взгляды встретились впервые. Холодные, оценивающие янтарные глаза, которые увидели её, такую чужую. Потом – его улыбка, когда он протягивал ей розовый коктейль. Нежный и в то же время властный. Его руки на её талии во время танца. Его шёпот на ухо о «командном центре». И... ночь. Вспышка чистого, физического блаженства, смешанного с доверием, которое граничило с самозабвением. Его прикосновения были откровением, его нежность – наркотиком. В тот момент она горела.

Потом – утро. Ледяной тон. Визитка. Фраза «как смена в детском саду». Стыд. Боль. Разбитость. И... любовь. Дикая, нелепая, не умирающая даже от осознания его цинизма.

И последняя картина: его лицо на экране телевизора в кафе. Строгое. Героическое. Погибший. Вчера. Спасая чужих. Её Лео. Подлец и герой в одном лице. Парадокс, который разорвал её изнутри.

В туннеле не было чувств. Ни боли от воспоминания утраты, ни стыда, ни даже той всепоглощающей любви, что свела её в могилу. Было лишь знание этих чувств. Как будто она читала книгу о себе. Знание, что она любила его. Любила того, кто убил её своей жестокостью и своей героической гибелью. Любила даже сейчас, плывя к свету, не чувствуя ничего.

Свет становился ближе. Теплее. Он заполнял всё её существо, обещая покой, забвение этой странной, оборванной жизни. Картины воспоминаний замелькали быстрее, сливаясь в пёструю ленту, теряя чёткость. Детский смех, мамины пирожки, школьная доска, гитара первого парня, слёзы малыша в детском саду, его руки... Все растворялось в нарастающем сиянии.

«Кто же знал..». – промелькнула последняя связная мысль, лёгкая, как вздох. «Кто же знал, что в двадцать четыре... я умру от разбитого сердца.» Ничего героического. Просто остановилось сердце, не выдержав контраста боли и любви, подлости и героизма, вчерашнего утра и вчерашней смерти.

Она была почти у цели. Свет готов был принять её, растворить в своём безмятежном золоте. Готовилась к последнему толчку в вечность, к тишине и небытию...

И вдруг – Голос.

Не внутри. Не из воспоминаний. Извне. Громкий, чёткий, пронзительный, как удар шпаги о камень. Полный не терпящей возражения власти и... паники?

«ГРАФИНЯ!»

Слово прозвучало как гром среди ясного неба. Оно врезалось в поток света, заставив его замереть, дрогнуть. Лия почувствовала... толчок? Не физический, а скорее сдвиг в самом её существовании.

«ЕЁ СИЯТЕЛЬСТВО ЕЛЕНА ЖИВА! СКОРЕЕ!»

Голос звал её. Не Лию. Графиню. Её Сиятельство. Имя – Елена? – звучало чуждо и странно знакомо одновременно, как эхо из глубокого колодца.

Свет перед ней не погас, но... изменился. Он больше не манил покоем. В нём появилась тревожная вибрация. Туннель дрогнул. Картины её прошлой жизни – детство, школа, Лео – вдруг поблекли, стали прозрачными, как дым, и начали стремительно уплывать назад, в темноту.

Глава 6. Карета в Кювете и Графиня Де Вольтер

Сознание вернулось внезапно, как удар кнута. Не мягкий золотой свет, а резкая, пронизывающая боль во всём теле. Лия открыла глаза. Мир плясал, переворачивался. Над ней – не небо, а тёмное, потрескавшееся дерево и обивка, свисавшая клочьями. Воздух был густым, пыльным, с привкусом железа (крови?) и конского пота. Она лежала на боку, зажатая между разбитой скамьей и... телом.

Рядом, в неестественной позе, запрокинув голову под невозможным углом, лежал мужчина. Красивый, с острыми чертами лица и тёмными волосами, собранными у шеи лентой. Его глаза были широко открыты, стеклянные, устремлённые в никуда. Рот полуоткрыт. Он не дышал. Эта мысль пронзила Лию ледяным ужасом, смешанным с сюрреалистичным отстранением. «Лео?» – мелькнуло автоматически, но нет. Это был не он. Чужой. Мёртвый.

Снаружи доносился хаос. Пронзительный женский визг. Резкие мужские крики. Громыхание, фырканье испуганных лошадей. Снег? Холодный воздух врывался через разбитое окно.

«Графиня! Ваше сиятельство! Отзовитесь!» – чей-то отчаянный голос прорывался сквозь гам совсем близко, за деревянной стеной. Стук. Что-то царапало дверь, которая висела криво на одной петле.

Лия попыталась пошевелиться. Боль пронзила бок, плечо. Она застонала. Этот звук, казалось, подстегнул людей снаружи.

«Она жива! Слышите?!» – заорал тот же голос. – «Ломайте дверь! Аккуратнее!»

Послышался треск дерева, скрежет металла. Свет – серый, зимний, ослепительный после темноты кареты – хлынул внутрь. В проёме протиснулся мужчина. Невысокий, коренастый, с лицом, перемазанным грязью и кровью из рассечённой брови. На нём был странный синий кафтан, расшитый галунами, поверх – меховая безрукавка. Его глаза, дикие от адреналина, метнулись к Лие, потом к мёртвому мужчине рядом с ней. В них мелькнуло что-то страшное – ужас, отчаяние. Но он быстро сфокусировался на Лие.

«Ваше сиятельство! Слава Господу!» – Он ловко, но крайне осторожно подобрался к ней, стараясь не задеть сломанную скамью и тело графа. «Держитесь! Сейчас вытащим вас!» – Его руки, сильные и грубые, но аккуратные, обхватили её под плечи и колени. Лия вскрикнула от боли при движении. «Терпите, графиня, терпите!» – Он вытащил её из кареты в свет и холод.

Морозный воздух обжёг лёгкие. Лия закашлялась. Её перенесли на несколько шагов от разбитой кареты, глубоко засевшей в снежном кювете. Вокруг царила суматоха. Люди в странных, нелепых, по меркам Лии, одеждах – длинные пальто, треуголки, юбки до земли под подоткнутыми плащами – метались. Кто-то пытался успокоить взмыленных лошадей, кто-то плакал, кто-то кричал распоряжения. Снег кружил в воздухе.

Мужчина, вытащивший Лию, передал её на руки другому – высокому, суровому на вид, в чёрном плаще и шляпе с широкими полями. Тот принял её бережно, но его лицо было каменным.

«Держите графиню, месье Бернар!» – крикнул коренастый мужчина. – «Я за графом!»

Он развернулся и снова нырнул в зияющую пасть разбитой кареты. Лия, полулежа на руках высокого Бернара, с ужасом смотрела туда. Слышались приглушённые ругательства, скрежет. Потом наступила тишина. Слишком долгая.

Из кареты донёсся сдавленный, полный невыразимого ужаса крик:

«Граф! Граф не дышит! Господи помилуй... Шея... Он... Он свернул себе шею! Граф Гаспар де Вольтер мёртв!»

Имя – Гаспар де Вольтер – повисло в морозном воздухе. Кто-то из женщин громко вскрикнула и упала в обморок. Мужчины замерли, сняв шляпы, лица побелели.

Лию трясло. От холода, от боли, от шока. Она смотрела на карету, откуда только что вынесли её и откуда не вынесли живого графа Гаспара. «Граф де Вольтер... Мёртв... Рядом со мной...»

Высокий мужчина, Бернар, который держал её, наклонился. Его лицо было бледным, но он пытался сохранить самообладание.

«Ваше сиятельство», – его голос был низким, чуть дрогнувшим, но старался звучать твёрдо. – «Графиня Елена. Как вы себя чувствуете? Где больно? Вы нас слышите?»

Лия медленно перевела на него взгляд. Его слова не складывались в смысл. Сиятельство? Графиня? Елена?

«Кто... вы?» – её голос был хриплым, слабым. – «Где... мы? Что... что случилось?» – Она огляделась на странные костюмы, на разбитую карету, на мёртвого графа, чье тело только начали с огромным трудом извлекать из обломков. Это был сон? Галлюцинация перед смертью? Но боль была слишком реальной. Холод – слишком пронизывающим.

Бернар моргнул, озадаченный. Он обменялся быстрым взглядом с подбежавшим коренастым мужчиной, лицо которого было искажено горем.

«Ваше сиятельство...» – Бернар начал осторожно, как будто объясняя что-то ребёнку или потерявшему рассудок. – «Я – Анри Бернар, управляющий северными поместьями графа. Мы ехали... Мы ехали из вашего родового замка де Вольтер в Нормандии в Париж. Граф хотел показать вам новое поместье... вы же так плохо переносили холод северной зимы...» – Голос его дрогнул. – «Карета... лошади чего-то испугались на скользкой дороге... Оси сломались... Мы свалились в кювет...» – Он не мог продолжать, глядя на тело графа.

«Графиня... Елена де Вольтер... Северная Франция... Париж... Поместье...» Слова врезались в сознание Лии, как ножницы, режущие плёнку реальности. В голове пронеслось: «Я же Лия! Воспитательница! Из 2025 года! Лео! Взрыв! Кафе! Сердце!»

«Графиня?» – Бернар смотрел на неё с нарастающей тревогой. – «Вы меня понимаете? Вы – графиня Елена де Вольтер. Жена графа Гаспара.»

Графиня. Елена де Вольтер. Жена.

Последние связи с реальностью Лии Виллард порвались с оглушительным треском. Адреналин, державший её в сознании, отступил, смытый волной абсолютного, непостижимого ужаса и отрицания.

«Нет...» – выдохнула она. – «Я не... Я Лия...» – Она судорожно попыталась вырваться из его рук, поставить ноги на землю. Ей нужно было бежать! Отсюда! От этого кошмара! От этого мёртвого мужа! От имени «Елена»!

Глава 7. Постоялый двор «Золотая Подкова» и Плачущая Жизель

Сознание вернулось медленно, тяжело, как будто всплывая со дна тёмного, илистого пруда. Первое ощущение – боль. Тупая, пульсирующая в висках. Затем – дискомфорт. Грубая ткань простыни под щекой, жёсткая подушка, набитая, похоже, сеном или соломой. Воздух был густым, пропитанным запахами дыма из камина, влажной шерсти, конского навоза, пробивавшегося даже сквозь стены, и чего-то сладковато-тлетворного – возможно, лекарственных трав или просто немытого тела.

Лия осторожно открыла глаза. Потолок. Низкий, тёмный от копоти, с массивными потолочными балками. Не электрический светильник, а тусклое мерцание свечи в жестяном подсвечнике на грубом столе рядом. Стены – побеленные, но неровные, с пятнами сырости. Окно – маленькое, с мутными стёклами в свинцовых переплётах, за которым виднелся серый, промозглый рассвет.

«Где я?» Паника, знакомая и леденящая, начала сжимать горло. Карета. Снег. Мёртвый мужчина. Стеклянные глаза. «Граф Гаспар де Вольтер. Мёртв». Имя всплыло из хаоса памяти. И голоса: «Графиня Елена де Вольтер».

Прежде чем паника успела захлестнуть полностью, рядом раздалось шуршание и сдавленное всхлипывание. Лия повернула голову (больно!) и увидела девушку. Юную, лет восемнадцати, с заплаканными, красными от слёз глазами и вздернутым носиком. Лицо было бледным и перепуганным. На девушке было простое, но чистое платье тёмного цвета и белый чепец. Она сидела на низкой табуретке у кровати и, увидев открытые глаза Лии, ахнула, вскочила, зажав рот рукой.

«Ваше сиятельство! О, слава Господу и всем святым! Вы открыли глаза!» – Голос её звенел от слёз и облегчения. Она бросилась к двери, приоткрыла её и прошептала кому-то снаружи: «Доктор! Месье Бернар! Графиня пришла в себя!»

Затем она вернулась к кровати, опустилась на табуретку и схватила руку Лии. Её ладонь была прохладной и влажной от волнения.

«Ох, Ваше сиятельство, бедная вы моя, бедная!» – Она снова всхлипнула, вытирая глаза уголком фартука. «Как же мы испугались! Как же Господь милостив, что вас сохранил! Ах, граф... бедный граф...»

Дверь отворилась, и в комнату вошли двое мужчин. Первый – суровый высокий Бернар, управляющий, который держал её на руках. Его лицо было замкнутым, в глазах – глубокая скорбь и тревога. Второй – пожилой человек в поношенном, но аккуратном камзоле, с кожаным саквояжем в руках. Лицо его было умным, усталым, с внимательными глазами.

Бернар почтительно склонил голову:

«Графиня. Дай Бог вам сил. Вы нас страшно напугали.»

Доктор подошел к кровати, мягко, но твёрдо отстранил плачущую служанку.

«Позвольте, ваше сиятельство.» – Его голос был спокойным, профессиональным. Он присел на край табуретки, которую освободила девушка. – «Как вы себя чувствуете? Головная боль? Тошнота? Где ещё болит?»

Лия попыталась собраться. Голова раскалывалась, тело ныло, особенно плечо и бок, но тошноты не было.

«Голова... очень болит», – прошептала она. «И здесь...» – Она осторожно указала на плечо. «Где мы?»

Доктор кивнул, как будто ожидал этого вопроса. Он аккуратно ощупал её голову, особенно область виска, где проступал большой сине-багровый синяк. Проверил зрачки, попросил проследить за движением его пальца.

«Вы в постоялом дворе «Золотая Подкова», ваше сиятельство», – ответил доктор, продолжая осмотр. «В ближайшем селении от места... от места происшествия. Вас сюда доставили вчера вечером. Что касается вашего состояния...» Он откинулся. «У вас, как я и предполагал вчера, лёгкое сотрясение мозга. Сильный ушиб плеча и рёбер, вероятно, ушибы мягких тканей по всему телу. Но, слава Богу, без переломов и серьёзных внутренних повреждений. Вы крепкая женщина, графиня.»

Он помолчал, глядя ей прямо в глаза.

«Сотрясение... Оно часто вызывает спутанность сознания, головокружение, тошноту. И... может привести к временной потере памяти. Амнезии. Особенно на события, непосредственно предшествовавшие травме, или даже на более отдалённое прошлое. Это... защитная реакция мозга. Вы... узнаёте меня? Месье Бернара? Жизель?» – Он кивнул на служанку, которая снова тихо всхлипывала.

Лия посмотрела на их лица. Чужие. Совершенно чужие. Она медленно покачала головой.

«Нет...» – её голос был слабым. «Я... не помню. Ничего. Кто я? Что случилось?»

На лице доктора отразилось сочувствие. Бернар сжал губы, его взгляд стал ещё мрачнее. Жизель громко всхлипнула.

«Ах, бедняжка! Бедная графиня! Всё забыла! И графа... бедного графа...»

«Жизель!» – строго одёрнул Бернар, но в его голосе не было злости, только усталость и горе. «Не терзайте графиню.»

Доктор положил свою сухую, тёплую руку на руку Лии.

«Не пугайтесь, ваше сиятельство. Это временно. Память, скорее всего, вернётся. Постепенно. Сейчас вам нужны полный покой, темнота и время. Я оставлю настойку валерианы для успокоения и мазь для ушибов. Месье Бернар, проследите, чтобы графиня не вставала хотя бы сегодня. Никаких волнений». – Он встал, поклонился. «Если состояние ухудшится – немедленно пришлите за мной.»

Бернар проводил доктора. В комнате остались Лия и плачущая Жизель. Тишину нарушали только всхлипы девушки и потрескивание свечи.

Лия закрыла глаза, пытаясь осмыслить услышанное. Амнезия. Идеальное объяснение. Для них. Для неё же... это был единственный шанс не сойти с ума сразу. Она могла притвориться потерявшей память, пока не поймет, что делать в этом безумном мире.

«Жизель...» – тихо позвала она.

Служанка тут же вскочила, подошла к кровати.

«Да, ваше сиятельство? Вам что-то нужно? Воды? Может, настойку?»

«Нет... Пока нет.» – Лия открыла глаза, смотря в потолок. «Расскажи... Расскажи мне... о себе. О... о нас. Что ты знаешь. Пожалуйста.»

Глава 8: Утро Вдовы

Утро в постоялом дворе «Золотая Подкова» встретило Елену серым светом, пробивавшимся сквозь мутные стекла, и навязчивым запахом жареной колбасы, доносившимся снизу. Голова болела меньше, но тупая тяжесть и ноющая боль в плече напоминали о вчерашнем кошмаре. Больше всего болела душа – от непонимания, от чужеродности всего вокруг, от гнетущего ярлыка «вдова», надетого на нее чужими руками.

Жизель появилась как по волшебству, едва Елена пошевелилась. Лицо служанки все еще носило следы слез, но было сосредоточено на обязанностях.

«Доброе утро, Ваше Сиятельство!» – прошептала она, ставя на грубый столик поднос. «Как почивали? Голова не так трещит? Доктор велел вам обязательно поесть, сил набраться. Он зайдет позже, проверить вас».

На подносе дымилась простая миска овсяной каши с крошечным кусочком масла, ломтик черного хлеба и кружка теплого молока. Пища простолюдина, но для постоялого двора – вероятно, лучшее, что могли предложить знатной даме в ее положении.

Пока Елена, преодолевая отсутствие аппетита, пыталась есть безвкусную кашу, Жизель осторожно обработала ей ушибленное плечо и ребра прохладной мазью с резким травяным запахом, которую оставил доктор. Затем она принялась за волосы Елены – длинные, темные, как у Лии, но, казалось, более густые и ухоженные. Жизель расчесывала их с почтительным трепетом, стараясь не дернуть, и заплела в простую, но аккуратную косу, которую уложила на затылке, закрепив шпильками. Никаких сложных причесок – графиня была в трауре и едва жива после катастрофы.

Молчание было тягостным. Елена ловила на себе взгляд Жизель в крошечном потрескавшемся зеркале – взгляд, полный жалости и растерянности. Она чувствовала себя марионеткой, которой управляют.

«Жизель...» – наконец проговорила Елена, отодвигая почти нетронутую миску. Голос звучал чужим – тише, ниже, чем у Лии. «Что... что мне теперь делать?»

Вопрос, вырвавшийся наружу, был искренним. Лия Виллард понятия не имела, что положено делать графине Елене де Вольтер, овдовевшей в глуши по дороге в Париж.

Жизель замерла с гребнем в руке. Ее глаза снова наполнились слезами. Она быстро смахнула их тыльной стороной ладони, стараясь быть сильной для своей госпожи.

«Ох, Ваше Сиятельство...» – она вздохнула, продолжая аккуратно поправлять прядь у виска Елены. «Месье Бернар... он все уладит. Он уже послал гонца в замок де Вольтер на север, известить семью графа...» – Она запнулась, видимо, представляя реакцию родни. «И в Париж, в новое поместье, что граф... что граф купил для вас. А также...» – голос Жизель дрогнул, «...доложил о... о печальной участи его светлости.»

Жизель опустила глаза.

«Вам... вам нужно ехать туда, Ваше Сиятельство. В новое поместье. Оно ваше теперь, по праву вдовьей доли, как слышала я от месье Бернара. Там вы сможете... оправиться. Прийти в себя. В тишине и покое». – Она произнесла это с надеждой, но в ее голосе слышалась неуверенность.

Елена нахмурилась. «Вдовья доля»? Что это означало в этом мире?

«А что... что будет потом?» – спросила она осторожно. – «Семья графа... Они... Они что-то решат за меня?»

Жизель заерзала, явно не готовая к таким вопросам. Она была простой служанкой, не юристом.

«Ох, Ваше Сиятельство...» – она опустила голос до шепота. «Тут... тут как повезет. Если граф все хорошо устроил в вашу пользу в завещании... то вы будете хозяйкой. Но...» – Она оглянулась на дверь, боясь, что ее услышат. «Семья... семья графа Гаспара... они знатные, влиятельные. Старший брат графа, месье Филипп... он, говорят, суровый. И его супруга... Они могут... Они могут посчитать, что вам лучше вернуться под их крыло. Вдовы... вдовы часто возвращаются в семью мужа. Особенно если детей нет...» – Жизель покраснела, произнеся это. «Или... или могут предложить... новый брак. Выгодный для семьи. Вы же молоды и... и красивы, Ваше Сиятельство».

Новый брак. Возвращение под опеку сурового деверя. Елену охватил холодный ужас. Она не была Еленой! Она не могла выйти замуж за незнакомца или жить под диктовку чужих людей! Но что ей оставалось? Бежать? Куда? В этом мире у нее не было ничего, кроме имени, статуса, который она не понимала, и верной, но беспомощной Жизель.

Мысли путались. Голова снова начала ныть. Единственное ясное ощущение – непреодолимое желание спрятаться. Уехать куда-то, где можно перевести дух, осмотреться, понять этот мир и свое место в нем. Поместье под Парижем... Хотя бы оно было новым. Не пропитанным памятью о погибшем муже, которого она якобы так любила. Не связанным с его семьей. Пока что.

«В поместье...» – прошептала Елена, больше для себя. «Да... Наверное, нужно ехать туда. Как можно скорее».

Жизель вздохнула с облегчением, восприняв это как решение.

«Конечно, Ваше Сиятельство! Это самое разумное. Месье Бернар уже распорядился искать новую карету или добротную повозку. Наша... наша разбита вдребезги. И лошадей...» – Она снова всхлипнула, вспомнив, вероятно, о погибших животных. «Он говорит, дорога не дальняя, дня два, не больше. Вы отдохнете в дороге. В поместье вас ждут, там все готово для приема хозяйки... ну, то есть...» – Она снова запнулась, поняв, что слово «хозяйка» теперь звучало двусмысленно.

Жизель, закончив укладывать волосы и поправив одеяло, всплеснула руками:

«Ох, почти забыла! Доктор велел дать вам настойку валерианы, как только проснетесь. Успокоит нервы и боль притупит. Я мигом, Ваше Сиятельство!»

Она юркнула за дверь, оставив Елену наедине с гнетущими мыслями о «вдовьей доле», возможном замужестве и суровом девере.

🔔 Важно для нас с вами! Дорогие читатели!

Спасибо, что дочитали эту главу! Ваше внимание и время для меня бесценны. ❤️

Пишу я не в пустоту, а именно для вас. И знаете что? Ваши комментарии – это волшебство! Серьезно!

Глава 9: Тяжелые Решения

Не прошло и пяти минут, как в дверь осторожно постучали.

«Ваше Сиятельство? Можно войти?» – раздался спокойный, слегка хрипловатый голос доктора.

«Входите», – отозвалась Елена, стараясь придать голосу больше твердости, чем было на самом деле.

Дверь открылась, пропуская невысокого плотного человека лет пятидесяти в добротном, но поношенном камзоле темно-зеленого сукна. Его лицо, обветренное и морщинистое, дышало усталостью, но карие глаза под густыми седыми бровями смотрели внимательно и доброжелательно. В руках он нес небольшой кожаный саквояж, потертый до блеска на углах.

«Доброе утро, графиня», – доктор склонил голову, не делая полного поклона – видимо, профессиональная привилегия. «Как вы себя чувствуете после ночи? Жизель говорила, аппетита нет, и боль в плече беспокоит.»

Он подошел к кровати, поставил саквояж на стул и внимательно, без назойливости, осмотрел Елену.

«Голова? Трещит? Тошнота была?» – он мягко взял ее руку, положив пальцы на запястье. Его прикосновение было уверенным и прохладным.

«Голова... тяжелая. Но не так, как вчера. Тошнило немного утром», – честно призналась Елена, стараясь не отдергивать руку. Пульс под пальцами врача казался ей слишком частым, слишком выдающим чужеродность, скрытую под кожей графини.

«Гм», – промычал доктор, сосредоточенно считая удары. Он наклонился, осторожно приподнял веко Елены, заглянул в зрачок при свете из окна. «Посмотрите влево... теперь вправо... Следите за моим пальцем». Он медленно поводил указательным пальцем перед ее глазами. «Головокружение при движении глазами есть?»

«Немного... когда резко», – ответила Елена, чувствуя легкую дурноту.

«Ожидаемо», – кивнул доктор. «Сотрясение мозга, сударыня. Не шуточное». Он отпустил ее руку и перешел к осмотру плеча и ребер. Его пальцы, опытные и осторожные, надавили вокруг синяка. Елена вскрикнула от резкой боли. «Ох, простите, простите, графиня. Но надо знать, не треснуло ли что под кожей. Ребра целы, слава богу, но ушиб глубокий, гематома обширная». Он покачал головой, открывая саквояж. «Продолжайте мазать тем составом, что я оставил. Холод и покой – лучшие лекари сейчас. А теперь...» – Он достал маленький деревянный молоточек. «Позвольте проверить рефлексы. Не пугайтесь.»

Небольшие постукивания по коленям и локтям заставили Елену вздрогнуть. Доктор внимательно наблюдал за реакцией ее мышц.

«Нервы целы», – констатировал он с некоторым облегчением. «Но организм ваш, графиня, перенес чудовищный удар. И физический, и душевный. Вы в глубоком шоке, нервном истощении. Это видно по глазам, по пульсу, по цвету кожи.» Он сложил инструменты обратно в саквояж, его лицо стало серьезным. «Месье Бернар торопится везти вас в поместье. Понимаю его – здесь условия не для вашего ранга, да и дела семейные... Но, как врач, я обязан вас предупредить: дорога сейчас – верная смерть. Или, в лучшем случае, тяжелейшая лихорадка и долгое, возможно, безнадежное выздоровление».

Елена почувствовала, как похолодели пальцы.

«Вы... вы преувеличиваете, доктор? Два дня в повозке...»

«Два дня тряски по нашим ухабам?» Доктор усмехнулся без веселья. «С вашим сотрясением? С этими ушибами? Сударыня, малейшая лихорадка, спровоцированная переутомлением, холодом или просто встряской – и воспаление может пойти куда угодно: в мозг, в легкие, в ушибленные ткани. А ресурсов у вашего организма бороться – ноль. Вы едва держитесь». Он посмотрел на нее с неподдельной тревогой. «Вам нужен абсолютный покой. Здесь. В тепле. Под постоянным наблюдением. Я буду навещать вас дважды в день. Жизель – неотлучно. Только так вы сможете набрать достаточно сил, чтобы перенести путешествие без катастрофических последствий. Я... я скажу это месье Бернару прямо и недвусмысленно. Ваша жизнь дороже любых условностей или спешки».

Он замолчал, давая ей осознать сказанное. В его глазах читалась не только профессиональная обеспокоенность, но и искреннее человеческое сочувствие к этой хрупкой, сломленной молодой женщине, попавшей в чудовищную ситуацию.

«Отдыхайте, графиня», – мягко сказал он, закрывая саквояж. «Я пришлю Жизель с настойкой. И поговорю с управляющим. Здоровье – прежде всего. Поверьте, старому врачу».

Доктор поклонился чуть глубже, чем при входе, и вышел, осторожно притворив дверь.

Елена осталась одна, обдумывая его слова. «Верная смерть... Лихорадка... Воспаление...» Холодный ужас от перспективы поездки сменился новой волной паники при мысли о заточении в этих четырех стенах, рядом с тем, что предстояло решить. Но доктор казался искренним и знающим. Противоречить ему – значило идти на неоправданный риск. Она сжала одеяло, чувствуя, как слабость накатывает с новой силой. Выбора, по сути, не было.

Внезапно дверь приоткрылась, и в комнату осторожно вошел месье Бернар. Его лицо было еще более усталым и озабоченным, чем накануне. Он низко поклонился.

«Ваше Сиятельство, прошу прощения за беспокойство», – начал он, его голос был сухим и деловым, но в глубине глаз читалась усталость. «Доктор подтвердил необходимость вашего пребывания здесь в полном покое. Мы задержимся как минимум на неделю.»

Елена почувствовала смешанное чувство... Отсрочка поездки – облегчение, но неделя в этой комнате...

«Неделю?» – переспросила она слабым голосом. «Но... поместье... семья графа... Они ждут известий...»

«Все необходимые известия уже отправлены, Ваше Сиятельство», – поспешил успокоить ее Бернар. «Ваше выздоровление – сейчас главная задача. Мы позаботимся обо всем необходимом для вашего комфорта.» Он слегка наклонил голову, давая понять, что медицинский вопрос закрыт и обсуждению не подлежит.

Елена кивнула, чувствуя, как слабость накатывает с новой силой. Бежать она все равно не могла.

Глава 10. Под Серым Небом: Прах и Обещание

Неделя в «Золотой Подкове» тянулась как вязкий, пропитанный лекарствами и страхом кошмар. Серые стены комнаты, ежедневные визиты доктора с его саквояжем и настойчивым «Покой, Ваше Сиятельство, абсолютный покой!», шепотки за дверью, и всепоглощающее сознание того, что там, за окном, во временной могиле на церковном кладбище, лежит человек, чьей вдовой она теперь была. Человек, которого она не знала, но чья смерть навсегда изменила ее судьбу.

Лия – Елена – цеплялась за имя, как за якорь. Имя, данное чужим телом, чужим титулом. Но решение, которое созревало в ней вопреки слабости и отчаянию, было ее, Лиино. Она должна была быть там. На погребении Гаспара де Вольтера. Не для него – для себя. Для Елены, чье тело она носила, чью жизнь невольно украла. Чтобы почтить память той, что так любила, и того, кого она любила. Чтобы проститься с прошлым, которое никогда не было ее, но которое теперь навсегда легло на ее плечи тяжелым траурным крепом.

Когда она объявила о своем решении, комната взорвалась тихим, но яростным несогласием.

«Ваше Сиятельство, умоляю!» – Доктор, обычно сдержанный, размахивал руками. «Холод, сырость, волнение... Это верная смерть! Или как минимум тяжелейшая лихорадка! Ваше состояние нестабильно! Голова...»

«Я поеду, месье», – перебила его Елена тихо, но с железом, которого не было в ее голосе раньше. Она смотрела не на доктора, а на Бернара, стоявшего у двери. «Это мой долг. Как графини де Вольтер. Как его вдовы.»

Бернар встретил ее взгляд. В его глазах читалось не столько возражение, сколько трезвая оценка рисков и... понимание. Он видел не только бледную, исхудавшую женщину, но и решимость, загоревшуюся в глубине ее глаз – решимость, которой не было у прежней Елены в первые дни после трагедии.

«Жизель», – Бернар повернулся к служанке, чье лицо исказил ужас. «Самые теплые меха. Все, что есть. И вуаль. Густую.»

Жизель замерла на мгновение, затем, стиснув зубы, бросилась к сундуку. Она работала молча, с отчаянной сосредоточенностью, кутая Елену в тяжелые, пахнущие нафталином соболя и бархат. Лицо графини скрылось за плотной черной вуалью, превратившись в бледное пятно в обрамлении меха.

«Месье Бернар», – Елена протянула слабую руку. «Я не дойду сама.»

Управляющий, не колеблясь, склонился и осторожно, как хрустальную вазу, поднял ее на руки. Она была легче пуха. Он понес ее к двери, его шаги были тверды и неспешны. Доктор, бормоча проклятия под нос, схватил свой саквояж и поспешил следом, как тень.

Холод ноябрьского утра ударил в лицо, несмотря на вуаль и меха. Серое небо низко нависло над крышами постоялого двора и острым шпилем маленькой церкви. К кладбищу, огороженному низкой каменной стеной, уже стягивались немногие местные жители – привлеченные редким зрелищем знатных похорон. У ворот стояла простая, но крепкая дубовая повозка, запряженная парой крестьянских лошадей. На ней покоился гроб, покрытый черным сукном. Рядом, в черных плащах, стояли священник и несколько мужчин – вероятно, нанятые Бернаром носильщики и свидетели.

Бернар осторожно поставил Елену на ноги, продолжая крепко поддерживать ее под локоть. Жизель тут же прильнула с другой стороны. Доктор нервно теребил пряжку саквояжа. Процессия двинулась к раскрытой могиле – неглубокой яме у стены церкви. Земля вокруг была влажной, темной, холодной.

Священник начал заупокойную службу. Его голос, монотонный и печальный, плыл над головами, смешиваясь с карканьем ворон на соседних дубах. Лия смотрела сквозь вуаль на черный ящик, который медленно опускали на веревках в сырую землю. Гаспар де Вольтер. Безумно любивший свою Елену. Погибший, чтобы защитить ее...

И вдруг, сквозь слова молитвы, сквозь холод, пронизывающий кости, сквозь гул в собственной голове, в сознании Лии вспыхнул другой образ. Лео. Он тоже погиб. Не в карете, а в огне взорвавшейся машины. Он был не графом, а айтишником из будущего. Холодным циником, сердцеедом... и героем, бросившимся в пламя спасать совершенно незнакомых людей – женщину и ее ребенка. Чужих. Так же, как Гаспар, возможно, пытался спасти ее, свою Елену, в той перевернувшейся карете? Две смерти. Два мужчины. Один – любимый муж, другой – недостижимая, мучительная любовь. Оба погибли, спасая других. И оба оставили ее одну. Лию. Елену. Запутавшуюся душу меж двух миров. Боль от его потери, свежая и острая, как в тот день в кафе, смешалась с горечью чужого горя. Слезы – горячие, неконтролируемые – хлынули из глаз, затуманивая и без того смутный мир за вуалью. Они текли по щекам, согревая кожу на мгновение, прежде чем остыть на ледяном ветру.

Жизель почувствовала дрожь, пронзившую тело графини, и сжала ее руку сильнее. Бернар подался ближе, создавая щит от ветра. Доктор забеспокоился, шагнув вперед. Свидетели переглянулись, шепча что-то о «глубокой скорби», о «любви, что не умирает». Они видели лишь вдову, убитую горем по любимому супругу. Никто не мог и предположить, что под вуалью рыдает женщина, оплакивающая совсем другого человека, в чужом времени, в чужом теле.

Последняя лопата земли глухо шлепнулась на крышку гроба. Священник закончил молитву. Церемония была окончена. Бернар, не дожидаясь, пока Елена сделает шаг, снова осторожно поднял ее на руки. Она не сопротивлялась. Силы, собранные для этого выхода, иссякли. Она закрыла глаза, уткнувшись лицом в мех на его плече, давая волю тихим, бесконечным слезам. Жизель шла рядом, всхлипывая. Доктор шагал вплотную, готовый в любой момент вскрыть свой саквояж.

Обратный путь в комнату был как в тумане. Ее уложили в постель, сняли меха, напоили горячим травяным отваром с успокоительным. Доктор проверил пульс, покачал головой, но промолчал. Бернар удалился, чтобы заняться документами и извещением семьи о свершившемся обряде. Жизель сидела у кровати, вытирая слезы и свои, и госпожи.

Когда комната опустела, Елена открыла глаза. Не на закопченный потолок, а в пустоту перед собой. Слезы высохли. На смену пришла ледяная, кристальная ясность.

Глава 11. Решение и Змеиная Тень

Утро восьмого дня в «Золотой Подкове» не принесло серого света. Его сменил резкий, пронзительный луч солнца, ворвавшийся сквозь щель в занавеске и упавший прямо на лицо Елены. Она открыла глаза не с привычной тяжестью и апатией, а с ощущением… бодрости. Хрупкой, как тонкий лед, но настоящей. Вчерашняя решимость, кристаллизовавшаяся после погребения, пульсировала в ней, как живая. Сон рассеялся, оставив после себя не смутные образы, а четкую мысль: «Пора».

Жизель, войдя с подносом, застыла на пороге, рот приоткрылся от изумления. Вместо привычной бледной, измученной графини она увидела женщину, чьи глаза горели странным внутренним огнем, а поза, даже сидя в кровати, излучала неожиданную собранность.

«Доброе утро, Ваше Сиятельство!» – прошептала служанка, ставя поднос. «Вы… вы сегодня…» – Она не находила слов.

«Доброе утро, Жизель», – Елена улыбнулась, и это было почти естественно, лишь легкая бледность выдавала слабость. – «Я сегодня чувствую себя… готовой. Неделя прошла. Сегодня мы собираемся. Завтра на рассвете – выезжаем в поместье».

Слова повисли в воздухе, как вызов. Жизель вскинула руки, словно отгоняя саму мысль.

«Завтра?! Но, Ваше Сиятельство! Доктор же говорил! Месье Бернар считает, что еще рано! Вы же едва ходите! А дорога…» – Голос служанки дрожал от ужаса.

«Я хожу, Жизель», – Елена перебила ее мягко, но твердо. – «И буду ходить еще лучше. Сегодня. Помоги мне встать. Я хочу пройтись по комнате. Сама».

Скрепя сердце, бормоча молитвы под нос, Жизель подошла. Она осторожно помогла госпоже подняться, готовая в любой момент подхватить. Елена встала, опираясь на служанку. Головокружение накатило волной, комната поплыла. Она закрыла глаза, вдохнула глубоко, сжала пальцы Жизель. «Стой. Держись». Когда она открыла глаза, мир снова обрел четкость. Она сделала шаг. Потом другой. Мышцы ног дрожали от непривычной нагрузки, дыхание сбилось. Но она прошла от кровати к окну. Пять шагов. Победа.

«Видишь?» – Елена выдохнула, позволяя усадить себя в кресло у окна. – «Я могу. Мы едем завтра. Пожалуйста, начни сборы».

Жизель, все еще бледная, кивнула. Спорить с графиней в таком настроении было бесполезно. Но страх за нее читался в каждом движении.

Доктор, явившийся на осмотр, возмутился куда громче.

«Ваше Сиятельство, это чистейшее безрассудство!» – Он тряс головой, щупая пульс, который был учащенным и слабым. – «Мышечный тонус никуда не годится! Бледность! Очевидное истощение! Малейшая тряска, сквозняк – и воспаление легких, рецидив сотрясения, лихорадка гарантированы! Еще минимум три дня покоя! Четыре!» – Он почти умолял.

Елена слушала его, глядя в окно на двор, где мелькала фигура Бернара, осматривающего новую карету – добротную, но без гербов, запряженную парой крепких гнедых. Разум подсказывал: доктор прав. Тело было слабым, как у новорожденного котенка. Но под этой рациональной мыслью клокотало другое, иррациональное и куда более сильное – предчувствие. Смутное, необъяснимое, но неотступное чувство надвигающейся беды. Оно висело в воздухе этой комнаты, этой гостиницы, этого места рядом с могилой Гаспара. Оно шептало: «Уходи. Сейчас. Пока не поздно». Она не могла объяснить это Жизель, доктору или Бернару. Они подумали бы, что она сошла с ума от горя. Но она верила этому внутреннему голосу.

«Благодарю за вашу заботу, месье», – сказала она, поворачиваясь к доктору. Голос ее был ровным, но в глубине глаз, если приглядеться, мерцала тревога. – «Я ценю ваши опасения. Но мое решение окончательно. Мы выезжаем завтра на рассвете. Прошу вас подготовить необходимые лекарства и дать инструкции Жизель на дорогу. Если ваши дела позволяют, ваше сопровождение будет очень кстати».

Доктор замер, пораженный ее непоколебимостью. Он ожидал слез, истерики, но не этой холодной, вежливой настойчивости, не оставляющей места для спора. Он покраснел, поклонился.

«Как… как прикажете, Ваше Сиятельство. Я… подготовлю все. И буду сопровождать вас». – В его тоне слышалась обреченность и страх за свою репутацию.

Месье Бернар, войдя с докладом о полной готовности кареты и эскорта из двух вооруженных всадников (нанятых на всякий случай), сразу отметил перемену в графине. Его острый взгляд оценил ее бледность, неестественную худобу, проступавшую даже сквозь складки ночной рубашки, легкую дрожь в руках, когда она взяла кружку с бульоном. Она напоминала изящную фарфоровую статуэтку, которую мог разбить любой неосторожный толчок. Но в ее глазах горел огонь решимости, которого не было прежде.

«Ваше Сиятельство», – он поклонился. – «Все готово к завтрашнему отъезду. Но… позвольте высказать опасение. Вы очень ослабели за эту неделю. Дорога, даже в самой мягкой карете, будет испытанием».

Елена отпила глоток бульона, стараясь скрыть отсутствие аппетита. Тревога сжимала желудок.

«Я знаю, месье Бернар», – ответила она, встречая его взгляд. – «Я не обольщаюсь насчет своего состояния. Но я также знаю, что задержка здесь чревата… другими рисками». – Она не стала уточнять, какими. – «Мне необходимо быть в своем поместье. Как можно скорее. Поверьте, это не прихоть».

Бернар внимательно смотрел на нее. Он видел не только физическую немощь, но и ту самую стальную волю, что проявилась на погребении. И еще – ту самую тень, что мелькнула в глазах при разговоре с доктором. Глубокую, необъяснимую тревогу. Он кивнул, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах промелькнуло понимание.

«Хорошо, Ваше Сиятельство. Мы сделаем все возможное. Частые остановки для отдыха. Подушки, одеяла, лекарства под рукой. Жизель будет с вами неотлучно. Мы выедем на рассвете».

«Благодарю вас, месье Бернар», – Елена почувствовала волну облегчения. Он не стал допытываться. Он просто принял ее решение и взялся обеспечить его выполнение. – «Я полностью полагаюсь на вас».

Глава 12. Ловушка захлопнулась

Рассвет застал Елену не в постели, а сидящей на краю кровати, закутавшейся в одеяло. Ночь прошла в мучительном бодрствовании, прерываемом лишь короткими, тревожными дремотами, где снова мерещились скользкие тени и давящая тяжесть. Она чувствовала себя выжатой, как тряпка, – вареной креветкой, лишенной сил и цвета. Голова гудела от недосыпа, каждое движение требовало невероятных усилий. Но страх, кристально ясный и острый, как лезвие, гнал её вперед. Надо уезжать. Сейчас.

Жизель, вошедшая с подносом, ахнула при виде её. Лицо графини было мертвенно-бледным, с синюшными тенями под запавшими глазами, губы бескровные.

«Ваше Сиятельство! Вы не спали!» – в голосе служанки звучала паника. «Доктора! Надо позвать доктора!»

«Нет», – Елена перебила её, голос хриплый, но твердый. «Бульон. Хлеб. Одеваться. Сейчас.»

Она заставила себя проглотить несколько ложек горячего, но безвкусного бульона, отломила крошечный кусочек хлеба – жевать было мучительно, сухо во рту. Каждое движение при одевании, даже с помощью Жизель, было пыткой. Ноги подкашивались, руки дрожали так, что застегнуть пряжку плаща оказалось невозможным. Жизель молча справилась с ней, её пальцы тоже дрожали.

Выйти на крыльцо постоялого двора «Золотая Подкова» было похоже на выход на эшафот. Утренний воздух был свеж и резок, солнце только начинало подниматься, окрашивая серое небо в бледно-розовые тона. Во дворе стояла карета – крепкая, без гербов, запряженная парой гнедых. Рядом – два всадника эскорта, месье Бернар, о чем-то тихо говорящий с доктором, который нервно теребил свой саквояж. Всё было готово к отъезду.

Елена сделала первый шаг по скрипучим доскам крыльца, опираясь на Жизель. Казалось, весь мир качался под ногами. Она сосредоточилась на карете – на своем убежище, на начале пути к спасению от этого места и от давящего кошмара.

И тут он появился.

Из-за угла конюшни вышел всадник на великолепном вороном жеребце. Мужчина. Высокий, статный, одетый с безупречной, но не кричащей элегантностью в темно-синий камзол и плащ. Его черты были безукоризненны – резко очерченный подбородок, прямой нос, густые темные волосы, собранные в черную ленту. Красивый. Очень. Но от него, как волна холода, исходила энергия абсолютной, хищной опасности. Он не просто ехал – он владел пространством вокруг себя.

Бернар мгновенно выпрямился, лицо стало каменным. Он склонился в глубоком, безупречном поклоне. Жизель, ахнув, сделала низкий, дрожащий реверанс, чуть не уронив Елену. Доктор замер, уставившись.

Всадник легко соскочил с коня, подошел к ним быстрыми, уверенными шагами. Его взгляд скользнул по Бернару, по доктору, мимо Жизель и упал на Елену. Взгляд тяжелый, оценивающий, как пытка. На его губах играла легкая, холодная усмешка.

«Невестка», – его голос был бархатистым, низким, но в нем звенела сталь. «Какая отрадная картина. Уже на ногах. Рад, что успел вовремя.»

Елена почувствовала, как земля уходит из-под ног. Не от слабости. От осознания. Старший брат. Филипп де Вольтер.

«Месье Филипп», – она заставила свои губы шевельнуться, голос прозвучал чужим, тихим шепотом. «Что… что вы здесь делаете?»

Филипп легко, почти небрежно взял её под локоть, оттесняя Жизель. Его прикосновение было ледяным, даже сквозь ткань плаща. Он повел её к карете, его движения были сильными, не допускающими сопротивления.

«Что делаю? Исполняю свой долг главы семьи, дорогая невестка», – произнес он мягко, но так, что слова падали, как камни. «В столь трудный час ты не должна быть одна, в глуши, без должной опеки. Я здесь, чтобы забрать тебя под свою защиту. В свой родовой замок де Вольтер.» Он открыл дверцу кареты одной рукой, другой подал ей знак садиться. Его пальцы слегка сжали её локоть – жест, полный скрытой угрозы.

Елена попыталась вырваться, но его хватка была как стальные тиски. Паника, сдерживаемая всю ночь, хлынула волной.

«Нет!» – вырвалось у неё, громче, чем она планировала. «Я… я еду в свое поместье. В Париж. Мне нужно… оправиться. Там меня ждут.»

Филипп засмеялся. Короткий, сухой, неприятный звук. В его глазах, лишенных всякого тепла, промелькнуло что-то страшное. Безжалостное, хищное. Как у кота, который не просто поймал мышь, а решил поиграть с ней, наслаждаясь её ужасом перед неизбежным концом.

«В твоё поместье?» – он мягко подчеркнул местоимение. «Милая Елена, до оглашения последней воли моего безвременно ушедшего брата…» – голос дрогнул на словах «безвременно ушедшего», но без тени искренней печали, – «…именно я, как старший в роде Вольтер, решаю, где и под чьей опекой будет находиться его вдова. Для твоего же блага и спокойствия. В замке всё готово к твоему приезду. Уже скоро прибудет нотариус, и всё прояснится.» Он наклонился чуть ближе, его дыхание коснулось её щеки, заставив её внутренне содрогнуться. «А о теле Гаспара не тревожься. Я уже договорился. Его с почестями перевезут в родовой склеп. Всё будет сделано… достойно.»

Он буквально втолкнул её в карету. Елена едва не упала на сиденье. Филипп повернулся к Бернару, который стоял неподвижно, лицо его было замкнутым, но в глазах читалась глубокая тревога и бессильная ярость.

«Месье Бернар», – голос Филиппа стал командным, ледяным. «Ваша миссия здесь окончена. Вы сопроводите карету до перекрестка с большой дорогой на Руан. Там вас сменит мой эскорт. Вы поедете в замок Гаспара для выполнения своих обязанностей. Доктор», – он кивнул в сторону перепуганного медика, «вы сопровождаете графиню до замка. Позаботьтесь о ней в дороге. Жизель», – его взгляд скользнул по служанке, заставив её съежиться, «с графиней неотлучно. Понятно?»

Никто не посмел возразить. Филипп раздавал приказы с уверенностью абсолютного властителя. Он легко вскочил в седло своего вороного коня.

«Я поеду впереди», – бросил он, глядя на захлопнутую дверцу кареты, за которой сидела Елена. «Рад, что успел до вашего необдуманного отъезда, невестка. Очень рад.» В его голосе слышалось скрытое торжество. «Дорога предстоит долгая. Отдыхайте.»

Глава 13. В Паутине Галантности

Пять дней. Пять долгих, изматывающих дней в дороге, которые превратились для Елены в изощренную пытку под маской заботы. Карета Филиппа была удобнее той, что нанял Бернар, подушки мягче, рессоры лучше гасили тряску. Но это не облегчало состояния Елены. Физически она немного окрепла – постоянный, хоть и вымученный, прием пищи, относительный покой в движении сделали свое дело. Тени под глазами стали менее синими, дрожь в руках почти прошла. Но душевно… душевно она чувствовала себя все более разбитой и загнанной в угол.

Четыре раза они останавливались в придорожных постоялых дворах, которые Филипп выбирал с присущей ему безупречностью – чистых, с приличной кухней, лучшими комнатами, которые можно было найти в глуши. И каждый вечер повторялся кошмарный ритуал: ужин с Филиппом. Тет-а-тет.

Он был безупречно галантен. Подавал ей блюда первым, подбирал лучшие куски, наполнял бокал легким вином, которое, по его словам, «должно поддержать ее силы». Он расспрашивал о ее самочувствии с показной нежностью в голосе, внимательно слушал односложные ответы. Но его взгляд… Его взгляд был нестерпим. Это был взгляд победителя, уверенного в своей добыче. Владельца. Он скользил по ее лицу, шее, скрытым под скромным траурным платьем линиям тела с такой откровенной оценкой, что Елене хотелось закрыться руками или вылить ему на голову горячий соус. Она чувствовала себя выставленной на обозрение, объектом.

В один из таких вечеров, когда тиканье часов в трактирной зале казалось особенно громким, а молчание – невыносимым, Елена не выдержала.

«Месье Филипп», – начала она, глядя не на него, а на узор на скатерти, – «что… что будет дальше? Когда мы приедем в замок? Каковы ваши планы… относительно меня?»

Филипп отложил вилку, его губы тронула та самая холодная усмешка, от которой стыла кровь.

«Дорогая Елена», – произнес он мягко, протягивая руку через стол, чтобы слегка коснуться ее пальцев. Она резко отдернула руку, как от огня. Он не смутился. – «Ты не должна ни о чем беспокоиться. Ни о чем. Ты будешь жить в замке, как подобает графине де Вольтер. В роскоши и комфорте. Все твои малейшие прихоти будут исполняться мгновенно». – Он наклонился чуть ближе, понизив голос до интимного шепота, который заставил ее кожу покрыться мурашками. – «Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не знала нужды. Ни в уходе, ни в развлечениях… ни в ласке. Гаспар, увы, больше не с нами, чтобы боготворить тебя, как он это делал. Но я… я постараюсь заменить тебе его. Во всем. Ты будешь окружена вниманием и… преданностью». – Его темные глаза поймали ее взгляд, не отпуская. В них читалось обещание, от которого стало душно. – «Я сделаю все, чтобы ты забыла свое горе. Всеми доступными мне способами».

Елена почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Его слова были обволакивающими, сладкими, как яд. Он не говорил прямо, но намек был кристально ясен: он видел ее не как скорбящую вдову, а как желанную женщину, которую он намерен сделать своей. Его «опека» была лишь ширмой для обладания.

«Я… я не нуждаюсь в замене Гаспара», – прошептала она, с трудом находя слова. – «Мне нужно время. Покой. Одиночество».

«Одиночество – худший лекарь для такой прекрасной и молодой женщины», – парировал Филипп, снова берясь за вилку, как будто только что обсуждал погоду. – «Доверься мне, Елена. Я знаю, что для тебя лучше».

Эти ужины казались вечностью. Каждое его прикосновение к руке, когда он «галантно» помогал ей встать из-за стола, каждый его взгляд, каждый двусмысленный комплимент – все это оставляло ощущение грязного налета на коже. И кульминацией каждого вечера был путь к ее комнате.

Лестницы в постоялых дворах были крутыми и темными. Видя, как Елена, несмотря на улучшение, все еще шатается от усталости или просто от его близости, Филипп «милостиво» предлагал свою помощь. А когда она, сжимая зубы, пыталась отказаться, он просто брал ее на руки. Легко, как перышко.

«Месье Филипп, прошу вас! Я могу сама!» – протестовала она в первый раз, задыхаясь от унижения и страха.

«Пустяки, невестка», – он лишь крепче прижимал ее к себе, и она чувствовала силу его рук, его тепло, от которого ее тошнило. – «На правах опекуна я обязан заботиться о твоем благополучии. И нести тебя, если это необходимо – часть заботы». – Его смех звучал в полутьме лестничного пролета, низкий и уверенный. – «Расслабься».

Она замирала в его руках, как деревянная кукла, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть, ненавидя свою слабость, ненавидя его. Он относил ее к самой двери ее комнаты, ставил на ноги с преувеличенной нежностью, иногда позволяя руке задержаться на ее талии дольше необходимого.

«Спокойной ночи, дорогая Елена», – говорил он каждый раз, и его взгляд в последний раз скользил по ней, словно поглаживая. – «Спи сладко. Завтра мы будем ближе к дому».

К концу пятого дня, когда солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые и золотые тона, карета въехала в обширные владения Филиппа де Вольтер. Замок предстал перед ними на холме – величественный, строгий, выстроенный из светлого камня, который в лучах заката казался розоватым. Башни с остроконечными шпилями, высокие стрельчатые окна, идеально подстриженные партеры перед фасадом. Он был прекрасен. Безупречно красив. Как картинка из книги сказок. Но в этой красоте не было ни капли тепла. Он казался высеченным изо льда, отполированным до холодного блеска. Искусственным. Не домом, а демонстрацией власти и богатства. Каменным чудовищем в роскошных одеждах.

Карета остановилась у парадного входа. Прежде чем успел подбежать слуга, дверцу распахнул сам Филипп. Он помог выйти сначала Жизель, которая едва не споткнулась от волнения, затем – доктору. И наконец, протянул руку Елене. Она взяла ее, стараясь коснуться только кончиками пальцев, и ступила на землю. Ноги подкосились от долгой дороги и нахлынувшего ужаса перед этим местом.

Глава 14. Птица в Золоченой Клетке

Неделя в замке Филиппа де Вольтера пролетела для Елены в каком-то кошмарном, ритуализированном полусне. Каждый день был похож на предыдущий, выстроенный с безупречной точностью тюремщика, наслаждающегося своей властью.

Утро начиналось с визита доктора. Трижды в день он заходил в ее роскошную, но холодную комнату, щупал пульс, слушал дыхание, качал головой над ее бледностью, но констатировал улучшение: «Силы возвращаются, Ваше Сиятельство. Постепенно. Главное – покой и питание». Елена кивала, не глядя на него. Покой здесь был иллюзией.

Завтрак и обед она принимала в своей комнате, в компании Жизель. Еда была изысканной, вкусной – нежные бульоны, паштеты, фрукты, легкие десерты. Но Елена ела без аппетита, механически, словно выполняя обязанность. Каждый кусок казался ей подачкой тюремного надзирателя. Жизель сидела рядом, тихая и напуганная, ее попытки разговорить госпожу разбивались о каменную стену отчаяния и постоянной настороженности.

А затем приходил он. После обеда, точно по часам, дверь открывалась без стука, и в комнате появлялся Филипп. Его присутствие сразу наполняло пространство тяжелой, удушающей энергией.

«Время подышать свежим воздухом, невестка», – объявлял он с той же сладковато-угрожающей галантностью. И, не дожидаясь ответа, подходил и подхватывал ее на руки.

Елена протестовала каждый раз. Сначала громко, потом все тише, понимая бесполезность. Ее тело напрягалось, как струна, в его руках. Он нес ее по холодным коридорам, мимо бесстрастных слуг, вниз по лестнице, в небольшой, тщательно ухоженный садик за замком. Там ее ждало одно и то же кресло с мягкими подушками, поставленное рядом с его стулом.

«Садитесь, дорогая», – он опускал ее в кресло, но его руки задерживались на ее плечах дольше необходимого. – «Тридцать минут солнца и воздуха – лучшее лекарство». Затем он садился рядом, слишком близко. Его колено почти касалось ее ноги.

И начиналось. Он вел пустые, изысканные разговоры. О погоде. О новостях из Парижа, до которых ему, видимо, не было дела. О сплетнях, которые он считал достойными ее ушей. Его голос был ровным, приятным, но глаза не отрывались от ее лица, ловя каждую реакцию, каждую непроизвольную дрожь. Иногда он настойчиво предлагал ей сесть к нему на колени – «чтобы было теплее» или «для лучшего обзора». Елена каждый раз отказывалась, съеживаясь в кресле, как будто пытаясь стать невидимой. Он не настаивал открыто, лишь вздыхал с преувеличенной печалью: «Как ты упряма, моя Елена. Но я научу тебя доверять мне». Эти тридцать минут были для нее вечностью под пристальным, пожирающим взглядом.

Она знала, что за одним из высоких окон замка за ними наблюдает Клеманс. Она чувствовала на себе ледяные иглы ее ненависти даже сквозь стены. Эта ненависть, по крайней мере, была искренней, в отличие от слащавой маски Филиппа.

Еще одним проявлением его «заботы» стали платья. Однажды утром в комнату внесли несколько коробок. Внутри лежали платья из самого дорогого черного бархата и шелка. Безупречного покроя, с тончайшими кружевами и вышивкой. Но это не были платья для глубокого траура. Они были слишком роскошными, слишком подчеркивающими линии тела, слишком... соблазнительными. Филипп явился лично, чтобы наблюдать, как она их разглядывает.

«Тебе нужно выглядеть достойно своего положения, Елена», – пояснил он, его пальцы скользнули по бархату. – «Гаспар хотел бы видеть тебя прекрасной. А я... я не потерплю, чтобы ты ходила в чем-то поношенном или простом». В тот же день Жизель, со слезами на глазах, сообщила, что все старые, скромные траурные платья Елены «случайно испортились» – якобы моль или их неправильно почистили. Выбора не оставалось. Елена была вынуждена облачаться в эти роскошные саваны, чувствуя себя еще более выставленной напоказ и уязвимой. Каждое платье было символом его контроля.

Ужины оставались самой тяжелой частью дня. Они проходили в огромной, холодной столовой. Елена, Филипп, Клеманс. Филипп вел себя с женой с ледяной вежливостью, отвечая на ее редкие реплики односложно или вовсе игнорируя. Зато к Елене он обращался с преувеличенным теплом, наполнял ее бокал, накладывал лучшие куски на ее тарелку, ловил ее взгляд, стараясь заставить улыбнуться. Его внимание было тяжелым, удушающим одеялом. Клеманс сидела, выпрямившись, как статуя, ее лицо было маской, но глаза горели немым бешенством, направленным исключительно на Елену. Атмосфера за столом была ядовитой.

На седьмой такой ужин Елена, собрав последние капли мужества, прервала его монолог о достоинствах нового вина.

«Месье Филипп», – ее голос прозвучал тихо, но четко в натянутой тишине. – «Вы упоминали о нотариусе. Когда он приедет? Когда будет оглашена воля Гаспара?»

Наступила мгновенная тишина. Звякнул нож, который Клеманс слишком резко положила на тарелку. Филипп медленно повернул к Елене голову. Улыбка не сходила с его губ, но в глазах вспыхнул холодный, опасный огонек. Он явно не ожидал такого прямого вопроса и был не рад ему.

«Нотариус?» – он сделал легкий жест рукой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи. – «Он очень занятой человек, дорогая Елена. Но я связался с ним. Он приедет… на днях. Скоро. Не терзай себя юридическими тонкостями. Все будет улажено наилучшим образом. Доверься мне». Его тон не допускал дальнейших расспросов. Он снова заговорил о вине.

После ужина ритуал повторялся. Филипп подходил к Елене, брал ее под руку или, если она казалась ему особенно уставшей (а она всегда старалась выглядеть уставшей к концу ужина), снова брал на руки. Клеманс встала в этот вечер, когда он уже подхватил Елену.

«Филипп», – ее голос дрогнул от сдерживаемой ярости, – «графиня уже достаточно окрепла. Она вполне может дойти до своей комнаты сама. Не стоит ее беспокоить».

Филипп остановился, повернулся к жене. Его лицо было абсолютно спокойным, но в глазах – ледяная сталь.

«Милая Клеманс», – произнес он с убийственной мягкостью, – «я сам решу, как моей любимой невестке удобнее и безопаснее добираться до ее покоев. Твоя забота… трогательна, но излишня. Иди отдыхай».