Выбор

1. Максим

Бах, бах, бах…

Твою ж мать…

Бах… бах… бах…

Да выключите уже эту зубодробилку! Или это перфоратор?

Я открываю один глаз, потом второй, щурюсь…

Яркое солнце ослепляет, как его отключить?

Вожу глазами по комнате, пытаюсь отыскать настенные часы, но голова ужасно кружится, зрение расфокусировано, все плывет…

С трудом приподнимаю голову и тут же адские «вертолетики» начинают свое авиашоу.

Переворачиваюсь на бок, шарю по полу рукой в поисках телефона. Пусто. Сколько ж время?

Бах, бах бах…

Виски долбит, голова раскалывается. Во рту, как в помойной яме. Нет, хуже. Как будто там кто-то сдох. Или что-то. Наверное, моя совесть.

Хочется пить. Да, дико хочется пить.

Бах, бах, бах…

Рррррр-рр-ррррр… А это еще что?

К звукам перфоратора добавляется другой, похожий на собачий грубый лай и рычание. Откуда у нас дома кобель? Или я не дома?

— РРР-ррр, рав-гав…ррр-рррр…совсем охренел? — ух ты, не хило я вчера надрался, что собаки говорящие мерещатся… почему-то голосом отца.

— Гав-гав, ррррррр… лишу, на хрен, денег тебя, щенок неблагодарный…

А, все-таки отец!

— Очнулся? – рычит Иван Сергеевич, мой отец.

— И тебе доброе утро, – в подушку мычу я.

Он стоит у окна, сложив руки на груди, и испепеляет меня взглядом. У-ух! Глаза дьявольски горят, брови сведены к переносице, губы поджаты. Бесится! Шикарное зрелище!

— Через пятнадцать минут. В столовой. И только попробуй не притащить свою пьяную задницу, — цедит сквозь зубы.

Уходит, демонстративно хлопнув дверью. Специально, потому что знает, как мне сейчас хреново.

***

Поднимаюсь. Меня ведет из стороны в сторону, в ушах звенит, а к горлу подступает противная тошнота. Резко срываюсь с места и еле успеваю добежать до туалета, благо в моей комнате он свой, как содержимое моего желудка извергается в унитаз.

Н-да-а… Последний стакан был явно лишним. Или несколько последних. Усмехаюсь. Смотрю на себя в зеркало, висящее над раковиной, любуюсь. Синие круги залегли под глазами, волосы растрепаны в разные стороны – красава, че. Та-ак. А это что? На шее багровеет красное пятно. А вот еще одно — около уха. Стараюсь вспомнить, что вчера было: пятница, клуб, столик, громкая музыка, выпивка… много выпивки, какие-то люди, танцы, потом пьяные танцы, смех, толпа, темнота, запах пота и алкоголя, мужской туалет… Наташка! Точно Наташка! Вчера перестаралась. Или она не Наташка? Оля? Лена? Похрен… Наклоняюсь к раковине и прямо из-под крана жадно пью воду. Так-то лучше.

Приняв наспех контрастный душ, почистив зубы и переодевшись в свежую одежду, спускаюсь в столовую. Отец сидит за столом, в длинном банном халате, держит газету и якобы читает. На самом деле он делает вид, будто ему это интересно. Так себе пародия на итальянского мафиози! Ему еще сигары в зубах не хватает! Откуда у него эта манера, я не знаю, но мне дико смешно, и каждый раз приходится стискивать губы, чтобы не заржать! Аль Капоне фигов!

— Доброе утро! — здороваюсь со всеми.

Отец, комкая газету, бросает ее на стол и смотрит на меня грозно.

— Сынок, милый, доброе утро! – мать начинает суетиться, увидев меня. Ее настороженный взгляд мечется то ко мне, то к отцу. Она знает, чем дело пахнет! Мать старается быть амортизатором между мной и отцом. Всегда пыталась сгладить наши ссоры и конфликты. А они у нас каждодневные. И с каждым разом все изощреннее и изощреннее. У нас с батей сложные отношения. Вернее сказать, нездоровые, катастрофически токсичные отношения.

— Сынок, тебе кофе сделать? Ой, а это что? – мать подходит ближе и вглядывается куда-то в область моей шеи. – Аллергическая сыпь, что ли?

Я непроизвольно дотрагиваюсь рукой до места предполагаемой сыпи и вдруг вспоминаю: Наташка! Или Ленка, или Олька!

— Ага, ма, аллергия! – давлю довольную лыбу. – На Ивана Сергеевича! – откровенно начинаю ржать!

Мать охает, прикладывая ладонь ко рту.

Отец бесится, когда я называю его по имени-отчеству дома. А мне хорошо. Вскидывает на меня озлобленный взгляд. Знаю, батя, как ты меня «любишь»! И это взаимно!

— Веселишься? Ну-ну! Скоро я повеселюсь, когда лишу тебя денег, машины и всего, что у тебя есть! – взрывается отец.

Ну вот, начинается, даже кофе допить не успел! Скрещиваю руки на груди, откидываюсь на спинку стула. Я готов принимать удар, готов к словесному бою, упрекам, обвинениям и приказам. Все это не ново.

Но мне плохо. Меня все еще мутит, голова кружится, хочется завалиться на кровать и уснуть. А вместо этого я сижу напротив отца и слушаю его гневную тираду:

— Это уже ни в какие ворота не лезет. Наше с матерью терпение лопнуло! —сокрушается отец, размахивая перед моим носом руками. – Ты посмотри на себя, на кого ты похож, в кого превратился!

Я опускаю взгляд и делаю вид, будто рассматриваю себя, стряхиваю невидимые пылинки с плеч.

2. Саша

— Ма-ам, я устал, мне жарко, я хочу пить, — хнычет Никитка.

Мы идем пешком домой.

Сегодня суббота и у меня выходной – единственный день, когда я затариваюсь продуктами на всю неделю. А больше мне некогда. Завтра я буду убираться, готовить, гладить…

На улице действительно жарко. Я и сама взмокла, но то ли от жары, то ли от неподъёмных сумок. Погода в этом году удивляет: конец апреля, а жарит, как в июне. Безветренно, солнечно, сочная свежая травка, зеленые пышные деревья, одуванчики! Мне нравится! Люблю весну! Жду весну! Весна пахнет! Пахнет обещанием и надеждой. Каждый раз кажется, что именно эта весна принесет нам с Никиткой что-то новое, хорошее… Но ничего не происходит, вот уже 6 лет: весна приходит и уходит, забирая несбывшиеся мечты с собой до следующего года.

Я иду впереди, груженная полными пакетами, ручки которых больно впиваются в ладони. Липкая испарина неприятно облепила тело, а влажные волосы на затылке раздражающе щекочут взмокшую шею. Сын плетется сзади и несет пакет с хлебом, булочками и печеньем, а за хрупкой сгорбленной спинкой болтается рюкзак с формой. По субботам у Никитки проходят тренировки по футболу. Мой мальчик дико устал: двухчасовая интенсивная тренировка, марш-бросок пешком до рынка, базарная толкотня и обратная дорога домой - вымотают кого угодно, что уж говорить про шестилетнего ребенка.

— Я пи-и-ить хочу, — жалобно подвывает сын.

Подходим к супермаркету и собираемся войти в магазин, как пакет с луком и картофелем неожиданно рвется: овощи рассыпаются по дороге, а у меня наворачиваются непрошенные слезы на глаза. Да что ж это такое? Бросаю пакеты на землю, ползаю на коленках, собирая овощи. Мимо проходящие люди сочувственно смотрят на мои потуги, некоторые равнодушно перешагивают или пинают в мою сторону укатившийся лук, но никто не пытается помочь. Никто. Мне жутко стыдно, неловко и обидно. Сын бросается мне на помощь, но я останавливаю его, указывая на свободную скамейку у дороги, и прошу ее занять. Кое-как собираю овощи в рваный пакет и отношу на лавочку.

— Никит, посиди здесь. Я оставлю сумки, поохраняй, пожалуйста! Быстро куплю воду и новый пакет, хорошо? – спрашиваю сынишку.

Никитка - очень ответственный ребенок, мой бессменный помощник, мой единственный заботливый мужчина. Я ему доверяю и знаю, что не ослушается.

Никита молчит и его внимание направлено не на меня. Он стоит с открытым ртом и, кажется, не дышит. Смотрю и пытаюсь понять, что так овладевает вниманием моего ребенка. Ярко-желтая машина! Я и сама на время зависаю, но быстро прихожу в себя.

— Мама! Мама, это же Camaro! – кричит восторженно сын.

— Что? – не понимаю.

— Ну КамАро, мам, ты че?! Вот это тачка, мам! Ты знаешь, что у нее восьмицилиндровый двигатель, мощностью 445 лошадиных силы? – поучительно объясняет мне Никитка.

— Пф-ф, конечно, знаю! Только всякими комарами и интересуюсь! – Господи, откуда он это все берет?

— Не комарАми, а КамАро! – вздыхает Никитка. И лицо такое снисходительное делает, что чувствую себя тупицей.

— Ладно. Я пошла. Никуда ни с кем не ходи, – напутствую я и несусь в магазин.

3. Максим

Выхожу из маркета и открываю бутылку с холодной водой. Руки трясутся, не слушаются: то ли от вчерашней попойки, то ли от разговора с отцом. Или от одного и другого вместе. Залпом опустошаю практически всю бутылку и бросаю в рядом стоящую урну. Мимо. Черт. Сегодня явно не мой день. Прохожие неодобрительно косятся на меня, хмыкают, но никто ничего не говорит, потому что всем насрать. Насрать на друг друга, насрать на этот город, страну и землю в целом. Каждый думает только о себе. Лучше промолчать, не связываться и притвориться слепым, глухим и немым. Так проще и безопаснее. Гребаный эгоистичный мир. Мы все любим обсудить и осудить… но ничего при этом не делать.

Поднимаю бутылку и опускаю в урну.

Мне по-прежнему хреново: тошнота не отпускает, голова тяжелая, а ярость раскаленной лавой обжигает все нутро. Забрасываю в рот две подушечки мятной жвачки и направляюсь к машине.

Я вижу, как у моего Камара трется какой-то пацан: заглядывает в окна, приседает и подтягивается на носочках, чтобы лучше разглядеть. Не трогает. Хочу шугануть, но отчего-то передумываю. Вспоминаю себя мелкого - я вот так же восхищенно разглядывал крутые тачки и мечтал, что когда-нибудь у меня будет спорткар. И намечтал, но счастливым меня это не сделало.

Подхожу ближе и останавливаюсь рядом с мальчуганом. Он меня не замечает, потому что с неприкрытым интересом и ртом заглядывает в салон.

— Нравится?

Пацан испуганно дергается и хлопает огромными глазами, но не отходит.

— Еще бы! Шестое поколение, 6,2 литра, восьмиступенчатая трансмиссия! Я такие только в энциклопедиях видел! – хера се, задвинул пацан!

— Десяти, — говорю ему, усмехаясь.

— Что?

— Десятиступенчатая автоматическая трансмиссия, – поясняю.

У пацана комично падает нижняя челюсть, а на лице появляется выражение, полное удивления, неверия и детского восторга.

Щелкаю брелоком сигнализации, и двери начинают подниматься вверх. Да, мой кровопийца умеет произвести впечатление!

Пацан от изумления вскрикивает и начинает радостно подпрыгивать на месте.

— Ва-ау! – пищит малой. – Как в крутых фильмах! Дядь, а можно за рулем посидеть? – смелеет пацан и смотрит умоляющими глазами.

— Валяй, — лениво киваю и, не сдерживаясь, зеваю в кулак. Сегодня я в ударе: никому и никогда не позволял прикасаться к своему Камару, а уж тем более садиться. Яркий кровопийца всегда собирал кучу зевак, но лишь этот мальчуган смог так ненавязчиво меня уделать!

Уступаю место, жестом приглашая за руль. Голубоглазый осторожно присаживается, ласково касается приборной панели и смешно шевелит губами. Привалившись к двери, хлопаю по карманам и выискиваю пачку сигарет, но в этот момент мои перепонки разрывает истошная сирена:

— Никита! Никита! Что происходит?

4. Саша/ Максим

Саша

— Отойдите от моего ребенка! Я вызову сейчас полицию, – ору не своим голосом.

Я старалась по-быстрому сбегать в магазин за чертовым пакетом и водой. Но на кассах такие очереди, что пришлось задержаться. Безумно нервничала, все-таки сыночек там один. Хоть Никитка – умный и ответственный мальчик, но он ребенок, а страшных случаев с похищением детей немыслимо много.

Выбегаю из супермаркета и глазами ищу Никиту. Вижу лавочку, пакеты с продуктами, а вот моего ребенка нет. Оглядываюсь по сторонам, ощущая, как внутри все холодеет. У меня начинают трястись руки, а ноги становятся ватными. В голове мгновенно всплывают факты о похищениях, насилии и всей той мерзости, о которой страшно даже подумать. Ужас опутывает меня липкой паутиной. Кручу головой, мечусь по лицам людей, но Никитку не нахожу.

Подбегаю к скамье и пытаюсь отыскать в своём рюкзаке телефон. Что нужно делать в таких ситуациях? Куда звонить, куда бежать? Ругаю себя последними словами. Господи, как можно быть такой непутевой мамашей?

— Ва-ау! Вот это тачка! – где-то рядом слышу родной голосок.

Оборачиваюсь и вижу ту самую яркую желтую машину: двери открыты и подняты вверх. Рядом стоит какой-то мужик в солнцезащитных очках, улыбается. А в салоне машины…не может этого быть…

В салоне мой сын…

Срываюсь с места и начинаю истошно кричать:

— Никита, Никита! Что происходит?

Подбегаю к мужику, на ходу выуживая из рюкзака газовый баллончик. С недавних пор он всегда при мне.

— Отойдите от моего ребенка, я вызову сейчас полицию! – наставляю баллончиком на мужика.

— Так, спокойно, мамаша, – мужик поднимает ладони, показывая, что не опасен, а потом нарочито медленно снимает очки.

А мужик — вовсе и не мужик. Молодой парень.

— Мама, мама, – испуганно лопочет Никитка.

— Сынок, выходи из машины. Что этот дядя тебе сделал? Он тебя обижал? Может что-то предлагал? Господи! — меня прорывает, как водосточную трубу. Поток вопросов сыплется как песок.

Максим

— Э-эй, дамочка! – пытаюсь перекричать заведенную мамашку, но она меня в упор не слышит.

— Сынок, родной, с тобой все в порядке? – осматривает парнишку.

— Да все с ним нормально! Успокойтесь уже. И аккуратнее с этой штукой, — кивком головы указываю на баллончик в ее руке. Эта ненормальная забыла, что ли, про него, размахивая им во все стороны?

Только я успеваю об этом подумать, как чувствую сильнейшее жжение в глазах.

— Твою мать, — ору я. – Какого хрена? — Глаза начинают непроизвольно слезиться, а горло першить. Закашливаюсь, утыкаясь носом в локоть. — Ребенка убери отсюда.

Пацаненок кашляет и судорожно хватает ноздрями воздух.

Сквозь пелену слез вижу в открытом рюкзаке этой идиотки бутылку с водой. Выхватываю довольно резко и даю пацану пить. Смачиваю руки, плескаю себе в лицо водой и умываю пацана. Девчонка ошарашенно стоит и смотрит с застывшим ужасом на лице.

Пришибленная какая-то.

— Никитка, Никитка, сынок… Господи, прости, милый, — отмирает эта ненормальная и бросается к сыну.

Сегодня однозначно хреновой день! А он, на минуточку, только начался…

Мамаша утаскивает голубоглазого к скамье и начинает суетиться над ним.

Сажусь в машину.

Ну на хрен, пусть сами разбираются.

Вот какого черта я повелся на пацана?

Опускаю двери и завожу мотор. Последний раз бросаю взгляд на мальчишку, но встречаюсь с полыхающими страхом, злостью и ужасом глазами девчонки.

— Истеричка, – напоследок бросаю в окно.

— Маньяк, – слышу в ответ и срываюсь с места.

Кем я только не был в этой жизни и, кажется, меня уже ничего не могло удивить. Но маньяк? Серьезно?

5. Саша

— Никит, ты как?

Господи, мне так страшно: сердце бешено колотится, того и гляди выпрыгнет из груди, а слезы застилают глаза. Я ведь не собиралась распылять баллончиком, всего лишь хотела припугнуть, но, видимо, случайно нажала. Ничего не соображала, чисто материнский инстинкт сохранения и защиты своего дитя. «Незнакомый человек затащил под каким-то предлогом ребенка в машину», — всплывают заголовки из газетных страниц. Сколько таких случаев в жизни?! Вот, о чем я думала в тот момент.

Жаль, что не успела запомнить номера. Хотя машина запоминающаяся, вряд ли в городе найдется с десяток таких ярких желтых иномарок.

— Мам, да все нормально.

— Никита, вот скажи, зачем ты сел к чужому дяде в машину? Ведь мы столько раз с тобой это обсуждали, смотрели ролики. Сынок? Он тебя чем-то заманил? Что он тебе сказал? Может, игрушку или конфеты предложил? – я присаживаюсь перед сыном на корточки и беру его за руки.

— Ничего, мам. Ничем он меня не заманивал. Я сам, — виновато шепчет Никитка и опускает головку.

— Что сам? – удивленно смотрю на сына.

— Сам попросил посидеть за рулем.

— Ох… — вырывается из меня.

— Прости, мам, я подвел тебя, расстроил. Но мне так хотелось ее потрогать, — плачет сын и вытирает мокрые щечки кулачками.

У меня сжимается сердце. Мой наивный, любимый сынок. Крепко обнимаю своего автолюбителя и реву вместе с ним. Больше ни за что и никогда не оставлю его без присмотра.

Никитка – самое дорогое, что у меня есть. Я воспитываю его одна: горе-папаша слился сразу, как только узнал о моей беременности. Молодая наивная второкурсница поддалась чарам бывалого пятикурсника Романа, ставшим первым парнем, первым мужчиной и первым в жизни козлом. Что ж, бывает…

Мой сын - лучшее, что со мной случилось за всю 26-летнюю жизнь, и каким бы ни был засранцем его биологический отец, любовь у меня к Нику безусловная и всеобъемлющая. Можно долго рассказывать, как мне было тяжело одной, без мужской поддержки, студентки факультета психологии, как сложно было потом совмещать грудного ребенка и учебу. Мамы поймут! Вот и моя мама меня поняла и поддержала. По сей день не устану благодарить родителей за помощь.

Мои родители живут в области, но, когда я родила Никитку, мама переехала на время ко мне в город, в мою однокомнатную съемную квартирку. Папа работал, помогал деньгами, а мама сидела с новорожденным внуком. Я через три месяца после родов вернулась в институт — доучиваться последние курсы. Трудные были времена: сессии вперемешку с бессонными ночами под крики неспящего Никитки, детские болезни одновременно с практикой, нервные срывы, истерики и прочие материнские радости. Казалось, вот отдадим Никитку в садик и станет полегче. Но ни тут-то было! Оказалось, что детский сад – это когда неделю ребенок ходит, а две – лечится дома, и так по бесконечному кругу!

У меня не было выбора и мне пришлось успешно окончить Институт. Мой руководитель дипломной работы предложил работу в научно-практическом центре медико-социальной реабилитации, где занимал хорошую должность. Я согласилась на неполный рабочий день, до обеда. А после того, как Никитке исполнилось четыре года, иммунитет окреп и в садик мы стали ходить стабильно, мама вернулась в область, а я вышла на полный рабочий день.

6. Саша

Ненавижу понедельники! Как же я ненавижу понедельники! Это просто сюр какой-то! Со мной всегда что-то случается именно по понедельникам! Я практически ни разу не пришла на работу в понедельник вовремя. Вот и сейчас я дико опаздываю. А по понедельникам, как на зло, у нас планерка.

Всё из-за чертовых шишек! Да-да, сегодня виноваты шишки.

Не знаю, почему в чате группы садика не проинформировали, что сегодня нужно принести шишки для поделок. И Никитка почему-то мне не сказал. И вот, сплавив ребенка воспитательнице, я, как партизан, бегала по кустам вокруг детского сада в поисках сосновых шишек. Насобирала корявых, совершенно отвратительных природных материалов, но тут уж не до эстетики было, отнесла в группу и рванула на работу.

Мое утро расписано по минутам. Поход за шишками совершенно не входил в утреннее расписание. В это самое время я должна была ехать по направлению Центра, однако, стою на остановке и смотрю в «зад» ушедшему автобусу. Прекрасно.

Научно-практический центр медико-социальной реабилитации, в котором я работаю четыре года реабилитационным психологом, считается одним из лучших в России. По сей день неустанно благодарю своего наставника, научного руководителя моей дипломной работы и заведующего отделением, высококвалифицированного врача-психотерапевта, да и просто прекраснейшего человека – Манукяна Георгия Артуровича за то, что когда-то проникся моей ситуацией, поддержал и помог устроиться в этот Центр.

У нас сплоченный коллектив, мы — одна дружная семья и вместе делаем одно большое дело — помогаем людям с заболеваниями и травматическими поражениями опорно-двигательного аппарата, черепно-мозговыми травмами и острыми нарушениями мозгового кровообращения.

***

Каждый понедельник я прохожу квест под названием «Как не спалиться». Суть заключается в том, чтобы проскочить в кабинет незамеченной. Мой рабочий день начинается в 9 утра, а сейчас на часах 9.45 и у меня есть 10 минут до начала всеобщей планерки в конференц-зале.

Осторожно забегаю в холл, озираясь по сторонам, сворачиваю налево на лестницу для посетителей. Вообще, лестница для персонала и служебный лифт находятся по правой стороне, но туда мне нельзя, обязательно встречу кого-нибудь из коллег. Поэтому отточенными движениями поднимаюсь по лестнице на третий этаж, вглядываюсь в длинный коридор, убеждаюсь, что заведующего в зоне видимости нет, и ныряю в свой кабинет.

Я сказала в свой кабинет? Забудьте! Это я погорячилась! Выдаю желаемое за действительное! Здесь нас четыре реабилитационных психолога, у каждого свое рабочее место. Но я мечтаю, что однажды у меня будет свой личный приемный кабинет с удобным диванчиком, расслабляющей обстановкой и приятной атмосферой! Ну знаете, такие, как в фильмах показывают: пациент лежит, закинув ногу на ногу, руки заложены под голову, а рядом я с гипнотическим маятником в руке!

— Жукова! — Жукова — это я, — 9:52! – подмигивает мне Леша. – Привет! Сегодня на 3 минуты раньше, – не стесняясь, ржет мой коллега.

Леша — единственный мужчина в нашем бабьем царстве. Он каждый раз сообщает мне время моего прихода и делает ставки на следующий понедельник. Такая у нас с ним забава.

— Иду на рекорд! Привет! — улыбаюсь я.

— Вика с Еленой Васильевной уже ушли. Идем скорее, — поторапливает меня Алексей.

Мы заходим в большой конференц-зал. Народу уже собралось полно. По понедельникам в 10 утра у нас общее собрание всех отделений Центра. За кафедрой стоит главврач, высокий крупный мужчина. Мы с Лешкой переглядываемся, не в силах сдержать улыбки. Наш главный где-то под два метра ростом, но халат он, почему-то, надевает на несколько размеров меньше. Это смотрится настолько комично и нелепо, что каждый понедельник вызывает у нас с Лешей приступ несдержанного хохота. И почему ему никто не скажет об этом?

Мы пробираемся сквозь ряды в поисках свободных мест. Вся середина и последние ряды заняты. Правильно, никто не хочет попасть под раздачу главврачу. Нам ничего не остается делать, как сесть на второй ряд. Эх, а вот если бы я не опоздала, то сидела бы сейчас на галерке и спокойно искала в интернете идеи для поделки к празднику 9 Мая в детском саду.

Пока Александр Владимирович активно вещает о новейших высокотехнологичных методах реабилитации, о новых поступивших пациентах, согласовывает с зав отделениями схемы лечения и комплексной реабилитации, я в этот момент с волнением думаю, что сегодня у меня по расписанию работа с «особенным пациентом».

Принято считать, что психолог — это не врач. Мы не ставим диагнозы, не выписываем лекарства и потому люди, обращающиеся к нам, — не пациенты. Но тогда кто? Клиенты, посетители? Лично я всех своих подопечных называю «пациентами». Ведь мы тоже лечим! Лечим душу, лечим сердце, помогаем справиться с болью. Не медикаментозно, а словами, разговорами, добрыми поступками и человеческим отношением.

7. Саша

— Александра Вячеславовна, — обращается ко мне завотделением Георгий Артурович, — Андрей Павлович сообщил об успехах Филатова. Весьма похвально! Я доволен своим решением — передать Филатова вам, — стараясь быть незаметным для всех, подмигивает мне наш зав.

После общей планерки Георгий Артурович собирает наше отделение медико- социальной реабилитации у себя в приемной: психотерапевтов и нас, четверых психологов. На таких совещаниях мы совместно обсуждаем и обговариваем принципы и схемы лечения каждого пациента в индивидуальном порядке.

Верник Андрей Павлович, опытный врач-психотерапевт, сидит на стуле, закинув ногу на ногу, убедительно кивает нашему заву в знак подтверждения сказанных Манукяном слов.

Я довольно улыбаюсь и скромно опускаю глаза в стол, а сама мысленно танцую победную чачу!

Четыре года я работаю в этом Центре, два из которых я набиралась опыта, как говорил Георгий Артурович, сидя на приемах в платном консультативном центре при нашем НПЦ (научно-практический центр) обычным психологом. Я наблюдала за коллегами — опытными психологами, психотерапевтами во время их работы с пациентами. Спустя два года меня перевели в отделение медико-социальной реабилитации под началом Манукяна в должности клинического психолога. Помню, как тогда прыгала от счастья! Мой максимализм и уверенность зашкаливали, я считала, что достаточна умна и теоретически подкована, чтобы сидеть на приеме и слушать душевные изливания депрессивных подростков и их неуравновешенных родителей, толстосумов, с их страхами о потери доходов, молодых мамочек, стрессирующих после рождения ребенка или разведенок, поливающих грязью бывших мужей.

Я рвалась в бой. Хотела по-настоящему помогать, я чувствовала, что мое место там, где идет ожесточенная борьба жизни и смерти, где преодолеваются тяжелейшие преграды на пути к восстановлению, излечению, а, возможно, и принятию неизбежного.

У 70 % людей, попадающих на реабилитацию, механизмы преодоления проблем не работают. Прежде всего потому, что никто из них не ожидает таких проблем, не готовит себя к ним. Любому пациенту, а тем более находящемуся в инвалидном кресле или прикованному к постели, очень важно укрепить в себе уверенность, что он может справиться с возникшими трудностями, сможет найти силы принять сложившуюся ситуацию и начать жить дальше. Вот тогда начинается наша работа – реабилитационного психолога, человека, готового слышать и слушать.

Моих первых «пациентов» Георгий Артурович «отбирал» сам. Курировал, подсказывал, советовал, всегда присутствовал во время моей работы. В свободное плавание отпускать меня не решался, тем самым давал возможность набраться опыта и квалификации.

За неполные два года работы у меня были разные случаи: и страх падения у мужчины после производственной травмы на нефтяной платформе, и панические атаки после аварий, работа с постинсультными пациентами, расстройства сна и когнитивные нарушения у пациентов с черепно-мозговыми травмами. И, в принципе, все эти случаи были обратимые, то есть подлежали корректировке и стабилизации эмоционального состояния.

Четыре месяца назад мы проводили на пенсию еще одного члена нашего коллектива – Анну Ивановну. И, естественно, Георгию Артуровичу пришлось в ускоренном режиме распределять ее пациентов среди нас. Благо у нее их было не много, все-таки человек возрастной, уже тяжело было справляться с большой нагрузкой. И вот тогда наш зав впервые, не боясь, доверил мне одного из пациентов Анны Ивановны. Совершенно особенный случай, интересный (для меня, как клинического психолога), требующий предельного внимания.

— Александра Вячеславовна, задержитесь, пожалуйста, – просит Манукян по окончанию совещания.

Коллеги, шумно переговариваясь, покидают приемную, и мы остаемся одни.

— Саш, ну теперь рассказывай! – не церемонясь, начинает зав.

Наедине Георгий Артурович обращается ко мне на «ты». Это фривольное обращение не оскорбляет меня, даже наоборот, создает между нами некую родственную связь. Я ведь помню, когда была его студенткой, как он по-отечески меня поддерживал, сопереживал, помогал. От его «Саш» всегда на душе как-то тепло становится! Я знаю, Георгий Артурович благосклонен ко мне, он не раз говорил, что хочет сделать из меня высококвалифицированного специалиста, что видит во мне потенциал и какое-то особенное, присущее мне качество.

— Филатов — большой молодец, – улыбаясь, говорю я. — Он…он старается.

Мой новый «особенный пациент»… Целых два года Анна Ивановна работала с Филатовым. Диагноз – сенсорная афазия*, нижняя параплегия ** в следствие черепно-мозговой травмы.

— Удивительно, за два месяца такие результаты! Анна Ивановна за 2 года не смогла добиться того, что мы имеем сейчас.

Это правда. Когда Анна Ивановна передавала мне Филатова, у нас был долгий разговор. Она рассказала, что пациент сложный, всякий контакт и попытки восстановления когнитивных функций пресекал, отказывался от работы с логопедом-дефектологом, игнорировал занятия. Но при этом лечащий врач-невролог сообщает о положительной тенденции изменения в состоянии больного.

— Ну-уу… у него не было мотивации, – пожимаю плечами.

— А сейчас, стало быть, есть?! – приподнимает свои широкие темные брови Георгий Артурович.

— Он раскрывается! Начал прилагать усилия, поверил в себя и свои силы! Мы нашли общий язык! – воодушевлённо рассказываю я.

8. Максим

— Максим? – удивляется мать, когда входит в кухню. – Почему ты не на работе?

Правильный вопрос, мам!

Время три часа дня, а я сижу дома, пью кофе и болтаю с Любашей.

— Устал, – театрально вздыхаю я, показывая нечеловеческую усталость. Лениво потягиваюсь.

Любаня смеется. Вообще, мне кажется, в этом доме Любаня единственная, кто понимает юмор. Ну и, собственно, меня. Обожаю эту полную, пахнущую корицей и булочками, женщину!

— Ааа…— протягивает мать и недоверчиво косится то на меня, то на Любашу.

На самом деле я свалил с работы. Вчера опять лег спать под утро, отмечали чей-то день рождения, но почему-то платил снова я. К 9 утра отец притащил меня на завод, посадил в отдел технического контроля, что-то наказал перепроверить и ушел. Там я и преспокойно уснул. Прямо за столом.

И всё бы ничего, но я проспал совещание со всеми завами, замами, начальниками и другими «несчастными». Отец ураганом ворвался в кабинет и разорался, как ненормальный, схватил за шкирку, как дворового вшивого кота, и потащил на собрание.

Полчаса я пытался слушать, честно. Даже убедительно кивал, когда какой-то «зам-зав-начальника чего-то там» распинался о несоответствии чего-то чему-то. А потом я зевнул. Громко. И отец меня удалил с совещания… Вернее вышвырнул, как всегда, приправляя отборным матом.

— К четырем к Дане придет психолог, — воодушевленно сообщает мать. Равнодушно пожимаю плечами. Мне не интересно. — Михаил Андреевич сказал, что появились улучшения, – продолжает мать. – Да я и сама это вижу! – деланно радостно обращается родительница к Любаше, хотя эта вся информация предназначена специально для меня. Я это знаю.

— Улучшения? — равнодушно спрашиваю. – Теперь он громче молчит?

Знаю, что грубо, знаю, что жестоко. Но я и не претендую на звание «Брат года».

Мать смотрит на меня с упреком и осуждением, но ничего не говорит. Да, ма, ничего не изменилось: я, по-прежнему, та еще скотина.

— Максим… — порицательно качает головой Любаня и отворачивается.

И эта туда же…

***

— Проходите, пожалуйста. Вот сюда можно повесить. Конечно… Будьте как дома, — слышу обрывками щебетание матери из холла. — Как добрались? – уже отчетливее доносится до меня.

Понятно, мать ведет мозгоправа сюда знакомить.

— Спасибо, хорошо, – о, а это уже интересно. Мозгоправ оказался мозгоправкой. — У вас очень уютно.

— Максим, познакомься, — ну кто бы сомневался, — Александра Вячеславна, психолог Дани.

Сижу в гостиной на диване и листаю соцсети. Поднимаю голову, чтобы поздороваться и спотыкаюсь… Спотыкаюсь о знакомое лицо.

Она смотрит на меня огромными глазами. Узнала.

Мы прожигаем друг друга взглядами, и первым нарушаю раскаленную тишину я.

— Психолог? Серьезно? Ты психолог? – вскакиваю и смотрю на девчонку, которая совсем недавно прыснула мне в лицо газовым баллончиком. На ту, которая обозвала меня маньяком.

— Максим, я прошу тебя проявить уважение к нашей…

— Ты считаешь, что человек, который не может совладеть со своими эмоциями, может помочь другому? — перебиваю ошарашенную мать. — Ты в своем уме?

— Ну знаете ли… Да вы… — вот и пришибленная отмерла и подала голос. – Да как вы смеете меня так оскорблять? – срывается с места и несется к входной двери.

— Истеричка ты, а не психолог! – кричу ей вдогонку.

Мать стоит, как вкопанная, и непонимающе смотрит то на меня, то в след убегающей девчонке.

— Мужлан неотёсанный, – доносится из прихожей.

Мужлан? Кто вообще сейчас так говорит?

9. Саша

— Мужлан неотесанный, — как-то само по себе вырывается из меня.

Плевать, что могла услышать хозяйка. Мне плевать сейчас на все. Я хочу уйти.

Господи, это же надо?!

Пытаюсь отыскать свою кожаную куртку. Ха-ха, кожаную, ага! Из кожи овцы такой же, какой я сейчас и являюсь по сути. Внутри бушуют ярость и обида, поэтому судорожно перебираю куртки на вешалке.

— Александра Вячеславна, простите ради Бога. Господи! Да что же это такое… — причитает женщина. Вот именно, что это, мать его, такое?! — Максим, он… он… — подбирает слова.

— Он хам, — помогаю закончить мысль Полине Андреевне. Кажется, так зовут эту милую женщину.

— Он бывает груб, да. Господи, мне так стыдно, — сокрушается бедная женщина и устало качает головой.

Мне ее жаль. Искренне жаль. Не знаю, кем ей приходится этот недоумок, но она явно не в восторге от него и его поведения.

— Прошу вас, останьтесь. Данила вас так ждал, – умоляюще смотрит на меня Полина Андреевна.

Нахожу свою куртку и стою в одном надетом кроссовке. Мне неприятна вся эта ситуация, но я немного остыла и готова рассуждать трезво. Почему, собственно, из-за какого-то козла я должна менять свои планы? Мне с ним не работать и, надеюсь, пересекаться мы больше не будем. Может, он вообще гость или сосед, который просто зашел на чай.

— Я не отказываюсь от работы с Данилой. Давайте вы будете привозить его в Центр?

— Даня сам попросил, чтобы вы приезжали к нам домой, — печально произносит Полина Андреевна. – Это для нас многое значит. Он практически четыре года никого не подпускал к себе, даже друзья не могли к нему попасть. Закрывался. А вас вот… — она замолкает, и мне отчетливо видно, как по ее лицу катится горькая слеза отчаяния.

Жалость карябает мою душу. Не могу я отказывать людям. Не могу и всё.

— Хорошо, — вздыхаю и сдаюсь. — Проводите меня к Даниле, пожалуйста.

Вешаю свою «кожаную» курточку обратно, снимаю один кроссовок и иду за Полиной Андреевной. Мы проходим через гостиную, и я краем глаза смотрю в сторону дивана, но наглеца там не вижу.

Хорошо.

Его нет.

Облегченно выдыхаю.

***

— Сынок, к тебе пришли! – осторожно приоткрывая дверь, говорит мама Дани.

Ее тон смягчился, в нем появилось тепло и умиление. На лице — легкая печальная улыбка. Она горюет. И уже давно. Это заметно.

Когда она разговаривала с тем самым Максимом, кем бы он ей не приходился, от нее исходила покорность, смирение… даже страх.

Только чего она боится?

— Здравствуй, Данила, – прохожу в комнату, бесшумно ступая по полу.

А шумно и не получилось бы: весь пол застлан ковровым покрытием с мягким высоким ворсом. Это приятно.

Данила Филатов сидит в инвалидном кресле у большого панорамного окна. В комнате очень светло, легкие шифоновые шторы полностью пропускают дневной свет. Мне очень хорошо видно парня в кресле: сегодня его отросшие светлые волосы идеально уложены назад, белая футболка и серые домашние брюки подчеркивают худощавую, но спортивную фигуру. Наверное, этот парень раньше не вылезал из спортзала.

Раньше. До страшной аварии.

Данила тщательно выбрит и, в целом, выглядит свежим и бодрым. Его глаза улыбаются, я знаю. За четыре месяца работы с ним я научилась распознавать эмоции парня по глазам и жестам. Сейчас его глаза улыбаются. Мне. И я улыбаюсь ему в ответ.

Слышу, как закрывается дверь.

Даня кивает и легким взмахом руки показывает проходить. У него паралич нижних конечностей, но руки здоровы.

Я подхожу к большому письменному столу, стоящему тут же у окна, раскладываю вещи, которые нам понадобятся для занятия.

— Данила, Георгий Артурович сказал, что ты согласился позаниматься с логопедом, – смотрю на парня.

Говорю спокойно, выделяя интонационно каждое слово.

Кивает.

— Меня это очень радует, Даня, — улыбаюсь. Мне важно вызвать в нем положительные эмоции, показать, что его успехи - мои успехи.

Улыбается.

В начале наших первых занятий речь Данилы была похожа на бессмысленный и бессвязный поток звуков. Понятно, что молодой парень комплексовал и раздражался. Кому хочется выглядеть в глазах собеседника слабоумным? Поэтому он выбрал одну единственную, по его мнению, правильную тактику – молчать. Мне пришлось научиться понимать его молчание.

Спустя 4 месяца наших занятий мы научились справляться со стеснением и дискомфортом, понемногу выстраивая отдельные слова в короткие легкие фразы. Сейчас же, когда Данила согласился на занятия с дефектологом, при усердной и планомерной работе потерянные функции можно восстановить, пусть и не в полной мере. Поэтому моя задача как специалиста — стабилизировать его эмоциональное состояние и сформировать устойчивую мотивацию к лечению.

Каждое наше занятие начинается с артикуляционной и дыхательной гимнастики. Но так было не всегда. В самом начале реабилитации Филатов отказывался от всего, иногда импульсивно проявлял незаинтересованность, но чаще всего равнодушно отворачивался от меня к окну и уходил глубоко в свои мысли. Мне даже казалось, что Анна Ивановна была абсолютно права, когда говорила о бесполезности занятий с ним. Были дни, когда мне хотелось вскочить, схватить его за руки и трясти до тех пор, пока не вытрясла бы из него всю ту дурь, которая засела в его голове. Но я держалась. Я не должна поддаваться эмоциям, иначе какой из меня специалист?

10. Максим

Бесит.

Меня адски бесит, что эта ненормальная сейчас в моем доме. Зубы скрипят от бешенства.

— Сколько ей? Восемнадцать хоть есть? Какой из нее психолог? У нее опыта, наверное, никакого, – вопросы сыплются из меня, как из рога изобилия.

Я ворвался в комнату матери сразу, как только она проводила эту блаженную к брату.

— Даня начал оживать, он снова начал тренироваться, согласился на занятия с дефектологом. Разве этого мало? Да мне абсолютно плевать, сколько ей лет и есть ли у нее опыт, когда у Александры получается! – возмущается мать, всплескивая руками.

Она не кричит. При мне она никогда не кричит. Сдерживается, но я вижу, как ей хочется взорваться, выплеснуть на меня всё то, что я заслуживаю.

— А может у него просто встал на нее? М? За четыре года-то, — хмыкаю.

— Это мерзко даже для тебя, Максим, – качает головой мать.

Согласен. Но если уж быть дерьмом, то до конца.

— Я серьезно. Она девчонка совсем. Да ей самой, в конце концов, лечиться надо, — бешусь.

Меня до сих пор потряхивает от ее «маньяк» и «мужлан».

— Ей 26 лет. Она даже старше тебя, — мать прищуривается и заинтересованно всматривается в мое лицо. – Но я не могу понять, с чего такая реакция? Не тебе ли все равно, что происходит с твоим братом?

Всё верно. Мне пофиг. Только вот эта мелкая дрянная девчонка успела несколько раз меня выбесить и, черт возьми, мне это понравилось. Я давно не получал живых эмоций. Ссоры с отцом уже не вставляют.

Двадцать шесть лет. Ей 26 лет. Никогда бы не подумал. А кажется такой юной: светлая тонкая кожа, еще нетронутая летним жарким солнцем. Оно любит ее, это видно по нескольким веснушкам на лице, которые успели выскочить вместе с первым весенним теплом. Уверен, к началу лета у нее их будет много. Её волнистые волосы цвета зрелой пшеницы с медным отливом, зеленые огромные глаза и тонкие бледные губы, острые плечи с выпирающими ключицами, худое тело, лишенное ежедневных фитнес-тренировок, не делают из нее неотразимую обольстительницу или писаную красавицу. Но она, безусловно, привлекает внимание, выделяется ярко-огненным цветом среди толпы, умиляя своей необузданной простотой и природной женственностью.

Это я сейчас так подумал? Черт. Надо заканчивать бухать.

— Максим, тебе стоит извиниться перед Александрой, — не дождавшись от меня ответа, продолжает наступление мать.

— Уже бегу, — фыркаю.

— Ты выставил себя не лучшим образом.

Начинаю открыто ржать! Но мой смех пропитан горечью, детской обидой и злостью.

— Серьезно, ма? А когда я был в своем лучшем образе? Ну-ка, напомни! – уже невесело говорю я и, яростно хлопнув дверью, срываюсь наверх. К себе.

Когда я подхожу к своей комнате, открывается дверь соседней и из нее выходит девчонка. Наши с братом спальни находятся напротив друг друга. Меня это всегда раздражало. И его, должно быть, тоже.

— До встречи, Данила! – мягко улыбается эта блаженная.

Она не видит меня, но я вижу, как в дверях в инвалидном кресле ее провожает мой брат. На его лице цветёт дебильная улыбочка озабоченного подростка.

— Здорова, брат! – деланно весело оповещаю свое присутствие.

— Боже! – пугается девчонка, приложив ладошку к груди.

— Всего лишь я, детка. Но мне приятно! – подмигиваю, играя бровями.

— Вот дьявол, – бесится эта рыжая бестия и направляется к лестнице.

— Ты уж определись: Бог или Дьявол! — кричу, сооружая из ладоней рупор.

— Чертов клоун, – еле слышно бормочет она, спускаясь вниз.

— Ведьма! — смеюсь.

Брат испепеляет меня взглядом. Если можно было бы убить, давно сгорел бы заживо. Но всё, что он сейчас может — это захлопнуть дверь перед моим носом.

САША )

11. Саша

Брат?

Он сказал брат? Данила и этот полоумный — братья?

Вот ни за что бы не поверила. Как могло у одной женщины родиться два совершенно разных сына?

Они же как тьма и свет. Даня — светловолосый парень, всегда аккуратный, опрятный. От него исходит добро, тепло и уют. Рядом с ним спокойно и комфортно. А этот мерзавец как черт из табакерки: темные, практически смоляные волосы вечно находятся в беспорядке, темно-карие глаза дьявольски жгучие, обжигающие, полные губы, черные пушистые ресницы и эти бесовские ямочки на щеках, появляющиеся тогда, когда этот гаденыш ухмыляется своей наглой физиономией. Его внешний вид ему соответствует: отросшая темная щетина, небрежно накинутая впопыхах одежда, слегка помятая, создает хулиганский образ. Он ведет себя настолько нагло и самоуверенно, словно ему плевать, кто и что о нем думает и как он сейчас выглядит. Женский пол таких любит: опасных, дерзких, свободных. А у меня, наверное, пожизненный иммунитет на таких. Спасибо моему бывшему…

Хотя нет, все-таки некоторые эмоции он определённо вызывает: меня он дико бесит! Бесит!!!

Выбегаю на улицу, когда на телефон приходит уведомление, что мое такси ожидает. Иду по выстланной брусчаткой тропинке и зачем-то оборачиваюсь. На втором этаже у панорамного окна все также сидит в кресле Данила и смотрит на меня. Улыбаюсь ему напоследок и выхожу за ворота.

Всю дорогу до детского садика мысли скачут от рисунка Дани, где, уверенна, точно изображена я, до наглого мужлана с дьявольскими ямочками.

Непроизвольно улыбаюсь и зажимаю губы ладошкой.

Господи, я назвала его мужланом при его матери! А еще маньяком, хамом и клоуном. Н-дааа, Жукова, ты определенно умеешь произвести впечатление! Закрываю лицо руками и начинаются смеяться.

***

Уже три недели мы занимаемся с Данилой у него дома. Сегодня среда и наше крайнее занятие перед майскими праздниками. Как я их жду! Мы с Никиткой третий год подряд уезжаем на майские к бабушке с дедушкой в область. Мечтательно предвкушаю теплые деньки, рыбалку с отцом, огород, шашлыки, катания на великах с сыном и мамины пирожки с капустой, ммм!

Настроение отличное и даже моросящий дождик мне нисколько не портит его.

В комнате Дани играет музыка Моцарта. Я всегда её использую, когда провожу занятия на развитие когнитивных функций. Сейчас Филатов разгадывает специальные загадки, подготовленные мной, на улучшение мышления и памяти, а я опять рассматриваю его комнату.

Мое внимание привлекает фотография, где Даня с друзьями на байдарках. Молодые ребята заразительно улыбаются, и я тоже не могу сдержать улыбку.

— Данила, — осторожно окликаю парня. Он очень сосредоточен, потому что на решение задач я выделила определенное время.

Даня поднимает голову и смотрит на меня вопросительно. Вижу, насколько он удивлен, ведь ранее я никогда не отвлекала его от выполнения заданий.

— Данила, я хотела спросить, ты мне позволишь?

Утвердительно кивает.

— Твои друзья… они навещают тебя? — смотрю на фото и замолкаю. Это личная территория Дани и мне пока не ясно, имею ли я право на нее ступать.

Филатов прослеживает за моим взглядом и тоже смотрит на фотографию. Замечаю, как меняются его эмоции: брови хмурятся, кулаки сжимаются, а дыхание учащается. Он нервничает.

— Нет? Они перестали с тобой общаться после аварии? — очень аккуратно пробую почву дозволенности.

Легкое движение головой, еле заметное, но я улавливаю.

— Ни-ее, – протягивает Даня. Ему очень сложно дается речь.

— Нет, — помогаю. — ТЫ перестал общаться с ними? – выделяю местоимение намеренно и внимательно наблюдаю за реакцией.

Молчание.

Значит, я на верном пути. Но пока эта тема для нас закрыта.

Делаю мысленно себе заметку, что обязательно вернусь к разговору, а пока позволяю Даниле доделать его задания.

Пока парень увлеченно старается, я прокручиваю в голове вопросы: почему он закрывается от общения? Зачем отвергает друзей и обрекает себя на одиночество?

Возможно, мне стоит поговорить об этом с его матерью.

Мои размышления прерывает мощный гром такой силы, что я вздрагиваю. Смотрю в окно, где разворачивается настоящее стихийное бедствие: графитовое небо низко опустилось на землю, мощные порывы ветра закручивают пыль и мелкие ветки, а моросящий дождь перерос в сильнейший грозовой ливень.

Мы с Даней смотрим друг на друга, а потом неожиданно парень выдвигает ящик стола, вынимая аккуратно сложенный вдвое лист бумаги. Долго разглядывает его, словно решая, что дальше с ним делать, но в итоге протягивает мне.

Я читаю:

Александра. Всё в имени твоем прекрасно:

Оно как роза: красиво, но опасно.

Красиво нежностью своей, душой чистейшей.

Оно звучит, как музыка, как песня…

Наши взгляды пересекаются. В его глазах — уверенность и спокойствие, в моих — смятение и паника.

12. Максим

Они обе смотрят на меня как на идиота.

— Максим, — обращается ко мне мать. — Александра не может от нас уехать.

— Досадно, — стряхиваю капли дождя с косухи. — Помочь вызвать такси?

— Господи, Максим, а мы что, по-твоему, делаем? Уже 40 минут вызываем, — сокрушается мать. — Отвези Александру домой, пожалуйста, — вкрадчиво просит родительница.

— Что? Ты видела погоду? – деланно удивляюсь я, показывая пальцем за дверь.

— Именно поэтому такси не принимает заказ, – растолковывает как слабоумному ма и всплескивает руками.

— Нет, нет, не нужно, Полина Андреевна. Спасибо, я сама как-нибудь, – обходит стороной бестия, направляясь к двери.

— Ты слышала, — смотрю на мать. — Она сама, — пожимаю плечами и двигаюсь в сторону столовой.

— Александра, ну что вы, подождите! Такая погода… — пытается остановить ее Полина Андреевна. — Максим!

Оборачиваюсь и вижу около обувной тумбы валяющийся сложенный вдвое белый листок. Поднимаю, но не успеваю его развернуть, как эта чокнутая с бешенством вырывает его у меня.

— Дайте сюда. Это мое, — рычит ненормальная и сует бумажку в карман своего пальто.

— Да пожалуйста, — усмехаюсь. Нервная какая.

— Максим, будь мужчиной, отвези девушку домой. Имей уважение и совесть.

Я уже хочу было сострить про то, как совесть давно поимела меня, но по выражению лица матери понимаю, что сейчас это неуместно.

— Хорошо, — равнодушно сую руки в карманы джинсов.

— Я никуда с вами не поеду, — она еще и выделывается. Гадина.

— Вот видишь, — наставляю пальцем на эту блаженную. – Я пытался быть чертовым джентльменом.

— Ладно. Я согласна, – вдруг обреченно сдается рыжая и ее плечи падают.

Серьезно? С чего вдруг такие перемены?

— Ну окей. Кстати, у меня нет прав, отобрали полгода назад. А еще я пил алкоголь, — делаю паузу. — Вчера, — пауза. — Но много. Едем?

Ржу про себя.

— Максим! — охает мать. — Не пугай девушку, – это мне. — Он шутит, – а это ей.

Девчонка устало качает головой и смотрит так, словно я — душевнобольной и она мне сочувствует.

***

— Сразу предупреждаю, если бы ни дождь, я бы в жизни не села с вами в одну машину, — пристегиваясь, декламирует блаженная.

— Мне тоже, знаешь ли, твоя компания не по душе.

— Вот и прекрасно.

Сидит, спину выпрямила, смотрит исключительно вперед, руки прилежно на коленях сложила — отличница, блть.

Мой Камар низкий, поэтому стараюсь ехать аккуратно, объезжая большие лужи. Дождь хлыщет по лобовому стеклу и мне ни черта не видно. Дворники не успевают стирать плотные потоки водопада.

В салоне гнетущая тишина. Девчонка, не поворачиваясь, прожигает боковое окно, перебирая в руках ручку от сумки. Нервничает?

— Ты очень громко думаешь, – прерываю наше затянувшееся молчание. – Говори уже.

— Что? Вы о чем? – оборачивается ко мне и делает удивленное лицо.

Да, уважаемая, актриса из тебя никудышная. Да и психолог, мне кажется, тоже.

— Ну я же вижу, что ты хочешь что-то сказать.

— Интересно, – приподнимает брови и разворачивается всем корпусом ко мне. — Из каких соображений вы сделали такой вывод? Мне, как психологу, будет полезна данная информация.

— Нуу… во-первых, перестань мне «выкать». Кстати, тем более ТЫ меня старше, — насмешливо подмигиваю.

Девчонка оскорблённо хмыкает и отворачивается к окну, но спустя секунду резко поворачивается обратно.

— Что? Откуда вы...

— Во-вторых, — не обращаю на нее внимания и продолжаю, — ты так рьяно мучаешь ручки сумки, что я даже переживаю за них, — она опускает глаза на свою авоську и тут же разжимает ладони. — В-третьих, ты прикусываешь нижнюю губу, — касается пальцами губ и моментально одергивает руки. — Отсюда вывод: ты нервничаешь и хочешь меня о чем-то спросить, но твоя гордость не позволяет первой заговорить со мной. Я прав? – снисходительно улыбаясь, смотрю на нее.

Она долго молчит. Кусает губы и часто взволнованно дышит.

— Из нас двоих психологом работаю я, — приподняв свой упрямый подбородок, деловито нарушает молчание.

— Да, — согласно киваю. — Но у кого-то из нас двоих получается это делать лучше, — подмигиваю и нагло улыбаюсь.

— Лучше следите за дорогой, — фыркает злючка и отворачивается, пыхтя так, что запотевает боковое стекло.

Я чувствую, прямо кожей ощущаю, как моя пассажирка бесится. Уверен, она бы с радостью набросилась на меня и выцарапала бы мне глаза, но ей приходится молчать и терпеть, потому что сейчас она на моей территории.

Выезжаю из нашего микрорайона на центральную улицу города.

— Ты не хочешь сказать куда ехать? – снова прерываю наше молчание. – Я пока еще не научился читать твои мысли.