Xxl училка для (не) Послушника

Пролог

— Отец, батюшка, можно вас так называть? — смотрит она мне в глаза, стоя передо мной на коленях, и я только молча киваю в ответ.

Скажу хоть слово, и, боюсь, голос меня выдаст.

Незаметно сглатываю. Надеюсь, она не увидела.

Так, моя вера крепка, моя вера крепка, — повторяю про себя как молитву.

Палиться мне как раз сейчас не очень-то и надо.

Выборы в губернаторы на носу…

Да откуда она взялась, мать её? Прости, Господи.

Мягкая, как волшебное облачко — только дотронься, и сам с ней вознесёшься на небеса.

Глазища огромные, в них — целый мир. Губы спелые, алые, брусничные. Так и надкусил бы. Щёчки — румяные. Как яблочки в нашем саду монастырском.

Ох, Господи, прости меня грешного!

Да что это за искушение-то Святого Антония такое на мою голову?! От всех ведь сует и благ мирских уехал. И соблазнов…

А ниже и взгляд боюсь опускать, что творится…

Смотрю перед собой. Взгляд упирается в икону Сергия Радонежского.

«Укрепи мой дух, преподобный», — еле слышно бормочу про себя.

— Что, батюшка, вы говорите? — заглядывает мне в глаза, как святому какому-то.

— Да, дочь моя. Называй меня, как тебе угодно. Господу нашему без разницы, — выдавливаю из себя. Стараюсь как можно торжественнее и солиднее, только голос всё ещё не слушается.

Хриплый. Низкий. Как у маньяка.

Сексуального. А не как у схимника Иоана, кем я сейчас и являюсь.

По стечению обстоятельств.

Надеюсь только, что она не заметила моё, мягко говоря, волнение. Которое укрепляет не только мой дух, как я сейчас с ужасом для тебя понимаю…

— Батюшка, хочу вас попросить совета, — продолжает она. — Можно, ведь?

— Говори, — гляжу на Сергия Радонежского, и прямо вижу осуждение в его взгляде.

Ну да, старик, тебе-то такие аппетитные феи не являлись, насколько мне известно. Всё медведи да волки дикие, с ним не забалуешь. А тут, когда передо мной такое…

— Я много слышала про вас. Про вашу схиму, — снова эти бездонные молящие глаза.

Да кого я обманываю?!

Там ведь не только глаза! Там ведь и тело! Не тело, а роскошь какая-то невообразимая!

Ох зря ты, голубушка, так передо мной на колени встала.

Господи, прости меня за мысли мои грешные! Надо будет потом Дмитрия попросить на меня епитимью наложить. Заслужил.

Или дров наколоть для трапезной на неделю… Стараюсь сосредоточиться мысленно на колке дров, да что-то пока-то не помогает.

Когда перед тобой такое богатство и красота. Взгляд у меня намётанный. Всё натур продукт. Мейд ин Раша, как говорится. Без всяких там ваших пестицидов и силиконов импортных.

Другие тёлки миллионы отваливают, чтобы такое себе сотворить, а тут мне сама в руки приплыла, рыбонька моя белотелая…

Тьфу, да о чём ты думаешь, Богдан! Точнее, схимник Иоанн.

Думай о дровах, Иоанн… Кстати, о топорах: делаю шаг назад, подальше от этой красотки. Чувствую, у меня тоже топор намечается.

— Так что ты хотела, дочь моя? — стараюсь спрашивать как можно строже. — Говори.

— Слышала я про вас, что вы чудеса веры и стойкости показываете, — смотрит на меня доверчиво.

Ага, показываю, как же. Ещё пять минут, и такое ей покажу. Надо поскорее убегать. А то несдобровать мне от глазищ-то этих.

И губ… И… Нет, лучше не думать об этом!

Тяжела как доля-то монашеская!

Что мне там Дмитрий говорил?! Пару месяцев перекантуешься, очистишься, заодно и рейтинг нарастишь… Перед выборной гонкой. Только тут как бы чего другого не нарастить…

— Хотела спросить совета у вас, батюшка, — продолжает эта краля королевская. — Как мне укрепить веру свою? Как в стяжательство не ударится? — как будто я не тот самый стяжатель-миллионер, который всю жизнь только и делал, что бабло рубил на всём, что горячо.

Ох как горячо.

— Молись, дочь моя, — смиренно отвечаю, голову вниз склонив. Лишь бы на неё не смотреть.

Снова гляжу на лик Сергия. Страдание во взоре. Ох, помоги мне, дружище!

— Я местная учительница. Из Архангельского. Начальных классов, — объясняет. — И мне здесь очень нравится, но… Мне предложили очень хорошее место в городе, понимаете? — доверчиво так смотрит на меня. — Там и возможности другие, конечно, не сельская школа, сами понимаете, батюшка… А здесь быт у меня не очень лёгкий, деревенский… Вот и мечусь я, не знаю, что выбрать.

Что?! Она собралась уехать? В город?!

И мысль о том, что я её могу больше не увидеть, больно бьёт по моему сознанию.

Хотя, пусть поскорее едет на все четыре стороны! Мне соблазнов поменьше! Мне они сейчас вообще ни к чему!

Ушёл от мира ведь, пара людей только близких знают, кто я и где.

— Это тебя нечистый искушает, дочь моя, — вдруг важно так произношу. Торжественно.

Словно сам я чистый, как стёклышко.

Тоже мне, святой нашёлся.

Забыл, что ли, за что сюда загремел!

— Все мы слабые и грешные. Помни, что служа убогим да сирым, ты служишь Господу Богу нашему, как и он нам служил, — крещу её, а сам глазки в небушко устремил.

Дух свой укрепляю.

— Выбирай, что тебе важнее. Богатство, комфорт или царствие небесное? — рассуждаю так важно.

Философ-богослов. Тоже мне.

— Молись, дочь моя. И пусть Бог подскажет тебе ответ в твоём сердце.

— Спасибо, отец, — смотрит на меня, улыбается.

Всё лицо её светом неземным озаряется. Как солнышко весеннее. Смотрю, налюбоваться на неё не могу.

Солнышко моё…

Так, возьми себя в руки!

— Как звать тебя, дочь моя? — спрашиваю так ласково.

— Любовь, батюшка, — встаёт с колен, отряхивается.

Мягкая девочка моя. Любовь. Любушка моя…

— Спасибо, вы мне помогли. Я подумаю. И помолюсь, — идёт уже к выходу, а я бегом во двор монастырский бегу.

1

Богдан, за три месяца до этого

Ну что, я король. Красава. Смотрю на этот огромный город, расстилающийся под окнами моего офиса, и знаю, что он принадлежит мне. Лёг под меня. Прогнулся. Он — мой. Весь мир — мой.

«Брат мой, спасибо за твоё щедрое пожертвование на храм», — читаю сообщение от своего старшего брата Димки. Усмехаюсь.

«Я по-прежнему жду тебя в свою скромную обитель. Господь Бог ждёт тебя. Я знаю, какие соблазны окружают тебя, и знай — всё это суета мирская, пустое, не стоит и гроша. Приезжай, брат мой, отдохни в нашем монастыре. Приведи душу и мысли в порядок…»

Ну вот, опять началась его любимая проповедь: окстись, отрекись, перекрестись. Скукота…

Как он мог вообще уйти от этого мира, от этого всего в свой монастырь? От всех этих восхитительных соблазнов и суеты? Клёвой суеты? Когда весь мир у тебя на ладони.

Кстати, о соблазнах…

— Богдан Викторович, китайцы уже будут через десять минут, только что звонили, — заглядывает в кабинет моя секретарша Ниночка.

Сочная такая, аппетитная. Не зря я её на работу взял. По корме выбирал. Ну и по выдающемуся килю, конечно…

— Десять минут, говоришь? — растягиваю я губы в улыбке, и Ниночка радостно и с готовностью запрыгивает ко мне в кабинет, закрывает дверь на ключик и приближается ко мне своей кошачьей походкой.

— Я всё успею, Богдан Викторович, — уже стягивает она с себя свой пиджачок, под которым…

Ну я же не виноват, что так действую на женщин… Ммм…

— Добрый день, друзья, — энергично приветствую я своих партнёров из Поднебесной, уверенной походкой заходя в свою лухари-переговорную.

Надеюсь, они поразятся моему богатству и роскоши. Ну и тонкому вкусу, конечно же. Хотя за вкус у меня отвечают итальянские дизайнеры, которым я отваливаю просто неприличное бабло. Главное — ослепить своего партнёра, показать, что ты король, властелин мира, и он уже твой. Послушный и ласковый, как котёнок.

Все хотят быть в тени сильного мощного дуба, чем одиноко стоять под проливными дождями и ураганными ветрами рядом с такими же хилыми неудачниками, как они.

Хочешь быть самым крутым — будь рядом с крутыми. Первое правило любого бизнеса.

А потом, когда станешь достаточно крутым, ты их сможешь порвать. Подмять под себя. Ты же альфач. Закон стаи, ничего личного.

Кто-то считает меня выскочкой и плебеем, но мне насрать на их жалкое мнение. Тупая злобная зависть. Я ведь не родился в норковых пелёнках, как почти девяносто процентов нашего бизнеса: каждый кусок этой гигантской туши я урвал сам, своими собственными зубами, и не собираюсь никому ничего уступать.

И даже этим китайцам. Но они об этом пока и не подозревают.

— Ниночка, распорядитесь подать гостям чай, пожалуйста, — киваю я своей секретарше, и она плотоядно улыбается твоими пухлыми накачанными губками, которыми только что вытворяла такое…

— Всё готово, Богдан Викторович, — распахивает она двери, и три китаянки в национальных шёлковых кимоно вносят на фарфоровых старинных подносах всё для чая.

— Надеюсь, господа, вам понравится мой скромный выбор, — растягиваю я губы в сдержанной улыбке, и добавляю, как бы невзначай название чая: Дуюнь Маоцзянь.

Который я купил, отстегнув три ляма за сраную пачку. Точнее, я распорядился купить его на аукционе для таких же придурков-любителей изысканных чаёв, как этот самый президент Гунь-всунь-хрень Лимитед, который сейчас изумлённо дёрнул бровью, когда переводчик объявил ему, что именно им подают.

А я ведь изучил его привычки заранее. Я не жалею денег на пыль в глаза. Потому что они мне все вернутся в тысячекратном размере. И это второе правило ведения бизнеса.

Китаяночки изящными пальчиками разливают напиток по фарфоровым чашечкам, и я вижу, какие пылкие взгляды искоса бросают на них мои партнёры. И их президент Гунь-всунь-хрень Лимитед. Знаю, как он любит таких девочек. Которых я нанял в лучшем эскорт-агентстве. Которые сейчас все сплошь переименовали в модельные, но от этого их суть не изменилась. Любая красотка — за разумную цену.

Всё в этом мире можно купить. Абсолютно всё. Главное, назвать правильную цену.

И это третье правило ведения бизнеса от Богдана Преображенского.

— Ну что же, мои дорогие друзья, — пылко произношу я спустя всего лишь какой-то час, когда контракт, по которому я стану богаче ещё на полмиллиарда долларов, подписан. — А теперь предлагаю немного отметить нашу с вами сделку и будущую плодотворную работу, — широким жестом обвожу я весь этот пылающий в лучах закатного солнца город за своей спиной.

Весь мир за собой.

И я раскошелился. Тем более, они же мне эти деньги и принесли на блюдечке с золотой каёмочкой.

Мою дорогую делегацию прямо на вертолёте везут в загородную резиденцию, бывший особняк графа Трубецкого, где их ждут уже девочки, вино и ледяная водка. Пусть отдохнут по-нашему, по-русски.

И пока мои дорогие гости напиваются до поросячьего визга и вытворяют разные непотребства, я спокойно попиваю в уголке тот самый чай за три ляма, и моя рука сама тянется к мобильному.

И я сам себя ненавижу, когда в очередной миллиардный раз захожу на её страничку. Смотрю на улыбающееся, такое любимое и родное лицо из юности, которое сейчас счастливо смотрит на кого-то, но не на меня. Стоит с двумя детишками в обнимку, и я понимаю, что за кадром — он. На кого она меня променяла когда-то. На кого похожи её дети.

Повелась на его богатство и власть. Она же не верила, что я стану ещё богаче и могущественнее.

И я с горечью понимаю, что всё, чего я достиг в этой жизни, я делал ради неё. Ради той, которая в меня так и не поверила. Лишь бы доказать ей, что я всё могу.

2

Богдан, за три месяца до этого

— Ты вообще каким местом думал?! — орёт на меня мой пиар-директор и по совместительству лучший друг Миша. — Хотя нет, не отвечай, я прекрасно знаю, каким именно. Ты вообще о чём-то ещё можешь думать? — нависает он надо мной.

— А зачем? — криво усмехаюсь я, но он так грозно сверкает на меня своими глазами, что я вовремя затыкаюсь.

Мишаня в гневе страшен. Со школы с ним вместе. И всё, что касается связей с общественностью и пиара он — уровень «Бог». Это он ходил и договаривался на стрелки. Ещё тогда у него начал проявляться талант. Молоток.

Поэтому я не мог не нанять его своим пиар-директором, как только моя империя начала набирать обороты.

И вот теперь я, по всей видимости, всё просрал.

— Ты вообще можешь баб выбирать нормально? — снова кипятится он. — У тебя столько возможностей, выбирай любую. Так нет, тебя ведь почему-то на замужних тянет! У них что там, мёдом намазано? — выкрикивает он, и я с непониманием смотрю на него.

Мёдом… Хм… Надо подумать.

— Да у тебя проблемы! Тебе не-то что к психологу, к психиатру надо! — снова начинает заводиться Мишаня.

— Да я что, виноват, — начинаю оправдываться я перед ним, как пятнадцатилетний пацан. — Я их и не выбираю-то особо. Они сами на меня прыгают. Что мне теперь, отмахиваться что ли от них? Отбиваться? Я же мужчина, — объясняю я Михе, и он понемногу начинает успокаиваться.

Вижу, как в голове у него заработали шестерёнки. Начал обдумывать свою очередную многоходовочку.

С ним точно не пропаду, сейчас родит что-нибудь гениальное.

— Послушай, мне на самом деле плевать, кто они, — уже примирительно объясняет мой кореш. — Просто кто знал, что муж у этой самой Елены Задворской…

— Никак волшебник? — криво усмехаюсь я, но снова затыкаюсь под грозным взглядом Михи.

— Он действующий министр, понимаешь ли. Не последнее лицо, сам должен соображать. Приближённый. Ты думаешь, ему понравилось, что ты наставил ему рога?

— Да если бы я знал, — хмыкаю я. — Она же мне паспорт не показывала. А я и не спрашивал, — снова начинаю я оправдываться. — Вижу, что не против. Нравится ей всё. Устраивает. Ну я и хотел просто сделать женщине приятное, ничего плохого.

— Молодец. Доставил удовольствие. Если этот материал уйдёт дальше, то можешь ставить крест на всех своих планах на губернаторское кресло. И кстати, на развитие бизнеса тоже. Никаких крупных контрактов. Уж тем более правительственных. Будешь сидеть пельмешки свои замороженные продавать, и хватит с тебя, — аж покрылся испариной Мишаня. — Единственное, что пока тебя спасает от мегаскандала, так это то, что мужу, как ты понимаешь, тоже свои рога светить не хочется. Но наказать он тебя сильно сможет. Очень сильно…

— И что теперь нам делать предлагаешь? — смотрю я на своего друга с надеждой.

Я в него верю. И не из таких ситуаций выпутывались.

— Слушай, а как там наш отец Дмитрий поживает? — вдруг озаряет его нахмуренное лицо свет мысли.

— Да как всегда. Философствует да занудствует. Всё в гости к себе зазывает. Свежим воздухом подышать…

— Ну так это же просто прекрасно! — вдруг расплывается Мишанино лицо в лучезарной улыбке.

— Чего прекрасного? — он меня пугает.

— Вот и поедешь в его как там… — открывает он уже свой рабочий планшет и уточнят, — о, Спасо-Успенский монастырь Сергия Радонежского. Чудненько. Благостно. Лепота.

— Эээ, ты чего! — я уже беспокоюсь не на шутку. — Я тебе что, благородная девица? Царевна Марфа, чтобы меня в монастырь заточать?!

— Успокойся, — подходит к моему столу Мишаня и нажимает на кнопочку на телефоне: — Ниночка, принесите чаю, пожалуйста, Богдану Викторовичу. Да, с мелиссой. И с молочком. Да. — Ну так вот, — снова оборачивается он ко мне. — Прекрасный пиар-повод. Я сейчас подготовлю пресс-релиз. Медиамагнат и олигарх Преображенский решил удалиться от мирской суеты, приобщиться к церкви, Богу, подумать о вечном. Грехи свои отмолить. Да тебя потом ещё больше любить станут. Воцерковленного-то, — усмехается он мне. — Ничего с тобой не случится, поживёшь там полгодика…

— Полгода?! — не верю я свои ушам. — Какие, на хрен, полгода?! Да без меня тут всё развалится!

— Да ничего тут не развалится, — усмехается Мишаня, поглядывая на Ниночку, которая, пятясь своим аппетитным задом вперёд, чтобы мы сумели получше разглядеть его, завозит в кабинет столик на колёсиках.

С чаем с мелиссой, мать его.

— Вам с сахаром, Богдан Викторович? Молочком? — ласково курлычет она, игриво поглядывая на меня из-под своих наращённых ресничек.

— Как обычно. С молоком, — устало плюхаюсь я в кресло, с тоской провожая взглядом её аппетитные булочки. — Ну я понимаю ещё месяц, — плаксиво пытаюсь я выиграть себе хотя бы ещё некоторое время.

— Да что я, не знаю, что ли, чего ты тут так оставить боишься, — проницательно смотрит на меня мой лучший друг. — Заодно и отдохнёшь. Не мальчик уже по девкам так прыгать. И ничего тут без тебя не развалится. Сколько дармоедов развёл: весь бизнес-центр ими забит. Вот пусть и поработают на тебя в кои веки, — отпивает он горячий чай. — А мы тут тебе между тем и невесту подберём как раз…

— Какую, на фиг, ещё невесту?! — выливается у меня изо рта обратно чай.

— Ну а как же, остепениться тебе надо, батенька. Как-никак будущий губернатор. Слуга народа. Образец для подражания. А у нас какой сейчас курс у государства?! Правильно, — кивает он сам себе. — Укрепление семьи! И традиционных ценностей, — удовлетворённо заканчивает он свою речь.

И я чувствую, что окончательно попал. На шесть месяцев. Как небольшой срок.

И мой Мишаня не слезет с меня, пока я его не отмотаю полностью. С прилежанием и усердием.

Как и полагается будущему губернатору и послушнику. Или как там они у них называются…

3

Люба, за два месяца до этого

— Задворский, очень плохо, два, — устало возвращаю своему «любимому» ученику тетрадь, подхожу к его столу, и вижу, как он кладёт свою огромную ладонь сверху на мою руку с сочинением по литературе.

Сверлит меня своим нездоровым недетским взглядом.

Да куда уж там, детским, всё-таки восемнадцать годков уже стукнула как никак! Самый настоящий недоросль.

Крупный, здоровый. На своей машине в школу приезжает. Сам, за рулём.

Отец ему подарил.

Все девчонки от него в классе млеют. Точнее, не только от него, а от денежек его папаши.

— Любовь Ивановна, опять два? — с насмешкой изгибает свою верхнюю губу под ещё редкой порослью пробивающихся усов.

Тьфу!

— А может быть, вы со мной индивидуально позанимаетесь? Я хорошо заплачу, — не отпускает мою руку, вцепился в неё, гадёныш, поглаживает.

И хотя я придерживаюсь очень прогрессивных взглядов в воспитании и образовании детей, но когда я общаюсь с этим испорченным мажором, я очень жалею, что мне нельзя ему всыпать по пятое число.

Розгами.

А потом на горох. В угол. На колени.

— Отпусти мою руку, пожалуйста, — стараюсь как можно спокойнее произнести я. — Ты прекрасно знаешь, что я не даю частных уроков. Но могу порекомендовать хороших репетиторов и побольше читать. Русскую классическую литературу в том числе. Там как раз всё уже сказано и написано до нас.

— А я и читал, — ржёт, нагло смотрит мне в глаза, пока я наконец-то выдёргиваю свою ладонь из его потной руки. — «Анну Каренину»! Только она плохо кончила! — сверлит меня своим взглядом.

Цокает языком, в упор рассматривая мою пышную грудь под строгим коричневым платьем.

— А вы как кончаете, Любовь Ивановна? — продолжает издеваться этот великовозрастный испорченный мудень под смешки остального класса, и мне хочется заплакать и выбежать из комнаты.

Но я не доставлю этому придурку такого удовольствия. В конце концов, кто из нас двоих здесь взрослая самодостаточная женщина?

И я, совершенно спокойно отвечаю:

— Я рада, Егор, что ты прочитал «Анну Каренину». Весьма похвально. Тем более, она не входит в школьную программу. Я и вправду горжусь тобой. Предлагаю тебе исправить двойку и написать доклад по этому великому роману. К следующему уроку. А он у нас как раз завтра. Ну как тебе?

И теперь я слышу хохот его дружков за спиной, которые так подвержены дурному влиянию.

Но они же всего лишь дети. И не мне с ними тягаться.

Усаживаюсь за свой учительский стол и продолжаю урок.

И ловлю на себе недобрый тяжёлый взгляд Задворского.

Ну ничего, сделает доклад, исправит двойку.

Хотя я, конечно же, не сомневаюсь, что его папаша депутат или кто он там, всё уладит с аттестатом и оценками. Но всё равно я хоть что-то вложу в эти головы в их последний год в школе.

— Подвезти? — я не с первого раза слышу, что меня кто-то зовёт.

Иду по тёмной улице: сегодня я опять готовилась к завтрашним урокам чуть дольше обычного, и в школе уже отзвенели все звонки и погасли огни. Я не сразу понимаю, что иду по тёмной неосвещённой улице: всё размышляла про себя над судьбами Сони Мармеладовой и Настасьи Филипповны. Любил всё-таки наш великий классик Достоевский заставить женщин страдать!

Как это несправедливо.

А так, если подумать, что изменилось с тех пор?

— Подвезти? — прерывает мои думы о великом наглый голос, и я оборачиваюсь на него.

Ах, ну конечно же! Ну кто это ещё может быть!

— Егор, спасибо, я дойду пешком. Мне тут недалеко, — стараюсь отвечать как можно более нейтральным голосом.

Я же профессионал. Педагог.

А он всего лишь испорченный мальчишка. Не более того.

Но он уже ставит свою алую спортивную машину на аварийку и выпрыгивает из неё.

Интересно, сколько такая стоит? Наверное, пять лет моей работы в школе… Если не больше, конечно.

— Любовь Ивановна, не обижайте меня, — преграждает мне путь. — Я за вами от самой школы ехал. Хотел вот любимой учительнице приятное сделать, — стоит, нависает надо мной, как скала.

— Егор, спасибо, я очень ценю, но я сказала, что мне недалеко. Я дойду сама, — смотрю на него строго сквозь свои очки.

И чувствую, как у меня немного дрожат коленки.

Оглядываюсь по сторонам в надежде на прохожих, и понимаю, что мы в этом переулке совсем одни.

— А я вот тут читал. К докладу готовился, — делает шаг вперёд Егор, и теперь он совсем близко от меня. — Хотел вот вам рассказать…

— Замечательно. Завтра на уроке и расскажешь, — делаю я шаг назад, но Егор хватает меня за руку и резко притягивает к себе, срывает с меня очки и хрипло шепчет:

— А я хочу сейчас, — и тут я чувствую, как что-то совсем недетское и твёрдое упирается мне прямо в живот.

— Немедленно отпусти меня! — пытаюсь я вырваться из его медвежьих лап, но он лишь ещё сильнее прижимает меня к себе.

— А я вот прочитал тут «Пятьдесят оттенков серого», — хрипло бормочет он мне на ухо, пока его рука уже ползёт мне… Под блузку! — Ты просто зачётная милфа, давно хочу тебя… — бормочет он, и тут морок спадает с меня.

Да что это за дурное воспитание?! Что он себе позволяет?!

И я решительно сжимаю кулак. С зажатым в нём…

— Что вы делаете… — пищит неестественно высоким голоском дрянной мальчишка, пока я со всей силы выкручиваю его ещё неокрепшие тестикулы.

— Я тебе не милфа, Егор, — строго выговариваю я. — А Любовь Ивановна!

— Хорошо, хорошо, только отпусти меня!

— Отпустите. Любовь Ивановна. Пожалуйста. Повтори, — строго произношу я.

И продолжаю выкручивать его до конца.

— Отпустите, пожалуйста, Любовь Ивановна! — уже со слезами на глазах просит этот испорченный гад.

— Я больше так не буду, — подсказываю я ему.

— Я больше так не буду, — уже навзрыд просит он.

— Хорошо, Егор, жду твой доклад завтра, — отпускаю я его наконец, и поправляю на себе с достоинством одежду и очки.

4

Люба, за два месяца до этого

— Это просто недопустимо! Мы вам обещаем, что все виновные будут привлечены к ответственности! Я вам гарантирую, что в отношении Любовь Ивановны будет применено дисциплинарное взыскание! — распекается мой директор, а точнее, директор школы Иван Иваныч, перед вальяжно развалившимся перед ним в кресле Задворским-старшим.

А точнее, папашей-депутатом Егора, или кто она там ещё.

Рядом сидит Егор, а его отец как должное принимает извинения моего раскрасневшегося начальника.

— Мы приносим свои извинения. Вся школа приносит свои извинения, — шипит Иван Иванович на меня рассерженным гусем, пока я спокойно смотрю на эту парочку.

Отец и сынок. Как же они похожи.

Теперь я прекрасно вижу, в кого уродился Егорка. Да он просто чуть более новая и молодая копия Задворского-старшего.

Вот он сидит, широко расставив ноги, в дорогом итальянском костюме перед склонившим перед ним свою голову директором школы. Со знанием дела и не скрываемым сладострастием рассматривает меня.

Растягивает свои чуть масляные пухлые губы в плотоядной улыбке, и я понимаю, от кого набрался его сынок.

Недалеко откатился от яблоньки. А точнее, от этого дуба.

— Вы понимаете, что ребёнку нанесена непоправимая психологическая травма? — грозно повторяет Задворский-старший, явно издеваясь над моим боссом.

И я всё так же продолжаю молча смотреть перед собой.

— Извинись! — одними губами шепчет мне беззвучно Иван Иваныч, и я только плотнее сжимаю свой рот.

Не дождутся от меня никаких извинений!

— Мальчик был просто в шоке. Потрясён, — продолжает свою обличительную речь папаша, пока Егорка смотрит на меня своим бычьим взглядом. — Вы понимаете, что мне достаточно одного слова, и вашу школу закроют?! — давит на нас Задворский.

— Конечно, конечно, мы всё понимаем! Мы всех накажем! Лишим премии! — мечет он в мою сторону молнии. — Только скажите, что нам ещё сделать, как загладить вину перед вами? Пятёрка по литературе автоматом, это само собой, конечно же, — лепечет он, пока Задворский продолжает сверлить меня своим ненасытным взглядом, от которого мне уже становится не по себе.

— Пятёрка при условии, что Егор напишет все контрольные, — вдруг подаю я голос, и все три пары глаз с недоумением останавливаются на мне.

— Что… — начинает было Задворский, и мой директор перебивает его:

— Конечно-конечно, Любовь Ивановна проставит все контрольные автоматом, это даже не обсуждается, — смотрит он на меня так, что я понимаю, что если бы взглядом можно было бы убить, я бы уже валялась мёртвой на полу.

— Я думаю, Любовь Ивановна не совсем понимает серьёзность всего происходящего, — подаёт голос Задворский, разглядывая меня из-под тяжёлых век. — Оставьте нас наедине, — кидает он, и мой директор поспешно бежит к выходу. — Я сказал наедине, — повторяет грозно папаша своему отпрыску, и Егор с недовольным видом нехотя поднимает свою тушку со стула. — А мы побеседуем с Любовь… Ивановной… — медленно тянет Задворский, пока за его сыном и директором школы захлопывается дверь.

И я готова держать оборону. На самом деле, очень хорошо, что мы остались вдвоём, я по крайней мере смогу поговорить с ним спокойно, как педагог с отцом своего ученика.

Объяснить, что, возможно, у Егора какие-то трудности с общением, возможно, посоветую присмотреться к нему повнимательнее. Возможно, у него проблемы в семье…

Но мой поток педагогических мыслей прерывает низкий тягучий голос:

— А я понимаю своего сына… — и я в изумлении смотрю на Задворского. — Я бы сам не удержался, если честно, — встаёт он с кресла и делает шаг в мою сторону. — Не знал, что у нас в школах преподают такие аппетитные девочки, — развязно продолжает он. — Сочные, вкусные… Небось, только недавно институт закончила?

Это совершенно недопустимо!

Да что он себе позволяет?!

— Так и быть, я на тебя не сержусь, — приближается он ко мне так близко, что я могу почувствовать аромат его дорогой туалетной воды.

Которая, впрочем, не в силах перебить запах пота и чего-то кислого…

— Не сердитесь? — не верю я своим ушам. — Да ваш сын чуть не…

— Не обижайся на него, детка, он всего лишь мальчишка, — уже совсем близко ко мне депутат, и его рука уверенно ложится мне на… Талию?! — Тебе нужен взрослый сильный мужчина, — хрипло шепчет он мне на ухо, пока я от шока даже не сразу понимаю, что же мне делать. — Который сможет дать тебе то, что ты хочешь, — не унимается он.

— Что я хочу?! — переспрашиваю я. — С чего вы решили, что знаете, чего я хочу?! — пытаюсь оттолкнуть я его от себя.

Но он продолжает крепко прижимать меня к себе, и я чувствую, как его липкая ладонь уже опускается всё ниже и ниже. Недопустимо ниже!

— Да с тобой невозможно себя контролировать, детка, — уже хрипло бормочет он, пока я соображаю, стоит ли мне уже громко звать на помощь, и чем это может обернуться для меня…

— Возьмите себя в руки, здесь не место и не время для подобного, — произношу я как можно строже. Как с расшалившимся учеником на уроке.

— Да, да, — бормочет он. — Продолжай, детка… Да, ты знаешь, как завести любого, — уже с громким стоном блаженства утыкается он своим лицом в моё декольте, не в силах контролировать себя, и я как можно громче и чётче произношу:

— Задворский! Два! И без родителей в школу не приходить, — и, улучив момент, отталкиваю его от себя что есть силы…

Забегаю за директорский стол и хватаю в руку первую попавшуюся указку.

Если что — ткну ему в глаз!

И тут вижу, как он стоит, совершенно раскрасневшийся и потный, и на его штанах расплывается подозрительное пятно…

Да что же это такое?! Какая-то семейка извращенцев!

— О, детка, — смотрит он на меня помутневшим взглядом. — Теперь я тебя точно никуда от себя не отпущу… Это только начало… Ты просто сказка какая-то…

5

Люба, за два месяца до этого

— Люба, ты же понимаешь, что ты была неправа, — устало втолковывает мне мой директор школы, сидя в своём кабинете, когда семейка маньяков Задворских наконец-то покидает наш храм науки.

— Что значит неправа?! — начинаю заводиться я. — Мало того, что эти два придурка меня чуть не изнасиловали, и вы, как директор школы, не предприняли никаких мер для моей защиты, так теперь ещё и выставляете меня виноватой?!

— Хватит преувеличивать, — твердеет голос моего шефа. — Тебя послушать, так у нас не элитная школа, а прямо бордель какой-то! — привстаёт он с кресла и сверлит меня грозным взглядом. — От тебя-то требуется совсем ничего: просто извиниться, и…

— И начать давать частные уроки! У них в загородном доме! По вечерам! — заканчиваю я за него требования депутата или министра. — Хотя вы сами прекрасно знаете, Иван Иванович, что нам запрещено давать частные уроки своим ученикам, — негодую я.

— Ничего страшного, ради такого экстраординарного случая можно сделать и исключение, — продолжает давить на меня директор. — К тому же на кону вся твоя карьера и репутация школы, — уже подходит он ко мне и берёт за руку. — Ты подумай, что будет, если этот Задворский пожалуется куда надо и даст делу ход. Тут и уголовной статьёй попахивает, — уже недобро заглядывает он мне в глаза. — Всё-таки маленький мальчик… А ты — его учительница… Нанесла ему травму… Подумай об этом хорошенько, — приближается он ко мне, и я делаю шаг назад.

— Что вы делаете? — не понимаю я. — В чём вы меня хотите убедить? Что применять самооборону против огромного совершеннолетнего бугая запрещено? Какой маленький мальчик?! Вы себя со стороны слышите?! Вы его вообще видели?!

— Не огромный бугай, а подросток, — вдруг прижимает меня к себе мой босс, и я даже не сразу соображаю, что происходит.

Пытаюсь перевести дыхание. Голова кружится. Это не школа какая-то.

Это дурдом! Набитый похотливыми павианами!

— Уберите свои руки, Иван Иванович! — строго приказываю я своему боссу.

Решительно отталкиваю его, и он от неожиданности шлёпается пятой точкой на стол позади себя.

— Это вы устраиваете из образовательного учреждения самый настоящий бордель! Пытаетесь продать меня какому-то там депутату! Вы вообще в своём уме?!

— Какая ты горячая, Люба, — смотрит на меня своими масляными глазками Иван Иванович. — Не зря я тебя тогда на собеседовании сразу заметил. Когда ты к нам только после института пришла по распределению… А конкурс был огромный, как ты помнишь… Я понимаю этого Егора, сложно сохранять хладнокровие, когда каждый день на уроках видишь такое… — и он снова порывается ухватить меня за грудь.

Но я хватаю своё верное оружие — указку, и что есть силы бью его по загребущим пальцам.

— Что ты делаешь?! — зажимает рукой ушибленный пальцы директор.

— Защищаю свою честь и достоинство, мерзавец! — наотмашь, как мушкетёр своей шпагой, бью я его по второй руке указкой. — С подлецами работают только такие методы, — и моя указка уже обрушивается на его лысеющую голову.

Я Жанна д’Арк! Я мщу за всех женщин, включая Сонечку Мармеладову и Катеньку Кабанову! Я — Немезида!

— Прекрати сейчас же, ты что, взбесилась совсем?! — уже защищается от меня директор, но я не унимаюсь, и тычу указкой в его самое сокровенное место. Прямо остриём своей шпаги справедливости и возмездия.

— Убери! Я уже всё понял! — директор воет от боли и унижения, а я отшвыриваю указку в угол.

Да что это на меня такое нашло?! Я ведь совсем не такая! Я добрая. Спокойная. Профессиональная. Но мне, видимо, просто нужно было выплеснуть эту накопившуюся за всё время работы здесь усталость.

— Ты уволена! — орёт на меня красный от боли и злобы Иван Иванович, и я с насмешкой отвечаю ему:

— Нет, я не уволена, Иван Иванович. Я сама увольняюсь. И если вы только посмеете меня преследовать, то всё, что здесь произошло, станет достоянием общественности! Я пойду до конца, защищая себя! — уже спокойно и по слогам произношу я, как недоразвитому ребёнку, чтобы он понял смысл каждого сказанного мною слова.

— Да куда ты пойдёшь?! — с насмешкой бросает он мне в спину, и я бросаю ему через плечо:

— В деревню, к тётке! В глушь! В Саратов! — и я не сомневаюсь, что этот придурок даже не помнит, слова какого бессмертного классика я ему только что процитировала…

— Ну что же, Любовь Ивановна, — мы очень рады, что у нас в посёлке будет теперь такая замечательная учительница, — приветствует меня глава поселения, Архип Николаевич Сумский. — Село у нас древнее, ещё в летописях упоминается старинных, монастырь даже свой собственный неподалёку имеется, да вот только сами понимаете, молодёжь вся в город поразъехалась, молодые специалисты к нам ехать не хотят, — разводит он руками. — Так что добро пожаловать, милости просим, — улыбается он мне своим щербатым ртом.

— Спасибо, — от всей души благодари я его.

— А вот и Лялечка моя пришла, — приветствует он улыбчивую молодую девушку, которая заходит в его кабинет, о очень походит на него. — Знакомьтесь, моя дочка и секретарь нашей сельской управы в одном лице. Она вам покажет ваш дом, где вы будете жить, и вашу школу. Заодно и обустроиться поможет.

— Я очень рада, Люба, — улыбается она мне, и я замечаю, как играют ямочки на её щеках. — Пойдёмте, я вас провожу.

— Я так рада, что к нам хоть кто-то приехал! — откровенничает она со мной, когда, погрузившись в её огромный заляпанный грязью внедорожник, мы с ней выезжаем на деревенскую дорогу.

— Можно на ты, — смеюсь я в ответ.

Искоса рассматриваю её — она ведь примерно моего возраста. Лет двадцать пять, двадцать семь, не больше.

— Здорово! У меня хоть подруга появится! — не скрывает своей искренней радости Ляля. — А то у нас тут только медведи да кабаны по лесам бегают, а в город не наездишься за пятьсот километров. Да и с мужиками нормальными проблема, как понимаешь, два с половиной землекопа, и те уже на пенсии, —подъезжает она к прелестному деревянному домику с белоснежными резными наличниками. — Вот и приехали. У нас тут всё рядом, — уже выключает она мотор у калитки.

6

Я наконец-то дома. Нашла своё место на этой Земле. В школе детей немного, да это же просто рай для учителя!

Преподаю в младших классах, точнее, он у нас всего-то один, а после обеда иду к себе в свой уютный домик с огородом. И родители-то какие у моих учеников заботливые! Помогли мне огород вспахать: я же к концу учебного года почти пришла, весна была в самом разгаре, так мне и грядки сделали, и картошкой всё засадили, я себе и помидоры успела купить, вон уже цветут вовсю.

Так что теперь у меня есть чем заняться на досуге: огород, природа, любимые книги. Сплошь классика: Толстой, Достоевский, Пушкин…

И подруга у меня даже есть, чтобы было с кем поболтать, когда становится одиноко: так мы с Лялей и дружим с первого дня нашего знакомства.

— Слушай, Ляля, а почему ты не уехала в город, как все остальные твои одноклассники? — спрашиваю я её, когда мы с ней сидим и пьём чай у меня на веранде. С душицей и с клубничным вареньем. С моего же собственного огорода.

Это ли не настоящее счастье!

— А я там была, — задумчиво смотрит на меня Ляля. — Но как-то не сложилось, — и я понимаю, что она уходит от ответа.

Наверняка какая-то грустная история о разбитом сердце. Расспрошу её потом при случае.

— А ты сама-то отчего убежала? — смотрит она на меня в упор, и я улыбаюсь в ответ:

— От суеты. От злобы. От назойливых мужиков, — и мы обе с ней прыскаем от смеха. — Почему-то им надо только одно. Как-будто всё, что у меня внутри для них не существует. Только пустая оболочка, понимаешь? — объясняю я ей.

— Понимаю, — грустно кивает Ляля. — Очень даже хорошо понимаю. А вот хотелось бы встретить настоящего принца, который не только мечтает о том, чтобы затащить тебя в постель, но который бы полюбил тебя за твою душу, — задумчиво произносит она и тянется в свою сумку.

Достаёт оттуда книгу, и я читаю название на обложке: «Пятьдесят оттенков серого».

— Вот прямо как здесь, — многозначительно смотрит на меня.

— И ты туда же?! — в голос смеюсь я.

— А что, красивая любовь, почему бы и нет, — пожимает плечами Ляля.

— Какая любовь? — возмущаюсь я. — Там же книга как раз не про это!

— А ты сама-то хоть читала? — строго смотрит на меня подруга.

— Да мне даже читать это не надо! — отмахиваюсь я в ответ. — Я и так вижу, что не «Анна Каренина», — доедаю я своё варенье.

— Ну вот ты возьми, и почитай, — тычет в меня своей книгой Ляля. — А потом уже выноси свои суждения. Ты же учитель литературы, должна знать материал!

— Ну хорошо, — соглашаюсь я. — Оставляй. А там посмотрим. Может и гляну на досуге, что там за шедевр изящной словесности. — Но вообще, мне твой отец рассказывал, что у вас тут монастырь старинный. И церковь при нём. Сплошная духовность и скрепы.

— Да, это точно, — допивает свой чай Ляля. — Этого не отнять. Спасо-Успенский монастырь Сергия Радонежского. Он совсем в упадок пришёл с церковью, пока к нам не приехал на служение отец Дмитрий. И всё восстановил. Даже и не знаю, откуда он столько денег взял, наверное, пожертвования какие-то, — рассказывает Ляля. — Туристы стали приезжать, торговля начала развиваться. Я одного мёда с вареньем в прошлом году три тонны продала. Только на нём всё и держится. Даже не все в город уезжать стали, а кто-то, наоборот, даже вернулся, например, я, — хохочет подруга. — Так что глядишь, может и встречу какого-то заезжего миллионера тут у нас, — подмигивает Ляля.

— Да уж, по поводу миллионеров очень даже сомневаюсь, — пожимаю я плечами. — А те, кто мне попадались — сплошь были подонками и извращенцами. Так что не очень-то я в них верю, но книжку так и быть почитаю, — подвигаю я к себе мировой бестселлер. — Жарко сегодня, вот думаю, сходить что ли позагорать? — вслух размышляю я.

— Да конечно, сходи на речку, у нас народу никого, можно и в чём мать родила купаться, — уже собирается уходить Ляля. — Если пойдешь за деревню и свернёшь по тропинке у большого валуна, там как раз есть спуск к реке, а там заводь, ни одной живой души, и всё ветками укрыто. Так что пользуйся! — рассказывает мне Ляля про своё секретное местечко. — Там всё равно никто не ходит, так что можно смело и без купальников всяких. Очень удобно, потом и сохнуть не надо, — уже выходит она за дверь, и я решаю, что надо обязательно воспользоваться её советом…

Иду по пустынной тропинке, кругом стрекочут кузнечики, жужжат пчёлы, и я ещё раз убеждаюсь, как же мне здесь хорошо. Ни за что не уеду обратно в город… Даже если мне миллион предложат…

И тут наконец-то нахожу тот самый потайной спуск к Лялиному секретному месту. Раздвигаю ветви и мягко ступаю по пушистой траве.

Слышу тихий всплеск. Это течение реки?

Начинаю уже стягивать с себя сарафан, но тут снова слышу слабое журчание реки и вдруг понимаю, что я здесь не одна.

Собираюсь уже уйти, раз не получается уединится, но тут вдруг мой взгляд упирается в это. Точнее, в него.

И я больше не могу отвести взгляда.

Я смотрю, как завороженная, на это речное божество, точнее, на этого мужчину, который спокойно и ровно рассекает мощными руками гладь воды.

О Боже, какой он красивый! Да это Давид Микеланджело, если бы он вдруг ожил… Стою, не дыша, укрытая густой листвой, спускающейся до самой земли. Я понимаю, как нехорошо подсматривать, но когда видишь такое…

Что очень сложно, а практически невозможно увидеть в реальной жизни каждый день… Мощные мускулистые плечи, грудь, с намокшей на ней густой растительностью, которая так соблазнительно курчавится и спускается по чётким кубикам пресса ниже… И ниже… Что укрыто водой от любопытного и нескромного взгляда.

Моего нескромного взгляда.

Я чувствую, как у меня намокли ладони, дыхание участилось, да что это такое со мной?! Это невоспитанно, неприлично, гадко!

Мне надо быстро уйти.

Но я не могу.

Это так гадко… И сладко, чёрт побери!

Вот это речное божество, наконец-то, начинает выходить из воды, и я жду, словно заговорённая, когда же над поверхностью появится то, к чему спускается эта мокрая дорожка из чёрных густых волос… Я надеюсь, что он всё-таки одет.

7

Кровь шумит у меня в голове, когда я врываюсь в свой прохладный деревянный дом.

Запираю дверь, облокачиваюсь на неё спиной, не в силах забыть невероятное видение, которое только что наблюдала на речке. Словно сейчас он потянет за ручку и появится на крыльце.

Да что это вообще такое со мной? Первый раз в жизни.

Ну подумаешь, мужик! Голый.

Но почему у меня тогда так потеют ладони, и сладко мурлычет какой-то странный комок в районе груди?

Убеждаю себя, что это всего лишь адреналин. Не более того. С кем не бывает.

Ну мало ли кто это. Потом стали бы меня обвинять, что, видите ли, училка младших классов подглядывает за обнажёнными купальщиками.

Позор на всю деревню! Причём в прямом с смысле этого слова.

Так, ладно, это была случайность. Успокойся, Люба. Увидела голого мужика. Неспециально. С кем не бывает.

Быстренько смылась с места преступления и замела следы.

И я включаю свой ноутбук, чтобы проверить почту и скорректировать программу уроков на завтра. Уже последние дни учебного года, надо поторапливаться, а потом — долгие, тягучие, томные летние каникулы, наполненные жарой и сладкой негой, и у меня перед внутренним взором опять всплывает тот самый обнажённый торс из воды, весь в ртутных струйках прозрачной воды, стекающей ниже, ниже и ниже, туда… Чего я вообще не должна была видеть!

И хотя мой опыт в мужской анатомии более чем скудный, подлый внутренний голос всё равно шепчет мне, что такое увидишь крайне редко.

И это дорогого стоит.

Так, беру себя в руки и просматриваю последние письма, как вдруг вижу незнакомого адресата — Лаврентий Симферопольский. Директор частной школы-пансиона номер сто сорок пять. Да это одна из лучших школ страны! Частных школ, конечно же!

Всё педагоги её знают. И все депутаты и олигархи нашей родины считают своим долгом пристроить своих деток именно сюда! Ну пока, конечно же, они не отправят учиться их куда-нибудь в Великобританию.

Только эта школа ничем не хуже британских. А в чём-то даже и лучше. И я, конечно же, какое-то время назад отправляла туда своё резюме и письмо, в котором я писала, как хотела бы работать в этой школе…

И вот теперь меня туда решили позвать!

«Уважаемая Любовь Ивановна, мы очень внимательно ознакомились с вашим резюме, и поскольку у нас сейчас освободилась вакансия учителя литературы, хотели бы пригласить вас к нам на собеседование…»

Ничего себе! Да это одна из лучших работ, о которых только может мечтать простая учительница, как я!

Но тут я обвожу взглядом свою простую, но очень уютную избушку с печкой в центре, которую я собиралась как раз топить осенью, когда с яблони начнёт подать ароматная антоновка. Слышу мелодичный перезвон колокольчиков где-то за огородами, и вспоминаю веснушчатые улыбчивые лица деревенских детишек, которые так долго жили без нормального учителя…

И хотя мою пальцы уже сами потянулись к клавиатуре, чтобы печатать ответ, я останавливаю сама себя.

Перевожу взгляд на бабочку, которая бьётся об оконное стекло в желании выбраться на волю, подхожу к ней и осторожно, чтобы не повредить крылышки, выпускаю в небо.

Так, мне надо подумать. Посижу, почитаю…

Открываю первое, к чему тянется моя рука, и эта оказываются, конечно же, «Пятьдесят оттенков», заботливо принесённые мне подругой.

Рассеянно перелистываю страницы:

«Ни один мужчина не производил на меня такого впечатления, как Кристиан Грей. Что в нем особенного? Внешность? Обаяние? Богатство? Власть? Всё равно непонятно, что на меня нашло. Хорошо хоть все позади. Я вздыхаю с облегчением, прислонившись к стальной колонне, изо всех сил стараюсь собраться с мыслями. Трясу головой. Господи, да что же это такое! Наконец сердце успокаивается, и я снова могу нормально дышать. Теперь можно идти к машине.

Выехав из города, снова и снова прокручиваю в памяти интервью. Вот ведь неуклюжая дура! Похоже, я все напридумывала, а теперь переживаю. Допустим, он очень красивый, спокойный, властный, уверенный в себе. И в то же время — холодный, высокомерный и деспотичный, несмотря на безупречные манеры. Однако можно посмотреть и с другой стороны. Невольный холодок бежит у меня по спине. Да, высокомерный, но у него для этого есть все основания — такой молодой, а уже очень многого добился. Он не любит дураков, а кто их любит?»

И пока я читаю, я вдруг отчётливо понимаю, что мои мысли постоянно возвращаются снова и снова к тому загадочному незнакомцу. Которого я увидела в реке… С этим надо что-то делать. Я схожу с ума, и тут я вспоминаю разговор с Лялей, и уже набираю своей подруге:

— Лялечка, скажи, а этот отец Дмитрий принимает прихожан по личным вопросам?

— А что, к Богу потянуло? — смеётся она в трубку. — Что случилось, рассказывай! — допытывается она у меня.

Но я понимаю, что я не могу рассказать своей лучшей подруге, что уже готова покинуть её, бросить это гостеприимное село и детишек ради нового предложения, и, чего уж там греха таить, ражи очень хорошей зарплаты. В школе сто сорок пять просто не могут платить мало.

А ещё — что я хочу убежать, скрыться, забыть это наваждение. Спрятаться от соблазнов.

И самое лучшее место — это монастырь. Церковь.

Я же современная образованная женщина, не к гадалкам же мне бежать! Вот и схожу на исповедь к батюшке, пусть посоветует, как мне быть с предложением.

А со своими соблазнами я уж как-нибудь сама справлюсь. Я сильная девочка!

— Да просто хотела поговорить с ним об уроках православия в нашей школе, — ляпаю я Ляле первое, что мне приходит на ум. — Вот и подумала сходить с ним познакомиться.

— Ну тогда записывай, куда идти, — смеётся в трубку Ляля. — Только наших монахов там смотри, не смущай. И да, там какой-то у него говорили, новый схимник появился. Очень набожный, чуть ли не святой, люди поговаривают, но его никто не видел, он вообще не появляется нигде особо. Молится, наверное, в своей келье целыми днями, — беззаботно щебечет она, пока я ещё больше укрепляюсь в правильности своего решения.

8

Господи, даже и не знаю как к нему обращаться… Да что там обращаться, не знаю, как ему в глаза-то смотреть! После того, что я подглядывала за ним! За почти святым схимником! Божьим человеком!

Падаю перед ним на колени. Понимаю, что это всё глупо, но на попятную идти поздно. Чувствую, как сбился платок на голове, судорожно поправляю его.

— Отец, батюшка, можно вас так называть? — смотрю ему прямо в глаза.

В глаза! Хотя понимаю, что в нескольких сантиметрах от меня, под его монашеской рясой, скрывается такое…

Ох, какие грешные мысли! Да меня на костёр только за это надо! Стыдно. Чувствую, как вся заливаюсь краской. Щёки пылают.

Схимник смотрит прямо перед собой, молится.

Да разве он посмотрит на женщину! Особенно такую, как я!

Стою перед ним на коленях, а он что-то шепчет хрипло.

— Что, батюшка, вы говорите? — смотрю ему с мольбой в глаза. Задвигаю свои мысли грешные подальше.

Хотя лезут они, как тараканы бесовские, разум мутят мне.

— Да, дочь моя. Называй меня, как тебе угодно. Господу нашему без разницы, — отвечает мне так равнодушно. Спокойно. Голос такой низкий, глубокий.

Всё внутри от его голоса у меня переворачивается…

— Батюшка, хочу вас попросить совета. Можно, ведь? — вспоминаю, зачем я вообще сюда пришла!

— Говори, — равнодушно так отвечает, смотрит куда-то в даль.

Мысли только о высоком. И зачем я вообще к нему полезла?! Надо было дождаться отца Дмитрия! Вот идиотка.

Тоже мне, «Пятьдесят оттенков» начиталась! Да за такое пост на тридцать дней, не меньше!

— Я много слышала про вас. Про вашу схиму, — словно оправдываюсь перед ним. Надо поскорее поговорить и уходить!

Не отвлекать такого чистого непорочного человека от мыслей о высоком.

А я тут всё мнусь, как тетёха какая-то неуместная. А я вообще-то педагог со стажем! Меня в лучшую школу страны приглашают!

— Так что ты хотела, дочь моя? Говори, — ну вот, вспомнила, зачем я вообще сюда припёрлась.

— Слышала я про вас, что вы чудеса веры и стойкости показываете, — выдавливаю из себя слабую улыбку.

Блин, а улыбаться можно? А ругаться нельзя, даже про себя! С таким человеком говорю ведь! От благ мирских отказался, а всё ради нас, грешных, чтобы грехи людские отмаливать.

— Хотела спросить совета у вас, батюшка. Как мне укрепить веру свою? Как в стяжательство не ударится? — вспоминаю, как этот грех-то называется. Жажда наживы и денег.

Я же здесь поэтому, так?

— Молись, дочь моя, — смиренно так отвечает, скользит по мне взглядом равнодушно, понимаю я, что отвлекаю его от дум о высоком.

Вот я невоспитанная дура, даже не представилась-то толком! Сразу перед ним тут на колени бухнулась, как идиотка какая-то ненормальная!

— Я местная учительница. Из Архангельского. Начальных классов. И мне здесь очень нравится, но… Мне предложили очень хорошее место в городе, понимаете? — сбивчиво объясняю ему причину своего визита. — Там и возможности другие, конечно, не сельская школа, сами понимаете, батюшка… А здесь быт у меня не очень лёгкий, деревенский… Вот и мечусь я, не знаю, что выбрать.

Ну слава Богу! Разродилась наконец-то, объяснила человеку, зачем я вообще тут перед ними на коленях стою!

— Это тебя нечистый искушает, дочь моя, — смотрит на меня своим взглядом огненным, словно насквозь меня видит.

До единого грешка моего… До единой мыслишки грязной. И снова я заливаюсь вся алой краской! Да за такие мыли меня гнать отсюда надо! Ох, прости меня, батюшка…

— Все мы слабые и грешные. Помни, что служа убогим да сирым, ты служишь Господу Богу нашему, как и он нам служил, — осеняет меня крестным знамением, и смотрит сам вдаль куда-то. В свои мысли чистые погрузившись. — Выбирай, что тебе важнее. Богатство, комфорт или царствие небесное? Молись, дочь моя. И пусть Бог подскажет тебе ответ в твоём сердце, — смотрит на меня строго своим взором испепеляющим.

— Спасибо, отец, — смотрю на него, надо поскорее убегать.

Что я вообще здесь делаю?!

Вскакиваю на ноги, поправляю платье. Ещё и сарафан этот летний открытый, о чём я вообще думала? Он меня за развратную женщину наверняка принял! Кто вообще в таком виде в монастырь мужской ходит?! Тоже мне, педагог высшей категории!

Уже бегу за дверь, не оглядываюсь, только слышу, окликает меня:

— Как звать тебя, дочь моя? — хриплый голос, низкий. Аж до мурашек.

— Любовь, батюшка. Спасибо, вы мне очень помогли. Я подумаю. И помолюсь, — выбегаю во двор монастырский, тороплюсь, чуть с ног не сбиваю какого-то мужчину в рясе, извиняюсь сбивчиво, и только за воротами понимаю, что это только что и был тот самый отец Дмитрий.

Пытаюсь натянуть на себя косынку, не могу её нащупать.

Забыла! У схимника. Вот и опростоволосилась.

Ну не возвращаться же мне за ней в таком виде.

Ладно уж, как-нибудь переживу потерю. Это лучше, чем такой позор.

Иду. Отдышаться не могу. Всё тело странным жаром пылает. Первый раз со мной такое в жизни случилось.

Так вот значит, про что в этих книжках пишут… В этих «Пятидесяти оттенков» чёртовых… Но там был миллионер и мистер Грей! А не схимник, человек божий! Совсем я уже умом тронулась.

Чувствую, что надо срочно охладиться. Привести ум в порядок. И разум заодно.

И вдруг понимаю, что как раз прохожу мимо той заводи секретной…

Пойду окунусь. Сегодня там точно не будет никто плавать!

Спускаюсь к заводи тихой, стягиваю с себя свой сарафанчик, бельё: не в мокром же домой потом возвращаться, и захожу в прохладную воду. Струи охлаждают и ласкают мою разгорячённую кожу, я ныряю, и наваждение будто проходит, отступает.

Надо же, до чего литература и всякие нездоровые фантазии могут довести! Тоже мне! Надо классиков читать, а не вот это вот всё!

Чувствую, как мысли приходят в порядок, всё проясняется, и я начинаю размышлять уже о том, что мне сказал этот схимник. Служить надо? Сирым и убогим? Это он точно не про учеников элитной школы имел в виду, с их родителями-олигархами… Надо подумать, не буду давать ответ сразу.

9

В смятённых чувствах возвращаюсь домой, сажусь за ответ директору частной школы, но мои пальцы буквально отказываются писать то, чего не хочет моё сердце.

Да, я всё понимаю умом: это самое лучшее предложение, о котором только можно мечтать. Да, второй раз такого мне не предложат.

Да, останусь я до самой пенсии простой училкой в сельской школе. Дети все вырастут, разъедутся по городам, а я буду здесь сидеть одна и картошку сажать.

Но перед глазами стоит пламенный, полный истинной и непоколебимой веры взор того самого схимника. Кстати, я даже не узнала, как его зовут?

А с какой стати он мне будет называть своё имя? Он вообще-то в монастыре и живёт, чтобы от таких назойливых дур скрываться! А я тут ещё с ним и кокетничать буду?!

И я мысленно передразниваю сама себя:

«— Как тебя зовут, дочь моя?

— Люба…

Игриво хлопаю ресничками. Подаюсь вперёд грудью, которая, кстати, не одного мужчину с ума уже свела…

— А вас, батюшка? Кстати, может быть, заглянете ко мне на чаёк? У меня как раз варенье есть… Очень сладкое… И вкусное… Сама варила…Клубничное…»

Тьфу!

Я же говорю, падшая женщина!

Итак, снова возвращаюсь к ответу на предложение Лаврентия Симферопольского, но буквы слипаются в один комок, и я отодвигаю ноутбук. Попробую написать ему попозже.

Похожу, подумаю на свежую голову…

Служение людям и нестяжательство… Это я запомнила.

Зной накрывает всё село сонной дрёмой, и моё тело, только что охлаждённое в прохладной реке, уже снова начинает пылать от летнего зноя. Или от чего-то другого…

Моя рука снова тянется к запретной книжке, которую так предательски оставила мне Лялька, и я открываю её на первой попавшейся странице:

«…Через полчаса Кристиан Грей входит в наш номер.

Ух ты! На нем белая рубашка с распахнутым воротом и серые фланелевые брюки, сидящие на бедрах. Непослушные волосы еще влажные после душа. Я смотрю на него, и во рту у меня все пересыхает. Он жутко сексуальный…»

Я отрываю глаза от книги и перед моим внутренним взором вновь проплывает то неземное видение: мощные сильные руки, с лёгкостью преодолевающие сопротивление серебряной, как ртуть, воды, струи, стекающие по идеально вылепленному телу, с плоским накачанным прессом и густой дикой шерстью на груди… Дорожка волос, которая спускается всё ниже и ниже, за горизонт девичьих грёз… Чувственные, слегка порочные губы. Которые бы больше подошли какому-нибудь плейбою-миллионеру, а не скромному монаху… Прямой благородный нос с горбинкой…

Так, хватит о нём думать, Люба! Хватит о нём думать!

И я снова ныряю в эту пылающую от жара страсти книгу, но и она не приносит мне облегчения:

«…Все, надо идти. Мне нужно все обдумать. Я должна от него уйти. Я делаю шаг вперед, спотыкаюсь и чуть не падаю головой вперед на дорогу.

— Черт, Ана! — Грей так сильно дергает меня за руку, что я падаю назад ровно за секунду до того, как мимо проносится велосипедист, движущийся против потока машин на улице с односторонним движением.

Все происходит в одно мгновение — я падаю, и вот я уже в его объятиях, и он прижимает меня к груди. Я вдыхаю его чистый, живой аромат. От него пахнет свежевыстиранной льняной рубашкой и дорогим гелем для душа. О боже… Голова идет кругом. Я глубоко вздыхаю.

— Не ушиблась? — шепчет Грей. Он прижимает меня к себе, обхватив одной рукой за плечи. Пальцы другой его руки скользят по моему лицу, мягко ощупывая. Он касается большим пальцем моей верхней губы, и я чувствую, что у него остановилось дыхание. Грей смотрит мне прямо в глаза, и я выдерживаю его тревожный, прожигающий насквозь взгляд. Это длится целую вечность, но в конце концов я перестаю замечать что-либо, кроме его прекрасного рта. Боже мой!»

Да что они тут, в деревне, с ума посходили, читать такое?! А где же наше всё?! Пушкин, Лермонтов, Есенин, в конце концов! Хотя, те тоже писали то ещё, поговаривают…

Отбрасываю книгу в сторону. Надо воды попить. Холодненькой.

Из колодца.

Выхожу за калитку, где стоит старый колодец, и наклоняюсь к нему, надеваю ведро на крючок и начинаю крутить ручку, которая громко недовольно скрипит.

Достаю ведро, ставлю его на край колодца и прямо здесь начинаю умываться ледяной водой.

Мелкие капли насквозь пропитывают тонкую ткань сарафана, но я чувствую, как сила воли и бодрость вновь возвращаются ко мне.

Проклятый бесовский морок спадает. Всё становится ясным и понятным, как Божий день.

Надо просто довести этот учебный год до конца, написать ответ Симферопольскому, что я очень рада принять его предложение, и уезжать в город. Подальше от этой святости, иноков и соблазнов.

Умываю лицо прохладной водой, беру в руки ведро и разворачиваюсь, чтобы идти к дому, но тут вижу его.

Он стоит, устремив на меня свой огненный взор, и я буквально роняю ведро на землю, и оно с гулким лязгом катится по густой траве…

— Батюшка? — еле выдавливаю я из себя, и вижу, как его лицо вдруг бледнеет у меня на глазах.

Он слегка покачивается и прислоняется к деревянному забору, и я, не удержавшись, бросаюсь к нему.

Поддерживаю его, чтобы он не упал:

— Батюшка, с вами всё в порядке? Давайте я вам помогу! Наверное, у вас солнечный удар! — вспоминаю я все инструкции по оказанию первой неотложной помощи. — Скорее в тень! В дом! — буквально волоку я его на себе, пока он, пошатываясь и опираясь всей тяжестью своего могучего мускулистого тела, идёт рядом со мной…

Завожу его в прохладную избу, окидываю её взглядом и не нахожу ничего лучше, чем уложить его в свою постель.

— Вот, сюда, батюшка, сюда, — нежно приговариваю я, отводя всё ещё пошатывающегося батюшку к кровати и укладываю его.

Заботливо склоняюсь над его лицом, с тревогой всматриваясь в него: Боже мой, какая жара на улице, а он ведь весь в чёрном! Не мудрено так и сознание потерять! Наверное, надо всё-таки вызвать скорую…