Я иду искать

Глава 1

2024 год

Мне часто снился этот город.
Хотел бы я, наверное, сказать, что сны эти были кошмарными, и окрасить тем самым все в черно-белые тона. Сделать простым и очевидным: Красноозерск - это плохо, и я никогда больше туда не вернусь. И все мое детство, все то бесчисленное время, проведенное среди ржавых гаражей и панельных хрущевок, такое мрачное и несчастливое, и в то же время - какое-то щемящее, наполненное светлой тоской жителя периферии, забытой не только богом, но даже и собственными, вполне земными, властями - всего этого на самом деле не было. И те восемнадцать лет мне просто приснились.
Хотел бы я действительно в это верить.
Но, просыпаясь посреди ночи в своей уютной московской квартире, я проводил рукой по влажным щекам, и по влажному лбу - и мне казалось, что лежу я не у себя в спальне, в районе Некрасовка, в неплохой новостройке с приятной придомовой территорией и "метровшаговойдоступности", а в обшарпанный однушке в хрущевке на краю Проспекта Серова. И что тени, ползущие по стенам - это те самые тени, которых я боялся в детстве. Что я привез их с собой, переезжая из Красноозерска в Москву, как привез зубную щетку и набор повседневной одежды.
И еще мне казалось, что я слышу плач матери из-за стенки.
Тогда я каждый раз зажигал свет, и оказывалось, что никакого чудесного перемещения не было. Свет был белый, холодный - не тот болезненный жёлтый свет, что исходил от лампочек в нашем красноозерском жилище.
Все в том городе было болезненным. Не только свет.
Конечно, я понимал, что мне нужно вернуться и расставить все по своим местам. Если в моей жизни и могла быть какая-то четкая цель, то она совершенно точно заключалась именно в этом.
В лучшем случае - обелить имя отца; в первую очередь, в своих собственных глазах. В худшем - хотя бы раз и навсегда убедиться, что он заслужил все то, что в итоге получил.
И, наконец, успокоиться.
Но я мялся. До ужаса не хотелось оживлять полузабытые картинки прошлого. Бередить то, что было скрыто под плотным слоем времени. И, пожалуй, я бы никогда так и не решился.
Если бы судьба не распорядилась за меня.

Меня вызвал к себе Гидеон Ефремович, главный редактор нашего журнала. Все в редакции знали - если шеф просит зайти, разговор будет серьёзным. Либо увольняют, либо повышают - третьего не дано.
Главред модного издания "Отвертка" сидел за девственно-чистым рабочим столом и с увлечением натачивал карандаш при помощи канцелярского ножа. Казалось, что во всем мире нет занятия более важного, и в то же время - захватывающего, нежели это. На мое появление он никак не отреагировал, хотя я нарочито громко хлопнул дверью.
-Гидеон Ефремович, вызывал?
Шеф дернул плечом и поморщился. Поднял, наконец, на меня глаза.
-Вызывал, Паш. Садись.
И снова принялся точить карандаш.
Я, вопреки его словам, не сел а подошел к окну и, оперевшись руками о подоконник, стал смотреть на раскаленную солнцем Москву. Вдалеке возвышались башни Москва-Сити, в нескольких местах возникали шпили сталинских высоток; и люди казались такими маленькими, такими ничтожными, что казалось, уважающий себя журналист и не должен писать о чем-то настолько жалком и незначительном.
Я знал, что за разговор меня ждет. Поэтому лишь тяжело вздохнул, когда Гидеон произнес:
-Я по поводу твоей продуктивности хотел, Паш, поговорить.
Голос у него был мягкий и тихий, и приходилось напрягать слух, дабы все правильно расслышать. Когда Гидеон еще не ушел в высокие кабинеты, и мы с ним работали бок о бок, эта его особенность меня здорово вымораживала. С тех пор ничего не изменилось - только общаться нам теперь приходилось куда реже.
Он замолчал. Я тоже молчал. А что я ему скажу? Мол, Гидеон Ефремович, а как же недавний сюжет про эксгибициониста из Кузьминок? Целое расследование! Или интервью с ночной бабочкой из девяностых..
Что, не интересно?
Не интересно.
-Нет нормальных сюжетов, - зачем-то попытался оправдаться я, хотя изначально это в мои планы нисколько не входило, - жизнь скучная стала... Прилизанная... Не то, что раньше.
И я обернулся и посмотрел на Гидеона. Вернее, на его затылок.
На этот раз тяжело вздохнул уже шеф. Он, наконец, прекратил мусолить карандаш, отложил его в сторону и ответил:
-Сюжеты есть, Паш. Они есть всегда. А вот твое чутье куда-то делось. И хватка делась. Где твоя старая хватка, а?
Я сжал и разжал кулак, глядя Гидеону Ефремовичу в затылок; словно стараясь просверлить в нем дыру.
-Все с ней нормально... Просто...
-Просто я не могу тебя держать на зарплате, понимаешь? "Отвертка" всегда была на острие общественной жизни... И должна оставаться. А ты в эту концепцию сейчас, прости, не вписываешься. На твою писанину порой жалко краску тратить...
Я не видел его лица, и, наверное, к лучшему.
-Что, Гидеон, увольняешь? - прямо спросил я, уже готовый пойти в свой кабинет и начать собирать вещи.
Но шеф ответил:
-Не увольняю. А даю последний шанс. В честь нашей старой дружбы. Да сядь ты уже, чего ты там торчишь?
Я сел. От последних слов начальника мне стало совсем противно: по всему выходило, что он обставил все так, чтобы я оказался у него в долгу. Чтобы чувствовал щенячью благодарность. Я ведь не заблуждался по поводу Гидеона: никогда он бы не стал делать ничего просто "в честь старой дружбы". Да и дружбы то никакой никогда не было - это он сам ее сейчас придумал, задним числом. Потому что ему так было удобно.
Гидеон провел ладонью по впалой щеке. Я отметил, что он еще сильнее похудел. Сидит на чем-то, что ли? Очень вероятно.
-Мне нужен от тебя материал. В смысле, такой, на который ты был способен раньше, - произнёс он, - года два назад, помнишь? Ты ведь разрывал. И если я пойму, что старый Павел Майоров вернулся... Поверь, я сам очень этого хочу.
Я смотрел на его огромные выпученные глаза, на длинный горбатый нос, и думал, как он меня бесит. И как бы я хотел стереть эту самодовольную ухмылочку с его лица.
-Но если нет, - он щелкнул пальцами, - не обессудь... Я лучше потрачу те же деньги на кого-нибудь молодого и с горящим взглядом. И перед инвесторами обьясняться будет легче. Они ведь тоже читают журнал. Ты думаешь, что нет - а они читают. И задают вопросы.
-Я что-нибудь придумаю, - сказал я, и не сразу узнал собственный голос.
-Придумай, будь добр, - сказал Гидеон. Я был уверен, что он наслаждается моментом. Он ведь так мне завидовал... Они все мне завидовали. Раньше. А сейчас...
Я вышел из кабинета и прислонился спиной к стене. Прикрыл глаза. Идея у меня и в правду была. Безумная, но захватывающая.
Как раз в духе "старого" Павла Майорова.

Глава 2

2024 год

Я не помню, как выглядел мой отец.
Это странно - ведь когда его расстреляли, мне было пятнадцать лет. Да, с тех пор прошло три десятилетия, и от той, старой жизни не осталось почти ничего - но все же... я не помню, как выглядел мой отец. И порой это меня пугает.
Тогда я залезаю в самый дальний шкаф и достаю оттуда покрытый толстым слоем пыли семейный альбом. Многие убеждали маму уничтожить все отцовские фотографии, равно как и любые другие вещи, что могли бы напоминать о самом факте его существования - но мать всегда противилась этим уговорам.
Я стряхиваю пыль и открываю альбом на первой попавшейся странице. Потом принимаюсь листать и, наконец, нахожу одну из тех фотографий, на которых изображён папа. Худощавый блондин с пышными усами и широкой улыбкой - его внешность всегда выделяла его из толпы. Он не был красавцем, но он всегда был заметен. Тем страннее, что его так долго не могли поймать.
Я листаю дальше. Одну страницу за другой, фотографию - за фотографией. Отец мелькает на них, словно отвратительное бельмо на глазу нашей семьи. Нет, наше семейство никогда не славилось безупречной репутацией. Но вот маньяков в нем еще не было.
Я захлопываю альбом и долго смотрю в стену. Пытаюсь запомнить каждую черточку отцовского лица, каждое из тех выражений, что были запечатлены на нем равнодушной к течению времени фотокамерой. И кажется, что теперь-то я уж точно не забуду. Что теперь-то уж точно...
Но проходит немного времени, и черты стираются, будто размазанные кистью. Теряют четкие контуры. Еще немного - и совсем ничего не остается.
И я опять, как не пытаюсь, как не напрягаю внутреннее зрение - не могу вспомнить, как выглядел мой отец.

1992 год

Когда первого из них нашли, мне только-только исполнилось одиннадцать лет, и был холодный промозглый декабрь. Потом трупов было еще двенадцать в течение следующих четырех лет. Но началось все именно тем декабрьским утром.
Помню, как снежные хлопья ледяными когтями царапали замерзшие окна. Солнце еще не успело взойти, и вездесущий жёлтый свет фонарей (не спрятаться от него даже за пределами квартиры!) заливал собою улицы, но делал тьму вокруг фонарей лишь гуще и непроглядней. Ко мне подошел Гоша Куприянов и сказал:
-Слышал, в Заводском трупак нашли?
Его краснощекое лоснящееся лицо при этом было таким довольным, что мне тут же стало не по себе. Гоша вообще был странным мальчиком. Пинал дохлых крыс во дворе и мог часами ковырять палкой тушку мертвого голубя. Сейчас же он, очевидно, собирался во всех красках пересказать мне то, в каком именно состоянии нашли тело несчастного.
Я же не хотел этого слушать. Мне было десять лет, и я только что посмотрел фильм "Техасская резня бензопилой", обеспечив себя ночными кошмарами на месяц вперед. Еще одна душевная травма моей неокрепшей психике была уж точно ни к чему.
Поэтому я нахмурился и постарался произнести как можно более грозно:
-Отойди.
Но высокий детский голос подсорвался и дал петуха. Гоша улыбнулся слизкой водянистой улыбкой, и глаза его сверкнули каким-то темным неестественным блеском.
Тем не менее, он отступил в сторону, давая мне пройти - чем я сразу же и воспользовался. Но перед глазами у меня все равно стояло лицо Гриши Куприянова.
"Он болезный" - говорила про него мама. "Не подходи к нему" - говорила бабушка и добавляла загадочное: "он юродивый, Гриша этот... Господи прости...". И крестилась.
Пятый "а" потихоньку собирался к первому уроку. Я сел на свое место и постарался думать о том, как вернусь после уроков и сяду смотреть бразильские мыльные сериалы вместе с бабушкой - после "Резни бензопилой" мне ежедневно требовалась подобная терапия.
Но мозг, как назло, рисовал одну за другой все более и более ужасные картины. Я представлял того мертвеца, которого нашли в Заводском районе. Мне представлялся его остекленевший взгляд и мертвенно-бледная кожа, покрытая трупными пятнами. Отпечаток смерти, неотвратимо и навсегда изуродовавший нечто, что было когда-то живым человеком.
Да, я рос очень впечатлительным ребенком. Может быть, именно это и подтолкнуло меня пойти в журналистику - на работе приходилось встречаться со своими страхами раз за разом, и постепенно я просто разучился бояться. Почти.
Но тогда я был одиннадцатилетним ребенком, который всего-то несколько лет назад узнал, что люди, оказывается, смертны.
Я поискал взглядом Веру Семилетову, но ее нигде не было. И место рядом со мной тоже пустовало - ни ее портфеля, ни учебников с тетрадками. Неужели заболела и не придет?
От этой мысли мне стало совсем уж печально. Я поглядел в окно, за которым постепенно сумерки переходили в рассвет. Если Веры не будет - беда... Можно сказать, совсем зря в школу пришел...
Вера Семилетова. Она взрослела рядом со мной. Ее лицо я помню хорошо, в отличие от папиного.
Она пришла перед самым звонком на первый урок. Я ощутил ее присутствие раньше, чем увидел ее или услышал ее голос.
-Привет, - сказала Вера, садясь рядом и тут же принялась копаться в портфеле, будто нарочно не поднимая глаз. Даже тогда, будучи маленьким ребенком, я сразу почувствовал что-то неладное. Теперь же, оглядываясь назад, мне вообще страшно представить, что она чувствовала.
-Веееер... - тихо позвал я, и голос второй раз за утро предательски дрогнул. Девочка, наконец, подняла взгляд и посмотрела на меня. Взгляд был пристальный, такой, каким раньше она никогда не смотрела.
А потом в моей голове, наконец, все сложилось воедино, и я тут же почувствовал, как по коже бегут мурашки. "В Заводском трупак нашли... В Заводском трупак... В Заводском..."
Вера тоже жила в этом районе.
-Ты его видела? - против собственной воли спросил я.
Но тут раздалась оглушительная трель звонка, и я вздрогнул всем телом. Вера тоже вздрогнула, и ничего не сказала. Но я все уже знал.

Вера Семилетова была очень самостоятельной девочкой и уже в пятом классе ходила в школу и обратно домой в полном одиночестве. В забытой богом глубинке в разгар девяностых это было еще и признаком полной родительской безответственности - мать у Веры была алкоголичкой, а отца своего она вообще никогда не видела.
Именно Вера нашла труп, возвращаясь прошлым вечером с уроков. На полпути между домом и школой. В то сумеречное декабрьское утро Гриша Куприянов еще не знал, что это была именно она, хотя уже слышал про убийство. И никто не знал, кроме нас двоих. Стоит отдать должное Красноозерской милиции - они старались оградить Веру от этой истории как могли, и не допустить слухов тоже старались. Конечно, ничего у них не получилось. А когда, пару месяцев и трупов спустя, в город приехали серьезные люди "из центра" и взяли все под свой контроль - народную молву было уже не остановить.
Убитым оказался какой-то бомж, чью личность потом так и не установили. Наверное, и не очень пытались установить. И можно было бы подумать, что бедняга просто замерз насмерть, если бы не аккуратное пулевое отверстие у него во лбу.
С этого все и началось. Красноозерск был городком небольшим, в то время в нем жило тысяч двадцать человек от силы, и даже в девяностые в нем мало чего происходило. А тут - убийство. Безжалостное и, на первый взгляд, ничем не мотивированное. И от того - еще страшнее.
Скоро весь город стоял на ушах.

Глава 3

2024 год

Вторая за вечер бутылка вина постепенно пустела, и я наблюдал за этим как-будто со стороны, словно это не я осушал бокал за бокалом.
Через открытое окно на кухню врывались звуки большого города: шелест шин, гудки клаксонов, голоса прохожих. Свежий воздух с улицы (свежий воздух в Москве, хах!) не мог бороться со стойким запахом сигарет, что за вечер успел пропитать собою помещение - и отступал, признавая собственное поражение. Даже и не помню, когда я в последний раз курил прямо так, за столом.
Время на часах перевалило за полночь. Я в очередной раз выудил из кармана брюк сложный вчетверо листок А4 и в очередной раз принялся его разглядывать.
Это был мой билет в Красноозерск. Я даже взял и распечатал его на бумаге - для меня вдруг оказалось важным в буквальном смысле слова овеществить собственный замысел, воплотить его в чем-то физическом.
Красноозерск. Город, которого никогда не было. Город, который уже завтра вечером я вновь увижу собственными глазами.
Тридцать лет спустя.

1995 год

Мы с Верой любили взбираться на высокий холм, что возвышался на северной окраине города - там, где длинной грядой тянулись панельные семиэтажки и ржавые гаражи. Многие из этих гаражей были заброшены или полузаброшены, и казалось, будто бы они, на самом деле - живые и одушевленные. Только вот находятся при смерти, и ничто уже не сможет спасти им жизнь.
Мне доставляло какое-то болезненное удовольствие представлять, что за тяжелые и неповоротливые, ржавые мысли могут ворочаться в их мозгах. О чем могут думать гаражи на окраине города?
С холма открывался замечательный вид на город. К тому же, Красноозерск располагался в небольшой низине и ближе к границам своим как бы выныривал из нее. Центр города находился в самой нижней точке, окраины - чуть выше.
Мы с Верой садились рядом и смотрели на город. Летом он расцветал всеми оттенками зеленого - просто поразительно, сколько у зеленого может быть разных оттенков. Когда-то еще при коммунистах город усердно засаживали деревьями и кустарниками. К середине девяностых, понятно, за всей этой буйной растительностью уже никто не ухаживал - но от того она разрасталась только прикольнее и стремительней.
Осенью же город оголялся и представал перед нами совершенно обнаженным - настолько, что было в этом даже что-то интимное, едва ли не смущающее. И тогда можно было увидеть его всеобъемлющую серость. Серость его панельных стен; серость выложенных бетонными плитами дорог. Серость неба над ним и серость вод реки Рукомойки, что протекала через весь город, связывая собою его восточное и западное окончание.
А зимой мы с Верой на холм почти не приходили. Слишком холодно было там, на открытом ветру.

2024 год

За окном начинался рассвет. Хмель уже почти полностью успел выветриться из головы, и я даже подумывал сбегать за догоном, но потом все-таки решил воздержаться. Вместо этого взял ноутбук и плюхнулся с ним на кровать. Открыл браузер и вбил в поисковую строку: "красноозерск убийства 2024 год".
Уже через секунду моему взору предстали десятки ссылок с громкими новостными заголовками. Некоторые из них были окрашены в розовый - я уже не первый раз проводил подобный ресерч. Нажал на первый заголовок из тех, что были пока не тронуты, и принялся читать.
Я, конечно, все итак уже знал наизусть - и тем не менее... мурашки пробегали по спине каждый раз, когда я вчитывался в новостные статьи. Потому что все было именно так, как не должно было быть. Словно бы в дурном сне, где вещи происходят самым ужасным и невозможным способом.
И в то же время, все складывалось просто до ужаса... гармонично. Словно бы некто разыгрывал по нотам уже написанную кем-то другим симфонию.
Симфонию, созданную моим отцом. Или же?...
Жертвами были совершенно случайные люди. Продавщица из магазинчика продуктов - женщина средних лет, с мужем и двумя взрослыми детьми. Раз. Тренер школьной футбольной команды. Холостяк, увлекался алкоголем, ветеран афганской войны. Два. И, самое страшное - четырнадцатилетняя школьница. Хорошистка, ничем не выделялась на фоне одноклассников. Три.
Что связывало между собой этих людей? Я уже заранее знал, что ничего.
Все убиты одним и тем же способом - выстрелом из пистолета в голову. Никакой запредельной жестокости, никаких следов насилия на телах - если не считать пулевого отверстия в затылке. Время смерти - между полуночью и двумя часами ночи. Тела обнаружены в разных местах, но все - сравнительно неподалёку от здания районной больницы.
Я горько усмехнулся. Даже здесь. Даже здесь он копировал. Это выглядело почти издевательством. Да что там, это точно было издевательством.
Я почувствовал резкий прилив желчи в груди. Все они такие. Все издеваются. И неважно кто - маньяк из глубинки или главный редактор московского журнала. Все.
Твари.
Я погасил экран ноутбука и, щурясь, выглянул в окно, но разглядел только кусочек темно-синего беззвездного небосклона. Поезд через три часа. Нужно собираться.

Глава 4

1993 год

Раз, два, три, четыре, пять - я иду искать!
Сердце замирает от сладостной тревоги. Срываюсь с места и бегу в поисках укромного убежища. Стук сердца вытесняет собою все остальные звуки.
В подъезд? Нет, там точно найдут. Дальше! За стену здания и вдоль нее. По правую руку тянутся огороды. Там прятаться негде - ну не в зарослях петрушки же это делать, ей богу! Значит дальше, дальше, дальше! Еще поворот. Точно! Гаражи!
Ныряю в проем между рядами и невольно замедяю шаг. Начинаю почти красться и не сразу понимаю, что прячусь не от водящего. Здесь ведь меня все равно никто не услышит. Никто сюда не сунется. Все боятся гаражей.
Все, кроме меня. Ну почти. Мне ведь тоже немного страшно.
Кручу головой из стороны в сторону, пытаясь выхватить взглядом что-то едва уловимое. Что-то, что можно увидеть, только если очень сильно напрячь зрение. Мне это уже не раз удавалось. Но, похоже, не сейчас.
Сейчас я вижу лишь облупленную краску и тяжёлые, покрытые коррозией, замки на дверях. Подсохшая грязь под ногами. Серое-серое и безоблачное небо. Неподвижное, словно натянутый над городом холст, размалеванный акварелью.
Нет, все это не то. Все это - просто повседневные вещи.
Но вот, кажется, мелькнула едва заметная тень между двумя гаражами. Останавливаюсь и напряженно вглядываюсь в темный проем - но магия больше не повторяется. Наверное, привиделось. Иду дальше, уже давно позабыв про игру в прятки.
Ищет ли меня кто-то? Хочет ли кто-то меня найти?
За очередным поворотом, уже почти уверенный, что ничего невероятного мне на этот раз застать не придется, я встречаю его.

2024 год

-Мужчина, с вами все в порядке?
Я вздрогнул и сдавленно улыбнулся. Поглядел на проводницу. Кивнул:
-Да, все в порядке. А что?
Она поджала губы.
-Вы как-то странно выглядите...
-Все в порядке, - повторил я, и она, наконец, отстала. Я проводил взглядом ее грузную широкоплечую фигуру, прежде чем та не исчезла в соседнем вагоне. Посмотрел на часы. Еще восемьдесят три минуты - и железнодорожный вокзал Красноозерска встретит меня с распростертыми объятиями.
И я пойму, что этот город и в правду существовал на самом деле.
Дружок. Идиотское прозвище, как у собаки - но он сам хотел, чтобы я его так называл. В конце концов, он ведь и в правду был моим единственным другом, если не считать Веру. И от того я послушно закрывал глаза на многие странности.
К примеру, на то, что Дружок не отражался в зеркалах и не отбрасывал тени. Или на то, как странная рябь порой подергивала его лицо, искажая черты и являя нечто спрятанное за этой маской - но являя лишь на несколько неуловимых долей секунды, так что ничего все равно нельзя было разобрать.
Однажды я спросил у него:
-Дружок, кто ты на самом деле?
Но он лишь громко и звонко рассмеялся. В ту секунду, наверное, можно было поверить, что он - самый обычный ребёнок.
Только вот я не верил.

1993 год

Я замер на несколько секунд, а потом сделал шаг назад. Еще один. И еще. И все - больше пошевелиться не смог.
-Ты кто такой? - выдавил я, - я тебя раньше здесь не видел.
Дружок - вернее, я тогда еще не знал, что это Дружок, пожал худыми плечами.
-Теперь будешь видеть, - сказал он, - и не только здесь. А вообще. Всюду.
-Где твои родители? - спросил я и добавил: - тут опасно.
Хотя сам до конца не знал, правда ли это. Просто чувствовал: здесь, среди гаражей, прячется нечто зловещее.
Дружок усмехнулся. Лицо у него было рябое, веснушчатое.
-Тогда чего же ты тут один шастаешь? - задал он вполне резонный вопрос, и я не нашелся, что ответить.
Мальчик сделал шаг в мою сторону и тут же остановился, словно проверяя, не убегу ли я. А мне очень хотелось убежать - потому что я уже успел увидеть, как та самая рябь на секунду исказила его лицо, являя миру что-то совсем чужеродное. Настолько чужеродное, что мое детское сознание не смогло понять, что именно я узрел - но первобытный, подсознательный ужас, что клокотал во мне, поднимаясь из самых глубин моего "я", от этого становился только сильнее.
Потом-то я, конечно, привык. Но это было потом.
-Меня Дружок зовут, - сказал мальчик, протягивая тощую измаранную ладонь.
-Дурацкое имя, - против собственной воли сказал я, - как-будто кличка собачья...
И тут же сам испугался. Как он отреагирует? В том, что Дружок этот человеком не является, я уже был более чем уверен.
Но тот лишь снова пожал плечами.
-Какое есть.
И мы пожали друг другу руки. Ладонь на ощупь у него была самая обычная. Человеческая.
-Хочешь в прятки поиграть? - спросил он, внимательно глядя мне в глаза.
-Да я уже, вообще-то, играю, - ответил я, прислушиваясь к окружающей обстановке. Но если меня кто-то и искао, то уж точно не в том месте - тишина стояла вокруг прямо-таки гробовая.
-Тогда тем более, - невозмутимо сказал Дружок, - я помогу тебе спрятаться еще лучше. Хочешь, покажу как?
И, не дожидаясь моего ответа, он вдруг взял и толкнул меня. Я даже не сразу успел осознать, что произошло - осознал только, уже заваливаюсь на спину. Но ожидаемого столкновения с землей так и не произошло. Я вдруг понял, что падаю уже слишком долго - три или четыре секунды. А вокруг - только сплошная пустота.
В те секунды я был уверен, что умираю. Что этот Дружок просто взял и прикончил меня, и что мое тело найдут потом среди гаражей, как по всему городу находили тела жертв неизвестного маньяка.
А может быть, все это время этим "маньяком" и был дружок.
В общем, много чего я успел передумать, прежде чем мое тело все же не ударилось обо что-то, и падение не прекратилось.
Боли я, на удивление, не испытал. Просто вдруг осознал, что лежу на какой-то твердой прохладной поверхности. Поводил по ней руками, ощутив нечто шороховатое и неприятное на ощупь.
А надо мною было небо. Такое серое, что казалось, сам серый цвет был придуман именно таким - а все остальные оттенки были просто чем-то вроде неудачной пародии. Жалкой попытки повторить вот этот самый, первозданный, серый цвет.
-Чего разлегся? - услышал я голос своего нового знакомого, - поднимайся.
Я послушно поднялся на ноги, ощущая странную, сквозящую легкость во всем теле. Ощущение было такое, словно сквозь меня проходит прохладный воздушный поток - а больше внутри меня ничего и нет. Никаких органов, никаких внутренностей.
Оглянувшись вокруг, я почувствовал, как разом перехватывает дыхание. Это был уже не Красноозерск. И в то же время... это был именно он.
Мы с Дружком стояли на крыше какой-то панельки, а вдаль, насколько хватало взгляда, уходили сотни и сотни точно таких же.
-Это... что? - выдохнул я, - куда ты меня засунул?
-Это называется Лимб, - ровным тоном ответил Дружок, - и не бойся, ты здесь не навсегда. Можешь уйти когда захочешь.
Я хотел сказать, что, вообще-то, хочу уйти именно сейчас и больше никогда с этим дурацким Дружком не встречаться - но отчего-то не сказал.
Дружок подошел и протянул мне сигарету. Я послушно взял ее и повертел в руках.
-Курил когда-нибудь раньше? - спросил он.
-Курил, - со вздохом признался я, - но мне не слишком понравилось. Больше кашля, чем удовольствия.
-Это потому что затягиваться нужно правильно, - назидательным тоном произнес паренек, и достал из кармана трико зажигалку.
Я сунул сигарету в зубы и принял зажигалку из рук Дружка. Подкуривая, вдруг поймал себя на новом небольшом открытии - здесь не было ветра. Вообще. Полнейший штиль.
-Сильно не затягивайся, - предупредил было Дружок, но было уже поздно. После первой же тяжки я свернулся в три погибели от кашля. На глазах выступили слезы.
Наконец откашлявшись, я поглядел на Дружка. Тот был все также невозмутим.
-Затягивайся аккуратно, говорю, - произнес он, - по чуть-чуть. А то так все легкие себе выкашляешь.
Я утер слезы и послушно сделал еще одну затяжку.
На этот раз куда аккуратнее. Горький дым наполнил легкие и ударил в нос - но вместо с тем я испытал какое-то странное, согревающее чувство. Успокаивающее.
Все вдруг стало совершенно все равно, что будет со мною дальше. Что это за место такое, в котором я оказался по воле своего нового загадочного знакомого, и удастся ли мне когда-нибудь это место покинуть. На смену всем этим мыслям пришел полный внутренний штиль. Всепоглощающее спокойствие. И только крыши домов с торчащими из них ребрами антен, и серое бездонное небо, и больше ничего.
-Ну как? - с улыбкой спросил Дружок, - придешь еще?
Я сделал вторую затяжку, потом третью. Спросил:
-Что это за место. Кто ты такой?
-Придёшь еще раз - узнаешь, - хитро ответил Дружок, и его рябое лицо вновь озарила улыбка.
Конечно же, я пришёл. И не раз, и не два - а много-много раз вплоть до самого своего отъезда. За это время Дружок не постарел ни капельки, а вот я становился взрослее и чувствовал, что постепенно теряю связь с этим местом.
Потому что взрослых в Лимб пускали с очень большой неохотой.

Глава 5

2024 год

Электричка тормозила предательски медленно. Я чувствовал какую-то странную, тянущую пустоту в животе, будто бы кто-то вынул оттуда все внутренности и напустил взамен ледяного воздуха.
За окном уже тянулся вокзал. Я даже не поверил своим глазам, когда увидел до боли знакомое двухэтажное здание из красного кирпича - за прошедшие тридцать лет оно нисколько не изменилось. Разве что, стало ещё чуть более потрепанным и облезлым.
Наконец, поезд остановился. Дернулся чуть назад и окончательно замер. Я поднялся, негнущимися пальцами взял лямки рюкзака и перекинул его через плечо.
-Станция Красноозерск, - прошипели динамики, - стоянка поезда - две минуты.
Это объявление привело меня в чувство. Я выскочил на платформу и огляделся. Больше со мной в Красноодерске никто не вышел - поезд, конечно, итак был полупустой, но все же...
Я стоял так до тех пор, пока поезд за моей спиной не тронулся с места. Тогда и я сдвинулся и пошел, только в противоположном направлении - не из города, а наоборот, в самую глубь его.
Я заполнил Красноозерск серым и мрачным, можно сказать даже - монохромным. Наверное, это было одним из тех упрощений, к которым прибегает человеческий мозг, дабы воспоминания поместились в нем. На самом деле, разумеется, в Краснозерское бывали и солнечные дни.
Сегодня был как раз один из таких дней. Мне даже показалось символичным, что город встречает меня именно подобным образом. Я даже снял свитер, оставшись в одной футболке.
Похоже, незадолго до моего появления прошёл дождик, и теперь в воздухе витал лёгкий аромат сырости, и асфальт был немного влажным.
"Интересно, узнает ли меня кто-нибудь? И если да, то как скоро? Остался ли в этом городе хоть кто-то, кто сможет меня узнать?".
Перед приездом я навел справки - по последней переписи в Красноозерске жило чуть меньше десяти тысяч человек. И среди них была одна женщина, уже глубокая старушка, оставшаяся в своей старой квартире на Проспекте Серова - в том старом панельном доме, куда я и держал свой путь. Последний раз я видел ее три года назад, когда она приезжала погостить у меня в Москве.
Тогда мои дела шли еще не так плохо.
Можно было бы, конечно, взять такси - тем более, у вокзала кучковалась стайка бомбил. Но мне нужен был этот променад по улицам города детства. Почему-то, для меня это было важно. Пройтись по нему пешком, словно некогда изгнанный король, теперь вернувший себе власть - по улицам королевской столицы. И пусть королем я никогда не был, и никто меня не изгонял, а уехал я сам, по своей воле - но все же.
Поначалу я шёл через частный сектор. Город в этой части заметно поблагороднел - гнущиеся к земле деревянные избушки почти полностью исчезли, на смену им пришли крепкие кирпичные дома, порой даже двухэтажные. Вместо буйных зарослей травы - аккуратно подстриженный газон. Вместо запыленных деревянных рам - пластиковые окна.
Но как только частный сектор сменился панельными кварталами, я сразу ощутил подзабытое чувство серой провинциальной тоски. Дома были еще более потрёпанными, нежели я их запомнил. Похоже, за тридцать лет даже косметический ремонт до большинства из них так и не успел добраться.
Мне даже показалось, что погода стала чуть хуже. Я поднял голову - и в правду, небо подзатянуло тучами, и его лазурно-голубой оттенок чуть выцвел, поблек, впустив в себя больше серых оттенков.
Уже через десять минут я стоял во дворе родного дома и пытался отыскать взглядом окно материнской квартиры. Третий этаж, третье слева... Да, должно быть, оно. Такое пыльное, что ничего сквозь него не разглядеть.
Детская площадка, на которой я ребенком проводил львиную долю своего бесчисленного свободного времени, теперь стояла пустая. Ржавая и заросшая травой. Качели вообще отсутствовали, остались только металлические стойки, на которых они висели. Песка в песочнице тоже почти не осталось, сквозь нее тоже прорастала трава.
Мне внезапно подумалось, что вот, а вдруг и моей матери-то уже давно нет в живых, просто я об этом не знаю? Просто никто из родственников не удосужился связаться со мной и сообщить эту печальную новость. Да и кто бы мог это сделать? Когда я в последний раз видел кого-то из этих самых родственников?
Может быть, и они сами тоже давно мертвы?
Пересилив себя, я сдвинулся с места и подошел к подъездной двери. Отстучал на панели домофона (неужели это и в правду тот же самый домофон?) до боли знакомую комбинацию из трех клавиш - странно, но и через тридцать лет я помнил номер квартиры. Много чего забыл, а это вот помнил.
Пилик-пилик. Пилик-пилик.
-Кто там? - слабый, наполненный помехами голос.
Она была жива.
-Паша, - ответил я и добавил: - открывай, мам. Я приехал.

1995 год

-Ты умеешь целоваться?
Я вздрогнул. Внезапный вопрос вырвал меня из полудремы - покачиваясь на качелях, я, наблюдал за розовым закатным небом. За облаками, на которые кто-то словно выплеснул алую краску.
Я повернул голову, ожидая встретиться взглядами с Верой, но оказалось, что та на меня вовсе не смотрит. Напротив, она глядела прямо перед собой. Можно было подумать, что вопрос был обращен и не ко мне вовсе. Или даже - что никакого вопроса не было, и все это мне только послышалось.
-Чего молчишь?
Нет, все-таки не послышалось.
Я слегка повел плечом.
-Почему ты спрашиваешь?
И тут же почувствовал себя до ужаса глупо. Какую еще более идиотскую фразу я мог произнести в этой ситуации? Понятно было, конечно, почему она спрашивает. А еще - стыдно за то, что не я первым заговорил об этом. У меня духу не хватало, а у Веры вот хватило.
Она рассмеялась.
-Ты вообще когда-нибудь целовался раньше?
Я почувствовал, что кожа моя, и без того пылавшая огнем, вот-вот совсем уже воспламенится. Черт, я ведь, наверное, еще и красный, как рак.
Ретроспектива: нам по пятнадцать лет, и мы сидим на качелях под окнами моего дома; влюбленные друг в друга, хотя этого еще никто не озвучил. До дня, когда на моего отца наденут наручники - еще два месяца. Это будет осенью, сейчас же на дворе догорает август. Город устал бояться - очередной убийство воспринимают как нечто будничное, словно бы вся жизнь Красноозерска делится на примерно равные отрезки от одного найденного трупа до другого.
Мы с Верой впервые поцелуемся через пять секунд. Раз, два, три, четыре...
Пять.

Глава 6

2024 год

Я смотрел, как моя мама нарезает нехитрый салат из овощей. Смотрел на ее худую и узкую сгорбленную спину в выцветшем домашнем халате, на такие же выцветшие седые волосы, забранные в пучок на затылке. За эти несколько лет, прошедшие с нашей последней встречи, она, кажется, постарела на целое десятилетие.
Я попытался вспомнить, сколько ей должно быть сейчас. Семьдесят один? Семьдесят два? Если она пятьдесят второго года рождения... Да, семьдесят два.
Страшно даже подумать.
В воздухе висело неловкое молчание. Она, конечно, не ждала моего приезда - и я надеялся, что встреча наша будет чуть более теплой и радостной. Не получилось.
Наоборот, все вышло сухо и до ужаса сдержанно. Моя мать, в прошлом - строгая школьная учительница, способная удерживать в узде несколько десятков "детей девяностых" силой одного только взгляда, всегда умела прятать свои эмоции и казаться холодной, если не сказать - ледяной. Но на этот раз дело было в другом. Ничего она не прятала.. Просто чувств не было. За время разлуки, перемещаемой редкими короткими встречами, и без того не сильная родительская любовь совсем погасла. Теперь я для мамы был лишь незваным гостем - и прекрасно осознавал это.
Квартира, кажется, ни капельки не изменилась за все это безумное прошедшее время. Несколько десятилетий за окном этой кухоньки перетекали из одного в другое - а здесь, все внутри, все оставалось по-прежнему.
Было до ужаса, до холодных мурашек на коже странно думать, что эта та же самая квартира. Не какая-то из ее сотен тысяч ее копий, разбросанных по всей стране и объединённых побеждающей любые расстояние общностью планировки, а... та же самая.
Там, за тонкой стеной, в спальне я прятался от папы во время наших игр в прятки. Через это окно смотрел на залитый бушующей зеленью двор, в ожидании увидеть знакомый силуэт Веры Семилетовой. И вот на этой кухне я по утрам сидел, сгорбившись над кухонным столом, и прокручивал в голове невесёлые мысли про предстоящий учебный день и жевал безвкусную пластмассовую яичницу.
Что ж, вот я и дома. Уж не уверен, хорошо это или плохо. Но я дома.
Мать поставила тарелку с салатом на стол. Рядом - еще одну, до краёв наполненную гречкой. На плите засвистел чайник, но мама не обращала на него ни малейшего внимания. Молча села за стол напротив меня. Я разглядывал ее тонкие, сухие черты. Длинный острый нос, тонкие поджатые губы; щеточку морщин, паутиной покрывшую лицо.
-Кушай, сынок, - едва слышно сказала она, и я принялся, есть.
Но в квартире витал стойкий запах затхлости, и мне было не по себе от этого запаха. От того каждая новая порция еды застревала в горле, и приходилось буквально проталкивать ее внутрь, раз за разом борясь с очередным приступом внезапно подступ вшей тошноты. Наконец, продолжать эту борьбу у меня больше не осталось сил, и я, отодвинул тарелку.
-Как на работе дела? - спросила мама. Так буднично, словно бы спрашивала об этом каждый вечер.
Я неопределенно пожал плечами.
-Не очень в последнее время, если честно. Я поэтому и приехал.
Тень тревоги пробежала по маминому лицу.
-Ты вляпался в какие-то проблемы, сынок? - ровным тоном спросила она, но в голосе все же чувствовалось напряжение. Неужели ей и в правду не все равно?
Я хмыкнул.
-Да нет, мам... Если бы. Наоборот, как-то ничего не происходит, о чем можно было бы написать.
Я немного помолчал, после чего спросил:
-Это ведь правда? То о чем пишут? То, что якобы творится в городе?
Мама еще сильнее поджала губы, так, что они превратились в две тонкие едва заметные ниточки.
-Правда, сынок. И поэтому зря ты приехал. Очень зря.
-Скольких он уже убил? Четверых?
Мама не ответила. Я продолжал допытываться:
-И все ведь мои одноклассники, да? Это правда?
Молчание.
-И этот убийца... он убивает также, как это делал...
-Замолчи.
Я вздрогнул. Мама ни на децибел не повысила голос - напротив, он был ровным и тихим. Но всякое желание расспрашивать дальше отчего-то пропала. Мне вдруг почудилось, что мне не пятый десяток лет идет, а наоборот - что я снова маленький и в чем-то очень сильно провинился перед родителями. Оказался пойман курящим за гаражами. Не вернулся домой до шести.
... слишком плохо спрятался...
Больше мы с мамой за все время обеда не произнесли ни единого слова.
Только когда я поднимался из-за стола, она вдруг сказала:
-Иди, поспи. Устал с дороги, наверное...
Я вошел в спальню. В моем детстве ее занимали родители, потом, когда отца арестовали, здесь, уже без него, спала мама. Я же ночи проводил на диване в зале. И тогда по стенам комнаты начинали ползти тени, и блики от фар проезжающих под окнами машин устраивали для меня одного причудливую игру света и тени; зловещее и гипнотизирующее светопреставление.
Но и здесь, в родительской спальне, мне тоже не раз приходилось ночевать, и тени не отпускали меня и здесь. Для теней не существует материальных преград - и уж точно таковой не может послужить тонкая стенка между комнатами панельной квартиры.
Запах затхлости здесь был еще сильнее, чем во всей остальной квартире, и я понял, что именно спальня является его эпицентром, его источником.
Я замер, сам не зная, что, собственно, хочу сделать дальше. Сна, несмотря на долгий путь из Москвы до Красноозерска, не было ни в одном глазу. Но и бодрствовать тоже как-то не хотелось. Просто хотелось забыться. И я, к сожалению, что именно для этого нужно сделать.
Но сперва я вдруг взял и заглянул под кровать. Даже сам не заметил, как встал на колени и принялся выглядываться в чернильную пыльную тьму. Прямо как мой отец в тот самый день, когда мы с ним играли в прятки. Когда я вдруг очень испугался, что он меня найдет.