Я искал тебя так долго...

Глава 1.1

Первым вернулась боль.

Она не приходила волнами, она была здесь всегда — монолитная, тяжелая плита, придавившая сознание к самому дну черепной коробки. Боль пульсировала в висках с такой яростью, будто кто-то методично вбивал туда раскаленные гвозди, такт за тактом, удар за ударом.

Анна попыталась открыть глаза, но веки казались свинцовыми, склеенными чем-то липким и засохшим. Во рту стоял омерзительный привкус — смесь прокисшего вина, желчи и чего-то сладковато-гнилостного, напоминающего перезревшие фрукты. Язык, распухший и неповоротливый, царапал нёбо, словно наждачная бумага.

«Я жива?» — мысль пробилась сквозь туман, слабая и испуганная.

Последнее, что она помнила — визг тормозов, ослепительный свет фар и удар, вышибающий воздух из легких. Потом была тьма. А теперь... теперь был запах.

Пахло не больницей. Не хлоркой, не лекарствами и не стерильной чистотой. Пахло тяжелым, душным мускусом, застоявшимся алкогольным перегаром и дорогими духами, которые пролились на пыльный ковер. Этот запах был настолько густым, что его, казалось, можно было потрогать.

Анна заставила себя разлепить ресницы. Мир вокруг качнулся и поплыл, смазываясь в пятна багрового и золотого.

Она лежала не на больничной койке. Под пальцами ощущался шелк — холодный, скользкий, неприятный на ощупь, словно кожа змеи. Она попыталась приподняться на локтях, и тело отозвалось странной, пугающей инерцией. Оно было тяжелым. Чудовищно, неправильно тяжелым.

— Господи... — прошептала она, но голос, сорвавшийся с губ, был чужим. Хриплым, низким, прокуренным.

Анна дернулась от этого звука, и резкое движение вызвало приступ тошноты. Желудок скрутило спазмом. Она попыталась спустить ноги с кровати, но центр тяжести сместился. Её повело в сторону, и она рухнула на пол, больно ударившись коленом о паркет.

Удар немного протрезвил её. Она лежала на боку, тяжело дыша, и смотрела на свои руки.

Это были не её руки.

У Анны, архитектора-реставратора, пальцы всегда были в мелких порезах от бумаги, с короткими ногтями, испачканными графитом. Эти же руки были бледными, пухлыми, с длинными, хищными ногтями, покрытыми темно-бордовым лаком. На безымянном пальце врезался в плоть массивный перстень с черным камнем. Кожа на кистях была сухой, словно пергамент.

— Нет, — выдохнула она, пытаясь отползти от собственных рук. — Нет, нет...

Она попыталась сесть и тут почувствовала это. Живот.

Огромный, твердый, натянутый, как барабан, живот упирался в бедра. Анна замерла. Холод, ледяной и колючий, прокатился от затылка вниз по позвоночнику. Дрожащей, чужой рукой она коснулась ткани ночной сорочки. Под тонким шелком бугрилась плоть. Внутри, в этой чужой утробе, кто-то медленно повернулся, и это движение отозвалось в Анне волной первобытного ужаса.

Она была беременна. Глубоко беременна.

— Это бред. Это кома. Это галлюцинация, — бормотала она, сжимая виски, пытаясь выдавить из себя этот кошмар.

Но реальность была слишком детальной. Взгляд заметался по комнате. Это была спальня, достойная королевы, но королевы безумной и опустившейся. Тяжелые бархатные портьеры, не пропускающие свет, были сорваны с одного карниза и жалко висели, словно сломанное крыло. На полу валялись осколки хрусталя, лужи темной жидкости впитывались в дорогой ворсистый ковер. Перевернутый стул, разбросанные платья — кричащие, вульгарные, расшитые золотом.

В углу комнаты, в тени, стояло огромное напольное зеркало в позолоченной раме.

Анна, преодолевая тошноту и головокружение, поползла к нему. Её тело не слушалось. Ноги казались ватными, мышцы ныли, как после долгой болезни или изнурительной тренировки. Каждое движение давалось с боем.

В голове вдруг вспыхнула картина — яркая, как вспышка магния.

Полумрак. Свечи, оплывшие черным воском. Мужской смех — бархатистый, обволакивающий, но с нотками стали. Валериус. Имя всплыло само собой, принеся с собой вкус страха и возбуждения. Он подает ей кубок. «Пей, Элиза. Это даст тебе силу, которой он тебя лишил». Она пьет. Вино горчит. Ей становится жарко, невыносимо жарко...

Анна затрясла головой, отгоняя чужую память. Это не её воспоминания. Она не знает никакого Валериуса. Она — Анна!

Она добралась до зеркала. Уперлась руками в раму, чувствуя под пальцами холодный металл, и медленно, мучительно подняла взгляд.

Из зазеркалья на неё смотрела незнакомка. И эта незнакомка была омерзительна.

Это было лицо женщины, которая когда-то была красивой — с тонкими, аристократичными чертами, высокими скулами и большими глазами. Но теперь эта красота была утоплена в пороке. Кожа была серой, землистой. Под глазами залегли глубокие, почти черные тени. Капилляры на крыльях носа и щеках полопались, создавая неопрятную красную сетку. Губы были искусаны в кровь, а в углу рта засохла ниточка слюны.

Белокурые волосы спутались в колтун, похожий на воронье гнездо. Но самым страшным были глаза. Голубые, водянистые, они смотрели с выражением затравленного зверя и... пустоты.

Анна подняла руку к своему лицу. Отражение повторило жест. Она коснулась щеки — кожа была горячей и липкой.

— Я умерла, — прошептала она своему отражению. Осознание обрушилось на неё, как бетонная плита. — Я умерла там. И попала... сюда.

Она смотрела на этот распухший живот, на эти дрожащие руки с маникюром хищницы, на разгромленную комнату, пропитанную духом разврата и упадка. Она чувствовала, как чужое тело бунтует против её сознания. Сердце колотилось неровно, пропуская удары. Печень ныла тупой болью. Голова раскалывалась.

Это тело было отравлено. Алкоголем, ненавистью, чем-то темным, что Анна чувствовала кожей, как статический разряд.

Она — «мажорка». Она — аристократка, которая довела себя до скотского состояния. Элиза. Имя всплыло из глубин подсознания тела, и вместе с ним — волна чужого самодовольства и злобы, которая тут же разбилась о панику Анны.

К горлу снова подкатил ком. На этот раз сдержать его не удалось.

Моим любимым читателям!

Любимые читатели!

Приветсвую вас в моей новинке

Я тебя искал так долго…

Глава 1.2

Марта дернулась. Её каменная маска дала трещину. Глаза, до этого полные ледяного равнодушия, расширились. Она сделала шаг назад, словно Анна ударила её или плюнула в лицо.

— Что вы сказали? — переспросила Марта шепотом.

— Помоги мне встать, — повторила Анна, протягивая руку. — Я не могу... Я не чувствую ног.

Служанка смотрела на протянутую ладонь с ужасом. Настоящая Элиза ван Холт скорее откусила бы себе язык, чем попросила о помощи прислугу. Элиза приказывала, визжала, швыряла предметы, но никогда не просила. И уж точно никогда не жаловалась на боль так... по-человечески.

Марта медленно, с опаской подошла ближе. Она наклонилась и резко, почти грубо схватила Анну за предплечье. Её пальцы были жесткими, мозолистыми, сильными. Она рывком, без церемоний, вздернула Анну на ноги.

Анна пошатнулась, хватаясь за плечо служанки, чтобы не упасть. От Марты пахло хозяйственным мылом, крахмалом и полынью. Запах чего-то старого, надежного и сурового.

Но Марта не отпускала её. Она держала Анну за плечи, больно впиваясь пальцами в шелк сорочки, и вглядывалась в её лицо. Она смотрела прямо в глаза — нагло, пронизывающе, нарушая все правила этикета. Она искала там прежнюю хозяйку.

— Кто вы? — одними губами выдохнула служанка.

Анна моргнула, не понимая.
— О чем ты... Марта, мне дурно... Воды...

Марта резко отпустила её, словно обожглась. Анна по инерции отступила назад и грузно села на край кровати.

— Глаза... — пробормотала служанка, отступая к двери. Она перекрестила грудь странным, ломаным жестом — коснулась лба, губ и сердца. — Тьма играет с вами, госпожа? Или вы наконец допились до того, что бесы заняли пустую оболочку?

— Я не пила... — слабо возразила Анна, хотя вкус во рту говорил об обратном.

— Не лгите! — рявкнула Марта, и в этом крике прорвалась застарелая ненависть. — Весь этаж слышал, как вы выли ночью! Как вы призывали... — она осеклась, покосившись на темные углы комнаты. — А теперь вы смотрите на меня глазами побитой собаки и говорите «пожалуйста»? Думаете, это спасет вас от гнева Его Светлости?

Анна сжалась. Агрессия служанки была почти физически ощутима.

— Я ничего не помню, — честно сказала она.

Марта скривила губы в усмешке, от которой стало еще холоднее.

— Как удобно. Забыть грехи перед расплатой. Но тело помнит, Элиза. И он, — она кивнула в сторону двери, — он тоже помнит всё.

Она подошла к гардеробу и распахнула дверцы. Внутри висели платья — яркие, дорогие, кричащие о богатстве и безвкусице. Марта выдернула первое попавшееся — пунцовое, с глубоким декольте, расшитое золотой нитью. Швырнула его на кровать рядом с Анной.

— Одевайтесь. Живо. Маг уже ждет.

— Маг? — переспросила Анна, чувствуя, как холодеют ладони.

— Верховный Маг, — Марта повернулась к ней спиной, начиная собирать осколки разбитого флакона с пола. Её движения были резкими, злыми. — Они будут проверять ребенка.

Анна инстинктивно накрыла живот руками. Ребенок. Внутри неё был живой человек. И его собирались... проверять?

— Зачем? — голос Анны дрогнул.

Марта выпрямилась, держа в руке горсть острого стекла. Она посмотрела на Анну долгим, тяжелым взглядом, в котором впервые промелькнуло что-то, похожее на мрачное удовлетворение.

— Потому что Герцог хочет знать, кого именно вы носите под сердцем, госпожа, — тихо произнесла она. — Наследника... или чудовище, которое вы призвали в своих пьяных ритуалах.

В коридоре послышался тяжелый, ритмичный лязг металла. Шаги. Много шагов.

— Конвой, — констатировала Марта. — Ваше время вышло.

Красное платье лежало на кровати, как открытая рана. Оно кричало о пороке, о вызове, о том, кем была женщина, владевшая этим телом раньше. Золотая вышивка на лифе казалась Анне не роскошью, а колючей проволокой.

— Нет, — хрипло сказала Анна.

Она оттолкнула платье. Ткань с шелестом соскользнула на пол.

Марта, стоявшая у двери, даже не моргнула, но её пальцы, сжимавшие осколки стекла, побелели.

— Вы отказываетесь одеваться? — в её голосе звучало ледяное предупреждение. — Хотите, чтобы гвардейцы поволокли вас нагой? Им приказано доставить вас любой ценой. Даже завернутой в ковер.

— Я не надену это, — Анна с трудом поднялась, держась за спинку кровати. Головокружение немного отступило, сменившись звенящей ясностью страха. — Дай мне что-то... другое. Простое. Закрытое.

Марта прищурилась. Это была очередная странность. Элиза ван Холт обожала выставлять напоказ свою грудь и плечи, словно товар на витрине.

Служанка медленно подошла к гардеробу, отшвырнула ногой красное платье и вытащила из глубины шкафа что-то темно-серое, почти траурное. Шерсть и плотный хлопок. Платье, которое, вероятно, было куплено для официальных визитов в храмы и надевалось ровно ноль раз.

— Это подойдет? — с издевкой спросила Марта. — Или недостаточно модно для сегодняшнего представления?

Анна молча взяла платье. Её пальцы дрожали так сильно, что она трижды не могла попасть в рукава. Тело было непослушным, отекшим. Живот мешал. Грудь, налитая и тяжелая, болела от каждого прикосновения ткани. Марта не двинулась с места, чтобы помочь зашнуровать корсет. Анна справилась сама, кое-как затянув шнуровку спереди, оставив её свободной, чтобы не давить на ребенка.

Она посмотрела на свои ноги. Распухшие щиколотки, синяя сетка вен. Туфли на каблуках, стоявшие у кровати, выглядели как орудия пыток. Анна нашла мягкие домашние туфли без задников.

— Вы идете к Герцогу в стоптанных тапках? — брови Марты поползли вверх.

— Я иду на казнь, Марта, — тихо ответила Анна, поворачиваясь к ней. — Какая разница, в чем умирать?

В этот момент в дверь постучали.

Это был не стук вежливого гостя. Это был удар латной перчаткой, от которого дрогнули стекла в рамах.

Анна вздрогнула всем телом. Внутренности скрутило ледяным узлом. Она почувствовала, как ребенок внутри толкнулся — резко, испуганно, словно тоже услышал этот звук.

Глава 2. 1

Тронный зал не был похож на место, где правят. Он был похож на место, где выносят смертные приговоры.

Как только тяжелые створки дверей за спиной Анны с грохотом захлопнулись, отсекая её от шепота коридоров, на неё обрушилась тишина. Но это была не спокойная тишина библиотеки или спальни. Это была вакуумная, звенящая пустота, которая давила на барабанные перепонки.

И холод.

Здесь было холоднее, чем на улице. Воздух казался кристаллизованным, застывшим. Изо рта Анны вырвалось облачко пара. Она инстинктивно обхватила себя руками, пытаясь согреть плечи сквозь тонкую ткань серого платья, но холод проникал глубже — под кожу, в самые кости.

Анна — архитектор в прошлой жизни — невольно подняла глаза. Привычка оценивать пространство сработала даже сквозь пелену страха. Зал был чудовищным шедевром готики. Своды уходили вверх на добрых тридцать метров, теряясь в мраке, где, казалось, гнездились летучие мыши. Колонны из черного базальта, гладкие и блестящие, словно влажные, поддерживали этот давящий вес. Акустика здесь была рассчитана так, чтобы любой звук шагов превращался в грохот, а голос просителя звучал жалко и тонко.

«Архитектура подавления, — мелькнула отстраненная мысль. — Тот, кто строил это, хотел, чтобы человек чувствовал себя муравьем».

Она и чувствовала себя муравьем. Беременным, больным, раздавленным муравьем в нелепых стоптанных туфлях.

Вдоль стен, в полумраке, стояли люди. Десятки людей. Члены Совета, высшая аристократия, генералы. Они сливались в единую серую массу, их лиц не было видно, только блеск глаз и золотое шитье на камзолах. Они стояли неподвижно, как статуи, наблюдая за её позором. Никто не шелохнулся. Никто не вышел вперед.

Впереди, на возвышении из белого мрамора, стоял трон.

Он был вырезан из цельного куска черного дерева, похожего на переплетенные корни или застывшую лаву. И на нем сидел человек, от одного взгляда на которого у Анны перехватило дыхание.

Герцог Каэлан де Валлен.

Память Элизы подбросила образ: «Скучный, вечно занятой сухарь». Но Анна увидела другое.

Она увидела хищника, запертого в клетку собственных принципов.

Он был красив той пугающей, острой красотой, которой обладают лезвия мечей или грозовые тучи. Темные, почти черные волосы падали на высокий лоб, резкие скулы казались высеченными из гранита. Но его лицо было серым от усталости. Под глазами залегли глубокие тени, словно он не спал неделю.

Он сидел в расслабленной позе — одна рука на подлокотнике, другая подпирает подбородок, — но в этой расслабленности чувствовалась взведенная пружина. Казалось, сделай она резкое движение — и он окажется рядом быстрее, чем она успеет моргнуть.

Его глаза смотрели на неё. Темные, бездонные, пустые. В них не было гнева. В них было что-то гораздо страшнее — абсолютное, ледяное безразличие. Так патологоанатом смотрит на труп. Так мясник смотрит на свиную тушу.

Анна сделала шаг вперед. Ноги дрожали. Эхо шагов разнеслось по залу, многократно усиленное акустикой.

— Ближе, — произнес Каэлан.

Его голос был тихим, но он заполнил собой всё пространство, заглушив даже стук её сердца. Низкий, с легкой хрипотцой, от которой по спине Анны побежали мурашки.

Она заставила себя идти. Десять шагов. Двадцать. Паркет был скользким, натертым до блеска. Она боялась упасть — это стало бы последней каплей унижения.

Она остановилась у подножия мраморных ступеней. Стульев не было. Ей, женщине на девятом месяце беременности, не предложили сесть. Это было послание, ясное и жестокое: здесь она не леди, здесь она — подсудимая.

— Ваша Светлость... — начала Анна. Её голос дрожал, срываясь. — Я...

— Молчать, — не повышая голоса, оборвал он.

Каэлан даже не моргнул. Он медленно перевел взгляд с её лица на её живот. И вот тут маска безразличия на долю секунды треснула. В глубине его черных глаз вспыхнуло пламя — яростное, болезненное отвращение. Его пальцы, лежащие на подлокотнике, сжались так, что побелели костяшки. Дерево жалобно скрипнуло.

Рядом с троном шевельнулась тень.

Только сейчас Анна заметила второго человека на возвышении. Он стоял по правую руку от Герцога, чуть позади, как верный пес. Или как кукловод.

Лорд Валериус де Монт.

Он был полной противоположностью Каэлану. Если Герцог был тьмой и сталью, то Валериус был золотом и бархатом. Светлые волосы, уложенные волосок к волоску, мягкие черты лица, дорогой камзол цвета бургундского вина. Он был красив, как ангел с витража, но в этой красоте было что-то приторное, гнилостное.

Он смотрел на Анну с выражением глубокой, почти братской скорби. Его брови были печально изломлены, губы сжаты в сочувствующую линию.

— Бедная Элиза, — произнес он мягким, текучим голосом. — Посмотри на себя. Во что ты превратилась?

Анна встретилась с ним взглядом. И тут же поняла: он лжет. Его глаза — светлые, почти прозрачные — не выражали сочувствия. В них плясали веселые искры. Он наслаждался спектаклем. Он упивался её унижением, как гурман упивается редким вином.

Память тела среагировала мгновенно. Элиза доверяла этому человеку. Элиза считала его другом. Но интуиция Анны — взрослой женщины из двадцать первого века, видевшей немало подлецов на стройплощадках и в кабинетах чиновников, — взвыла сиреной: ОПАСНОСТЬ.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала Анна, стараясь говорить твердо, хотя колени подгибались. Она перевела взгляд на мужа. — Каэлан... Ваша Светлость. Я очнулась сегодня и ничего не помню. Служанка говорит о суде. В чем меня обвиняют?

Каэлан медленно наклонил голову набок, изучая её, как диковинное насекомое.

— Ты не помнишь, — повторил он. Это был не вопрос. — Ты не помнишь, как исчезла три дня назад? Не помнишь, как твоя магия, от которой фонит серой и гнилью, накрыла восточное крыло? Не помнишь, как угрожала убить меня, если я не признаю права этого... — он брезгливо кивнул на её живот, — ...ребенка на престол?

Глава 2.2

— Это суд, Элиза, — голос Каэлана был лишен эмоций, как зимний ветер. — А на суде исследуют улики. Твое чрево — главная улика.

Маг подошел вплотную. От него пахло озоном, старой бумагой и чем-то резким, химическим — формалином. Анна инстинктивно сжалась, обхватив живот руками, пытаясь закрыть ребенка от этого безжизненного взгляда.

— Уберите руки, — прошипел Маг. Его голос был скрипучим, как несмазанные петли.

Анна не пошевелилась.

— Гвардия, — коротко бросил Валериус.

Двое солдат шагнули вперед. Один заломил Анне руки за спину, другой грубо дернул ворот её платья вниз, обнажая ключицы, и задрал подол серого платья, открывая выпуклый живот, обтянутый тонкой сорочкой.

— Нет! Не смейте! — Анна забилась в их хватке, но силы были неравны. Она была всего лишь истощенной, беременной женщиной против тренированных убийц.

Она задохнулась от унижения. В огромном зале, полном мужчин, она стояла полуголая, беспомощная, выставленная напоказ. Сотни глаз жадно скользили по её телу, и она чувствовала каждый этот взгляд как прикосновение грязных пальцев.

Маг поднял сферу.

— Revelare veritatem sanguinis, — прокаркал он на древнем наречии.

Он прижал ледяной кристалл прямо к коже живота, сквозь тонкий шелк белья.

Анна вскрикнула. Это было не просто холодно. Это было больно. Словно к коже приложили кусок сухого льда. Но холод пошел не по коже — он просочился внутрь, сквозь мышцы, сквозь матку, прямо к тому крошечному существу, что плавало в темноте.

А потом холод коснулся неё.

Анна почувствовала резкий рывок где-то в районе солнечного сплетения. Магия не просто сканировала плод. Она сканировала душу. И она наткнулась на то, чего там быть не должно.

Внутри тела Элизы сидела чужая. Анна.

Магический импульс ударил по ней, как электрический разряд. Перед глазами вспыхнули белые пятна. Она почувствовала, как её сущность — её воспоминания, её личность, её «я» из двадцать первого века — вибрирует, входя в диссонанс с магией этого мира. Это было похоже на звук расстроенной скрипки, от которого лопаются стекла.

— А-а-а! — стон вырвался из её горла против воли.

— Тихо! — рявкнул Маг.

Он смотрел на шар. И глаза его расширялись от ужаса.

Молочный туман внутри сферы начал меняться. Он не стал алым (цвет крови Валленов). Он не стал золотым (цвет магии света).

Он почернел.

Это был не просто черный цвет. Это была живая, пульсирующая тьма, похожая на чернила, вылитые в воду. Она закручивалась спиралью, билась о стенки стекла, словно пытаясь вырваться наружу. Сфера начала нагреваться, в ней засверкали багровые искры — цвет чужеродной, неправильной энергии.

По залу пронесся единый вздох ужаса. Аристократы, стоявшие в первых рядах, попятились, крестясь и хватаясь за амулеты.

— Что это? — голос Каэлана прозвучал глухо, но в нем звенело напряжение натянутой тетивы. Он подался вперед, вцепившись в подлокотники трона.

Маг отдернул сферу от живота Анны, словно она была раскаленной. Его руки тряслись.

— Ваша Светлость... — пролепетал он, пятясь. — Это... это невозможно.

— Говори! — рявкнул Герцог, вставая. Его тень, казалось, выросла, накрыв собой половину зала.

Маг сглотнул, глядя на черный, бурлящий шар в своих руках.

— Аура искажена, милорд. Полностью. Там нет человеческого света. Структура души... она неправильная. Чужая. Разорванная.

Он поднял дрожащий палец и указал на Анну, которая висела на руках гвардейцев, хватая ртом воздух.

— Плод не несет вашей крови, Герцог. Он вообще едва ли несет человеческую кровь. Энергетика хаотична. Это... это порождение Бездны. Или результат ритуала Черного Призыва.

Слова упали в тишину, как булыжники.

Порождение Бездны.

Анна мотала головой, пытаясь сбросить пелену боли.
— Что? Нет... Вы с ума сошли! — прохрипела она. — Это ребенок! Просто ребенок!

Но никто её не слушал. Вердикт магии был абсолютен. Маг интерпретировал чужеродную душу Анны (попаданки) и конфликт энергий как демоническую одержимость плода.

— Ритуал, — тихо произнес Валериус. Его голос был полон скорбного торжества. — Я так и знал.

Он повернулся к залу, раскинув руки, словно проповедник.

— Вы слышали, благородные лорды? Мы думали, она просто неверная жена. Но всё гораздо хуже. Элиза ван Холт продала свое чрево Тьме, чтобы родить чудовище, способное претендовать на трон Севера!

— Это ложь! — закричала Анна. Сила отчаяния придала ей энергии, и она вырвалась из рук одного гвардейца, упав на колени. — Каэлан! Посмотри на меня! Я не ведьма! Я не спала ни с кем, кроме тебя!

Она врала. Или нет? Память Элизы была черной дырой. Анна судорожно пыталась найти там хоть что-то — лицо любовника, сцену ритуала, хоть какой-то грех, который мог бы объяснить этот черный туман в шаре.

Но там была пустота. И страх. И лицо Валериуса, подающего кубок.

— Я ни с кем не была... — прошептала она уже тише, и в этом шепоте прозвучало сомнение.

Каэлан стоял над ней на вершине лестницы. Его лицо превратилось в маску смерти.

Он слышал слова Мага. «Не несет вашей крови». Это был приговор. Последняя надежда — глупая, иррациональная надежда на то, что жена просто оступилась, но ребенок всё же его — была раздавлена.

Раздался треск. Сухой, резкий звук ломающегося дерева.

Анна подняла глаза. Каэлан сжимал подлокотник трона с такой силой, что вековое черное дерево не выдержало. Острые щепки вонзились ему в ладонь, по пальцам потекла кровь, капая на мраморный пол. Кап-кап-кап.

Он не чувствовал боли. Его глаза горели таким ледяным бешенством, что Анне захотелось, чтобы пол разверзся и поглотил её.

— Порождение Бездны, — повторил он тихо.

— Каэлан, пожалуйста... — Анна протянула к нему руку.

— Не смей произносить мое имя, — его голос упал до шепота, от которого у гвардейцев задрожали колени. — Ты осквернила мой род. Ты осквернила мой дом. Ты хотела посадить на трон монстра.

Глава 3.1

Небо над Северной Цитаделью было цвета старого синяка — фиолетово-черное, с желтоватыми прожилками грозовых туч. Ветер, который еще час назад лишь завывал в печных трубах, теперь набрал силу, срывая последние сухие листья с деревьев во внутреннем дворе.

Гвардейцы не церемонились. Они выволокли Анну через боковой вход — «Собачью калитку», через которую обычно вывозили помои и выносили тела умерших от чумы слуг. Это был последний плевок Каэлана: даже изгнание не могло быть достойным. Никакой кареты с гербами, никакого эскорта.

У ворот, в грязи, перемешанной копытами и колесами, стояла телега.

Это была даже не повозка для путешествий. Это была открытая, грубо сколоченная колымага с высокими бортами, пахнущая прелым сеном, навозом и дегтем. Впряженная в нее лошадь — старая, с провисшей спиной и мутными глазами — понуро опустила голову, словно стыдясь своей ноши.

— Залезай, — буркнул офицер, толкнув Анну в спину.

Она пошатнулась, едва удержав равновесие на скользкой брусчатке. Её туфли — мягкие домашние тапочки — уже промокли насквозь, превратившись в грязные тряпки. Холод от земли проникал в ступни, вызывая ломоту в костях.

Анна посмотрела на высокий борт телеги. Для здорового человека это не было бы препятствием. Для женщины на девятом месяце беременности, чье тело отекло и болело от каждого движения, это было Эверестом.

— Я не могу... — прошептала она, глядя на грязное колесо. — Помогите мне подняться.

Офицер лишь сплюнул в грязь.

— У тебя есть руки и ноги. А титула больше нет, чтобы тебе их подавали.

Он швырнул ей под ноги небольшой узел, перевязанный бечевкой. Узел плюхнулся в лужу, обдав подол её платья грязными брызгами.

— Сменное белье и булка хлеба. Приказ управляющего. Будь благодарна, что не голая.

Анна закусила губу, чувствуя солоноватый привкус крови. Она не заплачет. Не здесь. Не перед ними.

Она ухватилась за борт телеги. Дерево было шершавым, мокрым, вгоняющим занозы под кожу. Она подтянулась, чувствуя, как мышцы живота натянулись до предела, угрожая разорваться. Боль прострелила поясницу. Она сдавленно застонала, переваливаясь через край, и неуклюже рухнула на кучу мокрой соломы, больно ударившись плечом.

Лежа на дне телеги, она смотрела в небо. Первые тяжелые капли дождя упали ей на лицо. Они были ледяными.

— Пошел! — крикнул офицер кучеру — сгорбленному мужику в капюшоне, который даже не обернулся.

Телега дернулась. Колеса заскрипели, перемалывая гравий.

— Стойте!

Крик раздался со стороны замка. Гвардейцы у ворот скрестили алебарды, преграждая путь, но тут же опустили их, увидев, кто бежит.

Это была Марта.

Она бежала тяжело, но удивительно быстро для своего возраста, прижимая к груди объемистый мешок из грубой парусины. Её юбки были забрызганы грязью, чепец сбился набок, выбившиеся пряди седых волос прилипли к мокрому лбу.

Она догнала медленно ползущую телегу и, не говоря ни слова, закинула мешок внутрь. Он упал рядом с ногами Анны с тяжелым, глухим звуком — там явно было не только белье.

Следом Марта ухватилась за борт. Одно ловкое, отточенное движение — и она перемахнула через край, приземлившись на солому легко, как кошка. Гвардейцы у ворот переглянулись, но останавливать её не стали. Приказа изгонять служанку не было. Если она хочет уйти в ад вместе с хозяйкой — это её выбор.

Телега выехала за ворота. Железная решетка с лязгом опустилась за их спинами, отрезая Анну от тепла, света и... жизни.

Дождь усилился. Теперь это был не просто дождь, а ледяной душ. Анна сжалась в комок, пытаясь укрыть живот полами промокшего пальто.

Она смотрела на Марту. Служанка сидела напротив, выпрямив спину, словно сидела на церковной скамье, а не в куче гнилой соломы. Вода текла по её лицу, но она даже не морщилась.

— Зачем? — спросила Анна. Её зубы начали выбивать дробь. — Зачем ты пошла? Ты же ненавидишь меня. Ты сама сказала... я чудовище.

Марта медленно повернула голову. В сумерках её глаза казались провалами в черепе.

— Не обольщайтесь, госпожа, — её голос перекрывал шум дождя и скрип колес. Он был таким же сухим и жестким, как всегда. — Я здесь не ради вас. И уж точно не из жалости.

Она развязала свой мешок и достала оттуда тяжелый шерстяной плащ, подбитый мехом. Старый, поеденный молью, но теплый. Молча кинула его Анне.

— Укройтесь. Если вы простудитесь и начнется лихорадка, ребенок сгорит за сутки.

Анна дрожащими руками натянула плащ. Запах нафталина и пыли показался ей ароматом райских цветов. Тепло начало медленно возвращаться.

— Тогда почему? — снова спросила она.

Марта отвернулась, глядя на дорогу, убегающую в темный лес.

— Клятва, — коротко бросила она. — Я дала Нерушимый Обет вашей матери, леди Изабелле, когда она умирала в родах. Я поклялась своей кровью и своей посмертной судьбой, что не оставлю её дитя, пока мое сердце бьется.

Она горько усмехнулась.

— Леди Изабелла была святой женщиной. Она не знала, что рожает дьявола. Но клятва есть клятва. Магия не разбирает, хороший человек или плохой. Если я брошу вас, моя кровь вскипит в жилах. Так что терпите меня. А я буду терпеть вас.

Анна замолчала. Нерушимый Обет. В мире, где магия реальна, это было страшнее кандалов.

Телега тряслась по разбитой дороге. Каждый ухаб отзывался в теле Анны тупой болью. Рессор не было. Колеса бились о камни, и эти удары передавались прямо в позвоночник.

Час сменялся часом. Лес вокруг сгущался, становясь похожим на стену из черных пик. Дождь превратил дорогу в месиво.

Анна лежала, закрыв глаза, и пыталась не думать. Но мысли лезли в голову, как черви.

Она — Анна Смирнова, тридцати двух лет, ведущий архитектор бюро. У неё была ипотека, кот, абонемент в фитнес и планы на отпуск в Италии. Она умерла? Да, она помнила свет фар. Значит, это всё — загробная жизнь? Чистилище?

Почему оно такое... физиологичное?

Её тошнило. Желудок сводило от голода — она не ела ничего с момента «пробуждения». Мочевой пузырь давил, требуя остановки, но просить этого угрюмого кучера было страшно. Спина ныла так, будто её били палками.