Я никогда!

Щёлкнул замок. Рюкзак врезался в стену, со стуком полетели на пол ботинки, куртка ухнула совой, падая на банкетку. Сдавленные всхлипы разбавили хаос звуков до того, как хлопнула дверь в комнату Алисы. Родители переглянулись.

— Я пойду, — Аня поднялась из-за стола. Миша поймал её ладошку, оставил поцелуй.

— Я нужен?

— Пока нет. Но когда она успокоится, обязательно поговори с ней. Мужчина, который на её стороне по умолчанию, в такой ситуации очень пригодится.

— А пока пойду ему рожу начищу.

— Не надо. Тогда она расстроится ещё больше. Лучше, знаешь, завари-ка чай. С ромашкой.

Алиса лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, чтобы хоть как-то приглушить стоны. Девочке было невыносимо больно, как бывает в пору первой юной любви. Аня сейчас испытывала другую: материнская обжигала её изнутри трепетным пламенем свечи, тревогой за своего ребёнка.

— Малыш… — дрожащее плечико под заботливой рукой.

— Мам… — девочка повернулась. Размазанная тушь, опухшие от слёз глаза. — За что он так? Зачем? Я же его так люблю. Больше жизни! Я уже никогда никого полюбить не смогу! И верить не смогу! — она подалась вперёд, обняла мать. Накатила новая волна истерики.

— Ну-ну, не говори так. Всё пройдёт. Не сейчас, позже, но пройдёт. Всё проходит.

— Нет! Я умру старой девой, потому что больше никогда не смогу полюбить!

Аня едва заметно улыбнулась, погладила дочь по волосам, вспоминая себя в её годы. Спустя время осталась лишь светлая грусть стрекозой в янтаре времени, без боли. И у неё так будет.

— Сможешь, ещё как. Первая любовь редко счастливая. Да, почти всегда яркая, как пламя. Но болезненная.

— У тебя же не так. Вы с папой столько лет вместе, — не сдавалась истерика голосом дочери.

— А кто сказал, что он моя первая любовь? Первая, как и у тебя, случилась в тринадцать. С отцом мы тогда и знакомы не были.

— Это как?

План сработал, Алиса стала реже всхлипывать, недоумённо смотрела на мать. Та заправила влажные пряди ей за уши, погладила по щеке.

— А вот так. Тоже красиво, ярко. Неповторимо.

— Расскажешь? — Аня кивнула. Как давно это было. В другой, далёкой-далёкой жизни. Но было ведь. Вот так же, до истерик. До громких слов и этого «Я никогда больше!» — Ты тоже влюбилась с первого взгляда?

— До одури. Только не сразу поняла, что это любовь. Представь. Первое сентября, центр дополнительного образования, куда ты ходила. Наша изостудия в школе закрылась, а нам с подругой не хватало творчества. И мы нашли это место. Запах досок и клея, смех ребят, стены от пола до потолка увешанные поделками и картинами. Там было здорово, там жила фантазия.

— И там был он?

— Да.

— И ты тут же в него влюбилась? — Улыбка на губах враз помолодевшей матери стала задорной.

— Ничего подобного! С первого взгляда он вызывал у меня желание треснуть как следует. Наглый, надменный. Сидел за столом учителя в безобразной футболке с принтом неприличного жеста.

— Ого!

— Это тебе «Ого!», а меня он раздражал. Мы мимо друг друга пройти не могли, не задев словом или делом. Одних нас оставлять было нельзя. Тогда по классу летали ножницы, бумага, клей, а иногда и тяжёлые предметы. Стоял такой крик, что ребята с других кабинетов заглядывали.

— А когда ты поняла, что влюбилась? — Аня замолчала, опустила голову.

— Когда всё закончилось, так и не начавшись.

— Так бывает?

— Бывает, милая. И не так бывает. Эта любовь… — голос дрогнул, но раз уж начала. — … как костёр в последнюю ночь лагерной смены. Помнишь, ты рассказывала, как он тебя впечатлил? — девочка кивнула. — Вот такая это была любовь. Яркая, неповторимая, до небес. Она пылала в сердце, сжигала изнутри. Её забыть было невозможно, но и поддаться никак. Сгоришь сразу же. И мы оба сгорели. Стоило коснуться друг друга в танце, электрический ток бежал по телу. Если ссорились — искры летели в стороны. Нет, не было у такой любви будущего. Погибли бы оба.

Дочь накрыла ладонь матери, погладила пальцы.

— Ну вы хоть пробовали? — девичье любопытство лишь распалялось, сушило слёзы на щеках.

— Да. Не получилось.

— Почему?

Аня прикрыла глаза, вспоминая то гадкое липкое ощущение от его поступка. Свой страх, Димину грубость и пошлость.

— Он сильно меня обидел. Очень. Потом извинялся. Сейчас я понимаю, чего ему это стоило.

— А ты?

— А я не простила. Тоже гордая была. Вот как одна Алиса. «Да я никогда!», «Да больше ни в жизнь!»

Смешно сморщился девичий нос.

— Ну это же совсем другое, ма. А потом ты в папу влюбилась? — Аня покачала головой.

— Миша появился нескоро. До него была ещё одна большая больная любовь.

— Больная? Это как?

Аня прижала дочь к себе, сглотнула.

— «Люблю, не могу» и всё такое прочее.

— Расскажешь?

Они забрались с ногами на кровать, прижались, как два воробушка на ветке.

— Пожалуй, всё дело было в том, что мне хотелось влюбиться. А он очень хотел, чтобы его любили.

— И ты... того самого?

— Без ума. Так влюбилась, что себя не помнила. Ни есть не могла, ни спать, ни думать. Вся жизнь сосредоточилась вокруг него. Он стал центром вселенной.

— Как тот первый? Костёр в лагере? — Аня задумалась, покачала головой.

— Да нет. Скорее, как лесной пожар. Он был везде, был всем для меня. Всюду. Не укрыться, не спрятаться.

— А потом? — Алиса почувствовала, что история совсем нерадостная, погладила мать по спине.

— А потом… а потом я сгорела. Знаешь, за высотой пламени не видела ни обманов, ни предательства, ни подлости. Только любовный огонь. А когда поняла, что беременна…

— Погоди! Так это что, Димкин папа был?

— Ты у меня догадливая. Да. Потом он меня бросил. Беременную, юную. И я сгорела в том лесном пожаре. Ничего не осталось.

Алиска ахнула, крепче прижалась.

— Как же ты спаслась, мам?