Я потерял тебя навсегда!

Глава 1

Очередной комок смятой бумаги, похожий на скомканное обещание, на несбывшуюся надежду, полетел в угол, где, как он знал, под огромной горой таких же мятых «снежков» скрывалось мусорное ведро. Валериан с томным вздохом откинулся на спинку кресла, обитую потертым бархатом, который, казалось, впитал в себя все его прошлые мечты и амбиции. Он покачнулся в кресле, чувствуя, как каждый нерв откликается на эту затянувшуюся апатию, и понял: и сегодня ничего путного написать не получится.

Вот уже целый месяц он сидел, словно запертый в собственном сознании, и смотрел на чистый лист тетради. Этот белоснежный квадрат казался ему неприступной крепостью, символом собственного бессилия. Он отчаянно пытался написать начало книги, но ему ничего не приходило в голову, кроме мелких, навязчивых, обрывочных изображений её улыбки. Нежный изгиб губ, который каждый раз казался ему самым прекрасным созданием природы. Глаза, в которых, как ему тогда казалось, таилась вся глубина вселенной. Волосы цвета ночной смолы, рассыпавшиеся по плечам, — каждое такое воспоминание лишь сильнее отвлекало от процесса, затягивая в воронку мучительных переживаний.

Бросить эту работу он не мог, понимал её важность как никто другой. Она была его последней соломинкой, отчаянной попыткой спастись. Написание могло избавить его от мучительных воспоминаний, что словно пиявки присосались к его душе, и терзаний совести, разъедавшей его изнутри. Он чувствовал вину перед ней. Не просто вину, а жгучее, разъедающее осознание того, что именно он – причина её увядания.

Встав, он осмотрел себя в зеркале, словно пытаясь найти в отражении хоть какую-то часть себя прежнего. Но там был лишь незнакомец. Щетина, давно не знавшая бритвы, покрывала его лицо, делая его старше и изможденнее. Футболка, нестиранная неделями, обвисла на нём, и неприятный запах, исходивший от неё, лишь подтверждал это. Что уж говорить о том, когда он последний раз мылся – казалось, это было в другой жизни, в другом измерении, где еще существовали радость и надежда. На штанах засохло желтое пятно от вчерашнего супа, напоминание о том, как он пытался проглотить хоть что-то. Он добровольно замуровал себя в этой клетке из четырех стен и тысяч воспоминаний, давно не выходя из кабинета. На столе стояла огромная куча посуды, громоздившаяся, словно гора, которая норовила свалиться при малейшем прикосновении, погребая под собой остатки его решимости. К себе никого не пускал, а выходил только за самым необходимым – за едой, за очередной бутылкой воды, за крохами забвения.

Из кухни доносился мягкий звон посуды. Жена убирала со стола после того, как покормила детей. Её размеренная жизнь, такая обыденная и правильная, казалась ему далекой, недостижимой планетой.

«Нужно написать поскорее эту книгу, – прошептал он сам себе, словно обращаясь к призраку. – Осталось только найти вдохновение. Откуда ты его черпала, мой маленький ангел?»

«Когда поймёшь, что тебе нечего сказать, перечитай всё, что ты мне сказал… Поэтому мне тоже порой нечего было сказать», — ему вспомнились её слова, сказанные с её особой картавинкой, делавшей её голос похожим на нежное мурчание кошки. Тогда он смеялся, а теперь эти слова, как и всё, что было связано с ней, причиняли острую, фантомную боль.

«Лучшее решение – вспомнить всё, что было с самого начала, и именно это и написать, не выдумывая ничего. Но для начала…»

Он оглядел все углы комнаты. Ответы, он знал, лежали внутри. Первым делом Валериан отнёс гору посуды на кухню, к удивлению своей жены, которая, обернувшись на скрип двери, и вовсе не ожидала увидеть их там раньше, чем через неделю. Её округлившиеся глаза, полные молчаливого вопроса, лишь подхлестнули его. Он привёл себя в порядок: принял душ, побрился, надел чистую одежду, и почувствовал себя намного лучше. Легче дышалось, голова прояснилась.

Он вспомнил: когда она не могла выдавить ни строчки, когда её мысли путались, а слова не складывались в предложения, она начинала убираться. Она наводила порядок в каждом уголке комнаты, вычищала самые захламленные места, разбирала шкафы, безжалостно избавляясь от ненужного. Она говорила: когда чистота и порядок вокруг, то чистота и порядок и в голове. «В чистоте начинаешь соображать и думать, — говорила она, и её глаза-бусинки светились искренностью. — Появляются интересные мысли, и ты начинаешь спокойно писать, окунаясь в другой мир – мир фантазий и чувств».

И вот сейчас, когда в его голове появилось множество мыслей после воспоминаний её лица, её слов, её улыбки, он понял: пора всё, что приходит в голову, переносить на бумагу. И чернила заскользили по листку, выводя слова, которые должны были стать началом его искупления…

Глава 2

Туман окутывал ночной парк, придавая ему мрачность, таинственность и завораживающую романтику. Он клубился над дорожками, переплетаясь с ветвями деревьев, создавая ощущение волшебства. Этот туман идеально сочетался с чистым ночным небом, на котором рассыпалось бесчисленное множество звёзд – крошечных бриллиантов на бархате космоса. Эту картину завершала огромная полная луна, что висела высоко над горизонтом, словно древний страж. Её призрачный свет освещал все дорожки парка, не давая ночным гостям заблудиться среди редких посадок деревьев, напоминающих сказочный лес.

Звук сверчков наводил на мысль, что парк не вымер, а просто погрузился в глубокий сон, ожидая рассвета, чтобы вновь пробудиться к жизни. Их стрекотание было единственной мелодией в этой дремотной тишине.

Парк действительно можно было сравнить со сказочным: вот одиноко на скамейке сидит несчастный принц, тихо напевая себе под нос; пальцы словно зачарованные перебирали струны гитары, издавая магическую мелодию. Она плыла в воздухе, смешиваясь с туманом, и, казалось, могла заворожить любого прохожего, увлекая в мир чужих грёз и страданий. Но, как назло, в парке никого не было. Только ветер ворошил капюшон его белоснежной толстовки, словно невидимая рука. Он был словно отчаянный музыкант, певший одиноко о невзаимной любви, выражая самые сокровенные желания и потаённые чувства. Каждое слово, каждая нота – это был крик его души, запертой в ловушке безответного чувства.

Он отложил гитару, звуки сразу смолкли, и настала оглушающая тишина. Проведя рукой по кудрявой тёмной голове, Валериан понял, что продрог до костей, и пора возвращаться в общежитие. Да и поздно уже было, гораздо позже, чем дозволялось студентам.

Надвигалась середина осени, вечера становились всё холоднее, пробирая до дрожи, а он до сих пор надевал два свитера под толстовку, лишь бы не доставать из шкафа весеннее пальто. Так хотелось удержать лето с его теплом, ухватиться за последние лучи уходящего солнца, которое, казалось, унесло с собой и часть его надежд.

Встав с лавочки, он накинул капюшон, поёжился от холода, пробирающего сквозь ткань, и начал заворачивать гитару в чехол. Благо, ветер дул в спину, словно подталкивая его и даря лёгкое ощущение поддержки. Одинокие аллеи, изредка освещённые слабым, мигающим светом фонарей, почти остались позади. С каждым шагом он чувствовал, как отдаляется от этого сонного, мистического парка.

Какая-то неведомая сила, видимо, сама судьба, заставила его остановиться и в последний раз взглянуть на спящий парк. Это было всего лишь мгновение, секундное замедление, но без этого, казалось бы, пустякового движения, он бы даже не заметил, как тёмный силуэт в тени деревьев отчаянно пытается поймать что-то, что ветер так упорно уносил. Это «что-то» было маленьким, почти неразличимым в темноте. По движениям, фигуре, осанке, да и просто по длинным растрёпанным волосам, что танцевали на ветру, можно было сразу догадаться: силуэт женский.

Встреча с девушкой в этом безлюдном парке, где одинокий отчаявшийся принц хотел уединиться со своей истерзанной душой, никак не входила в его планы. Его мир был личным, и он не желал никого в него пускать. Но безуспешные попытки этой особы поймать то, что уносил ветер, показали: если не помочь, она останется здесь ещё надолго, замерзая в этом холодном тумане. А здесь темно, холодно и неуютно. Мало ли что может случиться с хрупкой девушкой в такой час.

«Хрупкая одинокая девушка „привлекательнее“ тощего пацана с кислой миной», – подумал Валериан, усмехнувшись, и решительно направился к ней.

— Девушка, вам помощь нужна? — обратился он к ней. Его голос прозвучал немного хрипловато в ночной тишине. Валериан понимал: она его даже не замечает, слишком увлечена своей отчаянной погоней. Молодая особа будто не слышала и даже не видела его. Её взгляд был прикован к маленькому листку, похожему на бирку для одежды, что скакал по дорожке, подчиняясь прихотям ветра. Это было то самое «что-то», что она так отчаянно пыталась поймать. Это неловкое молчание затянулось, Валериан не мог подобрать больше слов, чувствуя себя неуклюжим и лишним. Нужно было либо уйти, либо что-то сделать, иначе это могли воспринять неправильно, а в текущих обстоятельствах, где каждый звук казался громким, это было вполне вероятно.

Но судьба решила взять всё в свои руки, понимая, что от этих двоих большего ожидать не приходилось. Без неё они бы просто разминулись и никогда бы не встретились, хотя были очень важны друг для друга. Именно им суждено было изменить отношение к жизни каждого, стать катализаторами для глубоких, не всегда приятных, но жизненно важных перемен.

Ветер неожиданно меняет направление, и эта бирка летит точно к ногам Валериана. Девушка, не видя ничего перед собой, падает на корточки и накрывает руками эту злосчастную бирку, тем самым беря её в плен. Её взгляд падает на грязные ботинки, вдруг появившиеся. Она поднимает глаза выше, рассматривая рваные синие джинсы, потом ещё выше, разглядывая ту самую толстовку. И только под конец решается посмотреть в глаза обладателю этой необычной «кучи одежды».

Только сейчас Валериан понял: обладательница этих красивейших чёрных бусинок, обрамлённых густыми ресницами, была в наушниках, что и объясняло её «глухоту». Они словно отгораживали её от внешнего мира, погружая в собственный, невидимый и неслышимый для других.

Тут же она в спешке встаёт с колен, предварительно отряхнув их. Держа в руке «заложницу», она вскоре захлопывает её в книге, лежавшей всё это время на лавочке.

«Анна Каренина», — только и успел прочитать Валериан название книги. Он был удивлён. Такую классику читают немногие, и это сразу выделило её в глазах Валериана.

Глава 3

Ночь пролетела в одно мгновение. Казалось, не успела голова Евы коснуться подушки, погружаясь в желанное забытьё, как солнце тут же выскочило, подговорило будильник своим ярким светом, и весь мир вокруг снова начал требовать от неё больше, чем она была готова отдать. Оно словно шептало: «Просыпайся, Ева, ведь жизнь не ждёт!» И она в очередной раз отругала себя за посиделки до ночи, за те строчки, которые рождались лишь в полумраке, и пообещала больше так никогда не делать, наконец начать жить по распорядку и всё-всё успевать, как все нормальные люди. Это обещание было лишь эхом старых, избитых фраз, которые она слышала всю свою жизнь.

Пустая банка из-под пива, блестящая в свете уличного фонаря, отскочила от края мусорного бака с глухим стуком, похожим на её собственное, затаившееся разочарование, и отлетела в кусты. Валериан, отчего-то почувствовав прилив лёгкого злорадства, засмеялся.

— Лошара, — бросил он Сане, который в самый пик своего зазнайства потерпел такое «поражение», промахнувшись мимо цели.

Саня, ничуть не смутившись, лишь усмехнулся в ответ, уже поднимая ту самую банку с земли. — Чья бы корова мычала! Заметь, это не я просидел с девушкой в кафе целый вечер, словно примерный ученик, и даже не спросил её номера телефона! — нашёл что ответить Саня, параллельно уже точно попадая в цель, отправив банку в бак. Его слова словно хлестнули по самолюбию Валериана. — Вон свободная, бери, пока девку не увели, — добавил тут же он, кивнув в сторону мелькнувшего поодаль силуэта.

Валериан поморщился, словно отведав что-то горькое. — Не, она какая-то немного неприятная, как все остальные. — Он задумался, его взгляд блуждал где-то вдали, за пределами этой шумной ночи. Его мысли были заняты другим.

— Ути-пути, а не таких как все мало, да и сам ты не дотягиваешь до уровня той самой «не такой», — Саня уже активно кому-то набирал СМС, его пальцы мелькали по экрану. В его словах чувствовалась лёгкая насмешка, которая обычно задевала Валериана за живое.

— Да иди ты! Ещё как дотягиваю! Я не такой как все! Сравни меня с тем же Владом. Мы же небо и земля, а в нём же девки что-то находят! — Валериан возмутился, его голос наполнился показной обидой. Он всегда стремился быть особенным, непохожим, и любое сравнение с «обычными» парнями казалось ему личным оскорблением.

Валера не хотел и думать ни о какой Сабрине. Ему было неинтересно. В его мыслях была только та самая особа, которая буквально ещё в парке покорила его такое закрытое, сложное сердце. Было в ней что-то необычное, удивительное. Что-то, что цепляло и не отпускало. А Сабрина… Она необразованная, не амбициозная, целей в жизни нет, ветер в голове, да одни парни, пиво и гулянки на уме. Это было его собственное, высокомерное клеймо, которое он ставил на людях, чтобы возвысить себя. Валериан всегда делил мир на «меня» и «всех остальных», а «все остальные» обычно не дотягивали до его уровня.

Но Сабрину он знал уже год: она была подругой девушки Сани и постоянно находилась в их компании, поэтому они часто гуляли вчетвером по вечерам. Но всё же от неё что-то отталкивало, какая-то поверхностность, которую Валериан, несмотря на всю свою наглость, чувствовал. А от той девушки веяло волшебством. Интересно, кто она?

Попрощавшись с Саней, которого уже заждалась девушка, Валериан решил пойти в то самое заведение, в котором вчера вечером они сидели с его новой необычной знакомой. Он шёл, словно охотник, предвкушающий добычу.

Вот тот самый парк, который уже не казался ему таким мистическим и романтическим. Всё серо, уныло, и нет в нём больше той сказочности, как вчера, когда он был окутан туманом и лунным светом. И кузнечики больше не играют свой концерт, их стрекотание, должно быть, заглушили звуки городской суеты. А вот то самое кафе и тот самый столик у окна. Глаза засияли в надежде увидеть знакомое лицо, но столик оказался пуст. Пустота эта кольнула его, но лишь на миг. Он был уверен, что она где-то здесь.

Валериан зашёл в кафетерий, прошёлся к тому самому дальнему месту, где он буквально вчера сидел с девушкой из его сна. Всё так же пахло кофе и булочками, всё тот же бармен, который и сейчас нервно поглядывал на него. Его взгляд был острым, словно лезвие.

Точно! Бармен! Он же знает её и может что-то сказать, хотя по его виду понятно, что он ему не нравится, да и Валериану он не особо приглянулся. Неприязнь была взаимной, почти ощутимой в воздухе. Ну не даст же в нос ему прямо на работе, можно рискнуть. Азарт, чистый азарт, гнал его вперёд.

Валериан встал, подошёл к барной стойке и сел прямо напротив бармена. Тот медленно, словно хищник, поднял свой взгляд, который был наполнен неприязнью, и посмотрел прямо в глаза своей «жертвы». Его движения были размеренными, нарочито медленными.

— Вы хотели бы что-то заказать? — сказал он, будто между ними и нет никакой неприязни, но в самом голосе звучала угроза, почти неслышная, но явственная.

— Я бы хотел спросить: вероятнее всего, вы помните меня, я вчера сидел вон за тем столиком с одной очаровательной девушкой. Она у вас здесь бывает часто, и, вероятнее всего, вы её знаете даже лично, поэтому именно у вас я хотел бы узнать немного личной информации, чтобы её найти и познакомиться с ней поближе, — Валериан говорил быстро, пытаясь своим напором сломить сопротивление. Он был привык к тому, что его обаяние и прямолинейность открывают любые двери.

— Слишком много слов, — голос бариста был ровным, без единой эмоции. — Я разочарую вас: я её не знаю, а если бы знал, то вам бы не сказал.

Глава 4

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высокие окна кафе, падали на отполированный до блеска деревянный пол, оставляя на нём причудливые узоры. Ваня, бариста, не отвлекаясь от привычного ритуала протирания стойки, чувствовал этот свет на своей коже, но в его душе уже несколько дней царила какая-то необъяснимая тревога. Его движения были отточенными, почти механическими: помол кофе, включение кофемашины, знакомый шипящий звук взбиваемого молока. Запах свежесваренного эспрессо и тёплых булочек наполнял воздух, создавая уютную, почти домашнюю атмосферу, которую он так ценил. Это кафе было его убежищем, его вторым домом, местом, где он мог быть собой, вдали от ожиданий и давления.

Ева. Вот уже которую неделю она приходила в кафе, и что-то в ней изменилось. Ваня знал её как свои пять пальцев. Он видел её усталой, сосредоточенной на учёбе, погружённой в книги, почти не замечающей окружающий мир. Он видел её напуганной, когда случайно облил её бесценные конспекты, и видел, как она постепенно оттаивала, становясь его другом. Она была его постоянной, его тихой гаванью в этом шумном городе. Но теперь... Теперь в ней появилась какая-то новая, непривычная искра.

Её глаза, эти глубокие чёрные бусинки, которые обычно были либо полны сосредоточенности, либо тусклы от недосыпа, теперь иногда светились каким-то внутренним светом, каким-то предвкушением. Она стала чаще улыбаться, и её улыбка, раньше такая редкая и застенчивая, теперь расцветала на её лице, озаряя всё вокруг. Она могла поймать себя на том, что мечтательно смотрит в окно, слегка прикусывая нижнюю губу, а затем, словно очнувшись, возвращалась к своей книге или ноутбуку, но уже с новым, вдохновенным видом. И порой, когда она думала, что никто не видит, Ваня замечал, как она проводит пальцем по экрану телефона, а на её лице появляется выражение, которое он не мог понять. Это было счастье, но какое-то… хрупкое, как тонкое стекло.

Ваня чувствовал, как его сердце сжимается при виде этих изменений. Он, как никто другой, знал её боль, её страхи, её тщательно выстроенные защитные механизмы. Она была для него не просто другом, не просто человеком, к которому он испытывал глубокие, давно неразделённые чувства. Она была его смыслом. И видеть, как что-то или кто-то нарушает её хрупкое равновесие, было невыносимо.

Он заметил его. Валериана. Сначала он видел его лишь мельком – то Валериан бросал быстрый взгляд на Еву, когда она не видела, то появлялся на горизонте, когда Ева собиралась уходить. А потом он стал появляться чаще, нагло, самоуверенно. Ваня помнил их первую встречу – наглый взгляд, высокомерная улыбка, манера поведения, кричащая о собственном превосходстве. И те слова, которые он бросил Валериану, слова, которые шли от самого сердца: «Ева не для тебя. Ты её недостоин. Она красивая, умная, добрая и скромная, а ты противоположность ей». Ваня был уверен в каждом слове. Он видел в Валериане не спасителя, а хищника, облачённого в обёртку интеллектуала.

«Он играет. Он прекрасно играет, — пронеслось в голове Вани, когда он наблюдал за очередным «случайным» появлением Валериана в кафе. — И она… она, кажется, верит». Это было самое страшное. Ева, такая умная, такая проницательная в литературе, была так наивна в жизни, так жаждала признания и понимания, что готова была принять любую фальшь за чистую монету.

Однажды, когда Ева сидела за своим обычным столиком, погружённая в чтение, Ваня подошёл к ней, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо. Поставил перед ней чашку её любимого травяного чая – без просьбы, просто потому что знал её привычки.

— Ты выглядишь… по-другому, — начал он осторожно, его голос был мягким, почти шёпотом. — Глаза светятся. Что-то случилось?

Ева подняла голову, её глаза, такие сияющие, встретились с его. — Ничего особенного, Ваня. Просто… я, кажется, встретила человека, который понимает меня. Он читает те же книги, он говорит о таких вещах… — Она запнулась, не называя имени, но Ваня и так всё понял. В её голосе звучали нотки воодушевления, которые он раньше слышал только тогда, когда она говорила о новой идее для книги.

— Это здорово, Ева, — Ваня кивнул, стараясь, чтобы его голос не выдавал боли. — Но… будь осторожна. Люди иногда не те, кем кажутся. Слова… слова часто могут быть просто словами. Книги – это одно, а жизнь – совсем другое.

Ева слегка нахмурилась. Её улыбка потускнела. — Что ты имеешь в виду, Ваня? Ты почему-то всегда так пессимистично настроен, когда я говорю о чём-то… хорошем.

— Я не пессимистичен. Я реалист, Ева, — Ваня опёрся о стол, его взгляд стал серьёзным. — Ты… ты всегда искала глубину, настоящие чувства. И ты сама – океан. Но некоторые люди… они лишь плавают по поверхности. Они видят то, что хотят видеть, или то, что им выгодно. А если они умеют красиво говорить, это ещё не значит, что их слова идут от сердца. Красивые слова – это порой лишь обёртка, а внутри… внутри может быть пустота.

Ева вздохнула, откладывая книгу. — Ваня, ты говоришь, как будто… — Она запнулась, не желая его обидеть. — Как будто ревнуешь. Ты же знаешь, что ты мой лучший друг. Моя опора. А это… это совсем другое. Это… интеллектуальное.

Укол. Прямо в сердце. «Лучший друг. Опора». Конечно. Он всегда был ею. Тенью. Тем, кто был рядом, но никогда не мог претендовать на большее. Его боль была невидима для неё, скрыта за маской заботливого приятеля. Он не мог сказать ей: «Я люблю тебя, Ева. Я всегда любил тебя. И я вижу, что этот Валериан – пустышка, он разобьёт тебе сердце, как те, кто обижал тебя в школе». Нет, он не мог. Потому что она бы не поверила. Или, что ещё хуже, она бы испугалась его чувств и отстранилась. Он боялся потерять даже эту крохотную часть её мира, что ему досталась.

Глава 5

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки багрянца и золота, но в душе Валериана царило куда более триумфальное сияние. Он сидел на лавочке в парке, там, где совсем недавно пел свои «душевные песни» для себя и ветра. Теперь же рядом сидел Саня, лениво перебирая камешки на дорожке. Позади них шумел город, его звуки были лишь фоном для главной мелодии – триумфа Валериана. Он чувствовал себя на коне, победителем, сумевшим за считанные дни завоевать неприступную крепость. И он не мог не поделиться этим чувством.

— Ну что, Санёк, говорил я тебе, что я не такой, как все? — начал Валериан, его голос был полон самодовольства. Он даже не ждал ответа, просто наслаждался возможностью выговориться. — Ты же сам видел, как она на меня смотрела. Как будто я единственный человек на этой планете, кто способен понять её «глубокий внутренний мир».

Саня хмыкнул, бросив очередной камень. — Видел, видел. Ты прямо как в своих книжках, Валер. Принц, который спасает принцессу из башни. И как долго собираешься играть роль этого самого принца? Они же, эти самые принцессы, обычно потом требуют чего-то большего, чем просто красивые слова.

Валериан отмахнулся, словно от назойливой мухи. — Это другое. Ева… она особенная. Не такая, как все эти, которые только и ждут, чтобы им пиво купили и на дискотеку сводили. Она читает «Анну Каренину», между прочим! И Достоевского. Ты представляешь?

— Представляю, — протянул Саня, в его голосе прозвучала нотка, которую Валериан, поглощённый собой, не заметил. — И что дальше? В стихах ей признаваться будешь? Под окном общежития серенады петь?

— А почему бы и нет? Если это работает, — Валериан расплылся в самодовольной улыбке. — Главное, я доказал, что я могу. Что я не такой, как Влад, или как ты, который всё ещё бегает за своей Сабриной. — В его словах прозвучало едва заметное презрение.

Мысли Валериана тут же перескочили на Сабрину. Он знал её давно, она была частью их компании. Но в его глазах она была воплощением всего, что он презирал. Она необразованная. Ну, может, и не тупая, но точно не блистала умом. Никаких амбиций. Целей в жизни нет – ну, кроме как удачно выйти замуж или найти парня с машиной. Ветер в голове, а вместо мозгов – лёгкий бриз. Всё, что её интересует, – это очередная вечеринка, пиво, да болтовня о мальчиках. И постоянно в компании. Никакой индивидуальности. Обычная, абсолютно обычная. А она… Его мысли возвращались к Еве. Ева была полной противоположностью. Она была загадкой, которую он медленно, страница за страницей, разгадывал. И в этом был кайф. Это было доказательство его собственной «непохожести», его «глубины». Ведь если он, Валериан, смог завоевать такую «необычную» девушку, значит, он сам был особенным. Это было не желание любить, а желание владеть уникальным трофеем.

— Ну, тебе виднее, — Саня пожал плечами, наблюдая за игрой света на лице друга. — Только смотри, Валер. Эти «необычные» иногда бывают сложнее, чем кажутся. Они не просто так прячутся.

Валериан лишь рассмеялся, откинувшись на спинку лавочки. — Тем интереснее. Она мне полностью доверяет. Рассказывает всё. О своей школе, о том, как её гнобили. О родителях, которые её не понимают. О том, как она боится быть отвергнутой. Она словно раскрывает передо мной свою самую сокровенную книгу. И я… я там самый главный герой.

Он наслаждался этими словами, произносил их, словно вкусное вино. Власть. Вот что на самом деле пьянило Валериана. Власть над чужими чувствами, над чужой болью. Он видел в Еве не человека, а набор реакций, которые можно было вызвать правильными словами, правильными жестами. Ей нужны были понимание, поддержка, вера в её уникальность? Он давал ей всё это, в дозированных порциях, ровно столько, сколько было нужно, чтобы она не соскочила с крючка.

Однако, несмотря на всё это показное ликование, в глубине души Валериана уже начали появляться первые, едва уловимые нотки усталости. Поддерживать образ «чувствительного философа», «родственной души», «понимающего принца» было, на удивление, утомительно. Ева, со всей своей глубиной и эмоциональностью, порой казалась ему слишком… требовательной. Она хотела говорить о смыслах, о подтекстах, о своих переживаниях. А Валериан, хоть и умел это делать, не всегда хотел.

Вот, например, вчера. Они сидели в кафе, и Ева, увлечённо, с горящими глазами, рассказывала ему о своём новом замысле для книги. О том, как она хочет показать всю сложность человеческих отношений, всю боль от невысказанных слов. Её голос был полон страсти, её глаза светились вдохновением. Валериан слушал, кивал, делал умное лицо. Но в какой-то момент его взгляд невольно заскользил по залу. Он заметил красивую девушку, которая зашла за заказом. Она была… попроще. Не такая «глубокая», не такая «сложная». Просто красивая. И не требовала от него анализа Достоевского.

Ева заметила его мимолётный взгляд, но тут же списала его на случайность. Однако Валериан почувствовал, как она чуть напряглась. Пришлось срочно возвращать внимание, смотреть ей в глаза, говорить что-то очень «умное» и «глубокое», чтобы вернуть её доверие. Это было утомительно. Ему приходилось постоянно быть начеку, постоянно «играть». И это начало выматывать.

«Она слишком… интенсивная, — думал он. — Её эмоции — как бездонный колодец. Ты льёшь туда слова, а она хочет больше и больше. Она жаждет постоянно. А я… я не бездонный. Я могу дать лишь столько, сколько сам захочу». Ему нравилось, что она нуждалась в нём, но его раздражала сама потребность в нём. Это было парадоксально, но так свойственно его натуре. Он хотел быть тем, кто даёт, но не тем, кто постоянно отдаёт.