Шум.
Сначала просто шум — визг шин, сжатый воздух, свет фар, удар.
Белая вспышка — и тишина.
Он успевает подумать одно: опять не успел.
Когда открывает глаза, перед ним — класс.
Старый, чистый, с запахом мела и вытертых досок.
Пыль висит в лучах, словно время застыло в воздухе.
Он узнаёт это место.
Тот самый класс, где когда-то сидел на последней парте, писал записку и не решился отдать.
Где впервые захотел исчезнуть.
Пятнадцать лет назад.
С тех пор всё повторяется — не годы, а отражения.
Каждый раз — другой конец, но один и тот же исход.
Он сидит за своей партой.
За другими — люди, знакомые до дрожи.
Немигающие, неподвижные.
Будто фотографии, из которых вынули дыхание.
Он поднимается.
Сердце не бьётся — он чувствует не телом, а памятью тела.
Шаг — и звук тонет в вязком воздухе.
У доски — он сам.
Юный, живой, в клетчатой рубашке, пишет в тетрадь.
Он тянет руку — ладонь проходит сквозь, оставляя холод, как от стекла.
Он делает вдох, хотя лёгкие не двигаются.
Всё неподвижно, но где-то рядом кто-то тихо улыбается.
— Оп-па, — слышится за спиной. — Пятый пожаловал.
Он оборачивается.
В углу стоят четверо.
Все — он. Только другие. Старше, мрачнее, из разных времен.
Один — в длинном пальто, с пустыми глазами.
Другой — в куртке, с разбитой губой.
Третий — со шрамом на брови.
Четвёртый — в старой олимпийке, с усталой улыбкой.
— Что это? — голос ломается.
— Добро пожаловать, — говорит тот, что в олимпийке.
— Ты умер, — спокойно добавляет парень в пальто.
— Снова, — лениво уточняет третий.
Он не отвечает.
В памяти — свет фар, удар, голос женщины.
А теперь — этот класс.
— Я умер?
— Умер, — кивает первый. — Поздравляем.
— Опять, — бросает кто-то из них.
Тишина возвращается, густая, как сон.
— Кто вы?
— Мы — ты, — говорит парень в куртке. — Только раньше.
Он усмехается. Глухо, будто из-под воды.
— Петля, — произносит четвёртый. — Ты в ней.
— Сколько раз?
— Пятнадцать лет, — отвечает кто-то. — Но здесь не годы. Здесь — отражения.
Каждый раз ты проживаешь одно и то же, пока не изменишь центр.
Он садится на край парты.
Перед глазами — фрагменты: крик, удар, кровь на асфальте.
Пустые куски памяти, не соединённые между собой.
— Почему нас столько? — спрашивает он. — Вы ведь все — один я.
Четвёртый усмехается:
— На этот раз ты первый, кто спросил.
Он подходит ближе.
— Мы можем влиять, — говорит тот, что в пальто. — Когда ты на грани — мы шепчем. Но финал всегда один.
— Смерть?
— Да. Только форма меняется.
Он смотрит на них и вдруг понимает: каждый — чувство.
Страх. Гнев. Надежда. Усталость.
И теперь он — пятый. Новый цикл.
Воздух дрожит, будто готовится треснуть.
У доски юный он поднимает голову — словно почувствовал взгляд.
Только у него одно бьётся сердце. У всех остальных — память его ритма.
Пятый подходит к окну.
За стеклом — та же улица. Те же фары.
Момент перед концом.
Он оборачивается:
— И что теперь?
Четвёртый пожимает плечами:
— Теперь — снова.
Белый свет отражается в стекле.
Петля делает первый вдох.
Сначала он думал, что они просто говорят.
Тихо, привычно, будто спорят между собой — усталые, чужие.
Но чем дольше слушал, тем яснее понимал:
они говорят в него.
Фразы не складываются.
Отдельные слова, обрывки мыслей, как радиопомехи.
Один голос — холодный, рассудительный.
Второй — раздражённый, нетерпеливый.
Третий — насмешливый, будто уже знает исход.
Четвёртый — вялый, как человек, которому надоело спорить.
Он закрывает глаза — не помогает.
Голоса не в воздухе. Они глубже.
Память тела слышит их изнутри.
— Это всегда так? — спрашивает он вслух.
Четвёртый, тот что в олимпийке, хмыкает:
— Привыкай. Если не заткнуться, скоро перестанешь замечать.
— Они не могут замолчать?
— Мы — они, — отвечает Первый. — Только по разные стороны.
Он молчит.
Понимание приходит медленно, как холод в воду.
Эти голоса — знакомые.
Когда-то он слышал их, сидя на остановке, не в силах уснуть.
Те самые шёпоты: не иди туда, не смотри, не думай.
Он пошёл. И закончил здесь.
— Значит, это были вы, — говорит он.
— Мы — ты, — спокойно отвечает парень в пальто. — Просто отражённые.
Он садится, проводит ладонью по столу.
Дерево отзывается не звуком, а памятью прикосновения.
В груди — пустота, похожая на вдох без воздуха.
— Вы всегда здесь?
— Пока ты жив, — говорит Второй. — Мы — фон. Эхо мыслей, что не ушли.
Он пытается вспомнить хоть что-то: лица, запах дождя, день, когда всё началось.
Перед глазами — вспышка: дорога, шаг, свет фар, удар.
И тишина.
Он открывает глаза.
Мир стоит.
Люди за окном заст frozen, машины в воздухе, даже пыль висит без движения.
Только внутренний гул, ровный, как дыхание.
— Это ведь не сон, — шепчет он.
— Сон — там, — говорит Первый. — Здесь — после.
— После чего?
— После тебя.
Он не находит слов.
Смысл оседает в нём медленно, как пепел.
Пятый смотрит на четверых —
четыре лица, четыре выражения.
Все — его.
Все говорят сразу, как сбившаяся запись.
Шум растёт.
Тысячи фраз накладываются, превращаясь в сплошной зов.
— Замолчите, — просит он.
Но голоса не слушаются.
И вдруг сквозь шум — другое, живое.
Не эхо. Зов.
— ...не иди туда... остановись... —
Он подходит к окну.
Там — улица.
Тот самый миг.
Он видит себя — живого, с телефоном в руке, переходящего дорогу.
— Он слышит нас, — шепчет Второй.
— Иногда, — отвечает Первый. — Когда слишком близко к краю.
Живой он поднимает голову — будто почувствовал.
Воздух дрожит, но теперь не от страха, а от связи.
Голоса усиливаются.
Сделай иначе. Поверни. Не иди туда.
Он сжимает виски:
— Замолчите… пожалуйста.
Мир вибрирует.
На миг живой он будто видит их —
и всё замирает.
Тишина падает резко, как выключенный ток.
Класс снова неподвижен.
Первый говорит еле слышно:
— Ты это сделал. Он услышал.
Пятый не отвечает.
Он не понимает, что произошло,
но чувствует, как что-то внутри мира треснуло.
Он поднимает взгляд.
На доске — тонкая белая линия, будто след молнии.
Раньше её не было.