Я - Шубад

Глава 1

Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы её - стрелы огненные;

она пламень весьма сильный.

Из книги Песня песней царя Соломона.

Глава 1.

Лёгкий, напоённый сладкими ароматами экзотических цветов и свежей зелени ветерок ласково овевает лицо. Тёплый солнечный луч касается сомкнутых век, точно побуждает проснуться. Тишину нарушает отдалённый шум волн и птичий щебет в тенистых кронах деревьев, охраняющих мой сон...

Впрочем, сплю ли я?

Ту блаженную негу, которая окутывает меня воздушным коконом, можно испытать наверное только после погружения в Вечный Покой. В Великое Забвение, которое наступает после завершения жизненного пути. Неужели я умерла? А это место, куда я попала, называется... Эдемом?

Тёплый ветер усиливается, приносит с собой тихий шёпот, словно дуновение, проносящееся сквозь кроны деревьев.

- Созерцай, – вкрадчиво и вместе с тем властно шепчет некто невидимый. – Вглядывайся во тьму – и ты узришь меня.

Слова сливаются в монотонные фразы, точно хрустальные бусинки нанизываются на невидимую нить, и звучат на древнем языке. Их произносит голос женщины, привыкшей повелевать.

И я подчиняюсь.

Открываю глаза и с трудом различаю во мраке неясный расплывчатый контур. Пытаюсь сосредоточиться. Готовлюсь увидеть свою загадочную собеседницу. А затем неожиданно понимаю, что прямо на меня смотрят необыкновенно зелёные – насыщенного изумрудного цвета – огромные глаза. Смотрят пристально, не мигая. Будто внимательно изучают меня, заглядывают в самые укромные, потайные уголки моей души.

Я и сама не вижу ничего, кроме этих бездонных, колдовских, совершенно нереальных глаз. В них отражается непостижимая глубина познания мира, вековечная мудрость, обещание пламенного счастья и... непреходящие страдания.

Внезапно приходит понимание, что страдания этой таинственной обладательницы изумрудных глаз есть страдания всех женщин. Она – символ женской тоски по сокровенным, но несбывшимся мечтам. Она – это волшебные грёзы о призрачной любви, она – это все разбитые женские сердца, выплаканные слёзы, горечь разочарований и пустых надежд.

Но вместе с тем она – это и женское счастье, обретённое в любви, и радость материнства, рождённая в муках, и страстность, и нежность, и чувственность...

Я продолжаю вглядываться в эти глаза – и вижу в них себя. Словно смотрю в колодец на собственное отражение. Я полностью раскрываюсь перед этим всепроникающим взглядом – как первоцвет под лучами весеннего солнца; все мои мысли и чувства перед ним – как на ладони.

- Я та, что странствует среди звёзд и спускается в загробное царство, – умиротворённый шёпот снова шелестит в моих ушах. – Я та, что создаёт чудеса и повелевает возрождением. Я – утренняя звезда любви и вечерняя звезда войны. Я – властительница неба и земли. Я – смерть и воскрешение. Моё священное имя – Инанна.

Шёпот распространяется по моему телу, точно бегущая по артериям кровь, порождает в сердце приятную вибрацию.

- В моей власти отправить тебя в мир мёртвых, но я же могу даровать тебе жизнь, – продолжает божество (а в том, что сущность, говорящая со мной, имеет сверхъестественную природу, сомневаться не приходится). – За тобой я оставляю право выбора. Если ты выберешь возрождение, я подарю тебе частичку своей силы: ты добьёшься своей цели, в чём бы она ни заключалась. Столь щедрый дар от самой богини Инанны заслуживает не каждый смертный. Но в обмен на это от тебя потребуется клятва. Да-да, не удивляйся: всего лишь клятва.

Тем не менее я удивляюсь. Слова в обмен на право возрождения?

- Ты должна поклясться верно служить мне до последних дней своей жизни. Каждое утро ты будешь просыпаться и каждый вечер засыпать с моим именем на устах. Ты обратишь ко мне взоры тысяч и тысяч людей. Ибо чем больше смертных верят в меня, тем крепче моя власть над ними. Но запомни: ты никогда, каким бы сильным ни был соблазн, не попытаешься завладеть тем, что тебе не принадлежит. Существуют вещи, которыми людей наделяют лишь боги, – и горе тому, кто дерзнёт изменить это правило. Теперь – слово за тобой. Как только ты произнесёшь слова священной клятвы, к тебе придёт спасение.

Я даже не размышляю. По крайней мере, это было бы глупо. По моему твёрдому убеждению, в подобных случаях не принято торговаться.

В следующее мгновение я чувствую, как всё моё существо наполняется приливом энергии и радости. Мир вокруг постепенно наполняется красками и звуками. Он становится ярок и свеж, дарит ощущение новизны и непознанности, как будто я рождаюсь заново.

Но внезапно всё меняется.

Ветер становится сильнее, превращается в грозный шум надвигающегося шторма. Волны сердито рокочут, разбиваясь о невидимый берег. Всё крепче, явственнее, становится древний, как мир, запах влажной плодородной земли. Грохочет гром, и ослепительные вспышки молнии, подобно огненным копьям, пронзают безграничное пространство.

Образ загадочной богини исчезает.

А потом меркнет свет, и всё погружается в непроглядную тьму и тишину.

И это длится целую вечность.

Глава 2

Я очнулась, думая о грозе. О шторме. О том, что мне пригрезилось.

Вздрогнув, мои веки приподнялись.

Мириады колючих огоньков запрыгали передо мной в жидкой темноте. Снова темнота! Как будто я обречена вечно блуждать в царстве теней!

Как же мне хотелось увидеть солнечный свет, почувствовать живительное тепло летнего утра и босиком пройтись по мягкой и ещё влажной от росы траве!

Я несколько раз моргнула. Огоньки стали ярче, сливаясь в пламя факела, вставленного в железную настенную скобу. Теперь можно было разглядеть помещение, в котором я очутилась.

Стены сложены из кирпича желтовато-серого цвета. Под низким потолком виднеется окошко – такое маленькое, что в него не пролезет и ребёнок. На глинобитном полу – коврик из плетёного тростника. У стены – комод, на котором разместились глиняные статуэтки в виде забавных человечков с цилиндрическим туловищем, круглой лысой головой, сложенными перед грудью руками и выпученными глазами.

Воздух в комнате сухой и пыльный, пропах ладаном и жутко щекочет ноздри. Не выдержав, я громко чихнула.

И только тут заметила, что моё тело закутано в грубую, плохо выделанную овчину, которой меня спеленали словно младенца. Высвободив обе руки, я попыталась подняться, спрашивая себя, кто и зачем уложил меня в эту постель.

- Злые демоны-утукку оставили тебя, уползли в далёкие пустыни как жалящие насмерть гады. Видно, ты родилась с божественной отметиной на темени, раз уж сумела выйти живой из такой беды. – С этими словами надо мной склонился незнакомый человек – толстенький, с лысой головой и гладким лицом, на котором выделялись густые чёрные брови, сросшиеся над переносицей.

Бёдра обёрнуты куском шерстяного полотнища красно-коричневого цвета, украшенного бахромой. На ногах – кожаные сандалии с ремешками. Бритая голова блестит от жары или от благовонных масел.

Незнакомец осмотрел меня, заставив широко раскрыть рот и заглянув в горло. Затем взял пухлыми пальцами мою руку и, глядя куда-то в потолок, точно прислушиваясь к чему-то, принялся считать удары жилки на моём запястье.

Я наблюдала за ним, пока не потеряла терпение. Во рту у меня (Кстати, откуда этот отвратительный привкус речного ила?) пересохло – и я прохрипела:

- Дай мне попить!

Круглая лысая голова повернулась в сторону; незнакомец разрешил кому-то, стоявшему поодаль, в тени:

- Теперь уже можно.

Пламя факела метнулось от движения воздуха, бросило на стены длинные суетливые тени. Загорелая мускулистая рука, охваченная массивным чеканным браслетом, поднесла к моим губам чашу с водой.

Я пила торопливо, жадно, захлёбываясь; зубы дробно стучали о край серебряной чаши.

Когда в чаше не осталось ни капельки воды, я вытерла рот тыльной стороной ладони, восстановила дыхание и лишь тогда подняла глаза.

Рядом с толстячком у моей постели стоял рослый молодой мужчина. Широкие плечи, могучая грудь, узкие бёдра, крепкая, крутая, словно стёсанная топором шея. Борода у него слегка кудрявилась и была красиво подстрижена, щёки и скулы золотил летний загар. Нос крупный, прямой, и прямые чёрные брови над серыми, чуть с прищуром, умными глазами. Изгиб яркого, резко очерченного рта, вокруг которого было тщательно выбрито, выдавал властный характер.

В том, что этот человек принадлежит к тем, кто рождён, чтобы повелевать, я нисколько не сомневалась. И длинная, обшитая пурпурной бахромой перевязь через плечо, и золотая цепь с кольцом-печатью на груди, и чеканный браслет с замысловатым орнаментом, и завитые в локоны чёрные как смоль волосы с вплетёнными в них серебряными нитями выдавали его высокое происхождение.

Он был красив той дикой, воинственной красотой, которая притягивает как магнит и в то же время внушает страх. Или, вернее, подавляет. Не в силах отвести от него глаза, я почувствовала, как странное покалывание пробежало жаркой волной по всему моему телу. Сперва я удивилась этому неожиданному ощущению, а потом растерялась и смутилась.

Мужчина по-прежнему молчал и не двигался, но вдруг, наклонившись, внимательно вгляделся в меня. Его губы приоткрылись, и мне показалось, что он хочет что-то спросить. Моё тело напрягалось в ожидании звука его голоса. Я глубоко вдохнула и на мгновение забыла выдохнуть. Однако ни единое слово так и не слетело с его губ.

В наступившем неуютном молчании как спасительный клич прозвучал голос человечка в набедренной повязке:

- Теперь, когда твой лиль* снова вернулся в телесную оболочку, и твоей жизни больше ничего не угрожает, расскажи нам, дитя, откуда ты родом? Где твоя семья, твой дом?

С трудом отведя зачарованный взгляд от необычайно привлекательного незнакомца, я перевела его на толстячка. И грустно усмехнулась. Он задал мне важный вопрос. Вот только я не могла дать на него ответ. Потому что и сама не знала его.

- Я... не помню, – наконец тихо проговорила я. И это было искреннее признание.

- Тогда, может быть, ты скажешь нам, кто твои родители? – продолжал расспрашивать толстячок с неиссякаемым любопытством.

- Мои родители умерли, – не задумываясь, выпалила я. А потом почему-то подумала, что мои слова, скорее всего, не расходятся с правдой.

- Значит, ты – сирота? – Толстячок как будто обрадовался моему ответу.

Он снова склонился надо мной; в его глазах читалось нетерпение.

- Ну, а как твоё шуму? Это-то ты помнишь?

- Моё шуму? – переспросила я.

- Да. Как тебя назвали родители?

На один краткий миг я закрыла глаза. Сосредоточилась, стараясь заглянуть в себя, проникнуть в те глубины сознания, где хранятся воспоминания.

Детство. Родители. Семья.

Я вздрогнула, когда мне показалось, будто где-то совсем рядом прозвучал смех мамы. И потом – такой родной голос отца: «Моя любимая дочка! Моя принцесса!»

- Я помню лишь то, что отец называл меня принцессой, – прошептала я и открыла глаза.

- Принцессой? – испуганно переспросил толстячок и как-то подозрительно покосился на статного красавца. А потом торопливо прибавил: – Ну что ты, дитя, ты не можешь быть принцессой! Мы знаем нашу принцессу. Её зовут Нинтур.

Глава 3

Мне понравилось моё новое имя. «Слово моего отца».

Шуб-ад.

Что ж, я не возражаю...

Мои размышления были внезапно прерваны.

На пороге появился какой-то человек – тоже в набедренной повязке, но только босой – и я услышала, как пленивший моё воображение мужчина обратился к нему:

- Пойди в храм богини Гулы и скажи жрецам, молящимся во спасение страждущих, что девочка исцелилась.

Голос, который я так жаждала услышать, оказался под стать внешности его обладателя – сильный, красивый, с мощным тембром. Но вовсе не это поразило меня. Он сказал: «Девочка исцелилась»...

Девочка?!

Я в недоумении окинула сначала свои руки, потом, выбравшись из овчинки, и остальные части своего тела. На мне была только простая длинная рубашка из льняной ткани сероватого цвета, поэтому ничто не затрудняло обзор.

Нежная гладкая кожа с золотистым оттенком. Изящные запястья, красивые ладони с тонкими пальцами. Под тонкой тканью хорошо просматриваются плавно очерченные округлые бёдра, достаточно заметная упругая грудь, стройные ноги.

По-моему, моё тело находится в самом расцвете молодости и вполне созрело для того, чтобы дарить мужчинам счастье обладания им и при этом самому получать наслаждение.

Так какая же я девочка? Если навскидку, то мне лет этак восемнадцать-двадцать, не меньше...

- В благодарность за то, что ты, жрец Набудин, силою своих заклинаний спас девочку, я велю пополнить сокровищницу твоего храма из моей казны, – прибавил бородатый незнакомец, снова повернувшись к толстячку.

- Сердце моё преисполнено благодарности к тебе, достопочтенный лугаль! Отныне и вовеки бесконечные молитвы за благополучие и процветание твоего дома будут звучать под сводами святилища моей владычицы! – Набудин (теперь я знала имя луноликого человечка) поклонился своему благодетелю, и тот, ещё раз взглянув на меня, вышел.

С его уходом комната как-то сразу опустела, а в моё сердце вползла тоска.

- Послушай! – Я встрепенулась и удержала Набудина за руку, чтобы он не ушёл прежде, чем даст мне некоторые пояснения. – Ты назвал того человека Лугалем. Это его шуму?

Набудин свободной рукой мягко убрал мои пальцы, вцепившиеся в него как клещи.

- Неужели ты даже этого не помнишь? – Он сокрушённо покачал бритой головой. – Лугаль это не шуму, это – высший воинский титул. Нашего достопочтимого лугаля зовут Мескаламдуг. Он – единственный сын и наследник царя Абарги. Большой человек, перед которым принято смиренно опускать взор!

- Мескаламдуг, – шёпотом повторила я.

Наверное, с этой самой минуты произнесённое мною имя впилось в моё сердце, точно шип дикой розы. Впилось, чтобы повелевать им и чтобы однажды быть вырванным из него – с кровью и жестокой, мучительной болью...

- И этот большой человек награждает тебя за то, что ты исцелил меня? – снова спросила я Набудина, удивляясь, что такой важный чин, как лугаль, снизошёл до трогательной заботы о какой-то безвестной девушке.

Набудин посмотрел на меня с явным сожалением и ответил:

- Речь шла вовсе не о тебе, недотёпа, а о Нинтур, сестре лугаля. Девочкой, как и тобой, завладели омерзительные демоны, обитающие на дне реки. Но мне удалось изгнать их из её тела с помощью заклинаний. Теперь, хвала богам, принцесса Нинтур жива и здорова.

- Ты ведь и меня вырвал из смертоносных когтей тёмных демонов? – Я была признательна жрецу, только не знала, чем бы его отблагодарить.

Набудин улыбнулся – загадочно и, как мне показалось, лукаво.

- Тебя, дитя, спасла моя владычица – богиня Инанна! Я же, её скромный служитель, лишь немного помог ей...

Богиня Инанна! Та, что повелевает возрождением... Та, которая воскресила меня... Значит, она была здесь, со мной...

- Ты должна выпить это снадобье, чтобы поспать. – Жрец поднёс мне чашу с густым, остро пахнущим напитком. – Ты ещё слаба, и разум твой не окреп после тяжкого недуга. Счастье, что живой осталась и что люди лугаля вовремя вспомнили о нашем храме и не мешкая привезли тебя сюда.

- Что же со мной случилось? – проговорила я, озадаченная. – Я совсем не помню...

И тогда Набудин рассказал, как во время прогулки по набережной Пурамму* принцесса Нинтур оступилась и упала в воду, а я, оказавшись поблизости, бесстрашно бросилась в реку следом за ней. Наверное, мы обе родились, как сказал жрец, с божественной отметиной на темени: одной удалось вытащить из воды другую, но и её, когда она, нахлебавшись речного ила, пошла было ко дну, тоже успели спасти.

Жрец не назвал имя того, кто спас меня от гибели в водах Пурамму, но я подумала, что это мог быть только лугаль. Значит, своей жизнью я обязана Мескаламдугу. А он, в свою очередь, благодарен мне за тот героический порыв, который я проявила, когда пыталась спасти его сестру.

- Владыка вод Энки не дал тебе утонуть в речных волнах, люди лугаля привезли тебя к нам, а мы, служители богини, изгнали из тебя зловредных демонов грязной воды, – заключил Набудин, при этом продолжая настойчиво предлагать мне своё зелье.

- Но почему я оказалась на набережной? Может быть, я была там не одна? А если так, то меня, наверное, ищут. – Я пыталась строить правдоподобные версии, не теряя надежды хоть что-нибудь вспомнить.

- Раз ищут, возможно, когда-нибудь и найдут, – невозмутимо отозвался жрец и почти насильно влил содержимое чаши мне в рот.

После чего ошарашил меня совсем неожиданным заявлением:

- Ты должна знать, что отныне принадлежишь Э-анна, нашему храму. Ты – дар богине Инанне, ширку, посвящённая ей в знак признательности за её милосердие. Тебе выпал счастливый жребий, Шубад. Будь достойна его!

Задуматься над услышанным я не успела – провалилась, как на дно глубокого колодца, в долгий, но уже без видений, сон.

Пурамму – шумерское название реки Евфрат.

Глава 4

Утренний свет робко пробивался в жилище для паломников при храме Э-анна в городе Уруке, где я нечаянно-негаданно обрела пристанище. Поскольку все комнаты в доме, где обитали рядовые служители храма, были заняты, мне выделили каморку в жилище для паломников. Каморка была такой крохотной, что там помещалась лишь тростниковая циновка, которая служила мне постелью, и ларь, где хранились мои личные вещи. Толстые стены прочной, на совесть сложенной кирпичной кладки, казалось, поглощали все звуки. Однако, прислушавшись, можно было различить пение жрецов, возвещавшее наступление нового дня.

Проведя руками по лицу, я вскочила с постели, гонимая нагнетаемой этим пением тяжёлой тоской.

Прошёл месяц с тех пор, как я очутилась в храме Инанны и стала служить в нём в качестве ширку. Набудин сказал, что меня посвятили как дар божеству, а на самом деле я попросту попала в рабство. Названная ширку – «посвящённая», я выполняла в храме и на его землях любую работу, какую давали жрецы.

Работа у храмовых ширку была самой разнообразной и разной степени тяжести. От мытья посуды до ухода за пашней: начиная обработкой земли под посев, ухода за посевом и заканчивая сбором урожая. Основную рабочую силу в храмовом хозяйстве составляли рабы из местной бедноты и чужеземных пленников. Весь выращенный ими урожай принадлежал храму. Храм, в свою очередь, кормил работников, давал им крышу над головой и обеспечивал их одеждой, которая изготовлялась храмовыми ремесленниками-рабами.

В храмовых складах хранились урожаи земледельцев, оружие воинов, товары купцов. И богатый, и бедный, и вельможа, и воин получали положенное или принадлежащее им из рук жрецов. Жрецы не только исполняли обряды при божествах, заботились об их истуканах и лечили больных, но также вели учёт запасов, земельных наделов и числа рабов. Раз в месяц в храм приезжали сборщики налогов: за «месячиной», или, иначе говоря, десятиной (десятой частью всего урожая). На каждую деловую сделку выдавалась глиняная табличка с датой и оттисками личных печатей: управляющего храмовым хозяйством и царского чиновника.

Мне хватило одного месяца, проведённого в храме богини Инанны, чтобы понять: в руках жрецов сосредоточена огромная власть.

Внимательно наблюдая за служителями храма, я узнала, как устроена их иерархия.

Так, обладатель самой высокой культовой должности – верховный жрец – носит титул эн. Храмовый хозяйственник, который руководит деловой жизнью, называется санга. Ишиб проводит заклинания, очистительные обряды и церемонии жертвенного возлияния. Гуду отвечает за натирания и является помощником санги. Агризеген отвечает за организацию праздников, а забарад – за трапезу, которая подаётся божеству, воплощённому в истукане. Ниже в иерархии располагаются музыканты, певцы, танцоры, заклинатели змей и прочие представители творческих специальностей. К служащим самого низкого ранга относятся повара, мельники, пивовары, метельщики, грузчики и разные ремесленники.

В общем, если бы мне пришлось дать храму краткую характеристику, то я бы ограничилась одной фразой: «Государство в государстве».

И самыми бесправными в этом «государстве» были ширку. Ширку нельзя было ни продать, ни освободить, ни ещё каким-нибудь способом отнять от божества, которому его посвятили. Дети ширку также становились ширку: попав в это сословие, человек и его потомство навсегда оставались в нём. Обычно ширку выполняли самую грязную и тяжёлую работу.

Что касается меня, то, поскольку я попала в храм в сезон буру, то есть «время жатвы», работать мне пришлось в поле. Жали серпами: как глиняными с кремневыми зубцами-вкладышами, так и железными. При этом срезали только колосья, а солому убирали отдельно. Молотили с помощью скота, гоняя его по току, устланному колосьями. Применялась также молотильная доска, нижняя сторона которой была утыкана острыми камнями. Зерно провеивали на ветру и затем ссыпали на хранение в амбар. Из зерна на ручных жерновах и зернотёрках приготовляли муку. Из неё пекли хлеб в виде лепёшек. Зерно шло также на приготовление крупы и пивного напитка.

На уборке ширку работали не щадя живота, до седьмого пота. Жали и мужчины, и женщины, и молодые, и старики; дети и то таскали снопы. При этом все дружно сражались с мышами за собранные колосья, не давая грызунам сожрать их. К вечеру все валились с ног и засыпали, едва осилив ужин.

Никто не смел отлынивать от работы. И не только потому, что за каждым из нас наблюдал надзиратель со сплетённым из бычьих жил хлыстом, который он в любую минуту был готов «пустить в дело». Каждый понимал, что собранный урожай – это залог спокойной и сытой (если не случится война или природная катастрофа) жизни на несколько месяцев вперёд. До следующего урожая.

Иногда мне удавалось на несколько минут уединиться в пальмовой роще на берегу арыка. Я старалась освежиться, насколько это было возможно, и, глядя на своё отражение в воде, хотя бы немного привести себя в порядок.

С каждым днём моё отражение нравилось мне всё меньше и меньше. Под глазами залегли тени, глаза потускнели, в уголках рта появились горестные складки. Уже не говоря об огрубевшей коже ладоней, с трещинками и следами порезов от серпа. Красота и свежесть юности увядали. А после того, как мне обрезали волосы, я уже мало напоминала ту очаровательную красавицу, какой впервые появилась в храме Э-анна.

Разумеется, я в долгу перед богиней, но разве таким мне представлялось выполнение этого долга?

Я боялась, что, если бы в храм вдруг приехал Мескаламдуг, имя которого звучало в моих молитвах наряду с именем Инанны, он, скорее всего, не узнал бы меня. Мне же больше всего на свете хотелось снова увидеть его – и чтобы он обратил на меня внимание. Только не как на ту, что спасла его сестру, но – как на женщину. Потому что я не переставала думать о нём, охваченная своей нарастающей влюблённостью: чем больше времени проходило со дня нашей первой встречи, тем более страстными и откровенными становились мои грёзы о нём.

Глава 5

- Я собирался сесть за обильный завтрак, но теперь у меня нет никакого аппетита. Поистине, сегодня ты принёс мне дурную весть, Абена.

Этот голос, неестественно высокий, с менторскими нотками, невозможно перепутать с другим; его обладатель ценит себя неизмеримо выше остальных людей. Он тщеславен и властолюбив. Таким голосом говорит лишь один человек в храме Инанны – санга Ушпия.

- Если я верно тебя понял, – продолжал Ушпия, обращаясь к своему собеседнику, которым оказался гуду Абена, его правая рука, – караван из Губла задержан на перевале в Тадморе?

- Именно так, высокочтимый, – смиренно отвечал ему Абена. – Уллазу, правитель Тадмора, наложил руку на наш товар, однако оставил нам выбор. Либо мы соглашаемся заплатить ему пошлину за провоз груза по его землям – и тогда он пропускает караван. Либо – в случае нашего отказа – он присвоит весь товар себе. В первом случае он готов закрепить с нами договор на долгосрочное взаимовыгодное сотрудничество; во втором – угрожает, что не ограничится одной разбойничьей выходкой и сделает нашу торговлю с купцами Губла невозможной.

- Каков хитрец! – выслушав Абену, в негодовании вскричал Ушпия. – Знает ведь, что торговля пурпурной шерстью весьма прибыльное дело и что только дурак упустит возможность заниматься этим! Тем более при таком выгодном условии, что названия этого ценного товара нет ни в одном официальном документе!

Последние слова санги заставили меня удвоить внимание. Я поняла, что речь идёт о нелегальной торговле. И странно было слышать, что столь сомнительным «бизнесом» занимаются благочестивые служители богини Инанны.

- Мы вывозим из Урука дешёвую некрашеную шерсть и в обмен на запасы зерна ввозим пурпурную, которую продаём здесь в десять раз дороже, – проговорил Абена. – Тюки с шерстью – это объёмный громоздкий товар, который невозможно не заметить. Может, стоило бы наладить обмен зерна на краску? Краска – штучный товар и не привлечёт к каравану пристального внимания. В наших храмовых мастерских трудятся умельцы, которые быстро обучатся окрашивать шерсть в лилово-красный и лилово-синий цвет пурпуром из Губла.

- Нет, Абена, это не выход, – не согласился со своим помощником (и по совместительству подельником) санга. – Краску добывают из морского моллюска и она, в отличие от окрашенных ею вещей, не выдерживает длительного хранения. Именно поэтому её вывоз невозможен. Даже если купцы Губла – багрянщики – согласятся обменять пурпур на зерно, мы не сумеем извлечь из этой сделки выгоды. Мы прогорим, Абена. Понимаешь?

Абена промолчал.

- Я потратил столько усилий, чтобы наладить надёжные контакты в Губле, собрать команду из преданных людей и организовать поставки драгоценного товара, и не собираюсь терять свой доход из-за какого-то местного царька! Я не допущу поражения, Абена! Мой груз должен быть в безопасности и доставлен в Урук в кратчайшие сроки. Не забывай, что каждый день простоя даёт мне невозместимые убытки. В таком случае выгоднее поделиться куском пирога, чем отдать его целиком.

Ушпия помедлил, раздумывая, и потом спросил своего помощника:

- Уллазу озвучил свои условия договора?

Ответ прозвучал незамедлительно:

- Пятьдесят на пятьдесят.

- Пополам?! – вопросил Ушпия, срываясь на крик. – Это же грабёж среди бела дня! Да этот проклятый Уллазу понятия не имеет о моих расходах! Он даже не представляет того количества посредников, которые работают на меня! Шаг за шагом я веду переговоры, добиваясь лучшей цены, и каждый раз рискую своей головой, нелегально продавая пурпурную шерсть богатым вельможам! Пополам! Экий мерзавец! Он-то ничем не рискует, преспокойно сидя в своей цитадели и пощипывая чужие караваны как повар кур! Да чтоб ему эта половина моего пирога поперёк горла встала! Да чтоб он подавился и сдох, пёс шелудивый!

Ушпия так разошёлся в своём беспредельном неутолимом гневе, посылая проклятия на голову неожиданно возникшего врага, что охрип и закашлялся.

Это дало Абене возможность вставить дельный вопрос:

- Каково будет решение? Мы готовы принять условия Уллазу и платить ему за спокойствие и безопасность? Или будем искать новую лазейку?

Санга издал звук, похожий на кудахтанье, и я подумала, что он потерял голос. Однако, ошиблась.

- Какую ещё новую лазейку?! – зло прошипел Ушпия. – У нас нет выбора! Из Губла в Урук есть лишь один караванный путь – через Тадмор. И Уллазу это известно. Нам ещё повезло, что он пронюхал про наш товар только сейчас. Иначе ни мне, ни тебе не удалось бы нажить на торговле пурпурной шерстью такое состояние, которому даже царь позавидовал бы лютой завистью.

- Высокочтимый желает, чтобы я немедленно занялся подготовкой нового распределения доходов? – вкрадчиво спросил Абена.

- Займись. Только смотри, чтобы ни одной оплошности, – строгим голосом отозвался санга.

- Не беспокойся, высокочтимый, всё будет исполнено наилучшим образом, – с готовностью услужить заверил его Абена. И потом осторожно прибавил: – Уллазу пожелал, чтобы принятое соглашение было скреплено твоей личной печатью, высокочтимый.

- Ну, разумеется, – проворчал Ушпия. – Предусмотрительный, подлец!

После этих слов я услышала шаги санги и испугалась, решив, что он направляется к моему тайному убежищу. Я судорожно сжалась в своём углу, представляя последствия. Но, к счастью, жрец свернул в другую сторону – и вскоре раздались звуки какой-то возни. Набравшись храбрости, движимая острым любопытством, я осторожно выглянула в щель.

Склонившись над глиняным коробом с бордюром из розеток, Ушпия поднял крышку и вытащил из него комочек глины. Затем смочил его в воде из сосуда, стоявшего в углу комнаты, скатал из него небольшой шарик, прихлопнул его ладонью – и получилась плоская лепёшка-табличка. В другой его руке появилась тростниковая палочка, которой он принялся оттискивать на влажной глине клинописные знаки.

Составляет текст соглашения, – догадалась я.

Закончив писать, жрец приложил к табличке цилиндрическую каменную печать, которую носил вокруг шеи как кулон на бусах. Такая печать представляла своего рода личную подпись, избавляя её владельца от анонимности. Отпечаток можно было подделать, лишь изготовив такую же печать. Если же она терялась или похищалась, к этому относились очень серьёзно. В присутствии чиновника прежний владелец печати сообщал о времени потери, тем самым удостоверяя факт, что отныне все купли-продажи с использованием этой печати являются недействительными.

Глава 6

Выходя из здания, я неожиданно столкнулась с каким-то человеком. Буквально налетела на него и уткнулась лицом ему в грудь, чудом не расквасив нос об украшение из металлических пластинок, изображавшее голову быка с лазуритовой бородой.

- Эй-эй, пташка, не так быстро! Смотри, куда летишь! – раздался над моей головой насмешливый голос – такой певучий, что сразу было трудно определить, кому он принадлежит: мужчине или женщине.

Подняв глаза, я увидела высокого юношу, облачённого в шкуру леопарда. Иссиня-чёрные волосы заплетены в длинную косу, уложенную на одну сторону головы и заканчивавшуюся большим локоном. В ушах – крупные серьги красновато-золотистого цвета; на руках – такие же браслеты в виде обручей с расширением для медальонов из разноцветных камней яшмы.

Юноша был сильно надушен. Воздух вокруг него прямо-таки пропитался букетом сладчайших аравийских ароматов.

Мои ноздри задрожали; я почувствовала подступающий приступ тошноты. «Так ли необходимо пользоваться благовониями с самого утра?» – с возмущением подумала я.

Его тон задел меня, и я не преминула дерзко ответить:

- Сам-то смотришь, куда идёшь? Или задранный нос мешает тебе глядеть по сторонам?

- О, какой острый язычок! Надо было его укоротить вместе с волосами, – не переставая усмехаться и надменно глядя на меня с высоты своего роста, отозвался юноша.

За месяц, проведённый в храме Инанны, я успела перезнакомиться со многими служителями, но этого юношу никогда здесь не встречала.

- Не стоит беспокоиться. – Я с вызовом посмотрела на него, вскинув подбородок. – Волосы у меня отрастут, а вот твой ум так и останется короток на всю жизнь.

И улыбнулась ему лучезарной улыбкой.

- Я запомню твои слова! И когда-нибудь заставлю тебя ответить за них, – пообещал мне надушенный незнакомец.

Я небрежно дёрнула плечом, обошла его и уверенно двинулась по дорожке из каменных плит.

- Эй, ты! – раздалось мне вслед. – Я ищу сангу Ушпию. Подскажешь, где его найти?

«Ты с ним только что разминулся, дружок», – чуть не вырвалось у меня.

Но я вовремя прикусила язык. Неизвестно, кто такой этот юноша и какое у него дело к Ушпии. Не хотелось бы, чтобы он подумал, будто я слежу за сангой.

- Не подскажу, – ответила я, не оборачиваясь.

Оказавшись посреди храмового двора, залитого ярким солнечным светом, я невольно замедлила шаг. За те дни, что я находилась во владениях святилища Инанны, у меня так и не притупилось ощущение новизны и восторга при взгляде на земную обитель богини.

Это было массивное трёхъярусное здание, стены которого, облицованные обожжённым кирпичом чёрного, красного и белого цветов, напоминали скошенные грани усечённых пирамид. Эта многоступенчатая массивная башня имела своё особенное название: зиккурат*.

Зиккураты воздвигали на вершине холма или земляной насыпи: для того, чтобы богам было легче спускаться на землю, а человеческим голосам быстрее добраться до небес. Когда к зиккурату подходили издалека, он появлялся как пролёт огромной лестницы со ступеньками, идущими в небо. По мере приближения величественная постройка громоздилась, подавляя волю человека и внушая ему благоговение перед могуществом богов и их служителей.

Святилище Инанны, с алтарём и истуканом богини, располагалось на верхнем ярусе. Его толстые стены были облицованы тёмно-синей глазурью. Прочные деревянные двери, украшенные золотыми звёздами и лучами, днём оставались открытыми – и из них всегда струился аромат благовонных воскурений. Однако войти туда могли лишь жрецы высшего ранга. А за тем, чтобы никто не осмелился нарушить правила, днём и ночью следила стража с острыми мечами и длинными копьями наготове.

Во время священных дней и праздников паства собиралась для молитв во дворе перед святилищем, но никогда не молилась в тёмном помещении. Вместо этого от имени паствы в храме молились жрецы. Для простого люда прямоугольная башня на самом верхнем этаже оставалась тайной за семью печатями.

Каждый раз, пересекая храмовый двор и проходя мимо зиккурата, я загадывала одно и то же желание. О том, что когда-нибудь поднимусь к святилищу, чтобы приобщиться к таинству, доступному лишь избранным.

- Шубад! – Звонкий голос, неожиданно ворвавшийся в мои мечты, заставил меня вздрогнуть.

Повернув голову, я увидела Себитту.

Невысокая, но жилистая, крепкая, с коротко подстриженными чёрными волосами, эта девушка, как и я, была ширку. Только, в отличие от меня, угодившей в неволю, как беспечная птичка в силки, Себитту привела в храм её же собственная мать. Когда в стране наступил голод, а отец умер, мать отдала одну из своих дочерей на «вечное кормление» к жрецам Инанны. Себитта казалась мне неглупой, доброй и бесхитростной, поэтому мы с ней быстро подружились.

- Я тебя везде обыскалась, – с укором обратилась ко мне запыхавшаяся девушка, – а ты вот где! Что ты здесь делаешь? – Она огляделась по сторонам, будто хотела самостоятельно найти ответ на свой вопрос, а потом понимающе кивнула головой и улыбнулась: – А, ну ясно! Тебе он тоже приглянулся?

- Кто? – не поняла я.

- Кургара из храма лунного бога Нанны.

- Кургара?

- Ты не знаешь, кто такой кургара? – Себитта закатила глаза, удивляясь моему невежеству и втайне наслаждаясь своим превосходством. – Это особенный жрец! Он участвует в торжественных шествиях и возглавляет ритуалы посвящения юношей и девушек из знатных семей во взрослую жизнь. А ещё он умеет сражаться: никто не владеет кинжалом-сагурсагом так лихо, как кургара. Только очень сильные, красивые, уверенные в себе юноши приходят в храм, чтобы стать кургарой. Они никогда не покидают храма, пока молоды, и пользуются покровительством верховного жреца.

Себитта лукаво сощурила глаза и хвастливо прибавила:

- Между прочим, я уже разузнала, как зовут этого красавчика-кургару и для чего он прибыл в наш храм.

- Погоди. Я что-то никак не возьму в толк, о ком ты говоришь?

Глава 7

Я сидела на земле, в тени высокой копны, и смотрела на поле, перерезанное дорогой, по которой медленно, со страшным скрипом, катили запряжённые волами телеги с собранным урожаем.

Стоял тёплый погожий денёк. В безбрежном море колосьев кипела незримая жизнь. Разнообразные шорохи, шелесты, стрекотание, жужжание, щебет сливались в непрекращающийся шум и гомон.

Среди этого золотисто-жёлтого моря жнецы казались роем без устали снующих существ. Беспощадное полуденное солнце обдавало горячим ливнем их согнутые спины, его знойное дыхание покрывало их лица каплями пота. Издали они выглядели как ползающие по земле букашки.

Я опустила веки, подставив лицо порывам ветерка, долетавшего со стороны гор и ласкавшего волосы и шею.

Усталость понемногу отпускала, и боль в натруженных руках становилась менее ощутимой. И когда я вновь открыла глаза и огляделась вокруг, то ощутила, как по всему телу постепенно разливается спокойствие; на время я позабыла о себе и своих горестях.

Наклонившись, я увидела цветочки вьюнка, который густо оплетал мощные стебли ржи. Когда я поднимала голову, один колос больно хлестнул меня по лицу; я сорвала его и стала рассматривать зёрна. Не знаю, почему, но вид этого упругого, налитого жизненными соками золотистого колоса наполнил моё сердце радостью.

Наверное, в своём нынешнем положении я и в самом деле должна благодарить богов за их милосердие: ведь у меня есть пища, есть крыша над головой, есть своё, пусть и крохотное, жилище. Любой из тех жителей Урука, которые ютятся в жалких тростниковых хижинах за воротами священной ограды и страдают от недоедания, полжизни отдал бы за то, чтобы оказаться на моём месте. Я же чувствовала себя глубоко несчастной, одолеваемая рутиной и бесцельностью своего существования.

Кто я? Каково моё место и участь среди тех, под чьим кровом я живу? Я просыпаюсь и засыпаю с именем Инанны на устах; каждый день я воздаю ей хвалу... Но неужели моё служение богине-спасительнице заключается только в молитвах да ещё в том, чтобы отбывать повинность в поле, вкалывая до полного изнеможения?

Что же особенного в подобном служении, если я ничем не отличаюсь от остальных ширку?

Я тряхнула головой.

Мои мысли снова вернулись к вопросам практической жизни. Если я так и останусь на пашне, то кубарем покачусь вниз и навсегда останусь среди бесправных ширку. Бесповоротно погублю свою красоту и превращусь в измождённую старуху. Этот пугающий пример каждый день у меня перед глазами: рано состарившиеся, угасающие, несчастные женщины вызывали у меня жалость, отчаяние, грусть и... протест.

Нет, я не хотела быть такой, как они! Если я не изменю свою судьбу, мои мечты станут несбыточными. Я затеряюсь в безликой массе храмовых рабов, и Мескаламдуг никогда больше не обратит на меня свой взор. О, моё сердце изнывало от тоски при этой мысли. Всё, что угодно, только не это!

Время шло, а мне всё не удавалось поговорить с Ушпией. Санга постоянно ускользал от меня. Я пыталась пробиться к нему на рассвете, до начала полевых работ, но каждый раз меня останавливали стражники, охраняющие покой жреца. А после вечерней службы, перед тем, как обитатели храма отправлялись спать, Ушпия внезапно исчезал: то работал с документами в храмовом архиве, то беседовал с другими жрецами, то поднимался в святилище, чтобы творить молитвы наедине с богиней.

Мне не оставалось ничего другого, как прибегнуть к хитрости, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание санги. Выдумка была не слишком удачна, но от отчаяния я ничего лучшего не могла изобрести.

Поскольку в этом сезоне самым доступным плодом для обитателей храма оставались смоквы, я тайком съела их столько, что у меня скрутило живот. Смоквы обладали эффективным слабительным действием, поэтому я, жестоко промаявшись всю ночь, наутро и сама выглядела как зелёная смоква.

- Ты вся дрожишь, и лоб покрыт холодной испариной, – озадаченно сказала Себитта, войдя в мою каморку после того, как я не появилась на завтраке. – Шубад, ты больна. Тебе нужна помощь асу.

- Боюсь, мне уже никто не поможет, – ответила я слабым голосом, но при этом стараясь не переигрывать.

После чего сложилась пополам от нового приступа боли. А потом меня вырвало.

- Я позову Набудина! – испугалась Себитта и выбежала из моей каморки.

Вскоре она вернулась, сопровождая жреца, известного не только в храме Э-анна, но также в Уруке и его окрестностях тем, что мог исцелить почти все болезни. Набудин удивительным образом совмещал в себе две основные категории докторов: асу, которые использовали лечебные средства, и ашипу, которые считались чем-то вроде колдунов. Асу полагались на целительные свойства растений и минералов, широко используя всю известную в то время фармакопею; ашипу лечили больных магическими заговорами и заклинаниями.

- Хорошая новость, Шубад, – заявил Набудин, подойдя к моей постели. – По дороге сюда я встретил свинью. И она не была чёрная. Это говорит о том, что ты поправишься.

В ответ я лишь вымученно улыбнулась.

Жрец склонился надо мной, внимательно осмотрел моё лицо, заглянул под веки и в рот, заставив высунуть язык, после чего долго щупал живот. Потом захватил пухлой рукой подбородок и о чём-то размышлял. Я смотрела на него в напряжённом ожидании, а Себитта будто даже дышать забыла, также не сводя с Набудина округлившихся глаз.

- Для чего ты это сделала, Шубад? – наконец снова заговорил жрец. – Зачем ты объелась незрелыми смоквами? Надеешься, что сможешь отлёживаться в постели, пока остальные трудятся в поле на благо храма?

Набудин ещё раз бросил на меня укоряющий взгляд, сокрушённо покачал головой и вышел.

- Шубад, это правда? – спросила Себитта в смятении, глядя на меня непонимающими глазами. – Ты нарочно объелась зелёными плодами?

Я привстала, поправила ворот влажной от пота льняной рубашки и рукой поманила Себитту к себе.

- Я поступила так, потому что не нашла иного решения, – доверилась я подруге, когда та склонилась ко мне, подставив ухо. – Теперь Набудин обязан рассказать о моём обмане Ушпии – и это именно то, чего я хотела добиться. Прости, что заставила тебя поволноваться.

Глава 8

Вечером того же дня, отлежавшись и восстановив силы благодаря снадобью Набудина, я отправилась в храмовый архив. Нужно было убедиться, что санга сдержал своё слово и что с завтрашнего дня я смогу приступить к своим новым обязанностям.

Трудно объяснить, почему у меня вдруг возникла уверенность в том, что эта новая работа откроет для меня дверь в будущее. Возможно, то было предчувствие. Или, может быть, сама богиня Инанна, чьё сердце смягчили мои молитвы, указала мне верный путь.

Уже в первые дни своего пребывания в храме, наблюдая за его обитателями, я поняла, что в особом почёте здесь находятся те жрецы, которых называют абгалы, то есть «хранители мудрости» или просто мудрецы. Абгалы пользовались безграничным уважением и считались мастерами своего дела. Среди них были писцы и астрологи, прорицатели и заклинатели, врачи и философы. Словом, культурная элита. Цвет нации. Самые талантливые и ловкие абгалы попадали на службу в царскую администрацию. Некоторые везунчики даже становились приближёнными царя. Говорили, что абгалы не едят мяса, ведут аскетический образ жизни, придерживаются безбрачия и вообще не прикасаются к женщинам.

Трудились же «хранители мудрости», в основном, в храмовом архиве. Доступ в эту «святая святых» имели лишь жрецы высокого ранга.

Как бы там ни было, но мудрецы тоже люди: они, как все смертные, подвержены всяческим недугам и возрастной немощи. Проходя мимо здания архива, я наблюдала грустную картину того, как почтенные старцы, кряхтя и потея, проводят уборку в своём служебном помещении. Жрец-служка выполнял свои обязательства спустя рукава – и я видела, как старцы подгоняют его сердитыми окриками и звонкими затрещинами.

Здание храмового архива своим внешним видом мало чем отличалось от амбара. Это было такое же длинное строение без окон, хотя, в отличие от амбара, здесь имелась входная дверь. В амбаре только в крыше было устроено небольшое отверстие, плотно закрытое крышкой. Чтобы попасть на крышу, приставляли к стене лестницу, а на ночь её убирали – и тогда доступ в амбар становился невозможным. Вокруг ограды всю ночь ходили вооружённые бдительные часовые.

И если амбар, который местные называли «Домом плодов», считался материальной сокровищницей храма, то храмовый архив был тем местом, где бережно сохранялись другие накопленные бесценные богатства – знания. Неудивительно, что вход туда тщательно охранялся.

Стражники, стоявшие у двери архива, долго рассматривали меня, тщетно стараясь за своей внешней невозмутимостью и надменностью скрыть жгучий интерес к моей особе. Я привлекала к себе мужское внимание, даже несмотря на то, что была утомлена бессонной ночью.

Умытая, в чистом льняном платье, с шелковистыми, аккуратно уложенными прядями каштановых, с непривычной для этих мест рыжиной, волос, я собиралась произвести на Аба-дари положительное впечатление и с ходу завоевать его благосклонность.

Аба-дари, верховный абгал в храме Инанны, в чьё распоряжение я поступила, оказался крепким стариком с бритой головой и орлиным профилем. Всмотревшись поближе в безбородое лицо Аба-дари, я уловила в нём проницательный ум и спокойную энергию.

- Ширку в хранилище знаний? – переспросил абгал, когда я предстала перед ним с самым смиренным видом, на какой только была способна. – Да ещё девица! Что это санге взбрело в голову?

Я, естественно, промолчала.

- Почему из нескольких десятков молодых здоровых ширку высокочтимый Ушпия выбрал именно тебя? – продолжал недоумевать Аба-дари, при этом внимательно рассматривая меня, точно пытался разгадать некую неразрешимую загадку. – Почему он так решил? Какие у тебя таланты?

- Я ежедневно молюсь лучезарной владычице Инанне при её восхождении и закате, чтобы её земная обитель процветала, а её служители здравствовали и преуспевали, – отвечала я, скромно потупив взгляд. – Я почитаю мудрость – дочь открытия, которая ведёт к истине, и жажду прикоснуться к ней, посвятив себя благородному труду в обители знаний. Я не назойлива и не болтлива. Что увидит мой глаз или услышит моё ухо, о том я молчу. Чужой клеветы не повторяю, а что касается поручений, то всегда исполняю их как можно лучше.

- Что ж, похвально, похвально, – произнёс Аба-дари, одобрительно кивая. – Я вижу, что ты, помимо усердия и кроткого нрава, обладаешь умением красиво изъясняться. Это редкость для обычной ширку.

Абгал скрестил руки на груди, украшенной амулетом с орнаментом, изображавшим богиню Нисабу – покровительницу писцов и мудрецов. Потом, подавшись ко мне, он заглянул мне в глаза.

- Но, может быть, ты также умеешь читать? А возможно, и писать?

Я чувствовала, что это не праздный вопрос. В нём скрывался какой-то подвох. Скорее всего, жрец хотел убедиться в том, что я неспособна постигнуть смысл тех документов, которые собраны в хранилище. Потому что только неграмотной можно открыть доступ туда, где сокрыты великие тайны.

За всё то время, что я провела в храме на положении бесправной ширку, мне ни разу не представился случай проверить, обучена ли я грамоте. Просто потому, что ширку никогда не доводилось сталкиваться с какой-либо информацией, записанной на глиняных табличках при помощи тростниковых палочек. К тому же, я уже поняла, что образование, как дар богов, доступно исключительно выходцам из знатных состоятельных семейств.

- Нет, высокочтимый. Я не обучена искусству чтения и письма.

- Ладно, – сказал Аба-дари, приняв решение. – Ты кажешься мне достаточно аккуратной и щепетильной, поэтому я согласен взять тебя на службу. Отныне в твои обязанности входит поддерживать в хранилище безукоризненную чистоту и строгий порядок. И чтобы никакой пыли, грязи или следов засохшей глины! Здесь трудятся писцы; их труд кропотлив, ценен и заслуживает уважения. Постарайся содержать их рабочие места в чистоте. Уверен, с тем, что тебе придётся здесь делать, ты легко справишься.

Старец знаком подозвал к себе служку, который молча стоял поодаль со смиренно склонённой головой. Тем не менее я успела заметить, что он слушал речь жреца, наморщив лоб и раздувая, словно от обиды, ноздри. Время от времени он украдкой, исподлобья, бросал в мою сторону встревоженный взгляд. У юноши были пухлые щёки, круглые карие глаза и коротко подстриженные чёрные волосы.

Глава 9

- Шубад, ну, скажи на милость, для чего тебе это надо? – плачущим голосом говорила Себитта, на рассвете провожая меня к зданию архива, где я начинала свою новую трудовую деятельность. – Зачем ты напросилась на службу к абгалам? Неужели веришь, что убираться в Доме знаний легче, чем работать в поле?

- Полагаю, что да, – почти весело ответила я, подмигнув подруге, хотя, на самом деле, меня томили какие-то смутные предчувствия.

Себитта сокрушённо покачала головой.

- А вот я думаю, что ты ошибаешься, – возразила она, бросив взгляд в сторону здания храмового архива, в этот ранний час залитого бледно-розовым светом зари. – Старшие ширку говорят, будто под Домом знаний есть потайные ходы, прорытые под землёй наподобие лабиринтов. План переходов знает только Аба-дари, ибо он самый старый абгал и верховный хранитель тайных знаний. Говорят, этот план начертан на одной из тех табличек, которые во множестве собраны в архиве. Однако найти его несведущему человеку не представляется никакой возможности. Так же, как и секретную дверь в подземелье. Старшие ширку утверждают, что на их памяти известны случаи, когда служки, работавшие в хранилище, бесследно исчезали. Скорее всего, они были наказаны за чрезмерное любопытство. Догадываешься, каким образом?

Я не успела вымолвить ни слова. Замедлив шаг, Себитта склонилась к моему уху и прошептала голосом, в котором звучал неподдельный страх:

- Их убивали абгалы.

- За что? За обычное человеческое любопытство? – Я, хотя подруга сумела заинтриговать меня своим рассказом, слабо верила в то, что старцы способны кого-то убить.

Себитта помотала головой.

- Ты не понимаешь! – тихо воскликнула она, раздосадованная моей наивностью. И затем доверила мне тайну, которую, очевидно, услышала от старших ширку: – В подземелье под Домом знаний находится дверь, которая открывается в страну, где царит вечный свет. А тот, кто туда попадает, обретает бессмертие и становится близок к богам. Вот почему абгалы наделены мудростью! Только они имеют связь с богами. Боги посвятили их в таинственное искусство складывать, вычитать, делить и множить. Боги обучили абгалов выдавлить знаки в глине, чтобы с их помощью сохранить слова, которые рождают наши уста. Боги позволили абгалам прикоснуться к вечности, поэтому они так долго живут...

Поначалу я слушала Себитту со скептической усмешкой. Хотя у меня и имелся некий «опыт общения» с богиней Инанной, возродившей меня к жизни, всё же было трудно поверить в существование страны, куда жрецы наведываются для задушевных бесед с небожителями. Ещё труднее было принять на веру, что дверь в эту страну находится буквально у нас под ногами. Единственное, что я восприняла всерьёз, это неоспоримый факт наличия долгожителей среди «хранителей мудрости». Взять того же Аба-дари. Он, конечно, крепкий старик, тем не менее, лет ему, наверное, уже далеко за девяносто. И тогда я задалась вопросом: в самом деле, почему все абгалы выглядят как почтенные старцы, хотя по-прежнему сохраняют ясный молодой ум?

Между тем Дом знаний становился всё ближе и ближе. Уже можно было видеть стражей у входной двери и писцов, которые торопились занять свои рабочие места. В какой-то миг среди них промелькнуло встревоженное раскрасневшееся лицо Тургу.

- Послушай меня, Шубад, и возвращайся к нам, пока не поздно, – вдруг взмолилась Себитта, удержав меня за руку. – Мне так тревожно за тебя!

- Да ничего со мной не случится, – я с улыбкой попыталась успокоить подругу, хотя у самой на душе было всё так же муторно. – Обещаю, что не стану разыскивать ни секретную дверь, ни план подземелья. Честное слово, я не собираюсь совать свой нос в чужие тайны. Всё будет хорошо, не волнуйся, Себитта!

- И постарайся очень аккуратно обращаться с глиняными табличками, – напоследок напутствовала меня подруга. – За разбитую табличку грозит суровое наказание. В месяце полбы, когда тебя ещё здесь не было, абгалы приговорили одного нерасторопного писца к десяти ударам хлыстом за то, что он случайно разбил какую-то ценную табличку. Увы, тот бедолага был уже немолод – он не пережил жестокую пытку.

- Я это запомню, – шепнула я на ухо своей единственной и верной подруге. После чего, благодарно чмокнув её в висок и ласково погладив по щеке, торопливо зашагала к Дому знаний.

Когда я протиснулась внутрь мимо стражников, меня встретил незнакомый жрец, бросившийся ко мне со словами: «Это ты новенькая?». Я степенно кивнула, а сама при этом краем глаза заметила Тургу, который подметал пол метлой из пальмовых веток. Служка не поднимал головы, старательно делая вид, что не видел, как я вошла.

- Пойдём, – сказал мне жрец, с лицом, как бледное изваяние, и тусклыми, словно неживыми, глазами. – У меня найдётся кое-что и для тебя.

Абгал устремился вперёд по длинному коридору нижнего этажа, где в каждой комнате уже приступали к своим обязанностям переписчики. Потом он остановился у какой-то двери, открыл её и, посторонившись, пропустил меня. Комната была с низким потолком, полутёмная, свет давала только глиняная масляная лампа, стоявшая на столе, заваленном табличками, испещрёнными текстами, и камнями с выдолбленными письменами. Кроме того, попадались также таблички из слоновой кости, что лишний раз доказывало значимость их содержания. Несмотря на скудную обстановку, здесь царила атмосфера вдохновенности и уединения. Чуть слышно потрескивал горящий жир.

- Эти таблички прислали нам в дар жрецы храма бога Нанны, – начал объяснять бледнолицый абгал, указывая на беспорядок на столе. – На них записан полный текст гимна для хорового пения в честь священного брака царя и богини Инанны. Текст помещается на десяти табличках. Вторая табличка, содержащая продолжение первой, начинается с тех же слов, коими заканчивается первая табличка. Начало третьей таблички это, как ты понимаешь, конец предыдущей. И так далее. Из-за оплошности служки, который принял корзину от посыльного из храма Нанны, таблички с текстом гимна перемешались с остальными. То есть с теми табличками, на которых записаны труды по заклинанию духов, приметам, врачеванию, счетоводству, устройству мира и прочим жизненно важным знаниям. Так вот. Я займусь разбором табличек, твоей же задачей будет принимать от меня таблички и складывать в отдельные корзины в определённом порядке. Понятно?

Глава 10

Мне понадобилась всего одна неделя, чтобы почувствовать себя как дома в хранилище знаний. Я удивительно быстро изучила весь персонал, состоящий из восьми абгалов и почти двух десятков писцов, освоилась со всеми помещениями, в которых каждый день наводила чистоту, а также с заведёнными в Доме знаний порядками.

Писцы трудились в комнатах на нижнем этаже, за низкими глиняными столами. Переписанные ими таблички – копии различных документов, летописей, царских предписаний, эпических поэм, астрономических, медицинских, религиозных сочинений – укладывались в корзины, которые затем следовало поднять на верхний этаж, то есть непосредственно в само хранилище, состоявшее из множества архивов.

Все архивы методично сортировались в зависимости от дат или сфер деятельности и помещались в снабжённые специальными глиняными ярлыками «коробы для табличек», которые размещались на полках. Поиск нужной глиняной книги облегчался списками с указанием названия сочинения и числа строк в каждой табличке. На всех табличках стоял библиотечный штамп: «Святилище богини Инанны, владычицы небесных высот. Урук, город героя Гильгамеша».

Мой рабочий день начинался, как правило, с наведения чистоты на нижнем этаже: в коридоре и в комнатах писцов. Я вставала до рассвета и приходила раньше всех, ещё до того, как Дом знаний начинал наполняться гулом голосов писцов и шлёпаньем их сандалий по глинобитному полу. В моём распоряжении имелись мётлы из пальмовых веток, деревянные щётки, вёдра для воды, плетённые из ивовых прутьев корзины для сбора глиняных обломков (черновиков) и металлические скребки, с помощью которых я соскабливала с пола кусочки засохшей глины и грязи. Я также должна была озаботиться тем, чтобы в лампах было достаточно масла.

Тургу обеспечивал писцов дневными запасами жидкой глины, которую он таскал с набережной Пурамму; там же он нарезал росший в изобилии у реки тростник для изготовления перьев.

Поскольку старцам было трудно поднимать и таскать наверх корзины с тяжёлыми табличками, этим также занимался Тургу. Но иногда, если, случалось, служки не оказывалось поблизости, жрецы перекладывали обязанности Тургу на мои хрупкие плечи. Таким образом, мне предоставлялась возможность хорошо изучить устройство хранилища.

Так, незаметно – в трудах и заботах, – проходили дни, которые складывались в недели. Чувство тревоги, мучившее меня поначалу, понемногу рассеялось.

Из-за природной любознательности и пробудившейся во мне жажды знаний меня неудержимо, как магнитом, влекло к глиняным табличкам. К той информации, которая заключалась в текстах, выдавленных палочками писцов на сырой глине. Я испытывала благодарность к жрецам, которые пожелали иметь в своей библиотеке всё, что когда-либо было написано на земле, чтобы сохранить для будущих поколений сокровища человеческой культуры. Сами того не зная, храмовые писцы работали на вечность.

Порой мне удавалось задержаться в хранилище, чтобы хотя бы вскользь прикоснуться к тем сокровищам, которые были в нём собраны. Я читала всё, что попадалось мне на глаза; я наслаждалась самим процессом чтения и как губка впитывала в себя полученные сведения. Я заучивала наизусть заклинания и храмовые гимны, углублялась в содержание медицинских и географических справочников, изучала царские хроники. И не переставала изумляться тем знаниям, которые были накоплены людьми.

И ещё... для меня по-прежнему оставалось загадкой, каким образом и от кого мне достался этот чудесный редкий дар – умение читать.

Не забывая о той сомнительной «миссии», которую возложил на меня Тишри, я старалась всё время быть начеку. Не то, чтобы я шпионила за служащими хранилища, тем не менее, всегда оставалась предельно собранной и внимательной. В первую очередь, ради самой себя.

Ни у кого не должно возникнуть ни малейшего подозрения в том, что я обучена грамоте. Во-первых, могут возникнуть серьёзные вопросы насчёт моего происхождения. Ведь всем известно, что в Доме табличек учатся мальчики, и профессия писцов считается по большей части мужской. Исключение составляют лишь девочки из благородных семейств, которых обучают грамоте домашние наставники из жреческого сословия. Во-вторых, узнай жрецы, что ширку, которую они допустили в «святая святых», умеет читать не хуже них, меня тут же отправят обратно в поле, как говорится, от греха подальше. Но именно этого я не могла допустить.

Я имела достаточно времени, чтобы убедиться: моё место здесь, среди избранных – среди тех, кто обладает знаниями, а, значит, и определённой властью.

Тем временем наступил сезон разлива рек: Пурамму и соседнего Тиглата*. Ранней весной под горячими лучами солнца в Кедровых горах начал таять снег, бурные потоки воды устремились вниз и наполнили реки. Вода в них с каждым днём заметно и угрожающе прибывала, пока однажды не вышла из берегов.

Только став очевидцем разлива Пурамму, я поняла, почему местные жители называют его «горькой рекой». Разлив реки нёс беды тем, кто не успел уберечь собранный урожай, и обрекал на голодную смерть целые семьи. Всего за пару дней долина, залитая водой, превратилась в безбрежное море, среди которого на искусственно возведённых холмах высились селения. Трава и тростник, вырванные из берегов, кружили в водоворотах паводка вместе с серебристыми рыбёшками и листьями деревьев.

Эта перемена погоды грозила вскоре превратить окраины Урука в сплошное непроходимое болото. Казалось, потоки грязной воды заполонили собой весь мир. Люди суетились днём и ночью, спасая своё добро. Храм Э-анна стал похож на растревоженный муравейник. Жрецы, озабоченные сохранением урожая в Доме плодов, трудились не покладая рук наравне с ширку. Но и в Доме знаний, где почти весь нижний этаж размывало буквально на глазах, были задействованы все работоспособные писцы для переноса корзин с драгоценными табличками.

Наводнение и панический страх подгоняли ширку, так же как и жрецов, торопившихся укрыться на террасах зиккурата. В суете никто не обратил внимания на девушку-служку, которая не вышла из Дома знаний.