Я тебе не ровня

Глава 1

Где-то в Древней Руси... Мир, в котором живут герои – условен. Все события выдуманы, а совпадения случайны. 

- Ариша, где ты? Пойди-ка, свечу мне принеси!

- Бегу, деда, – рыжая девчонка метнулась в клеть и ухватила пук свечей.

Бежала в гридницу, зная – если дед просит свечу, значит, будет учение. Урок.

- Ох, и быстрая ты. Как есть егоза. 

Пока Ариша вставляла новую свечку, пока усаживалась на лавку, расправляя подол запоны*, дед уложил на столе свиток и принялся читать вслух.

Осень на дворе: небо хмурое, дороги развезло. Холодов еще нет, а потому грязно, серо и тоскливо. Ни тебе игр, ни гуляний. Одна радость – дедовы уроки.

Ариша с дедом жила сколько себя помнила. Тот был человеком ученым, служил князьям, что могли позволить себе платить за уроки. Подолгу не задерживался ни у кого – переезжал часто, будто бежал. Аришка привыкла, что нет у нее подруг, нет дома, а есть дед, которому все неймется, не сидится на месте.

- Сие есть перемётно* на славянский – радость, – у деда голос приятный, но тихий. – Арина, слышала? Повтори-ка.

- Хара, - послушно повторила внучка.

И так еще долго. Дед читал по-гречески и заставлял внучку повторять, запоминать и писать чудные слова. Проку от того учения было маловато – языков Ариша не выучила вовсе, но кое-какие слова разумела. А вот счет и письмо девчонке удавались. Лихо считала внучка ученого мужа, а уж писала так, что любо дорого! Читала без запинки и дед почитал ее девицей образованной. Не было таких среди простого сословия, а если уж начистоту, то и в боярском немного бы сыскалось.

Аришка быстрой была, как рыбка. Все-то у нее со смехом, с шутками. И сама все больше бегала, чем ходила, хоть дед и ругал ее за эдакое буйство. Ведь не маленькая уже, шестнадцать годков стукнуло, а все как дитё малое. То камешки собирает, то с собаками говорит. А если уж коня доведется приласкать-покормить, то радости на неделю. А так-то посмотреть – совсем невеста. Коса толстая, с кулак, и долгая. Рыжая, будто солнцем целованная. Мордашка милая, улыбчивая. Зубки меленькие, белые. Ну и девичья стать уже образовалась, как без нее? Все на месте -  округло там, где надо, стройно везде, где нужно.

Дед – Михаил Афанасьевич – замечал уж, что на Аришку парни заглядываются, а потому стал вести с себя с внучкой строже. Запрещал ходить одной, где невместно. Следил и всячески уговаривал сдерживать свой нрав –  улыбчивый и шутейный. Но где ему совладать с непоседливой внучкой? Та нос-то свой везде совала, все ей интересно было, да ново. Вот и уследи, попробуй. Особо, когда уроки с княжичами да воеводскими сынками, а девка невесть где бродит.

Тяжело приходилось, только дед внучку любил, знал, что одна у него отрада, хоть и хлопотная. И дело вовсе не в характере, а в том, как эта девчонка ему досталась.

Родной она Михаилу Афанасьевичу не была вовсе, взял он ее на воспитание четырех лет от роду и повез по свету. История темная, и о ней ученый муж никому и никогда не рассказывал. Даже Арине.

- Деда, а когда будем читать? Вон ты утресь принес свитки новые. Никак князь Владислав дал?

- Не утресь, а утром, – поправил дед привычно. – Дал. Завтра и начнешь. В них о Египте.

- А сейчас чего же? Нельзя? – обиделась Аришка.

- Уймись, непоседа! Свечей переведешь на неделю вперед, коли ночью читать вздумаешь.

Любила Аринка читать про неведомое, вот хлебом не корми, дай новое узнать. Дед и таскал для внучки свитки да книги, что давал княжич. Своих тоже было, да их Ариша успела уж и выучить, а новые покупать дюже дорого выходило.

- Дедушка, ну дай, голубчик, – канючила девушка, а дед ни в какую.

- Косу отрастила, учение освоила, а вот смирения и порядку девичьего как не знала, так и не знаешь! – выговаривал Михаил Афанасьевич.

- Деда Миша, я научилась бы, так у кого? – и дед замолчал.

Правда, у кого? Были чернавки, конечно: помыть, принести, постирать. А женщины мудрой для обучения Аринки не сыскалось, а ведь всем известно – нет мамки, наставницы, нет и толка. Много ли старый дед научит по бабьему уставу? Вот то-то и оно! С того Аринка и была малость мечтательной, и уж совсем свободной в разговоре с человеком любого сословия. И боярину могла ответить, и с чернавкой поболтать о насущном. О таких говорили – места своего не знает. Однако Аришку любили и прощали ей многое. То ли из-за косы солнечной, то ли от глаз ясных, то ли от улыбки лучистой. Кто ж знает?

Утром Михаил Афанасьевич Дорофеев встал задолго до света. Крякнул натужно, поднимаясь с лавки и прошаркал к оконцу малому. Оглядел двор, на который определили его и внучку жить, и понял – надо бы уже осесть и не где-нибудь, а у хороших людей. Уже и деньга какая никакая скоплена, и время его пришло. Старость она такая – кряхотливая, немощная, да и конец мог наступить быстро, нежданно, а внучку надо пристроить.

Сел к столу, достал бурый лист и стал писать старому своему другу – сотнику Медведеву. Тот воеводствовал у князя Бориса, среднего сына князя Болеслава Большого. Вот у него и просил приюта и защиты дед Михаил.

Позже, когда Аринка принесла утречать, отдал ей свиток малый и велел отнести к Федору Мамаеву – тот с последним в этом году обозом отправлялся в Паврень. А уж от Паврени-то всяко найдется запоздалая купеческая ладья, которая и довезет за деньгу-другую послание до Богуново. Там-то и проживал друг-сотник и рать его располагалась. Стало быть, ответ дед Михаил получит только с весенним теплом и сухотой. Ну, значит надо ждать и учить княжичей да боярских отпрысков.

Аринка послание взяла, зная уж, что скоро уедут. Так всегда было. Дед писал письмо и отправлял с обозом, а через несколько месяцев Ариша собирала короба и сундуки, садилась в телегу (ладью, повозку) и отправлялись они с дедом к новому месту.

Девушка накинула шушпан* и припустилась на двор к купцу Мамаеву.

Встретили ее по-доброму, а все потому, что младшой сын Федора – Петр, как говорили «убивался» по рыжей Аришке еще с прошлой Пасхи. Мамаевы девкой не то, чтобы довольны были, но породниться с ученым Дорофеевым зазорным не считали, тем паче, что за стариком и деньга водилась кое-какая. А потому и улыбались сладко большуха* Мамаевская и обе ее дочери.

Глава 2

- Мишка, а и постарел ты. Вон уж глаз под морщинами не видать. Сивый весь стал, аки наш поп местный, – Фрол Кузьмич потчевал друга старого пивом после баньки. – Сколь же ты по свету шастал, чёрт ученый? И ведь сберёг Аришку-то.

- Фролушка, видно доля моя такая неприкаянная. Одна радость девчушка эта рыжая. А ведь похожа она на Еленку, как две капли воды. Утром сам увидишь, – дед  Миша устал, пил пиво, развалясь на лавке.

- Говорил тебе еще пять годков тому езжайте ко мне, сберегу вас обоих! Чего упирался, хрыч? – ворчал воевода.

- Вот был ты дубиной, дубиной и остался, Фрол. Сам знаешь, нельзя было. Да и сейчас опасно. Только вот старый я стал. Боюсь, отдам концы, а Аришка-то одна будет бедовать.  

Воевода на эти слова старого друга кивнул, и брови насупил.

- Не боись, Михайла. Уберегу. Я и сам уже сивоусый, но разве Аришу брошу? И тебя, хрыч, жалко. 

Разговор шел непонятный, но тревожный.

Дед Михаил кивнул, а воевода нахмурился. Замолкли оба, понимая про себя каждый свое. В тот момент дверь в большую гридницу отворилась, и вошел воин  редкой  стати в дорогом одеянии. Косая сажень в плечах, глазами и волосами  черен. А бороды и усов нет! Лик смуглый, спокойный, отчужденный вроде как, но по всему видно – к такому просто не подойдешь, вопроса не задашь.  Бо ярый!*

Воин обмахнул себя крестным знамением, глядя на богатую икону в красном  углу, и высказал.

- Здрав будь, Фрол Кузьмич, – деду Михаилу кивок.

- И ты здрав будь, Андрей, – воевода посерьезнел, видно, что непростой гость пожаловал. – Вот, Михал Афанасьич, спаситель твой, боярин Шумской.

Дед Михаил  узнал воина, что спас обоз на лесной дороге, а потому еще раз попытался сказать спасибо:

- Благодарствуй, боярин, за спасение. Коли не ты, я и внучка моя уж и не дышали бы.

Парень снова кивнул без слов, только взглянул черно. Дед Михаил слегка сжался: бывает же такой взгляд! Вроде спокойный, но уж дюже муторный. Равнодушный. Будто в глаза Моране* смотришь. Еще и шрам от правой брови по виску вверх – страшный. Оттого кажется, что боярин и не человек вовсе, а демон в обличии: так бровь изгибается бесовски.

- Садись, Андрюш, выпей с нами, – в голосе старого воеводы прозвучало тепла больше, чем Михаил Афанасьевич ожидал.

- Выпью, спасибо, – молвил статный боярин.

Дед Михаил долго разглядывал гостя, тот же, будто не примечал любопытного взгляда пришлого, пил пиво и угощался, чем Бог послал. Сидел прямо, согласно своему званию, и, не смотря на молодой возраст – чуть за двадцать – держался за столом на равных с двумя пожилыми людьми. 

- Ты утресь к себе? В Савиново? – воевода подлил пива Шумскому.

- Вечером, дядька Фрол.  Хочу на торг попасть, – и все так спокойно сказал, не глядя.

- Добро,  – ответил воевода.

 Тем временем, Шумской закончил закусывать, поднялся, и попрощался, будто выполнил урок или тяжкую повинность.

Чудной боярин вышел, а дед Михаил напал с вопросами на старого дружка, даром, что устал и в сон его клонило:

- Эва. Кто таков? По лику из южных сарматов*? Шумской? 

Воевода в ответ кряхотнул, сложил руки на животе, и рассказал:

- Михайла, ты к Андрюхе особо не лезь. Не любит.  Его все Гарм* зовут. Но парень преданный, надежный, а воин такой, что и сравнить-то не с кем. Он с моим внуком Демьянкой  дружен. Андрюхин надел в Савиново аккурат с Берестово соседствует. Там сынок мой старшенький управляет. Шумской-то, когда я свою сотню поднимаю – всегда с нами. Вроде и сам по себе, а вроде и нашему князю подмога. Шумской – выблядок*. Отец его прижил с одной сарматкой. Она в племени  у себя не последней была, а вот ляхи* возьми, да напади на них. Похолопили*.  А девка сбежала! Борзая и смелая была.  Пробиралась лесом, так там ее старший Шумской и встретил.  Дюже любил, домой к себе взял, да недолго радовался. Сарматка сына родила ему, растила годков до семи, а потом скончалась в один день. Все говорят – боярыня Шумская отравила, но это токмо слухи. Андрюху отец признал, воспитал, военной науке обучил. А годков с шестнадцати Андрей сам себе голова. Отец землю дал и отправил в глухую деревню. Андрюха сам дорогу прогрыз, прорубил.  Брал свою полусотню и в набеги. Грабил да резал. Правда только ляхов*. И ладно бы от жадности, он ить со злости. Видно, за мамку мстил. Тем вот и укрепил дом свой, и богатства стяжал.  А все одно волком на всех смотрит. Это характер такой сарматский. Но хороший парень. Вот те крест!

- Так я же не спорю, Фролушка, что хороший он, но уж слишком грозен, – дед Михаил замолчал ненадолго, а потом обратился с вопросом важным и насущным к другу своему старому. – Фрол, скажи-ка, а в Берестово твой старший сын заправляет? Там хоромы-то его?

- Там. И полусотня уж своя, и хоромины, и семейство. У него сыновья-двойники и дочка. Жена – Ксюша –  с головой на плечах. Справно живут. Не подвел меня старшой мой Акимка, будет с него толк. – отцовская гордость украсила грубоватое лицо воеводы. – А ты так спрашиваешь или с умыслом?

- С умыслом. А велика ли его деревенька?

- О, как. Там уж и не деревенька, а цельное малое городище, – хмыкнул воевода. – Ну, рассказывай умысел свой, хрыч старый.

- Фрол, хочу купить надел в Берестово. Место на отшибе, глухое. Опять же, полусотня рантиков в гарнизоне. Мы там с Аришкой будем в спокойствии жить. Ведь, ежели что, к тебе в Богуново нагрянут. Ай, не так?

- Так. Там внуки мои, Демьян и Фаддей, будет кого учить. И домок там есть пустой, хоромина малая. Двор невелик, но много ли вам двоим надо? Завтра торжище тут, возьмешь себе холопов, скотины какой и айда. Вон и Шумской, ежели что, проводит до Берестово. И, правда, там спокойнее будет. И вот еще что, Мишаня, дом, холопы и скотина с меня. И не спорь! Оставь свои кровные для Аринки. Пусть приданым будет.

- Дурной! Кто ж ей в пару-то сойдет? Кто ей ровней будет? Об этом рассуди, Фрол, – Михаил Афанасьевич задумался, пригорюнился как-то.

Глава 3

Андрея поутру разбудил гомон на улице. Так-то на подворье воеводском – большом и богатом – всегда многолюдно. Холопы, ратники, иная чернь, что с самого утра уже занята делами своими нелегкими. Но сегодня что-то тревожное чуялось в далеких окриках. Шумской умылся наскоро, накинул рубаху, кафтан и вышел на двор  поглядеть, что и как. И совсем не удивился, когда понял, что весь сыр бор из-за коня его. Сам-то Андрюха с ним справлялся, и все оттого, что любил, да и Буян платил ему тем же. А уж сколько прошли вместе – не рассказать. И вылазки кровавые, скорые, и походы долгие, тяжкие.

- Ерёма, сук те в дышло, справа заходи! Лови узду, недоумок! – орал дворовый мужик на молодого парня.

Паренек боялся большого боевого коня, а тот страх чуял, и зло так всхрапывал, к себе не подпускал. То боком парня двинет, а то и вовсе куснуть норовит.

- Дядька Силантий, не дается он! 

Буян, слыша громкий крик, начал нервничать, копытами бить тревожно.

Андрей уж собрался сам друга своего усмирять, как вдруг девчонка рыжая появилась из-за угла хоромины. Коса богатая, долгая и ажник отблескивает золотом. Сама небольшая, а глазищи как плошки и цвета невиданного, будто в осеннюю серую речку кинули весенний свежий листочек. Андрюхе девчонка была незнакома. Судя по простому наряду – из черни. Только вот спину прямо держит и голову высоко несет. Шумской не успел подумать, откуль такое непонятное, как девчонка шагнула к огромному коню и заговорила.

Все, кто видел этакое чудо, аж дышать перестали! Ведь совсем девка кутёнок, один удар копытом грозного вороного и все, нет рыжей!

- Ты что безобразишь, а? Вот удумал, тоже мне, – а сама так переступает ножками и все ближе к жеребцу подбирается. – И чего злишься? Болит что? Или голодный? А может, не поили тебя, чернявый?

И ведь говорит так плавно, будто баюкает. Буян, даром что боевой конь, на этот девичий голос откликнулся и тихо так заржал, словно жалуясь рыжей на свою долю нелегкую.

- Иди-ка сюда. Ты чего любишь? Морковку? – и протягивает Буяну морковь небольшую.

Шумской-то знал, что конь его морковь дюже уважает, но как девка узнала?

- Ой, ты! – улыбалась светло малая. – Морковку?

Буян подобрался к девчонке, аккуратно взял с ее ладони угощение и громко так захрустел.

- Тебя Хряпа зовут, да? – смеялась рыжая. – Вон как хрустишь. Ой, правда. Хряпа и есть.

А сама, хитрюга, уже и ладошку положила на лоб жеребца и гладила-ласкала.

- Что? Мало дала? Так не знала я, Хряпа, что ты любишь-то.

 Андрей дивился такому чуду! Никогда еще Буян не был так покорен и тих с чужаками. Все время будто чёрт его подзуживал беситься и безобразить.

- Не болит у тебя ничего, Хряпа. По глазам твоим хитрющим вижу. Озоруешь, да? – маленькая разговаривала с огромным конем, будто с подружкой лясы точила. – Ты ведь не молодой уже, а игреливый.

Народу вокруг такого циркуса прибавилось. Бабы, дети, мужики. Ратники Шумского тоже не без интереса посматривали то на девку, то на хозяина своего. Ждали, видать, циркуса похлеще, чем этот – когда боярин Андрей начнет расправу творить над рыжей, что так вольно с его конем обращалась.

- Скучно тебе, чернявый? Играть не дают? Айда со мной, – и девка исполнила совсем уж чудное.

Скакнула кузнечиком вбок, а Буян, словно того и ждал. Скакнул вслед за ней и заржал так, как человек иной смеется. Баба одна уронила пустой бочонок. Мальчишки запищали от такого представления. Мужики захмыкали. Андрей стал чернее тучи.

- Ага! Озоровать нравится? Ой, Хряпа, чудной ты, – смеялась рыжая, а Буян ей вторил тихим ржанием. – Пойдем, сведу тебя седлать. Ты смотри что натворил, чёрт озорливый. Всех разогнал.

Вроде как ворчала маленькая, а Буян башкой своей огромной закивал. Народ ахнул: где это видано, чтобы с конем болтать, да чтоб и он отвечал. Никак, ведьма?

Пока рыжая говорила с жеребцом, держала за уздечку, дворовый паренек быстро накинул седло на спину Буяна и возился тихо, затягивая подпругу.

- И всех делов-то, Хряпа. А ты злился, – рыжая гладила теплый лоб Буяна, а тот, послушно подставлял ей голову свою огромную, ластился.

Шумской не стерпел. Шагнул с крыльца воеводских хоромин и направился прямиком к девчонке. Народ, завидев смурного Гарма шарахнулся в стороны. Ратники его и те отошли подалее, разумно рассудив, что запросто могут попасть под горячую руку своему боярину. Знали – Андрей орать не станет, выговаривать тоже не будет, а просто пришибет и все. Прям как пёс – брехливый, да громкий беды большой не сделает, а молчаливый и тихий – загрызёт.

- Чья? – от спокойного голоса Шумского у многих мурашки поползли по спинам.

Рыжая взглянула на Андрея, только вот сейчас и заметила его. Чтобы заглянуть ему в глаза девушке пришлось голову поднять высоко. Андрей поймал ее ясный взгляд и понял, что она его вроде как узнала. Странно. Знакомы, чтоль? Шумской не припомнил.  

А рыжая поклонилась урядно, и сказала тихо:

- Михаила Афанасьевича Дорофеева внучка, Арина. Вчера ты, боярин, отбил нас у татей. Благодарствую, – и снова поклонилась, на сей раз поясно.

- К Буяну не подходи. Испортишь коня. Увижу – не спущу, – и все это тихо, без злости или радости. Муторно.

Андрею показалось, что Арина будто ледком покрылась, пристыла к месту, но глаз не отвела, смотрела прямо и без опаски, словно равная ему.

Шумского пробрало маленько от странных ее глаз. Он с дурным каким-то любопытством и мыслями, уставился на ее волосы, пробежал взглядом по простому очелью*, по лицу – светлому и гладкому. Подивился черноте бровей и ресниц – не рыжие, как коса. И сей момент ощутил странное и пугающее: реши эта чернавка кормить его морковкой, еще неведомо, отказался бы он или нет? С тех мыслей Андрей совсем замкнулся, брови свел к переносице. Знал боярин, что такой его взгляд и напугать может, и обездвижить, а рыжей хоть бы хны.

Андрей только диву давался, глядя на рыжую Арину – никакой робости, смущения, а только лишь лучистая улыбка, да блеск серо-зеленых глаз. Она разглядывала его внимательно, с любопытством, видно дивилась, что нет бороды да усов. Так смело смотрели вдовицы и бедовые бабёнки. Шумской понимал, что не в намеках и призывах дело. Видел, поди, что девка перед ним невинная, но не сдержался и высказал.

Глава 4

- Гляди, Аринка, забороло*-то в крепостице какое! – Не до деда Аришке было совсем.

Рыжая от любопытства даже рот приоткрыла. Высокий частокол, кованые ворота и охранные ратники при них. В городище въехали уж в сумерках, но свету доставало, чтобы полюбоваться на крепкие хоромы местных жителей, свежие заборы и церковь, что красовалась в центре крепостицы.

- Деда, а наш-то дом где? – Аришка извертелась на подводе.

- Цыц. Смирно сиди, чай не соплюха, – выговаривал дед Михаил, но сам тоже любопытствовал изрядно.

Пока дед с внучкой озирались, пока вздыхали радостно, глядя на чистую ровную дорогу, что вела от крепостных ворот до боярских хором, к телеге их подъехал боярич. Аришка слышала, что чернявый Шумской называл его Демьяном Акимычем. Стало быть, это и есть внук воеводы Медведева?

- Батюшка мой распорядился отвезти вас на двор новый, а завтрева ждет в гости. Все чин по чину. Велел сказать, что другу боярина Медведева всегда рады, – говорил парень серьезное, а глазюки хитрющие улыбались.

Аришка сразу признала в нем родственную душу – сама частенько с умным видом баяла то, что велел дед, а смех сдерживала.

- Спаси тя Бог, Демьян Акимыч. Батюшке передай, благодарствую за встречу и расположение. Завтра будем ко двору сами. Придем, куда укажут, – ответствовал Михал Афанасьич.

- Отец просил быть, когда сами захотите и с главных ворот.

Дед Михаил облегченно вздохнул. Если с главных ворот, а не с людских, значит, уважение будет. Инако, можно себя ставить в ряд с ремесленниками. Видать, воевода расстарался, предупредил сынка.

Пока лясы точили, да благостными речами дружка дружку ублажали, уж подъехали к небольшому двору и хоромцам. Ворота не высоки, да и зачем? Рядом с ними две липы, скамейка. Домок на краю городища, в месте тихом и дальнем от боярского подворья.

Аришка от нетерпения соскочила с телеги, и уж было собралась бежать в открытые ворота, но дед удержал ее за подол запоны.

- Арина, бояричу-то поклонись, дурёха, – прошипел Михаил Афанасьевич внучке на ухо.

Аринка круто развернулась, аж косища по ветру легла, и поясно поклонилась Демьяну, который улыбался хитро.

- Благодарствуй, боярич, за хлопоты, – и уставилась снизу вверх на крепкого парня, что глядел на нее весело, сидя на кауром жеребце редкой красоты.

- Не на чем, славница. Никаких хлопот, одна лишь радость душевная. На такую пригожую девицу поглядеть не каждый день можно, – и подмигнул глазом, голубым и блёстким, приосанился гордо и хвастливо, зная, что собой хорош.

- Спасибо на добром слове, Демьян Акимыч. Сама всю дорогу на тебя любовалась. – Дёмка аж брови вскинул от такой ее прямоты. – Уж дюже конь под тобой красив. Так и смотрела бы все время.

Ратники, что были в отряде Демки прыснули, Фаддей взглянул на Аришку внимательно, но улыбки себе не позволил.

- О, как. Конь, стало быть, хорош, не я? И чем же он тебе приглянулся, а?

- Красивый, да не хвастливый. Бровями не играет, ус не крутит и девицам не подмигивает. – Дед Михаил ажник задохнулся от дерзости Аринкиной, и ткнул ее кулаком в спину.

Зря дед боялся, не тот был парень Дёмка, чтоб не оценить забористую шутку и обижаться на глумливые, но и правдивые слова. Боярич засмеялся по-доброму.

- Ох, и язва ты, Арина. Споёмся нето! Так-то посмотреть, не такая уж ты и красавица. Это я еще не сильно приглядывался. Можа, у тебя конопухи есть, а?

- Вот смотрю я на твоего коня, и все больше он мне нравится, – улыбалась Аринка, уж зная, что Демка вовсе не осерчал, а наоборот, рад почесать языком, да пошутковать.

Пока лясы точили, холопья семья слезла с подводы и стала валдохать скарб хозяйский на новый двор. На торжище в Богуново закупили много – воевода щедро одарил друга. Тут и шкуры новые, свежие. Лавки широкие. Стол – домовина тяжелая. Короба, туеса, посуды разной видимо-невидимо.

Фаддей слушал вполуха то, о чем переругивались шутейно брат и симпатичная рыжая. Все на девку смотрел – нравилась. Улыбалась ярко, не робела и взгляда не отводила. Да и глаза такие…ясные, честные.

- А ну, навались, ребята, – скомандовал Демка, и ратники посыпались с лошадей, похватали короба, да сундуки и потащили дедово добро в новые хоромины.

Пока таскали – гладели, да шутейничали. Аринка не отставала от ребят, таская мягкую рухлядь, забавляясь чужими словами, и своих не жалея. Через половину часа все было на своих местах. Даже две коровы уместились в небольшом стойле и сонно махали хвостами. Должно, утомились с непривычки скакать по лесным-то ухабам.

- Спаси тя Бог, боярич. Помог. – Михаил Афанасьевич поклонился, вслед за ним и Аришка.

- Завсегда пожалуйста, – кивнул Демка, и посмотрел на рыжую. – Ну как, Арина, конь мой еще не разонравился?

- Еще больше полюбился, боярич.

- Да что опять-то не так? – шутейно сердился Демка.

- Так ведь молчит и не хвастается. – Еще посмеялись чутка и разошлись.

Демка поднял свой десяток на конь и свистнул весело, а Аринке еще и шапкой помахал. И правда, родственная ехидная душа сыскалась для Дёмки в Берестово. А вот Фаддей прощаться с дедом и внучкой не стал, но долго еще оглядывался на Арину, высматривая за забором ее золотую голову.

Тем временем новосельцы оглядывали свое пристанище. Новый домок невелик, то правда, но уютен и крепок. Сени, большая гридница, две ложницы*. Клеть и подклет*. Печка одна, но здоровая ее труба шла с клети в хозяйские покои и согревала все сразу. Для дровяной экономии решено было поместить холопью семью в просторной клети – и правильно! Одна печь – дров много не надо.

Дед Миша уселся на лавку в большой гриднице и призвал к себе домочадцев. Когда внучка и холопы явились, выдал слово свое.

- Арина, расселяй. Хозяйствуй, – потом обернулся к семье. – Как звать?

- Неждан, – глухо проговорил горбатый глава холопьего рода. – Сын Лука, жёнка Ульяна, а дочь Настасья.

Глава 5

Что там Дёмка болтал, как Фаддей злобился, Андрей не слышал, не видел. Рыжую отпустил, а сам руки плетьми повесил и застыл, глядя в глаза, что все более напоминали осеннюю речку и весенний листочек в ней. Аришка смотрела на него и с того живого, горячего взора ворохнулась в Шумском забытая давно радость.

Нет, не та, законная, что после победы надо ворогом или богатой добычи из похода. Не та, которая буянила, вихрилась от крепкой бражки, пива или сладкого вина. А та самая, глубокая и душевная. Бесценная.

За малый миг, что перехлестнулись взглядами, Андрею много что вспомнилось, но особо – мать. И все с того, что рыжая Аришка с ясными глазами, с прижатой косой, словно птаха пойманная, всколыхнула муть со дна душевного, подняла осыпь горестную.

Мать Шумского заневоленная любовью своей к Андрюхиному отцу, самим Андреем – малым детёнком – металась в богатых боярских хоромах, аки птичка, а улететь не могла. Страдала, теснимая женой боярина и ее бабьим ближним кругом, жалилась малому сыну. Вечор, бывало, придет к нему в ложницу, обнимет и шепчет.

- Сыночек мой, радость моя единственная.

Андрей хоть подлеток, а все понимал, видел, поди, что мамка не хозяйка, но и не чернавка. Жалел ее, защищал, как разумел. Когда схоронили ее, мамку-то, сполна хлебнул чашу того горького винца – полукрового. И не боярин, и не холоп. Выблядок!

Шумской пожалел рыжую, освободил безо всякой виры.  Взгляд ее дышащий, теплый, благодарный и удивленный – согрел. С того и радость. Будто пташку выпустил* на волю.

- Ты чего обомлел-то, сармат, сук те в дышло? Накрыл колодой пряники мои! – Дёмка не унимался.

Андрей ить правда обомлел, токмо не от того, что пряников лишился, а от Аришкиного взора. Смотрела-то с теплом, и Шумской понял – первая так на него смотрит. Девки все больше с опаской, а кто и нос воротит, знают, поди, что из сарматов. А эта…

- Демьян, будет тебе горло-то драть. Мне твои пряники без надобности. Я их не ем, – выдавил Андрей, все еще глядя на рыжую.

- Тьфу, достался дружок, лысый лужок. И, правда, на кой ляд тебе пряники? Тебе бы все хлебом крупчатым* напираться.

Дёмка речь свою ядовитую оборвал: из-за хоромин показался молодой ратник. Машка потянула Аринку за руку, бежать за собой приневолила. А как инако? Девкам ходу в ратный круг не было: хоть боярышне, хоть славнице простой. Увидят, не спустят!

Андрей аж шею свернул, глядя вслед рыжей, и дрогнул, когда поймал ее взгляд: Аришка тащилась за Марией и оглядывалась на него, Шумского.

- Демьян Акимыч, батюшка велит к нему идти. И тебя, боярин Андрей, ждет незамедлительно. Ляхи… – Другим разом-то от слова «ляхи» у Шумского все бы мысли изветрились из головы, а ныне…

Шли в гридницу к боярину – серьезные, напряженные – а Андрей все о рыжей думал. Понимал, что не к добру, но мысли поди-ка, выкини.

Боярин Аким уж на крыльце ждал.

- Плететесь, аки мерины трухлявые. Заходите, нето, – по голосу уж понятно – беда.

В гриднице собрались десятники, и пошел разговор военный.

Ляхи пограбили-презвились в Супятово, как у себя дома. Идут по Ржавихе на четырех ладьях – груженых, тяжелых. Еще и коней везут. Холопов не брали – вырезали всех вчистую.

Думать долго не стали, и полетели гонцы в Богуново собирать отряд, поднимать на конь ратников. Андрей в свой удел отправил ближника, а сам остался ночевать у Демки в хоромах. Почитай всю ночь говорили, переговаривали – как и где брать ляхов.

Утресь на боярском подворье кутерьма и гомон! Ратники Шумского прибыли и остановились перед крепостными воротами. А вот местные все вошкались, собирались.

Шумской уже доспешный, но без шелома, стоял у крыльца, глядя на сборы скорые, примечая всё и всех. Вон десяток Демьяна – мужики борзые, куражные. Фаддеевские воины – хмурые, жилистые, да злые.

Из Богуново прибыл воевода Медведев и устроил разнос сыну своему.

- Етить тя, Акимка! Прохлопал Супятово! Дурень! Тебе про ляхов-то когда доложили, а? Все телился, обсосок! Кровь людская на тебе! Не споймаешь беззаконцев, я сам тебя мужицкого звания лишу! – орал напрасно.

Кто ж  знал, что ляхи обнаглеют настолько, что под носом у ратной сотни так набезобразить смогут. Но на заметку взяли – стеречь надо глазастее. Ухи держать востро и упреждать любые набеги.

Андрей-то не особо слушал, все знал и так, что будет сказано воеводой. Смотрел на кутерьму людскую и досмотрелся. За углом большой хоромины приметил золотую косу Аришки.

С крыльца его снесло скоренько. Шагнул узнать, что понадобилось девке в такой-то день на шумном боярском подворье. Арина его заметила и вздохнула облегченно. Шумской чуть из сапог не выпрыгнул, когда понял, его дожидалась!

- Смотри, Арина, опять косой зацепишься, – сказал, да сам себя и укорил. Ведь не о том думал-то, пока шел к ней.

- Боярин, здрав будь, – поклонилась, звякнув навесями на очелье. – Я на малое время, уж прости, что так не к месту.

- Иди за мной, – заметил боярин, что девка сторожится, видать пришла с делом каким и не хочет, чтобы заметили. В одной руке туес, в другой узелок маленький.

Отошли чинными порядком в конюшню. Там окромя Буяна уж и не было ничьих скотин. Все под седлом, да на дворе.

- Что ты? – и в глаза ей заглянул.

А там опять сверкание весеннее, будто солнышком пригревает. Аринка взгляда не спрятала, улыбнулась и туесок малый ему протягивает.

- Боярин, не сочти за великий труд, отдай Демьяну Акимычу. Ведь пожалел вчера меня, виры большой не стребовал. Тут пряники печатные, как он просил. – Шумской удивился, но туес принял, подвесил на седло Буяна.

- Передам, – заметил, что Аришка вроде-как замялась. – Еще что? Для Фаддея подарочек?

И язык прикусил от словоблудия. Ить тьму времени не говорил так по-веселому, аж до улыбки.

- Нет…. Тебе вот, – и тянет ему узел.

Взял, любопытствуя, разметал ткань, а там…хлеб крупчатый, горячий еще. Дрогнуло сердце, не устояло перед такой заботой. Чтоб такие хлеба испечь к утру, надобно всю ночь не спать. А пуще всего изумило – запомнила, что любит он, Шумской.

Глава 6

- Арина, помни себя. Держись уважительно, но достоинства не теряй. Ты хоть и простая славница, а все ж опричь боярской семьи. Ближница, – боярыня Ксения сидела на крылечке своей хоромины и давала урок Машке и Аришке.

- Матушка-боярыня, а ты сулилась рассказать, как ближников выбирать, – Аринке урок нравился.

Ксения говорила кратко, без нравоучений лишних.

- Быстрая какая. Ты сначала приглядись к людям, изучи повадку, пойми, который тебе надобен. Вот Маше нужна пожившая женщина, что в хозяйстве толковая. Она и будет докладывать обо всем и распоряжения боярышни передавать всем другим. Хозяйка дома, что верхушка пирога именинного. По ней судят, а вот, что она под собой прячет – то ее дело. Уразумели?

Девушки послушно кивнули, только навеси звякнули: у Маши большие, золотые, а у Аришки серебряные невелички.

- Мама, а вот ежели та моя помощница станет в обход меня распоряжаться, а?

- А тебе глаза на что и уши? Ты все должна примечать и все знать. А потому, долг твой хозяйский  понимать, как хозяйство устроено. Сколь у тебя холопов, сколь наймитов, где они живут, как живут. И сколь надобно запасов, чтобы их прокормить. Утресь встала и пошла оглядывать двор. Везде загляни, все рассмотри, да нужниками не гнушайся. Чисто ли отхожее место, не будет ли болезни нутряной. Ты – голова, а прислужники – руки твои, плечи и ноги.

- Мам, так пока всем объяснишь, что и как работать, проще самой сделать? – Машка уныло смотрела на мать.

- Не сумеешь приказывать? грош те цена, боярышня. Работают холопы, а ты указываешь. И наперед гляди, думай, как твой указ повернется, не навредит ли.

- Матушка-боярыня, эдак писарь нужен, чтоб ходил все время за тобой и записывал, что ты увидела и какой кому приказ отдала? – Аринка слегка очумела, слушая Ксению и понимая, боярской жене нелегко вовсе и долг велик.

- А и верно, Ариш. Сообразила. С тобой завсегда рядом доверенный человек. Вот у меня – водовица Любава. Много не болтает, сидеть без дела не привычная. Я ее давно приметила, еще когда боярин Аким ее семью похолопил. К себе приблизила, выпестовала и позволила выкупиться из холопов.  

И так еще долгонько. Боярыня Ксения, окончив урок, отправила девушек пройтись по холопским избам и сосчитать, сколь людей трудится на подворье, а потом сообразить сколь надо припасов, чтобы до нови продержаться.

- Аришка, умаемся считать-то. Эдак месяц пройдет? – cердилась Машка, высверкивая глазищами.

- Маш, а кто учёт ведет, а? Есть же какой-никакой человек, что ведает, – Аришка и сама понимала, что работа долгая и напрасная.

- Ну, Макар Зотович есть, Урядов. Он все у себя в большую книгу записывает. Только, Ариш…я …читать плохо могу. Считать и того хуже.

- Я могу, Маш. Идем, прикажешь ему все рассказать и делов-то.

- Ага, прям вот так он мне все и обсказал. Небось, нос задерет и промолчит, оглоед!

- Ты боярышня. Слово твое – указ. Идем, нето. Ты только лицо грозное сделай, ладно? Вот как давеча с Фаддеем. Макар ваш и не откажет.

- Тьфу! Это не наука, а казнь мученическая, – Маша бубнила все время, что девчонки шли к большому амбару.

Там заседал Макар, тот самый приказчик. Вошли девахи в большущий схрон, а там чего только нет! По полкам – ткани, да свитки. Кузнечные разные штуки. Тут же короба, мешки и много чего еще. Аришка, аж дышать перестала, глядя на такое-то богатство. А сам приказчик – неприятный мужичонка, не старый еще, но лысоватый, поднялся со скамьи и гаденько посмотрел на девушек.

- Чего изволите?

- Здрав будь, Макар Зотович, – Машка приосанилась, бровь изогнула так же, как боярыня Ксения, но убедительности не вышло.

Аришка поняла, что Макар тот сейчас погонит двух соплюх, и задумалась. Разглядела внимательно дядьку, и осознала – петух! А петухам что надобно? Верно! Почёт, уважение и лестное слово.

- И тебе здравствовать, боярышня, – и поклонился так лениво, нехотя.

Машку заело! Она уж было открыла рот указать сальному Макарке, где его место, но Ариша опередила:

- Макар Зотович, уж прости, что помешала тебе дело твое трудное делать, – Ариша сказала от себя, ить боярышня же помешать не может в своем-то дому. – У тебя тут порядок такой, что я загляделась совсем. Все на своих местах, все урядно. Это же сколько труда-то надобно? Да те Бог сил и терпения.

Макар-то маленько обалдел, но видно было, приятно лестное слово да еще и от рыжей девахи, о которой последнее время так много судачили.

- И тебе, славница, добра. Да, дел много, и недосуг мне языком-то трепать, – показал свою значимость маленький человечек.

- Боярышня Мария знать хочет, сколь холопов содержится на подворье и каков запас до нови. Ты же хозяин такой, что любо-дорого, так все говорят! Ты уж отвлекись на малое время, обскажи боярышне что и как.

Машка поняла, чего хочет подрунька ее и приосанилась. Макар оглядел девах, но отказать не посмел. Еще малое время Аришка заливалась соловьем, а Машка пучила глаза грозно и вот уж полный отчет о холопах, запасах и прочем таком, о чем было задание боярыни Ксении.

Девушки чинным порядком поблагодарили Макара и вышли из амбара, а уж там, на дворе, припустились, что есть мочи, сдерживая смех проказливый.

- Аринка! Это ж мы с тобой все разузнали. Теперь токмо сосчитать и можно пойти и посмотреть нового жеребчика. Вон, у Серухи родился утресь. А потом пойдем на речку, говорят, если маем ноги обмакнуть в Рудный ключ, то на этот год жених сыщется! – Машка аж крутанулась на радостях, раздувая колоколом летник свой нарядный.

- А не заругает боярыня? – Аришка и сама рада была избавиться от докуки учебной, но опасалась.

- А чего ругаться-то? Мы ж все сделали, – Машка была в настроении, а потому, девушки бегом помчались к малым хоромам, там Аришка сосчитала холопов, переложила на припасы и вывела, что до нови не хватит около пяти пудов зерна.

Хитрюги решили, что урок должны сдать боярыне в вечеру и довольные убежали по своим девичьим делам. И жеребчика посмотрели и жениха намыли в речке, еще и угостились наваристыми щами у Аринки в дому.

Глава 7

Андрей поднялся ранехонько, даром, что в Савиново вернулся накануне поздней ночью. Ездил к отцу в городище – дела решить, повидаться. А нынешним днем собирался в Берестово. Боярин Аким давно уж ждал: два отряда ляхов все еще гуляли по его землям, с того и надо было думать, что делать.

Шумской-то сам понимал, в Берестово рвется не токмо из-за ляхов… Была там одна рыжая, что из головы никак не шла. Пока Андрей дела решал боярские, пока мотался конным отрядом в отцовское городище и назад – частенько заглядывал в подсумок, смотрел на бусы, что спрятал, схоронил. Словно в глаза Аришке заглядывал, уж больно цветом камешки те напоминали ее очи.

- Васька! – ближник, словно ждал, вошел в ложницу сразу. – Неси умыться и бороду скоблить. Дай рубаху новую. Кафтан полегче.

Пока Васька грохотал в сенях, Андрей прошелся по комнате, стараясь унять нетерпение. Сам себе смешон был, ругал себя заполошной девкой и улыбался.

Наскоро поутричав, Шумской выскочил на свое подворье богатое, велел седлать Буяна. Покамест ждал, принял отчет от приказчика, кивнул, мол, все как должно и, прихватив двоих ратников, отправился лесной дорогой к соседу.

День ясный, зелень свежая, да кудрявая – благодать! Шумской все дивился – как это он раньше не замечал, что весна такая нарядная и красивая, а?

- Андрюха, чёрт пропащий! – Демьян соскочил с крыльца и шагнул друга обнять. – Где был-то, сармат голощёкий?

- И тебе не хворать, чубатый. К отцу ездил.

- Ты нынче довольный. Что так? – Демке непривычно было видеть друга-то своего смурного с сияющей мордой. – Ай, отец удоволил?

Андрей уж собрался говорить, но тут из-за хоромин появились боярыня Ксения с Машей. За ними шагала Аришка. Голова опущена, коса уныло по спине вьется, а навеси печально покачиваются. Шумской-то поначалу обрадовался рыжей, но вмиг понял – случилось что-то.

Дёмка тем временем смотрел на Наталку Мельникову, она прошлась мимо ворот боярских, а потому и не приметил в друге своем странного выражения лица.

- Здравствуй, боярыня, – Андрей поклонился хозяйке.

- И тебе здравствовать, Андрюша. Давно не приезжал, никак надоели мы тебе? – Ксения улыбнулась по-доброму. – Почитай с месяц не виделись. Все ли порядком в дому у тебя?

- Благодарствуй. Все урядно, – говорить-то говорил, а сам косился на рыжую.

Арина быстрым взглядом наградила Андрея, встрепенулась, но тут же, будто припомнив что-то, голову опустила и глядела на свои сапожки. Шумской любовался: запона на девушке нарядная – светлого льна, рубаха с вышивкой, какой и в самом Городе не сыщется, навеси поблескивают. А вот лик бледный, да печальный. Снова сердце ворохнулось, шепнуло – стряслось несчастье.

- Ты уж побудь, порадуй нас. Оставайся на трапезу, да и ночуй нето. Боярин Аким всегда тебе рад. Добро пожаловать, Андрюша. – Ксения кивнула и поманила за собой девушек.

Аришка, проходя мимо Шумского быстро глянула из-под ресниц, будто обожгла, но слова не молвила.

- Ты чего застыл-то? Идем, нето. Батька ждет, – Демка тронул Андрея за плечо и пришлось идти. Да оно и к лучшему! Эдак-то можно и шею свернуть, глядя вслед рыжей.

Боярин Аким встретил радостно и усадил за стол. Сошлись десятники и пошел спор,  как ляхов ловить. Андрей-то вроде и с ними был, но пропал совсем в мыслях тягучих.

Арина – славница. Из простых чинов. А он кто? Боярин. Если и сложится промеж них любовь, да мир, так что с того? В жены взять никак не можно – урон боярскому сословию. А брать ее в хоромы, неволить навечно, Андрею виделось пыткой. Мать вспомнил, что была при отце ни женой, ни невестой… Знал, поди, какая она та бабья доля несладкая. Грешным делом подумал – пусть откажет, ослабонит себя от такой участи. Но мужское, нахрапистое претило! А уж когда подумал, что не мил ей, совсем озлобился. С чего взял-то, что она его выберет, а?

- Андрей! Андрюха! Ты слышишь али как?! – голос боярина будто издалека. – Тебя спрашиваю!

- Прости, боярин. Задумался, – Шумской заставил себя вникать в дела ратные.

Через часа два порешили – ляхов поймать и порубить, чтобы новых бесчинств не допустить. Собраться недели через две и идти походом, ловить беспредельщиков под Варвой – деревенька в пяти днях пути от Берестово.

Шумской вышел из гридницы последним.

- Андрюх, идем покажу доспех новый. У нас кузнец из Ольховки. Мастер, – Демка звал заняться делами ратными, но Андрей головой покачал.

- Иди. Догоню, – и отправился искать рыжую.

Вот, сколь угодно мог уговаривать себя – отстань от девки, не думай о ней, а все равно ноги несли проворно. Искал на бабьем подворье, искал в конюшне у Буяна. Потолокся даже у портомойни, чем и вызвал интерес у холопок. Совсем было отчаялся, но занесло его к сарайкам. В одном, где короба новые хранились, он и нашел Аришку. И не приметил бы, коли не жалобный скулеж девушки. Голос-то ее он сразу признал, токмо неведомо как. Не иначе сердцем угадал.

Шагнул в полутемный сарайчик и огляделся. Голос-то ее Аришкин слышал, а саму ее не видел. Пометался взглядом по коробам, и в дальнем углу приметил конец косы золотой. Арина сидела на полу, ткнувшись лицом в коленки. Шумского аж пробрало, до того жалостно плакала, слов не сыскать, чтоб описать.

- Арина… –  подошел ближе, присел возле девушки. – Обидел кто?!

Сам не ожидал такой-то злобы в своем голосе.

Рыжая вздрогнула и подняла глаза свои окаянные на боярина.

- Здрав будь… – а слезы текут-бегут. – Не обидел…

- А слезы с чего? – Шумской брови грозно насупил, а у самого аж руки затряслись. – Ты чего тут забилась в угол, а?

Молчит. Вот, ей Богу, молчит и смотрит так, что пробирает до печёнок.

- Не молчи ты. Что стряслось?  – в ответ Аришка только вздохнула горестно, слезы утерла рукавом вышитым.

- Ты смеяться станешь, боярин. Все смеются.

- Не стану.

- Станешь.

- Ты видала хоть раз, чтобы я смеялся? – Аринка лоб наморщила, видно, припоминала.