Я тебя не хочу - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Елена Тодорова (самиздат)

1

Предупреждение: Все события, описанные в этой книге, являются плодом авторской фантазии. Любые совпадения с реальными людьми, местами, событиями или ситуациями случайны.

…пойду посмотрю на этого Люцифера…

– Где бы нам не было суждено оказаться в следующей жизни, я найду тебя, – обещает надтреснутым голосом Доменико.

Вполне возможно, что вызывающие озноб хриплые ноты рвет лишь видавший жизнь телевизор. Бабуля пересматривает этот занудный фильм лет пятнадцать подряд. Мне восемнадцать, и я, увы, не вспомню, являлся ли голос горемыки Доменико таким же царапающим, когда мне было три года. Но даже если бы и помнила, и могла подтвердить образовавшийся с годами дефект, бабуля не отправит плазму на свалку, пока она издает хоть какие-то звуки.

– Это так больно, Доменико… – слезливый голосок Изабеллы я подхватываю немым кривлянием.

Смотрю на себя в зеркало и сокрушаюсь: какая актриса умирает!

– Собственно, почему это умирает, а? – продолжаю в беззвучном режиме, но с крайней степенью эмоциональности. – Я живее всех живых!

Просто неоцененная. Никем. И когда я говорю «никем», ребят – это значит «никем». Во всех сферах.

Но я не жалуюсь. Ни в коем случае.

Нытье – это уж точно не про меня. Ненавижу нытиков.

Стараясь двигаться бесшумно, беру с обувной полки пару потертых кед. Пошатываясь, как пьяный матрос в капитанской рубке, пытаюсь натянуть нерасшнурованный лапоть на стопу.

Мне нужно выскочить из квартиры без ведома бабушки. Но в тот миг, когда Доменико с Изабеллой вяло целуются (вот нельзя, что ли, делать это чуть более живо?), рядом со мной с грохотом рушится мир.

Ну, может, полмира.

Ладно. Его меньшая часть.

Испугавшись, дергаюсь. Теряю равновесие. Со вскриком шлепаюсь задницей на пол.

– Амелия? – окликает меня бабуля. – Ты куда это, девонька, в такую рань собралась?

Миссия уйти из дома незамеченной провалена.

Угрожающе смотрю на мохнатый бронепоезд, которому в столь ответственный момент, понимаете ли, приспичило прыгать по шкафам. Яша отвечает мне взглядом, полным презрения. А потом и вовсе отворачивается жопой и, вильнув своим черным хвостом, деловито уходит в комнату.

И что ты будешь делать с таким отношением?

А ничего.

Бабуля утверждает, что в этом зловонном коте живет душа умершего сто двенадцать лет назад хозяина этой самой квартиры. То бишь – приготовьтесь – моего прапрапрадеда.

О, поверьте, когда твоя бабушка эзотерик в четвертом поколении — это не самое странное, чем можно поделиться!

Итак, гнусный стукач – дед он мне или не дед – Яков подсветил мое бегство, и мне не остается ничего другого, как сунуться в комнату, где по жизни царит таинственный полумрак, следом за ним.

– Доброе утро, Ясмин! – приветствую бодро.

Называть бабулю бабулей вслух язык не повернется.

У нее странный стиль – длиннющие темные дреды, цветастые юбки в пол, рубашки с причудливой отделкой и множество звенящей бижутерии.

Но на бабушку она не похожа никак.

Она миниатюрная. В движениях гибкая, словно настоящая кошка. Лицо молодое. И даже я не берусь судить, что виной тому: удачная генетика или какое-то колдовство. А взгляд? Взгляд горящий! Способный зажигать других.

Однако прямо сейчас бабуля встречает меня с въедливым вниманием, которое трудно выносить.

– Ты куда это, радость моя, в шесть утра собралась? – повторяет с очевидной подозрительностью.

Дело пахнет жареным.

– Если я скажу, что сбегаю с Валентином, чтобы тайно обвенчаться, поверишь?

Бабуля фыркает.

– Нет, конечно. Валентин слизняк, неспособный ступить дальше, чем его мама пошлет. Привоз, на котором ему вверяют купить тюльку – крайняя черта, – нелестно, но точно характеризирует засидевшегося в женихах сорокалетнего соседа. – К тому же я знаю, когда ты выйдешь замуж, – последнее роняет, тасуя потертую колоду Таро.

Я кривлюсь, словно мы о дате смерти говорим.

– Фуэ. Надеюсь, это событие в моей жизни грянет не раньше, чем у Валентина! – произношу как молитву. И тут же натыкаюсь на осуждающий взгляд бабушки. – Ну что? – защищаюсь, как подросток. – Может, я реально в него влюблена, м?

– Амелия Иннокентьевна Шмидт, – произносит с натиском. – Не мели ерунды.

И начинает раскладывать карты по бордовому бархату накинутой на круглый стол скатерти.

Кусая губы, усиленно размышляю, что сказать. Разглядываю все, что находится на столе, словно это должно дать мне подсказку, чтобы выпутаться.

Зажженные свечи и кучка огарков, магические камни, бусы, монеты и стеклянный шар, сладко сопящий Яша… Стоп. Яша?

Когда этот предатель уснуть-то успел?

2

У самурая нет цели. Только путь.

Если бы мне пришлось объяснять, каким, мать вашу, образом я, Тоха и Чара после ночи дикой попойки оказываемся в общественном транспорте, я привел бы всего один, но очешуительно весомый аргумент.

В нашей компании есть суперсила. И это, блядь, я.

Положа руку на сердце, должен дать признательное: финал любого шабаша с моей легкой руки исключительно непредсказуем.

Почему я решил, что будет прикольно прокатиться по городу в тарахтящей улитке? Ни один демон ответа не найдет. Это, очевидно, тот самый ебучий случай. И, как окажется позже, могучий.

У меня счесан подбородок. Рубашка почти нараспах, потому как все пуговицы вырваны, и полы держатся лишь за счет брюк. И да, блядь, два мерзких пятна на левой кроссовке в наличии. Но я до такой степени бухой, что все это марширует бодрым шагом на хрен. Последнее, кстати, к возмущению каких-то злых старух, на весь «аквариум» кричу.

Насрать. Задняя площадка оккупирована. Пусть только кто-то сунется сюда до конечной. Ментов вызовут? Да я сам им позвоню. Нагуляюсь, пусть конвоируют домой. Люблю красиво возвращаться в барские хоромы батеньки.

Шнапс бурлит по венам, подогревая адреналин. В висках все еще стучат биты, которыми догонялись на яхте. Кураж шпарит. И я разворачиваю голосину, чтобы пронестись по тралику только что сочинённой дурью в формате оперного пения.

– Тра-ва, ромашки-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и, пенопласт – хор-ор-ор-ошая погода-а-а-а…

Заканчиваю языковой бормотухой в стиле Витаса, которую только изврат Тоха может на сторону зла притянуть.

– Садись, пять, кунимен. Резче садись, – выдает это исчадье Содома на потеху Чаре, который так ржет, что аж за живот хватается. Сам Тоха, естественно, тоже гогочет, как ненормальный. – Расторопнее, пьяная ты рожа, – добавляет, дергая меня за ремень, чтобы удачно приземлился рядом с ним на сиденье. – Хочешь, чтобы после такой си-ре-соль-демонстрации все дамы в транспорте поснимали трусы? Они тут, если ты не заметил, с крайним сроком годности, – последние фразы загоняет тихо, чтобы слышали только мы с Чарой.

Но ржет наша троица после этого так громко, что контузит, вероятно, даже водилу. Он начинает усердно на нас коситься. Вот только всем на его взгляды похрен.

– Иди в жопу, блядина, – бросаю со смехом Тохе. Зачесывая пятерней гриву, важно напоминаю: – Я не лижу.

– Соррян. Забыл, что Фильфиневич у нас пока не дорос.

– Сука… – выдыхаю раздраженно, пока он ржет как лось.

– Тох, ты не понимаешь. Это просто негигиенично, – задвигает Чара с предельной серьезностью, повторяя мои же слова, но с явной, сука, издевкой.

– Сука… – протягиваю с оборотами повыше. – Это мое дело, нет? Не считаете? Лижите сами сколько угодно! А я себя уважаю.

– Базара ноль. Подумай о том, чтобы и свой член перестать девкам в рот присовывать, – поддевает Чара. – Уважай людей не меньше, чем уважаешь себя.

– Вай, вай… Ты что? Ты что? – сокрушается Тоха наигранно. – Это выше его сил! – выкрикивает сволочь.

Толкаясь, продолжаем гоготать.

Хомут ему на шею накидываю, он подается, выписывая сквозь смех бла-бла-предупреждение:

– Уймись, пока не превратил тебя в мертвый груз.

На свои фирменные вертухи намекает, гаденыш, прекрасно зная, что я тоже могу раскрутить так, что закачается.

– Держи свою мельницу в режиме офлайн, – отражаю, но отпускаю.

– Ох, ни хрена ж себе, – высекает в этот момент Чара. – Видели, как мы митсуху вставили? Вот вам и аквариум!

Ни хрена мы не видели. Но триумф поддерживаем.

– И пусть Луна нам светит ярко, обгоняем иномарку. Везу девочку-бунтарку я хотя бы не пешком. Нам даже звёзды светят ярко, нас догнала иномарка. Я прошу лишь — не ломайся, как российский автопром[1], – заряжаем с Тохой в две глотки с такой экспрессией, что даже те, кто нас минуту назад ненавидели, улыбаются.

Только водила не сдается. Перебивает, скотина, накручивая громкость на своем патефоне. Пф-ф-ф, будто нас с Шатохиным этим сломаешь! Мы и Ротару подпеваем так, что все вокруг теряются.

– Хуто-хуторянка, девчоночка-смуглянка. Мне бы хоть разок, всего лишь на чуток. В мою весну на хуторок, – выдаем басом.

– Бля, я не могу… Какие ценные кадры! – комментирует Чарушин со смехом, когда водила, лишая нас кайфа, вырубает музыку и призывает через громкоговоритель к порядку.

Но мы, естественно, за статусы долбодятлов держимся упорно. Слишком много промилле в крови, чтобы взять и успокоиться.

Какого хера мы тогда здесь делаем?

В тот самый момент, когда троллейбус тормозит у остановки, ржем над пантомимой Тохи. Я неосознанно смотрю в окно, и сердце, при том, что я ничего конкретно не вижу, вдруг ускоряет ход.

На зрачках будто какая-то пленка возникает. С нарастающим шумом в башке моргаю, чтобы вернуть себе возможность адекватно воспринимать мир.

Рывками ловлю силуэт бегущей девчонки.

3

До бешенства ты меня еще не доводил.

Владения Фильфиневичей, рекомендацию на работу к которым мне удалось вырвать у судьбы, в простонародье называют на старинный манер усадьбой. Почему так повелось, мне доподлинно неизвестно. Возможно, из-за размеров. Поговаривают, что в собственности Фильфиневичей более пятидесяти гектаров.

Да, Фильфиневич – не просто какая-то чуханская фамилия. Хотя, согласна, звучит исключительно стремно. Но факт остается фактом: династия Фильфиневичей на протяжении шести поколений владеет одним из крупнейших предприятий нашего города – ООО «ФИЛИНСТАЛЬ».

Может, когда их пращурам давали фамилию, первоначальным вариантом и была вот эта «Филин»? Может, тому, кто ее произносил, дали подзатыльник, и он, заикаясь и булькая, выдал вот этот идиотский состав? Ну, типа «Филь-филь-фр-невич-ич».

Представляю это, сидя на задней площадке отвоеванного троллейбуса, и гадко, но от души ржу. Пока та самая тетка, которая, вероятно, и вызвонила наряд, не оборачивается, чтобы попытаться приструнить меня своими злющими глазятами.

– Надо было и тебя в полицию отправить, – выплевывает, прежде чем подняться и подойти к двери.

Я, конечно, уважаю старость. Но не настолько, чтобы позволять отыгрываться на себе всем недолюбленным жизнью. Меня, знаете ли, на всех не хватит.

– Валерьянка в помощь, – выдаю в ответ ровнейшим тоном.

Так тетка чуть о своей остановке не забывает. Со свирепой рожей долго думает, выходить или остаться.

– Потерянное поколение, – бросает и с царским видом стекает по ступенькам на тротуар.

Я высовываюсь в форточку, чтобы крикнуть ей из отъезжающего троллейбуса:

– Уверена, что вас именно так и припечатывали! И ваших родителей! И ваших детей! Но это не значит, что вы вправе делать то же! Прогресс идет! Пора прекращать повторять ошибки динозавров!

Упав обратно на сиденье, с чувством выполненного долга перевожу дыхание. Закидываю ноги на перекладину, скрещиваю на груди руки и принимаюсь рассеянным взглядом изучать надписи на псевдокожаной обшивке троллейбуса.

Лучше читать на матерном чьи-то больные фантазии, чем позволять сознанию пропускать царапающие нервы воспоминания.

«Эй, Фиалка…»

Не понимаю, почему это так зацепило. До сих пор ознобом накрывает, стоит лишь дать шанс голосу дьявола.

Люцифер, блин.

Обыкновеннейший придурок, каких в современном мире – хоть косяками бей.

Настроение стремительно скатывается к нижним границам, когда троллейбус доезжает до конечной. Оказавшись под палящими лучами солнца, которое к тому времени соизволило окончательно проснуться, вступаю в контакт с выгрузившимися вместе со мной аборигенами и понимаю, что до усадьбы гораздо дальше, чем я предполагала.

– Ой, дочка, – морщится дедуля, прикидывая расстояние. – Так километров семь, не меньше. Это на границе с академгородком.

Где находится академгородок, я, конечно же, имела непосредственное понимание. Осенью мне предстояло там учиться и жить. Но я как-то упустила из виду, что усадьба Фильфиневичей находится в той же географической зоне.

– Спасибо, – благодарю старика.

И отправляюсь в указанном направлении.

Примерно через час меня подрывает громко возмущаться и речитативом сквернословить. Ну знаете, как в переводе американских боевиков девяностых годов прошлого века.

– Ты-блин-гребаная жопа-смердящий жук-застреленная из рогатки ласточка-дырка от бублика-чесночная вода-петушиный хвост, – все это тарабаню на одном дыхании, дико злясь на себя за то, что не додумалась проверить, где находится эта чертова усадьба.

Еще полчаса спустя мне жутко хочется упасть в траву на обочине и притвориться мертвой.

Из-за жары по моей коже литрами стекает пот. Это было бы терпимо, если бы не летающие в воздухе пыль, пух и мурашки. Они липнут к телу и доводят меня до безумия.

– Охотничьи угодья Фильфиневичей. Частная собственность, – читаю я с ехидцей.

И сворачиваю на проселочную дорогу в гущу леса. Там я дважды подворачиваю ногу и бесконечное количество раз получаю вездесущими ветками-колючками по лицу.

– Еще раз!.. – угрожаю одному из деревьев, тыча в него указательным пальцем.

Однако быстро отвлекаюсь от разборок, учуяв носом ни с чем не сравнимую свежесть. Бросаюсь сквозь кусты, будто точно знаю, куда устремляюсь, и вижу перед собой пруд.

Рогатый, как говорит бабуля, конечно же, подбивает меня окунуться. А я не сопротивляюсь. Не умею. Швыряю сумку на траву, скидываю кеды и, разбежавшись, без единой здравой мысли преодолеваю деревяный причал, чтобы – внимание – уйти бомбочкой в воду.

«Бог меня спасает… Бог меня спасает…» – проносится в моей взопревшей головушке перед столкновением с толщей.

И да, спасибо Господу, этой толщи оказывается достаточно.

Но… Я будто была в том уверена.

Вынырнув на поверхность, балдею от прохлады, которая омывает разгоряченное тело. Набираю в рот воды и выпускаю ее струйкой вверх, словно я фонтанчик. Или дельфин. Или рыба-кит. Цирковой тюлень, блин. Плещусь и на весь лес смеюсь, легкомысленно надеясь, что здесь не живет какой-то маньяк с бензопилой.

4

Да я лучше конюшни чистить буду!

Никто бы не охарактеризовал меня доверчивой дурочкой. За мной не водится привычки вламываться в чужие, незнакомые и с какого-то перепугу слишком гостеприимные хаты. Но находиться под палящим солнцем я больше не могу. Ко всему прочему я действительно устала с дороги.

Зажмурившись, задерживаю дыхание. С вытянутыми руками, как ступают в кромешную темноту, шагаю в дом Фильфиневичей.

– Шалом Алейхем[1], – кричу с порога.

Приоткрываю один глаз, и этого хватает, чтобы меня ослепило невиданным богатством куркулей. Забываю о фонтанах, греческих статуях, удивительных растениях и ярких цветах, которыми я успела восхититься на подходе к дому. Благородный мрамор, начищенное до блеска дерево, причудливая лепнина – и все это, простите, с черного входа! Наивная я подобные интерьеры только по телевизору видела и не подозревала, что люди могут так жить в реале.

Заглянув в одно из зеркал, я прихожу сначала в ужас, а через мгновение в возмущение.

Ах ты, гребаный Люцифер! Неужели не мог сказать о том, что у меня растеклась подводка?

Выудив из сумки упаковку влажных салфеток, принимаюсь убирать черные разводы. Так рьяно стараюсь, что не замечаю, как в помещении появляется женщина.

– Вам было велено явиться в восемь, – сечет та по воздуху суровым тоном без какого-либо приветствия.

Ля, какая! Острее ножа. Холоднее саламандры.

Упирая руки в бока, разворачиваюсь, чтобы уставиться на мадам воинственным взглядом.

Та в ответ выкатывает в изумлении глаза.

Секундочка, и в моей головушке звучит «дзынь!». Это я вспоминаю, что мне нужна работа.

Батюшки, как вовремя! Хоть раз вовремя!

Похвалив себя, растягиваю губы в милейшей улыбке.

– Прошу прощения, как я могу к вам обращаться?

– Альбертина Адальбертовна.

Так, ну строить локомотив из букв, чтобы воспроизвести этот несочетаемый треш, я буду только вслух. Саламандра – куда легче и характернее, согласны?

– Альбертина Адальбертовна, – трижды заикаюсь, пока выговариваю. – Я прошу прощение за свое опоздание. Мне прежде не доводилось выезжать за черту города, – вру, однако не сильно. Бывала несколько раз в академгородке, но оба раза с бабулей. На этом все. – Получив ваш адрес, я неверно рассчитала маршрут. Добиралась через горы, через степь, через леса… – шучу, но даме не смешно. – Мне пришлось пройти семь километров! Да, я сейчас выгляжу не лучшим образом. Это все из-за дороги. Мне очень нужна работа. Я самый надежный сотрудник! Дайте мне шанс, и я докажу это усерднейшей работой!

Саламандра смотрит на меня, как на сумасшедшую.

Вероятно, я дала борща с интонациями.

А может, она просто мать Слендермена, и он на меня настучал?

Тот же гигантский рост, тот же пресный взгляд, тот же орлиный нос… Черт.

Ну я же ничего такого не сделала!

Пройти пост непробиваемой гориллы было и правда нелегко. Все нервы мне вымотал, пока допер, что я не побирушка какая-то, а соискатель по очень влиятельной рекомендации.

Вот, задержусь здесь, объясню им всем, почем в Одессе рубероид!

– Не так уж сильно я и опоздала, – произношу вслух с неугасающей улыбкой. – Больше часа я потратила на территории усадьбы. Объясняясь с охраной.

А еще с лошадьми и с гусями, да.

– Вас не пропускали, потому что в момент вашего появления шел третий часа после выделенного вам времени, – подчеркивает Саламандра уничижительным тоном.

– Окей. Вы правы. Мне очень жаль, что так получилось. Но раз уж меня впустили, значит, вам нужен суперспециалист по уборке. Я мастер!

– Горничная. Нам нужна горничная, – поправляет АА ледяным тоном.

– Отлично. А мне нужна работа. Вы меня берете?

Лицо экономки остается непроницаемым.

– Вас примут. На собеседование.

Оу…

Я справлюсь. Должна.

– Следуйте за мной, – чеканит Саламандра и, разворачиваясь, направляется вглубь дома.

Я, естественно, шагаю за ней.

По ходу продвижения то восторгом захлебываюсь, то удивлением. Разве в наше время целесообразно содержать такой роскошный винтаж?

– Сколько лет этому замку?

– В этому году исполнится сто пятьдесят.

– Ого-го!

Как человек начитанный и любознательный, готова спорить, что за все годы эти хоромы не раз нуждались в дорогостоящей реставрации.

Зачем?

У богатых свои причуды.

– Так как вы опоздали, – припоминает экономка в третий раз, заставляя меня закатывать глаза, – Катерина Ивановна занялась своими делами. Она не терпит людей, которые не ценят ее время. Но, услышав вашу историю, в силу своего великодушия согласилась вклинить вас в график ниже. Подождете в библиотеке, пока она освободиться.

5

Господи… Дай отойти.

Известие о моем трудоустройстве к Фильфиневичам вызывает у Ясмин… Нет, не шок. Горечь, тревогу и злость.

– Будь они трижды прокляты!

– Ба, – крякаю я. Сама не знаю: обращаюсь в этот момент к бабуле, или банально звук удивления выдаю. Отворачиваясь от Маши, которая так и замерла в оцепенении, едва крик Ясмин пронзил лютым гневом прачечную, прочищаю горло, чтобы вернуть себе способность говорить. – Возьми свои слова обратно, – настойчиво сиплю в динамик мобильного.

– Когда Луна закроет Солнце.

– Ба! – в этот раз сознательно ее так называю. Возмущена чрезмерно! И дело не в Фильфиневичах. – Ты знаешь, что тебе не стоит никого проклинать. Даже в шутку.

Она меня не слышит.

– Я провожу обряды. Защиту на тебя кладу. Одну, вторую, третью… Этот дьявол все ломает, – сокрушается Ясмин звенящим тоном.

Мое сознание рисует картинку происходящего – бабуля, сидя за своим «магическим столом», смотрит наши встречи с Люцифером.

Одну, вторую, третью…

По моему телу проносится дрожь.

Но я, конечно же, игнорирую эту реакцию.

– Ты прекрасно знаешь, что я могу за себя постоять, – привожу как аргумент.

– Не в этом случае. Не с ним.

И снова на моей коже танцуют мурашки.

– Прекращай, – отрезаю импульсивно. – Иначе я тебе звонить перестану.

На том конце провода становится тихо.

Смотрю на экран – счетчик времени продолжает бежать. Прикладываю мобильный обратно к уху. Оборачиваясь, рассеянно наблюдаю за тем, как Маша перекладывает белье из стиральной машины в сушильную.

– Когда приедешь домой? – скрежещет, наконец, бабуля.

– Не знаю, – фырчу я. – Не хочу, чтобы ты нагружала меня своими прогнозами. И не обижайся. Говорю, как есть.

– Да где уж мне обижаться, – вздыхает Ясмин. Выдерживая паузу, заставляет меня мандражировать. – Амулет не снимай. Не снимай даже на время сна. Слышишь?

Закатывая глаза, кручу головой.

– Слышу, – бубню раздраженно. – Все. Мне пора. Работать нужно.

Не обманываю. Маша уже второй раз маякует.

– Жду тебя домой в воскресенье. Не появишься, я приду в усадьбу.

Это заявление отчего-то настоящую панику вызывает.

– С ума сошла?! Не вздумай!

– Пусть Бог тебя бережет, – проговаривает Ясмин и отключается.

– Черт… – выдыхаю я нервно.

Осадок неприятный. Что-то гнетет. Но я прячу телефон в карман своей уродской униформы и спешу за Марией.

– Трещать по телефону в рабочее время не советую, – шепчет девушка, пока поднимаемся на второй этаж, чтобы убраться в хозяйских спальнях. – Камер в жилых помещениях нет – Катерина Ивановна старых взглядов. Но тем не менее… Свои же заложат! Не сомневайся. Альбертина Адальбертовна доносчиков поощряет. Да и сама шастает целыми днями по дому. Проверяет, как работаем. Упаси Боже позволить себе какую-то вольность! Кажется, будто по воздуху плывет! Оборачиваешься, а она за спиной!

– Брр-р, – выдаю я.

– Ага. Жутко, – соглашается Маша. – От нее только в коттедже, который Дмитрий Эдуардович занимает, скрыться можно. Там она не появляется. Он не позволяет.

– Погоди. Что? Дмитрий Эдуардович? – толкаю, хрюкая от смеха. – Что за чушь? За что его так величать? Чем заслужил?

Мария на миг теряется.

– Ну так… Хозяйский сын.

– Вот же чванливые задницы!

Глаза девушки в ужасе расширяются. Но спорить со мной она не берется. Будто смутившись, отворачивается. Скользнув за угол, показывает мне подсобное помещение, в котором хранятся различные моющие средства, тряпки в ассортименте, губки, щетки, швабры, ведра, тазы, веники, метлы, совки, пылесосы… Ек макарек! Пока Маша нагружает тележку, на которой все это добро принято возить, я стойко делаю вид, будто не растерялась от изобилия.

«Это сложнее, чем я полагала…» – думаю я, когда мы, наконец, выдвигаемся к нужной спальне.

Притормаживая у двери, Мария деликатно, будто котеночек, в нее царапается.

– Входить без предупреждения запрещено, – поясняет свои действия девушка, в то время как я едва сдерживаю ехидное фырканье. – Стучим. Ждем.

– А если там никого? Сколько ждать-то?

Прищурившись, морщу нос.

– Я выдерживаю десять секунд.

В течение указанного времени никто не отзывается, и мы заходим в комнату.

– Это спальня Катерины Ивановны и Эдуарда Дмитриевича, – информирует Мария.

Я в потрясении верчу головой.

– Кровать на подиуме, резное изголовье, колоны, лепнина, бархат и шелка, сверкающая позолота… О, погоди! Дай угадаю, унитаз у них полностью из золота вылит. Верно?

6

Браво, мой Господин!

Владения Люцифера укрыты от мира зеленью. Это и высокие хвойные деревья, и древесно-кустарниковые растения, и ползучие лианы. Настоящий дендропарк. Налюбоваться невозможно. Каждый раз замедляю ход, всматриваюсь и напитываюсь чарующей атмосферой.

Сам же коттедж – это ультрамодное строение сложных геометрических форм, выполненное из металла и стекла. Полностью черное, с немыслимым количеством подсветки, на которую, вероятно, пашет целая электростанция. Поразительное расточительство! Но в отличие от основного дома, здесь стиль преобладает над роскошью.

И все же должна признаться, спустя каких-то три дня я ненавижу каждый гребаный сантиметр этого дома.

Все, естественно, из-за хозяина.

Делаю все в точности, как меня учила Мария, но этот подонок придирается запредельно! Каждую комнату в проклятом Богом коттедже – рассаднике порока и венерических заболеваний – я драю дважды, а то и трижды. Пока Повелитель не останется доволен сверкающей, мать его, чистотой.

Я выползаю от него все позже и позже. Ужинаю в угрюмом одиночестве. У Фильфиневича же в это самое время начинается движ. Я пыхчу и злюсь. Злюсь до бесконечности. Особенно бешусь ночами, когда вместо того, чтобы смотреть цветные сны, лежу в постели и, вылупив глаза, слушаю грохочущую музыку.

– О, мой Господин! – кричу с порога с жирнющим сарказмом на четвертый день своего опоздания в коттедж Дмитрия, черт его раздери, Эдуардовича. Едва успев закрыть входную дверь, бью эпические поклоны. – Прошу вас, Владыка, не гневаться на меня, окаянную. О, мой Господин! Мой Люцифер! Дьявольский дьявол! Бог всех Богов! Прошу! Прошу!!!

– Прекрати, – чеканит Фильфиневич, скрежеща зубами.

Злится, потому как понимает, что этот спектакль – преступный троллинг его чрезмерно раздутого эго. Он был бы счастлив, если бы я всерьез у него в ногах валялась.

Ну уж нет, олень безрогий!

Выпрямившись, откидываю косы за спину и нагло ржу.

Мой смех отбивается от стен громадного дома до тех пор, пока душегуб не заявляет:

– Я поговорил с Альбертиной Адальбертовной. С завтрашнего дня кухня – не твоя забота. Будешь убираться только у меня.

– Мм-м… – жуя губы, сдерживаю поток брани. – Господин замолвил за меня словечко! Господин позаботился обо мне! – пою серенады голосом трепетной лани. Пауза. После нее как гаркну: – А моим мнением кто-нибудь поинтересовался?!

Фильфиневич, яростно прищуриваясь, пытается уничтожить меня взглядом. Холодок по спине от него, конечно, пробегает. Но азарта это не умаляет.

– Я твой хозяин. Ты служанка. Интересоваться твоим мнением не обязан, – высекает диктатор с ухмылкой демона. Как же ему кайфово меня топтать! – Я могу делать с тобой все, что захочу.

Вот это подача!

Мой гнев за секунды взлетает до аварийного уровня. Мгновение, и я взорвусь.

Один, два, три, четыре, пять… Считаю до десяти, чтобы успокоиться.

Интересно, если я убью Люцифера в его же доме, это можно будет трактовать как самооборону?

– О-о-о, – тяну как та самая лань, упорото хлопая глазами. – У хозяина какая-то болезнь? – выдыхаю с притворным сочувствием. – Хозяин путает наемный труд с рабством.

– Заткнись, мартышка. И делай свою работу, – затыкает меня Фильфиневич с усмешкой триумфатора. Продолжая измываться, вызывает новый мандраж злости. – Заебал этот срач, – выпрыснув последнюю порцию яда, Господин Говно-на-палочке разворачивается и направляется к выходу во внутренний двор своих владений.

Там его уже ждет подружка – мисс Луженая Глотка. Нереально громкая миниатюрная блондинка, орущая чаечкой на каждую тупую фразу Фильфиневича.

Стендап в бассейне – это лишь первый акт представления. Потренировав мышцы, голосовые связки и ставшие общими две с половиной извилины, парочка перебирается в хозяйскую спальню. За ее дверями происходит основная часть шоу – жертвоприношение.

Я серьезно.

Бедняжка горланит так, словно Люцифер ее убивает. Много-много раз подряд.

Когда она первый раз заорала, я чуть с лестницы не свалилась. Стояла минуты три и решала: вызывать полицию или покрывать гада глухотой? Отрывистые крики чередовались с глубокими стонами и пронзительными визгами. И все это сопровождал ритмичный механический стук. Меня прошиб пот, едва я догадалась, что там творится. А потом… Я буквально окаменела. Застыла в потрясении и долго не могла прийти в себя.

«Это кринжатина!» – твердила себе.

Но щеки горели не только поэтому. Было бы дело лишь в стыде, меня бы не шарахало током сердце.

Черт.

Сегодня все повторяется по тому же сценарию. Это стиль жизни Люцифера. Я должна к нему привыкнуть. Буду высмеивать, как и все остальное, что он делает.

Иначе…

Стоп.

– Господи! У него там что – молот Тора? Зачем так вопить?! – это я, глядя на дверь спальни, выпаливаю вслух.

Люцифер и его безмозглая жертва меня все равно не слышат. Слишком громко она горланит.

7

Я тебя все равно достану.

Не сегодня, так завтра.

Твоя Богиня: Сейчас буду, мой Владыка.

Полон рот слюны.

Резко сглатывая, вскидываю бошку. Трясу гривой, разгоняя вертолеты. Зря. Еще живописнее накручивает. Отвешиваю напряженную нижнюю челюсть, чтобы хватануть ртом перенасыщенный парами алкоголя воздух.

– Быстро ты сегодня напиздярился, – выражает удивление сидящий рядом Саня Георгиев. Он же Жора. Он же Прокурор. Невозмутимая скотина, один из моих лучших друзей, проявляет участие, когда ты меньше всего ждешь: – Случилось что?

– Все путем, – отмахиваюсь, выдавая вспышку раздражения за фонтанирующий позитив.

Ага, путем. Ебически-странным путем мой чертов организм реагирует на гребаное, абсолютно, блядь, идиотское сообщение служанки.

У меня мощнейший стояк.

Грею уши Прокурору. Это легко. А себя как наебать?

С-с-сука.

Расфокусированным взглядом по цветным головам девчонок скольжу. Прикидывая, за какую зацепиться, с досадой зубами скриплю. Чтобы перебить застывшее перед моими глазами марево, мне нужна лучшая версия Памелы Андерсон. Таковой, увы, на этой долбаной валерьянке[1] не находится.

Катастрофа.

Истина в том, что со мной все более чем хуево.

«Она страшная. Страшная!» – напоминаю себе в сотый, мать вашу, раз.

Относительно этого факта не нужны никакие доказательства. Это аксиома, черт возьми. Я знаю, о чем говорю. Я секу в таких тонкостях. Я… Блядь… В том треклятом тралике я, вероятно, подцепил какую-то вирусную хрень. Вот и полощет по сей день. Радары сбиты. Смотрю не туда. Концентрируюсь не на том.

Мозг в режиме обратной перемотки работает.

Снова и снова прокручиваю тот гребаный момент, когда увидел Чудачку у пруда.

С-с-сука…

Куда билет урвал? В психдиспансер?

Ладно, задница. Задница у нее норм, не поспоришь.

Но какого хера меня зациклило на сиськах, которые, по-чесноку, и сиськами-то назвать сложно?

С-с-сука…

Эти чертовы сиськи такие, блядь, торчащие. С крупными и яркими, словно вишни, сосками.

Эм-м…

Должен признать, есть в этих недосиськах что-то уникальное.

Эм-м…

Они сексуальнее любой полноценной женской груди.

Эм-м…

Я вижу их во сне.

Эм-м…

Я представляю их, когда трахаю подходящую мне самку.

С-с-сука…

Я двинулся. Это самый очевидный вывод.

Мой внутренний эстет в панике. Я словно утративший обоняние сомелье. Это попахивает крахом, понимаете? Мое временное помешательство Дикобразом смертельно опасно.

Амелия Иннокентьевна Шмидт, блядь.

Сука. Просто сука.

О, как же она бесит, когда открывает свой поганый рот!

Каждое ее слово, каждый взгляд, каждое проявление мимики, каждое движение будит во мне зверя.

Богиня, блядь.

Нашел ее в приложухе по фамилии. Так она мне назло, прежде чем ответить, переименовалась.

«Твоя Богиня». Моя, сука. Моя.

Только не Богиня. Так… Забавная игрушка. Вымораживающая зверушка. Стимулятор для нервной системы. Цирк с доставкой на дом.

Днем эту Фиалку чуть не убил. Маньяком себя почувствовал, пока за косы таскал. Она дралась как психопатка. А я озверел от желания ее выебать. Выебать во все, блядь, щели.

Подавить. Любым путем свое господство утвердить.

Даже залитым алкоголем мозгом понимаю, что это ненормально. Просто пиздец как ненормально.

Она служанка. Страшная служанка. Панда Кунгу-фу, мать вашу.

Я до такого не опущусь. Какие бы извращенные фантазии мне вырвавшаяся из-под контроля похоть не подкидывала, достоинство превыше всего. Слышали? Я клятву даю, что в сексуальном плане эту гарпию не использую никогда.

Почему я ее не уволил?

Это было бы слишком легко. Для начала я должен выдрессировать зверушку. Научить манерам. Заставить слушаться.

Видеть гадину не хочу, но приказываю ей явиться, чтобы заставить пресмыкаться перед моим ебанутым эго. Иначе не усну. Весь день ведь после стычки с ней штормит. Мне нужно отыграться и успокоиться.

– С кем это Тоха?

Прослеживаю направление, в котором уходит взгляд Прокурора, вижу рядом с другом Вязаные шорты, и мой мотор заводится. Что эта ебливая скотина ей впаривает? Пара секунд, и я ошарашенно понимаю, что если бы не музыка, звук моего гребаного сердцебиения стал бы достоянием общественности.

Намахивает люто.

8

Этой ночью будешь послушной, Кеша.

– Я понимаю, ты жаждешь расплаты, – выдает служанка подозрительно смиренным тоном.

Что еще за хрень? Что за уловки?

Мягкие ноты ее голоса жалят мои нервы подобно сотням пчел. У меня на этот яд вырабатывается ебически-сильный иммунный ответ. Отек тканей, жжение и зуд. Приступы, мать его, удушья. Анафилактический, сука, шок.

Смотрю на Шмидт, отвесив челюсть. В обмазанные смолой глаза и на губы. В глаза и на губы. Критически долго. Бесконечно. Дышу, будто загнанный вусмерть конь. Дебильнейшее сравнение, знаю. Задрал этот зоопарк! Но прилипшая к нижней части живота раздутая, горячая и пульсирующая балда, вопреки гласу разума, вызывает примитивнейшие ассоциации.

– Что? – выдыхаю, делая вид, что не расслышал.

– Я понимаю, ты жаждешь расплаты, – повторяет зверушка резче.

И мои напряженные мышцы бьют хлесткие разряды.

От всех этих реакций я тупо прозреваю.

– Вовсе не расплаты я жажду, – хриплю под давлением забродивших в моей алкогольной крови гормонов.

Шмидт кривит личико в своей излюбленной полощущей все мои внутренности манере и вопрошает гнусаво:

– Чего же?

Я жажду тебя выебать.

Об этом моя похоть, к счастью, орет мысленно. Это, сука, становится чертовым наваждением. Роковым проклятием.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к этой мелкой дряни.

Блядь…

Боже… Спаси и сохрани.

Иисусе! Я молюсь?

Черт.

Да, я молюсь. Убитая менталка. Половина функций не пашет.

Мне бы зашиться и провести апгрейд.

Но…

Я продолжаю насиловать служанку взглядами.

– А ты, стало быть, раскаиваешься? – уточняю, ступая на скользкую дорожку.

– Что-что? – выбивает мартыха с возмущением, являя миру гримасу с лейтмотивом «Умри все живое!». Удивляет не эта мина. К подобному привык. Поражает, когда она ни с того ни с сего расслабляет мускулатуру и после бурного вздоха бормочет: – Возможно, мне не стоило тебя бить. Но и ты…

Не даю ей договорить.

– Раскаиваешься, – резюмирую в самой резкой форме. Нахраписто и бескомпромиссно. Что бы зверушка ни чувствовала, уверен, что эта подмена понятий не отражает и сотой доли ее эмоций. Судя по всему, она бы с удовольствием снова съездила мне по роже. За работу держится? Отлично. Хватаюсь за это осознание. – Этой ночью будешь послушной, Кеша, – выдвигаю как требование.

Служанку от негодования аж подкидывает.

– Ни за что! – выпаливает, тряся перед моим лицом пальцем.

– Всего одну ночь, дурочка.

– Сам ты дурочка! Куриная жопа! – расходится ведьма.

Я тоже завожусь. Вскипаю от бешенства.

– Неси свои тряпки, блядь! – рявкаю тоном не то что не терпящим возражений, грозящим нести разрушения.

Только вот у Шмидт инстинкт сохранения отсутствует. Вместо того, чтобы отступить, она резко устремляется вперед. Врезается носками своей обуви в металлические наконечники моих туфель. Скалится как животное. Скрипит зубами. Нос свой сморщенный к моему подтянуть пытается.

Я не поддаюсь.

Миллиарды электрических импульсов струятся по моим венам. И я… Потрясенный этими дикими ощущениями, я попросту цепенею.

Сжимая кулаки, выдерживаю перенасыщенный ненавистью взгляд.

Ожоги всех слизистых. Дыхание натугой, с перебоями. Свирепое головокружение. Толчки сердца – разрывные удары барабанной установки. Низ живота спазмами – под мышцами будто что-то живое копошится.

Сознание меркнет.

Теряя бдительность, раздуваю ноздри и втягиваю ядовитые пары Фиалки.

Бах, бах, бах… Поражение.

Хрен знает, что Шмидт видит в моих глазах, но едва я ее схватить решаюсь, она отшатывается, разворачивается и убегает.

– Да, пожалуйста! – горланит по дороге в кладовую. – Быстрее уберусь, быстрее рожу твою забуду! Спать пойду!

Трясу башкой с такой силой, что кажется, будто внутри реально что-то разваливается. Растирая ладонями лицо, перевожу дыхание.

– С-с-сука… – сиплю глухо.

C площадки второго этажа показывается Чара. Выглядывает, очевидно, чтобы убедиться, что я не прикончил служанку. Собираясь с духом, даю знак, что все ок. Тёмыч качает головой и скрывается.

Я с хрипом прочищаю горло и шагаю к холодильникам. Достав упаковку пива, возвращаюсь с ней к дивану. Едва заваливаюсь на подушки, в гостиную влетает злющая как смерч Шмидт.

– Пиздец ты медленная, – троллю ее, сбивая крышку с первой бутылки. – Возможно, было бы быстрее, если бы ты оседлала метлу.

Если бы ты оседлала меня, на хуй сдалась чистота.

9

Будь как дома, путник.

Люцифер – средоточие зла на Земле. Все, что я презираю – в одном человеке. Вот правда, хуже не придумать.

Трезвый – дурак дураком. А уж пьяный… Ну просто патология!

Удирать от него мне приходится на полном ходу. Клянусь, до этой ночи я на подобных скоростях не летала. Пока бегу, сердце от нагрузки грозит разорваться. Как так-то? Едва не выплевываю легкие, так несусь, а он все равно нагоняет.

Совсем дебил, что ли, за служанками бегать?

Адский сатана.

Осознавая, что разрыв сокращается, бросаюсь в кусты. Кубарем качусь, дабы пройти участок незамеченной. Прежде чем зашиваюсь за пышными конусами кипариса, слышу гребаный смех Фильфиневича.

– Ну и ниндзя ты, панда! Я от тебя хуею! – выкрикивает чудовище. Ржет и ржет, олень. – Ты меня слышишь?! – в рупор орет. – Коза.

Рот себе ладонью зажимаю, дабы сдержать ответку. Средним пальцем в направлении душегуба яростно трясу. Жаль, он не видит.

Рыскает в темноте. Рыскает упорно.

– Шкуру с тебя сдеру и туфли себе пошью. Но сначала ты меня языком своим ядовитым вылижешь. Начисто. Сука. Ты меня поняла, зверушка? Ты попала. Я тебе отвечаю, ты попала. Выходи, блядь!

Пригнувшись, бегу через поляну, уходя в сторону от дома для прислуги. Устремляюсь в маленькое одноэтажное строение с садовым инструментом, чтобы отсидеться там, пока бес протрезвеет.

И вдруг это чудовище накрывает пространство демонических пением:

Ты осталась с ним вдвоем,
Не зная ничего о нем...
Что для всех опасен он, наплевать тебе.
И ты попала

К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты, не одну[1]!

На первых нотах едва не уписываюсь от страха. Но потом напоминаю себе, что Фильфиневич – обыкновенный клоун. И продолжаю бежать. Когда, наконец, прижимаюсь спиной к шероховатой стене здания, сердце грохочет так сильно, что грудь ходуном ходит.

Прикрывая веки, чтобы успокоиться, пытаюсь представить себя в безопасном месте. Далеко-далеко отсюда.

Вот только…

– Где ты, ведьма? Г-где-е ты-ы? – растягивает психопат Люцифер, продолжая забавляться. – Я уже близко. Трепещи. Я очень-очень зол. Меня ебашит по полной. И то, что я, мать твою, грязный… – рычит люто. Обрывает фразу, должно быть, вынужденно. Долбанутый нарцисс! После яростных вибраций содрогается всем телом. – Готовь язык, самка.

Я не из трусливых.

Но…

В этот миг меня колотит.

Говорю себе, что все дело в мокрой одежде. Вот только куда пристроить тот факт, что перед глазами крутится сцена из гостиной? Сумрачный взгляд душегуба, его дьявольский смех и то, как он нахально обливал меня пивом. Во мне клокотал гнев! Но кроме него было еще что-то странное и чрезвычайно волнующее. Что-то, чего я прежде не испытывала. Что-то чужеродное, словно внушенное самим Люцифером. Что-то неправильное и очень опасное.

Улавливаю тревожную тишину, когда нутро покидает рваный вздох.

Черт.

Где этот гад? Где?..

Господи…

Осторожно переставляю ноги. Не отрываясь, по стене плыву. Пока не появляется необходимость отлепиться. Дергаю дверь и забегаю в кромешную темноту. Двигаюсь по памяти, но проблема в том, что я была здесь всего раз. С шумом задеваю какие-то грабли. Край черенка прилетает мне в лоб. Заскулив, чертыхаюсь. Однако продолжаю продвигаться. Суматошно скольжу руками по столешнице с мелким инвентарем. Со звоном рассыпается какая-то мелочь. Снова чертыхаюсь. И снова. Захожусь в панике, пока, наконец, не нащупываю пальцами маленькую огородную лопатку. Уверенно сжимаю ее одной рукой, второй хватаюсь за секатор.

– Так-то! Состригу шерсть с барана!

Разворачиваюсь к двери, стискиваю свое «оружие» и напряженно застываю. Хотелось бы сказать, что бездыханно. Но нет. Дышу часто и громко.

«Он сюда не зайдет. Он сюда не зайдет. Он же тупой! Наверняка до сих пор по округе бегает… Олень…» – твержу себе мысленно.

Однако сердце продолжает разгоняться.

А потом…

Скрипит дверь. И в домик, судя по тяжелым шагам, кто-то входит.

А-а-а, Боже… Инфаркт. У меня инфаркт! Точно-точно.

– Фиалка, – тянет Люцифер тем самым голосом, который меня так рьяно смутил в троллейбусе. Воспаляет мои взвинченные нервы. Делает меня кем-то другим. Не Амелией Шмидт. Возможно, даже не человеком. – Я слышу, как ты дышишь, Фиалка. Я слышу бешеный стук твоего сердцебиения. Я слышу тебя, самка, – задвигает абсолютно нежизнеспособную истину. Бред. Но я задыхаюсь и схожу с ума. Пока Фильфиневич не выбивает, порыкивая: – Мм-р-р… Ты наглая облезлая мартыха. Сейчас пожалеешь, что на свет родилась.

– Будь как дома, путник. Я ни в чем не откажу[2], – выписываю шелестом ему в тон.

В ту же секунду Люцифер оказывается рядом. Толкая меня к стене, стискивает, безумец, ладонью мою шею.

Нестерпимая дрожь раскатами. Голова от неведомых чувств кругом. Тело все в огне. Выжигает до острой боли.

10

Это какая-то игра?

Люцифер задерживается на даче Чарушина гораздо дольше, чем на выходные. Заканчивается вторая неделя моей работы в усадьбе, а его все нет. И это прекрасно! Моя жизнь становится тем, о чем я и мечтать не смела. Днем, конечно, упахиваюсь, ведь в отсутствие душегуба не только порядок в коттедже поддерживаю, но и убираю весь первый этаж главного особняка. Однако именно в этом для себя нахожу жирные плюсы – получив доступ к библиотеке, таскаю из нее книги, чтобы зачитываться по ночам приключенческими романами. Тайно, естественно. Если бы Саламандра узнала, что я выношу что-то из дома, меня бы казнили на скотном дворе вместе с теми курицами, обезглавливание которых, что меня ужасно расстроило, недавно узрела.

За птицу я, конечно, пыталась бороться.

– Живодеры! Оставьте создания божьи! Вы должны превозносить их за то, что имеете возможность жрать их яйца!

Увы, слушать меня не стали. Посмотрели, как на умалишенную, и с угрозами прогнали. Осознав, что не могу сражаться до победы, так сильно распереживалась, что у пруда, куда ходила после того, как привезла из дома среди прочих вещей купальник, расплакалась.

– Господи! – обратилась в отчаянии. – Почему ты смотришь на то, что творят твои дети, и ни-че-го не предпринимаешь, чтобы их остановить?! Этот мир так безнадежен! Так бессмыслен!

Выкричавшись о наболевшем и накупавшись, я, конечно же, побрела в дом для прислуги, потому что так же, как все остальные в этом проклятом мире, просто пыталась выжить.

– Ты что думаешь? Что было первым: яйцо или курица? – пристала к втыкающей в телевизор Марии.

– Не знаю… – потерялась явно не ожидавшая такого вопроса девушка. – Яйцо, наверное.

– А я уверена, что курица. Бог бы не создавал какое-то яйцо! Бог сотворил курицу! Каждой твари по паре. И дал им возможность размножаться. Жить! Как это можно не понимать?!

Мария онемела. Я махнула рукой и ушла в свою комнату.

Возвращаюсь в реальность, когда в очередной раз цепляюсь взглядом за висящую в полумраке между стеллажами картину. Я ее уже рассматривала, но тянет снова подойти. Ставлю на полку книгу, которую обметала от пыли, и, включая фонарик на телефоне, шагаю к старинному полотну. Как я полагаю, это семейный портрет – муж, жена и их крошечная дочка.

Мужчина красив до умопомрачения. Женщина симпатичная и очень милая, хоть и, на мой взгляд, излишне пряничная. А малышка – прелестнейший ангелок. Но отчего-то каждый раз жутко становится, когда на них смотрю. По телу не то что мурашки ползают… Настоящие жуки-скарабеи, и прямо под кожей.

– Почему вы здесь? От кого спрятаны? – разговаривать с троицей входит в привычку, потому как тишина ощущается слишком пугающей. – Может, вы чей-то бессмертный шедевр? Дайте-ка я вас сфоткаю и запущу в поиск… Надеюсь, вас не оскорбит… Ой, ну не надо так хмуриться. Щелк! Совсем и не страшно, правда? Интересно, какой это год… Хм… Ну, я вас расстрою: Яндекс вас не находит… Но… Судя по похожим изображениям, ваша одежда – начало двадцатого века. Офигеть! Офигеть же! Но почему же вы здесь? Почему?

Когда смотрела издали, блеск давал медальон женщины. При ближайшем рассмотрении же взгляд удерживают карманные часы, которые мужчина дает дочери. Тянусь к ним бессознательно. А едва дотрагиваюсь, меня словно током ударяет. С приглушенным вскриком отскакиваю. Трясу рукой, сквозь которую прошла черная энергия. Прошла, пронзила сердце и застряла где-то на лопатке.

Дыхание идет на срыв. Пульс бомбит по пунктам.

И мне внезапно становится настолько страшно, что больше там находиться не могу. Подхватив инвентарь, бегу к двери.

– Что ты почувствовала, когда его увидела? – всплывает во взбаламученном мозгу бабулин голос.

Это был первый вопрос, который она задала, когда я приехала домой после первой недели у Фильфиневичей.

– Ничего.

– Лукавишь.

– Да ну тебя!

– Я чувствую на тебе его кровь.

Это заявление заставило оглядеть руки. Те, конечно же, были исключительно чистыми.

– Глупости! – вспылила через мгновение. – Даже говорить не о чем!

– Он в долгу не останется. Гораздо больше возьмет. Он…

– Прекрати, Ясмин! Прекрати! Люцифера вообще нет. Нет его. Слышишь меня? Его нет! Я выжила его из дома, ха-ха. Прекрати повторять глупости, иначе я уеду прямо сейчас.

Бабуля замолчала. Но ненадолго. Перед моим отъездом снова заладила.

– Это под подушку положи.

– Что еще за травы? Фу-э. Тут что, чеснок?

– Среди прочего.

– Ясмин! Может, мне зубчик прям на шее носить? Для надежности.

– Делай, что говорю, – прикрикнула бабуля. – А то в хате запру.

Яша поддержал угрозу пробирающим до костей мур-тарахтением.

– Ох… Да положу я! Положу! Никакой жизни с вами нет!

Продвигаясь по коридорам в направлении кухни, думаю о том, что вина за случившееся в домике с садовым инструментом давным-давно испарилась. А способствовали тому сообщения «рыцаря» стаи.

11

Молиться на меня будешь.

Неделя вдали от Шмидт должна пойти мне на пользу.

Должна.

Проклятье.

Я обещал Чаре, что оставлю замухрышку в покое. Я обещал себе.

Было время обдумать последние действия. Никому в том не признаваясь, изумиться и устыдиться. В моих поступках не то что логики не откопать… Мой внутренний додик полностью вышел из-под контроля.

А додиком я быть не хотел.

Сдалась мне эта сумасшедшая. По факту наши жизни не должны пересекаться. Она никто. Никакого гребаного влияния на меня не имеет. Так, изредка подбешивает. Сука, бесит капитально, стоит только вспомнить гадину! Но я могу включить игнор. Должен. Не видеть ее. Не отличать от мебели. Не слышать. Пусть чешет своим грязным языком все, что ей, блядь, вздумается. Похуй.

Слова, здравомыслие, достоинство – все летит к черту, едва служанка попадается мне на глаза. Смотрю на нее, и за грудиной разворачивается преисподняя. Полыхают все котлы. Три секунды – мать вашу, всего три секунды – и я, подобно вулкану, готов извергнуть содержимое.

Портал в мир сказочного долбоебизма открыт. Вэлком, блядь.

Додик у руля. Додик выписывает бонусный купон для незабываемого путешествия мисс Ебантуй. И она, мать вашу, вцепляется в этот флаер зубами.

Полночь. Пятница. Июль, тринадцатое.

Поглядывая на часы, жду ведьму у западных ворот усадьбы.

Темноту леса заволакивает густой туман. Лунный свет подсвечивает этот мрак, но не рассеивает. На фоне поют соловьи, ухают совы и стрекочут сверчки. Изредка доносится карканье перепуганных ворон.

Где же ты, моя отрава? Дорога в ад выстлана.

Она появляется по-сучьи.

Дергаюсь от неожиданности, когда в грудачину прилетает камнем. Раздраженно скриплю зубами. Глядя в темноту, замираю в напряжении, пока из ее глубин не выныривает гном с рогаткой. Бесформенная толстовка, капюшон на половину лица… Понимаю, кто это, не просто потому, что жду. Узнаю служанку по ногам, которые она, в отличие от верхней части тела, довольствуясь мини-блядь-шортами, оставила открытыми.

Воспаление похоти. Активация ярости.

Общая энергия под Геркулесовы столбы.

Забываю о звуках природы, когда срывается мое сердце. Оно таранит грудь в том самом месте, где вмятину сделал камень бунтарки. Пульс разрушает мне мозг. Дыхательный процесс становится сложным, как спасательная миссия. Раздувая ноздри, пытаюсь избавиться от всех заслонок, что ведут к закостеневшей тяжести за ребрами.

– Какого хера ты в меня лупишь исподтишка?! – рычу на служанку, едва она застывает рядом.

– Всего-то предупреждающий выстрел из рогатки. Превентивные меры, – умничает та, потряхивая на весу «оружием». – Скажи спасибо, что не из арбалета.

– Да пиздец, какое спасибо я тебе, мартышка, сказать хочу.

Стараюсь не орать, но голос из-за разбушевавшейся злости прям на грани.

– А я хочу, чтобы ты вел себя хорошо, Димочка, – заявляет зверушка, скатываясь на ебуче-милый тон.

Царапает по нервам только так. Я аж дыхание на волне задерживаю.

А потом, оценив ее взглядом, которым говорю, что крайне сомневаюсь в ее адекватности, до хрипа ржу.

– Тогда ты зря пришла, – чеканю мрачным тоном, зная наперед, что она все равно не убежит. – Коза, – припечатываю чисто на избытке эмоций.

Ничего ведь не изменилось. Черт знает, что это за психопатическая хворь, но мне горит ее задеть. Задеть побольнее.

– Продолжишь лезть ко мне, добром не кончится, – цедит Шмидт предупреждающе, пряча рогатку за пояс шорт.

Пока это делает, перед моим остервенело-жадным взглядом мелькает полоска кожи. И я выпадаю из разговора. Туго дыша, пялюсь на живот служанки, даже когда она поправляет толстовку.

Пытаясь прокрутить последние слова, чувствую себя каким-то, блядь, Эдвардом Калленом. Только тот, понятное дело, с зовом крови боролся. А я, сука, с чем?

Какого хера меня рядом с этой самкой так плющит?!

– Это я к тебе лезу? – протягиваю на вибрациях накала. За вопросом вопрос «Ты, блядь, охуела?». Но мне его задавать некогда. Спешу сообщить: – Ты невменяемая!

Пока меня рвет, Шмидт тупо свою любимую противовозбуждающую мину выкатывает – кривится, словно рядом с нами канализацию прорвало. У меня не то что падает член… Вянет все живое!

– Может, пойдем уже? – толкает мартышка, вульгарно жуя передо мной жвачку и нагло выдувая безобразный пузырь. – Че здесь стоять-то?

Откидывая голову, смотрю на небо. Дыхание с шумом перевожу, прежде чем предпринять очередную попытку испепелить Шмидт взглядом.

– Я говорил, как ты меня бесишь?

– Угу, – гыкает зверушка невозмутимо. – Миллион раз.

– Ну с миллионом ты загнула. Сомневаюсь, что ты до него доживешь.

– Или ты, – парирует гадина. – Скорее уж ты, мой Владыка, не дотянешь.

12

Умоляй…

Шмидт стягивает шорты, и в поле моего зрения возникают белые трусы. А еще задница, которую они имеют счастье обтягивать.

Блядь.

Напрочь забываю, что собирался снимать обувь и брюки. Цепенею и, раздувая ноздри, на полувдохе торможу дыхалку.

После шаткого оборота, который зверушка совершает, запутавшись в толстовке, моего маниакального внимания удостаиваются засекреченная плавками лобковая зона и непокрытая ими же паховая область.

Замечал ли я подобное раньше? У других девчонок?

Передо мной, можно сказать, каждый чертов день конкурс фитнес-бикини проходит. Никогда особо не засматривался, зная, что все самое интересное начинается на афтерпати.

Что же теперь?

Ума палата. Я, словно нерадивый пиздюк, таращусь на запретный холм Венеры. Все эти намеки на сокрытое, на недоступное мне тело – возбуждают зверски. Я проживаю такое лютое желание, которое не ощущал, увидев впервые абсолютно голую девчонку.

Сердце заряжает лучшую барабанную партию. Молотками долбит в висках пульс. По глазам бьет нехарактерное моему организму, сука, артериальное давление.

Умерший от инфаркта дед передает привет.

Служанка тем временем выпутывается из толстовки.

Поднять перископ!

Глаза наверх, и я рывком тащу воздух. Легкие распирает, но хрен это мне помогает.

Знал же, что стандартные лифчики Фиалка не носит. Готовился. А все равно… Едва она являет миру натягивающие тонкую ткань топа вишни, у меня от похоти нутро жгутом закручивает.

С любой другой я бы уже давно действовал.

Но это, мать вашу, служанка! Долбанутая Шмидт! Дались мне ее нагрудные прыщи!

Я в ужасе от своих ощущений. В конкретном, блядь, ужасе.

Адреналин и кортизол намахивают. Меня тупо трясет от запредельного и не до конца понятного, черт возьми, страха.

Что со мной?

Гоню все черные мысли. Однако, освобождаясь от брюк, чувствую себя конченым извращенцем, который вынужден скрывать свои кринжовые наклонности перед невинным, сука, созданием.

Член из боксеров рвется. В прямом, мать вашу, смысле. Оттянувшая резинку шляпа высовывается над краем. Сжав челюсти, якобы невозмутимо поправляю, чтобы боком лег.

Разгоняюсь и прыгаю в пруд.

Как ни странно, под толщей прохладной воды тревога усиливается. Не могу объяснить, чем это вызвано. Просто… В один момент возникает дикое ощущение, словно я реально в другом измерении оказываюсь. В чужом, мать вашу, теле.

Тонкие пальцы касаются плеча, и меня пробивает острыми волнами тока. Сердце выбирает новый ритм. В голове резко шумно становится.

Страх. Паника. Смертельное притяжение.

Никогда не открывал глаза под водой. Грязь, инфекции… Ну вы поняли. Однако сейчас я совершаю разворот и поднимаю веки.

Жаль только, ни хрена не вижу. Не вижу, но чувствую нечто большее.

Тянусь к девчонке руками. Только касаюсь, она ускользает. Поднимается наверх, чтобы всплыть.

Бросаюсь следом.

Вдох. Выдох. Отплевываюсь от микроскопических частиц грязи.

– Здесь так темно, – шепчет Шмидт.

Тем не менее я вижу, каким красным является ее лицо.

– Могло бы быть и темнее, – бубню я.

Надеялся, что служанка будет вонять болотом. Но от нее все еще штыном аромат вишни плывет. Походу, в воде этот запах еще ярче раскрылся.

С-с-сука…

Это иллюзия. Определенно.

Гребаная чертовщина.

А если и нет… Шмидт для меня под запретом. Накладываю тройное вето.

Угу. И говорю себе не забывать болтаться в воде, чтобы взбесившийся член на дно не утащил.

Зверушка мало того что травит токсином, визуально терзает, как старая китайская пытка. Сползающая с плеча лямка, яркие ягоды вишни над водой, частые отрывистые вздохи.

– Помни, что меня от тебя тошнит. Держись подальше, – рычу агрессивно. Звание психопата года за мной. Точно за мной. – Черепашка-ниндзя, блядь, – последнее с тем же злым намерением, ссылаясь на расплывшуюся вокруг ее глаз краску, выдаю.

Только бы не думать о том, что стало бы, смой она всю эту грязюку. На хрен.

– А ты, Димочка, помни, что мне на твои нежные чувства пофигу. Даже если ты вдруг блеванешь, я не расстроюсь. Глазом не моргну. У меня же нет твоей паранойи. Я не боюсь испачкаться.

И снова я скриплю зубами. Озлобленный зверюга.

– Тебе обязательно по любому, сука, поводу со мной спорить?

– Если мне есть что сказать…

– Необязательно это озвучивать, – грубо заканчиваю фразу за нее.

– Обязательно, – настаивает Шмидт.

– Заткнись, – обрубаю я.