Я тебя никогда

ПРОЛОГ.

МАТВЕЙ.

Дома никого не было, и я воспользовался шансом поймать мышку в угол — в нашей большой кухне. Тут ей никуда не деться от меня.

Тянуло к ней неимоверно.

Как она делает это со мной?

Хочу ведь поговорить об одном, а сам думаю о том, как она вкусно пахнет…

Она не должна мне нравится!

Такие никогда не были в моём вкусе.

Но почему же так штормит от неё?
Не мог оторвать взгляда от её кукольного лица, которое теперь мне казалось идеальным, таким красивым, что я дышал через раз, понимая, что не имею права даже смотреть на неё. Ведь это из-за неё рухнула моя семья. Папа с мамой поссорились именно из-за этой девчонки!

Я боролся с желанием подойти ближе.

Коснуться шёлка её волос…

Вдохнуть аромат конфет, который вечно витает возле неё.
Ни от одной другой девушки я не ощущал ничего подобного.

Только от Ангела…

Мой НЕангел.
— Смелая стала, да? — усмехнулся я. — А отвечать за такие слова кто потом будет? Ты, Ангел.
Она молчала, опустив глаза, а я, словно душевнобольной какой, всё пытался поймать взгляд её голубых глаз и снова в них раствориться… Это уже действительно какая-то болезнь и совершенно отдельный вид кайфа. Как странный, относительно невинный фетиш. Но всё же — фетиш…

Она уже жалела, что потеряла над собой контроль и позволила себе оскорбить меня — видно по лицу, оно вмиг осунулось.

Она помнила, у кого над ней сейчас полная власть и кто будет решать её судьбу сейчас — я.

Но всё равно дала волю эмоциям.

И я очень разозлился, честно сказать.

Кровь прямо закипела в венах, пульс так и шарашил по вискам! Так и ревел в ушах.

Зря ты, Ангел, себе позволяешь подобные выпады в мою сторону.

И зря ты…

Говоришь, что ненавидишь.

Отчего-то эти слова оказались неожиданно болезненными.

Она словно лезвием по сердцу прошла и написала прямо там “Ненавижу тебя”.

От себя такой реакции я не ожидал, отчего боль казалась ещё более острой и какой-то неправильной.

Я не должен испытывать боль от того, что не нравлюсь ей.

Она мне тоже не нравится!

Ведь не нравится же?

Или всё-таки…

Да нет, чушь какая.

Шумно выдохнул и сам себе по щекам надавал мысленно.

Конечно, она мне не нравится.

Просто она симпатичная девчонка, как ни крути, а я — парень.

Нет ничего необычного, что у парня идёт реакция на красивую девочку рядом…

Ну, или я просто сошёл с ума.

Но уж точно не влюбился.

Этого просто не может быть!

Я ведь совсем не знаю её, наше знакомство было далеко не самым приятным.

Разве можно в таких условиях влюбиться?

В ту, что разбила мою семью и сердце моей матери?

В ту, мать которой любил мой отец и унизил этим мою мать?

Ни за что на свете.

— Я сделаю так, что юность проведешь за решеткой, убогая. — Оторвал взгляд от губ и снова посмотрел в голубые глаза. Меня начинало штормить от близости к ней. От нее пахло невинностью и чем-то сладким. — Папа тебе не поможет. Или выберешь стать моей послушной служанкой?

Ангелина округлила глаза — да, я не ангел, Ангел.

Да и ты тоже. Просто хорошо прикидываешься, но я не верю твоим невинным глазам.

Я рассмеялся.

Знаю, что слабых плохо обижать, но…

Какой же кайф ощущать свою власть над ней. Да и вся ее невинность — искусная игра.

«Ангел» всё это заслуживает!

Она виновата в том, что развалилась моя семья!

И обязательно получит ещё своё наказание.

То, что было до этого — просто цветочки.

А агатки пойдут сейчас…

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — тихо спросила Ангелина и вжалась в стенку.

А я придвинулся еще ближе.

— Я тебе лучше покажу.

Мой взгляд снова скользнул по ее губам…

Чёрт, почему они так сводят меня с ума?

От предвкушения башню сорвало.

А в голове билось её — “Ненавижу тебя!”.

Ты за это ещё ответишь, Ангел…

Тебе будет очень больно.

Как мне. Из-за тебя...

1.

МАТВЕЙ.

Подтянулся. Подъём.

И я оказался в доме.

Ключи оставил тут пока отец запихал меня в этот спортивный лагерь. Но я решил, что мне пора домой, и открытое окно кухни в конце августа мне было очень на руку в связи с отсутствием ключей. Пришлось вот, лазить, в свой собственный дом…

За спиной раздался какой-то писк.

Отец щенка, что ли, завёл?

Это кто так противно пищит?

Обернулся.

На меня смотрела сопливая блондинка.

Лучше бы щенок…

Изогнул одну бровь, разглядывая неожиданную “находку”.

Это вообще — кто?

Родаки что — пока меня не было заменили сына на девочку-припевочку?

Чё она тут делает? Вообще не понял.

— Ты кто такая? — нахмурился я, нависая над ней.

Потянул носом. Конфетами какими-то пахнет…Шоколадок, что ли, натрескалась?
Откуда она тут взялась?

— А ты? — ответило вопросом на вопрос “чудо”.

— Я? — усмехнулся я. — Вообще-то, я хозяин этого дома.

— А-а… — протянула она, словно что-то смекнув. Хорошо и мне бы теперь тоже что-нибудь понять в этой ситуации. — Ты — сын Романа Петровича.

— Пять баллов тебе, ангелочек, — сказал я, выпрямляясь и разглядывая девчонку. Совсем сопливая, очень. Мне кажется, у нее ещё даже зубки молочные… Ей явно лет шестнадцать, судя по оформившейся фигурке, но вот лицо, косички и пижамка с сердечками… Ей как будто двенадцать во всём этом. Терпеть не могу таких. Наверняка она — отличница, умница и послушная кисонька. И скучная, как учебник по алгебре. Тьфу, короче! — Возьми с полки пирожок. Вопрос тот же: кто ты такая и что ты делаешь в МОЁМ доме?

— Живу, — ответила она тихо.

— В смысле? — снова нахмурился я. Она решила меня сегодня с ума свести своими шикардосными ответами? — И с какого это чуда, позволь узнать?

— Меня взял на попечение твой отец, — произнесла она, глядя на меня серьёзными голубыми глазами. — Матвей, кажется. Верно?

— Верно, верно… — пробормотал, не успевая за потоком собственных мыслей. — Чего ты сказала?! Погоди… На какое ещё попечение? Нафига ты ему нужна, детсадовка?

— Моя мама… умерла, — заговорила девчонка, и губы её задрожали. Видимо, не так давно её мать сгинула, вон, слёзки накатили в глазках и повисли на длинных ресничках. — Твой папа решил взять меня на попечение, чтобы я не попала в детский дом. Ведь мне нет восемнадцати… Я не могу жить одна.

Ну что ж — жаль. Даже посочувствовал ей, но только причем тут наша семья, я так и не понял. Неужели мама одобрила эту затею — что отец мало того, что практически удочерить хочет какую-то нищенку в дешевой пижамке из магазина “Всё по сто рублей”, так ещё и притащил её в наш дом?

Ничего не понимаю.

Почему папа ни о чём меня не предупредил? Разве такие дела решают в одиночку? Он же не один в этом доме живет. Мне она, к примеру, нафиг не нужна! Ещё щенков наша семья не собирала и не облагораживала. Отец сошёл с ума просто, не иначе!

— А зачем это понадобилось отцу? — спросил я её. Может, она и прольёт свет на эту безумную идею отца. Он никогда не страдал подобным, благотворительностью тоже не занимался. Значит, мать девчонки ему как-то дорога, иначе бы он подобрал щенка этой несчастной сгинувшней…

— Твой папа и моя мама были хорошими знакомыми.

— И что?

— И то, — ответила она. — Я тебе уже всё объяснила.

Я ещё раз окинул взглядом малявку.

Ничего себе — она дерзкая!

Это зря.

Если ей в самом деле предстоит жить в моём доме, то бегать она тут у меня по струнке станет, и уж точно не посмеет рот открывать неуважительно в мою сторону. Я научу хулиганку, как надо разговаривать с мужчиной и хозяином дома.

— Это должно означать, что мой отец готов взять тебя прямо в нашу семью? — задал я новый вопрос. — Сама подумай, что быть просто знакомыми нашим родителям для этой ситуации как-то маловато. Должно быть что-то ещё.

— Есть кое-что ещё, — ответила она, утирая слёзы с щёк.

— Ну? — поторопил я её. — Сказала “А”, говори и “Б”. Не надо выдерживать интриг.

— А знаешь… — теперь задумчивым взглядом окинула меня девчонка. Её взгляд изменился. А она совсем не так проста, как может показаться на первый взгляд. Не нравится мне она. Есть в ней что-то кошачье. А кошки всегда себе на уме, они всегда хищницы и охотницы за чужими кошельками. Ненавижу кошек. Еле подавил желание схватить её за её чудесные белые косы и просто выкинуть за дверь на улицу. — Спроси об этом своего отца.

Я вперил в неё хмурый взгляд.

Вот как?

Кисонька решила поиграть и подёргать тигра за усы?

Минус два очка тебе, ангелочек. Точнее, псевдоангел — не верил её обманчивому наивному личику…

Женщины — зло!

Кроме моей мамы, конечно. Она — святая.

— А ты почему не скажешь мне? — уточнил я. — Ты ведь знаешь. Я вижу.

— Не хочу, чтобы ты узнал об этом от меня, — ответила она. — Это не моя тайна. И… Меня Ангелина зовут.

Ангелина?

Смешно.

Это имя подходит ей так же отлично, как и НЕ подходит. Ведь я не верил её обманчивой невинности. От Ангелов там только одно имя и есть…

— Да плевать мне, — передёрнул я плечами. — Совершенно не собираюсь запоминать тебя, малолетка. Ты напилась?

— Что? — не поняла она и почему я так резко сменил тему.

— Напилась, спрашиваю? — кивнул я на стакан с водой в её маленьких лапках и повторил я вопрос, заглядывая ей в глаза. Интересно, она глуховата или туповата? Наверное, и то, и другое… Повезло же нам с “прибавлением в семействе”... Отца ждёт ещё серьёзный и обстоятельный разговор об этом. Какого чёрта он принимает такие решения в одиночку? Сомневаюсь, что мама позволила бы приютить осиротевшего беспородного щенка какой-то случайной знакомой отца.

— А-а… — опустила она глаза на стакан в своей руке. — Да.

— Тогда вали спать, — сказал я ей. — И чтоб до утра я тебя тут не видел, поняла? С отцом мы завтра поговорим о твоём пребывании тут. Можешь собирать чемодан обратно. Размечталась тут жить она…

2.

Утром спустился вниз часов в одиннадцать утра.

Все проспал нафиг. Отца уже след простыл — умотал на работу.

Зато застал на кухне маму…

— Ма, ты плачешь, что ли? — спросил я, тронул ее за плечи и развернул к себе лицом. Она вся дрожала от бивших ее рыданий.

Я нахмурился. Что за чертовщина творится в нашем доме? Неужели эта девчонка виновата в том, что мама плачет?

— Матвей! — охнула она и кинулась мне на грудь. Прижалась крепче, словно я был ее единственной защитой и опорой. — Ты… Ты что тут делаешь? Ты же должен был быть еще в лагере.

Она слегка отстранилась и посмотрела мне в лицо, стирая пальцами слезы со своих щек.

— Ты уехал раньше?

— Да там тухляк, мам, — ответил я. — Зато тут меня ждало веселье.

— Ты ее уже видел, да? — остановила мама на мне задумчивый взгляд.

— Малолетку эту? — сморщился я, словно вспомнив не девушку, а мерзкого таракана. — Видел. Но не понял, какого черта она тут забыла?

Мама шумно вздохнула и спала смотреть впереди себя. Видимо, она не готова была к разговору, ведь я появился дома слишком неожиданно и тогда, когда меня не ждал никто. Мама мне рада, конечно, но к разговору о девчонке все же оказалась не подготовлена. Что же случилось на самом деле?

— Матвей, папа будет тебя ругать за побег из лагеря, — сказала она негромко, взявшись за посуду, которой занималась до моего появления в кухне. — Зря ты самовольничаешь. Тебе еще неделю до конца смены оставалось быть в лагере.

— А вы в это время потихоньку бы удочерили ее вместо меня и поселили бы ее в моей комнате?

— Матвей! — выпрямилась мать и строго посмотрела на меня. — Отец никогда тебя не предаст, ты что… Ну, просто она… Будет жить с нами. Пока не закончит школу и пока твой папа не устроит ее жизнь.

— А зачем ему вообще устраивать ее жизнь? — пожал я плечами. — Не понимаю. За каким шутом ему забота об этой сиротинке?

— Потому что… Он… — мама начала говорить, но вдруг снова заплакала.

Да что за блин? Что же натворил отец?

Неужели это его какая-то внебрачная дочь?

Мама не переживет такого предательства! Да и я — тоже. Лично раскрашу так, что мало не покажется, если он посмел мать предать! И не посмотрю, что отец родной — от души отделаю.

Пусть тогда со своим выродком вдвоем и валят из дома, а нас в покое оставят!

— Почему, мама? — спросил я тихо, но грозно. Мать услышала мой тон и отвела руки от лица.

— Матвей, только прошу тебя — давай без резких действий!

— А они понадобятся? — спросил я и сжал кулаки крепче. — Немедленно говори мне, что он сделал! Не смей защищать его! Это его дочь? Внебрачная. Он тебе изменял?

— Нет, — покачала головой мама. — Она ему не дочь. По крайней мере согласно результатам экспертизы… Мы ее провели. Но…насчет измен я не знаю, Матвей. Это все слишком сложно…

— Тогда зачем он взял этого щенка в дом, если она ему вообще никто?! — начал закипать я не на шутку. Это все похоже на театр абсурда! Такое ощущение, что все это дурной сон, я просто проснусь и пойму, что этот бред мне только показался…

— Простите… — услышал я за спиной шаги и голос главной героини всего бреда…

Нет, мне это, к сожалению, не снится.

Девушка поняла, что вторглась в кухню не вовремя и нарушила важный диалог между мной и мамой, и отступила на несколько шагов от нас.

— Ты…что-то хотела? — спросила ее мама, стараясь держать спину прямо, несмотря на то, что лицо ее было явно заплаканным.

Я же поджал губы. Так и чесались руки немедленно вытурить нахалку. Не только из кухни, но и вообще — из дома. Увезти ее куда-то в лес и там бросить. Пусть ее волки сожрут или медведь задерет. Никому она все равно не нужна!

Я уставился сам на нее словно злой волк.

Девчонка словно прочла мои не самые добрые мысли о ней и вжала голову в плечи. Она побледнела от страха, глаза ее стали просто огромными и полными ужаса. Она отступила еще на пару шагов назад.

Правильно, милая. Бойся меня.

Я тебе не друг.

Я твой самый страшный враг.

Таких ты еще не видела и не встречала.

Эта встреча тебя сильно не порадует.

Как она не радует и меня.

Я продолжал сверлить ее взглядом, пытаясь ей сказать одними глазами — пока что только глазами! — что ей лучше сейчас убраться в нору, желательно подальше отсюда!

И не возвращаться, если жить еще хочется долго и счастливо.

— Я… Извините, я зайду позже! — пискнула она и тут же ринулась вон из кухни.

Желваки на моем лице так и заходили ходуном.

Вряд ли ей тоже комфортно с нами под одной крышей. Так и зачем ей тут оставаться тогда? Может, ей в приюте лучше будет, чем здесь со мной? Точнее, я даже был уверен в этом, глядя вслед девчонке. Эта сиротка пожалеет, что посмела вторгнуться в мою жизнь и обидеть мою маму, пусть и косвенно! Я этого щенка тут не стану терпеть. Сама сбежит отсюда очень скоро, и в нашем доме снова наступит мир и покой.

Мама перестанет плакать, отец — ловить шизу, а я — беситься на этом фоне.

Удивительно, что какая-то мелкая пигалица без рожи и кожи вывела из равновесия целую семью!

Дурной талант. Нам такой не нужен в доме!

— Мама, отец тебе изменял с матерью этой дворняжки? — задал вопрос я напрямую, сложив руки на груди и строго глядя на мать. — Только не надо лгать и щадить мои чувства. Я уже достаточно взрослый, чтобы это понимать, а ложь за версту чую и ненавижу больше всего на свете. Скажи правду, мам! Я должен знать.

— А что это изменит? — шмыгнула снова носом мама и вытерла его платочком. — Даже если и изменял? Что конкретно ты сможешь с этим сделать?

— Настучу по голове твоему мужу! — рыкнул я и сделал шаг в коридор.

Прямо сейчас прыгну на свой байк, чтобы быстрее добраться без пробок прямо в офис отца, и поговорю с ним очень конкретно.

3.

Добрался до офиса отца быстро, но наверняка собрал все штрафы на светофорах — потому что плевал я просто на них. Не задавил никого и ладно.

Внутри меня кровь кипела с такой силой, что смирно ждать смены сигнала светофоров у меня сил тупо не было.

Я срывался с места каждый раз, словно торопился на пожар.

Так оно и было — на пожар.

Пожар, в котором сгорала наша семья.

А виной всему — какая-то белобрысая мелкая пигалица!

Ох, и ответишь ты у меня ещё за всё, мышь безродная.

Ох, и поплачешь ты ещё крокодильими слезами, и сама ещё убежишь быстрее ветра из моего дома.

Какого чёрта я должен её терпеть в собственном доме и делить с ней одну крышу?

Да меня бесит, что она просто ходит, блин, по моему паркету!

Не желаю я её тут видеть, и все силы приложу, чтобы вытурить незванную гостью.

Или сделать, чтобы она сама удрала, сверкая пятками, и желательно, в слезах.

Чтоб запомнила навсегда, где ей реально плохо, чтобы не думала даже возвращаться!

Ей приют покажется раем на земле по сравнению с жизнь со мной в одном доме.

Она точно это запомнит. И будет вздрагивать каждый раз, вспоминая это недолговременное пребывание на моей территории.

Я не желаю видеть е ё. Потому что из-за неё, дряни, мать плачет.

С её матерью, похоже, мой отец изменял моей и теперь рушил семью.

Всё из-за неё!

Она не успела появиться в нашем доме толком, а уже принесла всем боль и разлад в нашу семью.

Тогда пусть катится туда, откуда явилась.
Не знал её тысячу лет, и ещё столько же бы дальше не знал, жил бы себе припеваючи.

Так нет же — явилась!

Пусть валит в приют.

Мне абсолютно пофиг, кто там у нее умер, и почему, и что она осталась совсем одна — вообще не жаль. Такой отброс общества жалеть ни к чему. Жалость — самое поганое чувство. Это слабость и проявление характера тряпки. Мне это вообще не свойственно, так что пусть малышка не ждёт, что я пожалею её — никогда.

Пощады от Мота никому не будет.

Особенно тем, из-за кого роняет слёзы моя мать.

Ты себе, девочка, подписала приговор на смертную казнь в этом доме.

За грехи своей мамаши — уверен, она была с тем ещё грешком — отвечать придётся тебе, детка.

И ты ответишь по полной программе.

Пожалеешь, что переступила порог моего дома.

За каждую слезу моей матери ответишь своими слезами и болью.

— Эй, куда прешь, пацан? — возмутился какой-то мужик, когда я перед самым его носом занял парковочное место и выставил подноджку байка, практически бросая его на асфальте.

— Тебе чё, мужик? — повернулся я. — Жить надоело? Или нос целый бтольше не нужен?

— Так ты моё место занял, вообще-то?

— И чё?

“И чё?” — аргумент, который разбивает все доводы нафиг.

Вон, и мужик завис от такого ответа.

Съел? То-то же.

— Э-э-э… Ну, некрасиво это, малец. Папка тебя не учил вежливости?

— Нет.

— А зря! Оно и видно.

— Пошёл ты…

Я просто пошёл вперёд в офис отца, не тратя время на вкукареки какого-то левого мужика.

Что для меня его мнение о моём воспитании?

Ноль.

Пустое место.

И почему все так любят учить других?

С чего они взяли, что имеют на это право, и вообще — что они лучше меня?

Отец вон — учил-учил, воспитывал-воспитывал, а сам изменял матери, возможно, даже не один год. И теперь мне хотелось начистить репу сосбвтенному отцу.

Чему меня может научить человек с вот такими приницпами, а точнее, с их полным отсутствием?

Образ отца, с которым я, конечно, частенько ссорился и быковал, но всё-таки любил и уважал, вчера ещё просто посыпался мелкой пылью…

Не дай бог, он признается, что изменял матери.

Я тогда за себя не ручаюсь.

Потянул дверь на себя и вошёл в здание.

Двадцать этажей на лифте, и я оказался на этаже руководства.

Длинный коридор остался позади, и я оказался возле двери его приёмной.

Решительно толкнул дверь от себя и зашёл в приёмную.

Ну что ж, папа.

Настала пора отвечать за свои дела.

— Куда? — вскочила Люба, секретарь моего отца уже с пару десятков лет. Я еще не родился, а Люба уже носила папе скрепки… — У отца совещание. Не учили спрашивать разрешения войти?

Любовь Александровна она в миру, для меня просто тёть Люба.

И сейчас она воинственно загородила что называется грудью вход в кабинет отца…

Я вздохнул.

Хамить Любе у меня получалось плохо, но, видимо, сейчас всё-таки придётся, потому как беседа с папой мне была жизненно необходима.

— Мне надо к отцу, — сказал я.

— Я понимаю, что ты сюда не погулять приехал, — встала она руки в боки. — Но я же сказала — у него совещание. Прилетел тут как тайфун… Подождать придётся.

— Долго ещё? — спросил я, сведя брови вместе, а затем нехотя плюхнулся на диван в приёмной.

Вот еще нечего делать, как в офисе отца торчать. Но врываться в разгар совещания действительно идиотизм уже… Мне, конечно, реально горит поговорить, но не до такой степени, чтобы не бояться выглядеть дебилом перед сотрудниками отца.

— Вот не знаю, — развела руками Люба. — Не отчитывается передо мной начальство-то о таких тонкостях. Как наговорятся — так и выйдут.

— Ты логична как богиня… — пробурчал я, закидывая ногу на ногу и доставая из кармана джинсов телефон. Хоть посёрфить просторы интернета, один фиг делать больше нечего. В спешке даже наушники не взял, а игрушки на смартфоне со звуком будут мракобесить Любу. Она заколет меня скрепками или приставить к горлу канцелярский нож — лучше не рисковать.

— И нечего ёрничать, — одёрнула меня добродушная тётя Люба. — Как есть — так и сказала. Кофе хочешь?

— Хочу.

— Сейчас сделаю. Тебе с молоком?

— И с сахаром. Два кубика.

— Вот сладкоежка! — рассмеялась Люба, ловко орудуя возле кофемашины. — Сделаю сейчас, задобрим тебя, злюку, сладким кофейком…

4.

— А что тебе отец успел сказать? — внимательно глянула на меня проницательная Люба. Она, конечно, меня любит, но не дура. Раскусила сразу. — Он тебе вообще что-то говорил насчёт этого?

— Конечно, говорил, — хмыкнул я. — Врать — так до конца. Иначе Люба вообще ничего не скажет, а из неё можно было вытянуть что-нибудь важное. Она точно в курсе дела, видел по её умным глазам. — Но ты же знаешь, что из отца клещами ничего не вытащить. Сказал только, что девчонка с нами жить теперь будет, и ускакал… А кто такая и откуда — ничего непонятно. Мать недовольная ходит…

— Это ж когда он тебе сказать-то успел, если девочка только вчера и приехала в ваш дом, а ты должен был находиться ещё в спортивном лагере? — сузила она глаза. Вот ведь подозревака какая…

— Да по телефону, — выкрутился я. — Но больше — ни-ни. Может, ты расскажешь больше?

— Ну… — протянула задумчиво Люба. — То, что девочка — дочь погибшей недавно знакомой твоего отца, ты знаешь?

— Да.

— Трагедия случилась. Угасла от болезни… А ведь молодая была.

— Понятно. Жаль, — якобы посочувствовал я. На самом деле пофиг было абсолютно, словно у меня камень вместо сердца был, гранит какой. Мне просто нужна была информация о том, что же отца связывало с матерью девчонки. Ещё и больной, оказывается. — А чем она болела?

А то вдруг это заразно. Не хватало нам ещё болячек от этой дворняжки-доченьки…

Явно семья Ангелины не шиковала — все шмотки на девчонке были максимально дешевыми. Я к таким вещам не подойду никогда близко, даже полы такой тряпкой, какие она носит, мыть не рискнул бы — весь паркет нафиг поцарапает. Но ей в самый раз. Большего она всё равно не достойна. Тем более, если ей теперь шмотки закупать на правах приёмного отца будет папа — пускай берёт ей всё в секонд-хенде. Нечего тратиться на левых щенят…

— Онкология… Чётвертая стадия. Неоперабельная… Папа уж твой спасал её, спасал… Да небеса лучше знают, когда и чья ниточка должна оборваться.

— Рак, что ли? — сморщился я.

— Да.

— Н-да… А почему отец её лечил? Неужели такая дружба крепкая была у них? Кто она вообще ему была — мать девчонки этой?
— Да я сама толком не знаю, — ответила Люба, явно увлекшись беседой и развязавшая язык. Она забылась, и сейчас вывалит всё, что знает. А я и рад. — Не рассказывает такое личное Роман Петрович, даже мне. Только мне кажется…
Она вдруг замолчала, задумавшись.

— Что? — уточнил я, чтобы подтолкнуть её договорить.

Неужто я сейчас всё и узнаю?

— Любил, что ли… — тихо договорила Люба, и у меня все слова поперёк горла встали. — Точно не поняла, но дорожил ею. Похороны организовал, девочку без промедления забрал и договорился об опеке над ней до выпуска из школы… Квартира-то у них осталась, уйти будет куда малышке. Несчастная сиротка… Совсем-совсем одна осталась.

— Любил? Мой отец? Мать девчонки? Ты ничего не путаешь, тёть Люб? — переспросил я на всякий случай.

Всё это просто не укладывалось в моей голове.

Я думал, что отец изменял маме. Но всё оказалось ещё хуже — все эти годы он ЛЮБИЛ эту нищенку, щенок которой сейчас прибился к нашей семье?

Какое унижение для мамы…

Теперь понятно, почему она так горько плачет.

Это предательство. Это даже хуже измены.

Ну, может, и не хуже, но равноценное.

Бедная мама…

— Нет, не путаю, — покачала она головой. — Ты разве не заметил, что твой отец в трауре?

Я нахмурился.

А как бы я заметил, если меня дома не было?

Звонил вроде как обычно — раз в неделю, говорил со мной полминуты, спрашивал как дела, узнавал, что нормально, и вешал трубку. Тут сложно что-то заметить… Мой отец — не щедр на эмоции, а уж такое и подавно бы скрывать пытался. Только мама, которая любит его, и Люба, которая просто крутится рядом с ним целыми днями, могли заметить подобные перемены в нем.

В трауре, значит?

Выходит, папа в самом деле любил и любит эту незнакомую нам с мамой женщину и притащил в наш дом её осиротевшего щенка?

Это просто треш!

— А, тебя ж дома не было… — вспомнила Люба, заметив, что я молчу и смотрю в одну точку.

Меня снова захлёстывала неконтролируемая злоба и агрессия…

В этот момент дверь кабинета отца отворилась и оттуда стали выходить люди. Совещание, очевидно закончилось.

Отец вышел последним и сосредоточил взгляд на мне.

Я смотрел прямо на него, борясь с желанием что-нибудь расколошматить в этом кабинете. Желательно, дорогое. Желательно, бьющееся на мелкое стекло.

Я сжимал челюсти, желваки ходили ходуном, и отец мигом оценил ситуацию.

— Пойдём-ка, — указал он рукой на дверь своего кабинета, и я тут же подорвался и зашёл внутрь. — Не беспокоить нас.

Последнюю фразу он сказал Любе и закрыл дверь.

Шумно выдохнул.

— Ну? Рассказывай, — заговорил отец, оставаясь стоять в то время как я плюхнулся без спроса на одно из кресел в зоне отдыха его просторного кабинета строительного магната. — Даже стесняюсь спросить, какая важная проблема тебя пригнала из спортивного лагеря прямо сюда. Смена ведь не кончилась. Ты что тут делаешь, сын?

— Приличные люди сначала здороваются, — заявил я, глядя в стенку перед собой и стараясь успокоиться. Психи всё равно ни к чему не приведут, надо сначала выяснить ситуацию полностью. Никто, кроме папы, не прольёт свет на весь этот бардак в нашем доме.

— А сам-то ты поздоровался? — отбил отец и сунул руки в карманы своих брюк, широко расставив ногу.

Воинственная поза.

Он понимал, что лёгким наш батл не будет.

И прав.

— Здравствуй, папа, — сказал я довольно язвительно.

— Здравствуй, сын, — отозвался он тем же тоном. — А теперь я повторяю свой вопрос: какого чёрта ты не в лагере, за который я, между прочим, немалые деньги отвалил?

— Да к чёрту твои деньги! — уставился я ему в лицо. — Ты хоть о чём-то ещё можешь в этом мире думать, кроме банкнот?!

— А ты?

— А ты?

5.

— Ангелина… Твоя ровесница, — ответил наконец отец после паузы. Он явно подбирал слова, и беседа давалась ему нелегко. Но и мы с мамой уже хапнули по вине этой девчонки! Сколько ещё это будет продолжаться?

— И что? — подал голос я. — Мне это ни о чём не говорит.

— Я не договорил, — продолжил отец, глядя в большое панорамное окно офиса, за стеклом которого тянулись косяком птицы на юг… Совсем скоро придёт осень и новый учебный год — одиннадцатый, выпускной класс. — Ангелина — дочь моей хорошей знакомой, которая, к сожалению… — Папа снова нервно сглотнул. Говорить о смерти этой женщины ему было трудно. Так говорят только о потере близких и любимых… — Она больше не с нами. Единственное, что я мог бы сделать для неё — это не дать пострадать её дочери. Девочка — несовершеннолетняя, её уже определили в приют, откуда потом должны были направить в детский дом. Ты сам прекрасно понимаешь, что это за место, и как там трудно было бы выжить после любви матери, особенно — девочке… Я узнал о смерти Кати и решил не оставаться в стороне, оформил попечительство над Ангелиной до окончания ею одиннадцатого класса.

— Класс, — сказал я, когда отец замолчал. — А мы с мамой причём?

— Не причем, — покачал головой отец, посмотрев на меня. — Но мы ведь тоже люди. Никто не застрахован от подобного. Раз уж мы…дружили, я должен, просто обязан помочь дочери Кати. Понимаешь? Чувствую свой долг и ответственность.

— Папа, да люди мрут каждый день! Ты всем, что ли, хочешь помогать? Не замечал за тобой раньше такого!

— Да, к сожалению… Но не каждый день умирает твой друг, сын, — ответил отец. Он был как никогда серьёзен. Но только меня это больше злило — я всё больше убеждался в том, что какая-то посторонняя женщина отцу оказалась очень близка.

— Какие могут быть друзья женского пола, если ты женат, отец? — задал я вопрос.

— А что — у мужчины не может быть друга-женщины?

— Может, — ответил я. — Когда эта женщина по каким-то причинам не смогла стать ему чем-то большим. Тогда остаётся только дружба.

Отец снова шумно выдохнул и опустил голову.

И это было красноречивее всех слов мира.

Он любил её, эту Катю.

Но по какой-то причине они не смогли быть вместе.

Папа женился на маме, Катя где-то болталась тоже по жизни.

Почему-то воспитывала девочку одна.

Теперь эта девочка оказалась семнадцатилетним подкидышем на пороге нашего дома.

Очень прекрасно.

Мир просто треснул по швам.

Мне казалось, что я понимаю — относительно, согласно возрасту и опыту — эту жизнь и этот мир.

Оказалось же, что ничерта я не понимаю.

Не понимаю не только жизнь, но даже просто собственного отца.

— Ты зачем её притащил в наш дом? — требовательно смотрел я на него. — Ну и помогал бы ей там где-нибудь. За забором.

— Она не может жить без опеки, — ответил папа. — Либо детский дом, либо опека совершеннолетнего человека. Отдельно я не смогу её поселить.

— Я не собираюсь терпеть её в нашем доме, ясно? — выпалил я, сжав кулаки.

Как же меня всё это бесило!

Так и хотелось кому-то намять бока…

Не отцу же.

— Ты будешь терпеть всё, что я тебе скажу, пока ты живёшь в МОЁМ доме, Матвей, — твёрдо сказал отец. — Понятно тебе?

Понятно.

Как тут не понять-то…

Опять меня куском хлеба попрекает.

Я виноват, что ли, что родился, как полагается, ребёнком, а не сразу сорокалетним мужиком, который мог бы сразу же пойти пахать в фирму отца на благо семьи?

Я развернулся и пошёл к выходу.

— Матвей, ты куда? — окликнул он меня, но я даже не обернулся.

— Отстань, предатель, — бросил я ему через плечо и вышел из кабинета.

6.

АНГЕЛИНА.

Я чувствовала себя чужой и лишней в этом доме.

Конечно, Роман Петрович очень хорошо меня принял, видно было, что моя мама была ему близким человеком, но он один не смотрел на меня как на врага.

Жена его, Тамара Павловна, поступка мужа не оценила, но тут я не могу её винить…

Её муж привёл в дом постороннего человека, дочь женщины, которая что-то значила для его сердца — конечно, Тамара расстроилась и ревнует, пусть даже этого человека уже нет в живых — чувства явно ещё живы.

Роман Петрович не говорил мне прямо, но я поняла, ощутила — он испытывал чувства к моей маме. Они не были вместе по какой-то причине, но явно Роман Петрович когда-то хотел бы этого, но вышло как вышло, и теперь я оказалась в его доме словно тень из прошлого. Тень, которая нервирует всю его семью…

Мне бы не хотелось быть той, которая всех раздражает. Но выбора мне не предоставили. Я не могу жить одна, несмотря на то, что от мамы мне осталась квартире, и было где жить — не могла потому что ещё не совершеннолетняя, мне нужен опекун. Роман Петрович согласился стать моим попечителем в память о дружбе с моей мамой, быстро оформил все необходимые документы, с кем-то договорился, и смог забрать меня из приюта, куда меня уже успели определить, и где я провела три дня.

Это ужасное место, мне было там плохо и страшно, а другие дети говорили, что приют — ещё ничего. Плохо будет в детском доме, куда всех отправляют из приюта, он лишь промежуточный этап перед самым худшим.

Роман Петрович говорил, что очень хорошо, что я туда не успела попасть. Да я и сама это понимала: документальные фильмы на эту тему все смотрели не раз по телевизору. Все знают, что жизнь в детском доме — далеко не сахар, особенно для девочек, особенно моего возраста…

Так что я тоже, конечно, выдохнула с облегчением, что меня в детский дом отправить не успели благодаря Роману Петровичу — он очень добр ко мне.

А жену его я не виню нисколько, хоть и вижу, что доставляю ей большой дискомфорт своим присутствием в этом доме. И это на целый год — до конца одиннадцатого класса. Когда я получу аттестат, то смогу снять опеку и уйти в квартиру мамы, а пока что мне предстоит жить в шикарном, большом, красивом и светлом, но таком чужом доме, где мне не рады, где совершенно нет для меня места…

Но придётся мне принять такую ношу. Уйти я не могу, обижаться на домочадцев Романа Петровича — тоже. И если Тамару я понимала и принимала её ко мне не очень хорошее отношение, то их сын Матвей меня по-настоящему беспокоил, даже пугал.

Какой-то он уж очень агрессивный, импульсивный и радикальный: только черное или белое, только нет или да, только сейчас или никогда. С таким не договориться ни о чем, и вдвойне неприятно осознавать, что и парень точит на меня зуб. Я ему явно сама по себе не понравилась, как и идея его отца привести меня в его дом. Да ещё он увидел слёзы матери и понял, что это как-то связано с моим появлением в этом доме, и обозлился на меня. Я видела, когда случайно наткнулась на них с Тамарой в кухне, что едва он увидел меня, как его мышцы вмиг стали каменными — парень напрягся. Ноздри его раздувались от злости, серые глаза смотрели на меня как смотрел бы разозлённый питон перед броском.

Ничего хорошего я от Матвея не ждала.

Для себя я решила стараться держаться подальше от всех и реально превратится в тихую тень в этом доме, поменьше попадаться на глаза и Матвею, и другим. Особенно — Матвею.

Его агрессия обескураживает, сбивает с ног, заставляет меня испытывать животный страх и желание бежать куда глаза глядят. Только некуда мне бежать — Роман Петрович за меня в ответе и всё равно вернёт меня “домой”.

Никуда мне не сбежать отсюда, даже если захочу. Квартира мамы опечатана до моего совершеннолетия, там отключены свет и вода. Там всё равно жить нельзя будет пока меня не отпустит сам Роман Петрович, а он очень серьёзно взялся за обустройство моей жизни раз своей родительницы я лишилась, а отца с нами давно уже нет…

Мой отец — дальнобойщик был. Так рассказывала мама.

Он разбился в одном из рейсов в гололёд.

Мне тогда было четыре года, я смутно помню его, видела в основном только по фотографиям. Мама больше замуж не вышла, уж не знаю почему — таким мы с ней не делились. Она очень скрытная у меня была… Я, например, ни сном, ни духом о её знакомстве с бизнесменом такого крутого калибра как Роман Петрович Павленко. Даже и подумать не могла о том, что у простой учительницы немецкого языка могли бы быть такие знакомые…

Теперь же я сменила нашу простенькую квартиру на его шикарный дом.

Толко не мил он мне, но кто ж меня спрашивает… Я бы лучше находилась среди вещей мамы. Боль потери ещё не покинула меня. Я только-только перестала плакать часами, могла немного постоковать, когда оставалась одна — всё ещё не могла смириться со своей утратой и тем, как сильно, круто и не очень приятно для меня изменилась жизнь и мир вокруг.

В дверь моей спальни постучали, и я вздрогнула, выпав из мыслей.

— Да, — отозвалась я на стук.

— Можно? — в дверном проёме появилась голова Романа Петровича. — Поговорить с тобой хотел, если ты не против.

— Да, пожалуйста, — пригласила я его, и мужчина зашёл в мою комнату. Закрыл дверь и огляделся кругом.

— Обустраиваешься? — сказал он, кивнув на мои вещи на столе и тумбочки у кровати.

— Ну… Да. Мне же тут теперь жить.

— Да… Тут. Как тебе дом? Нравится?

— Большой. И красивый.

— Ну а тебе как тут самой?

Я замялась. Отвечать честно, что мне тут совсем не по душе, не хотелось.

Зачем обижать человека, который совершил такой благородный поступок и желает мне лишь добра? Я на такое не способна.

— Нормально, — ответила я осторожно.

— Не по себе пока немного, да? — видимо решил мне помочь Роман Петрович, показать, что понимает мои чувства. Что ж, на душе в самом деле стало легче. Начинать отношения с опекуном с лжи — не самый лучший вариант.

7.

— Тебе не нравится такая перспектива? — спросил проницательный мужчина, заметив перемены в моём настроении и лице. — Знакомство прошло не очень хорошо? Я хотел Матвея подготовить, он у нас сложный мальчик, но… Не успел. Он сбежал из спортивного лагеря, представляешь? И оказался дома раньше положенного срока… И вот — получил сюрприз в виде тебя.

— Зря вы ему всё не объяснили сами, — тихо сказала я.

— Понимаю… Он был не очень-то вежлив, да?

— Не очень…

— Приношу тебе извинения за него. Но в школу придётся ходить одну вам. Потому что другой тут нет, да и возить в разные двух человек нецелесообразно. Вас будет возить мой водитель. Обоих. Кстати, там форма обязательна… Так что мерки снимите с Тамарой завтра, и она закажет пошив формы на тебя.

— Хорошо, — покорно кивнул я. Раз я не могу ничего изменить сейчас, придётся кивать и соглашаться. И как-то пережить этот год. Не бесконечный же он… — Как скажете…

— Ну, обустраивайся… Ты тут дома. И не обращай внимания на моего сына-шалопая. Если что — говори мне, я ему уши надеру.

— Ром, ужин, — заглянула в комнату и его жена Тамара. — Всё стынет уж… Поговорите, может, позже?

— Да-да… — ответил ей Роман Петрович. — Мы уже идём ужинать оба, да? А Матвей вернулся? Куда-то его понесло опять сегодня.

— Нет, не было… — ответила Тамара. — Он… Трубку не берёт. Что-то у вас случилось в офисе сегодня?

— Давай не сейчас, — нахмурился Роман Петрович. — Все ужинать сначала. Матвея не ждём, приедет — сам поест. Опять нарисуется ближе к рассвету, ну что за ребёнок такой…

Практически в полной тишине мы поужинали. Тамара нервничала из-за сына, не вернувшегося домой после разговора с отцом, очевидно. Всё у неё падало из рук, она даже умудрилась тарелку разбить. Я помогала ей собирать осколки…

Роман Петрович ни одним мускулом не выдал беспокойства за сына, но атмосфера в доме заметно накалилась. Родители Матвея то и дело поглядывали в окна, но время шло, а парень всё не возвращался. И трубку не брал ни от отца, ни от матери. Разве можно так, хоть бы о них подумал — переживают же за него!

Наступил поздний вечер, и я ушла в свою комнату — готовиться ко сну.

Судя по тишине в доме, Матвей так и не вернулся домой этой ночью…

8.

Весь следующий день Роман и Тамара искали сына, но тот как в воду канул.

Все очень нервничали, Роман Петрович ругался с женой, а меня снедало чувство вины.

Неужели он из-за меня решил домой не возвращаться?

Неужели я настолько ему неприятна, что он даже из дома готов уйти поэтому?

А как же слёзы его матери? Они что — перестали его волновать?

А на то, что отец сам не сво й, бросил работу на сегодня, чтобы посвятить себя поискам пропавшего сына — тоже всё равно?

Какой же мерзкий и неблагодарный мальчишка!

Я бы никогда так не поступила с родными.

У него они хотя бы есть, а Матвей вот так с ними…

Он жесток даже к собственным родителям! А что же тогда он будет вытворять со мной? Страшно даже подумать…

Лучше в самом деле научиться сливаться со стеной, превращаться в мышку и сидеть ниже травы и ниже воды, иначе мне несдобровать — он обязательно раз за разом будет перекидывать свой гнев на меня.

Но только как это сделать, если мы стали с ним поневоле сводными братом и сестрой, вынуждены жить целый год в одном доме, да ещё и ходить в один класс?

Это страшнее всего. От одной мысли о том, что я пойду в его класс, руки холодели.

Не потому даже, что там я никого не знаю, и это совершенно новое для меня место, а потому что это и совсем другие люди, к которым я не привыкла, с которыми не умею общаться. Золотые дети богатых родителей: политиков, бизнесменов, звёзд…

Мне там не найдётся места. Вряд ли когда-то они примут меня и посчитают своей — по мне видно, что я другая, и училась всю свою жизнь в самой обыкновенной муниципальной школе. Дорогих украшений и косметики у меня нет и не было, я на фоне дочек состоятельных пап буду выглядеть точно белой вороной.

И для Матвея этот класс — привычный и родной, там он будет себя чувствовать как у себя дома и будет на коне. А за меня никто не заступится…

Это-то и пугало больше всего.

Что я могу одна против толпы избалованных мажоров, которые наверняка настолько привыкли быть эгоистами, что уже даже позабыли как быть просто людьми?

Ничего. Только сесть и поплакать в ответ на их оскорбления.

Ох, как же мне было страшно думать об этом первом сентября, которое, между прочим было вовсе не за горами!

Но что же поделать я могла?

Изменить ничего уже невозможно.

Мне придётся пойти в этот класс элитной школы для мажоров и выдержать этот год.

И молиться о маме, чтобы она помогла мне всё это перенести…

Несмотря на суматоху, связанную с побегом из дома Матвея, Тамара всё же сняла с меня мерки и заказала мне пошив формы по просьбе Романа Петровича. Если мы будем откладывать этот вопрос, то мне в школу идти будет просто не в чем, а там с ношением формы всё очень строго.

Тамара ходила весь день грустная и опять роняла посуду, снова что-то, кажется, разбила. Но я не вмешивалась. Сидела безвылазно в своей спальне кроме тех моментов, когда меня звали снять мерки или поесть…

Уже ближе к ночи в доме послышался шум — послышался шорох шин, хлопок дверями и голоса Романа Петровича, Тамары и…Матвея.

Я тихонько пробралась по коридору второго этажа и стала прислушиваться с лестницы.

— Встречай своего сына, Тамара! Он только что из обезьянника!

— Откуда?!

— А это тюрьма, куда всех сажают до определения меры пресечения. Да, Матвей? Если бы ему не понадобилось, чтобы папа его оттуда вызволил, он бы даже не позвонил!

— А за что он там оказался? — спросила расстроенная мать.

— А вот у него и узнай. Давай, рассказывай, сын. Что вы делали вчера вечером с друзьями и за что тебя забрала полиция?

9.

— Пап, ну хватит уже, — недовольно отозвался парень. — Я всё понял. Больше не повторится. Порешали же вроде с тобой всё в машине?

— Порешали… А мы с матерью твоей что пережили ты спросить не хочешь?!

— Па-а… Я устал. В душ хочу, и жрать…

— Нет, ну вы поглядите на него! — продолжл кипятится Роман Петрович. — Я тебя не отпускал ещё. Ты чего к старшим спиной поворачиваешься, когда с тобой разговаривают?

— А ты меня воспитывать взялся, да? — Матвей остановился у лестницы и резко обернулся на отца. У парня был такой взгляд — жёсткий, холодный, уничтожающий — что даже его родной отец вынужден был сбавить тон и сделать шаг назад. — Поздно немного. Надо было этим заниматься тогда, когда я был маленьким ребёнком, был восприимчив к твоим воспитательным урокам и нуждался в отце, который вместо того, чтобы семьёй заниматься проводил дни в офисе.

— Я работал и зарабатывал для этой самой семьи деньги! — отчеканил Роман Петрович. — Чтобы у тебя и у мамы было всё вот это.

Он обвел руками вокруг себя.

— Круто, — сказал его сын. — У нас всё есть. Всё, кроме тебя, папа. Так теперь пожинай плоды — воспитывать меня уже поздно. Как и делать аборт на восемнадцатом году плода. Извини, мам… Я к себе. А тебе, отец, я слово дал, что больше в такие дела не ввяжусь. Хватит на меня уже наседать…

Матвей поднялся по лестнице так быстро, что я не успела убежать обратно в свою комнату.

Огромный парень, больше похожий на медведя, конечно, заметил меня. И не только заметил, но и мигом сообразил, что именно я делала в этом коридоре…

Он в два шага догнал меня и перегородил своим мощным телом вход в мою спальню.

— Эй, ты, соплячка, — сказал он мне, надменно глядя на меня сверху вниз. — Ты что тут делала а? Уши грела?

— Я… Хотела воды спуститься попить, — солгала я, тут же ощущая, как предательски краснеют мои щёки. Ну не умею я лгать, что же тут поделать? Прокололась тут же, буду теперь выглядеть перед ним как идиотка… — А тут ты поднимаешься, и…

— Хорошо заливать, — оборвал он меня и вдруг сделал шаг на меня, и я врезалась спиной в стенку. Дальше отступать мне было некуда, а возможности обойти этого бугая никакой не было…

— Не смей мне лгать, малявка, — процедил он, сурово глядя мне в глаза и слегка склонив ко мне свою голову.

Обязательно так близко подходить? Я даже чувствую отсюда запах его туалетной воды… Её даже запахи камеры не перебили — стойкая какая…

Голова начала кружиться от страха. Что он от меня хочет, не понимаю?

— Хорошо, не буду, — ответила я то, что пришло на ум. А потом неосознанно вытянула руку и надавила ему на грудь. — Слушай, отойди, а… Тебе обязательно вот так со мной говорить?

Матвей резко и довольно больно сжал моё запястье и убрал от своей груди. Он продолжал сжимать мою руку, а взгляд холодных серых глаз устремил на меня.

— Не смей меня трогать, убогая, — заявил он. — Иначе ты об этом очень пожалеешь.

— Да я… Не собиралась к тебе прикасаться даже… — пыхтела я, пытаясь вывернуть свою кисть из его тисков, но он не отпускал, и напугал меня до чёртиков. — Ты же сам… Ну отпусти же!

Матвей не послушал меня. Он наклонил голову ещё ниже, мы стояли почти лоб в лоб. Он смотрел в мои глаза, а я замерла на месте, не зная, что же мне делать — без собственной руки уйти отсюда довольно сложно…

— И голос свой тоже не вздумай ещё хоть раз на меня… — серые глаза отчего-то опустились ниже, их взгляд остановился на моих губах. От его взгляда тонкую кожу буквально закололо… Чего она так смотрит на них? — …повысить. Поняла?

— Но мне больно, Матвей!

— Мне плевать на твои чувства, Мальвина. Плева-а-ать!

10.

— Мне на твои — тоже! — вдруг высказалась я. Я стала закипать и перестала чувствовать страх. Кто он такой, что позволяет себе вот так обращаться со мной? Лапать, пугать? Он просто папин избалованный сынок, долбаный мажор, с которым меня судьба свела случайно, и я перед ним точно ни в чём не виновата была. Не могла я молчать, когда ко мне относились так несправедливо и словно бы… Как к рабыне. Я ему — не рабыня! Пусть подружек свои стращает, придурок! — Руки убери сам, Артемон!

— Чё за Артемон? — сузил глаза Матвей.

— Ты ещё и неуч, что неудивительно, — плюнула я ему в лицо, пытаясь от него отбрыккнуться. — Артемон — друг той самой Мальвины, которой ты меня окрестил! Пёс!

— Пёс?! Ты меня псом назвала, мелкая?

— Не псом, а Артемоном!

— Но Артемон — пёс?

— А вот с логикой у тебя всё нормально!

— Значит, по факту ты назвала меня псом!

— А ты меня — безмозглой куклой!

— А это не так?

— Не так! И вообще, если ты не знаешь, кто такой Артемон, то иди, почитай на досуге — “Золотой ключик” называется книга. Стыдно такое не знать! Может, ты ещё и Карабаса-Барабаса забыл? Ты же наверное, чтение книг на “Букваре” закончил? Это единственная книга, которую ты прочёл, да? А зря, ведь у твоего папы много денег на книги, а мозгов у сыночка читать их нет! Начинай, пока ещё не совсем поздно. Пора просвещаться!
— Ты совсем оборзела, коза малолетняя? — не отпускал он меня упорно. Всё это время мы так и продолжали борьбу в коридоре. Хотя “борьба” — сильно сказано. Мы с ним были как Слон и Моська. Слон стоял на месте и держал Моську, а Москька тявкала и пыталась сорваться с поводка… — Ты поняла, на кого вякаешь вообще?

— Да поняла я, поняла! — ответила я, снова попытавшись лягнуть его, впрочем опять неудачно. — На зажравшегося мажора, которому всё на блюдечке дают, но он ничего не умеет ценить! На родителей гонит, вместо того, чтобы сказать спасибо! На девчонку, которая абсолютно ничего, ну ничегошеньки ему не сделала, и ведёт себя как бешеный бабуин, пользуясь своей силой-матушкой. Сила есть, ума не надо! Так, Матвей?

Он резко отпихнул меня от себя. Я вжалась в стенку от этого взгляда.

Я понимала, что бить меня, он, конечно, не станет. Почему-то мне казалось, что несмотря на скотское поведение в силу отсутствия нормального воспитания, Матвей не настолько подонок, чтобы бить женщин. Пока это был его единственный плюс, и то — сомнительный…

— Ты сегодня себе наговорила на сто лет мук, поняла?

Весь запал внутри меня вдруг кончился, я сдулась как воздушный шарик.

Ой…

Что-то я и правда разошлась.

Попьёт он крови теперь за мои слова…

— Я ещё думал тебя просто игнорировать, но теперь… — он окинул меня суровым взглядом. — Теперь я буду считать своей святой миссией превратить твою жизнь в ад. О каждом своём слове ты пожалеешь, пигалица мелкая… Раскрыла варежку… Научишься её захлывать. Готовься…

И он ушёл в свою комнату, тяжело и грузно ступая.

Я воспользовалась полученной свободой и юркнула мышкой к себе в спальню, закрыв дверь на засов с другой стороны, который, слава богу, тут имелся…

Ну и что я наделала?

Страх вернулся.

И говорил мне, что я наговорила много лишнего и разозлила и без того голодного и злого тигра в клетке…

11.

Весь вечер металась по комнате и не могла найти себе места.

Беспокойство и тревога внутри усиливались.
Ощущение, что тучи надо мной сгущаются, стало почти осязаемым…

Я села на кровать и сняла с тумбочки фотографию мамы в рамке…

Ещё пока с чёрной лентой.

Сороковина ещё не прошла…

Ещё не отболело, ещё так тяжело вдруг остаться одной, как я уже вынуждена была сражаться с обитателями этого большого, чужого мне дома…

— Мам… Ну что ж ты меня так вот оставила, на съедение волкам… — хлюпала я носом, вытирая солёные слёзы с щёк. — Ну кто ж теперь меня защитит и пожалеет, погладит по голове, словно я маленькая девочка? Скажет, что всё образуется и наладится?

Мама всегда так делала.

Когда я плакала и расстраивалась, и мне казалось, что точно наступил конец света, мама садилась на диван и звала меня к себе. Клала мою голову себе на колени и начинала перебирать пряди моих волос, гладить по спине, шептать всякие нежности и обещания, что всё обязательно ещё будет хорошо, что совсем скоро слёзы мои высохнут, и я пойму, что это не проблема, а чушь, что ещё буду звонко смеяться над всем этим. Главное, что у неё есть я, а у меня — она…

Я никак не могла до конца осознать, что это всего никогда-никогда больше не будет…

Больше никогда мама не погладит меня по волосам и не скажет такие важные слова…

Мне придётся найти их внутри себя.

Что теперь у меня осталось, мам?

Чужие стены?

Чужой дом?

Чужая семья, где я лишняя всем?

Где я всем мешаю?

Где никому не нравлюсь?

Да кому я вообще нужна теперь в этой грёбаной жизни?

Роман Петрович обо мне заботится только в память о маме, сама по себе я ему тоже не нужна, ему абсолютно всё равно и на мои чувства, и на то, как я буду жить в этом недружелюбном доме, кем я стану, в кого вырасту, как переживу это горе…

Никому нет дела до меня.

Моя жизнь отныне интересует только одну меня.

Но… Равзе я могу не выдержать и не выжить?

Ради мамы, хотя бы.

Мне придётся быть бойцом, что не в моём характере.

Но мне предстоит сражаться за себя, противостоять этому миру и…

Матвею.

Вот последний меня конкретно пугал.

На что способен избалованный засранец, которому с детства всё доставалось слишком легко?

Он не знает ни любви, ни тоски, ни жалости.

Он ничего не умеет ценить.

Он не знает благодарности и человечности.

Он не понимает боли потери матери…

Он не понимает, что такое остаться одной в этом мире — одной против всех.

Он лишён сердца и милосердия.

И с этим человеком мне придётся жить целый год под одной крышей?

Ходить в один класс?

Терпеть его придирки?

— Мам… Ну как я выдержу это всё, а? — шептала я фотографии, зная, что она мне, конечно, никогда не ответит…

А мне просто больше не с кем поговорить.

12.

На следующее утро нехотя спустилась вниз на завтрак.

Мне не очень хотелось идти туда и сидеть за общим столом с Тамарой и её сыном, да и вообще я там себя чувствовала, конечно, не в своей тарелке… Мало того, что все люди здесь были мне чужими да и не очень-то мне рады, так ещё и куча приборов на огромном столе меня пугали — я половиной пользоваться-то не умела, от этого ещё глупее себя ощущала…

Но я не хотела обижать хозяев дома, которые всё же приютили меня, и не перечила — сказано, трапезничать с ними, значит, сделаю это. Не убудет от меня… Привыкну со временем. Нам целый год жить в этом доме. Придётся притереться и идти на компромисс, если мы хотим существовать мирно и без эксцессов. Всё в наших же руках.

— Доброе утро, Ангелина, — вежливо поздоровалась со мной Тамара, которая самостоятельно накрывала на стол. — Тебе побольше кусочек или поменьше?

В доме была прислуга, хоть и немногочисленная — кухарка Ольга и приходящая раз в несколько дней Татьяна, которая убиралась в доме. Однако накрывать и убирать посуду за мужем и сыном, а теперь ещё и за мной, хотя я старалась всё своё отнести в кухню сама, Тамара любила сама. Вот в и этот раз она накладывала с подноса омлет, разрезанный на кусочки Ольгой. Тамара готовила и сама, умела это делать и иногда практиковала — наверное, ей было просто скучно порой, ведь на службу она не ходила. Она посвятила себе семье. Но сын давно вырос, муж постоянно на работе, и она от скуки идёт на кухню.

— Поменьше. Спасибо, — ответила я, понимая, что я, в общем-то, никакой сейчас не смогу съесть — аппетита нет, да и кусок в горло мне не лезет последние дни. Я нервничаю, никак не могу адаптироваться в новом доме — это всё сказывается, конечно.

— Кушай, тебе надо восстанавливаться… Ты такое пережила, — сказала мама Матвея и заботливо положила мне на тарелку средний кусочек омлета.

Она имела в виду смерть моей мамы, конечно…

Я отметила про себя, что Тамара — вовсе и неплохая, вроде бы, женщина.

Да, она не очень довольна появлением чужого ребёнка в их семье, и не до конца понимает отношения мужа и моей матери, но, естественно, догадывается, что могло за всем этим скрываться.

Тамара была уверена, что я — не нагуленный её мужем ребёнок. Для того, чтобы убедить её в этом мы сделали экспресс тест ДНК по просьбе Романа Петровича. Мне было не сложно, и я согласилась его сделать. К тому же, объективно я понимала, что и меня саму это защитит от лишних подозрений и возможных нападок со стороны жены моего опекуна. А ну как она решила бы, что я — незаконный ребёнок её мужа от другой женщины? Проблем в моей и без того не самой гладкой судьбе стало бы куда больше…

Так что Роман Петрович принял верное решением первым дело, как добился моего переезда сюда и опеки надо мной, сдать тест ДНК, который и выявил, что кровными родственниками с Романом мы не являемся, а значит, я никак не могла бы быть его дочерью. Думаю, что повлияло на то, что Тамара хотя бы внешне не выказывает негативного отношения ко мне и ничего не говорит мне по поводу проживания в доме — решений супруга, как я поняла, она не обсуждает и не осуждает.

— Матвей к нам не соизволит спуститься на завтрак? — спросил Роман Петрович, отпивая кофе из чашки.

— Он никогда так рано не спускается, если не надо ехать на учёбу, — ответила Тамара и тоже села за стол, выложив на тарелку омлет и для себя.

— А, дрыхнет ещё, шалопай…

— Пусть спит, Ром, — мягко улыбнулась Тамара. — Скоро уж первое сентября, намотается ещё… Кстати, Лина…

Я подняла голову и встретилась взглядом с Тамарой.

— Твою форму сегодня привезли. Надо бы померить… Если что-то не подошло — ещё есть время подогнать под твой размер. Она уже в твоей спальне в шкафу. После завтрака примерь её и покажись мне, хорошо?

— Хорошо, — кивнула я, снова с грустью подумав о том, как же мне не хотелось ездить в школу с Матвеем.

Но вслух, конечно, ничего снова не сказала.

В этом доме надо привыкать молчать — спокойнее проживешь…

13.

После завтрака как мы и договорились с Тамарой я поднялась к себе наверх, чтобы примерить новую форму.

Зашла в комнату и тут же увидела, что мне подкинули сюрприз…

Маленькая, белая мышка сидела прямо на моём одеяле!

Наверное, расчёт был на то, что я начну громко орать и просить о помощи, но вместо этого я улыбнулась и взяла в руки маленького подкидыша.

Поднесла к глазам и стала рассматривать зверюшку.

Матвею не повезло — я не боюсь мышей.

Тем более, столь прелестных — беленьких.

Она же явно декоративная и домашная — ничего она мне не сделает.

Таких специально заводят как питомцев. Что я решила и сделать…

Надо бы спуститься вниз и попросить у Тамары клетку для мышки — уж эту просьбу бы она выполнила, надеюсь. Должна же мышка где-то жить — а то может набедокурить и погрызть мебель.

Матвей снова ни о ком не думает.

В попытках отравить мне жизнь он подкидывает мне в спальню грызуна, который, в принципе, вполне безобидный для меня, но может быть опасным для мебели в доме.

Да и его мама не факт, что также добродушна к мышам, как я — она могла бы и испугаться появлению такого гостя в её спальне. Об этом парень снова не думал.

Это было его рук дело, я просто уверена.

А потому что — кому ещё это надо?

На первое время я нашла коробку из-под кроссовок для мышки, соорудила ей временное пристанище в ней и оставила сидеть в коробке в ванной.

Сама спустилась в кухню, где Тамара загружала посуду в машинку после завтрака.

— Помочь вам? — спросила я.

— А? — выпрямилась она и обернулась. — Нет-нет, что ты… Я сама справлюсь. Ты что-то хотела? Я думала, ты уже в форме спустилась.

— Я примерю её чуть позже… У меня тут ЧП небольшое.

— Что случилось? — свела брови вместе Тамара.

— У меня в комнате мышь.

— Ч-что? — округлила глаза мама Матвея и отпрянула от меня, словно я сама и была той самой мышью или могла принести её с собой. Значит, я была права — мама Матвея боится мышей, и глупый парень мог бы её напугать своей дурацкой шуткой! — Какая мышь? Откуда?

— Я думаю, эту мышь купили в зоомагазине, — улыбнулась я. — Она — декоративная.

— И как она оказалась у тебя?

— Мне её…подкинули.

— Хм… Кто?

— А как вы думаете?

— Хм-м-м…

— Вариантов на самом деле, не так много. Не вы и не Роман Петрович, и не я сама её купила. Значит…

— Матвей, — закончила она мою мысль и поджала губы. — Напугать тебя вздумал, видимо…

— Видимо, так… Но ему не повезло — я их не боюсь.

— Похвально, — окинула меня Тамара оценивающим взглядом. — И куда теперь эту мышь?

— А можно её оставить? — спросила я. — Ну, как питомца? Только ей клетка нужна, корм, поилка и прочее…

— Оставить? А ты хочешь?

— Хочу. Они вроде бы не грязные, и я буду следить, чтобы она мебель не грызла.

— Ну, не знаю, — растерялась Тамара. — Грызун всё-таки…

— Ну, пожалуйста, — сложила я руки в мольбе. — Она такая хорошая. Жаль её просто выкинуть из-за дурацкой шутки.

— Ладно, — вздохнула женщина. — Пусть останется. Но имей в виду: испортит что-то из мебели — мигом пойдёт гулять!

— Хорошо, я буду за этим следить, — пообещала я. — А клетка как?

— Я тебе сейчас дам приложение зоомагазина… Закажи сама всё, что надо, а я оплачу покупки и доставку.

— Отлично, я всё сделаю.

— Иди пока форму всё-таки примерь, — попросила Тамара. — И спускайся сюда. Форму оценим и закажем всё для твоего…питомца нового.

— Да, конечно, — закивала я радостно. — Через минуту буду!

Я помчалась наверх, прыгая через ступеньку.
Наконец-то и у меня появился маленький, но всё-таки друг!

14.

Вернулась в комнату и посадила мыша в коробку. Новую клетку ему придётся пока ждать…

Прошла к шкафу и отворила его створки.

Шкаф, конечно, огромный для моего скромного гардероба… Тут даже треть занята не была моими вещами.

Это даже хорошо, что в этой школе стандартная форма.

Во-первых, мне надо постоянно ломать голову, что надеть из моих трёх луков*, а во-вторых, я не буду хуже других. Ведь все будут в одинаковой форме, разве что украшения будут отличаться от моих скромных золотых сережек… Но хотя бы сходу я не буду выделяться как белая ворона, самая бедная и не модная.

Начала надевать форму и поняла, что несмотря на снятые мерки она мне…тесновата.

Особенно в груди.

Блузка слишком сильно обтянула меня.

Мне было так не очень комфортно, но перешивать блузку и пиджак уже нет времени…

Не то, чтобы форма была мне прямо мала, но из-за того, что она слишком обтянула мою грудь смотрелась на мне…странно.

Но я спустилась в таком виде к Тамаре и всё показала ей.

— Да уж… Блузку всё-таки закажем перешить… — прокомментировала она, задумчиво разглядывая меня. — У тебя хорошая фигура, мальчишки займуться разглядыванием тебя, а не доски с заданием.

Я покраснела.

Я подумала о том же самом, и если честно, я бы не хотела, чтобы на меня так глазели…

И была рада, что Тамара того же мнения, и блузка у меня всё-таки будет другая.

— Ну пока так пойдёшь, — сказала она. — А в ателье я позвоню и попрошу сшить на один размер больше. Да? Один же размер?

— Да, — ответила я. — Иначе не сядет в плечах. Больше одного размера не нужно.

— Тогда закажу на размер больше.

— Спасибо большое!

— Да не за что… Кстати, ты рюкзак и прочее заказала себе? Я тебе давала приложение.

— Да, все выбрала. Только оплатить надо. Я забыла сказать вчера…

— Хорошо, я оплачу. Ручки, карандаши — ничего не забыла?

— Нет, всё нужное в корзине в приложении магазина.

— А дневник?

— Тоже в корзине.

— Тетради для предметов? Контрольных?

— Всё заказала.

— Ладно. Тогда поднимайся к себе, снимай форму. И возвращайся — закажем для твоей мышки прибамбасы.

— Хорошо, я сейчас! — сказала я и направилась снова к лестнице на второй этаж, где располагалась моя спальня.

— Только повесь форму нормально, чтоб не смялась! Тебе идти в ней через три дня в школу! — крикнула она мн вслед. — Опять дурдом начнётся с этим первым сентября…

— Конечно, не переживайте, я всё понимаю, — отозвалась я, поднимаясь по последним ступенькам.

Вот в этом я с Тамарой была согласна на все сто процентов — дурдом начнётся, и ещё какой!

Очень слабо себе представляю, как буду тихо и мирно учиться с её сыночком в одном классе. Явно же я ему очень не понравилась…

Впрочем, он мне тоже — тупой громила!

Терпеть таких не могу.

Банки себе понакачают, а мозги кто за них тренировать должен — неизвестно.

Особенно не представляю себе учёбу бок о бок со сводным братиком после его угроз превратить мою жизнь в ад…

За поворотом по дороге в комнату я врезалась в чьё-то крепкое тело…

Подняла голову вверх и всмотрелась в лицо неожиданной преграды.

Очень недовольное и злое, надо сказать…

Блин.

Это Матвей…

Ну, сейчас я получу по полной программе…

15.

МАТВЕЙ.

Не успел дойти до угла, как в меня влепилась убогая…

Вот ведь поселилась в нашем доме ходячая проблема.

— Блин, куда прёшь, слепая, что ли?! — возмутился я, отталкивая её от себя подальше.

— Прости, я… Не видела тебя, — начала оправдываться она.

А я вдруг застыл и понял, что разглядываю её школьную форму…

Надо же, ей идёт… В ней она не такой уж и ребёнок.

Да и блузка как-то её очень не по-детски обтянула…

Маловата, что ли? Как-то уж очень тесно сидит для школьной формы.

А ничего так и обтянуло. Есть что.

Рядом с такой будешь думать точно не о геометрии.

Тут же удивился собственным мыслям.

Я разглядываю убогую?

Это же Ангелина — дочь женщины, что разрушила мою семью.

Надо бы измерить температуру. Где там у нас в доме термометр?

Никогда не мерил, но сегодня, кажется пора начать, раз я смотрю на её…

Слишком тесную блузку.

Но что поделать, если у неё и правда фигурка ничего?

В пижаме этого не было видно.

— Знаешь куда засунь свои “прости”? — фыркнул я. — Исчезни.

— Вообще-то, невежливо говорить так, если у тебя попросили прощения, — вскинула она подбородок.

Ё-маё — она мне опять зубки молочные решила показать?

Совсем уже все педали спутала?

Кажется, она не поняла, с кем играет до сих пор.

— Вообще-то, тебя тут никто не спрашивал, ясно? Твоё мнение мне до звезды, поняла? — нахамил я. — Вали в свою комнату и не высовывайся из неё. До конца года желательно.

Она обиженно засопела.

Ути-пути.

Мне почти стыдно…

Сама виновата, между прочим — вот зачем злит меня и на рожон лезет?

Она пошла мимо меня.

— Форма на тебе сидеть ужасно, убогая, — обернулся я ей вслед. — Ох и не завидую я тебе первого сентября. Наши стервы холёные тебя засмеют. Бедная убогая Ангелина… Ничего тебя хорошего в этой школе не ждёт. И вообще — в этой жизни.

Она опустила глаза на свою блузку и словно бы попыталась машинально закрыться.

Ага, значит, ей уже сказала мама, что с формой явно что-то не так.

Вот и пусть думает, что сидит она на ней по-уродски.

— К сожалению, я не могу выбирать, — ответила она, даже не обернувшись на меня и не удостоив меня взглядом. — Придётся мне пройти это испытание.

Фу. Какие пошлости она несёт. Героиня прямо.

Её бьют, а она не плачет.

— Кстати, спасибо за мышку, — вдруг сказала она и я снова обернулся на неё. — Очень классная… Твоя мама купит ему клетку. Теперь мне будет не так одиноко. Ты очень добр ко мне, Матвей. Ты не такой плохой, каким хочешь казаться.

Добр?

Да я хотел, чтобы она визжала как сумасшедшая, когда эту мышь найдёт, и поняла, что её ждёт в этом доме.

Все девчонки боятся мышей!

А эта, выходит, нет?

Рада, благодарит.

Странная, поломанная девчонка какая-то…

Это я-то не такой плохой?

Три “ха”!

Ты ещё меня не знаешь, убогая.

Даже не пытался стараться быть с тобой добрым.

— Не мни себе, что мы можем подружиться, — сказал я ей. — И держи ухо востро. В следующий раз найдёшь на кровати крокодила. Который, я очень надеюсь, сожрёт тебя, и избавит нашу семью от проблемы по имени Ангелина.

16.

Спустя минут десять, как я зашёл в свою комнату, постучалась мама.

— Можно? — спросила она, заглядывая ко мне в комнату.

— Ну, заходи, раз пришла, — ответил я задумчиво, продолжая заниматься порядком на своих полках.

Когда я злюсь, очень помогает разбор беспорядка на столе — успокаивает.

Хотя, смотря как злюсь. Иногда помогает только чья-то разбитая башка…

— Уборкой занялся? Молодец, — похвалила мама.

— Разве у меня когда-то был бардак? — спросил я.

Что не люблю — так это грязь и беспорядок. Тут у маман не могло быть ко мне претензий.
— Нет, конечно, — улыбнулась она. — Ты у нас очень аккуратный всегда был. Просто как-то не ожидала перед первым сентября увидеть тебя за уборкой. Последние денёчки отдыха, а ты — за уборку.

— Да просто решил всё расставить иначе, — ответил я, отходя от полки и оценивая результат своих трудов. — Так вроде бы что-то новое. А то у нас годами ничего не меняется.

— Это да. Матвей, — повернулась ко мне мама, которая до этого тоже разглядывала порядок на полках. — Я хотела с тобой поговорить. Можно?

— Давай, — пожал я плечами, приблизительно догадываясь, что речь пойдёт об ущербной. Наверняка она уже настучала за что-то. Я этого ожидал, в принципе. Но родители не смогут защитить её от меня, и своего крокодила в постель она ещё обязательно получит. Потому что выскочка, возомнившая, что тоже человек. Потому что слишком дерзкая, забывшая своё место.

Потому что просто бесит своими ангельскими рассуждениями.

Сталкиваясь с ней и называя ущербной её при этом сам я начинал чувствовать себя морально недоразвитым. И мне это очень не нравилось.

До появление Ангелины в нашем доме моя жизнь была понятной и относительно счастливой. По-крайней мере, стабильной, я был ею доволен. Теперь же это не жизнь, а чёрте-что и сбоку бантик, всё наперекосяк!

И конечно же, я мечтал вернуть равновесие в семью и свой мир, а для этого надо было найти способ избавиться от девчонки. Да, отец сказал, что до совершеннолетия и окончания школы она не имеет права жить одна, но в любом законе всегда найдётся лазейка. Я планировал все изучить и найти эту самую лазейку и иметь возможность прогнать приёмыша.

Мама вон как переживает, издёргалась вся. Да и мне не кайф. Одному папе словно пофигу мороз. Причем — пофигу именно наши чувства с мамой, а перед девчонкой прыгает на задних лапках…

— Матвей, я…— села мама на диван и задумчиво смотрела в стенку. Я сел напротив неё на кровати и ждал, что она скажет. — Я понимаю, что тебе не очень приятно нахождение тут Ангелины, но…

— Неприятно? — взбеленился я. — Да она бесит меня! Она не имеет права находиться в нашем доме.

— Не перебивай меня, Матвей, — строго глянула на меня мама, и я прикусил язык. Что бы ни происходило, маму я очень уважал. И перебивать в самом деле некрасиво. — Выслушай, пожалуйста. Мне и без твоих закидонов очень сложно. Ты прекрасно понял, какое место в душе занимает мать Ангелины… Он к ней относится почти как к дочери. Это больно и неприятно, я знаю, но… Мы не должны осуждать выбор отца.

— Мама! — встал я на ноги, чувствуя, как снова закипаю. — Как это не должны? Будем молча терпеть? А если он притащит в дом… Ну не знаю, любовницу, и скажет, что у бедняжки сгорел дом и ей негде жить, поэтому крышу над головой она получит у нас! Ты тоже будешь его понимать и не осуждать?

— Это другое, Матвей, — ответила мама, и я снова попытался прикусить язык. Ей в самом деле очень трудно давался этот разговор, а я ещё усугубляю. — Мать Лины не была его любовницей…
Но меня бесит это! Почему, почему мы должны терпеть это?

17.

— Мам, я никогда не поверю, что отец пригрел щенка той, с кем даже не спал ни разу, — ответил я то, что думал на самом деле.

— Не зови её так… — прошептала мама, закрыв на пару секунд глаза, чтобы успокоиться. — Не надо вести себя так некрасиво, Матвей. Разве я учила тебя быть таким жестоким? Нельзя так называть людей. Девочку — нельзя. Она совсем одна осталась, ты это понимаешь? Её нужно пожалеть.

Ей тяжело меня слушать. Мне тяжело это всё говорить, но как тут молчать? Ситуация такая сложилась, и виноват в этом только один человек — папа. Я это прекрасно осознавал. Но отец есть отец, а вот найти способ выпереть отсюда девчонку мне бы хотелось. Для меня она тоже виновата, косвенно — что пришла сюда и посмела зайти на мою территорию, причинив, пусть и неумышленно, боль моей матери.

Слёзы мамы я никогда ей не прощу. Она будет отвечать за них до конца своих дней.

— Пожалеть? — поднял я брови. — А тебя кто пожалеет, мам? Ты реально веришь, что отец не изменял тебе с её матерью?

— Верю… — ответила она и как-то странно дёрнулась. Видимо, не верит, а просто уговаривает себя не вникать в это и доверять словам отца, ведь проверить она все равно никак не может.

— Откуда такая наивность? — спросил я. — Ты ведь взрослая женщина. Какая может быть любовь без физического контакта у мужчины и женщины?

— Это ты ещё слишком молод, сынок, — ответила мама. — Есть любовь без этого всего… Ее называют платонической. Высшая степень любви, или, если хочешь, дружбы. Никакой грязи, только нежные чувства друг к другу.

— Фигня какая-то… — задумчиво пробормотал я.

По моему личному опыту, такое просто невозможно. Если уж нравится девчонка, то хочется пойти с ней дальше, чем подержаться за ручки.

— Да ничего не фигня… Просто ты пока ещё не переживал такое. Но, возможно, с тобой тоже случится такая любовь, и тогда ты поймёшь, что я имею в виду…
— Да не дай бог! — высказался я и почесал в затылке. — Нафига мне такая любовь, когда прикоснуться к ней нельзя? Такую любовь только в окно и выкинуть. Неполноценная она.

— Бывают ситуации, когда ты не можешь быть вместе с человеком, который тобой любим, в силу каких-то обстоятельств, — продолжила говорить мама, перебирая в пальцах носовой платок. Опять она плакала… Опять из-за неё. А меня это бесило! Злило до белого каления… Но только сделать я ничего с этим не мог бы. — Или… Он тебе не отвечает взаимностью. Или сердце его занято… Тогда тебе остаётся любить его издалека, в одиночку, и только вот так — мысленно, платонически.

— Ну и зачем такая любовь, мам?

— А кто же сердце-то спрашивает, милый? — мягко улыбнулась она мне. — Нас никто не спрашивает, хотим ли мы любить, и кого конкретно… Мы просто влюбляемся, и не можем не думать об этом человеке. Если мы не имеем возможности прикоснуться, коснуться быта, который зачастую волшебность чувств как раз разрушает, то чувства часто так и остаются волшебными и очень сильными… Это как любить фантом… Может быть, этот человек даже вовсе и не такой, каким мы себе его придумали, но мы всё равно любим, всё равно не можем остыть и перестать испытывать эти ненужные никому эмоции…

— Да уж… Грустно как-то… — ответил я, ещё раз подумав о том, как ужасно оказаться в такой ситуации.
Мучиться от безответной любви и не иметь возможности отвязаться уже от этого фантома… Просыпаться и засыпать с чьим-то именем на устах, того, кто никогда не сможет с тобой даже за ручку подержаться, не говоря уже о поцелуях или чём-то большем… Жесть какая! Не хотел бы я так влипнуть!

Но я же не дурак какой, чтобы на такое попасться?

Это совершенно не моя тема — страдать.

Пускай весь мир страдает, а я — не буду.

Тем более из-за какой-то сопливой девчонки…

И тут мне в голову пришло кое-что ещё.

— Но ведь если папа любил эту женщину, то… То это ещё хуже, мам. Это моральная измена. Разве нет? Он любил её, ты понимаешь?

Руки мамы задрожали. Она опустила глаза и снова тихо заплакала…

Блин, ну я и дубина!

Нашёл, что сказать собственной матери…

18.

— Блин… Мам, прости… — обнял я её. — Я не хотел тебе делать больно. Просто я не понимаю, как в этой ситуации высказать своё мнение, не задев при этом тебя. Ситуация очень неоднозначная.

— Тут ты прав, сынок, — тихо сказала мама, утирая слёзы платком. — Ситуация далеко не самая приятная, как бы я ни старалась защитить отца. Мне тоже совершенно не нравится, что твой папа привёл в дом чужого ребёнка, от женщины, которую, возможно, любил всегда. Но мы не можем ничего изменить. Решение отца не обсуждается, ты же знаешь. К тому же, не по христиански взять и бросить на произвол судьбы девочку… Сдать её в детский дом. Она же не виновата ни в чём… Поэтому как бы ни было нам не просто — постарайся её не винить, и тебе станет легче.

— Я не могу её не винить, — ответил я, ощущая, что снова закипаю.

Как мне не злиться и не обвинять её в развале семьи?

Может, мне ещё спасибо ей за всё хорошее сказать?

Прости, мам, но я так точно не смогу.

Я не такой добрый и понимающий, как ты.

Чужих щенков не собираюсь понимать и принимать!

Из-за которых, между прочим, моя семья рушится. Отец совсем как чужой стал…

К матери не подходит почти, об Ангелине все вопросы.

Хоть бы у меня спросил как дела, а то всё — Лина, Лина…

Задолбала уже эта Лина за несколько дней пербывания в моём доме.

Неужели мама не понимает, что я не смирюсь с таким положением вещей?

Да и отцу это тоже следует понять.

Потому что менять свою позицию я не стану, чтобы они мне не говорили.

Ангелину мне не жаль.

Пусть и попала в сво й детский дом.

Плевать на ее жизнь.

Она мне никто, чтобы печься о ней.

Меня гораздо больше волнует собственный комфорт, которого Ангелина лишила меня в собственном доме, практически привела к развалу нашу всю семью.

Какого тогда чёрта я должен её понимать и жалеть?

Не стану я этого делать.

— Матвей, ну ты же у меня умный мальчик, — мягко провела по волосам мама, и это немного успокоило меня. Вроде взрослый уже, а когда мама гладит по волосам, я таю и успокаиваюсь… — За что ты так жесток к ней? К девочке. У нее никого не осталось, мы её пожалеть должны. Она закончит школу и уйдёт, в никуда. А мы так и останемся семьёй. Надо просто потерпеть…

— Неужели ты думаешь, что я совсем слепой и глупый, мам? — спросил я, подняв голову и заглянув ей в глаза. — Я же вижу, что нашей семьи почти не стало едва появилась она тут. Поэтому я злюсь и виню её. Отец с тобой почти не общается теперь… Приезжает поздно, уезжает рано, в выходные тоже мчится в офис. Раньше такого не было.

— Бывало. Когда у папы были завалы на работе… Сейчас тоже отчёты и всё такое прочее…

— Не надо, мам. Ты понимаешь, что сейчас дело не в этом. Он уходит в офис, чтобы… Чтобы страдать там по ней. По той женщине. Он что — в самом деле её любил?

— Наверное… — ответила мама тихо. Она и сама, очевидно, не переварила ещё эту “новость”. — Я не знала эту женщину… Узнала о ней только когда в нашем доме появилась Ангелина.

— А как же ты, мама?

— Я не знаю, Матвей… Но ведь папа никуда не уходит. Он с нами. Разве это не доказывает, что он…выбирает нас?

— Почему же он не женился на ее матери, раз так любил?

— Понятия не имею… Видимо, не мог. А потом встретил меня… У нас родился ты. Семья… Всё вроде бы было хорошо.

— Вроде бы… И ты готова это терпеть и прощать?

— Заведёшь свою семью — поймёшь меня, — вздохнула мама. — Я тебя прошу, давай больше не будем об этом. Я просто тебя как уже взрослого прошу принять волю отца и желание помочь сироте. Мы можем себе это позволить, а девочка будет спасена от детского дома. Что тебе стоит год потерпеть? Давай не будем нагнетать.

Я поджал губы.

Не могу я обещать ей не нагнетать.

Эта ущербная меня бесит!

Я не могу ходить и делать вид, что она мне нравится.

— Я хотела вообще поговорить с тобой о том, что ты делаешь. Зачем ты ей мышь подкинул?

Я покосился на мать.

Понимал, конечно, что убогая настучит.

И всё равно оправдываться не очень хотелось.

— Всё равно она не испугалась.

— Матвей, — укоризненно покачала головой мама. — Не надо этого делать.

— Чего — не надо делать?

— Ты понимаешь, о чём я: не надо травить жизнь девочки в доме.

— Нет, я ещё ей спасибо пойду скажу за всё хорошее! — снова вспылил я.

— Матвей, — строго посмотрела она на меня. — Если ты считаешь себя взрослым, то и вести себя надо по взрослому. Сегодня пойдешь и извинишься за подкинутую мышь. И никаких отговорок я не принимаю. Ты не прав. Ты должен принести извинения девушке. Я настаиваю!

19.

АНГЕЛИНА.

— Ну что, малыш? Как тебе новая клетка? — спрашивала я мышонка, что сидел на моей ладони. Всё, что я просила для нового питомца, уже привезла доставка, и я занималась размещением мышонка в клетке. А с ним и в самом деле как-то легче на сердце. Хоть одна живая душа рядом… — Я назову тебя Рич. Будешь Ричем? Классное имя, мне кажется. А тебе нравится? Ой…

Кто-то постучал в дверь, и я вздрогнула, едва не уронив мышонка.

Кто бы это ни был, вряд ли я ему обрадуюсь…

В этом доме я мало кому нравлюсь, так уж вышло.

Посадила Рича в клетку и закрыла — пока ему придётся посидеть так.

Открыла дверь и застыла — на пороге неожиданно для меня обнаружился Матвей.

Даже представить себе не могла, что ему могло бы понадобиться у меня в комнате…

Разве что успел где-то раздобыть крокодила…

— Поговорить надо, — сказал он коротко, глядя куда-то поверх моей головы.

— Ну… Проходи, — я отошла в сторону, пропуская его вперёд.

Матвей прошёл в комнату и сел на диван.

Я закрыла дверь и села напротив него на своей кровати.

Руки отчего-то дрожали, никак не получалось успокоиться.

Я нервничала.

Потому что ничего хорошего я от него не ожидала, конечно.
Когда появляется Матвей где-то рядом со мной — жди беды и обидных слов.

— Ты чё? Мышь приютила реально? — спросил он, увидев на полу комнаты клетку с мышкой.

— Да, — ответила я. — Предлагаешь мне передарить её таким же образом, как ты — мне?

— Ничего я не предлагаю, — фыркнул он. — Тем более — тебе. Но ты могла вернуть мыша мне или…выкинуть вообще.

— Выкинуть? — подавилась я от злости на него. — Зверька такого маленького?

— А чё с ним ещё делать?

— А он живой, между прочим, — вскинула я подбородок. Да о чём можно говорить с человеком, который так жесток даже с животными, которые слабее его и уж точно ни в чём перед ним виноваты не были? — И ему на улице будет холодно. По ночам уже падает температура в нашем регионе, если ты не заметил.

— Спасибо за урок географии, — съязвил парень. — Просто… Эту мышь я подкинул тебе в надежде, что ты испугаешься и будешь бегать и орать по дому, как полоумная, а я засниму, и потом поржём над тобой всем классом. А ты эту мышку приютила… Клетку ему купила… На деньги моего отца, как я понимаю, да?

Снять видео и посмеяться всем классом?

Он серьёзно?

Неужели он настолько гнилой?

Неужели это так смешно — чьи-то фобии?

То есть мне дико повезло, что мышей я не боюсь, иначе меня ждал бы фееричный первый день в новой школе, который мне пытался обеспечить Матвей?

Так вот о чем он говорил, когда обещал мне устроить ад на земле…

Подброшенная мышка — лишь часть большого изощрённого плана.

Я внимательно всмотрелась в лицо парня.

Глаза у него умные и…злые.

Очень злые, жестокие, бесчеловечные какие-то даже…

Я недооценила противника.

Эта игра будет ещё более жестокой и злой, чем я могла себе представить.

И защитить меня от него будет некому.

Руки снова мелко задрожали.

Боялась ли я Матвея?

Да, боялась — я беззащитна.

Богу только ведомо что он и его такие же избалованные мажоры-одноклассники со мной сделают за этот год…

Если я его вообще переживу хотя бы.

— Тебе жаль денег на клетку? — тихо спросила я, еле взяв себя в руки. Не хотелось перед ним раскисать и показывать свою слабость и страхи.

— Нет, но ты снова падаешь на хвост моему отцу.

— Ты тоже живёшь за его счёт, — отметила я в ответ.

— Так он мой родной отец. А ты — найдёныш.

Я подняла глаза на Матвея.

Ему явно нравится меня оскорблять. Но я не буду поддаваться на провокации.

Тем более, что моя злость и выпады ни к чему не приведут — он всё равно выйдет сухим из воды, а его только сильнее разозлю.

— Значит, ты хотел найдёныша заснять, чтобы потом вместе повеселиться с одноклассниками? — спросила я.

— Ага, я думаю, это было бы весело.

Смотрел как ни в чем не бывало.
Нечеловек какой-то ей-богу…

— У нас разное понятие о весёлом.

— Может быть. Но тебе придётся веселиться так, как привыкли мы.

— Зачем ты пришёл? — перевела я тему разговора.

Хотела, чтобы он скорее обозначил мотивацию своего присутствия здесь, и ушёл.

Ведь зачем-то он пришёл сюда? Не для того, чтобы пугать меня одноклассниками и уготованной мне участью же… Хотя от него чего угодно можно ждать.

— А… Да. Я хотел извиниться за мышь, — сказал он, а в голосе не было ни капли сожаления.

— Тебя мама попросила это сделать?

— Что сделать? — не понял он.

— Извиниться передо мной.

— С чего ты так решила?

— Потому что ты делаешь это совершенно неискренне. И словно бы по чьей-то указке или…просьбе.

— Ну ладно, — вздохнул Матвей. — Раскусила! Мама просила извиниться перед тобой. Типа извиняюсь!

Он сделал лёгкий поклон, как бы издеваясь надо мной.

И это было отвратительно.

И обидно.

Ведь он на самом деле не особо красиво поступил.

Мог бы и извиниться за свой поступок и злые намерения.

Но это вовсе не для него…

— Знаешь, без искренности и раскаяния эти слова ничего не стоят, — сказала я.

— И что дальше?

— Тебе всё равно, приму я твои извинения или нет, так ведь? Между нами ничего не изменится.

— Слушай, а ты не такая дура, какой показалась мне вначале, — усмехнулся Матвей, подтверждая тем самым мои слова.

— Впрочем, и мне твои извинения до звезды, — сказала я жестко. — Типа извинился? Типа извиняю. Галочку поставь, что сделал это. И пока. Мне надо ещё… Подруге позвонить.

— Да нет у тебя подруг, — зло ухмыльнулся он. — Папа всё всем уже о тебе рассказал, все уши прожужжал. — Он неожиданно подошёл ближе ко мне и склонил голову ко мне так, что наши лица оказались ровно напротив друг друга. — Никому ты не нужна, ущербная.

20.

Я стояла рядом и не могла даже вдохнуть в себя воздуха.

Он так близко пугал, заставлял волноваться и…что-то ещё.

Его слова ранили и задевали за живое.

Подруг у меня в самом деле не было: мы просто не понимали друг друга.

Меня больше интересовал мир, сознание человека, красоты природы, а их…

Мальчики, шмотки, украшения и вечеринки…

Я же ни на какие вечеринки вообще не ходила.

Мама не запрещала. Она никогда ничего мне не запрещала.

Просто я сама не хотела. Нечего мне там делать…

Не понимаю я прикола, как говорится.

Ну общаются девушки и парни между собой.

Ну угощаются чем-то.

Ну шутят похабные шутки…

Играют в дурацкие игры типа “Бутылочки”, и что из этого?

Какой для меня здесь интерес и полезность?

Лучше книгу почитать и провести время куда более результативно…

Возможно я внутри своего тела, которому только семнадцать, гораздо старше морально, но что уж имеется. Другой меня у меня нет, да и не хочу я прогибаться под этот изменчивый мир… Я останусь собой чего бы мне это ни стоило.

Даже такой, как Матвей, избалованный мерзкий мажор без морали и принципов, меня сломать не сможет.

Только год. Всего лишь год. Год потерпеть, и я стану снова свободна, вольна делать, что считаю нужным. А пока придётся потерпеть, ведь выбирать я не могу, меня никто не спрашивал, хочу ли я жить в этом неприветливом большом доме. Просто привезли мои вещи и поставили перед фактом. Впрочем, это всё же лучше детского дома. Там моя участь была бы куда более незавидна, чем здесь. Так что придётся мне собраться, взять себя в руки и просто этот год пережить.

— А ты не хочешь отсюда…уйти? — спросил Матвей вкрадчивым голосом, продолжая едва ли не цеплять своим носом меня. Но отступать мне было некуда, дальше была холодная стена. А сквозь них проходить я пока что не умею… А жаль.

— Ку…куда? — обескураженно спросила я.

О чём он говорит?

Разве я решаю, куда мне идти?

Я несовершеннолетняя, за которую ответственность в роли моего опекуна несёт отец Матвея. Я не имею права до получения аттестата жить одна по закону нашей страны. И Матвей это прекрасно знает и сам. Куда же я, по его мнению, могу пойти прямо сейчас? Что за дурацкие вопросы?

— В детский дом, например, — ответил он так просто, словно бы говорил что-то типа “пожила у мамы, теперь поживи у бабушки”.

— В детский дом? — подняла я глаза на него. — Ты понимаешь, что ты говоришь, Матвей?

— А ты понимаешь, что тебе тут никто нихрена ни разу не рад, приблудыш? — сузил парень глаза.

Меня буквально передёрнуло.

Какой же он жестокий, бессердечный и…мерзкий.

Он всё больше вызывал внутри меня отвращение несмотря на то, что и лицо, и тело у него были…красивыми.

Я редко о ком могла бы так сказать. Меня в принципе парни не интересуют…

Но Матвей… Внешне мужественный и надёжный. Крепкий как скала.

Кажется, что такой способен защитить от всего на свете, словно эти мускулистые спина и широкие плечи призваны в этот мир для того, чтобы защищать свою любимую от бед и сложностей этой жизни… Но на деле мне, слабой беззащитной девушке, приходится защищаться от него же.

— Прекрасно понимаю, — ответила я спокойно, несмотря на то, что сердце уже просто кровоточит от ран, так несправедливо нанесённых ему Матвеем. — Только я тебе уже говорила: я ничего не решаю. Я не имею права жить одна до окончания школы. Твой отец оформил опеку надо мной, он сам сделал такой выбор, никто его к этому не принуждал, и уж точно я не просила его об этом, хотя очень благодарна. Он-то как раз вовсе не желал мне жизни в детском доме, в отличие от тебя!

— Правильно, — кивнул он. — А мне совершенно искренне плевать на твою судьбу, понятно? Я желаю лишь одного — чтобы ты убралась из моего дома, и я больше никогда тебя не видел.

— Но…куда я уйду? И как? — спросил я практически в отчаянии.

— Мне плевать — куда, — ядовито улыбнулся Матвей так, что меня страх пробрал до самых пальцев на ногах. — Но если ты не свалишь сама — я найду способ от тебя избавиться. Хочешь в тюрьму?

— Ч…что? — совсем выпала в осадок я. Неужели он серьёзно? Неужели он и на такое способен?

— То, — ответил он жёстко. — Тря дня тебе отсюда убраться. Или в игру вступлю я. И тебе эта игра нифига не понравится. Поняла?

21.

МАТВЕЙ.

— Но куда я пойду, Матвей? — в отчаянии спросила она.

— Я тебе уже сказал, что мне…плевать, — ответил я, запнувшись.

Так и тянуло коснуться её пухлых губ.

Что это со мной происходит?

Это же Ангелина, подброшенный нам под дверь щенок…

Ну да, девчонка она миленькая на личико, фигурка, как выяснилось, ничего, но это всё ещё она.

Так какого чёрта я вдруг задумался о её губах?

Совсем с катушек от стресса съехал.

О чем я думаю вообще?

— Короче. Куда хочешь — туда и вали. Мне пофиг. Я тебе всё сказал.

Я вышел и как следует хрястнул дверью об косяк.

Достала…

Как же от неё избавиться? Отец ведь будет вступаться за неё.

Прошёл к себе в комнату, закрыл дверь ногой и плюхнулся на кровать в подушки прямо в одежде.

Что бы такое придумать, чтобы девчонки и след дома простыл?
Для начала её надо, конечно, на весь класс опозорить — неужели она думает, что я дам ей спокойно учиться в МОЁМ классе? Не дам, конечно.

Никто с ней даже общаться не станет, все будут отворачивать носы, едва будет входить Ангелина.

Скоро она так завоет, что слышно будет в Караганде, и станет молить отправить её в детский дом. Ну, как минимум, попросит забрать документы из лицея — нафиг она мне там не нужна.

Уже представляю рожи одноклассников и их тупые вопросы:

— А это твоя сестра сводная?
— А вы будете жить в одном доме?

— А зачем твой отец взял ее на воспитание?

— Она что — дочь любовницы твоего отца, которую он притащил в ваш дом?

Просто позорище… И я вынужден буду на все эти гадкие вопросы отвечать.

Спасибо, па — удружил, нечего сказать!

Шикарное начало учебного года, между прочим, выпускного и такого ответственного — мне только подброшенной под бочок пигалицы рядом не хватало!

Конечно, я и без нее бы не кинулся в учёбу с головой и не принялся бы усиленно грызть гранит науки, но без Ангелины поблизости не учиться как-то спокойнее было бы. Мне эти оценки до фонаря — лишь бы закончил и аттестат получил. Папа всё равно пристроит туда, куда нужно, и всем эти оценки также до фонаря будут.

Перевернулся на спину и закинул голову за руку.

Перед глазами так и были пухлые губы девчонки.

В носу стоял сладковатый запах конфет…

Неужели я реально хотел её поцеловать?
В какой-то миг мне показалось, что я сейчас это сделаю, но вовремя остановился.

Что бы было, если бы я поцеловал её?

Как это выглядело бы?

Как бы я сам себя потом оправдал?

Я ведь хочу её спровадить отсюда, желаю ей отправиться в детский дом, в ад, в подземный мир — куда угодно, лишь бы не в моей семье, которую она планомерно рушит. Я не должен хотеть её целовать!

Что это за бред и блажь со мной приключилась из-за неё?

Решил принять контрастный душ и лечь спать, как следует выспаться.

Мне кажется, я от недосыпа и начал загребать…

***

АНГЕЛИНА.

Он ушел, а я с колотящимся сердцем осталась стоять посреди комнаты.

Ну и что ему взбрело в голову?

Я надеялась, что мы худо-бедно проживем этот год, не трогая друг друга, но моим мечтам не суждено было сбыться.

Он так и не оставляет меня в покое.

Куда же я денусь?

Хоть три дня бы он мне дал, хоть неделю — это неважно, потому что я всё равно ничего придумать не смогу! Мне некуда идти, не у кого помощи просить…

Точнее, есть — отец Матвея.

Но тогда я откровенно настучу на него, если решу просить у него помощи.

А если не стану говорить, то могу реально угодить в беду.

Кажется, Матвей настолько жесток и ведает, что творит, без тормозов и границ, что от него реально можно чего угодно ожидать…

Если бы я только знала, ЧТО ждет меня через эти три дня…

22.

На завтрак я спускалась в особенном напряжении…

Сегодня первое сентября.

Мой первый учебный день в новом классе.

С Матвеем…

И его пакости могут начаться в любой момент.

Долго собиралась с духом, хоть уже и была одета на завтрак, но всё никак не могла заставить себя выйти из комнаты.

Эти завтраки в “семейном” кругу меня совсем не радовали.

Я там всегда была лишняя…

Как у собаки — пятая нога.

Но делать нечего, спуститься надо.

Есть от нервов мне не хотелось совершенно, но хотя бы выпить чаю с сахаром следовало, а то я начну падать в голодные обмороки прямо в первый учебный день в новом классе.

Я собрала волю в кулак и спустилась вниз.

Предстояло позавтракать в компании Матвея и его родителей, затем переодеться в форму, взять свой рюкзак и отправиться вместе со всем семейством на их крутом джипе в школу. Сегодня в честь первого сентября и в честь того, что я просто не знаю, куда ехать и идти, родители Матвея решили нас проводить и заодно посмотреть линейку с выпускниками, ведь для нас она последняя в школьной поре. Уже через год мы превратимся из школьников сначала в абитуриентов, затем в студентов. Только дожить бы до конца этого года спокойно…

Ох, чуяло моё сердце, что мне спокойствие не светит ни в этом доме, ни тем более в новой школе, где Матвей — царь и бог, а я новенькая, и папа его там меня защитить от нападок новых одноклассников и собственного сына не сможет. У меня было стойкое ощущение, что меня не в школу повезут, а в мир диких зверей — ну, как минимум, саванну!

— Доброе утро, — вежливо поздоровалась я со всеми и заняла своё место за столом.

— Доброе утро, Лина, — ответила мне Тамара и придвинула чайник. — Наливай чай, бери бутерброды.

— Доброе утро, — глянул на меня Роман Петрович, отвлекшись от новостей в телефоне. — Как настроение? С первым сентября!

— Спасибо, — попыталась я улыбнуться, но боюсь моя улыбка выглядела несколько вымученной. — Да нормально, спасибо, Роман Петрович. Волнуюсь немного…

— Это абсолютно нормально в твоей ситуации, — кивнул он. — Быть новенькой вовсе непросто, но я думаю ребята тебя примут. Матвей поможет влиться в коллектив. Да, Матвей?

Парень же меня с самого утра игнорировал, что меня вполне устраивало.

Лучше быть пустым местом, чем мишенью.

При словах отца Матвей поднял глаза и уставился на меня так, словно я очень сильно мешала ему жить. Просто фактом своего существования…

До чего же вредный пацан!

Ну неужели нельзя просто игнорировать друг друга?

Ну, вынуждены мы жить под одной крышей, так что ж теперь?

Это же не мой выбор и решение, как и он тут ничего не может решать.

Надо потерпеть, и всё.

Так бы поступили взрослые умные люди.

Но я сомневалась, что Матвей к таковым относится…

Судя по всему у него еще детство кое-где конкретно искрит!

Смотрит сидит волком…

Ага, поможет он мне — как же!

От него помощи и защиты точно не жди.

Плохо вы, Роман Петрович, своего сыночка знаете.

Всё самой придётся искать и разбираться.

Впрочем, надеюсь, учителя про меня не забудут — они-то в курсе, что я не знаю ни расписания новой школы, ни расположения кабинетов.

Они не должны меня бросить тыкаться по коридорам в гордом одиночестве — это как минимум будет очень странно. Так что помощь Матвея мне, пожалуй, и не нужна.

Пусть лучше не подходит ко мне, и всё.

— Конечно, помогу, — ответил на белом глазу парень, чтобы отец, видимо, к нему больше с вопросами не приставал.

Я же опустила ресницы. Не хотела, чтобы моё выражение глаз выдало всем присутствующим за столом мои истинные мысли.
Матвей если и поможет мне, то так, что я до конца своих дней буду жалеть о том, что помощь его приняла.

Не знаю, как он поступит, когда мы окажемся в стенах лицея: тут же отвернётся от меня и забудет о моём существовании или начнёт воплощать план превратить мою жизнь в ад, но я на всякий случай решила держать с ним ухо востро.

— Омлет будешь? — спросила мама Матвея, придвигая ко мне другую тарелку, побольше.

Матвей так и продолжал пилить меня взглядом.

Я даже чай не смогла пить под таким пристальным вниманием…

Я уже почти чувствовала, как он меня одним только взглядом уничтожает по клеточкам…

Аж дрожь по рукам пробежала.

Ну что за взгляд и энергетика у этого парня?

Тяжелые, давящие, недобрые… Опасные…

Бр-р-р-р…

Быстрее бы моё вынужденное нахождение здесь окончилось!

Но до этого ещё так далеко…

— Нет, спасибо… Что-то есть не хочется, — ответила я.

— Ну, как знаешь, — вздохнула Тамара. — Поешь хотя бы бутерброды, а то голодная до ланча останешься. В школе потом поешь.

— Хорошо… — ответила я и покорно взяла один из сэндвичей, хотя мне совершенно его не хотелось есть. Откусила, стала жевать, но от волнения даже вкуса еды не ощущала. Всё казалось безвкусным и резиновым… Только сладость чая я ощущала.
Матвей снова забыл обо мне и смотрел то в тарелку, то в телефон.

Когда он на меня не смотрит — прямо жить и дышать легче.

Это только начало дня, а я уже вся издёргалась.

Что же теперь меня ожидает в школе?

Каким будет этот день?

Да ещё и ожидание какой-то подставы от Матвея, которая может произойти в любой момент, мне тоже расслабиться просто не давала…

23.

— Ну, поехали, — сказал Роман Петрович, когда все сели в салон джипа и пристегнулись.

Мы с Матвеем оба в школьной форме и с цветами для учителя…

Краем глаза я наблюдала за парнем.

Надо сказать, в пиджаке парень выглядел старше и серьёзнее, форма шла ему.

На широких плечах уже мужчины внешне пиджак сидел очень хорошо.

Я же немного стеснялась того, что форма слишком сильно обтянула грудь, но пока что иного варианта у меня не было. Даже по размеру блузка всё равно будет приталена и облегать довольно сильно. Что же поделать если природа меня не обделила округлостями? Куда же я их теперь спрячу… Не заказывать же мне блузку сразу пятидесятого размера…
Матвей нарочно не смотрел на меня, сидя рядом на заднем сиденье авто его отца.

Он что-то лениво листал в телефоне, бросив лишь пару взглядов на меня, когда я шумно вздыхала или шелестела обёрточной бумагой для цветов…

В общем, доехали мы без приключений.

На линейке тоже никаких неожиданностей не произошло: учитель познакомила меня с классом и проводила нас после торжественной части линейки в нашу аудиторию на классный час. Уроков в этот день не было, и мы просто общались: класс знакомился со мной, ребята рассказывали как провели лето.

Точнее, то, что класс со мной знакомился — сильно сказано.

Они просто молча и без интереса взирали на меня когда учитель назвал им моё имя и сообщила, что я теперь буду учиться с ними.

Да, это совершенно не те девочки и мальчики, к которым я привыкла в своей школе.

Эти явно были избалованы, носили жутко дорогие украшения и телефоны, а уж выражения лиц… Несмотря на то, что мы все были в одинаковой форме, этих мажоров было ни с кем не спутать только лишь по выражениям лощёных лиц.
И рассказывали они о каникулах в таких местах, названий которых я и не знала, не то, что бывала там.

Различные острова или другие материки — мне такое даже и не снилось никогда!
Я же как раз отличалась на их фоне, была какой-то простой и не к месту…

Но ничего не поделать, придётся мне тут провести целый год.

Благо, что никто не начал с места меня оскорблять или как-то задевать.

Често сказать, я этого боялась, когда ехала сюда: Матвей мог подговорить класс начать травлю прямо на линейке.

Но пока что я скорее была новым одноклассникам безразлична, и в принципе, меня такой расклад устроил.

Единственный не очень приятный нюанс случился когда мне предложили выбрать место, и единственная свободная парта оказалась в самом конце класса, где, как я позже поняла, сидели “лузеры” класса. Не очень приятно было себя к ним отнести, но для меня самое главное было, что никто не проявлял открытой агрессии, и я смогла досидеть весь первый классный час до конца относительно спокойно.

Лиц и имён одноклассников я пока не запомнила, впрочем, как и они — моего, и когда наконец прозвенел звонок и мы, с новым расписанием в руках, смогли покинуть класс и отправиться ждать машину отца Матвея, я была этому рада.

Оказалась на свежем воздухе и мне стало немного легче.

— Выглядела ты, конечно, глупым чучелом, — сказал мне негромко Матвей, пока мы ждали машину, которая нас отвезёт домой. — Когда про свои каникулы рассказывала.

Да, я не смогла похвастаться поездкой на Гоа, и когда дошла очередь до меня и учитель спросила и меня о том, где и как я отдыхала этим летом, то я ответила правду — дома.

Этим вызвала снисходительный смех и взгляды одноклассников, о чём мне не преминул напомнить Матвей.

— Я не стыжусь своей бедности, — ответила я, гордо подняв голову. — Не стыдно быть бедной. Стыдно быть тупой и бессердечной!

Матвей многозначительно посмотрел на меня. Он прекрасно понял, что я на него жирно так намекала. Но пусть расценивает как хочет, я сказала так, как думаю на самом деле.

— Да? — изогнул он одну бровь. — Ну посмотрим тогда… Игра начинается.

— Что это значит? — вгляделась я в него.

Мне захотелось вцепиться пальцами в ворот его пиджака и как следует тряхнуть!

Что он себе позволяет, король жизни?

Я что — игрушка, раз у меня нет денег и положения в обществе?

Теперь он меня держит за…куклу, с которой можно весело поиграть?

— Узнаешь, — ответил он и уселся в подъехавшую за нами машину.

Мне ничего не оставалось делать, кроме того, чтобы сделать тоже самое и поехать домой.

Весь вечер я дёргалась в предчувствии чего-то дурного, и не ошиблась…

— Что ты тут делаешь, чёрт возьми! — возмутилась я и смутилась одновременно.

Я вышла из ванны, обёрнутая в одно лишь полотенце, не подозревая о том, что у меня могли быть непрошенные гости…

И какие — Матвей!

— Вый ди отсюда немедленно! — потребовала я, прижимая к груди полотенце, которое не очень-то надёжно на мне сидело.

Матвей же разглядывал меня внаглую какое-то время, а потом переключил моё внимание на кровать.

— Погоди. Ты сначала скажи мне, откуда у тебя это?

Только сейчас я заметила, что он меня ещё и снимает на камеру телефона.

А на моей кровати…

Под подушкой лежало какое-то украшение.

Золотое, очень дорогое.

— Что это такое? — даже растерялась я, пытаясь понять, что тут происходит. — Матвей, немедленно выключи камеру!

— Нет, ты сначала расскажи, как к тебе в постель попало колье моей мамы, которое она ищет уже несколько дней, — усмехнулся он, направляя камеру на меня. — Так ты не только бедная и ущербная. Ты ещё и воровка! Интересно, что скажут на это однокласссники, когда увидят это видео? Да и мама с папой удивятся… Приютили на свою голову наглую воровку!

Я так и застыла с открытым ртом…

Ничего я не брала!

Понятия не имею, какое украшение искала Тамара.

Это не я!

Но…

Тогда кто?

Матвей?

Зачем он это сделал?
И что теперь захочет за то, чтобы это видео никто не увидел?

— Так… — выдохнула я. — Выйди отсюда! Мне как минимум нужно одеться.

24.

Я даже впала в самый настоящий шок.

О таком меня никогда не просили. Тем более, как плата за что-либо…

И да — он прав, это мой первый поцелуй.

И я не собиралась дарить его кому ни попадя.

Тем более ЕМУ!

Только не ЕМУ.

Никогда ЕМУ.

Но чёрт возьми, как же обидно и унизительно, что он в принципе это просит.

Совсем с ума сошёл?

Он понимает, что я не игрушка, а живой человек?

Или вообще уже связь с реальностью потерял?

Разве можно ТАК с живыми людьми?

И, по-моему, я ему казалась некрасивой, недостойной и прочее?

С чего же вдруг ему тогда понадобились мои поцелуи?

Чтобы просто унизить и отнять самое ценное в жизни каждой девушки — первый поцелуй?

Что же ты за чудовище такое, Матвей?

Я всегда искала в людях свет, хорошее, оправдание их проступкам…

Но здесь я ничего найти не могу.

Только тьма, только корысть и жестокость.

Матвей ещё хуже, чем я о нём думала…

Красивый, но такой жестокий и бессердечный мальчишка!
— За что ты так со мной? — прошептала я сквозь слёзы. — Я же ничего тебе не сделала…

— Ты не сделала? — возмутился он. — Да ты мою семью разрушила! Отец от матери отдалился, все о тебе да о тебе говорит! Мешаешь ты мне, ясно?

Так вот в чём дело… Он ревнует меня к отцу!

И мою мать к нему же.

Он уверен, что между Романом Петровичем и моем мамой были непростые отношения, и она много значила для него, раз он взял на попечение его дочь.

Так оно и было: Роман Петрович любил мою маму. Только она выбрала моего отца и вышла замуж за него.

Спустя несколько лет, как родилась я, он погиб в авиакатастрофе, когда возвращался к нам с мамой под новый год из командировки…

Я его почти не помню, очень смутно.

Мама так и не вышла замуж. Любила папу…

А Роман Петрович, хоть и женился, но продолжал иногда звонить маме.

Я об это знала и слышала эти звонки, только не знала Романа Петровича лично.

Так что отчасти Матвей прав — косвенно я влияла на его семью.

Дочь любимой женщины его отца оказалась рядом…

Конечно, Роман Петрович вспоминает её, как ни крути, и я невольно стала напоминанием любви его к моей маме.

Но я же не виновата в том, что всё вышло так!

Отец Матвея женился на Тамаре, у них семья.

Родился Матвей.

Но в чём моя вина, что чувства отца его оказались сильнее расстояния и времени?

Что же ему, не надо было жениться и пытаться строить свою жизнь?

Не сложилось у Романа Петровича с моей мамой, он пытался жить дальше.

Хотел семью, ребёнка, потому и женился.

И моё появление уже не столь сильно влияет, как думает Матвей — ведь моей мамы больше нет. Она всё равно не сможет уже вклиниться в отношения между Романом и Тамарой…

Но разве я смогу что-то доказать этому твердолобому?

Вряд ли…

— Так что? Видео показываю или как?

— Или как… — ответила я, пытаясь что-нибудь придумать.

Только ни одной идеи не было в голове. От близости Матвея и его такого наглого вторжения в моё пространство мысли мои путались…

— Тогда делай, что сказал, — придвинулся он ещё ближе и слегка разомкнул губы, словно уже представляя как я дарю ему свой первый поцелуй.

Я лихорадочно пыталась что-нибудь придумать, ведь целовать его я не собиралась даже под страхом смерти, но меня спасла сама судьба…

За дверью послышались шаги, и Матвей вынужден был меня отпустить…

— Стой тихо, — скомандовала я, быстро подбегая к двери и закрывая её на засов. — Не хватало ещё, чтобы твои родители нас вот так вместе увидели!

— Ангелина? — позвала меня Тамара, когда постучала в дверь и дернула за ручку, но та не поддалась. — Ты ужинать идёшь?

25.

— Да-да, иду! — ответила я громко. — Спущусь через пару минут.

— Ну, хорошо… А Матвей где — не знаешь?

Неожиданно парень прошёл мимо меня и отправился прямиком к двери.
— Ты куда? — спросила я, понимая, что он сейчас откроет дверь. Нас увидят вместе, а я — в полотенце.

— А ты думала, что для тебя так всё просто и закончится? — усмехнулся он и отодвинул засов, затем открыл дверь. — Я тут, мам.

Тамара заглянула в комнату, увидела сына, затем меня в полотенце, и мягко сказать, обалдела.

— А… Что тут происходит? — спросила она с тревогой в голосе.

Если бы всё было так, как она подумала по первой картинке, то верно испугалась бы. Такой роман не улыбался Роману Петровичу, он бы никогда его не одобрил. Но слава богу, что всё совсем не так, как выглядело на первый взгляд, и за роман с её сыном мне не стоит переживать — потом что его просто не существует. Зато мне есть за что переживать ещё — украшение матери Матвея так и осталось лежать под моей подушкой. Я, кажется, начала подозревать, что он задумал… ТОлько сделать что-либо я уже не смогу. Матвей оказался хитрее и ловчее меня…

— Да ниче особенного, мам… — ответил он ей. — Ты сюда посмотри.

Он указал матери на мою постель, и она прошла в комнату и подошла к кровати.

— Помнишь, ты искала это колье? Так вот оно, — и он снова убрал подушку, под которой обнаружилось украшение.
Дорогое и совершенно мне не нужное.
Я нервно заломила руки, не зная, что говорить.

Если я сейчас начну оправдываться — мне никто не поверит, это всегда работает в противоположную сторону.

Но не молчат же мне?

Молчание — косвенное согласие и признание вины.

Но я не виновата!

И Матвей прекрасно это знает.

Он — единственный кто мог бы меня защитить сейчас, и сам же организатор этой ситуации, но он не станет меня спасать.

Он же обещал от меня избавиться!

Он мечтает, чтобы я убралась куда угодно из его семьи, пускай даже в детский дом!

Матвею совершенно плевать на мою дальнейшую судьбу, он не станет меня ни жалеть, ни спасать…

И что теперь подумают Роман и Тамара?

Конечно, решат, что я его и взяла.

Кто же еще?

Не Матвей же.

А теорию, что он мне его подкинул, родители Матвея, естественно даже и рассматривать не станут.

Всё указывает на то, что воровка в доме — именно я, и я взяла это треклятое колье!
Господи, да я даже куда нести его не знаю! Никто не принял бы у юной девушки столь дорогую цацку! Сразу бы и отправили меня куда подальше, полагая, что это украшение я не иначе как украла у кого-то.

— Это оно, мам? — уточнил Матвей у Тамары.

— Да… — тихо прошептала она и подняла взгляд на меня. — Ангелина… Зачем? Неужели тебе не хватает денег? Я же тебе даже клетку купила для мышки твоей, и корм…

Женщина с укором смотрела на меня.

Я смотрела на Матвея.

Тот пожал плечами и забрал наконец колье из моей постели.
Я не знала, что говорить и делать.

По моей щеке сбежала слеза горечи и унижения…

Никогда я тебе, Матвей, этого не прощу.

Всё тебе еще обязательно вернётся, и правда восторжествует.
А сейчас мне придётся быть сильной.

26.

— Мне придётся поговорить об этом с твоим опекуном, — сказала она, сжимая в руках найденное в неожиданном месте украшение.
В глаза она мне не смотрела. Видимо, просто не могла. Не могла поверить, что я на такое способна. Я и не способна… Это всё Матвей!
Но только кому и что я теперь докажу?
Если даже за меня и вступится опекун — кто-то же должен провести параллель между этим якобы воровством и антипатией ко мне сына семейства, и понять, что это его рук дело! Роман Петрович мне кажется очень умным мужчиной, он наверняка меня услышит и поймёт, но осадок всё равно останется уже.

А одноклассники ни во что вникать и не станут — примут за чистую монету правду Матвея, и я начну учиться в новом классе с клеймом воровки навечно…

Очень обидно всё вышло.

Только что я могу?

Он тут король и может делать всё, что вздумается.

Это я ничего не могу. Абсолютно бессильна.

Мне придётся положиться на судьбу…

Может быть, меня всё-таки спасёт какое-то чудо?

В то, что Матвей не исполнит свою угрозу или передумает публиковать на весь интернет видео, я даже и не мечтала — это было бы слишком наивно с моей стороны. Но в чудеса мне всё ещё хотелось верить.

Ведь чудо — единственное, что могло меня спасти от такой позорной участи.

Я буду, что называется, без вины виновата.
Мама, как же мне трудно без тебя…

Ну как мне выжить среди этих людей?

Как легко Тамара поверила вранью Матвея!

От этого ещё горше стало, захотелось прямо разрыдаться, словно мне пять, а не семнадцать.

Тамара казалась мне адекватной, хорошей женщиной.

Да, я ей тоже не особенно понравилась, я это ощущала с самого начала.

Но у неё были причины отнестись ко мне предвзято — я это понимала и старалась её простить.

В целом, мне казалось, что она старается принять меня, она пыталась наладить контакт и “подружиться”.

А теперь она так легко принимает за правду подлую ложь Матвея!

С другой стороны — а какой реакции ждать от матери?

Матвей — её сын, конечно, она будет за него горой, и поверит ему, а не чужой девочке, которой она совершенно не рада в доме.

Только мне-то что делать?

Попытаться рассказать правду?

А если Тамара разозлится на меня ещё сильнее, за то, что обвиняю её любимого сына?

Страшно.

Но молчать ведь тоже не выход.

Я просто не знала, что делать, как себя вести.

Ох и Матвей…

Как можно быть таким жестоким и подлым?

Да ему же вообще ничего не стоит взять и разрушить чью-то жизнь.

Мою.

А если его отец, Роман Петрович, на меня тоже рассердится, откажется от опекунства?

Тогда меня ждёт детский дом, а там уж известно какие ужасы творятся — не пожелаешь и врагу такой участи.

И одному Матвею плевать, на что он мне обрекает…

— Мы тебя приняли, пригрели.. А ты…

Тамара вышла из комнаты, утирая слёзы.

Мои ресницы и щёки тоже были мокрыми от слёз, губы щипало от соли.

Матвей же остался в комнате со мной.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Меня уже даже перестало беспокоить то, что я в одном полотенце перед ним.

Теперь это далеко не самое страшное, что может произойти со мной.
Хотя…

А почему он стоит пялится на меня в таком виде?

Вообще совести нет?

А он еще более странный и жестокий, чем мне казалось до этого.

За пять минут он успел пошантажировать меня видео кражи, в которой я не виновата, затем требовал поцелуев за то, что это видео никто не увидит, а теперь он молча пялится на мои ноги, прикрытые коротким полотенцем.

— Выйди из моей комнаты, — процедила я сквозь зубы. — Мне надо одеться! Сколько можно пялиться?! Ног голых никогда не видел?

Во мне закипала такая ярость, что мне хотелось что-нибудь в него кинуть. Даже страх затмевала. Лучше бы ему сейчас уйти…

— Да сдались мне твои ноги, — хмыкнул он, при этом продолжая нагло скользить по ним взглядом, заставляя меня нервничать ещё больше. — Видел. И покрасивее… Ноги твои на троечку, поняла? И мы не договорили — запомни это.

Матвей вышел и захлопнул дверь.

Я обессиленно опустилась на кровать, прижимая к груди полотенце, словно оно могло бы защитить меня от всех бед, что свалились на мою голову…