Я тебя спасу

Глава 1. Малолетка

Книга содержит нецензурную брань

— Зачётные тёлочки за крайним столиком, — облизывается Сергей.

— Да ну, малолетки какие-то, — кривится Костя.

Поворачиваю голову к указанному столику. За ним сидят три девушки. Действительно очень молодые, лет по восемнадцать, наверное. Увлечённо болтают, звонко смеются. Мое внимание привлекает одна из них. С красивой загорелой кожей и длинными темно-русыми волосами, которые соблазнительно развеваются на ветерке с моря.

— Давайте лучше к тем подкатим, — Костя кивает в сторону другого стола.

За ним сидят четыре девушки. Примерно наши ровесницы, в районе двадцати пяти лет. Ярко накрашены, в вечерних платьях. Делают вид, что непринуждённо разговаривают друг с другом, а сами осматривают хищным взглядом мужчин на веранде ресторана в поисках спонсора на эту ночь.

Таких охотниц за тугими кошельками у меня в Москве навалом, а в отпуске хочется чего-нибудь легкого и доброго. Поэтому я возвращаю внимание к крайнему столику с тремя совсем молодыми девчонками. Снова гляжу на длинноволосую красотку. Она такая простая. В шортах, майке и без капли макияжа. Словно почувствовав мой взгляд, замолкает и поворачивается от подруг ко мне. Секунду смотрит и… улыбается. А потом быстро отворачивается обратно к подругам.

— Чур моя вон та с длинными волосами, — говорю друзьям. От ее улыбки у меня аж потеплело на душе.

— Да ты в своём уме!? — возмущается Костя. — Ей же ещё восемнадцати нет!

— Есть, — настаиваю.

— Я тебя уверяю: нет ей восемнадцати.

— Откуда ты знаешь? — злюсь.

— Я школьниц за версту чую.

Ах ну да, как же я забыл. Костя, мой лучший друг, работает в школе учителем математики. Он эксперт по школьницам.

— Вот ее подружкам есть восемнадцать, — добавляет. — А конкретно этой ещё нет.

— Если бы ей не было восемнадцати, — спорю, — она бы не отдыхала на море с подругами.

— Откуда ты знаешь, с кем она приехала? Может, где-то неподалёку ходят ее родители.

— Короче, ну тебя.

Я осушаю залпом пятый стакан виски за вечер. Меня слегка ведёт, но соображаю хорошо. Сергей жестом подзывает официанта.

— Вон тем девушкам, — указывает на охотниц за кошельками, — от нашего столика бутылку самого дорогого шампанского, пожалуйста.

— Да, конечно.

— Все с вами ясно, — беру со стола сигареты с зажигалкой и поднимаюсь на ноги. — Пойду покурю.

Оставляю лучших друзей пытать удачу с содержанками, а сам спускаюсь с веранды ресторана на набережную. Нет, все-таки пятый стакан виски был лишним. Пошатываясь, иду по камням к воде. Вот за что я не люблю Чёрное море, так за эти булыжники на пляже, об которые можно сломать ноги.

Кое-как доковыляв до воды, достаю сигарету и прикуриваю. Море штормит, волны очень высокие. Почти двенадцать ночи, свет от набережной сюда не дотягивает. Очень темно.

Слышу за спиной шаги по камням. Через несколько секунд в паре метром от меня становится… та симпатичная девушка.

О как. На ловца и зверь бежит.

Поворачиваюсь к ней корпусом. В темноте ее лицо почти не видно, а вот силуэт хорошо заметен. Длинные ноги, точеная фигура, как у гимнастки, копна густых волос. Чувствую: тоже оглядывает меня с любопытством.

— Сколько тебе лет, — задаю самый главный вопрос.

— Шестнадцать. А что?

— Блядь, все-таки малолетка, — ругаюсь и с горя затягиваюсь сигаретой.

Ну что за вселенская несправедливость!?

— Я не малолетка, — оскорбленно возражает.

— Она самая.

— А тебе сколько лет? — деловито упирает руки в бока.

— Мне двадцать шесть.

— Сколько!? — изумляется. — Да вы, дяденька, старый уже.

— Я не старый и не дяденька. Это ты ещё мелкая. Ладно, — машу рукой, — Иди к родителям. Тебе уже спать пора. Поздно.

Но девчонка никуда уходить не собирается.

— Я заметила, как ты пялился на меня в ресторане. Я тебе понравилась, — заявляет разоблачительным тоном и гордо вздергивает подбородок.

— Это было до того, как я узнал, что тебе нет восемнадцати. Теперь ты не в моем вкусе. Девочка, иди домой. Тебе пора смотреть «Спокойной ночи, малыши» и спать.

На пять стаканов виски накладывается никотин, и мне совсем бьет по башке. Чуть не падаю на камни, но вовремя успеваю поймать равновесие.

— Потеря координации — это что-то старческое? — стебет меня.

— Это издержки взрослой жизни. Когда много пьёшь и куришь, такое случается. Но ты не пробуй, — грожу девчонке пальцем, — тебе ещё рано.

Фыркает.

— Если бы не твои глупые предубеждения, мы могли бы познакомиться и стать друзьями.

— Для дружбы у меня есть Костя и Серега, которые остались в ресторане. А девушки мне для другого нужны.

Глава 2. Пострадавшая

Шесть лет спустя

— Ни хрена себе! Вы видели новости!?

Голос Сергея, моего лучшего друга и подчинённого в одном лице, заставляет всех хирургов в ординаторской заметно напрячься. Пятница, на часах 16:55, до конца рабочего дня осталось пять минут. Никому не хочется экстренных происшествий.

— Что случилось? — спрашиваю.

— В центре Москвы совершено покушение на убийство, — зачитывает сообщение. — Неизвестный на мотоцикле несколько раз выстрелил в молодую девушку и скрылся с места.

В ординаторской воцаряется гробовая тишина, а в следующую секунду все хирурги, кроме дежурного этой ночью, подскакивают с мест и спешно начинают собираться домой.

— Мне пора на электричку…

— У жены сегодня день рождения…

— У меня билеты в театр…

— Стоять всем! — громко рявкаю.

Подчинённые застывают на местах и смотрят на меня со страхом в глазах.

— Пойдёте по домам, только если ее повезут не к нам. А если к нам, то всем быть на рабочих местах.

— Да ладно, — лениво зевает Сергей, откладывая в сторону телефон, — может, не довезут.

Наткнувшись на мой колючий взгляд, осекается. Я хоть и врач, а медицинский юмор не люблю, и Сергею об этом известно.

— Ну, я имею в виду, что, возможно, ранения окажутся несовместимы с жизнью, — быстро оправдывается. — Все-таки покушение на убийство, как никак. Профессиональный киллер, наверно, стрелял. А вообще, трэш какой-то, вам не кажется? Средь бела дня в центре Москвы покушение на убийство. Я такого не припомню даже…

— Подготовьте операционную, — выглядываю из ординаторской и говорю медсестре на посту.

Я — заведующий хирургическим отделением одной из лучших больниц не только Москвы, но и всей страны. Просто так к нам на операцию сложно попасть. В основном у нас оперируются жители Рублевки. Но когда происходят какие-то чрезвычайные происшествия типа терактов, больших пожаров, сильных автомобильных аварий, то пострадавших везут к нам.

Покушение на убийство — вполне себе подходит под то, чтобы девушку с огнестрелами доставили именно в нашу больницу. Тем более в нее стреляли в центре Москвы. А мы к центру очень близко.

Через несколько минут приемное отделение сообщает, что скоро к нам прибудет пострадавшая с тремя огнестрельными ранениями. Значит, все-таки к нам везут. Как я и думал. Я не могу доверить такой сложный случай дежурному хирургу, поэтому буду оперировать сам. Хотя на сегодняшний вечер пятницы у меня были совсем другие планы.

— Сергей, — обращаюсь к другу, который чуть ли не спит на диване ординаторской. У него дочке годик, постоянно сонный на работе, что меня откровенно не устраивает. Невыспавшийся хирург — плохой хирург. — Будешь ассистировать.

— Что? — мигом просыпается. — А почему я? Сегодня Саша дежурит же. Мне домой пора, у меня дочка маленькая.

— Потому что я хочу, чтобы мне ассистировал именно ты.

Сергей не спорит. Ему прекрасно известно, что он лучший хирург в отделении после меня. Из ленивого и сонного друг мигом становится серьезным и собранным. В два глотка допивает остывший чай, встает с дивана и всем своим видом показывает, что готов провести вторую операцию за день.

— А нам точно надо сидеть на работе? — осторожно подаёт голос другой хирург, Вадим. — Это же не пожар и не теракт, нет сотни пострадавших, которых нужно оперировать по десять часов.

Зерно истины в словах Вадима есть. Я буду оперировать, Сергей Холод ассистировать мне. И еще на всякий случай в отделении есть дежурный Саша.

— Ладно, идите по домам, но будьте все на связи.

Ребята облегченно выдыхают и быстро стягивают с себя белые халаты, пока я не передумал.

Мы с Сергеем выходим из ординаторской и стремительно направляемся в операционную. В конце коридора открываются двери лифта, и из него выкатывают каталку. Я сразу понимаю, что это она. Санитары не просто катят девушку, они бегут.

— Давай быстрее, — говорю Холоду.

В операционной почти все готово, медсестра и анестезиолог-реаниматолог уже тут. Осталось приготовиться нам с Сергеем. Девушку закатывают в операционную. Надевая маску и перчатки, бросаю на нее быстрый взгляд. Длинные темно-русые волосы свисают с каталки.

«Красивые», почему-то проносится в голове.

Девушку перекладывают на операционный стол, быстро раздевают, буквально сдирая красное коктейльное платье, скрывают красивые волосы под одноразовой шапочкой. Реаниматолог подключает ее к аппаратам. Я подхожу к операционному столу и почему-то вдруг испытываю легкое волнение, словно это первая операция в моей жизни.

— Сколько ей лет-то вообще? — присвистывает Холод.

— Бедненькая, — сочувственно вздыхает медсестра. — За что с ней так?

Гляжу на пострадавшую. Такая молодая. Я бы дал ей лет двадцать. И действительно зреет вопрос: что и кому сделала такая молодая девушка, если на нее совершается покушение? В груди зияют три раны. Навскидку задето легкое. Медсестра подаёт мне скальпель, а я секунду внимательно смотрю на лицо девушки. Меня молнией прошибает. Странное ощущение.

Глава 3. Привидение

«В центре Москвы было совершено покушение на убийство. Неизвестный на мотоцикле трижды выстрелил в девушку, выходившую из ресторана. Полиция объявила в столице план «Перехват», однако преступнику удалось скрыться. Возбуждено уголовное дело по статье «Покушение на убийство». Пострадавшая в тяжелом состоянии была доставлена в больницу. Врачи борются за ее жизнь».

Такими сообщениями кишит весь интернет. Шумиха огромная. Не то что каждый день, далеко не каждый год в Москве происходят покушения на убийства. Откладываю телефон в сторону и делаю глоток кофе.

Я оперировал ее пять часов. Извлёк три пули. Одна из них задела легкое. Сейчас девушка в реанимации, ждём, когда придет в себя. К вечеру должна.

Менты уже приходили, но она еще не очнулась. Говорят, никто не обратился в полицию по поводу нее: ни знакомые, ни родственники. Нам в больницу тоже никто не звонил. Странно это. Обычно когда привозят пострадавших после крупных ЧП, родственники сразу телефон обрывают, даже номер главврача откуда-то узнают. А тут покушение на убийство, о котором трубят по всем каналам, а в больницу ни одного звонка от близких. Ну да ладно, всего ночь прошла. Может, еще обратятся.

Выхожу из своего кабинета и направляюсь в реанимацию. Девушка лежит в палате на три человека. В рот идет трубка от аппарата ИВЛ, в нос — зонд, через который кормят. Одели в больничную сорочку. Укрыта одеялом по пояс. Судя по мониторам над ее головой, состояние нормальное. Но все равно спрашиваю у подошедшего реаниматолога:

— Как она?

— Стабильно. Ждём, когда очнётся после операции.

Рядом на тумбочке лежит маленький женский клатч.

— Это ее? — киваю на красную сумочку.

— Да, принесли из приемного отделения. Выпала, когда привезли на скорой. Но документов там нет. Так что для нас она пока еще бомж. Ну будем ждать, когда очнётся и сама продиктует нам номер своего полиса ОМС.

— Понятно.

Реаниматолог уходит, а я остаюсь стоять рядом с девушкой. Без малейшего зазрения совести открываю ее клатч и смотрю содержимое. Мобильный телефон, пять тысяч рублей, сто евро и губная помада красного цвета. Ни паспорта, ни водительских прав, ни банковских карт. Ничего, что помогло бы идентифицировать ее.

Беру ее мобильник. На заставке фотография куста лаванды. Пушей с сообщениями или с пропущенными вызовами нет. Провожу по экрану пальцем. Face ID. Разблокировка возможна только по лицу владелицы телефона.

Очевидно, что пострадавшая — не сирота и тем более не бомжиха. Потому что телефон у нее последней модели. Губная помада марки «Шанель». Я уже молчу про сто евро. В тумбочку сложена одежда девушки: алое платье, которое разорвали на ней в операционной, туфли на шпильках, нижнее белье. Одежда от известных дорогих брендов.

Ладно, будем надеяться, что сама про себя расскажет, когда очнётся.

Оставляю девушку и возвращаюсь в свое отделение. Начался еще один рабочий день. Он ничем не отличается от предыдущих. В обед у меня операция. С тех пор, как я стал завотделением, я редко оперирую. Слишком много административной и бюрократической работы, некогда заниматься медициной.

Но мне нравится оперировать сложные случаи. Вот как у этой девушки с тремя огнестрелами. Ну и еще иногда бывают слишком крутые пациенты, которые не доверяют обычным хирургам и требуют, чтобы операцию им делал заведующим отделением, а то и сам главврач. Сегодня у меня как раз такой клиент.

Время до вечера пролетает быстро. Про девушку с огнестрелами я вспоминаю, только когда мне звонит реаниматолог.

— Она пришла в себя, — сходу говорит. — Все нормально, дышит самостоятельно. Я отключил ее от ИВЛ.

— Что у нее с речью, с двигательной активностью? Почти минута клинической смерти была.

— Разговаривала медленно, но нормально. Руками и ногами шевелит.

— Отлично, — облегченно выдыхаю.

— Только это… — замолкает.

— Что?

— Ну стали спрашивать, как ее зовут, кто такая. Следак как раз опять пришел. А она говорит, что ничего не помнит.

— Что именно не помнит? Как в нее стреляли?

— Да вообще ничего не помнит. Даже имени своего. Я вызвал ей невролога.

Молчу несколько секунд.

— То есть, память потеряла!?

— Ага.

Я аж на мгновение в ступор впадаю.

— Я сейчас подойду.

— Она уснула.

— Все равно подойду.

Кладу трубку рабочего телефона и тороплюсь в реанимацию. Девушка действительно спит. Уже без трубки аппарата ИВЛ во рту, но еще с зондом. Ну что ж. Минуты клинической смерти достаточно для того, чтобы потерять память. Таких случаев навалом. Можно как полностью потерять память, так и забыть отдельные фрагменты жизни. Еще есть случаи, когда после клинической смерти люди теряли короткую память. Это когда не помнишь, что ты делал пять минут назад.

Опускаюсь на кресло возле ее кровати. Приглядываюсь. Бледная, губы сухие. Тяжелое ей испытание выпало. Но все равно в рубашке родилась. После таких сильных ранений, после большой кровопотери, после остановки сердца, отделаться лишь потерей памяти — это чистое везение.

Глава 4. Следак

Она в нашей больнице уже три дня. За это время она ничего не вспомнила и никто из родственников или знакомых не попытался ее найти. Это странно. Она что, сирота!? Но мне доподлинно известно, что, как минимум, две подруги у нее точно есть. Те самые, с которыми она сидела в ресторане на черноморском побережье, когда я впервые ее увидел.

Разговаривать с ней невозможно. На любые вопросы у нее один ответ: «Я ничего не знаю, я ничего не помню». И сразу в слезы. Следак даже допросить ее толком не может.

Вот как раз он и звонит.

— Алло, — поднимаю трубку.

— Евгений Борисович, добрый день. Не могу до реаниматолога дозвониться. Как там наша пострадавшая? Не вспомнила ничего?

— Нет, не вспомнила.

— Я подъехал к больнице, хочу еще раз с ней поговорить.

— О чем? — устало спрашиваю. — Она не скажет вам ничего нового.

— Ну тем не менее.

— Хорошо, заходите. Она еще в реанимации.

Кладу трубку. Пару минут задумчиво гляжу перед собой, а потом подскакиваю на ноги и мчусь в реанимацию. Я вовремя. Следак как раз надевает одноразовый халат перед входом в палату.

Она не спит. Вяло ковыряет вилкой в тарелке с картофельным пюре. Ее отключили от зонда, уже сама ест. Но аппетита, судя по всему, нет. Увидев нас, испуганно дергается, как будто мы пришли ее пытать и убивать. Отдаёт поднос с едой проходящей мимо медсестре.

— Добрый день, как ваши дела? Как самочувствие? — интересуется следователь.

— Самочувствие нормально, — тихо отвечает слабеньким голоском.

— Вспомнили что-нибудь?

— Нет.

— Я побеседовал с персоналом ресторана, из которого вы выходили в день происшествия. Они рассказали, что вы пришли одна, сели за свободный столик и заказали только кофе. Сидели один час, заплатили пятьсот рублей наличными, не взяли сдачу и вышли из ресторана. Судя по камерам возле заведения, на тротуаре вы простояли несколько минут. Все это время вы смотрели в телефон. Ну а дальше из-за поворота выскочил мотоциклист и несколько раз в вас выстрелил.

Ее лицо не выражает ровным счётом никаких эмоций. Ни один мускул не дернулся от рассказа следака.

— Хорошо, буду знать, — отвечает после небольшой паузы.

— И вы совсем ничего из этого не помните?

— Нет.

— Еще очень странно, что вас никто не ищет. В полицию ни одного обращения, в больницу по поводу вас тоже никто не звонит, кроме любопытных репортеров. У вас что, совсем нет близких людей?

— Я не знаю.

Следак начинает злиться. Переминается с ноги на ногу, пыхтит.

— Почему вы вышли из дома без документов? — возмущается.

— Я не знаю.

— Семён Юрьевич, — обращаюсь к следаку. — Девушка всего три дня как пришла в себя, еще слишком слаба.

Надеюсь, до этого идиота дойдёт, что не надо сильно на нее давить.

— А телефон, с которым вы стояли на тротуаре, у вас с собой?

Она на секунду теряется.

— В этой сумочке есть какой-то телефон, — указывает на свой клатч на тумбе. — Мне сказали, это моя сумочка. Телефон, наверно, тоже мой.

Следак бесцеремонно хватает клатч и открывает его.

— Деньги ваши?

— Наверно…

— А зачем вам сто евро?

— Я не знаю! — ее глаза наполняются слезами. — Вы меня так спрашиваете, как будто я специально не говорю! Я не помню ничего, понимаете? Я бы рада вспомнить, но я не помню! И мне страшно! Почему меня никто не ищет? Что вообще со мной произошло? Кто я такая? Я ничего не понимаю!

По лицу девчонки заструились слезы. Она всхлипывает себе в ладони. Меня охватывает дурацкое желание обнять ее и утешить. Она такая беззащитная. Боже мой, во что она вляпалась??? Кто и за что с ней так??? Ей же всего двадцать два года.

Только ее возраст я о ней и знаю...

— Ну успокойтесь, гражданочка, успокойтесь, — слегка поджимает хвост. — Я всего лишь пытаюсь разобраться в вашем деле. Так, телефон, — нажимает на нем кнопку разблокировки. — Один процент батарейки остался, скоро выключится. А пароль от телефона какой?

— Я не знаю, — всхлипывает.

— Вам никто на него не звонил?

— Нет.

Следак задумчиво крутит мобильник в руке.

— Вроде есть программы, которые могут взламывать код-пароли на телефонах. Но у нас их нет. У ФСБ, наверно, есть. Вот если б найти какого-нибудь хакера…

Она резко перестает всхлипывать и исподлобья глядит на следака. Такая перемена в ее настроении слегка коробит меня.

— Семён Юрьевич, — подаю голос. — Я думаю, взлом телефона пострадавшей вряд ли поможет найти убийцу, — аккуратно забираю смартфон из его рук. — К тому же вот так изымать единственное средство связи нежелательно. Вдруг пострадавшей будут звонить родственники? Ну мало ли, может, они сейчас где-то без связи и не знают о случившимся. Вам бы лучше сделать упор на поиск преступника.

Глава 5. Оленёнок

Назначать малолетке МРТ головы не хотят, что лично меня повергает в шок. Очередь на МРТ огромная, пациенты ждут по две недели, а потом еще по три дня описание. Списываю это на пофигистическое отношение наших неврологов и утром после того, как девчонку переводят в мое отделение, направляюсь обсуждать вопрос к замглавврача. Я назначить МРТ головы не могу, потому что к хирургии эта процедура отношения не имеет.

— Степан Викторович, можно? — стучу пару раз в дверь заместителя главврача и прохожу.

— Да, Евгений Борисыч. Ты по поводу МРТ для бомжихи?

«Бомжиха» сильно режет мне слух.

— Да.

— Ну правильно неврологи говорят, мы не можем назначить ей МРТ. Очередь на МРТ огромная, вклинить ее вне очереди невозможно.

— Так пускай дождётся очереди.

— Ты что, собрался держать ее в нашей больнице две недели?

Я аж теряюсь от такого вопроса.

— Ну, если требуется ждать очереди две недели, то да.

— Ты в своем уме, Евгений Борисыч? У нее ни паспорта, ни полиса. Мы и так прорву денег на нее потратили. Мы не можем держать ее у нас две недели. Да и опасно это. А если ее попытаются убить в нашей больнице? Да мы проблем потом не оберемся. Давай, дня три у тебя в отделении пускай полежит, и если со швами все нормально будет, то выписывай ее.

Сказать, что я охренел, — это ничего не сказать.

— Степан Викторович, куда я ее выпишу с амнезией, без документов и без родственников?

— А куда бомжей выписывают из больниц? Есть специальные социальные службы, интернаты. Свяжись с ними, скажи, у нас пациентка без памяти, без документов и без родственников. Пускай приедут и заберут ее к себе в бомжатник. И вообще, это не наша забота, куда идут пациенты после выписки. Мы после выписки больше за них не отвечаем, так что хоть на все четыре стороны пускай идут.

Я в таком ахуе, что даже не могу сообразить, как ответить. А зам главврача тем временем продолжает:

— Мы свою миссию выполнили — спасли ей жизнь. Дальше пускай ею полиция и соцслужбы занимаются.

Интересно, если я сейчас скажу ему, что поместил девушку в одноместную вип-палату, он сразу меня уволит?

— Хорошо, Степан Викторович, — решаю не спорить. — Выпишу ее через три дня.

— Да, давай. Ну мы правда сделали для нее все, что могли. Мы оказали неотложную медицинскую помощь лицу без полиса ОМС и документов. Наша совесть чиста. Дальше она пускай как-нибудь сама.

— Угу.

Выхожу от начальника в полнейшем ахуе. Я с таким в нашей больнице раньше не сталкивался. Возможно, потому что у нас никогда не было бомжей. Обычно их к нам не везут. Для бомжей и алкашей предназначены другие больницы, а в нашей лежат чиновники. Обычные люди тоже есть, но меньше. Им сложно получить направление на госпитализацию именно к нам.

А когда происходят крупные ЧП типа терактов и пострадавших везут к нам, очень быстро объявляются родственники и предоставляют все необходимые документы. Такого, чтобы пациент был вообще без документов, без родственников и не представлялось возможным его идентифицировать, на моей памяти в нашей больнице еще не было. В моем хирургическом отделении — так точно не было.

— Как девушка из реанимации? — спрашиваю у постовой медсестры в своем отделении. — Располагается?

— Да вроде уже. Что ей там располагаться.

— Жаловалась на что-нибудь?

— Мне нет.

Захожу к малолетке в палату. Она стоит у окна. Услышав, как открылась дверь, резко оборачивается. На девчонке больничная сорочка, что надели на нее после операции, обуви нет. И тут меня осеняет, что она же совсем без вещей и без одежды. Платье, в котором ее привезли, разорвали на операционном столе. А из обуви у нее только туфли на высоченных шпильках. У нее нет ни удобной одежды, ни предметов личной гигиены.

— Как вы? — спрашиваю.

Она похожа на загнанного в тупик оленёнка. Глаза огромные-огромные. Они полны страха и растерянности.

— Нормально, только…

— Только что?

— У меня что-то с правой рукой и правой ногой. Пока не вставала в реанимации, это не чувствовалось. А сейчас хожу по палате и ощущаю небольшое онемение.

В доказательство своих слов шевелит пальцами правой руки и правой ноги.

— Плохо чувствую их.

— Онемение? — хмурусь и подхожу к ней. Беру правую руку. Трогаю, нажимаю нужные точки. Потом беру левую и двигаю руками в разные стороны одновременно. В правой чувствуется небольшой тонус. — Присядьте, — указываю на кровать. Проделываю то же самое с ногами. Есть небольшой тонус в правой икроножной мышце. — Скорее всего, последствия кислородного голодания. Пострадала часть мозга, отвечающая за двигательную активность правой руки и правой ноги. Пройдите по палате.

Девушка поднимается с кровати и начинает ходить туда-сюда. А я залипаю на ее фигуре. Под больничным балахоном угадывается осиная талия. Да что там «угадывается». Она же лежала на моем операционном столе абсолютно голая. Я сам все видел.

— Я плохо чувствую ступню, когда наступаю, — ее голос заставляет меня вернуться к проблеме. Смотрю на походку.

Глава 6. Память

Я нахожу в интернете социальные организации, которые помогают людям в такой ситуации, как у малолетки. Оказывается, они даже сотрудничают с больницами. Но не с нашей, поскольку у нас таких пациентов не бывает.

— Алло, — поднимает на том конце провода трубку девушка.

— Здравствуйте. Меня зовут Евгений Архипов, я заведующий хирургическим отделением в больнице. У нас пациентка в сложной жизненной ситуации. У нее амнезия, нет документов и нет родственников. Лежит у нас неделю, скоро ее надо выписывать, а ей некуда идти.

— Я вас поняла. Она лежачая?

— Нет, ходит.

— Тогда дайте ей наш адрес и пусть после выписки приезжает, мы ее примем.

На мгновение теряюсь.

— А сами вы не можете за ней приехать?

— Мы приезжаем только за лежачими.

— Понятно, — замолкаю на секунду. — Кхм, а что там у вас? Чем вы можете помочь таким людям?

— Мы предоставляем ночлег и трехразовое питание.

— И все?

— А что еще нужно?

— Я не знаю, просто спрашиваю.

— У нас только питание и ночлег. Есть душ. Подъем в семь утра, завтрак. После этого все должны покинуть здание. Обед с половины первого и до трех. После трех так же нужно уйти. Ужин в семь часов. После него можно принять душ и переночевать.

— А куда должен уходить человек после завтрака и обеда?

— Не знаю, куда хочет. Но у нас находиться нельзя. У нас только питание, ночлег и душ перед сном.

— А лежачие тоже должны уходить?

— Нет, для лежачих у нас специальный интернат. Там за ними постоянное наблюдение.

— Ясно…

— Скажите мне ее ФИО, я запишу.

— ФИО нет. И вообще никакой информации и никаких документов у человека нет.

— Тогда примерные параметры назовите, чтобы мы могли идентифицировать ее, когда приедет к нам.

— Девушка, на вид двадцать два года, длинные темно-русые волосы и голубые глаза.

— Хорошо, я записала. Когда нам ее ждать?

Задумываюсь.

— У нее послезавтра выписка.

— Хорошо, ждём послезавтра.

— Спасибо, всего доброго.

— Всего доброго.

Кладу трубку и устало откидываюсь на кресле. Я хотел потянуть с выпиской малолетки, но начальство поторапливает меня. Главный страх — вдруг ее попытаются убить в нашей больнице. Нужно поскорее избавиться от такой сложной пациентки, чтобы, не дай Бог, чего не вышло. Проблем ведь потом не оберемся.

И, конечно, такой риск есть. Кто-то совершил профессиональное покушение на убийство, но, волею судьбы, оно провалилось. Будет ли организатор пытаться убить малолетку еще раз? Не исключено.

Ну и как выпустить ее из больницы? Вопрос без ответа.

И я все-таки считаю необходимым сделать малолетке МРТ головы. Раз внутренняя бюрократия не позволяет, то иду напрямую к нашему МРТшнику. Мы с ним учились в одном меде. Не то что бы мы большие друзья, но во время студенчества несколько раз вместе бухали. Ну и так у нас в целом приятельские отношения.

— Николай Саныч, привет, — захожу к нему в кабинет МРТ.

Через стекло вижу, что как раз на обследовании лежит человек.

— О, здорова, Евгений Борисыч. Как жизнь? Сто лет не виделись.

Коля жмёт мне руку, а сам смотрит на свои мониторы.

— Слушай, — беру свободный стул и сажусь рядом, — у меня к тебе просьба.

— Какая? — все так же не отрываясь от мониторов.

Тут ходит медсестра, еще какой-то сотрудник. Они, конечно, стесняют меня. Когда выходят за дверь, быстро начинаю:

— У меня сейчас очень проблемная пациентка. Может, ты слышал, неделю назад девушку с огнестрелами к нам привезли?

— Да, слышал.

— У нее амнезия.

— Сочувствую.

— Надо сделать ей МРТ головы.

— Ну пускай невролог назначит, сделаю. Только очередь сильно большая. У нас сломался один аппарат МРТ, плюс у меня коллега сейчас в отпуске. Я тут зашиваюсь. Но назначат — сделаю.

Коля придвигается ближе к экрану и прищуривает глаза.

— Так в том-то и проблема, что назначать не хотят.

Поворачивает на меня голову с удивлением.

— А как же я сделаю без назначения врача?

Вздыхаю. Почему все так сложно?

— Коль, у меня к тебе огромная просьба, — понижаю голос почти до шепота. — Пожалуйста, сделай ей МРТ. Это реально важно. На нее совершили покушение на убийство, три огнестрельных ранения, одна пуля задела легкое. На операционном столе у нее остановилось сердце. Пятьдесят семь секунд клинической смерти. Очнулась — ничего не помнит. Даже имени своего. Ей правда очень нужно сделать МРТ. Я прошу тебя, помоги.

Глава 7. Выписка

Меня охватывает злость на малолетку. Что за спектакль она устроила? Для чего она морочит всем головы, водит всех за нос? Так лгать врачам — это опасно впервую очередь для нее самой. Ей же неврологи, получается, неправильное лечение назначили. Они пичкают ее стимуляторами мозга. Необоснованный прием таких препаратов может привести к плохим последствиям.

В день выписки я злой как собака иду к малолетке.

— Доброе утро! — распахиваю дверь к ней в палату.

Девчонка сидит за столом, завтракает овсяной кашей и бутербродом с маслом.

— Доброе утро.

Секунду назад она была спокойна и раскрепощена. Сейчас при виде меня сжалась в комок и глядит так, будто я пришел ее убивать.

— Итак, уважаемая безымянная пациентка, готово ваше МРТ головного мозга, — делаю паузу и испытывающее на нее смотрю.

Молчит, словно не догоняет, о чем я.

— Вам вчера сделали МРТ головы, — поясняю.

— А не легких?

— Нет, не легких. Головы.

Снова замолкла. Весь ее вид говорит: «Ну и? Что дальше?».

— Так вот, судя по МРТ головы, — продолжаю, — с памятью у вас полный порядок и никакой амнезии нет.

Ее лицо непроницаемо. Ни один мускул не дрогнул.

— Но я ничего не помню.

— Это ложь!

Неопределённо ведет плечами и возвращается к завтраку. Не глядя на меня, отправляет в рот ложку за ложкой овсянки.

Такое спокойствие и откровенный пофигизм малолетки злят меня еще сильнее. Она просто положила на меня болт. Не передать словами, как меня это бесит.

— Я вам говорю еще раз: вы не теряли память. Зачем вы притворяетесь и вводите в заблуждение всю больницу? Вы понимаете, что это опасно в первую очередь для вас? Вам было назначено неправильное лечение. Вы хоть представляете, какие могут быть последствия?

— Я ничего не помню.

Она спокойна как слон. А я бешусь. Просто до трясучки бешусь.

— Вы знаете, что я должен передать эту информацию правоохранительным органам? Я должен рассказать следователю, что вы не теряли память и намеренно ввели всех в заблуждение. Вам лучше бы самой во всем признаться, потому что иначе необходимую информацию полиция будет выбивать из вас силой. Выбивать — зачастую в прямом смысле слова. Вы же знаете, какие у полиции бывают методы работы?

Она откладывает ложку в сторону и вскидывает на меня злой взгляд. Это ее первая живая эмоция с начала разговора.

— Я. Ничего. Не. Помню. — произносит твердо каждое слово по отдельности и стреляет в меня молнией ярости.

— Скажете об этом полиции, сидя на электрическом стуле.

— Я. Ничего. Не. Помню.

— А там еще и изнасиловать могут.

— Я. Ничего. Не. Помню.

— Покушение на убийство покажется вам цветочками по сравнению с пытками.

— Я. Ничего. Не. Помню.

Бесполезно. Ее ничего не берет. Она непробиваема. Мне кажется, даже если реально посадить ее на электрический стул, она ни в чем не признается. Умрет, но не скажет.

Зачем я так ношусь с ней? Пытаюсь помочь? А может, она сама преступница? С чего я вообще взял, что она невиновная жертва? Если она участница криминального мира, то нет ничего удивительного в том, что ее попытались убить.

— Я звоню следователю и говорю ему, что вы солгали насчёт потери памяти, — иду ва-банк. — А за что возбудить уголовное дело на вас саму, они быстро придумают.

— Звоните, — с вызовом вздергивает подбородок.

— Договорились. А еще у вас сегодня выписка. Соберите вещи и будьте готовы покинуть палату и больницу, когда я скажу.

Не дожидаясь ее ответа, выхожу и устремляюсь в свой кабинет. По дороге меня останавливают несколько врачей, но я от каждого отмахиваюсь:

— Всё потом. Я сейчас занят.

Падаю в свое кресло, достаю из кармана белого халата мобильник и заношу палец, чтобы нажать на номер следака.

Дверь моего кабинета распахивается.

— Бомжиху сегодня выписываешь? — Сергей Холод падает на мой кожаный диван и вытягивает ноги на журнальный столик. Лениво зевает. — Я так спать хочу, капец просто. У Гели ночью что-то с животом было, опять не спала.

Эксклюзивное право врываться в мой кабинет и разваливаться на моем диване есть только у одного хирурга в отделении — Сергея Холода. Потому что помимо того, что он мой подчиненный, он еще мой лучший друг. Мы вместе учились в меде и дружим с тех пор.

Но сейчас меня пиздец бесит его присутствие.

— Холод, иди спать в ординаторскую.

— Там шумно.

— Кабинет начальника — не место для отдыха.

От моего строгого тона Сергей аж приоткрывает один глаз.

— Евгений Борисыч, какая муха тебя укусила?

— Сергей Львович, отправляйтесь в ординаторскую, — повышаю голос.

Глава 8. Квартира

По дороге девчонка не задает вопросов, но я кожей чувствую ее смятение и недоумение. Сам я тоже никаких комментариев не даю. Да мне и сказать-то нечего, потому что я сам толком не понимаю, какого хрена тащу ее в свою квартиру. Мне, конечно, по-человечески жалко малолетку и все такое, но что с ней делать у себя дома — понятия не имею.

У меня новая хорошая квартира, которая далась мне потом и кровью. Сначала я кучу лет ждал, когда ее построят, потом еще почти столько же делал ремонт под себя. Сейчас в ней все идеально и так, как я хочу. Мне нравится жить там одному. Поэтому присутствие малолетки, безусловно, будет меня напрягать. Я не привык к тому, чтобы девушки задерживались в моей квартире больше, чем на одну ночь.

Но из чувства жалости, благодарности, долга и еще каких-то дебильных соображений я не могу отвезти малолетку в бомжатник. А идти ей некуда. Поэтому приходится везти ее к себе.

Я паркую автомобиль на своем машиноместе в подземной парковке дома и говорю девчонке, что можно выходить. Она продолжает лежать на заднем сиденье. Почувствовав мой тяжёлый взгляд, садится.

— Колпак, маску и халат можете снять.

Словно ожидая от меня разрешения, девчонка сдёргивает с головы медицинскую шапку, рассыпая по плечам и спине длинные красивые волосы. На секунду я залипаю на эту картину. Волосы у нее густые, слегка — совсем чуть-чуть — вьются волнами. Почему-то мне кажется, они мягкие и шелковистые на ощупь. Появляется дурацкое желание прикоснуться. Аж пальцы рук сводит — так сильно хочу дотронуться.

Малолетка снимает с лица маску, затем расстёгивает пуговицу за пуговицей на халате, а я ловлю себя на том, что бессовестно на нее пялюсь. Быстро отворачиваюсь к лобовому. Красивая она, чего уж скрывать.

«И уже совершеннолетняя», добавляет внутренний голос, но я тут же его затыкаю.

Все равно она малолетка.

— Куда это все класть? — спрашивает.

— Оставьте в машине. Пойдёмте.

Девчонка еще пару секунд мнётся, но все же выходит из машины. Я беру с переднего сиденья ее вещи, и молча направляюсь к лифту. Она бесшумно следует за мной. В гробовой тишине, прерываемой только тяжелым дыханием малолетки, мы поднимаемся с подземной парковки на мой тринадцатый этаж. Я открываю ключом дверь и пропускаю малолетку вперед.

Как только включаю в прихожей свет, девчонка сначала оглядывается по сторонам и только потом снимает кроссовки. С каждым мгновением между нами нарастает напряжение и недосказанность. Я чувствую, как в ее голове пчелиным роем жужжат вопросы, которые она не решается задать.

— Я не мог оставлять тебя дальше в больнице, — первым начинаю разговор и перехожу с ней на «ты». Задолбали эти формальности. — Но наблюдение тебе еще требуется. У тебя были серьёзные ранения, непонятно, что там у тебя с памятью. Вернее, понятно, что ты ее не теряла, но все же. В общем, можешь пока пожить у меня. Днем я на работе, так что будешь в квартире одна.

Девчонка в шоке и растерянности.

— Вы это серьезно? — робко интересуется.

— Похоже, что я шучу?

— Не знаю…

— Ну если хочешь, могу отвезти тебя в бомжатник. Обычно пациенты без памяти и документов после выписки отправляются туда.

Ее и без того большие глаза от испуга расширяются еще больше.

— Нет, не надо в бомжатник.

— Тогда иди за мной, — веду девчонку в глубь квартиры. — Это будет твоя комната, — открываю дверь гостевой. Здесь кровать, шкаф, стол и стул. — В этой комнате никто никогда не жил, ты будешь первой. Соседняя дверь — твоя ванная, — открываю и показываю совмещённый санузел. Веду малолетку дальше. — А это кухня-гостиная. Здесь можешь смотреть телевизор, читать книги из моего шкафа и отдыхать. Если вдруг ты умеешь готовить, — подвожу девчонку к кухонной зоне, — то ни в чем себе не отказывай: вот тебе варочная панель, духовка и гриль. В шкафах найдёшь всю посуду. В холодильнике продукты. И хватит смотреть на меня, как на врага.

— Я не смотрю на вас, как на врага.

— Именно так и смотришь.

Видимо, чтобы я больше так не думал, она отворачивается. Оглядывает зону гостиной и подходит к шкафу с книгами. Там в основном медицинские учебники, но есть кое-что из классики и фантастики. Однако внимание девчонки привлекает отнюдь не литература. Она смотрит на коробку с шахматами, втиснутую между книгами.

Оставляю малолетку разглядывать стеллаж, а сам прохожу мимо нее на балкон. Еще светло, но уже дует прохладный ветер. Август подходит к концу, в Москве начинает холодать. Достаю из кармана джинс сигареты с зажигалкой и прикуриваю.

Я ввязался в какую-то авантюру с этой девчонкой. К чему она приведёт?

— Вы курите? — звучит удивленно сбоку.

Девчонка переступает через порог и тоже выходит на балкон. Вообще, я бы на ее месте был поосторожнее. Вдруг на крыше дома напротив сидит киллер? Но загонять ее обратно в квартиру не хочу. Пусть освоится и расслабится.

— Да, а что? — затягиваюсь.

— Это странно.

— Почему?

— Вы же врач.

— И что?

Глава 9. Шах и мат

Я цепенею. Как дурак, стою таращусь на спущенную вниз по плечу лямку бюстгальтера. Прихожу в себя, только когда малолетка берётся пальцами за вторую лямку.

— Нет, лифчик снимать не надо, — отмираю и силой заставляю себя оторвать глаза от сисек девчонки.

Во время операции мне, конечно, было не до ее прелестей. Я был слишком занят тем, чтобы спасти малолетке жизнь. Так что когда минуту назад я сказал девчонке, что все у нее рассмотрел, пока она лежала на операционном столе, я слукавил. Поэтому сейчас мне крайне трудно удерживать взгляд на уровне ее лица и не спускаться глазами ниже.

Малолетка — красивая и сексуальная. А еще дерзкая и острая на язык. Очевидно: у нее строптивый колючий характер. Этим она цепляет.

— Точно, Евгений Борисович? — выгибает бровь. — Бюстгальтер не помешает снятию шва? Вдруг нитка застрянет?

Тяжело сглатываю. Член в джинсах предательски дергается и начинает наливаться кровью. Твою ж мать… Нет, только не сейчас и только не на нее. Мой член не может стоять на нее. Она еще мелкая и глупая. Сколько ей? Двадцать два? Малая еще.

Блядь, соберись, Архипов. Ты что, реально потек по малолетке?

— Кхм, — собираю всю волю в кулак и приказываю своему члену угомониться. Делаю к малолетке несколько шагов, подрезаю нитку ножницами и резко тяну.

— Аааааай, — заходится криком на всю квартиру. — Господи, что ж так больно!?

— Готово, — демонстрирую ей нитку.

Малолетка скрючилась в три погибели, сморщившись от боли.

— Почему вы не сказали, что это больно? — скулит.

— Так было бы неинтересно.

Девчонка выпрямляется, делает жадный глоток воздуха через рот. Ее глаза налились слезами.

— Было очень больно.

— Сочувствую.

Малолетка опускает глаза ко шву. Я автоматически вслед за ней, но смотрю не на него, а снова на соблазнительную девичью грудь. У меня аж в глазах свербит от того, как аккуратные полушария поднимаются вверх на каждом вдохе.

— Он на всю жизнь останется?

— А? — даже не сразу понимаю, о чем она спрашивает.

— Шов останется на всю жизнь?

— Н-нет, должен рассосаться за пару лет… — мямлю.

Она глубоко дышит, грудь соблазнительно вздымается на каждом вдохе. По-хорошему, мне бы еще шов осмотреть при ярком свете. Но, боюсь, это выше моих сил.

— Следи, чтобы шов не гноился. Если увидишь, что из него сочится жидкость, скажи мне.

— Хорошо.

— Располагайся в квартире. Если проголодалась, найди что-нибудь в холодильнике.

— Хорошо.

— Можешь идти.

Кивнув, девчонка хватает с кровати кофту и быстро удаляется из моей спальни.

Только после ее ухода я спокойно выдыхаю.

Направляюсь в душ и врубаю на полную холодную воду, чтобы остудиться. Блядь, малолетка меня уделала. Я решил немного разыграть ее со снятием кофты, а она не растерялась и сразу уложила меня на лопатки. А с ней опасно так шутить. И палец ей в рот не клади, того и гляди — откусит руку по локоть. Тяжело мне придется с ней под одной крышей.

Надо решить, что делать с ней дальше. Она же не может находиться у меня вечно. Память девчонка не теряла — уже хорошо. Может, она как-то решит свои проблемы и отправится восвояси? Было бы не плохо. Потому что я не железный.

Через полчаса выхожу из душа в спальню, и нос сразу улавливает приятные кулинарные запахи. Желудок моментально скручивается в тугой узел. Выхожу из комнаты и направляюсь в кухню-гостиную, откуда доносятся звуки. А там картина маслом: девчонка крутится у плиты. На сковородке что-то вкусно потрескивает. На кухонном острове разложены овощи, часть из них нашинкована.

Малолетка замечает меня.

— Я решила пожарить стейки и сделать салат. Вы не против, Евгений Борисович?

Девчонка переоделась. Сейчас на ней спортивные штаны и обтягивающая грудь спортивная майка. Чем я думал, когда покупал ей эту майку в интернет-магазине?

— Не против, — рот уже наполнился слюной. Хрен его знает от чего: от запахов еды или от девчонки. Возможно, от всего вместе.

— Тогда приходите минут через двадцать.

— Ты умеешь готовить?

— Умею.

— А как же потеря памяти? — иронизирую. — Ты должна была забыть все рецепты.

Девчонка разворачивается ко мне корпусом.

— Не поверите, Евгений Борисович: голова не помнит, а руки делают! — невинно глазками хлоп-хлоп. — Я сама в шоке. Но, кажется, я даже борщ могу сварить к вашему завтрашнему приходу с работы. Только нужны капуста, свекла и томатная паста. Остальное есть.

Она поставила мне шах и мат.

Глава 10. Хвост

Весь следующий день на работе малолетка не выходит из головы. А только я отвлекусь на что-то другое, как мне тут же напоминают о девчонке.

— Ты бомжиху вчера выписал? — Холод снова врывается в мой кабинет и разваливается на моем диване.

Я не могу, когда малолетку называют бомжихой. Мне это так сильно режет слух, аж до скрипа в зубах.

— Она не бомжиха, — строго поправляю.

— Объявились родственники?

— Нет, но тем не менее она все равно не бомжиха. Мне казалось, по ней видно, что она нормальная.

— Ну это я так, образно. А как еще ее назвать?

— Русский язык богатый, можно подобрать слова.

— Так а куда она в итоге пошла после выписки?

С чего вдруг у Холода такое любопытство? Обычно он вычеркивает пациентов из памяти сразу после того, как они покидают больницу.

— А я откуда знаю? Я ее выписал, а идет пускай хоть на все четыре стороны.

Если я скажу другу, что повёз малолетку к себе домой, это будет, как минимум, странно. Я до сих пор сам себе не могу объяснить, для чего мне это. Хотя ради вчерашнего ужина стоило приютить девчонку. Готовит она так, что пальчики оближешь. Я проглотил всю тарелку. Правда, сложно было сидеть за столом напротив нее и удерживать зрительный контакт на уровне лица. Мои глаза так и норовили спуститься к вырезу на майке. Это минус. Меня влечёт к малолетке, и с этим нужно как-то бороться.

Холод засыпает на моем диване, а мне поступает звонок с незнакомого номера. Направляюсь в курилку и по дороге поднимаю трубку.

— Алло.

— Здравствуйте. Это из центра помощи бездомным. Вы звонили и говорили, что из вашей больницы к нам приедет пациентка без памяти и документов. Но никто вчера не приезжал.

Я даже не сразу понимаю, кто именно звонит. До меня доходит, когда смутно узнаю голос. Это девушка, с которой я разговаривал про условия в бомжатнике.

— Здравствуйте, мы вчера выписали ее и дали адрес вашего центра. Должна была поехать к вам, — сочиняю на ходу.

— Но никто не приехал.

— Не знаю, не могу ничем помочь.

— Так нам ее ждать или нет?

— Понятия не имею.

— Ладно, — обиженно. — Хоть бы предупредила, что не приедет.

— Вопрос к ней. Я передал ваши контакты.

— Ладно, всего доброго, — бросает трубку.

Странная такая. По-хорошему, они должны забирать людей из больниц. Как человек без памяти может сам к ним добраться на другой край Москвы? А если это немощный пенсионер?

Мыслями снова возвращаюсь к малолетке. Я хочу узнать о ней больше, но она не собирается откровенничать. Что мне известно о девчонке? Ей двадцать два года. Она долго занималась плаванием до шестнадцати лет. Прошлое пловчихи, кстати, угадывается по ее чуть широковатым плечам. Она с характером и остра на язык. Она не курит. Она вкусно готовит. Это редкость, между прочим. Я очень давно не встречал девушек, умеющих готовить.

Как ее зовут?

Она не назвала мне своего имени шесть лет назад. Вместо этого показала средний палец и ушла. И в этом вся она.

Какое имя ей подходит?

Маша? Катя? Лиза? Оля?

Я перебираю в голове разные варианты, пока мой глубокий мысленный процесс не прерывает новый звонок мобильника. Звонит следак. А я уже и забыл о нем. Прикуриваю вторую сигарету и отвечаю:

— Алло.

— Евгений Борисович, добрый день. Я только что звонил неврологу по поводу нашей пострадавшей, а он сказал, что ее вчера выписали.

— Да.

— Что же вы меня не предупредили, Евгений Борисович? — начинает возмущаться. — Где мне ее теперь искать? Куда она пошла?

Следаку я действительно предварительно не сообщил о выписке малолетки. Сначала забыл, а потом решил, что лучше ему не знать. Ни к чему лишние вопросы. К тому же все равно толку от этого следака как с козла молока. Они до сих пор не нашли киллера.

— Прошу прощения, Семён Юрьевич. Совершенно выскочило из головы. Очень многое работы, сами понимаете.

— Так а куда она пошла-то? Родственники, знакомые объявились?

— Нет, не объявились. Я дал ей адрес центра помощи бездомным. Должна была туда поехать.

— И поехала?

— Ну вот десять минут назад они позвонили и сказали, что не явилась. Возможно, еще в пути. Москва большая, а человек без памяти. Сами понимаете, долго будет добираться.

Следак тяжело вздыхает в трубку.

— Евгений Борисович, ну как вы могли выписать ее и не предупредить меня?

— Прошу прощения, Семён Юрьевич, — стараюсь вложить в голос максимум раскаяния. — У меня вчера был очень суетной день, проводил операцию. Если честно, вообще не до этой девушки было. Я сунул ей в руки выписку, адрес бомжатника и больше не видел ее.

— Пришлите мне сообщением адрес этого бомжатника, пожалуйста.

Глава 11. Борщ

Рот моментально наполнился слюной, а у меня хватило сил только на то, чтобы кивнуть. За тридцать два года моей жизни с борщом меня встречала только мама. Это было лет десять назад, когда я учился в меде и жил с родителями. После ординатуры я устроился в больницу и сразу же сепарировался от родителей. С тех пор борщ у меня был только покупной в контейнере из супермаркета. Ну и когда приезжал навестить родителей. В последние годы это стало совсем редко.

Малолетка все больше выходит за пределы моего понимания. Где она готовить-то научилась? Девушки ее возраста еще не умеют. Даже старше не умеют. У меня было много любовниц, я знаю, о чем говорю. Яичница и бутерброд — максимум, на что они способны.

— Буду, — отвечаю, выйдя из ступора.

Девчонка расплывается в радостной улыбке.

— Тогда жду вас на кухне.

Она убегает назад в глубь квартиры, а я еще стою несколько секунд как идиот, которому прилетел по голове кирпич. Когда вчера вечером малолетка сказала про борщ, я не очень поверил, но все равно заказал доставку капусты, томатной пасты и свеклы. А она, оказывается, не шутила.

Я мою руки и переодеваюсь в своей комнате. Когда захожу в кухню-гостиную, стол уже накрыт. Девчонка порхает с последними приготовлениями, и я снова обращаю внимание на ее правую ногу. Плохо наступает, плохо сгибает в колене. Срочно нужны занятия.

— Нога не лучше? — спрашиваю, садясь за стол.

— Нет, — отвечает с померкнувшей улыбкой. — Иногда мне даже кажется, что стала хуже.

— Я найду тебе массажиста и врача ЛФК для занятий. Нельзя откладывать в долгий ящик.

Малолетка мнётся в неуверенности.

— Я бы не рискнула куда-то выходить. По крайней мере в ближайшее время.

— Они будут приходить сюда.

Девчонка удивленно расширяет глаза. Массажистов и врачей лечебной физкультуры — навалом, вот только не каждому я могу доверить малолетку. Вернее, раскрыть страшную тайну, что она у меня живет. Во-первых, раскрывать местоположение девушки опасно для нее самой. А во-вторых…

Ну да, я решил забрать пациентку после выписки к себе домой. Что такого? У нее сложная жизненная ситуация. С кем не бывает? Любой врач поступил бы на моем месте так же.

Я отправляю в рот ложку борща и чуть ли не зажмуриваюсь от удовольствия. Это очень вкусно. Просто нереально вкусно. Это самый вкусный борщ в моей жизни. Вкуснее, чем у мамы.

Гляжу на малолетку. Она внимательно наблюдает за моей реакцией.

— Вкусно, — хвалю.

— Правда?

— Да. Очень вкусно.

В подтверждение своих слов отправляю в рот еще одну ложку. А потом следующую и следующую.

— Как ты научилась готовить?

Девчонка тоже ест борщ, но не с таким аппетитом, как я. Если она каждый день готовит себе такую вкуснятину, то, наверно, это для нее привычно. Не то что для меня, завсегдатая отдела готовой кулинарии супермаркета через дорогу.

— Все умеют готовить.

— Нет. Очень много людей, особенно молодых девушек, готовить не умеют.

— Чем они тогда питаются? — удивляется.

— Покупной едой, доставками из ресторанов.

— Это же не вкусно.

— Так как ты научилась готовить? — возвращаюсь к своему вопросу.

Она потеряла бдительность и сейчас ответит честно, а не прикинется, что у нее нет памяти.

Девчонка открывает рот, но не успевает произнести ни звука, потому что раздается звонок в мою квартиру. Мы одновременно вздрагиваем.

Глава 12. Факты

Глаза малолетки за секунду наполняются паническим ужасом. Она смотрит на меня, и в ее взгляде читается мольба: «Спасите, доктор!».

Я тоже в замешательстве. Кого принесло ко мне домой без предупреждения? Не так уж много людей знают мой домашний адрес. А Москва — не деревня из трех улиц, где принято ходить в гости без предварительного звонка. Может, кто-то из соседей? Хотя тоже маловероятно. Обычно соседи пишут в домовом чате и тэгают нужных людей.

Пока я размышляю, звонок в дверь повторяется. Девчонка от страха бледнеет как простыня.

— Вы кого-то ждете? — спрашивает шепотом.

— Нет.

— Тогда кто это?

Бедная, она сейчас упадет в обморок. Мне становится жалко ее, как никогда. Затряслась, словно осиновый лист.

— Не бойся, — шепчу. — Иди в мою спальню и не выходи оттуда, пока не скажу.

Малолетка будто приросла к стулу. Не двигается. Звонок в дверь звучит в третий раз. Я встаю и подхожу к девчонке.

— Пойдем, — беру ее за руку чуть выше локтя.

Она поднимается, но не делает шага, а стоит ко мне вплотную и смотрит. Нос улавливает ее нежный запах. Приятный. В текущей ситуации неопределённости, когда неизвестно кто приперся и надо бы действовать быстрее, мы стоим и пялимся друг на друга.

Факт номер один — она красивая.

Факт номер два — меня к ней влечет.

Факт номер три — я хочу ее в сексуальном плане. Причем, прямо сейчас.

Факт номер четыре — меня задевает, что она меня не помнит. Потому что я ее запомнил на всю жизнь.

Факт номер пять — я никому не дам ее в обиду.

Звонок в дверь.

— Вам надо открыть, чтобы не было подозрительно, — девчонка первой выходит из оцепенения.

— Да, пойдем.

Я спускаю ладонь с ее предплечья на запястье и веду в свою спальню. Как будто она не знает, где находится моя комната и сама не дойдет. Но я хочу касаться ее — это факт номер шесть.

— Будь тут. Если что, спрячься под кровать или в ванную.

Кивает.

— Умеешь стрелять из пистолета?

— Что?

Видимо, мой вопрос очень неожиданный.

— Из пистолета стрелять умеешь? — повторяю.

— Нет.

— Но если что, он здесь есть.

— Где?

Звонок в дверь не дает мне ответить. Ладно, вряд ли сейчас дойдёт до пистолета. Я оставляю девчонку одну и тороплюсь в прихожую. Звонок не замолкает. Я на взводе. Смотрю в глазок и…

— Блядь! — ругаюсь, не выдержав, и со злостью поворачиваю замок в двери.

— Здорова! Чего так долго не открывал? Я уже подумал, тебя нет дома.

На пороге стоит Костя. Один из моих ближайших друзей. Обычно я рад его видеть, но сейчас хочу придушить.

— Ты не мог позвонить!? — рявкаю, пропуская приятеля в квартиру.

Пиздец, я думал поседею. А девчонка так, наверное, точно поседела.

— Ой, что-то не подумал, — скидывает кроссовки. — Ну ты же в больнице до пяти работаешь? А сейчас семь.

— Я каждый день задерживаюсь почти до ночи.

— Ну сегодня же не задержался.

Спокойствие и невозмутимость лучшего друга бесят до трясучки. Если бы только Костя знал, сколько шухера навел.

— А ты зачем приехал? — спрашиваю не очень дружелюбно.

— Слушай, дурацкая ситуация возникла. Я забыл ключи от квартиры, когда уходил утром. А Света еще на работе, ближе к девяти освободится. Я побуду у тебя до половины девятого? А потом поеду за ней на работу.

Я хочу его прибить.

— А Леша где?!

— У бабушки. Летние каникулы же.

В русском языке нет достаточного количества слов, чтобы выразить всю мою гамму эмоций по отношению к лучшему другу в данную секунду. Но все слова — точно негативные.

— Ты чего такой напряженный? — как ни в чем не бывало.

— Потому что предупреждать надо, когда хочешь наведаться в гости!

— Извини. Так можно у тебя побыть?

Медленно выдыхаю.

— Ладно. Побудь.

— Ага, спасибо. А чем так вкусно пахнет? — принюхивается.

— Борщом.

— Сам варил? — удивляется.

— Конечно. У меня новое хобби — варить борщи. Иди в гостиную.

«Придурок», ругаюсь мысленно, направляясь в спальню за малолеткой. Я, конечно, понимаю, что от Костиной новостройки до моей новостройки десять минут на машине, но мог бы хотя бы предупредить!

— Все в порядке, — говорю девчонке, входя в комнату, — это мой друг. Можно выходить.

Она стоит, вжавшись в стену. Боже мой, да что же с ней такое? Кто ее преследует?

Подхожу к девчонке близко. Снова вплотную. Она поднимает на меня огромные глаза снизу вверх. Глядит выжидающе.

— Не бойся.

Кивает.

— Это мой друг. Я знаю его всю жизнь. Ему можно доверять.

— Хорошо.

Не выдерживаю и провожу ладонью по гладким волосам девчонки. Она чуть вздрагивает от неожиданности. Я это чтобы успокоить ее, а, кажется, еще больше напугал.

— Не бойся, — повторяю. — Я точно не сделаю тебе ничего плохого.

— Я знаю, — шепчет. — Я только вам и верю.

Убираю руку за спину. Она огнем горит от прикосновения к девушке. Блядь… Это какое-то нездоровое влечение к пациентке на десять лет младше. Резко отхожу от нее в сторону.

— Он наверняка будет задавать тебе вопросы. Пожалуйста, не неси чушь про потерю памяти. Если не хочешь говорить о себе правду, сочини что-нибудь. Пойдем.

Я стремительно направляюсь в гостиную к Косте, ненавидя себя за дурацкий момент, возникший только что в спальне. Девчонка семенит следом за мной.

— Костя, познакомься, это… — и замолкаю, не зная, как представить малолетку.

Друг замер над кастрюлей борща с половником в руке и удивленно смотрит на мою спутницу.

— Здравствуйте, меня зовут Анжелика, — представляется ему и обворожительно улыбается. — Можно просто Лика.

Немая сцена.

Костя, видимо, в шоке от того, что видит в моей квартире девушку. А я в шоке от того, что малолетка назвала имя. Это ее настоящее имя? Или выдумала?

— Очень приятно, я Костя, — друг первым приходит в себя. — Я так понимаю, вы хозяйка этого ароматного борща?

Глава 13. Бритоголовый

— А что вы делали в Париже? — Костя продолжает интересоваться.

— Училась.

— На кого?

— На экономиста.

Не верю ни единому слову актрисы. Все врет. От того злюсь сильнее. Надоели уже эти тайны и интриги. Она долго собирается ломать комедию? Ее комедия не смешная.

— Это вы после учебы вернулись?

Какой милый диалог у них с Костей. Может, мне вообще уйти?

— Да, чуть больше недели назад. Учеба закончилась, и я вернулась домой.

Ага, конечно. Четыре года училась в Париже, а вернулась чуть больше недели назад и сразу кому-то насолила, да так сильно, что решили убить.

— Почему не захотели остаться в Париже?

— Говорю же: тяжело на чужбине. Тянуло домой.

Их милый диалог прерывается только звяканьем ложек о тарелки. Нашли общий язык. Но Костя, конечно, не помнит малолетку. Сам, между прочим, так ее и прозвал тогда в кафе на пляже. И Холод, кстати, не вспомнил. Он ведь первым предложил подкатить к молодым девчонкам за соседним столом.

— Чем увлекаетесь, Анжелика? — продолжает интересоваться Костя. — Помимо кулинарии.

Малолетка довольно улыбается.

— Люблю читать книги и играть в шахматы.

Я аж чуть ли не давлюсь борщом. Вспоминаю, как вчера, когда я привез девчонку к себе, она рассматривала коробку шахмат, что лежит в книжном шкафу. Мне их кто-то подарил сто лет назад. Не помню, кто. Ни разу не играл. Я не поклонник шахмат, хотя играть умею.

— Очень нетипичные увлечения для молодой красивой девушки.

Костя случайно не забыл, что месяц назад женился? Сидит тут такой, значит, отвешивает малолетке комплименты. Мне это не нравится.

— Как дела у Светы? Как Леша? — спрашиваю у друга, вклиниваясь в разговор. — Света — это жена Кости, а Леша — ее сын от другого брака, — поясняю малолетке. Пусть знает, что Костя не свободен.

— Хорошо. Леша на летних каникулах у бабушки, Света на работе, — смотрит на часы на запястье. — Скоро за ней. Поедете на выходных к Матвею?

Мы с девчонкой растерянно переглядываемся. Мне не очень понятен последний вопрос Кости.

— Ты о чем?

— Матвей к себе на дачу приглашал. Приедете?

Ах, точно!

Да, друг писал несколько дней назад с предложением собраться у него на даче, пока не закончилось лето. Я ответил, что приеду. Несколько дней назад у меня не было планов на ближайшие выходные.

Но потом на работе потребовали срочно выписать малолетку, а выписывать ее было некуда, поэтому я забрал девчонку к себе домой. Про предложение Матвея собраться на даче благополучно забыл. Блин… Придется отказаться. Не оставлять же малолетку одну на все выходные, пока я отдыхаю с друзьями.

— Нет, не поедем.

— Почему?

— У нас с Анжеликой другие планы на выходные.

Мне странно называть ее по имени. Пускай и по вымышленному. Но… сейчас понимаю: ей идет имя Анжелика. Я примерял к ней простые распространенные имена: Маша, Катя, Настя… Все было не то. А Анжелика подходит. Хотя, наверное, это имя означает что-то, связанное с ангелом. А малолетка совсем не ангел. Наоборот, она колючая и строптивая. Но «ангельское» имя ей подходит.

— Какие у нас планы? — удивляется девчонка. — Вроде не было у нас никаких планов.

Что? К чему она клонит? Планов у нас действительно нет, но это же не значит, что мы должны ехать на все выходные к моему другу. Хотя с другой стороны, сидеть с малоелткой два дня в квартире тоже не простое испытание. Чем мне с ней заниматься в субботу и воскресенье? Телевизор смотреть? В шахматы играть?

— Мы еще не решили, что будем делать на выходных, — говорю Косте.

Есть еще один момент. Если ехать с малолеткой к Матвею, то как и кем мне представить ее друзьям? Костя, очевидно, принял ее за мою девушку. К Матвею, кстати, поедет Сергей Холод с женой. Вот это вообще эпично будет, когда он увидит меня с бывшей пациенткой без памяти и документов. Я уже молчу о том, что девчонке в принципе опасно выходить на улицу.

В половине девятого Костя наконец-то уезжает за своей Светой. Я всегда рад встрече с лучшим другом, но не сегодня. Провожаю его и возвращаюсь на кухню. Привалившись плечом к дверному проему, наблюдаю за тем, как девчонка убирает со стола. Она видит меня, но, словно специально, не смотрит.

— Ты сказала о себе правду? — первым прерываю молчание.

Во мне бушует ураган чувств. Как же сложно оставаться спокойным и уравновешенным рядом с ней.

— Вы сказали, не говорить вашему другу про потерю памяти. Я импровизировала.

Так я и думал. Сочинила все.

— Хватит уже выкать мне. Давай на «ты».

Замирает у раковины с тарелками в руках.

— Но вы мой врач.

— Уже нет. Я тебя выписал.

Неопределенно ведет плечами.

— Я постараюсь.

Ухожу к себе, чтобы на сегодня больше ее не смущать. Строптивая и колючая малолетка иногда может стесняться. Но даже у себя в спальне не могу успокоиться. Меня одолевает любопытство: чем она занимается? Звуков из кухни больше нет. Ушла к себе в комнату? Наше нахождение под одной крышей максимально странное. Мы даже не можем толком друг с другом пообщаться.

Силой воли заставляю себя заняться делом. А именно найти малолетке массажиста и врача ЛФК. Листаю записную книжку в телефоне. Перебираю знакомых в голове. Вспоминаю, что мой дед после инсульта с кем-то занимался. Звоню отцу, спрашиваю контакты и договариваюсь со специалистами. Назначаю их визиты на вечер, чтобы занимались с девчонкой в мое присутствие. Не могу допустить, чтобы она оставалась с кем-то наедине. Глупо, но я действительно переживаю за нее.

На следующий день на работе ближе к пяти часам начинаю поглядывать на время. Снова дурацкое желание побыстрее уехать домой. Хотя дел в отделении невпроворот и следовало бы задержаться. Ровно в 17:00 выключаю компьютер, снимаю халат и иду на парковку. По дороге меня задерживают несколько врачей и пациентов, от всех отмахиваюсь. Смешно звучит: но мне теперь есть, к кому спешить после работы.

Глава 14. Дочка

Я понимаю: ничего плохого бритоголовый мне не сделает хотя бы потому, что ему необходимо получить от меня информацию. Но садиться в его машину все равно не очень хочется.

— О чем? — спрашиваю. — Если хотите лечь к нам на операцию, то на сайте больницы подробная инструкция, как это сделать. Нужно заранее записаться на плановую госпитализацию и собрать необходимый пакет документов. На сайте все указано.

Делаю вид, что собираюсь обойти машину и сесть за руль. Не надо показывать бритоголовому, что мне известно: его интересует девчонка.

— Я же сказал, в больничках не тусуюсь, — преграждает мне путь и неприятно лыбится, демонстрируя золотой зуб.

Боже мой, откуда он вылез вообще? Прямо из девяностых, что ли? Мне кажется, последний раз я видел золотые зубы у людей давно в детстве, лет так двадцать пять назад. Для полноты картины ему не хватает только малинового пиджака.

— Тогда о чем вы хотите поговорить? — прикидываюсь, что не понимаю.

Бандюган достает что-то из заднего кармана джинс и демонстрирует мне.

— О ней.

Передо мной фотография малолетки. Красивая, портретная. Она на ней улыбается. И хотя я сразу понял, что бритоголовый пришел ко мне по душу девчонки, видя ее фотографию в его руках, меня охватывает страх за девушку. Я не могу допустить, чтобы с ней произошло плохое.

— Это моя бывшая пациентка, — отвечаю максимально спокойно.

— Я знаю. Поэтому пришел к тебе на разговор, док. Не бойся, много твоего времени не займу. Всего пару вопросов.

Нарочито демонстративно вздыхаю.

— Тогда давай ты садись в мою машину, — киваю на свой джип и обхожу бандюгана, чтобы сесть за руль.

Он не спорит, послушно лезет на переднее пассажирское.

— Так о чем ты хотел поговорить? — тороплю, как только захлопывает дверь.

— Скажи честно, док: куда она пошла из твоей больнички?

Бритоголовый держит в руках портрет малолетки, еще раз демонстрируя мне его. Ожидаемый вопрос. И ожидаемое развитие событий: ее ищут.

— А я откуда знаю?

— Ну как это, — ухмыляется. — Ты ее лечил, спасал. Кстати, лучше бы ты этого не делал. А куда она пошла, не знаешь?

Пожимаю плечами.

— Должна была отправиться в специальную соцорганизацию, которая помогает людям без памяти и документов. Иными словами, бомжатник. Но доехала ли она до бомжатника, не знаю. Вчера они звонили и тоже спрашивали про эту девушку. Сказали, она к ним не приехала. Но мне ничего неизвестно о том, куда она пошла. Я не интересуюсь жизнью пациентов после выписки.

— Я уже был в этом бомжатнике. Ее там нет.

Интересно. Бандюган и про бомжатник знает. Откуда?

Снова пожимаю плечами.

— Я ничем не могу помочь. Я ее выписал, а куда она пошла из больницы, это не мое дело.

— Видишь ли, в чем проблема, док: она не выходила из больницы. По крайней мере мы не видели.

Они караулили малолетку у выхода из больницы? Я правильно понял?

— Я, честно, не знаю, куда она пошла. И мне это малоинтересно. У меня таких пациентов, как она, полное отделение. Мне не интересна их жизнь после выписки.

— Прям точь-в-точь таких, как она? — прищуривается с подозрением.

— Ну, конечно, память никто из них не терял в отличие от нее.

— Подожди, — перебивает, — она что, память потеряла?

А этого они не знали. Очень-очень интересно.

— Да. У нее была одна минута клинической смерти. Пострадала часть мозга, ответственная за длинную память. Девушка забыла о себе абсолютно все, включая имя.

Бритоголовый начинает хохотать на весь салон автомобиля. Да так противно, что у меня чуть барабанные перепонки не рвутся.

— Ну даееееет, — тянет, отсмеявшись. — И что же ты, док, даже имени ее не знаешь?

Качаю головой.

— Нет, не знаю. Да мне не очень-то и интересно.

Бритоголовый вмиг становится серьезным.

— Ее зовут Анжелика, ей двадцать два года, совсем недавно она вернулась из-за бугра.

Я не дышу, слушая бандюгана. Значит, малолетка не соврала вчера Косте. Она действительно Анжелика и действительно недавно вернулась из Парижа. Это, кстати, объясняет присутствие в ее клатче ста евро. А еще у нее на заставке телефона было лавандовое поле, вспоминаю. Как в Провансе.

— Анжелика — дочка наркобарона. Сейчас ее папаша сидит на зоне и пытается управлять оттуда наркотрафиком. Сама по себе девчонка нам неинтересна. Но вот ее папаша… Он сильно перешел дорогу моему боссу. Поэтому, док, будь хорошим мальчиком: скажи мне, куда пошла Анжелика?

От слов бандюгана у меня глаза на лоб лезут. Пока я в шоке молчу, бритоголовый отодвигает в сторону край кожаной куртки и достает оттуда пачку пятитысячных купюр. Бросает мне на колени.

— Док, скажи, куда пошла девчонка.

В ужасе гляжу на деньги.

— Я понятия не имею. Честно говорю.

Он достает вторую пачку пятитысячных и снова бросает мне на колени.

— Мы все равно будем искать ее, док. А если найдем и выясним, что ты знал, куда она пошла… — бритоголовый многозначительно замолкает.

Я тоже молчу, не зная, что еще ему сказать. Сдавать Лику я, естественно, не буду. Более того — оказывается, она вообще не при чем. Покушение на нее совершили из-за отца.

— Ее папаша — настоящая гнида и крыса. Даже сидя на зоне, он выебывается. Захотел все наркопотоки под себя подмять.

— Очень интересно, но не понимаю, для чего ты мне все это рассказываешь.

— Чтобы ты хорошо подумал, док, куда пошла девочка. Ты был последним, кто ее видел.

— От того, что ты десять раз задашь мне этот вопрос, я не узнаю на него ответа. Мне правда неизвестно, куда она пошла. Нам, врачам, она сказала, что потеряла память. Учитывая одну минуту клинической смерти — это вполне возможно. Когда выписывал, я дал ей адрес бомжатника. Должна была поехать туда.

— Ничего она не теряла. Это папаша научил ее: в любой ситуации — молчать. Она сдохнет, но слова не проронит, чтоб папаше не навредить. Он всех своих детей за бугор упрятал. Только эта зачем-то вернулась. Она странная. Знает, что папаша на зоне сидит, а без его помощи ей здесь ничего не светит. И все равно приперлась. Дома она не появлялась. Мы следим. Из твоей больнички словно испарилась. Так что хорошо подумай, док: ты точно не знаешь, куда она пошла? — внимательно всматривается в мое лицо.

Глава 15. Рассказывай

Я долго стою на подземной парковке своего дома, размышляя о встрече с бандюганом. Сейчас я поднимусь в квартиру и увижу Анжелику. Рассказывать ей?

Мне становится еще больше ее жаль. Потому что она вообще ни при чем. Ее отец занимается криминалом, а страдает дочь. Но в то же время и злость на малолетку становится больше. Почему она не хочет рассказать мне правду? Мол, так и так. Прикидывается потерявшей память, хотя сама знает: мне известно, что нет у нее никакой амнезии.

Выхожу из машины, беру пакеты с продуктами и поднимаюсь в квартиру. Как только захлопываю за собой дверь, в прихожую выбегает испуганная малолетка.

— Ты… Вы… То есть, ты… — замолкает, переводит дыхание. — Почему так долго?

Я даже не сразу понимаю, что она имеет в виду.

— Привет, — здороваюсь. — Что-то случилось?

— Вас, то есть, тебя долго не было.

Зависаю на пару секунд.

— Где долго не было?

— Дома. Я стала переживать. Вчера ты раньше вернулся. А еще звонил домашний телефон, я испугалась. Трубку не поднимала.

Девчонка неуверенно переминается с ноги на ногу, отводит в сторону смущенный взгляд. Мне требуется время, чтобы осознать: она за меня переживала. Сама только что сказала: «Тебя долго не было. Я стала переживать».

Это неожиданно и немного приятно.

— Я заезжал в магазин за продуктами, — указываю на пакеты на полу. — И на домашний телефон тоже звонил я. Хотел спросить у тебя, нужно ли купить что-то конкретное.

— А. Если бы я знала, что это вы, то есть, ты, то взяла бы трубку.

Она так мило пытается перейти со мной на «ты».

Поднимаю пакеты и отношу их на кухню. Под взором Анжелики раскладываю все в холодильник и по шкафам. Потом иду курить на балкон. Девчонка не выходит ко мне. Правильно. За мной теперь, по всей видимости, следят. Она стоит у книжного шкафа, рассматривает корешки книг. Скучно ей у меня, наверное. Читать медицинские учебники не очень интересно, а больше у меня никаких развлечений нет. Разве что телевизор. Но, по-моему, я давно не платил за антенну, так что не знаю, показывает ли он что-то.

Ладно, играть в кошки-мышки бессмысленно. Только хуже будет.

Возвращаюсь в комнату.

— Тебя ищут, — говорю.

От моих слов Анжелика дергается как от кипятка. И без того огромные голубые глаза расширились еще больше и стали на пол-лица.

— Кто?

— Я думаю, ты знаешь, кто.

Обхватывает себя за плечи, сжимается в комок.

— Я не знаю.

— Послушай, хватит уже, — устало прошу. — Мы оба прекрасно знаем, что ты не теряла память. Мне немного надоел этот театр абсурда. По-моему, я давно доказал, что меня не стоит опасаться. Я не сдам тебя бандитам, я не сдам тебя в полицию.

— Я тебя не опасаюсь.

— А что тогда? Зачем ты постоянно несешь мне бред про амнезию?

Малолетка опускает глаза в пол. Ковыряет носком светлый ламинат.

— Все дело в том, что я не хочу вмешивать тебя в свои проблемы, — поднимает на меня лицо. — Я безумно благодарна тебе за помощь, но ты зря это делаешь. Ты только себя этим подставляешь. А если я все тебе про себя расскажу, то ты будешь в еще большей опасности.

Ах вот оно что. За меня, оказывается, переживает. Неожиданно.

— Я уже вмешался в твои проблемы, так что бессмысленно оберегать меня от правды. Давай рассказывай все.

Анжелика ходит по комнате и задумчиво смотрит на стены. Нетерпеливо вздыхаю.

— А можно я задам тебе вопрос? — резко останавливается и смотрит на меня.

— Задавай.

Что угодно будет делать и сочинять, лишь бы ничего мне не говорить.

— А мы с тобой раньше нигде не встречались? Мне так знакомо твое лицо. А я не могу вспомнить, где тебя видела.

Глава 16. Исповедь

Столбенею от вопроса Анжелики. Мне не послышалось? Она пытливо глядит на меня в ожидании ответа.

— Меня не покидает ощущение, что мы встречались. Твое лицо кажется мне очень знакомым. Но я никак не могу вспомнить, где тебя видела. Или мне все это мерещится?

Отмираю. Делаю пару шагов по комнате.

— Сначала ты расскажи все о себе, а потом в качестве бонуса я расскажу, где мы встречались.

— Так, значит, мы все-таки встречались? Мне не мерещится?

— Не мерещится. Но сначала твоя исповедь.

Ей не нравится мое условие.

— Ладно, — нехотя соглашается. — Что ты хочешь узнать обо мне? Я тогда правду сказала твоему другу. Меня зовут Анжелика, мне двадцать два года, и я чуть больше недели назад вернулась из Парижа, где четыре года училась на экономиста.

— Почему тебя хотят убить?

Я уже знаю, что из-за отца. Но хочу услышать ответ Анжелики.

— Я не знаю. У меня есть только подозрения. Но, я думаю, мои подозрения верны.

— Хорошо. Какие у тебя подозрения?

Анжелика садится на диван. Я беру стул из-за стола, ставлю его напротив малолетки и тоже сажусь. Она стала очень серьезной и даже грустной.

— Я думаю, это как-то связано с моим отчимом. И если так, то это очень плохо. Потому что я ему не дочка и, откровенно, ему на меня плевать. Я в этом убедилась, пока лежала в больнице. Ко мне никто не пришел и мне никто не позвонил, хотя я ждала, что он пришлет ко мне кого-то из своих людей.

Я зависаю на пару секунд.

— Отчим? — уточняю, не поверив. — Или отец?

— У меня нет отца. У меня вообще нет родителей. Своего родного отца я никогда не видела, а моя мама умерла, когда я заканчивала школу. Ее муж, мой отчим, отправил меня учиться в институт во Францию, чтобы там я отошла от трагедии. Три года он присылал мне деньги на жизнь, но год назад его посадили, и поток финансирования остановился. Хотя своих родных детей он продолжает содержать. У него сын живет в Америке, а дочка в Швейцарии. Я весь последний курс работала нелегально, чтобы доучиться. Моя студенческая виза не давала мне разрешения на работу. А с окончанием университета, закончилась и виза. Я вернулась в Россию, а на следующий день в меня стреляли. Я очнулась в больнице с миллионом вопросов в голове: кто, что, почему, зачем. Ответов нет до сих пор. Но я не сомневаюсь, что это связано с делами отчима.

Вот, значит, как. Отчим, а не отец.

Анжелика опускает глаза в пол. Надеюсь, не пытается таким образом скрыть от меня слезы. Потому что во время рассказа ее голос несколько раз дрогнул.

— На парковке супермаркета ко мне подошёл бритоголовый бандюган из девяностых, — решаю рассказать Лике. — Спрашивал про тебя. В частности, куда ты пошла из больницы. Я, естественно, не рассказал. Он назвал тебя дочкой наркобарона.

Анжелика громко смеется. Нервно так, местами истерично.

— Прекрасно, — говорит сквозь смех. — Они думают, что стреляли в дочку Черного, и это поможет им добиться от него желаемого. А на самом деле стреляли в падчерицу, на которую ему плевать с высокой колокольни.

— Черного? — непонимающе уточняю.

— Да, это кличка моего отчима. У него фамилия Чернов.

— Зачем ты прикидывалась потерявшей память? Не успев прийти в себя после тяжелой операции, ты сразу поменяла блокировку на телефоне. Почему?

— Потому что за годы жизни под одной крышей с отчимом я усвоила одно важное правило: держать язык за зубами. Особенно с полицией. Я очнулась в больнице с пулевыми ранениями, я ничего не понимаю, отчим на мои сообщения не отвечает, его дочка тоже. Я в растерянности. Я не знаю, что произошло и почему в меня стреляли. А тут приходит мент и начинает заваливать меня вопросами. Я скажу что-нибудь лишнее — и только хуже себе сделаю. Поэтому я решила молчать.

Мотивация Анжелики более чем понятна. В ее ситуации, когда неясно, кто друг, а кто враг, действительно лучше прикинуться дурочкой.

— Почему у тебя не было с собой документов? Даже банковских карт не было. И ты была нарядно одета: красное платье, туфли. Ты с кем-то встречалась?

Отрицательно качает головой.

— Меня четыре года не было в Москве. Я очень соскучилась. В том числе соскучилась по красивой одежде, по платьям и каблукам. В Европе так не походишь. Не принято у них, чтобы девушки слишком красиво одевались. Там надо ходить в кедах, джинсах и не стираной майке. Это не какое-то железное правило, можно, конечно, нарядиться в платье с каблуками и пойти в Мишленовский ресторан. Но у меня не было денег на Мишленовский ресторан. Я снимала комнату, ездила на метро и на всем экономила. Вернувшись домой, первое, что я захотела сделать, — это красиво одеться и пойти в ресторан.

— А паспорт почему не взяла с собой?

— Потому что не поместился в клатч. Ты же видел, какой он маленький. Еле телефон влез.

— Хорошо, а банковские карты? — не унимаюсь.

— У меня давно нет российской банковской карты. А французскую не было смысла с собой брать, потому что я все равно не смогла бы ею расплатиться. Поэтому я взяла в ресторан наличные деньги.

Откидываюсь на спинку стула. Все оказалось до банального просто.

— А где ты живешь?

— Из аэропорта я поехала в дом отчима на Рублевке. Так как отчим сидит в тюрьме, а его детей в России нет, в особняке только прислуга. Они не очень обрадовались моему приезду. Видимо, привыкли жить без начальства. Я ожидала, что ко мне в больницу придет хотя бы управляющий дома, но даже он не показался. Возможно, отчим велел ему не соваться. Не знаю. На самом деле я в полнейшем шоке, что меня, можно сказать, бросили на произвол судьбы.

Задумчиво чешу затылок. Да уж, задачка. И что делать? У меня ни идеи.

— А у тебя есть какой-нибудь план, как выбраться из твоей передряги? Отчим, я так понимаю, не собирается тебе помогать.

Анжелика становится еще грустнее. И вот сейчас ее глаза наливаются слезами.

— Есть один вариант, но я не хочу к нему прибегать.

Глава 17. Красивая

Анжелика

Ну вот я и выложила ему все о себе. Не знаю, правильно ли сделала. Отчим не любит, когда о нем протягивают язык. Хотя конкретно об отчиме ничего уж прям такого из ряда вон я не рассказала. И все же. Добрый и симпатичный доктор теперь под угрозой.

С ума сойти! Он — тот самый идиот с пляжа, которого я вытащила пьяным из моря. Я помню тот день. Один из немногих счастливых дней в моей жизни. Мы с мамой поехали отдыхать в Адлер. Она тогда только познакомилась с отчимом и еще не вышла за него замуж. С нами была мамина подруга с двумя своими дочками. Наши мамы легли спать, а мы с девочками пошли гулять по набережной и сели на веранду ресторана. Болтали, пока я не заметила, как на меня пялится один парень.

Сразу было видно, что он старше. Возможно, этим он мне и понравился. За мной тогда ухаживали два прыщавых одноклассника с брекетами. Меня воротило от одного взгляда на них. А этот был красивый. Потом он ушел из ресторана в сторону берега. Не знаю, зачем, но я пошла за ним.

Вообще, ходить куда-то за парнями — это абсолютно не в моем стиле. Я привыкла к тому, что они ходят за мной. А за этим я пошла. Но он обозвал меня малолеткой. Не передать словами, как меня это возмутило! Я, значит, оставила подруг, проделала за ним путь по черноморским камням, можно сказать, проявила инициативу, чего не делала с парнями вообще никогда. А он меня просто унизил.

Затем красавчик полез плавать и, ожидаемо, не выплыл. Ну тут уж я над ним сжалилась и бросилась следом в море. Он хоть и обидел меня, но не настолько, чтобы оставить умирать. Я с раннего детства и до четырнадцати лет профессионально занималась плаванием и прыжками в воду. Хотя лезть ночью в шторм с моей стороны тоже было не очень обдуманным поступком. Но человек тонул, я не могла безразлично смотреть со стороны. Короче, нам обоим повезло: ему, что я его вытащила, а мне — что не утонула следом за ним.

Какое-то время я еще помнила симпатичного придурка с пляжа, который полез купаться пьяным. Ну а потом время и множество трагедий в моей жизни стерли его из головы.

И вот он сидит передо мной. Просто невероятно. Побагровел от того, что я назвала его идиотом.

— Тебя не учили старшим не хамить? — строго спрашивает.

А мне хочется расхохотаться.

— Я же малолетка, куда мне, — язвлю.

— Да, ты еще малолетка. Поэтому я буду тебя учить: старшим хамить нельзя, — грозит пальцем.

Почему он называет меня малолеткой!? Обидно, блин! Мне двадцать два года, в моем возрасте у некоторых людей уже по двое детей.

Интересно, а у доктора есть девушка? В квартире следов женщины нет. Но это ведь не значит, что он одинок. Я бы сказала больше: такой красивый парень не может быть одинок. В груди разливается разочарование. Стараюсь заглушить его. Мне то что?

— А почему к тебе в больницу не приходил никто из друзей? У тебя их вообще нет, что ли?

— Есть, они писали мне в соцсетях.

Не просто писали, а буквально завалили миллионом сообщений. Про меня вспомнили даже люди, с которыми я всего раз где-то обмолвилась одной фразой. Я не успевала отвечать. Я же не могла пользоваться телефоном на глазах у врачей и медсестер. Я ведь типа потеряла память и не знаю пароль от смартфона. Приходилось прятаться под одеялом. В реанимации это было особенно сложно.

— Странно. В больницу по поводу тебя вообще никто не звонил. По документам ты у нас проходила, как бомж.

— А зачем им звонить в больницу, если они могут написать мне в соцсети или в мессенджере?

— Логично, — задумчиво трет подбородок. — Значит, у тебя есть близкие люди?

Мотаю головой.

— Нет, к сожалению. Близких людей у меня нет. Мне писали старые московские друзья, одноклассники. Я не общалась с ними четыре года. С кем-то больше. Они бы и не вспомнили про меня, если бы про покушение не рассказали по всем каналам.

Женя встает со стула, задумчиво делает пару кругов по комнате, затем шагает в кухонную зону. Ставит кружку под кофемашину и нажимает одну кнопку. Аппарат громко перемалывает зерна, затем из краника начинает течь темно-коричневая жидкость. Женя пьет американо без молока и сахара.

Я гляжу на него, все еще пребывая в шоке от того, что бывают в жизни такие случайности и совпадения. Меня спас от смерти парень, которого много лет назад от смерти спасла я. Что это? Случайность? Карма? Шутка судьбы?

Что бы то ни было, а я счастлива, что мы снова встретились. Попадись мне другой врач — неизвестно, где бы я сейчас была. А Женя продолжает мне помогать.

Нет, не помогать. Спасать меня.

— Ты делаешь все это из чувства благодарности? — спрашиваю.

Женя, видимо, слишком глубоко погрузился в свои мысли, пока кофемашина готовила ему американо. Слегка дернулся от моего вопроса, словно очнулся.

— Что именно?

— Спасаешь меня.

Женя делает маленький глоток горячего напитка. Смотрит на меня поверх кружки. Как будто слова подбирает.

— Любой врач поступил бы на моем месте так же.

Фыркаю и слегка смеюсь.

— Любой врач повез бы к себе домой пациентку без памяти и документов, которую хотят убить? Серьезно?

Сама не знаю, что хочу услышать. Понятно же, что он влез в мои проблемы из чувства благодарности. Женя узнал меня и тоже решил помочь, как когда-то я ему.

— Мне тебя жалко.

Меня обдает ведром ледяной воды.

Жалко? Ему меня жалко?

То есть, он помогает не потому, что я ему нравлюсь? И даже не из чувства благодарности?

А потому что просто жалко!?

Это еще обиднее, чем малолетка.

— Жалко у пчелки в попке, — огрызаюсь и гордо отворачиваюсь к окну.

Женя смеется.

— Я тебя спас, потому что, во-первых, на моем операционном столе не умирают. А во-вторых, такая молодая и красивая девушка в принципе не должна умереть.

Довольно улыбаюсь. Он сказал, красивая.

Глава 18. Бандиты

Анжелика

Вечером следующего дня Женя приезжает домой не один, а с массажистом. Он нашел специалиста для моей больной ноги. Сначала при виде массажиста я теряюсь, а потом начинаю испытывать жгучее чувство неловкости перед Евгением. Он столько для меня делает, в том числе тратит на меня деньги, а я вообще никак не могу отблагодарить его. Единственное, что мне доступно, — это содержать в чистоте его квартиру и готовить ему еду. Что я и делаю целыми днями, сидя взаперти.

После массажиста приходит врач по лечебной физкультуре. Мы занимаемся около часа. Он дает мне домашнее задание — упражнения, которые я должна выполнять самостоятельно в течение дня.

— Как нога? — спрашивает Женя, когда врач уходит.

— Мне кажется, лучше, — делаю несколько шагов по комнате. — Такое может быть после одного массажа и одного урока физкультуры?

— Может. Но это не полное восстановление, а лишь положительная динамика к улучшению. Тебе нужно заниматься долго и упорно, массаж делать курсами. Через месяц можно начать плавание, если со швами будет все в порядке.

— Почему только через месяц?

— После операций минимум месяц не рекомендовано купаться в водоемах. Кстати, как твои швы?

— Чешутся.

— Это хорошо.

— Я не знаю, как мне тебя отблагодарить.

— Приготовь что-нибудь вкусное.

— Я сегодня приготовила. Там в холодильнике голубцы с пюре, еще есть салат…

Замолкаю. Смотрю на Женину спину, удаляющуюся к холодильнику. Я родилась под счастливой звездой, раз встретила его. Мне настолько неудобно и неловко перед ним. Вчера Женя сунул мне в руки планшет, банковскую карту и сказал заказать в интернет-магазине любые вещи, которые мне нужны. Я сквозь землю провалиться хотела. Ну, заказала средства личной гигиены, без которых никак. Больше ничего не стала. Немного одежды у меня есть от какой-то благотворительной организации, этого достаточно. Хотя меня уже берут сомнения, что вещи в больницу прислала благотворительная организация. Они так идеально угадали с моим размером. И одежда достаточно дорогая.

Конечно, это все Женя мне купил.

Я восхищаюсь им. Он такой умный, сильный, смелый, добрый, щедрый, красивый… И еще миллион эпитетов. У меня аж воздух из легких выбивает, когда смотрю на него. В больнице Женя нравится каждой второй незамужней медсестре. Я даже слышала, как они обсуждали его. Евгений Борисович то, Евгений Борисович это. Мне так и хотелось рявкнуть им: «Слюни подберите».

— Вкусно, — хвалит мои голубцы.

Я расплываюсь в самой идиотской улыбке, которая только возможна.

— Нам нужно подумать, что делать на выходных, — продолжает, прожевав. — За мной таскается хвост из нескольких машин. Меняются, чтобы я их не спалил. Но я все равно спалил.

А вот это мне не нравится. Я тут же напрягаюсь. Под ложечкой начинает неприятно сосать. Боже, во что я впутала Женю…

— Раз за мной следят, значит, я должен вести максимально обычный образ жизни. Если я начну прятаться, это вызовет подозрения. Завтра после работы я схожу посидеть в бар с друзьями. А вот на выходных можно куда-нибудь уехать. Как раз мой приятель приглашал к себе на дачу.

Мое и без того поганое настроение стремится к нулю. Женя хоть понимает, что я целыми днями только и делаю, что жду его с работы? А если он уедет на все выходные, я вовсе с ума сойду от одиночества.

— Х-хорошо, — выдавливаю.

— В бар я тебя, понятное дело, взять не могу, а вот на дачу могу. Надо подумать, как нам это сделать. — Я аж дыхание задерживаю. Мне не послышалось? Женя собирается взять меня с собой? Не замечая моего смятения, он продолжает: — Мне интересно, следят ли они за моей машиной на подземной парковке дома. По идее они не могут. Но кто их знает? В больнице они за тобой не следили, хотя проникнуть в больницу намного легче, чем на подземную парковку в доме.

— Разве в больницу можно проникнуть постороннему человеку? — удивляюсь.

После Жениных слов о том, что он хочет взять меня на выходные к друзьям, настроение стало получше.

— Конечно. У нас врачи ведут амбулаторные приемы. Записываешься по телефону на прием к любому врачу, оплачиваешь его, получаешь пропуск в окошке, проходишь через турникет и дальше идешь, куда хочешь и проводишь в больнице, сколько угодно времени. Эти товарищи из девяностых легко могли так сделать, но почему-то не догадались. Они только следили с улицы за центральным входом в больницу.

— Скорее всего, они не захотели светиться. Пропуск же по паспорту получают. А вообще, так как у меня есть небольшой опыт общения с товарищами из девяностых, я могу сказать, что они туповаты. Паспорт можно было взять и поддельный.

Туповаты — это еще мягко сказано. У отчима не было ни одного нормального подчиненного. Они реально все тупые. Ну а кто еще идет в бандиты? Я имею в виду простых шестерок на побегушках, а не авторитетов, как мой отчим. Шестерки — это бывшие двоечники, которые прогуливали уроки в школе, курили за гаражами и считали, что они крутые. После школы, естественно, ни в какой институт не поступили, а пошли в армию. Вернувшись из армии, работать им было негде, а деньги как-то зарабатывать надо. Вот и пробились к разным бандитским группам.

А криминальные авторитеты, как мой отчим, — это совершенно другой тип. Это наиумнейшие и наихитрейшие люди. У моего отчима несколько образований, он говорит на трех языках. Его любимый вид досуга — шахматы. Он может обыграть любого профессионального шахматиста. Он даже в тюрьму сел, скорее всего, специально. Ественно, никакая полиция никогда в жизни бы его не посадила. Просто отчиму зачем-то понадобилось залечь на дно, он выбрал для этого тюрьму. А сам живет там, как в пятизвездочном отеле, и продолжает заниматься своими делами.

— Если они тупые, то нам это на руку. Мы-то не тупые.

— Отчим постоянно орал на своих подчиненных за их тупость. Одного даже застрелил — так сильно он его выбесил.

Женя давится голубцом и начинает кашлять. Да, для обычного человека это, наверное, звучит дико. Просто так взять и кого-то застрелить, потому что он тебя бесит. Но в мире, в котором я прожила короткий отрезок своей жизни, это было нормой. Помню, как мое тело покрылось ледяным потом, когда я, вернувшись со школы, увидела бездыханное тело и лужу крови под ним прямо в доме.

Глава 19. Пара

Женя

Как представить друзьям Анжелику, это, конечно, проблема. Даже если я никак ее не представлю, а просто назову имя, то все воспримут ее как мою девушку. И самое интересное, что это не вызывает во мне раздражения и каких-то еще негативных эмоций. Все будут думать, что Лика — моя девушка, и мне с этим ок.

Единственное, что немного напрягает, — на даче Матвея будет присутствовать Сергей Холод. Уже представляю его лицо, когда он увидит меня вместе с Анжеликой. Я и она — это максимально странно. Ну да ладно, Серега мой друг, поймет, что я не мог бросить в беде пациентку. А если не поймет и будет надо мной стебаться, то поставлю ему в следующем месяце больше всех дежурств в больнице.

Всю дорогу Анжелика смирно лежит на заднем сиденье автомобиля. Хвост за мной тащится — три разные машины меняются каждые минут десять. Вчера я встречался с Матвеем, Костей и Серегой в баре. Два товарища из девяностых зашли в заведение, сели за крайний столик, делали вид, что общаются друг с другом, а сами наблюдали за мной.

Ситуация серьезнее некуда. Чем занимается следак, которые ведет дело о покушении на Анжелику, я не очень понимаю. Он звонил мне еще дважды и, брызжа слюной, орал в трубку, что я не имел права выписывать Лику без его ведома. Складывается ощущение, что он больше заинтересован в том, чтобы найти Анжелику, чем тех, кто хотел ее убить.

Или следак заодно с бандюганами? Такое тоже нельзя исключать.

Хотя бритоголовый, который предлагал мне деньги за то, что я сдам Анжелику, когда выходил из моей машины, велел не рассказывать о нашей встрече следаку. Я хорошо запомнил его слова: «Ты же со следаком общаешься? Так вот помалкивай о нашей встрече».

Я торможу у большого красивого дома с высоким забором. Здесь уже стоят машины Кости и Сереги. Сигналю пару раз, ворота открываются, и я заезжаю во двор. Я говорил Матвею, что мне нужно будет загнать машину именно во двор. Анжелика садится на сиденье. Немного растеряна и даже напугана. На мгновение засматриваюсь на нее в зеркало. Красивая.

— Костю ты уже знаешь. Он будет с женой. Также тут будет Сергей Холод, хирург из моего отделения. Он ассистировал мне, когда я тебя оперировал.

— Я помню его, он пару раз заходил ко мне в палату.

— Он мой близкий друг. Вообще, все, кто сегодня здесь присутствуют, — мои близкие друзья. Им можно доверять, так что не бойся.

— Хорошо.

Матвей направляется к машине. Мы с Анжеликой выходим, друг смеряет ее слегка удивленным взглядом.

— Познакомься, это Анжелика. Она со мной, — представляю другу малолетку. — Анжелика, это мой близкий друг Матвей. Мы вместе учились в медицинском, но Матвей на несколько курсов младше.

— Очень приятно, — малолетка лучезарно улыбается. — Значит, вы тоже врач?

— Ой нет! — друг аж испугался такого вопроса. — Мед был ошибкой. Я занимаюсь бизнесом. Врачом не работал ни дня в своей жизни. Ну пойдемте в дом? Уже все собрались.

В доме полно людей. Знакомлю со всеми Анжелику. Сначала с Юлей, женой Матвея. Затем со Светой, супругой Кости.

— Ну Сергея Холода ты уже знаешь, — говорю малолетке, намеренно игнорируя изумленный взгляд друга. — А это его жена Татьяна.

Мне очень сложно не смотреть на Холода. Боковым зрением, конечно, замечаю его вытянутую от шока физиономию. И слышу миллион вопросов в его голове, обращенных ко мне.

— Очень приятно со всеми познакомиться, — щеки Лики очень мило порозовели от смущения.

— Ребят, у меня все готово, — говорит Юля. — Давайте вынесем тарелки на веранду. Матвей, ты не забыл про мясо?

— Оно уже готово, я снял решетки с мангала.

— Давайте я помогу, — Лика предлагает Юле свою помощь.

— Я не понял, — Холод подходит вплотную, пока все бросились выносить еду на веранду. Он смотрит Анжелике в спину.

— Что ты не понял? — рявкаю.

— Что она здесь делает? И вообще… — растерянно замолкает.

— А ты что здесь делаешь? А жена твоя, что здесь делает? Матвей пригласил нас, мы приехали.

— Жень, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты замутил с бомжихой?

— Во-первых, она не бомжиха, — рычу.

Как же меня бесило, когда в больнице абсолютно все — от санитарки до заместителя главврача — называли Анжелику бомжихой. Причем, все понимали, что никакая она не бомжиха, но все равно упорно продолжали так ее называть. Можно же было подобрать какие-то другие слова, ну, там, «пострадавшая с огнестрелами», «девушка с амнезией» или еще как-то. Но нет. Все называли Лику бомжихой.

— Извини. Просто бомжиха — это очень короткое и ёмкое слово.

— Я сейчас дам тебе в морду и поставлю в следующем месяце дежурить каждую ночь и все выходные, — грозно предупреждаю. Причем, я не шучу.

— Ладно, прости, — идет на попятную. Испугался дежурств. — Я не хотел сказать ничего обидного. Но суть моего вопроса ты понял.

Вздыхаю. Конечно, понял.

— Я забрал ее из больницы к себе.

— Зачем?

Логичный вопрос.

— Она не теряла память. Анжелику хотят убить, поэтому ей пришлось импровизировать. Она не может пойти домой, потому что за ней следят. В общем, я захотел ей помочь.

Выражение лица Холода заставляет меня беситься еще сильнее. Оно у друга саркастично-насмехательское.

— Вот просто так захотел помочь? — не верит.

— Да, а что тебя удивляет?

— Всё.

— Слушай, любой нормальный врач поступил бы на моем месте так же. Хочешь сказать, ты бы не забрал к себе домой пациентку, которая находится в опасности и которой некуда пойти из больницы?

— Конечно, нет. Как ты себе это представляешь? У меня жена, ребенок. И тут я привожу в квартиру молодую симпатичную пациентку и говорю жене, что девушка в опасности, поэтому теперь будет жить с нами.

— Ну а если бы ты не был женат? Если бы ты жил один? Ты бы бросил на произвол судьбы пациента в сложной жизненной ситуации?

— Если бы я не был женат и жил один, то все зависело бы от самого пациента. Если бы пациентом в сложной жизненной ситуации оказалась стройная, красивая, двадцатилетняя девушка с красивой грудью и упругой попой, то, конечно, я бы не смог бросить ее на произвол судьбы. Так что, Женёк, — Холод хлопает меня по плечу, — я тебя нисколько не осуждаю и даже в чем-то понимаю. Вы с ней, кстати, гармонично смотритесь вместе.

Глава 20. Не насмотреться

Остаток вечера Анжелика тушуется, нервничает. Это из-за того, что нам придется спать в одной комнате? Значит, когда я снимал ей швы, она дерзко стащила с себя кофту и опустила с плеч лямки лифчика. И была готова раздеться дальше. Этого она не смущалась. А провести ночь в одной комнате она стесняется.

Ну или еще есть вариант — за недолгое проживание под одной крышей я стал вызывать у нее отвращение. Но эта версия мне не нравится. Даже не просто не нравится, а вгоняет меня в тоску и уныние. Потому что к Анжелике я как раз испытываю прямо противоположные чувства.

Нравится она мне. Чертовски нравится. Засматриваюсь на нее как дурак. Облизываюсь как кот на сметану. Лика такая манкая, такая соблазнительная…

— Слюни подотри, — раздается рядом голос Холода.

— Блядь! — вздрагиваю. — На хера ты так подкрадываешься?

— Влюбился в нее? — указывает головой на Анжелику, которая в этот момент разговаривает с Костей.

— Что!? Нет, конечно! Что за бред?

— Да ладно, меня-то можешь не обманывать.

— Я не обманываю.

— Жень, ты запал на нее конкретно. И в этом нет ничего плохого, если что.

— Да ни на кого я не запал, — отвечаю с раздражением. — Это вы запали на своих жен и теперь жизни не видите.

— Ты не понимаешь, — отвечает со знанием дела, — настоящая счастливая жизнь начинается как раз после свадьбы с любимой женщиной и после рождения вашего общего ребенка. Все, что было до, — это беспробудная серость.

— Холод, ты нарываешься на дополнительные дежурства в следующем месяце, — грозно предупреждаю.

— Слушай, а почему ее хотели убить? — меняет тему.

— Плюс два дежурства в следующем месяце.

— Нет, я серьезно, — не унимается. — Что она такого сделала? Покушение на убийство средь бела дня… Да я в Москве такого не припомню даже.

Возвращаю взгляд к Анжелике. У нее такой красивый искристый смех. Слушал бы и слушал.

— Она не похожа на преступницу.

В данную конкретную секунду Холод ужасно бесит. Но отвечаю другу:

— Она и не преступница. Она вообще ни при чем.

— А в чем тогда дело? Почему ее хотят убить?

— Лика стала разменной монетой в разборках своего отчима. Он занимается торговлей наркотиками. Аж целый наркобарон.

Холод присвистывает.

— Ее до сих пор хотят убить?

— Хотят. А за мной установили слежку. Недавно на парковке супермаркета ко мне подвалил бритоголовый бандюган с золотым зубом. Спрашивал про Лику. Короче, все хреново.

Скептически-насмехательское выражение с лица Сергея словно рукой сняло. Друг стал серьезен, как на операции.

— И что вы думаете делать?

— Понятия не имею, — отвечаю с горечью.

— Помощь нужна?

Вопрос Холода вызывает у меня нервный смех.

— Ты тут ничем не поможешь.

— Нет, ну слушай, можно что-то придумать. Может, вам переехать, раз за тобой слежка? Или Анжелику перевезти из твоей квартиры в другое более безопасное место? Если они подозревают, что ты в курсе ее местоположения, то и домой к тебе могут заявиться. Где ты ее спрячешь? В шкафу?

— Мне некуда перевезти Анжелику, — вздыхаю. — И я боюсь оставлять ее одну.

— У нас с Таней есть свободная квартира.

Качаю головой.

— Спасибо, но нет. Я не могу оставить ее совсем одну. По крайней мере пока.

Обращаю внимание, как Анжелика обнимает себя за плечи. Замерзла, догадываюсь. Конец августа, вечерами уже не так тепло. А никакой подходящей для холодов одежды у Лики нет. Иду к машине и достаю свою толстовку из сумки с вещами.

— Ты замерзла, — не спрашиваю, а констатирую. — Надень.

Анжелика не ожидала от меня такого предложения, растерялась. Тогда я сам натягиваю ей на голову толстовку. Лике некуда деваться, просовывает руки в рукава.

— Так теплее?

Она смущенно опускает голову, кивает. Потом украдкой глядит на меня с благодарностью.

— А тебе самому не холодно? — робко интересуется.

— Нет, мне жарко.

Рядом с Ликой мне не просто жарко, я горю. Обнимаю ее одной рукой за плечи и прижимаю к своей груди. Не знаю, зачем делаю это. Данное действие не поддается объяснению. Но мне хочется обнять Лику, и я ее обнимаю. Она стоит, прижавшись щекой к моей груди, и боится шелохнуться. Через пару секунд рвано выдыхает и медленно расслабляется. Так-то лучше.

— Как тебе здесь? — тихо спрашиваю на ухо.

— Все хорошо. У тебя классные друзья. Я отвлеклась и даже почти забыла, что меня хотят убить.

Обнимаю Лику второй рукой и опускаюсь носом ей в макушку.

— Никто тебя не убьет, — обещаю.

— Хотелось бы в это верить. Мне, кстати, написала дочка отчима. Спросила, как я, как мои дела. Ее сообщение высветилось на экране телефона, я не открывала его. Не знаю, отвечать ли ей.

Настораживаюсь.

— А какие у тебя отношения с дочкой отчима?

— Да в общем-то никаких. Мы не подруги и тем более не сестры. Когда моя мама была замужем за ее отцом, мы в целом нормально общались, конфликтов не было, но и дружбы не было. Она на год младше. Потом я уехала учиться в Париж, через год она поехала в Швейцарию. Мы виделись всего один раз, хотя Франция и Швейцария граничат, можно было встречаться намного чаще. Но ни у нее, ни у меня не возникало такого желания. Я писала ей, когда лежала в реанимации. Она не ответила. А теперь она зачем-то пишет мне.

— Думаешь, она хочет что-то разузнать?

— Не знаю. Она не погружена в дела своего отца в отличие от его сына. Может, конечно, отчим попросил ее, но, честно, сомневаюсь. Он всегда оберегал дочку от своих делишек.

Мы молчим пару секунд.

— Ничего не буду отвечать ей. Никому нельзя доверять, — Лика отрывает голову от моей груди и поднимает лицо, — кроме тебя. Я только тебе доверяю.

Я тону в ее огромных голубых глазах. Губ касается дыхание Лики, оно пьянит. Я забываю, где мы находимся и что вокруг нас люди. Хочу поцеловать ее.

Анжелика первой прерывает возникшую магию. Делает шаг назад, выпутываясь из моих объятий. Смущенно прячет порозовевшие щеки за распущенными волосами.