Сюткин и 7000 над землей
- Поздний час, половина первого
Семь тысяч над землей…
Он звучал по-настоящему стильно, профессионально и красиво. Даже клипы, снятые в черно-белой гамме, сильно отличались от общего непотребства, мелькавшего на экране. Не говоря про Укупника с его вырвиглазными и крышесносными творениями.
Валерий Сюткин, решив расстаться с «Браво» и отпустить мамкину сиську Хавтана, не спешил рвать с ностальгией. Ни по времени, ни по всему другому, да и зачем? Сюткин чуть сменил имидж, почти не изменив своему же… ну, галстук стал строже. И…
- Гул турбин, обрывки сна
За окном облаками белыми
Лежит пейзаж ночной,
А над ним летит луна
Это не стало «вау-эффектом», но народ проникся, зауважав человека, во всеобщую опошляющую революцию дурости, творившуюся в поп-музыке, выбравшего другое. Простые, но запоминающиеся тексты и ненавязчиво-живую музыку, без сэмплов и остального.
- Тайное движенье в небе без конца
Вижу отраженье твоего лица
Сюткин умудрялся не раздражать даже стариков, к тому времени, к 95-му, легко раздражавшихся из-за пустяков. Это как раз было не странно, не с чего было им, своими руками создавших Победу 45-го, благостно смотреть вокруг.
Сюткин умно воспользовался ностальгией. Ностальгия обитает вокруг нас всегда, а уж в середине девяностых ностальгии хватало по самое не хочу. Иначе не выходило, пусть будущего было – хоть одним местом ешь. Только, вот ведь, в основном либо есть стало нечем, либо денег на такую жратву не хватало, либо еще что-то мешало наслаждаться прекрасным вкусом светлого капиталистического будущего. Да и в прекрасное буржуазное «далеко» особо не верилось
Поди тут не заскучай по тоталитарному Совку с неизменными ценами, пенсиями, позволяющими нормально жить и порядку, из болотно-застойного вдруг оказавшегося почти ангельски-прекрасным.
Ты далеко от меня за пеленой другого дня
Но даже время мне не сможет помешать.
Перелететь океан и разогнав крылом туман
Упав с ночных небес скорей тебя обнять.
В ностальжи тогда ударились даже клоуны из «Дюны», старательно кося по благие пятидесятые, с коммуналками, простым человеческим общением и прочими маркерами стиля. Сюткин, бывший куда талантливее, уж точноне мог пройти мимо.
Я слушал Сюткина дома. Вернее, смотрел, когда получалось. Вместо Первого был ОРТ, Влада Листьева уже успели застрелить, но главный канал страны еще не скатился в пучину жадности и эффективности Эрнста. Тогда крутили разное, нацеленное на людей, а не на рекламу с покупками и впендюрить в сетку пару-тройку клипов телевизионщикам было просто.
Мурлыкающего Сюткина крутили именно там. Там же крутили Лену Зосимову, но ее не спасала даже довольная рожа Титомира, сидевшего на моцике. А Сюткин пел и пел, явно радуясь правильному ходу своей карьеры. Его песни, простые, не похабные и мелодичные, въедались в мозг также сильно и сразу, как «Грибы», «Ветер с моря дул» или, не приведи Ктулху, Артур Пирожков. Только не раздражая, как они. И это, наверное, было самое главное.
Сюткин и девяностые – как маргарин «Рама» и последние «Горчичные» батоны, сделанные по ГОСТу: созданы друг для друга тем временем. И больше никак.
Сумки в центр и брачные игры на дискотеках
Есть такой вполне себе веселый фильм, «Пятница». Про жителей Мск, адово веселящихся в клубе в ту самую пятницу. Там все клево, включая, само собой, посетителей, официантов, диджеев, танцоров и го-го в клетках. Ага. Клубы конца 90-ых и нулевых были хороши, сейчас так вообще просто замечательны. Но… Когда ты молод, все шелуха и поддельное золотое конфетти неважны.
Драйв, дешевый алкоголь, сигареты каждые десять минут и обязательно компанией с важным видом что типа что-то срочное надо решить, еще советская светомузыка, включая изредка работающие зеркальные шары и появляющиеся после 95-го стробоскопы, считавшиеся чуть ли не вершиной человеческой мысли. Какие там ди-джей-сеты с вертушками и МС, я вас умоляю, не смешите мой пупок.
Верхом большинства молодежных, именно молодежных, дискотек было другое. Усилок, микшерный пульт, четыре колонки «Эстония» и две каких-нито новых, ну и магнитофон с двумя деками. А, да. Кассеты, само собой, «диджеи» частенько мотали на самой обычной шариковой ручке. Фу? Это сейчас вам фу. А тогда этого хватало по полной. И фиолетово, где творилось адское действо, напоминающее инфернальную вечеринку во мгле пучин Ада с сопутствующим кутежом.
Помните, как оно в основном случалось? Серьезные пацаны вдоль стен, лишь изредка, сурово и почти окаменело, как комсомольцы в войну на амбразуру, выходящие на медляк. Редкие индивидуумы мужского пола, что-то там танцевавшие на, как-бы, танцполе. Благо, хип-хоп уже появился и самые смелые вполне могли себе позволить люто отплясывать даже под евродэнс, страстно стремясь к нижнему брейку и лунной походке. Ну да, так оно чаще всего и было. Смешивали несмешиваемое и радовались.
Но самый цимес, это уж точно, заключался в прекрасной половине. Дискотеки 90-х были самым важным мероприятием. К ним готовились порой почище походов в клуб сейчас. Оно и понятно, молодо-зелено, но все же))) Что сейчас? Все просто. Пришли. Накидались чутка за стойкой, в идеале текилы, по факту порой водки, сладострастно поизгибались на танцполе, обеспечив внимание, желательно кого хочется, опционально кого получится. А дальше — уж как пойдет.
Молодежные дискотеки 90-х были жарче бразильского карнавала, страстнее мексиканских мыльных опер с Вероникой Кастро и суровее суровых челябинских мужиков. Потому как главным были брачные игры стай павианов в лице брутальных отмороженных малолеток и их не менее порой отмороженных дам. Сумки в центр, девчонки, стали кружком и танцуем как можем, сами подтянутся. Ну а потом, о-ля-ля, вот и наши пацаны, или еще не наши, но куда серьезнее. Ведь дискач без откоммунизидивания кого послабже как свадьба без драки, когда деньги на ветер. И вот тут, где-то к концу вечеринки, начинаются настоящие серьезные движняки. Ой, кого это родители ищут по подъездам домов у клуба? Кого-кого… кто встать не может. И не от водки из жестяной банки на двоих в туалете под сигарету. А, конкретно, от красных соплей и порой выбитых зубов. Девяностые ласково гладили кошачьей лапкой и тут же давали когтями. Было весело.
А уж музыка… Черт ее дери, эту странную смесь бульдога с носорогом, заправленные вторгавшимся с середины 90-ых хаусом и рейвом. Где, как не там и не тогда можно было услышать «Ясный мой свет» Булановой сразу после Бруклин Бонс? Вот-вот, что почти нигде.
Да, наверное все верно. Деревья были большими и зелеными, сигареты казались вкусными из-за почти чистого организма, не загубленного собственноручно полутора пачками в день, дешевым пивом и магазинными пельменями. Черт знает… Дискотеки 90-ых, как не крути, это жупел, Ад и Израиль, страсть и адреналин в одном флаконе. Были. Когда-то давно.
Метла и Load
Юность не терпит компромиссов и делит мир на чёрное с белым. Юность глупа и тем хороша всяким мудакам, пользующим молодёжь для своих дел с делишками. Юность и девяностые оказались созданными друг для друга ровно МММ и святые-лихие, суши с роликами и русская ресторанная ментальность нулевых, разномастные бороды и десятые.
В 1996-ом Батька с компанией сотворил сразу несколько порций дерьма: постригся, записал полное непонятное фуфло, использовал для обложки фотки с кровью и, что уж совсем богохульно, разрешил Хэммету фоткаться с чёрным лаком на руках. Абзац, аллес и всё такое, мир, сука, рухнул.
Юность и глупость созданы друг для друга. Взросление и шевелящийся интеллект порой обходятся дорого, хорошо, хоть увлечения частенько не сказываются на самой жизни как-то плохо. Хотя, конечно, с какой стороны посмотреть.
«Рэп – это кал», ну, вы знаете верно? Если росли в лихие-святые, то уж точно знакомо. То же самое писали про металл, не метал, а именно металл, но металлисты оказались первыми. Вернее – Паук, КТР и чад кутежа во мгле пучин Ада, например.
Нефоры девяностых, как и рэпперы с гопниками того же куска нашей общей истории, были самым настоящим пластилином. Бери и лепи чего хочешь, лишь бы нашлось кому лепить. Придуманные понятия, правила улицы и неписанные кодексы чести заставляли делать полную ересь. У нас не имелось балончиков краски, чтобы распылять по стенам, но хватало желания, а фантазии не имелось точно также как у новых поколений дурачков с дурами, гадящих на любом чистом куске городских поверхностей.
В девяностые определение «интернет» находилось где-то рядом с «гомеопат», «инсайдер» и «нанотехнологии». Хочешь узнать что-то о своей любимой группе, а живёшь не просто в провинции, а прямо чуть ли не в Усть-Перди Малозажопинского района Засранской области? У-у-у, братишка, это тебе даже библиотека не поможет. Не, на самом деле мы любили свой крохотный город, и кому-то эта любовь пришлась настолько по сердцу, что они даже не уехали из него. И правильно сделали, наверное. Но суть не в них, не в любви и даже не в самих девяностых.
Дело в продажности и предательстве идеалов, в попрании основ и плевках с харчками в души фанатов. А что фанаты, в основном, слушали музыку «Металлики» на совершенно пиратских кассетах, диски-то у нас мог куда-то втыкать только Тошиба, так это не мы виноваты. Жизнь такая, а про пиратство, да не под Весёлым Роджером и на бриге в компании лихих друзей с культяпками мы не думали. Знай себе, переписывали друг другу альбомы и радовались.
- Херню какую-то сыграли, - сказал недавний знакомец Аляс, - я вообще Арию больше люблю.
Мы с Диманом не спорили. Аляс отличался ростом, габаритами и неудержимой харизмой. Нас познакомил Мафия, наш одноклассник Лёха, летом после десятого гонявший с Алясом на моциках.
- Не, пацаны, ваще не о чём.
Сейчас бы он сказал «шляпа». Тогда шляпа пока оставалась просто частью гардероба.
Мы практически согласились, но… Событием следующего, 97-го года, стал концерт Метлы в Германии, почему-то показанный по Второму каналу. Девяностые дарили многое, от «Нина, голова болит…» НОМ в своем начале и на ОРТ и до такого вот сюрприза. Там совсем молодые мужики с Метлы сыграли Fuel, нам всем зашло, Лёнька записал концерт на видак и мы его пересмотрели сразу несколько раз. И, сразу по выходу Re-Load, оценка ещё новых песен нашей любимой группы начала меняться.
Через три года, слушая их в наушниках плейера, после двух лет армии, стало ясно – они тупо прекрасны и не стоило крошить батон на Батю и Ко. Хотя кто из нас тогда знал, что Хэтфилд – Батя?
То-то же, что никто, Интернет уже появился, но далеко не у всех.
Дамья, ковры и монстры
С стены смотрели бородатые немцы в капалинах, богини Кали и Ктулху, венчавший большой средний орнамент, по краям ограниченный самобеглой каретой из «Смех и горе у Бела-моря». Во рту пекло, градусник не помогал, показывая почти тридцать девять, на плите позванивал в марле кипятившийся шприц с иглами и перед бабушкиными уколами пасовала даже Дамья. За окном каркали вороны, закатывалось зимнее солнце и стоял 92-ой.
- Утром в субботу спать неохота
Сон для усталых взрослых людей…
По субботам «Зов джунглей» смотрела сестра, мне оно сразу стало неинтересно, я ж большой. Большую часть суббот советского детства провёл у деда с бабушкой, но после двенадцати куда больше нравилось дома. Только человек предполагает, а ОРЗ всё расставляет на свои места. Особенно, когда бабушка умеет в инъекции, что подкожные, что внутримышечные, что в вену. Бабушка Маша умела, бабушка много лет отдала медицине.
«Зов джунглей» показали намного позже того вечера с жаром, плавившим меня ровно пластилин. Тогда дедовский дом на выходные оставался таким же, как в недавнем детстве. Два года назад, ещё в СССР, меня отпустили из больницы на выходные. Бабушка не просто отдала много лет медицине, её знали многие врачи больничного городка нашего крохотного Отрадного и отпускали под её опеку, не опасаясь почти залеченной пневмонии. По телику повторяли «Гардемаринов», де Брильи уже прокозлетонил свою ланфре-ланфру, а парни отъеденили родиносудьбу, шпаги звенели, копыта стучали, последний русский никак не помирал, Ягужинская так и осталась самой красивой аристократкой, не подарив шанса ни Еве Грин, ни Эмили Декьенн, ни даже Кейт Уинслетт.
Монстроузоры ковровых стран жили своей жизнью. Над бабушкиной кроватью мирно паслась оленья семья сине-рыжих тонов, а Кали, Ктулху и ландскнехты жили на дедовском. Про Кали я узнал намного позже, про Ктулху года через полтора, с первым томиком Лавкрафта в городской библиотеке, а вот о том, что шлем-тарелка с щелью для глаз есть капалин – в 2003-ем, из первой книги о Рейневане. Но даже тогда было ясно – эти бородатые сине-красные упыри точно немцы, почти как в «Александре Невском» или в книжке Олега Тихомирова о его походах, расписанной акварелями Перцова.
- Где вы прячете принцессу?! – злодеила синевласая Дамья, десантировавшись со своей зондер-командой на палубу дирижабля в виде черепахи, отправленная на задание негодяем в капюшоне, прятавшем рожу-череп.
Дамья щурила анимешные глазищи, складывала руки на груди и не понимала все глубины воздействия на пубертатные мозги, равно как подтверждения теории Зигмунда Фрейда, той, где корни всего фетишизма где-то в детстве. Даже если фетишизм литературный и всё крутится вокруг сильных героинь собственных книг.
- Ложись, - говорила бабушка, стукнув ящиком стола, - и не бойся, а то иглу сломаю.
Пр иглу она загибала, но не с пустого места. Баскет жил в моей жизни третий год и я сам создавал проблемы для втыкания игл, боясь и напрягаясь. Ящик стола стучал из-за доставаемого специального ножа, раствор для инъекций делался самостоятельно и металлическая шапочка пробирки подавалась только под ножом. Спирт продавался спокойно, но бабушка пользовала дедов одеколон, он всё равно его почти не тратил.
Термометр скакал и скакал вверх, серия «Приключения Боско» пролетела мимо, а единственное радовавшее стало отсутствие субботнего бассейна. Когда плаваешь ровно топор, то стараешься быстрее свалить и плюёшь на душ. А хлорки в единственный отрадненский бассейн не жалели, голова начинала болеть где-то через час и проходила только к вечеру.
- Спи, - сказала бабушка и вздохнула, - чаю выпей и спи.
В чай она положила не варенье, а малину, тёртую с сахаром. И…
Оно не получилось, вышло только через два дня, тогда градусник чуть успокоился и призрак позапрошлогодней больницы отступил. Да и рентген показал чистые лёгкие. А в школьную библиотеку поступили первые книги «Фантастического боевика» и Макс принёс мне «Властелинов мироздания». В общем, следующая неделя удалась, осталось лишь дождаться Дамьи, дирижабля-черепахи и прочей анимешной красоты с паропанком в антураже фэнтези.
А, ковёрные монстры? До их пор помню, стоит глаза закрыть.
Гормоны и ботфорты
Мы все их помним, ужасаемся и любим. Ужасало многое и по делу, такого макабра, как в «святые-свободно-словные» девяностые не пожелаешь и врагу. Или пожелаешь, тут кому как. Врагов, если честно, мне не жаль пожелать паре-тройке упырей и одной конченой суке заново прожить девяносто второй, даже не жаль, а совсем даже с удовольствием.
Любить их тоже есть за что. За самое главное – мы все были молоды. Очень молоды, глупы, самонадеянны и восторженны. Мир лежал у ног и каждая личность в меру испорченности с эгоизмом верила в свою победу над ним.
На танцполах гремели «Айн-цвай-полицай», «скибидибыды…» чего там Скэтмена и прочие Эйс-оф-бейсы с Якидами и ДиДжеями Бо-Бо. А вот Албана тогда почти и не вспоминали, Пугачева была королевой всего и вся, из русских фильмов котировали только «Особенности…», включая даже сраные «…русской бани», куда затесался Кузьмич в ушанке и простыне, пьющий пивко в предбаннике и типа травящий пошлые анекдоты в картинках, включающих расписанный под Хохлому деревянно-механический самотык.
Девяносто пятый, когда все уже привыкли к Чечне, бомжам, потихоньку появляющейся типа стабильности, наркоте в каждом подъезде, расширял подростковые ноздри запахами гормонов, мешающихся со сладкими дрянными духами девчонок. Звуковым сопровождением шли трущиеся уши ботфортов, вошедших в моду со второй космической скоростью одновременно с как-бы теплыми платьями пастельных тонов, прикрывающих нижние полушария и идущих в комплекте с теплыми… рейтузами.
Сумасшедшие химические завивки закончились даже у самых упертых и уже взрослых поклонниц «Миража», длинные волосы из моды выходить перестали, каре на ножке и стрижки под пацанов сохранялись только у каждой третьей.
На дискотеках все шло по накатанной, сумки бросались в центр, вокруг, кто как, красиво и не особо, выгибались красавицы, привлекая, само собой, юных отважных гамадрилов. Допереть собственным сознанием до простейшего факта что «модным телкам крутые пацаны» воспаленным от бушующей в крови похоти молодым организмам не получалось.
Какое-то время интеллект, либо его подобие, утопленный в принятых перед дискачом миллилитрах паленого «Белого медведя\орла\еще кого-то», боролся. Группками, по трое-четверо, созревающие самцы шлялись туда-сюда, высматривая привлекательных дев, обсуждали, решались и… точку ставила пара-тройка кое-как пронесенных мимо учителей\преподов\вахтеров\появляющихся охранников жестянок 0,3 с «Черной смертью» или еще какой «Авророй» или «Тройкой». Менты, по каким-то собственным причинам, дискачи игнорировали и появлялись, как правило, опознавать отбивные, лежавшие в сортире или курить, выжидая, когда бушующее стадо распадется на отдельные составляющие. Зачастую из-за них же, ждущих звонка, внутрь дискача легко проносилась ноль-семь «Золотого кольца» или даже самая настоящая, мать ее, бутылка «Довгань-водки». И вот тогда…
Отлепившись от стенок дискотек подрастающее мужское племя подкатывало к самым приглянувшимся ботфортам, изображало боксеров или что-то такое же рядом с блестящими глазами с губами, так и манящими к себе, изображало минут так десять-пятнадцать и, взбудораженное неожиданным приглашением, чуть ли не блея, шло следом за пальчиком, украшенным длинным и не наклеенным ногтем, сплошь в ярком турецком лаке.
- Опаньки, ну ни хера се, пацаны, видали, чего тут олени решили с нашими девчонками потереться, а… Ты кто такой? А ты Ермака, Панфила, Германа, сука, Елпидорфа знаешь? Чо? Слышь…
Широкие и спортивные тогда еще не сменились классическими голубыми джинсами, изредка мешаясь с черными «трубами», а кроссы или нубуковские ботинки не сдавали позиции остроносым туфлям с обязательными белыми носками. Так что… бить ими было удобно.
На! Еб! На!
Зубы. Антрекот вместо лица. Нос под глазом. По почкам, сука, на-а-а… Атас, менты!
У-у-у… Сколько пальцев? Скорую. Родителей как зовут? Телефон домашний?
Но как, сука, красиво блестели хреновы ботфорты…
Глызин и ДК
Уроборос жрёт сам себя. Древний символ – змей, кусающий собственный хвост, трактуется по-разному. Прошлые выходные показали мне собственный вариант гада, порой притягиваемого авраамистическими религиями как образ дьявола.
Во Дворце культуры «Россия» моего родного Отрадного в марте пройдёт концерт Алексея Глызина. Глызин, олицетворение постсоветской эстрады и первой половины девяностых в телике, красовался на афише, не напоминая чешуйчатого гада, хавающего самого себя. Совершенно не напоминал, но именно им и являлся.
В девяносто втором мир вокруг менялся стремительно и неудержимо, порой не удивляя, а поражая, размазывая чем-то вот-вот небывалым, далёким и несбыточным. Дьявол кроется в мелочах и нюансы всегда подскажут многое, спрятанное за ними. Былинные покатушки вторых-третьи-пятых составов «Ласкового мая» и «Миража» не коснулись моей крохотной родины на переломе эпох и во время развала СССР. Куйбышев, снова ставший Самарой, не просто принимал их на Металле, стадионе «Металлург», нет – промышленно-рабочий Куйбышев, совсем недавно закрытый от иностранцев, радостно прижимал их к своей рабоче-инженерной груди и обдавал запахом настоящего «жигулёвского» вперемежку с ароматом слегка засаленных, нотаких настоящих зелёненьких трёшек, синих пятёрок и рыжих червонцев. Нам же, в Отрадном, такого не доставалось даже близко, нам всё казалось в диковинку.
В Самаре на больших экранах умудрялись крутить «Калигулу», не смущаясь пускать на полноценно-взрослую версию фильма Брасса не просто подростков, а самых настоящих детей, совсем недавно стоявших в очереди за мультсеансом в кинотеатр «Антошка», устроенный в парке Гагарина из списанного самолёта АН.
У нас приезд простенькой, но набирающей популярность техно-диско-попрыгалки Кар-Мэн стал событием. Они выступали в ДК, билеты продались полностью, а мои мечты оказаться на этом достойном мероприятии так и остались мечтами. Вместо этого мне и еще паре одноклассников с одноклассницами перепал…
Творческий вечер Сергея Жигунова. Страшно подумать, но имелосьв девяностых и такое, и грешно смеяться над Жигуновым, набирающим ход перед рывком к экранизациям Дюма и желавшем больше, еще больше, совсем больше злата в виде рублей, обмененных на нормальную валюту. И гнушаться выступлением в заштатном кинотеатре, грустно-аристократично напевая какую-то песенку про клоуна, отвечая в сто десятый раз на вопросы насчёт гардемаринов, Харатьяна и будут ли они ещё сниматься втроём – ему явно не приходилов голову.
До нас не добрались «На-На», первую половину девяностых забравшие переходящую майку лидера девичьих грёз у Юры Шатунова и передавшие её где-тов 96-ом Иванушкам. Иванушки к нам тоже не добрались, отягащённые чёсом по областным, республиканским и краевым центрам, съёмкам и заменам коротышек в своём составе. И, конечно же, сотому исполнению «А тучи как люди» под фанеру и на бис на очередной городской площади с не менее, чем сотня тысяч жителей. Ну, либо хороший бюджет горадминистрации.
В общем, все эти чудесатые и звездатые звёзды начали добираться до моей крохотной малой родины в десятых и продолжили сейчас, замкнув круг, когда-то начатый именно приездом Лемоха с его подтанцовкой, коком на башке и штанами, куда можно было запихнуть ещё двоих таких же Сергеев или трёх Богданов Титомиров.
В прошлую субботу, прогуливаясь перед отправкой домой, туда, где живу четверть века, смотрел на лицо Глызина, благостно и скромно улыбавшегося с афишки и перетяга по верху моего Дворца Культуры «Россия» и вспоминал то время тридцать лет назад. Смотрел, вспоминая, как раскрывался новый дивный мир демократической России, где всё казалось каким-то странным и немного чарующе-диким. Вспоминал совсем юную Зудину-барышню, увлекаемую гусаром-корнетом Малининым под строгое оханье Смкотуновского-папиньки, трёх настоящих звёзд пост-СССР, собранных звездным Грымовым для рекламы…
Для рекламы нашей отрадненской меховой фирмы «Отрада», давно канувшей в Лету.
Вспоминал грохот несущегося Жигунова, здоровенного, патлато-хвостатого, встреченного дикими аплодисментами женщин.
Вспоминал первые афиши новых фильмов давно завершившегося мирового проката, вроде «Рэмбо» или «Терминатора», собиравших аншлаги в девяносто первом-втором. И то, как их, вместе с объявлением о творческом вечере Жигунова кто-то умелый писал пером на холсте, заново огрунтованном белым.
И, глядя на улыбку Глызина, опять видел такую же афишу, где синим по белому, пером и умелыми руками Андрея, давным-давно бывшего волосатым нефором, а ставшим единственным художником-оформителем десятых-нулевых, видел эту афишу и понимал – Уроборос на самом деле жрёт сам себя. А прошлое – всегда настигает и поедает, если может сделать такой финт.
Ровно как звёзды 80-90-ых, под старость и проеденные состояния катающиеся по городам и весям, что и не рассматривались ими же совсем недавно. Да и ляд с ними, честное слово.
Электрички, стринги, кинги
В 97-ом женщины страны разом, без оглядки на немодное прошлое, надели джинсы-клеш с заниженной талией. При этом Москва и Питер, само собой, вовсю носили богохульные стринги и танга, а провинция держалась, покупая лишь православные почти шорты.
Студенты 97-го добирались в Самару электричками, а чемпионом среди них была студенческая «абдулинская». Она перла со стороны Башкирии стальной двенадцативагонной гусеницей, раздутой от юных наглых организмов, жаждущих знаний и опыта. Понятно, что на самом деле все студенты жаждут другого, и электричка доказывала это всем своим существованием.
Те самые электрички девяностых… Помните их? Большеглазые добродушные зеленые добряки из Риги, докатывающие свои последние сотни километров и уже ждущие участи металлолома. Деревянные лакированные скамейки и крашеные рыжим выгнутые фанерные поджопники. Не работающие печки, пиво без маскировочных пакетов, полные дыма тамбуры, четкие и одновременно ленивые менты в блестящих дерматиновых куртках. Непременная задрипанная гитара где-то в углу, План идет по кругу, круг идет по плану.., Ещё группа крови на рукаве, ангельская пыыыль…
Студенты девяностых все же были чуть другими. Во многом, в частностях, мелочах и в общем.
Электричка постанывала и гудела не только от своей неумолимой советской дряхлости, фига. Девяностые и учеба в Городе неразрывно склеивались с сумками. Расставленными и распиханными на полках, встиснутых под сиденья, летающих под ногами прытких безбилетников, удирающих от контролеров. Это сейчас родители благославляют своих чад на учебу съемными квартирами, билетами на автобусы, покупками бибик и совершенно бездуховными кусками пластика с электронным баблом.
Сумки «Монтана», «Спорт» и «USSR», а также туристические рюкзаки и просто пакеты с парнями/девками в джинсе и надписями «Deep Blue» наполнялись жратвой, бюстгальтерами, шерстяными носками, домашне-пожаренными семками и обязательной картошкой. Все вместе оно весило, оттягивало руки с плечами, порой странно попахивало, но было куда как более теплым и ламповым.
Стальные длинные добряки пахли какой-то непонятной сладкой помадой, пафосным пивом «Балтика» и простецким «Толстяком», модным турецким нубуком и скрипящими не кожаными куртками, глупыми надеждами и мечтами, простенькой и понятной юношеской любовью, едкими мужскими «Долларами» и тяжело-сладкими пацанскими «Кингами», казахстанским полу-травяным «Бондом» и свежеотпечатанным модным Стивеном и его как-бы ужасами. АСТ только-только ставили на поток золотую жилу мастера триллера и хоррора, книжки с аляповатыми и не по теме обложками читали, через одного, все попутчики.
Порой в тамбурах кого-то били ногами, но все же редко. Изредка, заставляя опускать глаза почти всех, неуклюже ковыляли двое пацанов в тельниках и с протезами. Первая Чечня уже закончилась, во вторую не верилось, но она уже воняла будущими кровью, порохом и сгоревшими жизнями. На парней старались не смотреть и подавали совершенно неохотно. Их же туда никто не посылал.
Да, именно так.
Причем же здесь заниженные джинсы и стринги? Тю, да все просто. Девяносто седьмой и абдулинская электричка смогли поразить не меньше, чем девяносто шестой и девы топлесс на пляжу. Так как именно здесь, повернувшись поглазеть на какую-то красотку, увидел перед собой те самые чертовы шнурки, вылезшие из-под этих вот низких джинсов. Богатая фантазия дорисовала все остальное.
Мир все же был тогда ярче. Или казался.
Лебёдушки августа, детство, до 16 и дальше
«Лебединое озеро» никогда не любил и не люблю. Балет, как яркому представителю рабоче-крестьянского народа-богоносца и гопо-быдла с встроенными скиллами «дапидарыонивсе», противопоказан, вызывая чуть ли не отёк Квинке. Но, всё же, помню его, «Озеро».
Его все помнят, все, на 19 августа 1991 бывшие старше семи лет. Все, носившие хотя бы звёздочку с Ильичом. Все, помнящие талоны и Прожектор перестройки. Сложно иначе.
Лебёдушки-балерины, девчульки-красотки, стройняшки-няшки, скакали по телеэкрану по поводу и без. Но в августе девяносто первого, когда Горбачёв уже вовсю оставался первым и последним презиком СССР, их запуск оказался усмешкой судьбы. Прошла тридцатка с лишним и сейчас даже русский балет неожиданно враждебен как-бы цивилизованному миру. Типа в первый раз, как бы никогда не было и нате получите-распишитесь, угу.
- Вы были другими, взрослыми в их возрасте, - так говорит моя мама и речь о её внуках с внучкой, уже ровесниках моей давно окончившейся юности девяностых. Мы впрямь в чём-то стали взросле намного раньше. А в чём-то, наверное, нет, кто ж знает.
Танец маленьких лебедей, протанцевавших с экрана чёрно-белого «Экрана» тем августом сплясал нечто прощальное советскому детству, где имелось многое. То детство сейчас очень сильно хочется видеть добрым, честным, духовным и вообще – изумительно прекрасным, безоблачным, чистым и искренним. Другое дело – так не бывает. Последняя пятилетка Союза, его лебединая песня, навсегда выкрашена в смоль с тьмой, ровно костюм чёрного лебедя Чайковского.
Мы тонко реагировали на мир вокруг нас и вполне понимали пока ещё неясное детскому рассудку, интуитивно угадывая смысл, вложенный взрослыми в пока скрытое от развивающихся светлых головушек. Не имея никакого интернета - пытались разобраться в процессах со связями, включая причинно-следственные, от простейших, вроде появления бомжей и до сложных, типа девичьих прелестей, раскрывающихся ровно цветочные бутоны по весне и таких же притягательных, как цветочный аромат пчёлам.
С первым нам помог справиться Юра Хой:
- Я бычок подниму, горький дым затяну, люк открою, полезу домой…
Со вторым, по мере возможности, приходилось справляться собственными силами, начиная со спрятанных родаками порно-кассет и заканчивая листками «СПИД-Инфо». Не, несомненно, добрая пионерская традиция подсекать за тётками в общественной бане №1 ещё оставалась, но сдавала позиции всё сильнее.
Нуарно-ледяная красота Ветлицкой рассказала о сексуальности с оттенком интеллекта в глазах куда больше «Любовника леди Чаттерлей», казавшейся в 90-ом чем-то чуть ли не запретным, а «Калигула» Брасса, прокрученная прямо в кинотеатрах 92-го убедил во многих вещах, включая правоту басней о бабах на зонах, совокупляющихся друг с другом.
Охота за Гамсахурдией, устроенная на него под закат президентской карьеры этого перца, превратила картинку недавнего полуфантастического «Спрута» в настоящее, постоянно горящая меховая мастерская одного из первых бизнесменов Отрадного лишь подтвердила правоту наступления капитализма, а копоть с кровью первой Чеченской растоптали обломки любых иллюзий.
«До 16-ти и старше…» оставалась на телеэкранах почти до нулевых, но мы перестали её смотреть уже к 94-ому, тогда актуальнее стал «Джем», а если какая ностальгия и осталась, то только по «Марафон-15» и умершему детству. Как всегда бывает при пубертате, переходящем в настоящие шестнадцать, с их «помацать под лифоном\ходить с самым крутым на дискачи», с чёлками, от лака ставших твёрдыми и до белого картонного прямоугольника приписного – детство пропадает незаметно даже для тебя самого. Да, нашим мамами было совершенно ясно – мы останемся детьми до рождения собственных, но кому такое казалось правдой в шестнадцать, в шестнадцать что девяностых, что нулевых, что прочих, хоть при Брежневе? Одно дело – взять в руки ствол и воевать до двадцати и другое – есть бабушкины ватрушки перед теликом, если дома один, а по Первому вдруг ретроспектива «Человека с бульвара Капуцинов». Это ж прямо две большие разницы.
В общем… В общем девяностые они как шрам на выступающей костяшке, полученный в том самом детстве, шрамчик после пряток, войнушки или футбика, шрамец, промытый марганцовкой твоей бабушкой и замотанный её же добрыми осторожными руками. Такой шрам незаметен, если не захотеть рассмотреть, но остаётся на всю жизнь.
Особенно, когда приглядишься.
Burzum, табак и мазёл
Один мазёл ханки в девяностые измерялся не в рублях. Его стоимость вела счёт в жизнях и загубленных душах. Душа, как правило, самого нарка, а жизни, такое случалось, как его близких, так и совершенно незнакомых людей. Первые порой не выдерживали раньше срока виденного и узнанного о своих сыновьях\дочерях\внучатах. Вторые чаще всего не возвращались домой, превращаясь в подснежники, находимые по весне и погибшие за-ради бабла на ханку.
Ханка без ангидрита – деньги на ветер, когда тот выпаривали, несло прямо-таки уксусом. Варка шла пятьдесят на пятьдесят - когда на хате у старшаков, барыг или у себя, если родаки на работе, а когда, над газетами и в кружке, прямо в подъездах, где купили. Дверей с домофонами, да даже простенькими кодовыми замками, тогда особо не водилось. И парней в сером частенько не вызывали, беспонтово же, да-да.
Кислым на лестничных площадках воняло чуть реже табачного дыма. В сиги тогда пихали всё же табак и сизый дым, пластами плавающий в стареньких «хрущах», «сталинках» и остальном постсоветском жилом фонде, говорил знающим людям о многом.
Кисло-тяжёлая вонь суровых мужской «примы» или ещё живых «Фильтра» с «Родопи» были как пропуск внутрь комофорта и уюта. Это дядьки-работяги вышли перекурить после ужина или накатив в день шофёра. Пятница часто превращала в шоферов всех.
Пахучий аромат LM или Bond порой заставлял насторожиться, бело-красные пачки чаще всего жили в карманах нормальных пацанов. А где нормальные поцики, порой даже на кортах, там и молодецкие лихость, удаль, бланш под глазом, сотряс не простатит – за неделю пролетит, выбитые зубы, треснувшие рёбра и даже отбитые почки.
Зимой 1994-го в наш класс закинули Илью, переехавшего с «северов». Северами оказался самый обычный Самотлор, Илья по-вартовски тянул слова, сплёвывал, дымил и на предложение нашей старосты, Светочки, помочь ему с матикой и попробовать себя в баскете, Илья кивал ровно осёл перед морковкой.
Несомненно, наша староста с её карими очами, тугим девичьим третьим размером и длинно-сильными баскетбольными ногами могли сподвигнуть Илью на пару недель подвигов. Но тяга к чернушке оказалась сильнее, ханка победила и Илью спалила техничка, мывшая тубзик на третьем. Вызванные физрук и завуч под белы рученьки выволокли Илюшу наружу и явили светлым очам директриссы.
Илья пускал слюни, ловил сопли, чесался щёки с глазами и зависнул, сползая по стенке, куда его прислонили. Сам онтак и не поднялся, директрисса как-то лихо вызвала участкового и родителей, первым явился наш «шериф», за ним нагрянули дядька в пилоте и тетка в шубке, все охали, ахали и немного матерились. Нас разогнали, Илью выволокли и он пропал из нашей школы, жизни и вообще.
Где-то тогда мы вот так близко столкнулись с бедой, наползавшей на нас куда там бубонной чуме, гриппу-испанке, монголо-татарам и инопланетянам с планеты Нибиру. Где-то в то время в руки попала кассета «Парк Горького-2» и понеслось…
Если ты сподобился оказаться нефором в лихие-святые 90-ые, то свою сторону Силы выбирал сам, равно как последствия. Нам, людям, свойственно сбиваться в стаи со стадами по разным признакам. Кому по понятиям со стрижкой, кому по любимым хобби, а кому даже по обожаемым музыкантам. Другое дело – как воспринимать чужой лагерь и что желать от их сторонников.
До поры до времени, так уж вышло, частенько бывало не страшно столнуться в полутёмном подъезде что с нарками, всегда жаждущими бабла на следующую дозу и новый баян, что с чёткими пацанчиками, уже не косившими под туповатых «быков», но того не ставших более добрыми, мягкими, белыми и пушистыми.
Перед погружением в мир гитарных риффов, примочек и типа вокалистов, голосящих ровно как бабуин с кокушками, зажатыми в пасти леопарда, тусил с правильными пацанами. Не сказать, что судьба их задалась в стандартной плоскости назревающих нулевых. Треть оказалась на кладбище уже к середине следующей декады, не менее половины ушли на зону за грабёж с кражами, а оставшиеся выродились в обычных алкашей, кое-как соскочив с героина, потоком пошедшего в страну из Афгана одновременно с падением СССР.
Но именно все эти знакомства со старшаками, только-только пробующими первые дозы подарили спокойный десятый класс, когда заходя в подъезд, пусть и через раз, знал – кого вижу и что ждать. Летом 96-го лафа кончилась, причём одновременно с появлением в жизни блэк-металла.
«Aske» услышал только в конце 96-го. Городская библиотека освобождала фонды и нам с Диманом перепало несколько выпусков журнала Rockkor, наравне с «Я-молодой» в девяностые бывший единственным поставщиком информации у нас в глубинке. Мск полнилась Горбушкой и даже вполне себе Интернетом через телефонные линии, а у нас полугодовой выпуск белорусского «Legion» (RIP) становился событием.
В полутора моих выпусках, честно поделенных с Диманом, имелось интервью и краткое содержание жизни Кристиана, до поры-до времени зававшегося именно так, прежде, чем превратиться в Варга Викернесса. Оттуда же узнал про вокально-инструментальный ансамбль норвежских горлодёров, ставший любимым в жанре и остающийся им до сих пор. И это не Бурзум.
Про сам стиль «блэк» узнал на два года раньше, не подозревая о неверном толковании жанра в ближайшем будущем. Страну наполняли пиратские переводы и издания книг востребованных жанров. И городская библиотека моего крохотного Отрадного не была исключением, вместе с классикой «жёлтой» пиратской серии Северо-Запада подарив первые книги Дина Кунца.
Девяностые шли к экватору, когда в 94-ом мой отец залетел в СИЗО. Оттуда ему, обычному шоферюге, выбраться не удалось и половину следующего года прятался от неприятия его смерти у двоюродного брата. Оттуда пошли знакомства с нормальными, пусть и пока ещё, пацанами, там же и оказалась в руках «Полночь». Сын главного героя, весь из себя страдающий, совсем как я, подросток отдалялся от отца и слушал чёрный металл.
Прима, будущая война и мундштуки
До первых погибших оставалось всего ничего, четыре месяца, не больше. Девяносто девятый год только начался, застава Внутренних войск у дагестанского села Первомайское и прямо напротив границы с Ичкерией-Чечней, втянулась в службу и плевать хотела на ночной вой возле постов. На блокпосте ОМОНа небритые менты с АКМами посмеивались и внутренне напрягались, прося наших командиров быть внимательнее.
Застава стояла на бывшей коровьей ферме. Огромный скелет коровника, как-то державшийся на добром слове и СНИПах времен СССР, прятал в себе с десяток палаток разной вместимости, парочку криво сколоченных каптерок, посты, обложенные мешками с песком и две полные роты бойцов с офицерами. На самой верхушке, посередине белого тощего бетонного позвоночника торчала скворечником будка «кукушки», с наблюдателем, крутящимся как впередсмотрящий на парусном флоте.
Неподалеку тек канал имени Дзержинского, выбегая из невысокого вала, отделявшего «нашу» землю от чеченской. Та сторона кольца траншей с постами была самой любимой у караулов. Молодые дебилы, жаждущие попробовать подвигов с порохом, сами просились на ту сторону. Война, прячущаяся за недалеким блокпостом под зелено-белым флагом с волком, криво и бесшумно усмехалась, готовя подлянку.
А застава, знать ничего не зная, жила своей жизнью. Таскала, пилила и колола огромные твердокаменные колоды бревен на дрова. Врывалась, как кротовья колония, в землю вокруг коровника, добавляя ходов сообщения, ячеек, траншей и прочих необходимых дырок в жесткую смерзшуюся черноту. Со всех сторон насыпанные валы, покрытые постоянно высыхающими кусками дерна, жухлыми и серыми. Кухня из саманных кирпичей, соломы, намешанной с грязью и откуда-то привозимым навозом пыхтела дизельными горелками и пахла килькой. Килькой не пах только компот и, иногда, чай.
Камыши росли прямо за линией палаток, начинаясь почти у бетонно-дырявых стен. Высокие, наполовину зеленые, вырастающие в стороны и вверх даже зимой. Снега тут почти и не видели, изморось, ледок и все. Но хватало, чтобы зубами простучать каждые три ночных часа в карауле.
К концу декабря в первый батальон, он же сводная рота первый БОН, то есть батальон оперативного назначения, приехал Мейджик, старший прапорщик на должности старшины. Вместе с ним к бойцам вдруг приехали блага с ништяками и появилась «Прима». Почему она не появлялась раньше, так и оставалось загадкой. Невысокий и коренастый носатый мужик непонятного возраста и с постоянно чернеющей щетиной родил курево из-ниоткуда. Вместе с тулупами, валенками и нормальной жратвой на кухне.
- Медведь, дай докурить!
Федос постоянно не накуривался и стрелял что оставалось у других. Иногда, неуловимо и естественно, доставал из клапана кармана иглу и быстро протыкал окурок, досмаливая его полностью.
- Жжет, блин!
Федосу на помощь пришел Священник, доисторический человек. Доисторическим человеком Священника поименовал старшина Мазур, как-то инспектировавший ротный сортир и заставший Священника стоявшего раком и с пучком листьев камыша в руках. Мазур долго, нудно и без выдумки орал на него, явно злясь на пять листов, выдранных из книжки серии «Чёрная кошка», листов из-за собственной сердобольности.
Священник, на самом деле, происходил из странных деревенских баптистов откуда-то с Урала и умел много полезного. Только стрелять по людям отказывался, тогда это еще никого не волновало, стрелять выходило только на стрельбище. Во втором Даге Священник таскал боеприпасы, раненых, воду, молился и низко прижимался к земле, когда сверху свистели пули.
Но на Первомайке Священник показал всю свою доисторическую хозяйственность с смекалкой, сделав и подарив Федосу первый у нас камышовый мундштук. Через неделю такой был у всех и каждого, не исключая офицеров с прапорщиками. Хватало их ненадолго, треснувшие мотали изолентой до полной и окончательной смерти. А «прима» через них тянулась также вонюче и порой взрываясь бревнами.
Как-то осенью ездил домой и спустился за сестрой и моим сыном к озеру, давно ставшим болотом. Смотрел на эти чертовы камыши и думал:
- А как звали Священника?
Вспомнил только фамилию. Пермяков он был, наш баптист, знающий, как делать мундштуки.
Банки с огурцами и морская капуста
Почти зимой девяносто первого, в ноябре, мы поехали на первые межрегиональные соревнования. В Рязань. Целый класс одиннадцатилетних балбесов, где относительно неплохо вели себя девчонки. Девяносто первый скрипел разваливающимися порядком, спокойствием, что все же было, человечностью и самим мироустройством. Государство уже распалось, Советский Союз расстреляли подло, со спины, добив умирающего от собственных болезней былинного богатыря.
В одиннадцать лет ничего этого не понимаешь. Просто смотришь по сторонам и запоминаешь какие-то выборочные и самые яркие моменты. Так и получилось в ту поездку, когда мы просто хотели играть в баскетбол и не думать о чем-то лишнем, ожидая, еще совсем по-детски, воскресенья и Чипа с Дейлом, спешащих на помощь. Но общее, само по себе, взяло и осталось в памяти. Чертовой серой обреченностью с редкими красочными мазками, отдающими чем-то фальшивым, как молочный не-до-шоколад, пришедший на смену делавшемуся по ГОСТам.
- Наедаемся и потом в общежитие.
На гостиницу, пускай настояще-советскую, денег нам уже не выделяли. Спортивный класс, запланированный весной девяносто первого, его же осенью оказался не нужен никому, кроме нескольких вдруг появившихся спонсоров.
Нас поселили в общаге какой-то местной шараги. Студенты не трогали нас только из-за возраста. Коридоры общежития скрипели и трещали от выбиваемых с ноги дверей к младшим курсам. На школьников совести все же хватило. Или чего-то еще, мало ли.
- Это чего? – поинтересовался Валера, глядя в парящую кастрюлю.
- Щи.
- Щи?
- Щи.
«Я это есть не буду».
- Чего стоишь?
Тетка на раздаче смотрела на меня тоскливо и безразлично.
- А я есть не хочу.
- Проходим, не задерживаем очередь.
Три порции капустного салата, тупо наструганной капусты, политой подсолнечным маслом, два стакана липко-сладкой светло-коричневой пародии на кофе или какао, хлеб. Котлету съел наполовину, вспомнив дизентерию первого класса после такой же в школьной столовке. И убрал в сторону тарелку. Ее, походя, забрал какой-то вполне нормально одетый мужик с длинной бородой и очках, перетянутых изолентой. О бомжах и бичах мы уже слышали, тут, у самой Москвы, увидел их в первый раз.
Мы играли, опять играли и снова играли. Вечером, в густой сырой зимней темноте, всеми правдами и неправдами упирались шляться вокруг да около. Казалось, только выйди и найдешь что-то интересное. Из интересного оказался магазин с морковными соками в тетрапаках с трубочками. И рязанский кремль с музеем, откуда запомнились пустые залы, чугунные пушки и набор конного русского воина с диорамой «Оборона старой Рязани от татаро-монголов».
А вечерами мы упорно продолжали искать что-то новое, вырвавшись из своего крохотного Отрадного. Только ничего и не находилось.
Повсюду торчали только-только открывшиеся комки с ларьками, совершенно одинаково украшенных бутылками водки и лимонадов-полторашек, шоколадными батончиками и пачками презервативов. Иногда попадалась продажа звукозаписи с обязательными плакатами «Айрон Мейден» рядом с полногрудой Самантой Фокс и Сабриной. Там же мы рассматривали черно-белые фотки со Шварцем, Робокопом, Рэмбо и все теми же обложками альбомов «Железной Девы». Мне жутко хотелось купить что-то в коллекцию к Брюсли, но денег было жалко и хотелось отыскать книжный. Книжные как-то не попадались, а в ларьках продавалась «Анжелика», «Звездные войны» и «Гардемарины».
В поисках книг как-то забрел в обычный двойной магаз на первом этаже хрущевки. В галантерее висели яркие турецкие джинсы и те самые свитера, еще не появившиеся у нас, а вот в бакалее…
Когда слышу про святые и свободные девяностые, первым делом вспоминаю ту самую хрень, из огромных окон которой виднелись три ларька напротив, яркие, с сигаретами видов пятнадцати, колой и шоколадками. Здесь же, на длинных полках, где сверху темнели декоративным горошком вывески с названиями, длинных пустых полках, по всей их чертовой длине, стояло два вида продуктов.
Трехлитровые банки соленых огурцов.
И икебаны из жестянок морской капусты.
На вокзале Рязани, откуда мы уезжали ночью, нам попались две вещи. Работающий большой телевизор с серией Чипа с Дейлом и хорошая столовая. Там почти все купили в дорогу котлет. Даже я.
Девяностые и жестяные банки морской капусты. Красота.
Андерсен, УПК и права категории «С»
Раньше тут была школа: подделка под сталинский ампир, лепнина под крышей и двухэтажки из дранки вокруг. Одну снесли где-то во время убиения городского хлебозавода, остался бурьян и срезанные трубы газопровода. Как челюсть без давно удалённого зуба, привычно касаться языком и неприятно видеть в зеркале. Кроме школы тут жил УПК. И Андерсен.
- Мастак нормальный, Булатов, не Кузнецов.
- А чо Кузнецов?
- Строгий. Андерсен задолбал тоже…
Система среднего образования СССР, несомненно, являлась отсталой, морально да материально устаревшей и требовавшей замены всего. Желательно через вливания бюджетов, да подольше, да через специально организованные прослойки, густо набитые всеми, кому положено. Как ни странно, именно остатки этого старья до сих пор выдают результаты с положительным эффектом, в отличие от ЕГЭ, эффективных менеджеров и праха, оставшегося после сдувшихся коммерческих ВУЗов конца девяностых-всех нулевых.
Недавние выходные на родине оказались интересными. Вернее, интересной оказалась визуальная составляющая, разворачивающаяся перед глазами во время прогулки. Когда много гуляешь – многое видишь, а много гулять, в принципе, полезно и даже приятно, если не болит опорно-двигательная система.
Ноги несли по Отрадному куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону «сорокового» квартала, где всегда кто-то чем-то торговал, где краснокирпичные пятиэтажки стоят накрепко, как наши под Москвой, где давным-давно закончились бабки с семками в вёдрах и газетных кульках, сижками поштучно и турецким бубльгумом с вкладышами. Эдакий шаблон ностальгии о непутёвом детстве на останках Союза и ростках сразу мёртвой демократии.
Остаться на второй год мало кого пугало, оставляли редко. Учителя советской системы достойно встретили Перестройку, развал, лихие и святые, сумев даже тогда вбивать в наши макитры хотя бы немного нужного. И переводить из класса в класс.
После девятого, что сейчас восьмой, выбор оказывался невелик: каблуха, отрадненское ПУ-31, отрадненский же технарь, ну и довеском кинель-черкасское тракторное, подбельское и бугурусланское педагогические, авиационное в том же Бугуруслане и, конечно же, десятый-одиннадцатый. Вроде выбор невелик, а на самом деле, сравнивая с годом 2023-им от РХ – просто огромен. И если ты шёл, а то и шла, в десятый, то впереди кроме двухгодичной перспективы возвращения в стены родной школы маячило ещё кое-что.
- Ну, на какую специальность хочется?
Кое-что включало в себя обязательный день учебно-производственного комбината, УПК, принявшего здание бывшей вечерней школы, умиравшей также явно, как стремления молодых штукатуров, маляров, швей и прочей рабочей молодёжи равняться на героев фильма «Большая перемена» в целом и Нестора Петровича с Ганжой в частности.
И не сказать, мол, что ж там имелось такого нужного, из-за чего бедных деток заставляли посещать сию обитель скорби, не сказать. Девяностые, на самом деле, вовсе не обязательно оказались отморожены по самое не балуй повсюду и везде со всем. Девяностые, кроме моей давно и прочно ушедшей молодости прятали в себе несгибаемо-жёсткий стальной характер детей победителей в Войне, знавших «как должно быть» и порой умевших внедрить свои «делай, как положено» в наши головы.
И потому, пусть и нехотя, пусть просыпая, пусть прогуливая и временами тупо забивая, мы посещали УПК и чему-то да учились. А уж выбор был, если разбираться, кондов и посконно-лыков, отдавая патриархатом, цисгендерным доминированием и насилием, что над женской, что над подростковой психикой на всю катушку. Это сарказм, если что, пусть и содержащий в себе долю правды. Так вот, выбор…
Слесари, где пацанов и, теоретически, девушек, желающих познаний в работе слесарно-токарных и прочих фрезерных станков, обучали работе на сложных механизмах.
Секретари-машинистки, клацавшие и стучавшие девичьими пальцами по кнопкам самых натуральных печатных машинок, через десяток уверенно умеющие печатать по клаве вслепую, умудряясь при этом болтать и поражать офисных коллег этим колдунством.
Продавцы, собственно, девчата-продавщицы и нескольких редких продавцов, познающих мастерство правильной выкладки, счёта на счётах, а также знающих правила приёмки, хранения и даже, в рот мне ноги, инструкций П-6 и П-7. Последние, так-то, вершины складского учёта и основы пристального внимания ОБХСС во времена тоталитарного Совка, почему-то не любившего менять цены по курсу сторонней валюты, равно как требовавшего ГОСТов во всём, включая сроки хранения.
Кто ещё имелся в комбинате, готовящем будущим студентам нормальные рабочие профессии на всякий случай? Вроде бы парикмахеры, точно психологи, как веяние нового современного века России и, само собой несомненно, те самые водители категории С. И если ты жил в Отрадном девяностых, то хотя бы раз да слышал, как кто-то, начиная надрываться истеричным хохотом и делая кругло-удивлённые глаза, раскрывает рот, откуда льётся, ровно ручеёк:
- Андерсен, прикинь, берёт и…
Дальше всё зависело от градуса упоротости рассказчика и первопричины, темы, поднятой преподом теории, Валерием Ивановичем Дёминым, за любовь к трёпу и фактам, не проверяемым методом проб и ошибок называемого Андерсеном. В честь, само собой, великого сказочника Датского королевства.
Получить права и уметь водить хотели многие. Недостатка в рекрутах, получающих знания и потом за спиной поливающих Андерсена, не было. Не сказать, что он не знал об этом, знал, само собой. Но, наверное, почему-то именно так казалось проще.
Ангелы Полночи Дина Кунца
Кул-Эйд добрался до наших прилавков в девяностые. Такое же растворимое говно, как Yupi, Zuko или Invite, те, что просто добавь воды. Виноградный Кул-Эйд мне даже нравился. Виноградный Кул-Эйд любили герои Кинга с Кунцом, а их книги любил не только я.
- Хороший мальчик…
Хорошими мальчиками называют золотистых ретриверов, и в первый раз об этой породе узнал из «Ангелов-хранителей» Дина Кунца. Девяностые перешли экватор, книжные пираты потихоньку помирали, мастодонты российского книгобизнеса набирали очки, и АСТ серьёзно взялся за хоррор. Даже если тот оказывался мистикой, триллером или, прости Господи, сплаттер-панком. Двум писателям руками, живописующих всякие мерзопакости на Мэнщине с Оклахомщиной, достались личные серии.
На обложке «Ангелов-хранителей» красовалась морда какой-то стрекозы, честное слово. Фотошоп ещё не захавал художественное оформление, а нейросеть находилась на одном уровне восприятия с митохондриальными цепочками или форматом связи ДжиЭсЭм. Но серию Кунца оформляли самым натуральным вырвиглазным пиздецом, хотя порой угадывали хотя бы что-то.
- Пошли в парк бухать.
- В сквер.
- А не похер?
На самом деле нет, но по сути именно так. Пятнадцать – семнадцать без водья в те годы чаще всего были неправильными. Понятно, что наоборот, но подросткам не докажешь.
Полторашки после употребления юзали вовсю и они как нельзя лучше подходили для запивона. Запивон делался просто – варенье с водой или, чаще всего, теми самыми Юпи с Инвайтом. Ещё и выбирали вкус поблагороднее, мешая химические кристаллы с водой из-под крана и полируя ею свободно купленную в ларьке огненную воду.
«Полночь» Кунца рассказала о будущем, накатывающем прямо сейчас. Старый-добрый Дин думать не думал о нанотехнологиях, выдумав что-то своё и заставив людей небольшого городка, живущего под сенью мега-корпорации, изменяться под личные нужны. «Полночь» тогда казалась страшноватой и притягательно пугающей, прячущей под обложкой темноту, где в свою очередь прятались демоны.
Полночь нашей Родины наступила чуть раньше, и её тьма прятала в себе неменьших монстров, частенько прорывающихся через оболочку обычных граждан, молодых, юных и вообще подрастающих. Хотя было неясно – какая тьма хуже – прячущая среди чёрных ночных улиц нахальных отморозков или обычных продавцов ларьков, спокойнопродававших сижки с водярой самым обычным подросткам? Только тогда отаком никто не думал, ужасы продавались под аляписто-цветными обложками книг и на видеокассетах, подписанных ручкой или фломастером. Ужасы наших городков стали привычными очень быстро.
- Лимонная горькая настойка. Это не водка?
Лимонная, пока ещё выдержанная по ГОСТ, оказалась просто водкой с лёгким душком цитрусовых. Адово-сиреневый Юпи, растворённый в полторашке из-под газировки «Краш», куда-то пропавшей, перекрывал горечь как мог.
Город отмечал свои сорок лет и на них в город привезли парочку самых настоящих чудес. Чудом номер раз стал концерт Серова, вывшего свои мало кому интересные песни под ровесников наших родаков. Чудом номер два стал фейерверк и его-то большая часть горожан увидела в первый раз. Богом клянусь, на время, когда в ночном небе Отрадного распускались ярко-разноцветные георгины с хризантемами, созданные пиротехникой, в сквере Победы даже перестали выписывать пиздюлей каким-то бедолагам и тем, по уму, стоило бы смазать лыжи, но то ли зрелище завлекло, то ли сил не осталось.
Мы, упоровшиеся палёной горькой настойкой, ползали по кустам и радовались, дурни, что ничего не ели. Знать бы, что пустыми желудками блевать даже хуже…
Кул-эйд обожал герой «Ангелов-хранителей» Кунца, истории с золотистым мутировавшим ретривером, бежавшим от бабуина-убийцы. Кул-эйдом баловался герой «Противостояния» Кинга, когда растворимый порошок покупала ему его любящая мама. Кул-эйд приобрела моя, в то самое лето фейерверков с Серовым и именно виноградный.
Через пяток лет совпадение, где ты перечитываешь полюбившуюся книжку жанра «хоррор» и попиваешь ту самую расворимую ботву, такое совпадение стало принято называть легко и узнаваемо всем, заставшим главное кинцо Миллениума:
- Матрица…
Может, так и было, может, так и есть, кто знает?
«Ангелы-хранители» закончились хэппиэндом, как и «Полночь». Полночь девяностых у нас тоже вроде бы миновала и это здорово. Кунца давным-давно не тянет перечитывать, ведь книги Кунца просты и легковесны, написаны для подростков и прочего люда, не любящего читать книги сложнее.
А ещё «Полночь» Кунца подарила интерес к блэк-металу, также оставшийся где-то в давно прошедшей юности. И не сказать, что отсутствие любви к Темностулу с Бурзумом меня как-то расстраивает, всему своё время, слово чести.
А вот Кинг уютно стоит в бибилиотеке. Почти вся та самая серия АСТ с ломаными буквами.
И дядя Стивен всё также хорош, как и четверть века назад.
«Пантера» и «Спартак»
Спартак, как известно, чемпион. А ещё Спартак являлся предводителем самой страшной гладиаторско-рабской войны Рима, чуть было не отправивший сам Рим в небытие, к Гадесу с Персефоной и всё такое. Чемпион он, кстати, настоящий, бо побеждал на песке много раз и вовсе не в сериале от Starz с его кровь-кишки-распидорасило, сиськами, геями, Ганником и Зеной, переодевшейся в хитрющую жену Батиата.
И только потом уже «Спартак» чемпион аки советско-российский клуб по футболу.
В девяностые, лихие, святые, наши, молодые, обдолбанно-распиздяйские и свои, в крохотном Отрадном «Спартак» в первую очередь был круглосуточным магазом. Один из первых коммерческих преприятий, основанный Крунтяевым, хозяином понтового внедорожника, предпринимательской жилки и любви к баскету.
«Спартак», погибший от рук «Пятёрочек» с «Магнитами» в 10-ые, наглядно доказывал всем нам – как надо жить, к чему стремиться и вообще. Сейчас, в эпоху маркетов на каждом шагу, ассортимента, переваливающего за пару тысяч наименований, сложно понять потрясение жителей новой России от первых «комков».
В его не самый большой зал, доставшийся от обычного магаза советского отдела рабочего снабжения, ходили аки в музей. Ходили посмотреть на что-то частенько недоступное, переливающееся яркими этикетками упаковки, фальшивым золотым блеском пивных этикеток на вновь входящих в моду стеклянных бутылках и разноцветные бока жестяночных батарей, доставшихся в наследство от павшего СССР. «Пиво в банке», ржи-не ржи над древним приколом «Большой разницы», являлось практически показателем. До поры-до времени, само собой.
Страна осторожно приглядывалась сама к себе, пробовала на зубок всяко-разно новое, забавное, интересное, опасное и так себе. Вместо скучноватых продуктовых с хозяйственными и «Тысячей мелочей», с их немодными продавщицами в халатах с колпаками на головах, всем хотелось зайти туда, где полным взглядом разрешалось хлебнуть сладко-манящего райского наслаждения ебучего «Баунти» или зелёной, пусть и не запотевшей как в рекламе, красоты пива «Гёссер». Именно полным взглядом, по первости у большинства жителей города тупо не хватало денег на покупки чего-то, выбивающегося из бюджета.
Распутин подмигивал с этикетки, на польском поддельном коньяке красовалась пластмасска с профилем Наполеона Бонапарта, болгарский «Слънчев бряг» с корабликом сизой этикетки явно был лучше, что французского императора, что молдавского стекломоя напополам с как-бы греческой «Метаксой». Колбасное ассорти и мясные деликатесы заставляли огорчаться хозяек, вот только откладывающих сервелат «на Новый Год», а сейчас понимающих – лишь бы шуршали деньги в кошельке.
«Спартак», «Арабелла» и «Купаты», три кита продуктового бизнеса первой половины девяностых, названия, вряд ли подлежащие забвению в памяти. Большой мир жил многим, от Гамсахурдиа, носящегося от оппонентов по Закавказью и до Олимпиады в Барселоне, где царили волшебный дуэт Кабалье с Фредди и первое явление миру профессионалов Дрим Тим из НБА, ставшее почти бенефисом Майкла Джордана, оттеснившего недавних титанов Джонсона, Бёрда и Дрекслера. Наш маленький мир жил собственными переживаниями и в них хватало места даже магазину «Спартак».
К девяносто четвертому-пятому выросли и выросло многие с многим. Чечня взорвалась кровищей давно зревшего нарыва. МММ отправили на свалку истории, превратив людей в потерявших последнее и верящих в чудо. Олег Саленко забил свои пять в одном матче ЧМ-1994, но на том успехи сборной России закончились до самого 2008-го. А наша баскетбольная команда доросла до рубки с мужиками на первенстве города. И, скажу честно, попадись они нам через год-полтора, мы прошлись бы по ним катком, не оставив ни одного хорошего воспоминания.
А тогда, в 94-ом, мы играли с мужиками из «Спартака», единственных во всем нашем городке позволивших себе настояще-современную баскетбольную форму, наколенники и настоящие «найки» с «рибоками». Мы играли жёстко, не желая проигрывать, хотя летали от каждого поворота что самого Крунтяева, забравшего мяч, что от всех его товарищей, до серьёзных кондиций нам оставалось немножко, но немножко-то и не хватило.
Серёга в тот матч сломал одному из них ступню. Натурально, как-то люто борясь за подбор под кольцом, хрупнул дядьке подъём стопы и побежал себе дальше. Я несколько раз сбил самого Крунтяева, царствие ему небесное, и тормознулся только Захарычем, судившим нашу игру.
- Молодцы, пацаны, - сказал кто-то из них в раздевалке, - только не надо так грубо.
Мы покивали и разошлись по домам. Я шёл и не знал, что проигрыш взрослым мужикам далеко не самое главное расстройство не то, что в этом месяце, а даже сегодня.
За отцом, сцепившимся с соседом, пока мы сцеплялись со «Спартаком», через пару часов приехали менты. Сосед, словив в живот пару сантиметров стали большого свинокола из нашего кухонного стола в ходе пьянки, через неделю выписался из больницы и пропал из нашего подъезда.
А вот отца потом увидел ровно один раз. Когда его привели с СИЗО в гробу.
Причём тут «Пантера»?
Да всё просто.
В «Спартак», на следующий год, пошёл работать Вася, центровой нашей недавно собранной гопо-банды. Васе требовался честный заработок, его взяли грузчиком и там он познакомился с кем-то из старых металлюг Отрадного, давшего послушать несколько альбомов разных групп. Включая «Пантеру». С тех-то пор голос Ансельмо и инструменты прочих ребят поселились во всех моих плейерах, от кассетного и до дискового, от МП-3 и до любимых альбомов Яндекс-музыки телефона.
Страх Тьмы, башенный кран и Макс
- Достаем двойные листочки…
Нас собрали в девяносто первом как спорткласс, 6 Г средней школы №8 города Отрадный Самарской, не Куйбышевской, области. Организационные процессы заняли первое полугодие и в мае Сан Саныч и Римма Алексевна, супруги-тренеры, повезли нас на первые общие соревнования.
Через два месяца СССР не стало де факто, через полгода он закончился де-юре. А мы остались, хотя дела до нас уже не было никому. Кроме тренеров, они-то считали своё дело правильным и дела пошли.
Нравы школоты восьмидесятых-девяностых немного отличались от «Электроника» с «Гостьей из будущего». Не-не, наверняка имели место весёло-раздолбайские битвы учебниками по башке, девчонки делали «секретики», в ямке под стеклом храня что-то красивое, а анкеты ходили по рукам даже во времена Визбора, БАМа и всего такого.
Всё такое случалось, но где-то в началке, не после перехода в четвёртый-пятый. К началу седьмого мы сыгрались, подросли, поверили в себя и коварные физруки школы, учинив первенство школы по баскету, поставили нас к старшеклассникам.
- Не, а чо их со сверстниками? – сказал Шланг, пожав плечами под серо-красной олимпийкой. – Они ж их на одном месте вертели. Вплоть до десятого. Вот пусть с одиннадцатым и играют.
Соломоново решение и мы как-то сразу ощутили подляну, выйдя на крашеные доски спортзала. Но мы сыгрались и порой забирали мяч из воздуха, не глядя и зная где тот окажется. Порой, крайне редко, настоящая команда появится лишь к девяносто шестому и быстро-быстро закончится.
- Страх потеряли? – вопросили у нас в раздевалке опозоренные старшаки, пролетевшие малолеткам очков двадцать, если не больше.
Мы не потеряли, мы просто играли, как могли. И огребли, как сумели. В «Электронике» такого не показывали, слово чести.
Мы учились вместе четыре года и четыре класса средней параллели. Портфели и дипломаты к девятому сменились спортивными сумками и разномастными пакетами, пеналы вышли из моды с жизнью, а вот «достаем вдойные листочки» осталось до выпуска последних из могикан, отправившихся в десятый с одиннадцатым. Сперва курилки в туалетах заканчивались быстро, родаки вызывались к директору и всё решалось выговорами. Чуть позже основное место подымить сместилось за угол школы и как-то незаметно для всех никого не напрягала школота, пыхтящая аки паровозы.
- Не пьют в школе и хорошо.
Это неправда, просто бухали далеко не все, так-то вернее.
Первый год в восьмой школе оказался ещё с остатками формы, хотя коричневое платье имелось всего лишь у пары девчонок-отличниц, пацанам синие куртку с брюками уже и не покупали. А вот красный галстук точно носила Катя, спустя тридцать лет вдруг ощутившая себя потомственной яицкой казачкой.
Мы учились, как и все – по-разному, обладая даже несколькими соискателями на какие-т там медали, хотя в целом уверенно скатывались к средне-студенческой тройке. Образование СССР держалось накрепко, сваренное из учителей как ядрёная бомба из чугуния. Комплекс отличника имелся в семьях практически всех с класса, как минимум в маминой голове, как максимум и в правильных отцовских настоениях с намерениями. Классу к девятому такого уже почти не встречалось, хотя переживаний наших пап-мам хватило как минимум на получение всеми какого-никакого, но образования после школы.
В жизни случилось четыре костюма и речь не о спортивных. Даже вляпавшись в тридцатку в форменный дресс-код на восемь лет, умудрился пройти не научившись завязывать галстук. Эй-эй, вовсе не горжусь, если не сказать, что стыжусь этакой фиговины. Но речь не о том, и не о самом стрёмном из всех четырех костюмах, речь об «Айрон Мейден», выпускном, луне высоко в ночном небе и памяти на всю оставшуюся жизнь, включая одну уже закончившуюся.
Неважно, сколько из нас осталось в школе, сколько отправилось покорять технарь с кабулхой, а кому выпало добраться до Подбельска с Бугурусланом, получив бесполезное педагогическое. Важнее тут иное.
Девчонки заученно станцевали «Чёрную магию» под какую-то трахабельную типа песню «Энигмы». Школьный ансамбль плясок в тот год особенно любил именно эту скучную танцульку с элементами файер-шоу на минималках.
Директрисса с завучами толкнули заученные слова про дорогу во взрослую жизнь и радость от оставшихся и, конечно же, что никого никто никогда не забудет и будут рады видеть.
Берег, ставящий на двухдечном мафоне модные отжигательные мелодии, крутил верньеры нового школьного пульта и тайком глотал «Тройку» из банки.
Пацаны стояли вдоль стен школьной столовой, ставшей актовым залом и периодически куда-то бегали с деловым видом, точно также, как на осеннем балу или Новом годе.
Девчонки с залаченными чёлками чуть жалели усилий, потраченных на красоту и нас, куском дебилов и идиотов, мило танцуя в компашках-кружках.
Родители старательно старались следить за чадами, пока не желающих от души накатить, ведь «накатить» ждало своего в конце одиннадцатого.
И…
И где-то в десять мы пошли бродить классом по засыпающему городу. Девяностые диктовали своё и мы привыкали жить с шумом, гамом и прочими милыми вещами под окнами и без звонков в полицию, тогда бывшую милицией. Наверное, мы шумели, наверное, что так и было.
Альбом 92 года Iron Maiden ещё не оказался в моих руках, но его обложка уже увиделась в каком-то журнале: ночь, апте… ночь, луна, дерево и башка Эдди, вырастающая из толстенной ветки. Мы всё же накатили и луна, блестевшая ровным жёлто-лимонным блином через башенный кран у строящейся девятиэтажки, вдруг магически превратила небольшие тучи и весь пейзаж в обложку «Страха темноты». И я поделился с Максом своими мыслями.
Декаданс и горелая плоть
...Я крашу губы гуталином...
Сиси все приходил в себя, сиськи Джины казались весьма ничего, а Мейсон сражал сарказмом и ухмылками. Шашлык жарился куда реже сегодняшнего, а дым потихоньку начинал пахнуть человеческим мясом и не братков с их разборками. Бытовая мясорубка в городах сменилась промышленной в республике на Кавказе.
...Напудрив ноздри кокаином...
Понятно, утюги не поют. Основное назначение утюга, само собой, гладить платье. В смысле, одежду. Но "доносилась из каждого утюга" или, на крайняк, "из электрочайника", только-только становящихся популярными, как раз про этот самый случай.
...Давай вечером с тобой встретимся...
Самым страшным годом для меня стал, на самом деле, 94-ый. Его жутко ждалось, хотелось и вообще. Когда тебе 14-ть, то многое кажется совершенно другим. Опасно это, конечно, надеяться на чудо и натыкаться на декорации дешевых фокусов, но куда ж без такого? Тем более, куда интереснее именно так:
Желать принцессу, наткнуться на притворяющуюся пэтэушницу.
Полагаться на брата и вдруг увидеть вместо него не своего любимого человека, а непонятное говно, смахивающее на стандартного утырка, по вечерам отжимавшего у мелкоты родительские рубли, рассеивающиеся быстрее дыма демократических танковых залпов или аромата АНашей Марии, дочери Хуана.
Видеть свою семью, теплую и родную, единственную и нужную... когда новое полноцветное фото вдруг становится черно-белой любительской съемкой, мутнеющей на желтеющей фотобумаге.
Вместо близких лиц, глаза закрой и вылепи по памяти, размытые пятна непроявленного негатива.
...Давай вечером умрем весело...
Страна на глазах еще больше засвечивалась, подменяясь на цветную бездушную пленку и фотографии "Кодак-экспресса". Сейчас, пытаясь разглядеть 94-95-ый видится странное. Марево, с редкими четкими кусками. Незначительными, типа пачки мятного "Кента" в ларьке рядом с санаторием, где жили на соревнованиях. Сиги ушли к кому-то, кто уже курил, не пригодившись. Санаторий был раем для девятиклассников. Можно было перелазить по балконам к девчонкам. И еще санаторий не общага техникума на Антошке. Никаких старшаков и выбитых с ноги дверей. Никаких - а если найду?
...Я на тебе как на войне...
Водка в любом ларьке. Первые лысые "под расческу" головы и пакеты с тетрадками и учебниками взамен ранцев и дипломатов. Зубы и кровь в туалетах на переменах. Взрослые, шалеющие от дичи, творящейся в вокруг и дети, считавшие обоссанных бомжей нормой. И над всем этим, в девяносто пятом, бывшем ужасным и прекрасным, ужасно-прекрасным, стеклянноглазые Самойловы и…
...нам с тобою повезло на-а-аз-л-о-о-о-о… из каждого утюга.
Сигареты поштучно
Прошлое легко меряется многими вещами, как маркеры отмечающими отрезки времени, оставшиеся позади. Можно забыть когда-то вроде очень важную вещь, вроде вопросов на экзамен, день рождения своей самой-первой-настоящей любви, номер личного стрелкового оружия или скомороха, так популярного еще недавно, вместе со строчками его псевдо-хита. Яркие точки, отмерявшие постоянно убегающие годы никуда не денутся, врезаясь в подкорку не хуже рубцов и дырок от гравия-картечи по морде грузовика-дальнобоя, стабильно получающую новую порцию из-под колес коллеги в каждом рейсе.
Дефицит и талоны на колбасу с водкой в позднем СССР.
Ножки Буша из стратегических запасов США и первую половину девяностых.
Какого цвета платье было на Монике Левински… Хотя это не выветрится.
Сериал «Интерны» и лично доктор Быков в конце стабильности нулевых.
«Я Вера из «Санлайта» и типа реклама о закрытии половины их сраных лавок десятых.
- Почем Мальборо?
- Пятьдесят копеек.
- А чо дорого?
- Щас милицию позову, паскудник, дорого ему, тебе сколько лет-то?!
Дальше было, чаще всего, много разного, не особо интересного и крикливого. Да и на фига «Мальборо», когда проще купить несколько сигарет ЛМ или Бонда? А если еще и семечек стакан, то бабка типа давала скидку.
Бабки и сигареты поштучно в Самаре еще существовали где-то в середине нулевых, сидя, само собой, в районе рынков и больших остановок. Закат их эры с карьерой пришелся на две тысячи третий-четвертый, одновременно с массовыми мобильниками, картами Сбербанка и семечками в пакетах, неожиданно вытеснивших бабок просто отовсюду. Вряд ли мобильные и стандарт ДжиЭсЭм помог как-то убить их торговлю, но факт, все это шло параллельно.
Но в девяностых бабки с их ведрами, ровесниками Брежнева с Андроповым, полными семечек, картонными перевернутыми ящиками и раскрытыми пачками трех дешевых, двух дорогих и одной «для девочек» марок табака были хозяйками кусков районов и содержимого карманов подростков, не желающих воровать-отбиватьливер-сниматьшапки и все равно любящих курить.
Пользовался их услугами, покупая сигареты поштучно? Да, пусть и не особо часто. Как сейчас помню, в двухтысячном, желая бросить курить, не покупал пачками. А вот идя на работу, в офисный центр, где куковал ночами на должности охранника, покупал. Сигарет пять и старался растянуть на ночь. Где-то через две недели плюнул на эту глупость и решил начать курить опять, раз уж не получается, то хотя бы спокойно и без нервов.
Про бабок иногда пускали трэшовые жутковатые слухи. Кто и зачем это делал – так и осталось непонятным, но все они копировали друг друга как из-под копирки и становилось ясно, что дело нечисто.
Бабок пытались обвинить в торговле анашой от цыган. Если бы бабульки вместе с сигаретами поштучно и семечками торговали «Аленкой», вопросов точно стало бы больше.
Бабкам впаивали продажу поддельного табака, хотя у них просто порой бывал табак с Казахстана, без акциза и, само собой, дешевле.
Бабки, согласно тайно передаваемых секретных данных, пожарив три огромные сковороды семечек, засыпали оные в ведро и потом пихали туда ноги. Профилактика артрита, хули.
А они, не самые лучшие, не самые добрые, не самые честные гражданки умершей страны, в своей реинкарнации не ставшей лебедем из гадкого утенка, просто хотели заработать. Просто хотели иметь в кармане сколько-то денежек, хоть рублей, хоть тугриков, да даже шекелей, будь они в ходу, и все. Смекалка и деловая хватка от природы, знание человеческой природы и терпение со спокойствием стали залогом их крохотного успеха в нелегком деле развития малого бизнеса посреди дикого капитализма новой России.
Эти мелкие табачные маклеры легко ловили моду и поветрия с настроениями, увеличивая выбор, ассортимент и остальное согласно потребностей. «Кэптен Блэк» и «Собрание» многие если пробовали, то только благодаря им. Уверен, войди сейчас в моду курить сигары и доживи они до наших благословенно-стабильных дней Путина, на разложенных типа-прилавках само по себе, как грибы после дождя или мыши в соломе Средневековья, появились бы гаванские «Коибы». К гадалке не ходи, так бы оно и случилось.
Бабки закончились одновременно с отмороженными временами, когда на неуплату налогов закрывали глаза, а сигареты курили почти все. Они не дожили до законов о запрете курения и слава Богу. Иначе погорел бы их бизнес, пролетел, как фанера над Парижем.
Валледжо, обводы и «Романтик Коллекшн»
Совершенно необязательно обложку пиратского сборника медляков и мелодий для потрахушек украшала стыренная картинка Бориса. В конце-концов не менее популярен оказался Луис Ройо, но, всё же, Валледжо цепко держал пальму первенства. Да-да, точняк.
Компакт-диски входили жизнь одновременно с бумбоксами, даже если бумбокс оказывался магнитолой-сонькой. Так же проще, понятнее и ваще, чего прикопались? Компакт-диски цеплялись за наши кошельки всеми своими яркими и относительно большими коробками, куда джентльмены удачи лепили всё привлекательное. И уж откровенности с красивостями от Борьки заходили на ура. Сколько судьб пошли незапланированными дорожками после «сангрии», очаковского джин-тоника и прочих «спуманте», на свободной хате столкнувшись с медоточивыми подвываниями, текущими с пиратской болванки, прячущейся за обнажёнкой Вальехо, э? То-то же, что не так и много, но всё же случалось.
Раз-два, пьяная сами-знаете-кто себе не хозяйка, зачем презик я здоровый и, конечно же классика:
- Только не в меня…
Залёт, задержка, вдруг само рассосётся, постинор, не помогло, вот ты и будущая мама, дочка. Кто решался отвечать и тогда мирком, да за свадебку, а дальше как выйдет. Кто плевать хотел и жил себе дальше, кто бежал в армейку, а там как придётся. Ничего особо не поменялось, просто прошло с четверть века и всё. Ну, вы сами всё знаете.
Товарищ из нашей гоп-команды далёкого девяносто шестого поступил классически – остался нормальным пацаном, все всё поняли и ваще. Вольному волю, кесарю – кесарево, рожоного ума нет, никакого не даешь.
Его будущую жену очень любили приглашать на романтические прогулки в сторону дачных массивов или ближайшей подвальной теплушки. Времена стояли простые, мы развлекались как могли, в таком романтичном походе они и познакомились.
- Ещё бы он тебе открыл, - через несколько месяцев сказали всеведающие бабульки-соседки, посиживающие на лавочке и привычно обозвавшие проститутками парочку знакомых одиннодцатикласниц соседней школы, нацепивших писк лета «Чистилища» и Иванушек Интернешнл – летнее лёгкое платье, откровенно смахивающее на блядскую как-бы ночнушку бретельками, тканью, вырезами спереди-сзади и длиной, открывающей нижнюю треть трогательно-гладких девичьих полжопий.
- Ещё б он тебе открыл, - повторили они и хихикнули, - они ж там опять свою музыку включили и голышом друг за другом бегают, тьфу, чтоб их, куда родители смотрят?!
Бабки, как всегда, оказались везде и во всём правы – никто так и не открыл, голышом они явно не только бегали и через несколько месяцев наша гоп-компания даже собралась на брачное сочетание, наплевав на недавние гы-гы-гы и ха-ха над дурнем, встречающимся с самой обычной шалавой, ебущейся даже не за бабло, а из любви к искусству.
Кассету «Романтик коллекшн» с нимфой, дающей антилопе напиться из ладошек на фоне озерка и сатиров, сигающих с берега, кистей Бориса начала восьмидесятых никто из нас не брал, опасаясь заразиться инфекцией раннего отцовства.
Наборы открыток Бориса Валледжо даже имелись в загашниках некоторых личностей, а ближе к концу девяностых, когда до Интернета было как до Китая раком, бойкие книгоиздатели немного подоили золотого тельца, оперевшись на чувство прекрасного…
Альбомы Бориса, Джулии Белл и прочих Луисов с Фрэнками Фразеттами, оплачиваемые через Почту России по бесплатным каталогам, появились во многих хрущах с ленинградками, гостинках и даже сталинках нашей необъятной Родины. Кто заказал из эстетики, кто из-за тяги детей к прекрасному, кто памятуя о фильме «Фанат», где Малыш записал телефон спасённой прошмандовки на тыльнике работы Фрэнка. В общем, резоны у всех имелись свои.
К концу лихих-святых сборники «Романтик коллекшн» по любви встали в ряд к «Союзам», совершенно перестав интересовать молодёжь и окончательно оприходовав наших мам с папами. Время было такое, в их стан плавно переходило всё медово-мелодичное, включая, конечно же, «Энигму».
- О, опять романтику включили – ворчал штабной мордвин-истопник на ТГ-6 и косился на палатку и.о. командира АЗДН, артиллерийского-зенитного дивизиона, - ща ебаться будут.
Солдатня порой метка в словах ровно Пуля из ДМБ, сказали, так в цель. Истопник говорил правду, весь дивизион знал: стоит в небольшой палатке заиграть «Энигме» или уже заикающемуся диску «Романтик коллекшн», как за опущенными клапанами окошек перечно запахнет страстью, настояще-жизненной короткой любовью и всё такое, что нам не светило.
Диск с очаровательной златовлаской-беляночкой, облапленной каким-то королем черных демонов мне спёрли за-ради срисовать её обводы. Резоны о «это Ройо, не Валледжо», никого не интересовали, да и не были нужны. Какая разница, кто художник, когда за-ради срисованной в блокнот красотки, приобрётшей фуражку-аэродром армейки нулевых и оставшейся полностью голышом тебе подгонят магарыч в виде трёх пачек с фильтром? То-то же, совершенно всё равно чья кисть наблудила эдакую красоту.
Как там и.о. комдива и евойная фемм-фаталь станут совокупляться без саундтрека нас волновало ещё меньше, зуб даю.
Затухающие всплески той феерической пиратской работы пришлись на нулевые и умершую самарскую Книжку, где последние из могикан аудиодисков торговали на самом входе всем подряд, включая 7Б, БИ-2, Зяму и, конечно же, те самые «Романтик коллекшн».
Где-то в те далёкие времена в мою жизнь вошёл первый персональный комп, недавно появившийся у Кати. Она же принесла пиратскую библиотеку фантастики с фэнтези, где по уши хватило и Ройо, и Фразетты, и прочих талантливых маляров мускулистыми телами и девичьими выпуклостями по холсту, включая, конечно же, работы великого перуанского качка Бориса Вальехо и его прекрасной второй жены-культуристки Джулии Белл.
Паштет и шайтан
Мы покатились в Казахстан. Мы – две команды по баскету, пацаны и девчонки, на межнациональные, в, прямо беда, чужую страну. Разницы в поездах тогда не наблюдалось, зеленые вагоны оставались одинаково МПС-ными, обтерханными, скрипучими и старыми. Новые вагоны страна то ли не начинала производить, то ли их никто не пускал в нужную нам сторону.
Плацкартные вагоны девяностых – целый мир. Они и сейчас такие же, только тогда в них катились почти все. Деньги резко перестали появляться и купе позволяли себе не многие. Плацкарт – целый мир, мир торчащих ног, в носках и без них, простыней и одеял со вторых полок, закрывающих переодевающихся женщин, еды и ее подобия со всех отсеков-выемок, не убиваемый запах сортира, тянущийся шлейфом за сигаретным дымом, прущим с заднего тамбура, бродящих туда-сюда продавцов разного дерьма и аферистов с жуликами и ворьем.
Половина пацанов потратила от четверти до трети выданных денег на латунные печатки, купив их где-то на границе, между Ореном и Уральском. На третий день носки печатки оставляли зеленые следы и домой с ними вернулись, наверное, самые упертые. Черно-белые фотографии Чака Норриса и Шварца интересовали уже мало, а вот две колоды порно-карт замелькали на наших полках постоянно.
Зимний Казахстан встретил холодом и асфальтом, так и прыгающим после двух дней поездной тряски. Гостиница нам попалась вполне неплохая, даже без номеров на восемь человек, типа сызранской или ардатовской. Только там мы задержались совсем ненадолго, отправившись играть. Там нас ждали местные. Назвать их болельщиками не тянет даже сейчас.
Страна рухнула, но тогдашние двенадцати-четырнадцатилетние казахи говорили на русском как на родном, особенно прекрасно владея матом. Суть предложения сводилась к следующему: вы нашим проигрываете, мы вас, понаехавшие, не убиваем, вбивая по уши в доски площадки. Поглядывая на вяло висевший белый флаг с золотистым солнцем и орлом, Валера скорчил рожу и, ответственно, как и положено капитану, послал их на всем известный адрес. И мы отправились выигрывать и умирать. Потом.
Наш Саныч, сразу по концу игры отправился к судьям. Долго орал, шевеля усами и размахивая руками. Местные смотрели на нас как на говно, а нам было фиолетово. Площадка прыгала под ногами также, как четыре часа назад прыгал вагон. К концу первого периода желудок попросился наружу и еле-еле удалось его уговорить остаться внутри.
Переигровку мудрые судьи назначили на последний день игр. И мы отправились в гостиницу, по дороге рассеявшись, как тараканы, по улицам. Актюбинск 90-ых явно не был туристическим городом, особенно зимой. Снег, чертова куку-рука, дорогой лимонад и клевые лепешки в хлебных. Лепешки и мясной паштет, особенно после купленных печаток и мясной продукции оказались как нельзя кстати, особенно на обратной дороге.
Девяносто второй оказался самым лютым моих детских воспоминаний. Помню, зашел в магазин, купить что-то сестренке в подарок. Денег, рассчитав, хватало на маленького желто-черного искусственно-мехового зайку. Зайка смахивал на косого наличием ушек, но чем-то глянулся.
- Лучше бы сэкономил, домой еще ехать, есть что будешь? – Римма, наша тренер и жена Саныча появилась откуда-то сзади и вздохнула.
Я не ответил и купил игрушку, понимая – так правильно. Ее и… само собой «Куку-руку», Светка же ни разу ее не ела. Или ела, но я не знал. По магазинам тогда больше не шлялся, не на что было.
В гостинице шел второй терминатор. На казахском. Суровые молодые казахи, сидящие в постсоветской комнате отдыха зло косились на подростков, катающихся по полу от смеха и явно хотели не сделать замечание, а накидать по щам. Все всё понимали и даже начали успокаиваться… Но тут из лифта вышел добрый Шварц, строго пялясь на отползающую Сару Коннор, а она открыла рот и:
- У! Шайтан!
За кем-то, вроде бы, казахи бежали до самого номера.
Назад мы ехали куда спокойнее, заняв какое-то там заслуженное место, желая и дальше играть в самую лучшую игру. Разве что мое желание никак не шло в резонанс с моим собственным правым большим пальцем, почему-то люто ноющим и начавшим распухать. Просто щиты в Актюбинске оказались деревянными, а занозы и малолетние дурни, прыгающие за мячом, просто созданы друг для друга.
Темностул, Кох-и-нор, Толкин
В шестнадцать-семнадцать далеко не у всех выходит быть умным, зато умничать получается у многих. А уж преподносить свои крохотные проблемы как нечто грандиозное и масштабное под силу каждой второй личности, вырвавшейся из пубертата, но ещё не знающей – как правильно взрослеть.
«Хоббит» попал в мои детские руки ещё в СССР. Спустя три года и три класса, развал страны и первые областные по баскету в школьной библиотеке нашлась свежеотпечатанная в Перми книга «Хранители».
Дж. Р.Р. Толкин был гением. Сейчас его книги кажутся излишне пафосными, но тогда они стали откровением, заставили поверить в настоящую сказку и Неверлэнд, лежащий где-то за пределами фантазии, Неверлэнд с назгулами, гномами, Леголасом с Гимли, Барад-Дуром, невидимым и жутким Сауроном и самой главной находкой мастера пера, печатной машинки и литературы – Морией. О, да, детка, именно Мория была, есть и остаётся самым притягательным местом Средиземья, давно не интересующим заслуженного читателя фэнтези. И спасибо Питеру Джексону за её прекрасную тьму, таящую в себе истинную черноту.
Мы тогда много читали. Видаки только входили в жизнь, хотя первыми покупками многих, умудрившихся не выживать, а просто жить в 92-93-их годах становились именно видеопроигрыватели. Тогда не имелось мусорных бумажек в почтовых ящиках, хотя попасть в почтовый ящик было проще простого, о стальных дверях с кодовыми замками пока не задумывались. Но спама никто не разносил, рекламу печатали у себя самые популярные газеты с журналами, и порой, когда меня никто не видел, рассматривал страницы с черно-белыми плохими фотографиями с манящими JVC, Sharp и прочими Toshiba с Хай-Блэк Тринитрон.
Мы много читали, находя чтение по душе. Мы много шлялись по улицам и готовились к взрослой жизни. Готовиться казалось несложным, жизнь менялась, но мы вливались в изменения ровно морские черепахи в Гольфстрим, делая пируэты и заходя на виражи.
Настоящая тьма сгущалась рядом, она пахла уксусом ангидрита, сгоревшим порохом войн на окраинах умершего Союза и межвидовых разборок граждан новой России, сладостью поддельного «Амаретто» и тяжелой спиртягой «Рояля», «Белого медведя» и «Слынчев Бряга». Тьма уже не хотела прятаться и воняла медью крови пацанских разборок после дискачей и прелью картошки последних огородов, раскинувшихся вокруг крохотного провинциального Отрадного, последними парами 76-го бензина в карбюраторах ещё выпускавшихся ЗИЛков с ГАЗонами и выхлопом потёртых пригнанных иномарок.
Наверное, чёрные провалы Мории, великого гномьего царства, помогли мне справиться со всеми окружающими странностями. Понятно, кого-то выручил Толкин, кого-то Денди-новая реальность, а кого и боксерский зал. Каждому своё, Гэндальф, ведущий Хранителей вглубь копей и насмерть вставший на узком мостике, оказался мне ближе.
«Властелин колец» вернулся попозже, с «Двумя башнями», скрывшись из поля зрения до самого 11-го класса. Он вернулся вместе с блэк-металом и главной юношеской любовью жанра – «Темностулом», вокально-инструментальным ансамблем «Darkthrone», двумя норвежскими хлопцами, воюще-верещащими под бензопилы вместо гитар и долбёжку глуховатых ударных.
Неформалы и девяностые оказались созданы друг для друга намного больше, чем металлюги и сам хэви-метал-рок чуть раньше, в Совке, где рок-музыку любили, кажется, даже не тысячи, а миллионы. С пришедшей демократией вся любовь испарилась, сменившись на евроденс, блатоту с зарождающимся шансоном и обычную попсу. Неформалы девяностых, как выяснилось, оказались более целостными.
Курт кричал про ненависть к себе и его грустные подведённые глаза смотрели на нас с футболок. Готы появились в провинции уже в нулевые, а вот металлюг с панками вполне хватало. Мы собирались стайками, обсуждали самые важные проблемы вроде новых музыкальных альбомов, картинок на футболках и, конечно же, нежных девичьих прелестей. Нефоры девяностых не были ровней нормальным пацанчикам в девичьих глазах, зато те красотки, что оказывались с нами, чаще всего были куда честнее и интереснее.
В шестнадцать-семнадцать далеко не у всех выходит быть умным, зато умничать получается у многих. А уж преподносить свои крохотные проблемы как нечто грандиозное и масштабное под силу каждой второй личности, вырвавшейся из пубертата, но ещё не знающей – как правильно взрослеть.
Вместе с тяжметом вернулось желание рисовать. Желание рисовать привело к павлу леонидовичу, когда-то учившему меня в школе рисованию, оставило за спиной спортзал и заставило приобрести карандаши. Настоящие карандаши, Кохинор, дешёвый набор из мягких, твердых и ТМ.
Они открыли путь в тот самый Неверлэнд, что, кажется, навсегда остался за спиной. Толкин не оказался забыт, он просто потеснился, ровно как Гэндальф шагнул в сторону прижившись к уже ненужному Конану и лишь удивлённо качал головой, глядя вслед Чёрному отряду, Элрику из Мэльнибонэ, принцу Коруму и прочим ребяткам, не отличавшихся благородством.
Последний год умирающего детства, мой девяносто седьмой (ТМ), хорошо знал разницу между «Петром Первым» и казахским «Бондом», самарским «Родником» и последышами палёных «Тройки» с «Авророй» из банок, не удивлялся густому запаху кислого в каждом втором подъезде и звучал тёмными риффами блэка. А его главным цветом стали все оттенки серого от грифелей карандашей и жирные чёрные штрихи ручек «Корвина».
Чёрные мессы, драконы, полуголые девы и не менее полуголые демоны-качки, борющиеся против качков-варваров, совершеннейший ужас родом из текстов «Коррозии Металла», появлялись на бумаге вечерами. Днём мы строили натюрмотры, пытались в пейзажи и почти добрались до гипсовых голов с черепами да бюстами.
«Дима, помаши маме!»
- Сама ты дура и коза твоя дура!
- …актер Димочка Харатьян…
- Помаши маме!
Это называлось «Русский проект». Ролики разной степени духовности и значимости для нас тогдашних. В них что-то веселило, что-то могло заставить погрустить, что-то было самой настоящей ностальгией. Они появились году в девяносто пятом-шестом, точно не помню, а гуглить не хочется.
С год назад наткнулся на них в сети, несколько посмотрел, удивившись увиденному. Стычкина в ролике с белой мышью помнил, а вот Гришаева там же оказалась неожиданностью. Кравченко, через пяток лет игравший в «Спецназе», не запомнился тогда вообще. Михалков, говорящий о самых красивых девушках из Самары из памяти не убежал, но, оказывается, там еще был Машков. Какая, казалось бы, разница, верно?
Первая чеченская война обожгла страхом в конце девяносто четвертого, в девяносто пятом пробрав полностью Будённовском. Через год она закончилась, почти так же резко, как и началась. Страх чуть притупился, страна вдруг обнаружила, что может свободно дышать, а жизнь неожиданно стала легче.
Два года, с лета девяносто шестого по лето девяносто восьмого, Россия жила остатками надежд. Тогда вдруг стало хватать денег, появились перспективы на будущее, все налаживалось, и мир вокруг казался добрее. После дефолта девяносто восьмого страна привычно сжалась, продержалась год с небольшим, опять отправила своих детей воевать на Кавказ и дождалась каких-никаких, но перемен.
Сыграл ли «Русский проект» какую-то роль во всем этом? Да. Как и парад в честь пятидесятилетия Победы, грохотавший на Красной площади так громко, что чуть не перекрыл грохот настоящей войны, ведущейся в мирное время.
Сэм, теплушки и кружавчики
Гипюровые кружева женских трусишек девяностых просто песня. Особенно в пятнадцать лет, особенно если ещё ни разу, особенно в алкоугаре и в темноте теплушки. Жесть, чего уж… А начиналось всё совершенно идиотски.
- Это ж варенье, - сказал мой старший двоюродный брат, отхлебнув из банки, - не компот.
- И чо, бля? – ответил ему Коля. – Один хер нет больше запивона.
Запивона, впрямь, имелось лишь пол банки разведённого клубничного. Зато самогона, настоящего бабушкиного сэма, имелось аж две поллитровки. И три котлетки. Пир богов, чо.
- Надо было три стопаря брать, - снова пожаловался брат, - не смог, чтоль?
Коля отмахнулся, налил, накатил, закусил, отщипнув сухарно-серый котлетный бок. И протянул рюмку мне. Наверное, так явственно передёрнулся, что пацаны даже обиделись.
- Ты чо, ёба, а? – сказал Колян. – Это ж бабушка делала, она сладкая, вкусная и полезная.
Николай, в свои шестнадцать с половиной, знал толк в горячительных. Вернее, Колька умел их употреблять, да так лихо, что не угонишься. Он пил всё, содержащее градус, а не содержащее использовал для разбодяживания совсем крепкоградусной чачи, утягивая ту откуда-то у тётки. Тётя Николаса работала в больничном городке какой-то специальной медицинской кастеляншей, потому в каком-то специальном шкапчике тётиной квартиры всегда хранились ёмкости С два Н пять ОН. Поди-ка не научись тут превращать огненную воду в нечто относительно вменяемое для употребления…
А тут… А тут случилась так себе говённая историйка, хер погордишься.
Отрадный, город нефтяников и газовиков строился в пятидесятые, строился недавними ветеранами, воевавшими против европейской гидры, и, победив её, также серьёзно взявшихся за борьбу с природными ресурсами. Опыт большой войны не прошёл даром, история кавказской нефти и периодический горюче-смазочный голод диктовали свои условия. Мухановское месторождение оказалось лёгким, вместе с чёрным золотом подарив миру СССР не только НГДУ «Первомайнефть», но и в первую очередь городок с красивым названием Отрадный, в ста кэмэ от Куйбышева, к концу двадцатого века снова ставшего Самарой.
Наши дед с бабушкой приехали сюда не к самому строительству, до поры до времени проживая в селе. Нет, они приехали к уже стоявшим двухэтажкам у ж/д станции, к первым поднимающимся «хрущам» основных кварталов, к баракам, пропавшим лишь в восьмидесятых и к уже строящейся Колыме. Колыма – крохотный, по меркам любого города стотысячника, посёлок частного сектора, в самом начале отрадненской истории бывший её дальней точкой. Потому и Колыма, собственно.
Наши дед с бабушкой не просто жили в селе, они там родились, выросли и вернулись в него же, бабушка отучившись на фельдшера, а дед, получив поровну наград и осколков, защищая Сталинград, форсируя Вислу и забрав Берлин, с Войны. И деревенский порядок в нашем небольшом доме на Сенной был всегда, когда там жили наши старики.
И самогон, сэм, не стал исключением, хотя в чём – в чём, а в корыстном самогоноварении нашу бабушку упрекнуть было невозможно. Она просто порой ставила на плиту алюминиевую советскую соковарку с несколькими резиновыми шланчиками и превращала всякие нужные ингредиенты в прозрачное, вкусно пахнущее хлебом. Обычно ей делалось всё это осенью, после огородов с палисадником.
А в самом начале декабря девяносто четвёртого они вдвоём загремели в больницы, пусть и в разные. Нам, двум начавшим борзеть щенкам, лишнего повода не требовалось. Разномастная батарея бутылок пряталась в шкафу, и мы тупо сливали с одной, с другой, с третьей…
Коляныч стал единственным братовским новым одноклассником, сумевшим понять душу пацана с Вартовска, выдранного из привычной среды Северов да заброшенного в последний школьный год в Отрадный. Они, можно сказать, спелись, и хорошо, что не спились. Хотя, чего уж, стремились стремительным домкратом именно к этой цели всю вторую четверть. Меня спасал баскет и спортшкола, а ещё нелюбовь к водке. Мне с неё приходили вертолёты и слегка блевалось, а кому приятны эдакие перформансы?!
Но тут не выгорело, тем более…
Тем более обещались быть дамы. Ну, как дамы? Так, милые шалашовки времён накопления первичного капитала, давалко-сосалки, по каким-то собственным причинам превращавшиеся из обычных бикс в блядей. Горько-отвратная правда жизни, не отдающая сраной романтикой, зато вполне честно показывающая многое из посконно-быдлячьего куска истории новой России.
Какие дамы с джентльменами, такие и не только напитки, но и сад наслаждений. Что могло оказаться романтичнее самой обычной теплухи в домах, построенных в конце восьмидесятых, в домах, где в подвале ЖЭУ имело подсобку для осмотра коммуникаций и где всегда собиралось разное отребье: бомжи, бичи, нарки, алкота и, конечно же, подрастающие личинки общества, как правило - агрессивные, желающие всё, везде и сразу. Для этаких манипуляций Николя даже сумел притаранить откуда-то вполне себе чистый матрац. Самый, что ни на есть, обычный, армейско-больничый, относительно незасанный и даже с виднеющимися полосками. Романтика…
Так что, учитывая с одной стороны адское желание покончить с собственным детством и выданный презерватив, а с другой общий градус жести сраной теплухи, самогонка оказалась ровно доктор прописал. Тем более, что дамы намечались чуть ли не с минуты на минуту. А, да, такой опытный ловелас, как наш Ник, в отличие от моего братца и меня самого обладающий неплохо зарабатывающей полноценной семьей, не мог не подумать о тонко настроенных девичьих душах. И спиздил за-ради такого случая полбутылки польского вишнёвого ликера для прекрасных барышень.
Дедовщины и служба в армии
- Вдруг как в сказке скрипнула дверь…
Н-на-а-а! Кулак прилетает в ладони, сложенные на лбу.
- Все мне ясно стало теперь!
Да-да, это был музыкальный лось. Еще лось практиковался педальный, но такое видел лишь один раз и даже со стороны оно казалось странным и страшным. Каково было кому-то из второй учебной роты, улетевшему под шконки, даже и не знаю. Наш старший сержант Стёпа был парень справедливый и честный, дрочил нас на плацу и качал на зарядке и внеплановом физо, но руки не распускал, не водилось за ним такого.
Фанеру мне пробивали, было дело. В самом начале духанки, когда нас отправили в Даг и там оказались все самые страшные дембеля батальона. Через полгода, когда Дагестан покромсал нас первыми погибшими, вспоминать о такой хрени было даже стыдно.
Армия в девяностые была проклятьем, пучинами Ада, родней зоне и ее порядкам, пусть и не полностью. Армию боялись и идти в нее не хотели совершенно, от слова «совсем». В армии водились неведомые крокодилы, которых нужно было сушить, буратины, бывшие деревянными также, как Тортиллы, слоны, лоси и прочие неведомые зверушки. А еще там проживали напостоянку страшные упыри-деды. И плыл, затхлый и смердящий смертью морали и правил, аромат дедовщины.
К пятнадцати годам даже самые погруженные в учебу ботаны знали про «духи – вешайтесь». К шестнадцати, пройдя медосмотр с обязательно-дебильным «красной армии не видно» после «наклонись, раздвинь», даже ботаны, подходящие по состоянию здоровья, получали приписное удостоверение. Эдакий маленький светлый пропуск в собственный небольшой двухгодичный ад. Ну, по мнению призывника, само собой.
От нее косили. От нее откупались. От нее прятались за ВУЗами и их отсрочками, порой уходя на длительно растянувшуюся аспирантуру. От нее закрывались, до самых двадцати семи лет, липовыми справками о сифилисе, что никогда не обретался в организме, но был просто необходим документально. От нее бегали и гордились, если убегали.
Били ли душье табуретками? Заставляли ли чистить очки зубными щетками? Отправляли ли шарить по ночами новые гражданские трусы в упаковке? Прописывали ли лосей направо и налево? Петушили ли в зад, не обращая внимания на бром в чае?
О, чего только не было из этого макабрического списка.
Брома в чае не было, это чтобы не перевирать сказки. Табуретками били и духов и дедов, тут уж как карта ляжет. Очки зубными щетками вроде бы были, но в целом все слышали, а вот видеть никто и не видел. Шарили не только трусы, но и все подряд, что вступало в голову в конец одуревшим от безделья и безнаказанности юным организмам, в основном валявшимся по распалагам в тапочках из-за предписания медсанчасти, выданного, зачастую, таким же срочником в должности санинструктора. Гомосятины в нашей части не случалось, как бы того не желали любители «двагодавыкинутыезря».
Да, тарелка с сечкой, прилепленная к столешнице снизу – почти приклеивалась намертво. От тушенки нам чаще всего доставалось сало, вместо ботинок с высокими берцами в девяностых царили портянки и кирзачи, «духи вешайтесь» мы услышали еще на призывном в Сызрани от стройбатовцев, тогда еще существовавших, сигареты на стодневку на самом деле подписывались, хотя моему деду Серику она в хрен не впилась, он не курил и отдавал ее Филипчику, спавшему по соседству. А мой собственный дух, полученный, свежий и горячий, прямо под село Беной, что между Сержень-Юртом и Ведено, в первый же день получил столько ништяков, сколько смогли дать. Каждому свое, хрена ль.
Работы – да. Духи моего призыва, за три месяца КМБ перед первой командировкой в Даг, стреляли три раза, а вот разминка часто превращалась в поход на лесоповал в сопки у Ахтырской и возвращение с бревнами на плечах. А еще случались колхозы, яблоки-сливы-подсолнухи и прочие аграрные изыски, обязательная отправка пяти человек с утра на строительство церкви в самой станице и так далее.
Учить боевой службе нас начали в самой командировке, как бы оно не было глупо. А потом учили сами жизнь и война, случившаяся почти под конец первого года.
Мы не были краснопогонниками и ни разу не видели зэков. А вот конвойщики видели и, расформированные летом девяносто восьмого, натащили с собой, при переводе, кучу всякого, от Божьих образов ручкой на носовом платке и четок до, само собой, нард и ножей с наборными ручками. Служили конвойщики по-разному, пришедшие к нам слоны и духи оказались такими же, как мы, черпаки, деды и дембеля запомнились барственностью и понятиями, активно вкручиваемыми в нашу полковую жизнь. Потом понятия столкнулись с Мейджиком и, треснув, рассыпались одновременно с парой выбитых к чертовой матери зубов у особо продвинутых в неделании мыть взлетку и кубрики.
Половина пацанов моего класса, тех, кто вместе катался на соревнования по баскету, в армию таки загремели. Вернулись все, один остался, спокойно служа в звании мичмана на Северном флоте. Из отслуживших вместе со мной никто особо не говорил о потраченных двух годах службы, жалея, изредка и не все, о добровольно написанном заявлении на отправку в Чечню.
Армия нулевых оказалась непонятной, но превратилась в армию десятых, больше напоминающую спортивный лагерь с элементами квеста «А как тебе без привычной зоны комфорта?». А потом… А потом все и всё знают.
Air Jordan
- И как крикнул Змейгорыныч нечеловеческим голосом…
Всё баскетбольное детство девяностых хотелось Reebok как у Шака. Адики с найками совершенно не привлекали. А вот чёрные рибуки – чисто фантастика. Их не имел даже Вася.
Вася Строилов учился на год старше и умел в трёшки. Не как Горох или Биткин из старшаков, хотя Биткин в принципе с трёхами не дружил. Горох показывал истинное чудо: скручивался пружиной, длиннорукий и кривоногий, распрямлялся и мяч летел в кольцо. Вася Строилов умел хуже.
Горох с Биткиным носили шорты из флагов бывших братских республик. У Гороха с зелёной полосой, у Биткина с какой-то другой. Вася, расходуя средства родаков, носил что-то настоящее и фирменное, но даже у него не имелось рибуков. Зато имелся адидас. Хотя и не торшил. А мы ещё вовсю пользовали, совсем как Джон Стоктон, короткие трусы а-ля СССР.
- А Змейгорыныч как заорёт нечеловеческим голосом…
Рыжие мячи настоящих кумиров залетали откуда угодно, Майкл со-товарищи урабатывал НБА на всю катушку, правда мы смотрели игры урезано и раз в неделю, на выходных, в «Лучших играх». Это смотрелось нереально круто и таковым и являлось.
- Пробежка!
Рыжие мячи наших деревянных ящиков не красовались надписями Сполдинг и на них даже не писали Вилсон или Адидас, да и сам Адидас чуть позже оказался чёрным с парой цветных полос. Рыжие мячи оставались болгарскими, с жёлтым кружком и номерами, расписанными фломастером.
ДЮСШ пах резиной, потом и здоровьем молодости, звучал скрипом подошв, свистками и стуком мячей, ну и, если прислушаться, ударами по щитам и шорохом сеток. В городке на пятьдесят тысяч населения не имелось настоящих центровых и это обламывало даже на областных соревнованиях.
- Командный фол!
Иногда мы играли с девчонками, порой девчонки нас дёргали, года полтора, пока мы не подросли и такая тренировка стала даже вредной. Тогда-то Захарыч начал выпускать на нас старшаков. Мысль стала прекрасной и всем понравилось, включая наших родителей.
В самом начале, что Российской Федерации, что нашего спорткласса, команде раздали книжки «Профи». Книжки, изданные минспортом СССР в 1990-ом и посвящённые настоящим американским звёздам: Бобу Коузи, Питу Маравичу, Джулиусу Ирвингу, Джаббару и Чемберлену. Последним из звёзд заграничной Лиги расписали восходящего Микаэля Джордана. Микаэля, зуб даю, а вовсе не Майкла. Когда закончился СССР, «Быки» взяли свои первые гайки, но это прошло мимо, как и уход в бейсбол.
- А нечеловеческим голосом это как? – повёлся Вовка Мозгунов, глядя в честные глаза Гороха.
- А вот так, - сказал тот, стоя у дверей раздевалки, где мы отдыхали после первого часа своей и перед двумя со старшаками, - а вот так – эгегей, бля-а-а-а!
- Отдохнули? – поинтересовался из-за двери Александр Захарыч. – Марш играть!
Коварный свежий Горох неторопливо двинулся на выход, где его ждали остальные. И в тот- то вечерок жопки они-то нам надрали мама не горюй.
Микаэль Джордан подписался с Найк раньше, чем в мои руки угодил баскетбольный мяч. «Эйр Джордан» прошли мимо, хотя в Тольятти делали «Феникс», почти полностью содрав с них внешний вид с формой. У них имелся немалый плюс – белая подошва, не оставляющая полос по крашеным доскам ДЮСШ.
Наша старая спортивная школа так и работает, у её новых ребят отличная форма и кроссовки, не говоря о мячах, а тренера не носят синие мягкие кроссы с двухцветными олимпийками, всё там как-то иначе, лучше и современнее. И это правильно.
Книжка «Профи» пока ещё живёт в книжном шкафу мамы, а фото Дрим-Тим не заставляет морщить лоб, судорожно вспоминая её участников, кроме того самого студентика и долбаного Криса Маллина.
«Эйр Джордан» мелькает перед глазами несколько раз в день даже зимой и если молодёжь таскает реплики, то это их дело. Кроссовок сейчас жуть, как много и это здорово.
Пацифики, анархии, банданы и красотки
- Я ей, шалаве, устрою анархию!
Наташа, нежно и трепетно любившая Курта, «Нирвану» и весь русский рок, гневалась на Аню. Аня, бойко танцевавшая под всё модное и не видевшая разницы между «Металликой» или «Скорпионз», хули – те и те играют медляки, таскала анархию и бандану.
Анархия была из нержавейки и качественная, бандана из хлопка и турецкая. Аня заматывала аккуратную остроносую головку, выпуская наружу длинные пшенично-золотистые волосы, выпускала блестяшку на почти отсутствующую грудь и шла тусить. Аня была хороша, на дворе шумела весна 97-го, школа заканчивалась, а мы были молоды, лихи, глупы и прекраснодушны. Пусть не все и не всегда.
Наша одноклассница Наташа не любила Аню, учившуюся в параллельной школе №9. Почему – Бог весть, но явно не из-за ангельской внешности и конституции, той самой, когда ветром сдуть может. Наташа не любила Аню по причинам моральным и психологическим. Ведь рок-музыка как партия, или религия, раз и навсегда.
Ну, во всяком случае в 16-17-ть и в лихие 90-ые, когда мы верили во что угодно, от уже угасших призраков Чумака с Кашпировским и до приснопамятных пирамид МММ с Хопром.
Одиннадцатый класс девяностых, их второй половины, начавшийся в 96-ом - целый мир. Мы шли в школу не учиться, мы шли тусоваться и растягивать время, отделявшее нас от взрослой жизни. Мы, поколение летней Олимпиады в Москве, за пятилетку между павшим СССР и Россией, чуть не рухнувшей из-за рынка, Чечни и безвременья, не осознавали себя страусами. Нам всё казалось правильным и необходимым, даже если являлось чем-то иным. И нас поддерживали наши родители, сами не заметившие, как успели перепугаться за нас до смерти, ведь в пятилетку вошла и расцвела буйным цветом не воровская «малина» песни ранних «Любэ», а самая обычная торговля ханкой. Гламурный кокс жил в столицах, а нам были неизвестны не только определения «кокс», но и понятие «гламур», хотя до него и оставалось еще лет пять. Героином ещё не пахло, героин вошёл в страну где-то с входом нашего поколения на кавказ в 99-ом. В подъездах барыжили самой тупой ханкой и не более.
Подсесть на неё стало также модно, как пяток лет назад на клей «Момент» или «финики», феназепам, в основном утаскиваемый из аптечек своих да чужих бабушек. Где ханка – там же и гоп-стоп по углам ночью, там и воровство, сперва чужого, а потом и своего.
Наши родители, сами не заметив своего испуга за жизни и судьбы детишек, становящихся взрослыми, закрывали глаза на наше беспутство с прожиганием жизни. Тогда, конечно, планировали будущее, планировали кто умнее и правильнее, но все привыкли к корректировкам со стороны жизни.
Чуть ли не самым важным моментом, особенно после Абхазии, Приднестровья, Таджикистана и Чечни стало отмазать от армейки. Мазать стоило двумя путями, сливавшимися в один: баблом и знакомствами, куда бабло и уходило.
Провинция переваривала новое куда дольше, чем сейчас. Никакого Интернета, новости или через газетные киоски, или через телик, или через знакомых, живших поближе к столицам. Никакого информационного вакуума и полное непонимание самой информации, да-да. «Энциклопедия русского рока» имелась в библиотеке у бывшего Дома Пионеров. Наша рок-н-ролльная Наташа, носившая пацифик, всё желала утянуть её домой, но та имелась лишь в читальном зале и так, наверное, и осталась там, сейчас в лучшем случае забытая всеми в глубине старого фонда.
«Металлика» и «Скорпионз» прям играли медляки, если для всех и эти медляки любили. В нашу жизнь потихоньку входили брит-поп, ню-метал и хардкор, меняя не только вкусы в музыке, но и предпочтения внешности. Аня с её строением феечки из «Карнивал Роу» зажигала с Алясовым, смахивающим на отъевшегося урук-хая, Наташа отпускала волосищи всё длиннее и длиннее, пацифики с анархиями вышли из моды у отрадненских красоток также неожиданно, как и пришли, а крохотный мир остатков детства надулся мыльным пузырём, и лопнул сразу же после окончания той самой школы. У нас у всех.
Спустя четверть века я всё ещё вижу ту самую анархию из 90-ых. Она сохранилась у моей Кати, слушавшей «Нирвану» и «Метлу» одновременно со мной и передавшей её нашему сыну. А тот прицепил её к рюкзаку, да так и оставил, не обращая внимания на её винтажность.
Жара, тополиный пух
Жара, липовый цвет, снег тополиного пух, ткань футболки липнет к лопаткам… Так начиналось последнее лето каникул и детства – июнь девяносто шестого.
1996-ой – лучший год моей школьной жизни. Почти таким же был 90-ый, но десять и шестнадцать лет – большая разница. Мужик, идущий по Вольской в конце мая 2023-го, одет почти как тем летом – синие простые шорты и серо-зеленая футболка, не хватает надписи Lee наоборот.
Жара, липы цветут, тополиный пух кончается, мокрая футболка липнет к спине. Пожилые педагоги пиздуют по проседающей поверхности пошловато положенного покрытия из асфальта. Какие педагоги? Да с авиатехнаря на Физкультурной.
Почти как двадцать семь лет назад: жара, липовый цвет, почти закончившийся пух, футболка на лопатках квасится к коже, на окне первого школьного этажа приклеены листочки с фамилиями сдавших экзамены и переведённых в одиннадцатый.
Там нет Берега, но мы это и без того знали.
Там не имеется Бажинды, но скучать по её сиськам никто не станет.
Там налицо объединение двух десятых классов и теперь мне видеть унылую отличницу Максимову ещё чаще, раньше она училась в параллельном. Вместо историка Юрия Сергеевича будет новая классная – химик Татьяна Геннадьевна, мы её любим, ценим и уважаем, нам повезло.
Половина года почти прошла, её не вернуть и не жалко, хотя она стала чудесной. Время течёт вместе с нами, меняется, разлетается в стороны, пропадая в темноте за спиной. В шестнадцать триста шестьдесят пять дней жизни равняется не меньше чем пятилетке после тридцати с небольшим. И совершенно не думаешь о быстротечности времени вокруг и себя в нём.
Мысль крутилась в голове, чуть ли не жужжа надоедливой осой. Оставшаяся с ночи, пахнувшей апельсиновым «Юпи», «Кубанской», дешёво-сладкими духами и такой же, не особо вкусной, помадой. Она до сих пор оставалась на кончике языка и она-то родила мысль глубокой ночью, когда пришлось ложиться неуловимо тихо, как ниндзя из давно закончившихся видеосалонов.
- Тебя тоже перевели?
Анечка осталась после девятого, у нас с ней дружба так и не сложилась и недовольство её голоса немного злило. Анечкин голос обладал странным действием, даже зля - заставлял думать о её волосах между пальцев и желании проверить гладкость кожи, кажущейся шёлковой.
- Перевели. Бережкова не перевели.
- Оксанка расстроится, наверное.
Оксанка могла расстроиться, а могла и нет. Берег ночевал у неё последние два дня, там же его нашёл и поймал отец, забрав домой. Оксанкина мама уехала на повышение квалификации и Оксана полностью оказалась в распоряжении Берега. Но расстраиваться из-за его отсутствия ей вряд ли стоило, Берег любил любить разных дев и лапать разные сиськи, от крохотных Снежанны, троюродной сестры нашей одноклассницы Наташи, работавшей в школе техничкой и до упруго подпрыгивающей четвёрки златовласки Олеси. И уж про этих двух Оксанка точно знала.
Я не знал ответа на её вопрос и меня это не парило. В случае с ней переживалось лишь из-за прозрачно-русалочьих глаз, веснушек, всегда тёмно-крашеных губ и языка, светлеющего между ними.
- Завис? – поинтересовалась она. – Ладно, до сентября, дурилка.
Анечка, вся облитая ярко-жёлтым, блестя гладкими ногами и потряхивая локонами поцокала куда-то в сторону. Она любила шпильку класса с восьмого, подчёркивая весь легко-атлетический рельеф. В шестнадцать его подчёркивание привлекало особенно сильно.
Нас набралось двадцать пять человек, через год сдавших выпускные и шагнувших навстречу жизни. В ней нашлось много разного, интересного, доброго, поганого, так себе и просто нормального. В шестнадцать ничего такого не подозреваешь и всё кажется далёким, наверняка хорошим и уж точно, если плохим, то не с тобой.
Через месяц мне свернули нос. Среди свернувших оказался недавно пришедший в команду Славян, почему-то решивший делить со мной симпатяжку с женской команды, совершенно мне не нужную. В команду мне не вернулось и баскетбол остался лишь в памяти, именах звёзд НБА 90-ых и редких игр со своими в нулевых.
Через три года девичьего гладкого шёлка в Красе оказалось более чем достаточно, а романтика школьных влюблённостей испарилась в никуда с прошлым, жизнь такая жизнь, чего уж.
Между свёрнутым носом и всей той гладкой упругостью спряталась вторая чеченская война. А мысль, вертевшуюся ночью, вспомнил и больше не забыл. Глупая оказалась:
- До армии ещё целых два года.
Чечня и Лигетт-Дукат
Нам привозили сигареты мешками. Было такое счастливое время, когда сигареты поступали в полк через какую-то гуманитарку от людей, желающих помочь хотя бы чем-то армии, снова воевавшей на Кавказе. Судя по изредка попадавшим в руки накладными, не сожженным, как следовало бы, а нужными порезать колбаску с сырком, приходило к нам разное.
От шоколадных конфет в коробках до, сложно поверить, блоков «Собрания». Разноцветных и понторезных сигарет нам так и не перепало, в отличие от «Примы», что шла, как не странно, в основном «Лигетт-Дукат». Да мы и не жаловались. Армия быстро приучает быть скромнее и радоваться имеющемуся. Не говоря про войну.
Селецкий пришел из палатки комбата весь какой-то расстроенный и огорченный.
- Снова ехать куда-то и стоять.
Ехать куда-то и стоять расшифровывалось просто: нас опять забрасывают на прикрытие чертовой тропки в обход людей. Мы еще ни разу не нарывались на отходящие подальше группы бородачей с автоматами и пулеметами, нам везло, но везение не может длиться вечно.
- Сига`ет вот дали.
Самое главное наш командир не сказал. В руках держал длиннющую пачку в сером картоне.
- Сигареты – это хорошо, - сказал Коля и снова закрыл глаза. Коля спал постоянно, отсыпаясь за Крас, дежурства в Дагестане и, вообще, просто любил поспать.
- Хо`гош спать! – пихнул его Селецкий. – Полчаса на сбо`гы.
- А у меня все готово.
- А г`анатомет?
- В кузове, Саш.
Когда Селецкий нудел, оно выводило из себя очень быстро. А нудел Селецкий в последнее время все чаще. Устал, надо полагать.
- Вьюки, гранаты, орудийный ящик, - я загнул пальцы, - даже спальники с мешками.
- Вы не выг`ужали вче`а ничего?!
Наш командир расстроился. Верно, Сашка вчера сильно хотел, чтобы мы выгрузили все из зилка и затащили в батарею. А мы забили. Ведь Егор, не успев приземлиться на нашем аэродроме за палатками, снова погнал заливать бак. Раз Егор поехал заправляться, так к гадалке не ходи, утром опять выезжать.
На дворе стоял октябрь девяносто девятого, вторая чеченская разгонялась со скоростью нормальной гоночной машины и нам приходилось только поспевать за ней и приказами командиров.
- Сволочи! – констатировал Сашка. – Да, Лифа?
Лифа, ждущий своего дембеля в ближайшие дни ничего не ответил. Лифа мыслями был дома и все вокруг ему обрыдло по самое не балуй.
- Не ворчи, Саш! – разозлился Колька. – Давай покурим.
- Да давай… сволочи…
На пачке красовалась белая фигурка стрельца и наша, пока еще неизвестная «прима», казалась почти нормальными сигаретами.
Дымилась она, кстати, вполне даже ничего.
- Куда едем-то? – поинтересовался Колька.
- Да хе`г знает, - Селецкий прикурил вторую, - на до`огу какую-то, стоять с омоном.
Стоять с ОМОНом было неплохо. Если стоять отдельно. Если стоять с ними рядом, некоторые начинали вспоминать срочку и гнуть из себя то ли дедов, то ли идиотов. Срочники же, чего бы не покомандовать.
- Хоть не здесь. – Коля мотнул головой на бегающего и орущего Приходана. Тот ощущал себя Рэмбо и бойцом спецназа одновременно, ведь в Горагорске ему даже довелось несколько раз выстрелить. Пока Приходан никуда больше выезжать не стремился, явно опасаясь.
Вчера Коля снова сцепился с ним из-за какой-то ерунды. Сам Приходан справиться, как обычно, не мог, на подмогу прилетела кавалерия в виде остальных дембелей. Всем хватило ора, синяков и прочего. На войне, как на войне, не без того. Но, на самом деле, уже немного достало.
- А неплохо, - Коля прикурил вторую и покосился на идущего Егора. – Ща поедем.
И совершенно не ошибся.
Все бы ничего, но Селецкий умудрился забыть семь пачек сигарет в распалаге, мотанувшись туда перед самым отходом. И выехали мы на точку с семьюдесятью приминами на троих. На три дня.
А вот прикрывать ОМОН, ночью, нам все же пришлось.
48 листов, Кри-Кри, анкеты, плойки и чёлка
- Шубись, пацаны, Фёдорыч идёт.
- Запостой задерживает перед большой переменой, а сам сперва опаздывает.
Пацаны, похахатывая после новой «Красной плесени», весело матюгающейся в наушниках плейера Мафии, разошлись. Бабон бережно и, одновременно, лихо достал анкету, вручённую ему кем-то из наших Наташ и начал заполнять отведённый лист банальностями. Анкета была старая, если судить по Кри-Кри на обложке. Мафия, опоздавший на два урока, вертелся ужом, приставая к девчонкам и переживая из-за надвигающейся контрольной.
- Чо на литре было?
- Кого нет, староста?
Зимнее солнце рвалось в зенит. Снежная белизна резала глаза даже через окна. Вчера валило с утра до вечера и накрыло всю грязь нежданного потепления. Новогодние каникулы закончились как всегда неожиданно, третья четверть ждала своими двумя с лишним месяцами и надвигающимися экзаменами.
- Кого нет?
- Мокрый в тубзобороне.
Гыкали, гакали, ржали стоялыми жеребцами, половина девчонок заливалась настоящим смехом, молчали только отличницы. И староста, Мафия. Мафию обязывала недавняя взбучка от классной, а отличниц супруга Фёдорыча, завуч Кляча и долгожданно-вымученные медали на выпуск одиннадцатого класса, выписываемые ею.
- Самый умный?
Фёдорыч умел протыкать взглядом насквозь и с ним шутить особо не любили. Вырвалось – сам отвечай, других не впутывай.
-…любовь течёт по проводам…
«Сплин» мурлыкал в наушнике Димана, сидевшего через парту. Диман строго держал лицо, весь уставившийся в одну точку и в костюме, хотя и без галстука. Галстуки не умели вязать ни сам Диман, ни его мама и всего разноцветные лоскуты, доставшиеся в отцовское наследство, лежали в шкафу мёртвым грузом. Одной рукой – типа писать, второй – подпирать щёку, придерживая наушник. Плейеров в классе имелось две штуки и каждый был предметом зависти. «Коллекционер оружия» появился перед НГ и мурчал в димановском уже второй месяц.
- Заходи, записываем тему урока: послевоенное разделение зон влияния европейских стран.
Тетрадь появилась на свет на 48 листов в клетку. Заведённая к концу первой четверти и со второй страны заполняемая премудростями ОБЖ, сейчас она стала меньше на треть и грозила закончиться. В середине, давая прикурить обеим предметам, находился форменный бардак – логотип метал-банды Darkthrone, несколько черепов с гитарами и без, ведьма с вороном и, само собой, голышом, да ещё с анатомически лживыми верхними полушариями поистине титанических размеров, начинавшихся от самых ключиц.
А, да – и с тёмным треугольником пониже живота.
- Что рисуешь? Фу-у-у…
Анечка морщила веснушчатый нос, трепыхала ресницами густо подведённых глаз и всем видом являла негодование от голого непотребства, жившего внутри обычной ученической тетради. Моя сегодняшняя соседка обожала юбки по самый трусишки, расстёгивать верхние пуговицы или водолазки на размер-два меньше, чтоб туже обтягивали. А так-то, само собой, фу-фу-фу рисовать всякие гормонально-нестабильные пошлости.
- …Сталин начал создание стран будущего блока Варшавского Договора…
Сама-то моя соседка в школе не носила шпильку лишь на физре. На физре Анюта обувала беговые кроссы и на сто-двестиметровке показывала всем где раки зимуют, давала прикурить и являла понимание – кто тут королева скорости. Гладко-спортивные выпуклости икр и тонкие щиколотки Аннет притягивали взгляды отсюда и до семиклассников, а мой карандаш лихо пририсовал ведьминого кавалера – с рожками, мефистофельской бородкой, копытами и, само собой, с фаллосом, воистину достойным Приапа и стоящим по стойке смирно, прямо наизготовку, упираясь гренадерски-грудастой чернокнижнице почти в рёбра.
- Хулиган, - заявила Энн, опять трепыхнув ресницами, и, явно из привычки, чёлкой, эдаким филированным вариантом лак+плойка=красота, - и нахал…
- Как звали актёра, игравшего Кри-Кри?
Из-за Мафии весь класс знал непреложный интимный факт – дома Анна гуляет голышом и открывает дверь не раньше, чем через пять минут, чтоб одеться. Мафии облизывался на легкоатлетические прелести нижней части Аннеке последние пять лет и ему не светило, причина была ясна, но сама прелестница слухам не возмущалась. В семнадцать слыть королевой целой школы - таки достижение. Наши с ней шуры-муры ограничились единственным сидением на географии и томными переглядываниями, не более.
- Ты дурак? – медовым шёпотом поинтересовалась она, явно не думая о настоящем имени милахи, сериально барабанившего Джоанну, ударную установку и охи-ахи зрительниц.
Отвечать не хотелось, как и писать о Холодной войне. Желалось послушать блэк-метала, «Магны» и познакомиться с… с кем-то из юной прельстивой девчатины соседней школы. А не вот этого вот всего.
- Это у тебя переговоры будущих стран НАТО такие вызывающие? – поинтересовалсь над ухом жизнь голосом Фёдорыча. – Дай-ка сюда. И дневник отыщи, маме настрочу эпиграмму.
Да уж, и…
Себастьен Рош.
Точно, так и звали Кри-Кри.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги