Забитая жена для генерала дракона

Пролог

Гвоздь пробил мое ухо и вонзился в древесину еще до того, как я успела понять, за что меня наказывают.

И сейчас, стоя возле каминной полки, прибитая ухом к ней, я не верила, что такое возможно!

А ведь еще полчаса назад я была счастливой, любимой женой, которая украшала камин к празднику, мурлыкала новогоднюю песню, которую когда-то в другом мире любила включать под Новый год.

Ту самую мелодию, что звучала в доме бабушки, когда мир ещё был добрым, а люди — честными, а гирлянда включалась не магией, а в розетку.

Ровно до того момента, как дверь в гостиную распахнулась так, будто сама буря ворвалась в дом.

Мой муж, Альбин, граф Вестфален, вошёл, как ураган: перевернул столик, разметал рождественские свечи, сорвал гирлянду с камина — всё, что напоминало о празднике, о счастье, о семье.

— Что случилось? — прошептала я, прижимая ладонь к груди, где сердце уже колотилось в предчувствии катастрофы.

И тут же пожалела, что спросила.

Его взгляд пронзил меня раньше, чем слова.

Муж обернулся.

Глаза — два угля в пепле.

Дыхание — прерывистое, хриплое, будто он бежал не из кареты, а из ада.

Его каштановые волосы — обычно гладко зачёсанные назад, будто каждая прядь знала своё место, — теперь растрепались, как у человека, что бежал не по дороге, а сквозь собственные кошмары.

А глаза… те самые тёплые карие глаза, в которых я когда-то видела своё отражение, как в зеркале любви, — теперь были пусты.

Черны от боли.

Слепы от гнева.

— Ты меня спрашиваешь, что случилось? — выдохнул он, шагая ко мне. — Мой сын открыл твой подарок… и подарок взорвался в его руках.

Мир пошатнулся. Я осела на колени, задыхаясь. Я прижала ладонь к груди, будто могла остановить сердце, уже рвущееся в пропасть.

— О боги…

Я не верила, что такое возможно. Чтобы подарок взорвался в руках ребенка?

Словно в доказательство своих слов, Альбин швырнул мне в лицо обгоревший клочок картона. Я поймала его дрожащими пальцами. На бирке, почерневшей от огня, всё ещё читалась моя надпись, выведенная утром с трепетом:

«Для Сибила — с любовью от тёти Альгейды».

Сегодня утром я отправила набор солдатиков из слоновой кости — редкость, найденную в лавке старого мастера на Сент-Клер. Это были просто невероятные солдатики, сделанные не магией, а вручную. У каждого из них было свое уникальное лицо.

Я подумала, что такой подарок подойдет для мальчика, которого никогда не видела, но чьё имя Альбин произносил с такой нежностью: «Он самый милый мальчуган на свете. Вот увидишь».
Сибил Фален.

Его сын.

Родившийся вне брака за четыре года до нашей встречи. Осиротевший, когда ему был один год.

И сейчас живущий с тетушкой по материнской линии в маленьком старинном поместье чуть севернее Столицы.

Я хотела начать с добра. С простого жеста. С надежды, что однажды мы станем семьей.

И даже гордилась мужем. Ведь он не бросил внебрачного ребенка на произвол судьбы. Он помогал, приезжал, давал деньги. И это дорогого стоило.

— Он… жив? — дрожащим голосом спросила я.

Альбин резко повернулся. Взгляд — как удар кинжала.

— И ты ещё смеешь спрашивать?! — прошипел он. — Да! Жив! Но лицо… руки… всё в ожогах! Он кричал так, будто душу вырвали из тела!

Я отпустила гирлянду. Она упала бесшумно, как моя вера в справедливость.

— Я никогда бы не сделала зла ребёнку, — сказала я, глядя мужу прямо в глаза. — Никогда. В коробке были солдатики. Только они. Никакой магии.

— Однако ж! — взревел Альбин, сжимая кулаки. — Взорвался твой подарок! И чуть не убил моего ребенка! Скажи мне! Вот просто скажи!

В этот момент рука Альбина схватила меня за рукав и дёрнула так, что я чуть не потеряла равновесие.

— Чем помешал тебе мальчик? — задыхался Альбин. — Он ни на что не претендует! Почему ты захотела от него избавиться?

— Я никогда… — возмущённо начала я, понимая, к чему клонит муж.

— НЕ ВРИ МНЕ!

Голос мужа заставил дрожать окна.

Он замахнулся на меня, но…

… в этот миг дверь снова открылась. Тихо. Почти благоговейно. Словно спросила робким скрипом: «Надеюсь, я не помешаю?»

Женна Шанти, тётка Сибила, вошла, как ангел скорби: в коричневом платье, с ажурной шалью на плечах, в кружевных митенках, будто сошедшая с рождественской открытки. Её лицо — маска невинности. Глаза — холодные, огромные, как зимнее озеро подо льдом. Молодая, красивая какой-то печальной красотой, она не взглянула на меня.

Женна смотрела только на моего мужа — с тревогой, с жалостью, с той нежностью, на которую способна только тайно влюблённая женщина.

— Тише, Альбин, — прошептала она, протягивая тонкую, почти крохотную руку и опуская его руку. — Успокойся. Нельзя бить жену…

И, чуть помолчав, добавила — будто с болью:

— Я ведь предупреждала… Ты так много времени проводишь с нами… Я так боялась… что твоя жена сочтёт нас обузой. Ведь мы — напоминание о прошлом…

Женна осеклась, словно дальше ей было невыносимо говорить. Она скорбно прижала платочек к губам.

Муж замер. Посмотрел на меня. На моё платье цвета зимней розы. На ленту в волосах. На прибитые к камину рождественские носки — один с вышитым «Сибил», другой — с его именем. Я готовилась к настоящему семейному празднику.

— Ты права, Женна, — медленно сказал он, рассеянно отпуская меня. — Синяки… сплетни… развод. Нельзя. Ты права… Права…

Альбин сжал руки в кулаки, глядя на тонкую трепетную руку, которая его остановила.

Муж схватил меня за ухо — тонкое, нежное, беспомощное, как хватают провинившегося ребёнка.

— Я не виновата, — прошептала я. — Поверь мне хоть раз…

Но в этот момент муж резко обернулся к двери:

— Молоток и гвоздь! Живо!

Я не поняла.

При чём здесь молоток и гвозди?

Дворецкий тут же выполнил приказ.

Муж потащил меня через всю комнату и прижал моё ухо к дубовой каминной полке.

Обложечка для тех, кто хочет рассмотреть все детали!

Глава 1

Тишина после бури страшнее самой бури.

Я стояла у камина, пригвожденная к дереву, как мёртвая бабочка на булавке за стеклом.

Часы на стене отсчитывали секунды с жестокой точностью.

Тик.

Так.

Тик.

Так.
Каждый звук — как удар молотка по гвоздю в моём горячем и распухшем ухе.

Мне показалось, что оно стало больше.

Раздулось до неимоверных размеров.

Но я боялась даже дотронуться до него, ведь это причиняло невыносимую боль.

Меня трясло. Не от холода — в камине ещё тлели угли, отбрасывая тени, похожие на призраков.

А от страха перед болью, которая ждала меня, если я решусь двинуться.

Малейшее движение головы вызывало приступ боли, который впивался в меня, заставляя замереть, чтобы пережить его.
Я не смела пошевелиться уже минут десять.
Даже дышать старалась ровно, чтобы не дёрнуть головой. Потому что знаю: стоит рвануть — и плоть порвётся, как бумага. А кровь… Кровь потечёт по шее, как слёзы, которые я уже не могла сдержать.

И всё же я не плакала вслух.

В памяти всплыло лучшее из того, что когда-то было в браке.

Как Альбин вёл меня под руку по саду в первый день весны после свадьбы. Как он смеялся, когда я споткнулась о корень, и подхватил меня, будто я — хрустальный бокал, а не женщина из плоти и крови.
«Ты — мой дом», — сказал он тогда, целуя мою ладонь. — «Где бы ты ни была — там и я».

Он поднял меня на руки и закружил, а потом замер и стиснул в объятиях так, словно не отпустит никогда и ни за что.

Его каштановые волосы тогда отливали золотом под весенним солнцем. А в карих глазах — столько тепла, будто в них горел очаг, что никогда не погаснет.

Я верила.

А теперь этот же взгляд сжигал меня без огня.

Где же ты теперь, Альбин?

Где твои сияющие любовью глаза? Где твоя улыбка? Где твоё доверие? Где твоя любовь?

Я закусила губу до боли, чтобы не заплакать, но слёзы уже подступали, душили, теснились жгучим комом в горле.

Я вспомнила браслет, который безумно хотела купить на Новый Год. Огранку в виде сердечек очень любит делать ювелирная лавка “Бриллианты королевы”. Я была там совсем недавно, когда выбирала подарки.

Я вспомнила, как остановилась возле одной из витрин. Я думала, что подарить Женне на Новый год. И почему-то мой взгляд привлек этот браслет. Их было штук шесть одинаковых. И продавец тогда сказал мне, что их очень хорошо берут. Просто разбирают.
Ну еще бы. Они были такими миленькими.
Я смотрела на него и думала купить себе. Уж больно он мне нравился. Такой аккуратный, нежный. Вовсе не броский, не пафосный.

Я вернулась домой, все еще мысленно примеряя его на руку. Казалось, он идеально подошел бы мне. И уже хотела отправить за ним слугу, но разыгралась метель, и я просто решила пожалеть беднягу и кучера, отложив покупку на пару дней.

Мне вдруг стало так обидно. А ведь я могла купить его. Но почему-то отложила на потом.

Дверь приоткрылась.

Я замерла — даже сердце, казалось, перестало биться.

Арт. Героиня

Глава 2

На пороге появился он.
Альбин.
На руках он держал Сибила.

Мальчик был маленький, хрупкий, почти невесомый.

Его лицо — сплошная повязка.

Руки — забинтованы до локтей.

Только глаза… Только глаза смотрели — огромные, испуганные, полные боли, которую никто не мог объяснить ребёнку. Рядом суетилась Женна.

Плакала.

Прижимала платок к губам, будто не выдерживала вида маленького мученика.
Она шептала что-то, гладила мальчика по волосам, и в каждом её жесте читалась приторная материнская забота, которая душит со всех сторон.

Альбин остановился в дверях. В карих глазах не было слёз. Только лёд — глухой, безмолвный, как могила.

Он смотрел на меня не как на жену.

Он смотрел как на чудовище.

— Полюбуйся, что ты сделала, — произнёс он тихо. Так тихо, что боль в этих словах была острее любого крика. — Ты изувечила моего сына. Я даже тварью не могу после этого назвать. Ты в сто раз хуже.

И он бережно понёс ребёнка наверх.

Я услышала их голоса сквозь потолок — приглушённые, но отчётливые, как иглы под кожей. Слышала их шаги.

— …Он так обрадовался подарку, — говорила Женна, и в её голосе дрожали слёзы. — Спросил: «Кто такая тётя Альгейда?» Я сказала: «Самая добрая тётя на свете. Она живёт с папой. И скоро мы поедем к ним в гости»… А потом… Потом — вспышка. Крик. Огонь… Я так испугалась, но сразу бросилась к нему…

Альбин что-то пробормотал. Глухо. Словно его душу тоже обожгло.

— Ты — герой, Женна, — услышала я. — Я так тебе благодарен за твою смелость. Как представлю, что было бы, если бы тебя не было рядом с ним…

— …Глазки… Хоть бы он смог видеть… — всхлипнула Женна. — Доктор сказал — пока не ясно… Но если бы вы были рядом с самого начала… Если бы он знал вас как семью… Такого бы не случилось…

Она не обвиняла.
Она строила.
Кирпич за кирпичом — стены вины вокруг него. Я чувствовала это в каждом её слове. Женским чутьём.

И это чутьё меня ни разу не подводило.
И вот мой муж, раздавленный горем, принимал каждый кирпич новой правды как истину.

Я закрыла глаза.

«Дурак», — прошептала я, понимая, что всё — не случайность.

Сначала — ребёнок переезжает сюда. Потом отец, мучимый чувством вины. Ещё немного, и «ах, как я был слеп! Как я не замечал, что рядом со мной такая женщина, как вы, Женна!».

Я мало знала об этой истории. Он ведь сам говорил: «Она умерла, не дождавшись, пока отец одобрит наш брак… Папа был против. Они слишком бедны».

А я верила — верила, что его прошлое не угрожает нашему будущему. Глупая. Наивная. Я даже радовалась и гордилась, что он — не как другие аристократы. Что не бросил ребёнка…

Мне казалось, что я готова сердцем принять чужого малыша. И была бы не прочь, чтобы он жил с нами. Но муж сказал, что не стоит. Пусть всё остаётся так, как есть. А у нас будут свои дети. Обязательно будут.

А сейчас я всем сердцем молила о чуде.

Чтобы вдруг…

Я не знаю как…

…Но чтобы Альбин увидел правду.

Что я никогда бы не причинила вред ребёнку.

На секунду я застыла в этой мечте, в этой фантазии, разбуженной жаждой справедливости.

Я представила, как муж вдруг ворвался в комнату и замер. Посмотрел на гвоздь. На моё ухо. На мои слёзы. И в его глазах — не гнев, а ужас.

«Боги… Что я наделал?» — шепчет он, падая на колени прямо передо мной. Его руки дрожат, когда он тянется к гвоздю, но не смеет коснуться.

«Прости… Прости меня… Я сошёл с ума… Я поверил… Я был глуп…»

«Ты не виновата. Я… Я сам убил всё, что любил».

Он плачет. Настоящие слёзы. Не для зрителей. Для меня.

«Умоляю… Скажи, что ещё не поздно…»

Я не отвечаю.

Потому что в этой мечте я имею право молчать.

Потому что он должен молить о прощении.

За свою ошибку.

За свою жестокость.

— Не уходи, — умоляет Альбин. — Пожалуйста… Я всё исправлю. Я прогоню её. Я верну тебя. Я…

Но я уже поворачиваюсь к двери.
И он падает на пол, цепляясь за подол моего платья цвета зимней розы.

— Ты же любишь меня! — кричит он, и голос его ломается, как ветка под снегом.

Я останавливаюсь.
Смотрю на него в последний раз.
И говорю тихо, чётко, без злобы:

— Любила. До того, как ты прибил меня к камину.

А потом ухожу.

На пару секунд эта фантазия смогла унять внутреннюю боль. Погасить пламя несправедливости и ярость от бессилия что-то доказать.

Но вот я открыла глаза.

В комнате стало темно.
Свечи догорели.
Только часы продолжали своё безжалостное: тик-так, тик-так.

Мне хотелось рвануть ухо.
Прямо сейчас.
Вырваться. Упасть. Закричать. Убежать.

Но что-то внутри сжалось — от страха перед болью. Я не знала, насколько она будет сильной. И мне казалось, что она будет просто невыносимой.

Я глубоко вдохнула.
Боль в ухе пульсировала, как второе сердце.
Слёзы катились по щекам — тихо, беззвучно.
Но спина моя оставалась прямой.

Как изощренно! Как жестоко! Я бы в жизни до такого не додумалась! Честно!

Нет.

Я не сдамся.

Никогда.

Пусть думают, что я сломлена.
Пусть верят, что я виновна.

Пока я стою — я не побеждена.

Боль еще не победила.

И я сейчас соберусь с силами и дёрну головой. Только так я смогу закончить эту пытку.

Где-то наверху Женна снова заплакала.
Альбин прошептал: «Всё будет хорошо… »

Но я знала: ничего уже не будет хорошо.

У меня точно.

— Давай, — прошептала я себе, стиснув зубы. — Просто сильно-сильно дёрни головой. Один раз. Да, будет больно. Но потом станет легче. Ты должна! Один раз… На счёт три!

Я упёрлась дрожащими руками в каминную полку.

Раз…

Пальцы впились в дуб.

Два…

Мышцы шеи напряглись, как тетива.

Арт. Ссора с мужем

Глава 3

— Три…

Слово уже дрожало на губах, готовое вырваться вместе с криком, с кровью, с разрывом плоти, но…

… дверь скрипнула.

Не так, как раньше — не бурей, не ударом, не угрозой.
Тихо. Почти по-домашнему. Так тихо, что я сначала подумала — это шорох теней. Или бред от боли.

Я не обернулась. Не смела. Даже дыхание затаила.

Шаги — мягкие, осторожные, будто боялись разбудить боль.

И вдруг — прикосновение.

Мягкая ладонь в белой перчатке легла на моё плечо.

— Мистер Брукс, — прошептала я, словно пытаясь доказать себе, что мне это не приснилось.

Старый дворецкий. Тот самый, что подавал мне чай в первый день после свадьбы и сказал, глядя прямо в глаза: «Граф счастлив. А когда граф счастлив — и дом дышит».

Сейчас дом задыхался болью.

— Госпожа, — прошептал голос дворецкого, сухой, как осенний лист. — Потерпите немного… Я вам сейчас помогу. Только умоляю вас… не кричите.

Я кивнула. И зажала рот ладонью, чтобы даже стон не вырвался.

Он достал из кармана ливреи инструмент, похожий на клещи.

Я почувствовала, как его пальцы — дрожащие, но уверенные — коснулись моего уха.

Боль вспыхнула — острая, жгучая, как будто гвоздь врос в нервы. Я впилась зубами в кулак, пока слёзы не потекли по запястью.

Но я не издала ни звука. Лишь тихий всхлип.

— Простите, мне нужно его подцепить, — прошептал дворецкий, когда из моих глаз брызнули слезы.

Я кивнула, мол, ничего… Всё хорошо… Я терплю…

Щёлк.

Металл выскользнул из плоти и дерева.

Я пошатнулась. Едва не рухнула на пол.

Свобода ударила в висок — не облегчением, а шоком. Я пошатнулась, будто земля ушла из-под ног. Впервые за час я могла повернуть голову… и не сделала этого.

Я повисла, вцепившись обеими руками в каминную полку.

Дворецкий осмотрелся и спрятал клещи, осторожно держа гвоздь между пальцами, как улику. Его глаза — тусклые от возраста, но острые, как иглы — изучали меня.

— Вас накажут, — прошептала я, глядя на него. Голос дрожал, но не от страха — от благодарности, которую стыдно было показывать.

Вместо ответа мистер Брукс подал мне чистую салфетку — белоснежную, красивую, кружевную.

— Приложите к уху. Там кровь, — прошептал он среди шорохов спящего дома и тиканья часов.

Неловким движением я приложила ее к уху, не чувствуя облегчения. Казалось, ухо у меня огромное, горячее, и любое прикосновение к нему вызывает боль. Даже мысль о прикосновении к нему вызывает боль.

— Дворецкие хорошо разбираются в людях, госпожа, — тихо сказал он. — И я знаю… вы никогда бы не попытались убить ребёнка.

Он помолчал. Потом добавил, будто с трудом выдавливая слова:

— Я написал гневное письмо от лица семьи в лавку на Сент-Клер. И в мастерскую, где вы брали коробку. И даже в магазин лент. Пусть объяснят, как в игрушку попала опасная магия! Я уверен, что скоро всё наладится…

Арт. Освобождение

Глава 4

Я сглотнула ком в горле.

Какое хорошее слово «наладится».

Я сжала кулаки. Из моих глаз брызнули слезы обиды.

— Спасибо… — выдохнула я. — Но… я хочу уйти. Очень хочу.

Мистер Брукс посмотрел на меня долго. Потом опустил взгляд.

— Как дворецкий, я должен утешить вас. Сказать, что всё будет хорошо. Что граф одумается. Что правда восторжествует.

Он сделал паузу. И, когда поднял глаза, в них не было лжи.

Мистер Брукс снял перчатку. Положил её на каминную полку — акт маленького бунта: слуга не должен касаться хозяйки голой рукой.

— Но как человек… — он посмотрел на свою обнажённую ладонь и взял меня за руку, — я не имею права вас останавливать. После того, что с вами сделали. А будь я вашим отцом, я бы просто… выражаясь грубым языком… набил бы хозяину морду. Но, увы…

— Я не хочу оставаться в этом доме, — прошептала я сквозь беззвучные слезы.

Это была единственная мысль, которая вертелась у меня в голове.

— Я понимаю. Давайте сделаем так, — прошептал дворецкий, поглядывая за окно, где уже крупными хлопьями валил ночной снег. — Я знаю безопасное место, где вас точно никто не будет искать. Но там придется работать…

— Я согласна! — с жаром прошептала я.

— Мой брат — дворецкий в одном очень богатом доме, — прошептал мистер Брукс. — Я напишу ему письмо, и он вас примет. Там вы и спрячетесь. Я дам вам плащ и денег на извозчика. Вы доедете по нужному адресу и спросите мистера Герберна. А потом дадите ему письмо. Поверьте, в этом доме вам ничего не угрожает.

Я тихо закашлялась слезами, чувствуя, как шелестит новогодняя гирлянда под руками.

— Я… я согласна, — кивнула я. — На всё! Только бы забыть это всё как страшный сон!

Но тут меня обожгла мысль.
— Что, если я сейчас сбегу, то не станет ли это доказательством вины? — прошептала я, глядя на снежные хлопья за окном.

— Знаете, если человеку требуются доказательства вины, он не торопится с выводами, — негромко ответил дворецкий. — Тот, который торопится с выводами, не нуждается в доказательствах.

И тут же со вздохом добавил:

— К сожалению.

Глава 5

Мистер Брукс рассматривал гвоздь между пальцами — тонкий, тусклый, в засохшей крови.

Я протянула руку.
— Дайте мне.

Дворецкий замер.
— Госпожа… это боль.

— Да, — кивнула я. — Но это моя боль. И я не позволю никому её стереть.

Он молча положил гвоздь мне в ладонь. Я сжала его так, что острый конец впился в кожу.
Боль — знакомая. Почти родная.

— Я буду носить его с собой, — сказала я, словно давая себе клятву. — Чтобы помнить…

— Зачем бередить рану, госпожа? Лучше забыть. Боль не возвращает прошлое, — удивленно произнес мистер Брукс.

— Вы не понимаете, — прошептала я. — Я буду носить его с собой как символ того, что ничего страшнее, обидней, больнее в моей жизни уже не случится.

— Ах, ну если так, — вздохнул старый дворецкий.

Я оторвалась от камина.
Медленно. Осторожно. Каждое движение — как шаг по стеклу.
Боль в ухе вспыхивала при малейшем повороте головы, но я заставила себя идти.

На ящике стола лежал ножичек. Тот самый, которым я еще вчера разрезала конверты на приглашениях на праздник.

Праздник, который уже стал пеплом.

Разрушив две аккуратные стопки «Пойдем» и «Не пойдем», которые еще вчера были для меня очень важны, я посмотрела, как письма посыпались на пол.

Вот таким хрупким бывает счастье.

Как эти две стопки с письмами.

Ножичек лежал в ящике столика на бархатной подушечке — хрупкий, почти игрушечный. С серебряной ручкой в виде завитка.

Я сжала его в ладони.

Вернулась к камину.
Опустилась на колени — не перед судьёй. Перед правдой.

Зажмурившись и стиснув зубы, я резанула по ладони.

Неглубоко. Достаточно, чтобы хлынула кровь. Алая, яркая, как новогодняя лента.

Кровь жгла кожу — свежая, горячая. Я намеренно провела ладонью по ковру, оставляя след, как раненый зверь. Пусть думает: она сорвалась. Сбежала. Сошла с ума от боли.
Потом подняла глаза на мистера Брукса.

— Пусть думает, что я сама вырвала ухо, — прошептала я. — Пусть верит… что я не выдержала. Убежала в истерике.

Тишина.
— А вы… — я сглотнула, — вы просто не успели меня остановить. Так вас не накажут. Так вы сохраните место.

Дворецкий смотрел на меня. Долго. Молча.
Потом его глаза блеснули. Не от слёз. От боли. От уважения.

— Госпожа… — только и выдавил он.

Отточенным движением ловкого старого фокусника мистер Брукс достал из кармана тонкий кружевной платок.

Но я видела, что его пальцы дрожали — не от страха, а от артрита, что мучил его с прошлой зимы.
Дворецкий аккуратно перевязал мне ладонь, завязав узел так туго, что я ощутила облегчение — боль в ухе отошла на второй план.

— Я не думал, что скажу это однажды. Но… Вы достойны лучшего дома, — сказал он тихо, поправив бантик. — И лучшего мужа.

Он первым вышел в холл.

Прильнул к двери, как тень.
Послушал.
Посмотрел в обе стороны.

— Чисто, — прошептал он. — Идёмте.

Я вышла следом.

Глава 6

Холл был украшен к празднику. Гирлянды из еловых веток, свечи в хрустальных подсвечниках, ленты на люстре — всё то, что я сама вешала, напевая ту самую песню из другого мира.
Я вспомнила, как мы с горничной Линой смеялись, когда еловая ветка упала прямо на голову лакею, который с терпением статуи держал сверкающие игрушки в коробке.
Как поварёнок Томми прыгал, чтобы повесить звезду повыше.
Как я пообещала, что в этот Новый Год я подарю подарок каждому, кто служит в этом доме. И я даже написала список подарков.

Теперь ёлка стояла тёмной. Никто не зажёг свечи.
И подарков не будет.

Я не сдержала обещания. И за это мне было ужасно стыдно.

— Простите меня… — вырвалось у меня едва слышно.

Мой шёпот растворился в пустом холле.

Мистер Брук не спросил — кого.
Он понял.

Дворецкий привёл меня в маленькую комнату у лестницы — бывший чайный уголок для гостей. Здесь пахло лавандой, цукатами и старой бумагой. На столе — чернильница, перо, пара листов для писем.

Он сел. Быстро, без лишних слов, написал письмо. Просто сложил, запечатал воском от свечи и вложил мне в руку.

— Это для моего брата, Герберна. Адрес на обороте. Идите пешком. Тут недалеко. Снег скроет следы. Не оглядывайтесь, госпожа. Они… не стоят ваших слёз.

Я сжала письмо.
Тёплое.
Живое.

— Спасибо, мистер Брук, — прошептала я, тронутая до глубины души. — За всё.

Старик кивнул.
Потом — впервые за все годы службы — опустил голову. Не в поклоне.
В прощании.

— Счастливого пути, госпожа Альгейда. Пусть новый год начнётся… по-настоящему.

Я сделала шаг в холл — и замерла.

Они стояли.
Все.

Повар в фартуке поверх ночной рубахи. Горничные в платках, накинутых на ночные сорочки. Лакеи босиком, чтобы не стучали каблуки. Даже старый конюх, что редко выходил из конюшен. Он снял шляпу, прижав ее к груди. Его мозолистые пальцы перебирали ее, пока он беззвучно вздыхал.

Никто не говорил.
Никто не плакал вслух.
Но слёзы блестели на щеках, как роса на зимних ветках.

Когда я прошла мимо, они кланялись — не как слуги хозяйке, а как люди человеку, которого уважали.

Я почувствовала, как слезы подступили так, что лишили меня речи.

Пришлось глубоко дышать, чтобы сдержать их и не расплакаться.

Кто-то сунул мне в руку тёплый хлеб, завёрнутый в полотенце.
Кто-то — шаль, связанную ее собственными руками (я узнала узор — Лина вязала ее всё лето, пока я читала у окна).

Я не могла говорить. Не смела.

Но вдруг поняла: я не одна.

Дом не отпускал меня.
Дом проводил меня.

Это было так трогательно.

До слез.

До слез, которые я не могла сдержать.

А наверху, за закрытыми дверями, спал хозяин, не ведая, что потерял не жену — а душу дома.

— Простите, — прошептала я, глядя на собравшихся слуг. — Но я вряд ли смогу подарить вам подарки к новому году…

Слёзы скатились по моим щекам.

— Ничего страшного, — послышался шелест голосов. — Мы привыкли.

И это было больнее всего.

Не в силах бороться с собой, со слезами, я дошла до двери, чтобы открыть ее, но ее открыл дворецкий. Как раньше. Вежливо, учтиво, с поклоном.
И я сделала шаг на улицу, чувствуя, как на лицо упали хлопья снега. Они тут же растаяли и потекли по щекам вместе со слезами.

Я сделала шаг вперёд — босиком, в домашних туфлях, с гвоздём в кармане и письмом в руке.

Снег хрустел под ногами, как прошлое, превращающееся в пепел.

Арт. Побег

Глава 7

Снег падал, как в сказке.
Мягкий. Бесшумный. Сказочно-белый.
Каждая снежинка — будто прощение неба за то, что я позволила себе стать жертвой.

Я шла.
Босиком в домашних туфлях, с гвоздём в кармане и письмом в руке.
Холод уже пронзил кожу до костей, но боль в ухе на холоде слегка приутихла.

Но была и другая боль.

Та, что жгла изнутри.
Не физическая.
Стыд.

Почему я не сопротивлялась?
Почему не схватила кочергу и не ударила мужа, пока он тащил меня к камину?
Почему молчала, когда он назвал меня украшением?
Почему не закричала, не упала, не убежала — тогда, сразу?

И вот за это мне было стыдно. Стыдно за то, что я дала себя в обиду.

Я не была слабой. Я просто… верила.
Верить — это тоже форма мужества. Но сейчас, в этом снегу, она казалась мне глупостью. Постыдной глупостью, от которой хотелось закрыть глаза и спрятаться куда-нибудь в темный уголок.

В домах горели окна.
В каждом — уют. Свет. Нарядные венки на стеклах и дверях. Тени за занавесками — кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то обнимался. Перед чьим-то домом стояло множество карет. У кого-то гости.
Дома жили.
А я шла в никуда.
Без имени. Без прошлого. Без права на боль.

Я остановилась у кованых ворот особняка.
Адрес на письме был верен.
Мистер Герберн. Западный квартал. Дом с драконом над воротами.

Подняла глаза.
Там, на арке — дракон. Золочёный. С раскрытой пастью, грозной, предупреждающей.

Я обернулась.
Хотела увидеть свои следы в снегу.

Пусть хоть что-то, что докажет: я здесь была, я прошла этот путь.
Но выпавший снег уже сгладил всё.
Следов не было.
Словно сама зима стёрла моё прошлое.
Словно я уже не та, кем была час назад.

— Ну что ж, — прошептала я, выдыхая облако пара изо рта. — Пусть так.

Я прошла по аллее и поднялась по ступеням.
Руки дрожали. Не от холода. От страха: а если письмо промокнет? Если чернила размажутся? Если меня не пустят? Тогда куда?
Я лучше замёрзну на улице, чем вернусь.

Я громко постучала.

Сначала — тишина.
Потом — смех. Где-то наверху. Женский, звонкий, с хрипотцой.
И скрип — будто качели… или кровать…
Свет в окнах горел ярко. У ворот стояла карета с гербом на чёрной лакированной дверце. Роскошный вензель буквы “М” был украшен драконом.

Дверь открылась, пока я рассматривала карету.

Передо мной стоял дворецкий — моложе мистера Брука, но с тем же взглядом: видящим всё, говорящим ничего.

— Вам… — начал он, но осёкся, увидев моё лицо, мокрые ресницы, кровь на воротнике.

Я не сказала ни слова. Просто протянула письмо дрожащей рукой.

Мистер Герберн узнал почерк на конверте.
Быстро сорвал печать.

Пробежал глазами.
Его брови дрогнули. Потом — резко отступил.

— Проходите быстрее! — прошептал он, оглядываясь, будто боялся, что нас подслушают. — Боги… Как вы дошли в таком виде?

Я шагнула внутрь.

Тепло ударило в лицо, как пощёчина.
Холл был… невероятен.
Мрамор. Золото. Хрустальные люстры, отбрасывающие блики на стены, увешанные старинными гобеленами.
Даже дышать здесь казалось дерзостью.

— Сюда, — сказал он, взяв меня за локоть — осторожно, как хрупкую вещь.

Он провёл в небольшую комнату у кухни — тёплую, с печкой и запахом корицы.
Поставил свечу на стол и налил чашку горячего ароматного чая.

Пока я сидела и согревала руки и пыталась согреть душу, дворецкий снова перечитал письмо — медленно, вдумчиво.

— Как мне к вам обращаться? — спросил он, поднимая глаза.

Я замялась.

— Как мне к вам обращаться, мадам Альгейда? — спросил дворецкий.
В письме, конечно, было имя.

Альгейда.

Имя, что носила жена Вестфалена.

Имя, что прибил к камину, как бабочку на булавку.

Это имя лучше оставить в прошлом.

— Дита… — начала я неуверенным голосом. — Эм… Дита Рейнольдс?

— Дита Рейнольдс, — кивнул он. — Полагаю, вы решили устроиться в наш дом экономкой? У нас очень хорошее жалование. И очень хорошие условия.

— Да, — кивнула я, а я выдохнула, еще крепче сжимая чашку.

И вдруг — сверху.

Смех.
Громкий, пьяный, без стыда.
Скрип кровати.
Мужской голос — низкий, насмешливый: «Кто еще остался без моей любви?»
Женский — томный, почти поющий: «О! Господин генерал…»

Я подняла глаза к потолку, как монашка, решив воздать молитвы.

— Это… праздник? — неуверенно спросила я, чувствуя, как щёки горят.

Дворецкий кашлянул в кулак.

— Нет, мисс Рейнольдс. Это… оргия, — ответил он со вздохом. — Не обращайте внимания. Это… обычное явление для генерала Моравиа.

В этот момент я услышала мужской смех. Казалось, так мог смеяться сам дьявол.

Я открыла рот.
Закрыла.
Сжала в кармане гвоздь — холодный, острый, настоящий.

— Вы сказали Моравиа? — прошептала я, в ужасе вспоминая первые полосы газет.

Арт. Увеселения

Глава 8

— Я поищу для вас платье, — сказал дворецкий, поворачиваясь к двери.

Он со вздохом отвернулся, как только я сказала «Моравиа», словно ему самому было стыдно.

— Завтра я напишу список ваших обязанностей. А пока… вам стоит отдохнуть. Думаю, комната на чердаке вас вполне устроит.
Мистер Герберн замялся, будто почувствовал моё сомнение.
— О, не переживайте. Она очень хорошая. И тёплая. Конечно, не роскошная. Но… в ней есть всё, что нужно.

— Спасибо, — едва слышно прошептала я.

Я вздохнула, сжимая кулаки.
— А что будет входить в мои обязанности? — спросила я, поднимая глаза на дворецкого.

— Книги расходов, — заметил он, с мелодичным звоном перебирая ключи от комнат. — Надеюсь, вы в них понимаете?

— Конечно, — кивнула я. Голос дрожал, но я не дала ему сорваться. — Я… я вела бюджет семьи. Я не полагалась на чужих людей.

Мистер Герберн улыбнулся — впервые за вечер по-настоящему.
— О, тогда вам не составит труда.

Он протянул мне маленький медный ключ, оторвав его от общей связки.
— Вода горячая. Мы… ну… даже во время… мероприятий… не экономим на комфорте слуг.

— Спасибо, — снова вздохнула я, понимая, что вот оно — начало новой жизни.

Пока что всё казалось сном.

И не скажу, что самым хорошим.

Я теперь служанка.

Обычная служанка.

Конечно, не посудомойка и не горничная.

Но всё же…

Это сложно принять.

Но я сунула руку в карман и сжала гвоздь.

И в этот момент сверху снова стало громко.

Женский стон.
Глубокий, томный, почти плач. Со всхлипами. Не сказала бы, что там даму обижают. Мне кажется, что ее там совсем не обидели.
И тот самый смех — низкий, насмешливый, будто сама темная и порочная ночь дерзко рассмеялась мне в лицо.

Мои пальцы еще крепче сжали гвоздь в кармане.

Я знала это имя.

Эллинор Моравиа.

Не просто герцог. Не просто генерал.
Икона светского общества.
Икона скандала. Живая легенда, чьё имя не сходило с первых полос. И не только благодаря его блестящим победам на поле боя!

«Генерал Моравиа устроил дуэль прямо на балу у министра финансов!».

«Трое офицеров провели неделю в госпитале после того, как поспорили, с кем из них спала любовница генерала. Оказалось — ни с одним».

«Его последняя “победа” — графиня Ларден. Оставила мужа, детей и титул… ради одной ночи. Говорят, он даже не помнит её имени».

Сначала я думала — он бегает за каждой юбкой.
Пока не увидела генерала мельком на званом ужине. Даже не помню, у кого из многочисленных знакомых.

Тогда всё стало ясно.

Это не он бегал за юбками.

Это юбки бегали за ним.

Каждая женщина в зале — будь то замужняя графиня или юная девица — вращала головой, как подсолнух за солнцем, стоит ему только войти в зал. А входил он так, словно принц.
С порочной улыбкой. Пожирая глазами красавиц. В алом мундире, с белой прядью у виска, с серыми глазами, что видели всё… и не прощали, когда женская красота принадлежит не ему.

А когда танцевал!
Боже, как они трепетали!
Как мужья хватались за бокалы, чтобы не сжать кулаки!
Как весь зал замирал, когда он наклонялся к даме и что-то шептал ей на ухо — тихо, с таким взглядом, в котором читались все пороки этого мира. Ее щёки тут вспыхивали румянцем. Она начинала задыхаться от каждого его слова, судорожно обмахиваясь веером.

Он умел соблазнить даму одним взглядом, одним жестом.
При этом не отказывая себе ни в попойках, ни в дебошах.
Одной его улыбки достаточно, чтобы свергнуть королеву с трона — или разрушить брак за один вечер.

И вот теперь я — в его доме.
С гвоздём в кармане.
С ложным именем на губах.
И с оргией над головой.

— Я провожу вас в вашу комнату, — повторил дворецкий мягко. — И… попытайтесь уснуть. Если получится!

Он посмотрел на потолок и вздохнул.

Я кивнула.
Вышла в коридор, направляясь вслед за дворецким. Мы поднялись по лестнице, потом прошли по коридору.

За чуть приоткрытой дверью я на мгновенье увидела роскошный мужской торс и женскую ножку в белом чулке, которую мужчина страстно гладил огромной рукой.

На долю секунды я увидела, как красавец резко поднял голову, словно хищник, почуявший опасность.
Дыхание перехватило, когда на сотую долю секунды я встретилась взглядом с серыми глазами.