Загадка старой боли (1часть)

Часть 1: Семя мести. Глава 1: Диагноз одиночества

«Человек одинок, как если бы он был последним человеком на Земле».
— Фёдор Достоевский

Кирилл шёл вдоль забора, словно по краю лезвия. Шаг — вдох, взгляд в асфальт — выдох. Всё внутри было зажато, сжато до точки боли под рёбрами. Он не чувствовал ног, не слышал ветра — только хруст собственных шагов по мокрым жёлтым листьям, и — где-то на периферии — звук баскетбольного мяча, гул голосов, отголоски смеха, разъедающего сознание, как кислота.

«Ещё немного. Дойти. Не упасть».

Забор справа облез, краска сползла, обнажив металл — словно кожа, сдираемая медленно и намеренно. Он смотрел на эту облупленную зелень, чтобы не видеть лиц — их. Чтобы не встретиться с глазами, которые больше не знали сомнений. Он был для них приговорён.

Скрип качелей налетел с левого фланга, и Кирилл вздрогнул. Пальцы сами собой вцепились в лямку рюкзака — не за опору, за контроль. Контроль над телом, над страхом, над тем, чтобы не побежать. Бежать — значит признать. Значит быть слабым. Жертвой. Он не был жертвой.

Но никто, казалось, не собирался верить в это.

— Смотрите, Донской идёт, — голос Артёма раздался громче, чем нужно, нарочно.

Он всегда говорил так, чтобы было слышно всем, особенно тем, кому не хотелось слушать.

Кирилл не остановился. Сделал ещё шаг. Потом — ещё один. Ещё.

— Что, решил через двор пройти? Скучал по нам, Кирюша?

Смех. Высокий, звонкий — Елизавета. Улыбка её, как лезвие ножа, всегда вспарывала тишину с холодной точностью. Он чувствовал, как она смотрит. Неотрывно. С интересом. С удовольствием. Как смотрят на муху, пойманную в паутину.

«Просто иди. Вперёд. Не поворачивайся».

Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Кончики пальцев занемели. Его шаг стал неестественно ровным — почти механическим. Каждое движение контролировалось.

— Эй, Кирилл, а ты, говорят, хорошо руками работаешь, да? — Снова Артём.

Улыбка в голосе — противная, скользкая.

Качели заскрипели громче, будто в ответ. Николай — молчал. Всегда молчал. Лицо маска, спина ровная, руки в карманах, поза расслабленная. Смотрел? Конечно. Как судья. Как тот, кто решит, доживёт ли ты до выхода.

«Плевать. Они не тронут. При всех не тронут. Пока что».

Кирилл ускорил шаг. Плечи сгорбились — не специально. Просто так было легче. Спрятать шею. Лицо. Существо. Самого себя.

— Да не молчи ты, Донской! Мы же волновались, где ты! — Артём подбросил мяч, ударил его об асфальт, и тот покатился в сторону Кирилла, замедляясь.

Тот видел его краем глаза. Красный, с облупленным пластиком. Как кровь. Как плевок.

Он не остановился. Мяч ударился в его ботинок и отскочил в сторону.

— Опа, он ещё и дерётся, — язвительно сказал Артём, оборачиваясь к Лизе. — Берегись, Лиза. Вдруг снова на тебя набросится.

И снова — смех. Долгий. Пронзительный.

«Ты змея. Ты всё это начала. Ты всё это пустила по кругу. За что?».

Он не знал. Он не понимал. Не до конца. Он помнил только тот вечер. Шум вечеринки. Музыку. Смех. Её руку на его плече. Её взгляд — пьяный? нет, решительный. И потом — утро. Тишина. Обвинение. Слова, как пули.

— Он изнасиловал меня.

Всё. Суд был завершён.

Ворота были уже близко. Но ноги — будто тяжелели. Он чувствовал взгляды на затылке. Как лазеры. Как иглы. Он хотел закричать. Захлебнуться этим криком.

«Я НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО».

Но знал — бесполезно. Ни один голос не звучал, если его не хотели услышать.

Он дошёл до берёзы. Остановился.

Листья под ней были плотнее. Жёлтые, липкие. Он прислонился к стволу, как к стене. Ненадолго. Секунда тишины.

— Смотри, как нежно деревья обнимает. Вон он, берёзку прижал, — прошипел Артём.

— Может, ему теперь только деревья и остались? — Тихо, но чётко сказала Лиза.

Голос Николая, наконец, раздался. Спокойный. Невозмутимый.

— Хватит.

И всё стихло. Как будто выключили ток. Артём засмеялся, но уже тише. Лиза скривила губы, не глядя на него. А Кирилл почувствовал, как в груди что-то дрогнуло. Не благодарность. Нет. Не облегчение.

«Он тоже смеётся надо мной. Просто по-другому. Он выше».

Он разжал пальцы, отпустив берёзу. Сделал последний рывок к воротам. Вышел. Шаг за порог — и мир изменился. Нет, не стал легче. Просто шум стих. А внутри осталась пустота.

Ему не хотелось идти домой. Там — стена. Там — родители, которые больше не смотрели ему в глаза. Там — пустой голос отца. Там — мать, что теперь молчит вместо крика.

Он поднялся по лестнице, не включая света. Закрыл за собой дверь. Уронил рюкзак на пол. Повесил куртку. Всё — по привычке. Как будто ничего не произошло.

Потом — сел на пол. Просто сел. Спина к стене. Лицо — в пустоту.

В рюкзаке что-то шуршало.

Он не помнил, чтобы клал туда что-то. Открыл молнию. Заглянул.

Белый лист. Сложен пополам. Аккуратно. Как билет. Как приговор.

Он развернул его. Надпись — крупными, выведенными от руки буквами: «ТАКОЕ НЕ ПРОЩАЮТ».

Почерк — не Лизин. Не Артёмов. Не родительский.

Он не знал, чей. И от этого стало только страшнее.

Он не плакал.

Он смотрел в одну точку.

А внутри — что-то начало шевелиться. Холодное. Тёмное. Острое.

Что-то, что не умело прощать.

Что-то, что не умело прощать, ползло по рёбрам, как лёд, но сжигало изнутри, как кислотный ожог. Кирилл сидел неподвижно, всё так же на полу — спина к стене, руки по швам, будто был под арестом, а комната — камера, куда его поместила сама жизнь. Тишина в квартире казалась громче крика. Из кухни доносилось редкое тиканье старых механических часов, и каждый щелчок будто отмерял секунды до чего-то необратимого.

Он развернул лист ещё раз, будто надеялся, что там появится что-то ещё. Объяснение. Подпись. Что угодно, что могло бы придать этому смысл. Но бумага молчала. Только чёрные буквы, написанные с нажимом, будто гвозди вбивали в его грудь.

«Такое не прощают».

Глава 2: Анатомия страха

«Страх — это тень, которую отбрасывает прошлое на настоящее».

— Альбер Камю

Пламя керосиновой лампы дрогнуло, вырвавшись вверх, словно испуганное дыхание. Свет был тусклым, с желтизной, как у старого глаза. Тени на стенах задвигались, извиваясь, ползли по фотографиям, скользили по полу, по треснувшим доскам, по ногам Ярослава.

Он сидел, сутулившись, словно хотел исчезнуть в капюшоне. Его пальцы постукивали по клавишам — быстро, нервно, но с точностью хирурга. Экран ноутбука светился синеватым — там было всё: Артём, его жена, праздники, смех, фальшь.

— Вот он, — прошептал Ярослав. — Смотри.

Кирилл не подошёл ближе. Он остался на своём месте — в метре от печки, напротив. Стол между ними был узкий, но ему казался шире пропасти. Он не переносил, когда люди приближались. Даже Ярослав.

— Вижу.

Он смотрел не на экран, а на листы — исписанные, помеченные, вырезанные из чужой жизни. Каждая дата, каждая улица, имя, номер — кусок чего-то хрупкого, но теперь нужного. Он держал ручку — не для записи, а чтобы занять руку. Пальцы дрожали.

— У него завтра совещание в офисе. Жена будет одна дома с сыном. — Ярослав чуть повернулся. — Может, стоит...

— Нет, — резко сказал Кирилл. — Только он. Пока только он.

— Ты уверен, что хочешь сделать это поэтапно? Можно сразу вбросить...

— Нет, — он поднял взгляд. — Пусть он почувствует. Сначала непонятную угрозу. Потом страх. Потом вину.

Ярослав пожал плечами, не споря.

— Значит, начнём с этого, — он ввёл новую строку кода.

На экране всплыло окно: старая переписка Артёма из школьного чата. 2001 год. Ноябрь. Надпись: «Киря-маньяк, он же трогал Лизу! Ха-ха!».

Пальцы Кирилла сжались. Звук был глухим — ручка треснула.

«Он даже тогда знал, что врёт. Знал — и делал это громко. И весело. И никто не остановил».

— Ты уверен, что он вспомнит? — Ярослав искоса посмотрел. — Может, для него это просто очередной вечер тогда был. Они ведь всегда смеялись.

— Он вспомнит, — Кирилл сжал челюсть. — Такие вещи возвращаются.

— Отправить?

Кивок.

Щелчок клавиши.

Сообщение ушло.

— Теперь он знает, — тихо сказал Ярослав. — Что кто-то помнит.

Кирилл встал. Пальцы скользнули по столу, слегка задев Ярослава за локоть. Он резко отдёрнулся.

— Прости, — хмуро буркнул Ярослав, убирая руку.

Кирилл молчал. Он отошёл к стене, где висели фотографии. Протянул руку — сдул пыль с одной. Мальчик лет шести, с большими глазами и прямой спиной. Его отец рядом, высокий, суровый.

— Это ты? — Спросил Кирилл, не оборачиваясь.

— Это до, — ответ был сухим. — До приюта. До того, как всё пошло по п****.

Кирилл кивнул. Не спрашивал дальше. Слишком много общего.

Тишина растекалась по углам хижины, забираясь в трубу печки, в паутину на окне, в щели между досками.

— У тебя есть сомнения? — Вдруг спросил Ярослав. — То, что мы делаем...

— Нет, — быстро ответил он.

— А если... кто-то узнает?

Кирилл медленно повернулся. Его глаза были тёмными, словно тушь, разлитая в воде.

— Они не узнают. Потому что мы знаем, как они думают. Потому что мы были ими. Потому что они сами научили нас быть такими.

Ярослав кивнул.

Он вытащил из-под пола металлический ящик. Скрип замка был длинным, как вдох. Внутри — второй ноутбук, аккуратно упакованные сим-карты, документы, старые фотографии. Он достал лист бумаги, прочитал.

— Это письмо от имени Артёма. Я вставлю в него фразу: «Ты знаешь, что это было не в первый раз. Прикрой меня ещё раз, и я буду должен».

— Сделай голосом, — коротко бросил Кирилл. — Он сам диктует себе приговор.

Клацанье клавиш. Голосовой синтез.

— Готово, — выдохнул Ярослав.

Кирилл подошёл к двери. Его пальцы слегка дрожали, когда он положил руку на ручку.

— Пошли, — сказал он.

— Кирилл, — позвал Ярослав.

Тот остановился.

— А если в какой-то момент тебе станет... всё равно? Что ты тогда сделаешь?

Молчание. Лишь шорох ветра за стенами.

— Тогда ты напомнишь мне, зачем мы начали. — И он открыл дверь.

Холодный воздух ворвался в хижину, загасив лампу. Тени исчезли. Осталась только темнота.

Они вышли. Лес сомкнулся за ними.

И ночь, как шепот старой обиды, накрыла поляну.

Серый свет падал из панорамных окон, заливая офис глухим, ровным сиянием, в котором всё — люди, мебель, даже воздух — казалось, теряло цвет и жизнь. Кирилл стоял на краю этого выцветшего мира, будто посторонний элемент, занесённый сюда ветром. Его пальцы крепко сжимали кожаную папку, ногти впивались в обложку, оставляя вмятины. Он дышал через нос, медленно, считая вдохи.

«Четыре вдоха. Четыре выдоха. Не поддаваться. Не сейчас».

Офис был слишком открытым, слишком оживлённым. Гудение кондиционеров, скрип колёс кресел, негромкие голоса менеджеров сливались в однотонный фон, который колотил в виски. Кирилл ощущал людей вокруг — их шаги, движения, взгляды, даже дыхание. Он не смотрел в их сторону, но всё чувствовал, будто кожа превратилась в мембрану, улавливающую каждый колеблющийся сантиметр пространства.

— Вы к кому? — Голос девушки с ресепшена прозвучал рядом.

Она подошла слишком близко.

Кирилл слегка отступил назад. Не глядя.

— Смирнов. Я записан. Кирилл Ветров, — ответ был ровным, но голос чуть дрогнул.

— А, да, подождите минуту, он сейчас освободится, — она улыбнулась, повернулась к телефону.

Кирилл не сел. Он остался стоять, спиной к стене.

«Если кто-то подойдёт — будет куда отступить».

Его глаза скользнули по пространству — кофемашина справа, кулер за спиной. Панорамные окна слева. Там, за стеклом, Ярославль был таким же серым, как и в 2001-м. Только теперь этот серый был внутри него.

Артём появился через несколько минут. Ишёл легко, с деловым выражением лица. Его шаг был уверен, чуть тороплив, но отточен, как у человека, привыкшего быть первым в переговорной.

Глава 3: Эрозия достоинства

«Человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он это воспринимает»,— Мишель де Монтень

Старые деревянные двери библиотеки скрипнули, как если бы сами протестовали против того, кто входил. Кирилл Донской затаился в проёме, едва ступив за порог, словно желал раствориться в пыльном воздухе между стеллажами. Свет, пробивавшийся сквозь грязные оконные стёкла, казался разбавленным пеплом, оставляя на полу длинные призрачные полосы. В этих полосах дрожал каждый звук — шорох страниц, тихий кашель, лёгкое покашливание библиотекаря у стойки.

Кирилл двигался медленно, рюкзак висел на одном плече, будто тянул его вниз. Он знал, что в центре зала сидит та самая группа — её голоса он слышал ещё в коридоре, различил искаженную хрипотцу Артёма, звонкий смех Лизы, подавленный смешок кого-то третьего.

«Пусть бы ушли... пусть бы просто ушли...».

Он прижался к книжному стеллажу, где хранились тома Тургенева и Лескова, выбрал один наугад. Его пальцы дрожали, когда он провёл по пыльному корешку, вытаскивая книгу с усилием — она скрипнула, как половица под ногами. Он закрыл глаза.

— О, смотрите, кто пришёл. Киря решил приобщиться к культуре? — Голос Артёма был нарочито громким.

В библиотеке сразу стало тише. Слова повисли в воздухе, как запах гари.

Кирилл сделал вид, что не услышал. Открыл книгу, не глядя, и начал листать страницы, не вникая в слова. Бумага была шероховатой, чуть влажной от времени. Запах клея и плесени бил в нос, но он держался за эти ощущения, как за плотину, сдерживающую страх.

— Он, наверное, ищет «Как не насиловать и выжить». Есть такая книга, нет, Лиз? — Продолжал Артём, и его голос теперь был ближе. Стул заскрежетал.

Кирилл не обернулся. Листал. Пальцы чуть побелели от напряжения.

«Если не двигаться, они уйдут. Если не смотреть... они исчезнут».

— Артём, ну что ты, — спокойно сказала Лиза, её голос звучал как у преподавателя, снисходительно и холодно. — Может, он просто готовится к защите. От женщин.

Смех. Глухой, давящий. Кто-то закашлялся, прикрывая смех рукой.

Кирилл почувствовал, как кровь приливает к голове. Гул в ушах стал невыносимым. Он сжал книгу крепче. Его взгляд скользнул в сторону — и замер. Бумажный лист, передаваемый по рядам. Смех, снова смех. Карикатура. Он знал, что там, ещё до того, как увидел. «Киря-маньяк». Надпись жирным маркером, нарочито кривые зубы, безумные глаза, комично длинные руки, тянущиеся к девочке в школьной юбке.

Он не знал, как дышать. Сердце колотилось где-то в горле.

— Не обижайся, Киря, — уже стоя в полоборота к нему, сказал Артём, играя ручкой в пальцах. — Мы тут просто шутим. Ты ж знаешь, как это бывает. Или у тебя с чувством юмора, как с согласием?

Кирилл резко захлопнул книгу. Скрип переплёта звучал, как выстрел. Он медленно поставил том обратно на полку, не глядя. Спина горела, словно в неё впились десятки глаз.

Кирилл вернулся к столу — будто возвращался не к парте, а на эшафот. Рюкзак стоял на полу, немного перекошенный, как и всё вокруг: стол, паркет, книжные полки — всё казалось чуть наклонённым, будто мир кривится вместе с ним. Он сел, стараясь не шуметь, и снова открыл учебник. Страницы дрожали в его руках.

«Просто читай. Делай вид, что читаешь. Не смотри. Не слушай».

За спиной — скрип стула. Гулкий, мерзкий. Шаги. Один. Второй. Третий. Тишина библиотеки усилила звук — каждый шаг Артёма отдавался в голове, как гвоздь в дерево.

Кирилл не поднимал глаз. Но чувствовал: Артём остановился в метре от него. Стоит, смотрит. Улыбается. Он это знал. Он чувствовал эту мерзкую ухмылку кожей.

— Ой, извини, — с притворной неловкостью сказал Артём. — Что-то из рук выпало.

Он уронил скомканный лист бумаги на пол, у самой ножки Кирилла. Потом медленно, с демонстративной небрежностью, развернулся и пошёл обратно к своему столу. Шаги грохотали на старом паркете, как удары молота.

— Смотри, не наступи, — бросил он через плечо.

Кирилл остался сидеть. Сердце било в висках, во рту пересохло. Он смотрел на край стола. Не на пол. Не на лист.

— Видел? Он даже не дышит, — прошептала кто-то из девушек.

Смех. Хихиканье, словно змеи шипят между зубов.

— Далеко не убежит, — сказал другой голос. — У маньяков выносливость плохая.

— Он, может, книжку про самоудовлетворение ищет, — сдавленным голосом добавил третий. — Или про женскую анатомию. Для повторного изучения.

Снова смех. Даже библиотекарь, сидевшая у стойки в своих очках с толстыми линзами, не подняла головы. Она просто тихо шикнула, даже не вставая.

«Ты один. Совсем один».

Кирилл медленно нагнулся, поднял лист. Бумага шуршала в пальцах, будто сопротивлялась. Он знал, что увидит, но всё равно развернул.

Карикатура. Грубо нарисованная. Его лицо, гипертрофированное, с безумными глазами и окровавленными руками. Внизу надпись: «Киря-маньяк. Учи, пока не выгнали».

Кровь бросилась в голову. Грудь сжалась. Стыд заливал его, как кипяток, обжигая изнутри. Но он не выдал ни звука. Не дрогнул.

Он аккуратно сложил листок пополам. Ещё раз. И ещё. Потом засунул в карман джинсов. Не потому что хотел сохранить. А потому что не хотел — не имел права — оставить им эту победу.

Его губы чуть дрогнули. Едва заметно. Но внутри, где-то глубоко, что-то сдвинулось.

— Молчишь? — Сказал Артём, лениво обернувшись. — Ну и правильно. Маньякам лучше молчать. Так спокойнее.

— Артём, — сказала Лиза, не поворачиваясь. — Не перегибай. Он же чувствительный. Ещё повесится на твоей совести будет.

— Пусть. Я только за. Тема закроется.

Кирилл встал. Медленно. Его пальцы всё ещё дрожали, но он больше не прятался. Его глаза остались опущенными, но в плечах появилось что-то жёсткое.

Он поднял рюкзак. На мгновение замер. Его рука скользнула по столу, поцарапанному от десятков лет.

— Плачешь, что ли? — Бросил Артём, на этот раз громче. — Эй, Киря, а ты действительно насиловал или только понарошку?

Глава 4: Пульс паранойи

«Тот, кто боится, наполовину уже побеждён»,
— Александр Дюма

Порыв ветра, проносясь через разбитые оконные проёмы, взметнул пыль и клочья паутины, заставив керосиновую лампу на столе дрогнуть. Её пламя качнулось, бросив на бетонную стену деформированную тень — силуэт Ярослава, сидящего, почти не шевелясь, в капюшоне, с руками над клавиатурой.

Он печатал быстро, вслепую, не отрывая взгляда от экрана. В уголках его губ дрожала сосредоточенность. Время от времени он кивал сам себе, как будто слышал внутри голос, с которым спорил.

Кирилл стоял у стены, как будто встроенный в бетон. Пальцы рук были сцеплены за спиной, плечи напряжены, взгляд — острый, направленный на лампу. Свет раздражал.

— Ты уверен, что они это не отследят? — Голос его прозвучал глухо, будто он говорил сквозь закрытую дверь.

Ярослав не обернулся.

— Мы не в девяностых. Всё уходит через Tor. Плюс фальшивый протокол пересылки. Через сервер в Мумбаи.

— Угу. Мумбаи, — повторил Кирилл и сделал шаг в сторону, не приближаясь, а обходя.

Он двигался, как будто каждый его шаг был просчитан и спроектирован заранее — с учётом баланса, теней, ветра. Как хирург в операционной.

В тени сейфа, полускрытого темнотой, валялся потрёпанный ковёр, с разводами тёмного цвета, напоминающими засохшую кровь. Он зацепил его носком ботинка, будто проверяя, не шевелится ли.

— Ответ пришёл? — Голос Кирилла стал холоднее.

— Пока нет. Но сообщение ушло. Коллега Смирнова должен прочитать его утром. Или ночью, если он из тех, кто не спит, — Ярослав оторвал руки от клавиатуры, потянулся, хрустнув суставами. — Этот Артём — предсказуем. Он взрывается, когда на него давят сверху. Его репутация хрупкая.

Кирилл молчал. Он подошёл к столу ближе, на расстояние чуть меньше метра, но не касался ничего. Наклонился, чтобы посмотреть на экран.

— Покажи.

Ярослав сдвинул ноутбук вбок.

— Вот. Переписка. От его имени: «Твои отчёты — сплошной бардак. Либо ты соберёшься, либо пожалеешь. Я предупреждаю последний раз».

Кирилл прочитал.

— Грамматически звучит. Местами даже слишком аккуратно.

— Я копировал его стиль. Прочёл двадцать писем. Он любит быть сдержанным, но с ноткой угрозы. Под «пожалеешь» он всегда ставит точку. Не восклицательный знак. Не три. Точку. Это его.

Кирилл медленно кивнул. Его дыхание стало чуть резче, как будто вдох был глубже обычного. Он выпрямился.

— Покажи фальшивую переписку из чатов. Ту, где он хвастается.

— Уже загружена. Вот она. — Ярослав открыл новую вкладку. — Mail.ru, дизайн из двухтысячного. Логины, стили, даже орфографические ошибки сохранены. Вот, читай: «Куприянка расплакалась, когда Киря свалил. Ржач. Мы его уделали, он даже не пикнул».

Кирилл замер. Он знал эти слова. Никогда их не слышал, но знал — как будто они действительно были написаны.

— Ты отправил это другу Артёма?

— Через ВК. Анонимный профиль. Подписал: «Взгляд в прошлое». Он точно откроет.

Кирилл отошёл к окну. Ветер снова ударил сквозь разбитое стекло, коснувшись кожи, как ледяная ладонь. Он вздрогнул.

— Не вставай слишком близко, — бросил он, не оборачиваясь.

Ярослав остановился на полушаге.

— Извини. Забыл.

Кирилл провёл рукой по внутренней стороне ладони.

— Ты не забыл. Просто в этом месте — темно. Условности тают.

— Нет, — спокойно ответил Ярослав. — Я просто привык быть рядом, когда надо принимать решение.

Они оба замолчали. Свет от лампы дёрнулся. Сквозняк прошёлся по помещению.

— Твоя мать что-то знала? — Спросил Ярослав вдруг.

Кирилл медленно повернул голову.

— Нет. Она делала вид, что всё хорошо. Что я просто стал... нервным. Что не надо вмешиваться.

— А потом?

— Потом сказала: «Не выноси сор из избы».

Он отвернулся. Его голос был ровным, но внутри — пустота, как за разбитыми окнами.

— Николай это начал. Он. Не Лиза. Не слухи. Он. Он дал команду. Дал слово.

Ярослав молча закрыл ноутбук.

— Знаешь, — медленно сказал он. — Я иногда думаю, что ты не хочешь отомстить. Что ты хочешь, чтобы он сам себя сжёг. Чтобы он стал таким, как ты тогда.

Кирилл стоял у окна. Его пальцы касались прохладного бетона.

— Мне не нужно, чтобы он сгорел. Мне нужно, чтобы он помнил.

Он повернулся к сейфу, прошёл к нему. Открыл дверцу. Проверил содержимое. Документы, флешки, старый диктофон. Список контактов на мятом листке.

— Что с ним делать? — Спросил Ярослав.

— Записать версию, которую он не сможет опровергнуть. Подбросить туда, где найдут не сразу. В нужное время.

— Квартиру?

— Сначала — флешка в машине. Потом — письмо его начальнику.

Кирилл закрыл сейф.

— Всё по плану.

Он потушил лампу. Пламя сжалось, исчезло, оставив тьму.

— Пора.

Они вышли. Ветер подхватил пыль и гул прошёлся по складу, как будто здание вздохнуло.

Ночь жала в плечи. Сосны качались. Птицы где-то вдалеке издали резкий крик.

Кирилл шёл чуть впереди, не касаясь Ярослава.

И в каждом шаге была точность.

И в каждом дыхании — расчёт.

И в каждом взгляде — память.

И в этой темноте склад стал алтарём. Началом. Или концом. Только они ещё не знали — чьим.

Мрамор на полу блестел, как лёд, и Кирилл держался у стены, где свет люстр разбивался о тени колонн и не обжигал взгляд. Он сжимал бокал с водой двумя пальцами, чтобы не выдать дрожь, и отмечал в голове выходы, узкие проходы между столами, места, где официанты неизбежно задевали локтем тех, кто стоял слишком близко к центру.

«Дыши ровно. Не касайся. Держи дистанцию».

Он заметил Артёма сразу — серый костюм, винный бокал, улыбка на автопилоте. Вокруг него сгрудились коллеги, подбавляя шум и смех в общий гул. Артём кивал, но взгляд уводил в сторону, как у человека, который слушает разговор, а слышит только эхом собственные мысли.