Заколдованный край: услужливый бес

Услужливый бес

Было то в пору ветреную, голодную, когда дорога дальняя да пыль колючая дружно человека сушат. Возвращался солдат из славного похода. Ноги гудят, мысли ко сну липнут, а он всё бурчит под ус: «Хоть бы угол тёплый отыскался». А места эти — лес косматый, холмы тощими рёбрышками торчат, ветры с нитяной стужей щёки шьют. И вот — словно свечку кто в темени щёлкнул — на вершине холма маячит избёнка одинокая.

— Зайти бы на ночлег, — сказал тихо солдат, ремешок подтянул, да прямо к дому и направился. А дверь у избёнки настежь, на ветру скрипит — будто жалуется на свою долю. Заглянул внутрь — пусто-пустёхонько: стол посреди, печь в углу, да паутина под потолком тихо колышется.

— Эх, заброшена никак, — шепчет солдат, а сам вошёл, да дверь покрепче притворил. В печи огонь развёл — теплом сухим от стен дохнуло и вдруг стало хорошо.

— Вот теперь оно как надо, — вздохнул солдат, да и взобрался на печь. Шинель расстелил — мягкая ли, жёсткая ли, а солдату всякая подушка. Сон его, как младенца в колыбели, покачал-понёс.

Ровно в полночь половицы застонали — то ли от старости, то ли от чужой поступи. Солдат бровь приподнял — и видит: вертится у стола неведомая тварь. То ли зверь, то ли нет — шерсть смоляная, рога козлиные, глаза — угли подзолившие. Почуяла человека — и прохрипела:

— Кто посмел мою печь занять?

Солдат приподнялся, плечи расправил, дух собрал и ответил громко — эхо по углам покатилось:

— Я — князь сибирский, славный воин Ермак Тимофеевич! Был в походе дальнем, а теперь домой возвращаюсь. А ты кто будешь?

— Хозяин этой избушки!

— Так слушай, хозяин, — молвит солдат учтиво, — неужто у вас обычаи гостеприимства не в чести?

— Какие ещё обычаи? — разъярилось чудище. — Мне хоть князь, хоть сам государь — на вкус всё одно!

— Ошибаешься, нечистый, — усмехнулся солдат. — Одно дело — барин упитанный, другое — солдат полевой. У нашего брата одни жилы да кости: всё поперёк горла станет. Да и глянь сам!

С этими словами сунул он полено в рукав шинели, чтоб рукав словно каменный сделался, и протянул чудищу:

— Кусай, коли зубы не жалко!

Разинуло чудище пасть, хвать рукав — да как щёлкнет клыками: те и хрустнули, будто орешки. Взвыло чудище от боли, покатилось кубарем по избе, стол опрокинуло, паутину сдуло. А солдат ремень стянул, с серебряной пряжкой, и ну его хлестать — словно калёным железом. Так отхлестал, что у нечистого искры из глаз посыпались.

— Не губи, князь! — завыло чудище. — Сделаю, что пожелаешь!

— Ладно, — молвит служивый, — начнём по порядку. Накрой-ка мне стол по-купечески: чтоб и первое, и второе, и про чай не забудь. Потом подай коня крепкого, златогривого, чтоб дорога под ним сама стелилась. И сапоги новые, яловые: мои-то на нитке еле держатся. Управишься?

— Управлюсь! И глазом моргнуть не успеешь!

Выскочило чудище во двор, вихрем завертелось, аж солому с крыши раскидало, и улетело. Не успел солдат дух перевести, как оно уже обратно ломится — стены дрожат. Подивился солдат, но вида не подал.

— Ну что? — спрашивает служивый да пряжкой серебряной поблёскивает.

— А выйди во двор — сам погляди!

Вышел солдал и видит, стоит конь златогривый: ноздрями парит, копытом землю меряет. Глаз зоркий, спина крепкая — садись да держись.

— А ужин где?

— На столе всё накрыто, — урчит нечистый, словно кот у печки.

Вернулся солдат в избу — а там блюда и заморские, и русские вперемежку: запахи такие, что у голода самого голова кругом. Солдат сел, по привычке перекрестился — да принялся угощение уплетать: косточки в стороны скачут, ложка так и поёт.

— Вкусно? — осторожно интересуется нечистый.

— Вкусно. Только ты про сапоги-то не забыл?

— Никак нет. У печи стоят, греются.

— Подай-ка их сюда.

Подал нечистый сапоги — добротные, новёхонькие. Солдат оглядел и в усы улыбнулся:

— Ну, умаслил ты меня, бывалого, управился. Значит, можно и на боковую.

Чудище руки чешет, губы облизывает, а глазами так и сверкает: «Вот уснёт — тут я его и слопаю!» Солдат широко зевает, а сам думает: «Куда ж мне с таким соседом?» И вдруг, будто мысль ловкую поймал, говорит:

— Только вот что, приятель: полезай-ка в мешок. Боюсь, не видать мне завтра солнышка красного, покуда ты на меня так смотришь!

Для острастки серебряной пряжкой блеснул — нечистый сразу съёжился:

— Эх, что поделать! Наш брат с давних пор серебра не терпит, — проворчал бес и полез в мешок.

Только он внутрь — солдат хвать верёвку, да узел так затянул — не выберешься.

— Нет уж, — говорит служивый, — лучше в чистом поле заночую, чем с таким хозяином.

Вынул солдат из печи тлеющее полено, вышел во двор и метнул его на соломенную крышу, а сам вскочил на коня златогривого, подпругу подтянул — и был таков.

Ныне от избы той ничего не осталось — ни золы толком, ни пепла. А люди всё шепчутся: мол, если в полночь путь ляжет мимо того места — услышишь, как чёрт ругается да причитает: «Ни жилы, ни косточки...».