Запретная сеть

Глава 1.

«…Я осторожно прикасаюсь к дверной ручке. Чувствую приятный холодок на коже ладони. Вращаю ручку вниз по окружности. С той стороны — ты. Твои глаза прикованы к движущейся рукояти. Тебя пробирает жгучей волной от осознания, что сейчас произойдёт. Через считанные секунды ты услышишь мою поступь, но не увидишь меня, потому что опустишь глаза долу и будешь терпеливо ждать моих действий.

Ты знаешь, что в эти часы и минуты принадлежишь безраздельно мне. Всё, чего бы я ни коснулся, что бы ни пожелал, будет моей волею и властью, которые ты примешь как собственные. И самое ужасающее, что с тобой произойдёт, — чересчур долгое ожидание. Ведь твои колени уже гудят после стольких часов неподвижного стояния. Но ты готова на жертвы, готова отдать себя в распоряжение тому, кто заберёт всю твою боль и вернёт сторицей.

Я приближаюсь.

Шелест грубой джутовой верёвки о поверхность пола заставляет тебя внутренне сжаться и вновь расслабиться в благодарности за то, что совсем скоро ты получишь желаемое.

Я дотрагиваюсь до твоего плеча, провожу пальцем по ключице к солнечному сплетению. И снова ключица, противоположное плечо, шея, подбородок. Специально для тебя я приготовил одну короткую верёвку, чтобы вплести её в твои волосы. Я бережно собираю их со спины, распределяю на пряди, даю верёвке возможность слиться с их потоком. Перебираю пальцами, сплетая тугую косу, наблюдая за тем, как кожа на твоей груди начинает блестеть от пота, покрывается мурашками, которые то появляются от случайного прикосновения, то исчезают.

Убрав всю длину волос в первую вязь, я мягко тяну тебя за косу вниз, отчего ты поднимаешь подбородок, а взгляд устремляется ввысь. Чтобы не отвлекать тебя созерцанием потолка, я ослеплю тебя. Ты увидишь настоящую тьму, рассмотришь во всех деталях невесомость, сможешь нарисовать в воображении воздух, которым дышишь. Я дам тебе такую возможность совсем скоро. Но пока займусь твоими руками. Их я соединю в молитвенном жесте у тебя за спиной, пропустив между ладоней кончик косы.

Ты готова? Готова познать бесконечность космоса, познать пустоту чёрных дыр, заполнить всё ничем?

Я накрываю твои глаза непроницаемой тканью. Прощай. Увидимся по другую сторону вечности, где ты забудешь о своём теле, которое станет моим через пуповину верёвки, сковавшей тебя.

Виток за витком я постепенно прекращаю все движения в тебе, забираю даже малейшую возможность распоряжаться тем, что тебе уже не принадлежит. Верёвка проходит между грудей, обвивает талию, уползает змеёй между ног, прокладывает тропу снова вверх меж ягодиц, заново фиксируется на талии. Крепко.

Следующий моток поработит твои ноги. Мне необходима ещё одна точка опоры, и я нахожу её в области солнечного сплетения. А теперь можно начинать полёт. Второй конец верёвки, перетягивающей плечи и спину, проходит в кольцо над потоком. Ещё одна верёвка, берущая начало под коленями, скользит в другое кольцо рядом.

Лети!

С лёгкостью ловца бабочек я одним движением тяну к полу обе связующие нити. И вот ты уже невесома. Паришь в полутора метрах от пола. Голове всё тяжелее держаться. И я позволяю ей упасть в пропасть, приближая с помощью верёвок колени к кольцам. Ты почти полностью перевёрнута. Ещё немного… Долой удержание возле груди. Идеально. Если бы могла видеть, то увидела бы каменные плиты прямо перед своим лицом. Но теперь ты видишь нечто более завораживающее, чем эта скучная картина. А я покажу тебе ещё больше.

Подхватив тебя за талию, я делаю несколько шагов вокруг. Привыкни немного к кружению, потому что в следующую секунду тебя унесёт с немыслимой скоростью.

Три…

Два…

Один…

Ноль.

Больше ты не принадлежишь себе. Воронка созданной мною веревочной сети засасывает тебя. Вращение — это ты. Ты — чистое вращение. Тебя нет, но весь мир теперь действительно вращается вокруг тебя.

Я ослабляю натяжение у ног, связываю новую точку опоры вокруг щиколоток и креплю оставленную на время первую верёвку уже за твоей спиной. Выравниваю их длину. Ты снова в горизонтальной плоскости, но теперь животом вниз, а твоя поясница предельно изогнулась. Рукам больно, я знаю, поэтому даю тебе ещё ниточку, поддерживающую центр твоего тела. Отпускаю на волю волосы, расцепляю запястья и забираю твои руки в свои. Встаю на колени перед тобой, целую в губы.

Ты молчишь, потому что давно не здесь. Ты уже во мне, оттого мой поцелуй — твой поцелуй, и между ними нет различий.

Давай побудем в нашем космосе ещё одну вечность. Я и ты. Ты и я. Яты. Тыя. Одно.»

Отправить.

Конечно, я знал, что она прочтёт. Не могла не прочесть. Не могла обокрасть себя неведением. Такую дорогую цену никто не стал бы платить, даже под угрозой сгореть заживо.

Поначалу я ничего у неё не просил, не требовал, не вынуждал идти на неоправданные риски. Риском уже было всё, что мы отправляли друг другу: письма, фото без лица с кусочкам наших тел, по которым словно опытный сыщик воображение пыталось сложить целостную картину. Но мы оба были чересчур осторожны. О её причинах я не знал и не желал делать пустых предположений, которые бы лишь расстроили меня.

Быть может, она замужем. Быть может, счастливо замужем. Есть ли у неё дети? А вдруг и внуки? Я не выяснил даже её возраст просто потому, что не хотел озвучивать свой. «Совершеннолетняя» — этого было достаточно. Впрочем, кожа на фотографиях, пусть и фильтрованных, обрезанных, обрывочных, была совсем молодой.

А могли ли эти фото вовсе принадлежать не ей? Разумеется. И такого я исключить не мог. Однако постепенно уверовал, что всё происходящее — подлинно. В качестве первого утвердительно факта я заметил, что на подъёме её левой стопы есть какой-то рисунок. Должно быть, она специально ретушировала его перед тем, как отправить мне фото, но след всё равно обозначался. Пока однажды она, по ошибке или специально, не прислала мне изображение своих дивных ног от пальчиков до колен — белоснежных, лучистых, притягательных. Увеличив фото на максимум, я различил татуировку в виде иероглифа. Интерпретировать значение было непросто ввиду размытости картинки. Я остановился на варианте японского иероглифа hikari, означающего «свет» или «сияние». О каком именно сиянии могла идти речь, я, конечно, не знал. Да и ничего не знал достоверно.

Глава 2.

— Если у вас возникли вопросы, самое время их озвучить, — я оглядел аудиторию сквозь прозрачные стёкла очков и выбрал наугад одну из поднятых рук. — Да. Прошу.

Встала отличница Ира Соколова, которая все задания всегда выполняла безупречно, но совершенно бездушно, за что была любима большинством преподавателей и не слишком любима мной. Однако существовала и иная сторона моего отношения к Ире. Я воспринимал её до определённой степени спокойно, даже с небольшим расположением, потому что Ира имела особенную отвращающую небрежность в манере одеваться как попало, без должного уважения к женскому облику. Оттого воспринимать её в качестве женщины не было никакой нужды. По-настоящему притягательная женщина умеет ухаживать за собой, следит за состоянием кожи, волос, ногтей. А Соколова могла появиться с облупленным маникюром, немытым дня три кульком на голове, да ещё и в рваных джинсах. Понятия не имею, куда смотрела её мать, зато хоть лично у меня было на один соблазн меньше.

— Юрий Александрович, вы считаете, что падение периода Эдо связано в первую очередь с экономической изоляцией Японии в годы правления, а не с банальной борьбой за власть?

— Безусловно борьба за власть всегда имеет место быть. Однако падение сёгуната не произошло бы, будь внутри страны полный порядок и согласие. Ещё вопросы?

Я заметил уже другую студентку, Катерину Мельник. Она явно не питала высоких чувств к милитаристской части истории Японии, зато с большим уважением относилась к культурному наследию. Можно было бы назвать Катерину тем редким исключением среди всего потока, к которой я питал множество противоречивых чувств супротив моей обычной холодности к студентам. Во-первых, исключительный светлый ум делал Катерине определённую честь. Но, во-вторых, увы, к моему раздражению Мельник не в пример большинству девиц прилежно ухаживала за собой. Она была олицетворением ушедшей эпохи женщин, похожих на женщин. А для меня её в меру строгие, в меру сексуальные наряды действовали хуже, чем красная тряпка на быка. Оттого на экзаменах, признаюсь, я придирался к Катерине острее остальных и, бывало, занижал отметки. Никто этому не удивлялся. Мнение насчёт моей персоны в университете складывалось весьма однозначным: «злобный препод» и «душегуб» — ещё самые мягкие прозвища, которыми меня обычно величали за спиной.

— Юрий Александрович, но как тогда можно объяснить высокое развитие японской культуры именно в этот период? Разве экономический кризис не тянет за собой вниз и культуру тоже? Тот же Мацуо Басё расцвёл как раз в период Эдо.

— Так и есть, Катерина, — я отёр тряпкой пальцы от меловых следов, поправил очки и отошёл от университетской доски, встал за кафедру. — Здесь мы имеем дело с типичным случаем классового неравенства, когда богатые богатеют, а бедные — беднеют. И остановить этот процесс, не прибегая к инструментам внешней экономики, практически невозможно. В таком своеобразном культурном вакууме сгустился настоящий концентрат японской самобытности. Но, когда нечто достигает своего пика — а пик есть у всего, даже у творчества, когда нет внешней подпитки — оно начинает неизбежно угасать. Любой процесс созидания зарождается камерно, а затем должен либо расширить свои границы, либо схлопнуться. Невозможно слишком долгое время вариться в одном и том же котле.

— Вы хотите сказать, что эпоха сёгуната в любом случае закончилась бы?

— Всё когда-нибудь заканчивается. В этом плане Японии ещё повезло. Нашёлся новый путь. Пусть травматичный и жертвенный. Тем не менее, развитие продолжилось, также во многом уникальное. Ещё вопросы? Нет? Тогда всем спасибо. До следующей лекции.

Студенчество радостно зашуршало конспектами и канцелярией, укладывая их в рюкзаки и сумки. Я тоже собирался. На сегодня это было моё последнее занятие, и я спешил поскорее убраться из аудитории. Когда я уже собирался идти, Катерина Мельник преградила мне путь.

— Извините, Юрий Александрович…

— Ещё остались вопросы? — не слишком учтиво осведомился я, тональностью голоса давая понять, что не располагаю излишками времени. — Можете записать и задать их в начале следующей лекции.

— Юрий Александрович, я по поводу дипломной работы…

Не глядя на студентку, я подобрал со стола свой портфель и аккуратно просочился в просвет между девичьей фигуркой и столом.

— Я уже говорил вам, Катерина, что максимальное количество желающих на диплом набрано.

— Да, но я хочу именно к вам, — настаивала Мельник, не отступая от меня ни на шаг, пока я снимал пальто с вешалки и одевался.

— Ничем не могу помочь. Извините.

Я шагнул в коридор и двинулся к лестнице. Катерина буквально наступала на пятки, однако мне удавалось её игнорировать уже не в первый раз. Впрочем, в этот она оказалась как-то особенно решительна.

— Вы можете взять меня в будущем году. Летом, после выпуска вы ведь освободите часть мест.

— Да, и возьму первокурсников. А вам уже давно пора определиться с руководителем и темой.

— С темой я давно определилась…

— Позвольте.

Я быстро обогнул девушку в коридоре, чтобы зайти в туалет. Туда ведь она за мной не последует. Катерина замешкалась, но всё-таки пропустила. Мне пришлось выждать время, рассчитывая, что она сейчас уйдёт. Пяти минут должно хватить, решил я. Но надежда рассыпалась вдребезги, как только я снова очутился в коридоре. Мельник ждала меня, облокотившись спиной на стену, скрестив руки на груди. Зубы мои так и скрипнули от бешенства.

Красивая женщина — это всегда страшно. Красивая и настырная женщина — страшно вдвойне. Мне уже хватало того, что в течение последних двух лет каждый день в аудитории мог в одночасье превратиться для меня в пыточную камеру, если появлялась студентка, хотя бы отдалённо напоминающая Кацуми. Но я научился с этим жить. Научился не реагировать. Ведь и бросить свою работу не было сил — она сделалась мне своеобразным лекарством, где я всё ещё оставался прежней версией себя, полноценным. Но только наполовину. Вторая моя половина лежала в могиле. И иногда что-то или кто-то всковыривал эту рану, словно поворачивая меня лицом к зеркалу, где правая моя сторона, принадлежащая науке и искусству, продолжала свободно делиться знаниями и отдавать их новому поколению студентов, а левая моя сторона гнила заживо и отмирала в одиночестве.

Глава 3.

Чёрная табличка с белой надписью «RED» в очередной раз вызвала у меня ироническую улыбку, которая сегодня вдобавок имела ещё и оттенок ностальгии. Нажав кнопку звонка, я прислушался и, конечно, ничего не услышал — слишком хорошая звукоизоляция.

Раздался знакомый мужской голос из домофонного устройства со встроенной камерой:

— К сожалению, мы закрыты. Приходите завтра.

Вновь я не смог сдержать улыбки:

— Привет, Джо. Синие кролики ещё охотятся на драконов?

Джо хмыкнул:

— Синие кролики были в прошлом году.

— В позапрошлом году, если точнее. Ты всё равно меня узнал. Открывай.

Дверь однократно взвизгнула, затем последовал щелчок запорного механизма. В приоткрывшуюся щель просунулась лохматая голова одноглазого Джо. У него в самом деле не было одного глаза — то ли в драке пострадал, то ли по пьяни на куст напоролся. Про себя он каждый раз рассказывал разные истории, но всегда героические. Собственно, потому и получил прозвище Джо. Как его звали от рождения, Джо, возможно, и сам уже не помнил.

— Привет, Профессор. Мог бы и посвежее пароль узнать. Что мне с тобой делать?

Профессор — а это уже моё прозвище, некогда широко известное в узком кругу. Вероятно, мне его присвоили за строгий вид и очки, а может, кто-то и впрямь догадался, что у меня есть учёная степень.

— Впустить. Если что, Адель я беру на себя.

Джо кивнул, удовлетворённый моим поручительством. Разумеется, не знай он меня настолько хорошо в лицо, не пустил бы, даже если б ему назвали все пароли за последние десять лет, кроме самого нового. У Джо была всего одна основная задача — разглядывать единственным глазом приходящих и отвечать всегда примерно одинаково: «Мы закрыты», «Сегодня никого не ждём», «Извините, вы ошиблись дверью» или что-то подобное. Нехитрый функционал, но для REDа — первозначный.

— Что у вас сегодня? — осведомился я, когда Джо уже закрыл за мной первую преграду и открывал вторую.

Двойные двери — двойной гарант непроникновения посторонних.

— Скукота, — протянул охранник. — Новички понабежали. Порют друг дружку почём зря. Они по весне как говно из-под снега плодятся, чтоб летом между грядок чё перетереть было. Короче, всё по-старому.

Я с пониманием кивнул, но в душе немного потеплело от осознания, что ещё существует в мире какая-то стабильность, пусть даже в мимолётных заигрываниях с едва понятной для большинства культурой BDSM.

— Ты сам-то какими судьбами, Профессор? — полюбопытствовал Джо. — Сто лет тебя не было. Поговаривали, что твоя…

Одноглазый резко прикусил язык.

— Тематики любят поболтать, — спокойно ответил я.

— Так что?.. Неправда?.. Ну, про твою Сабу…

— Одно могут сказать: не всем сплетням стоит верить, Джо.

— Но ты ж один пришёл?

— Один, — подтвердил я и переключил разговор: — А Адель здесь?

— Здесь. Где ж ей ещё быть? Если не в общаке, то у себя где-нибудь тусуется.

— Спасибо, Джо, — я коротко улыбнулся ему и направился вглубь общего зала или иначе — «общака», как сказал Джо.

RED являлся одним из старейших клубов для Тематиков, достаточно известный, чтобы время от времени сюда сплывалась свежая кровь, и достаточно закрытый, чтобы не хаживали совсем уж «левые» люди. Как и предупредил охранник, сегодня практиковали в основном спанкинг и флагелляцию. Действительно, среди гостей я не приметил знакомых лиц. По четвергам тут всегда так складывалось, потому что только в четверг за вход не взымалась плата и не требовали пригласительный или клубных карт. Я мог бы явиться в любой день, однако в четверг вероятность застать местную Баронессу на месте и не слишком ушедшей в Тему или алко-трип была наивысшей.

Я приметил Адель в кулуаре, ведущем к уединённым ложам. Всюду стоял привычный полумрак, из общего зала раздавались звонкие шлепки и приглушённые стоны. Бичевали какого-то мужчину лет пятидесяти. Странно, что Адель пропустила этот экшн. Впрочем, объяснилось сие легко, стоило мне только подойти поближе и разглядеть рядом с ней молодого светловолосого паренька с миловидным личиком.

Уставившись в выбритый правый висок Адель, по которому эффектно ползла вытатуированная змея, я отметил, что за последние два года она приятно постройнела и стала выглядеть ещё более ужасающе из-за новых татуировок. Оставшиеся красные кроткие волосы были уложены на левую сторону. Алое платье с многочисленными разрезами, сквозь которые можно было разглядеть фрагменты нательной живописи, облепляло рослую, даже в некотором смысле свирепую фигуру Адель. И, нет, она не была лесбиянкой, как можно было бы неверно подумать при беглом знакомстве. Она была Доминой, причём убеждённой и первоклассной, которой с удовольствием платили немалые деньги за возможность как следует унизиться.

Продолжая обольщать парнишку, робеющего под её неусыпным грозным взором, Адель мельком глянула на меня и тотчас оборвала диалог.

— Ю, — произнесла она на выдохе, кажется, не веря собственным глазам.

Ю — так называла меня только Адель, мой давний друг и отчасти единомышленник. Назвать её «подругой» у меня никогда бы не повернулся язык. Для меня Адель — не женщина, а скорее уж человек без пола и возраста, которого я всегда уважал и даже отчасти страшился, порой ощущая себя не настолько уж крепким в сравнении с её почти двухметровым ростом, которому всегда добавляли минимум десять сантиметров туфли на платформе.

— Привет, Адель. Ты прекрасно выглядишь.

— Пшёл вон! — пальнула она обескураженному мальчишке и громоподобными шагами двинулась ко мне. — Сколько лет, сколько зим, Ю! Не надеялась тебя ещё увидеть.

— Боялась, что я покончу с Темой?

— Боялась, что Тема покончит с тобой, — покачала головой Адель, глядя мне точно в глаза — привычка Доминанта проверять, кто сломается, а кто выдержит.

Однако сейчас Адель вовсе не испытывала меня на прочность, а словно бы старалась налюбоваться с лихвой за всё упущенное время.

— Мне нужна твоя помощь, — не стал я затягивать с главной причиной своего визита.

Глава 4.

1999 г., о. Шикотан

Край Света существует. Последнее пристанище рыжих гор и зелёных равнин, покрытых мелкой порослью и невысокими деревцами, напоминающими бонсай, пролегает километровым узким мостом, который обрывается в бесконечность океана, так и не добравшись до новой земли. Если встать на его краю, прямо у самой кромки на высоте сорока метров от бешено бьющихся волн, можно действительно ощутить себя на границе измерений. Мыс Край Света первым встречает каждый рассвет, раньше всех просыпается, оживляя всё кругом. Полчища рыб в ручьях, реках и заводях. Трескучие криволапые крабы, снующие по камням и уступам. Забавные морские каланы, напоминающие поседевших выдр. Чайки, белохвостые орланы, цапли, пустельга. Необъятное величие и многообразие в одной крохотной миниатюре острова Шикотан.

До дембеля мне оставалось пару месяцев, но за два года безвыездной островной жизни я настолько обвыкся к окружающей данности, что порой забывал, зачем сюда послан. Охранять границы Родины меня сослали вопреки моему желанию, но в итоге и расставаться с Курилами мне уже не хотелось. Почти нетронутая богатейшая природа впервые подарила мне понимание истинного состояния Дзен. Я и раньше грезил Японией, а теперь, находясь на самой её кромке, буквально на пятках страны Восходящего Солнца, я уже не сомневался, что вернусь на прерванную учёбу, чтобы и дальше вникать в удивительный мир Востока.

Армейские будни не очень-то тяготили. Несмотря на то, что погранвойска считаются особо тревожными и опасными, наша служба протекала более чем спокойно. Основные проблемы возникали с браконьерами, причём с обеих границ. Своих мы частенько щадили, с японцами обходись суровее, но тоже почти без эксцессов. Тогда я — молодой, крепкий, двадцатидвухлетный младший лейтенант Маркушев — был фактически первым лицом на заставе в бухте Крабозаводск. Кроме того, среди срочников я выделялся ещё и возрастом, будучи самым взрослым.

С местными жителями контакт был налажен достаточно, чтобы иметь доступ к некоторым не вполне законным для армии довольствам жизни. Особым почтением у всех, разумеется, пользовалась водка или самогон. И я тоже пил наравне со всеми.

В тот вечер количество самогона оказалось изрядно превышено. И в это время одному из местных, очевидно, захотелось немного приключений. Он заприметил «злостных нарушителей», которые всего лишь возвращались с кладбища, находящегося рядом с военной частью, и решил их задержать. Вообще-то, такие визиты были в порядке вещей. Для японцев, родившихся на Шикотане и депортированных после присоединения острова к СССР, существовал особый безвизовый режим. Они имели право время от времени посещать семейные могилы, коих тут осталось много.

Островитянин стал яростно доказывать, что чужакам тут не место. Его быстро поддержали сотоварищи, которые имели множество пьяных претензий к «обнаглевшим япошкам». Слово за слово, завязалась драка. Естественно, в части об этом быстро узнали, и мы ринулись разнимать. В пылу схватки понемногу досталось всем. В итоге повязали одного японца и шестерых наших, которые в свою очередь утверждали, что был ещё один япошка, но куда-то скрылся.

Задержанного мужчину звали Сакаэ, он немного говорил по-русски. В числе прочего он объяснил, что прибыл на остров вместе младшей дочерью, Кацуми. Она-то и пропала. А куда она делась, никто не знал. Я распорядился организовать поиски, которые продлились до глубокой ночи. Инцидент был весьма неприятным и грозил всем серьёзными последствиями, потому действовать нужно было немедля. Мало того, что японского гостя побили, так ещё умудрились проморгать его спутницу.

Я полагал, что Кацуми скорее всего убежала, испугавшись гнева местных жителей, и прячется где-то в горах. Девочке было всего восемнадцать. Отец сделал ей подарок в честь дня рождения, взяв с собой на свою историческую родину. И наверняка уже сто раз проклял себя за то, что подверг такому риску собственного ребёнка.

После бесплодных поисков и допросов местных жителей, нам так и не удалось напасть на след исчезнувшей девушки. Но тут одна женщина внезапно проговорилась, что, мол, видела, как её сосед кого-то привёл домой именно в то время, когда разразилась потасовка.

Мы тотчас отправились к тому соседу. Однако с него, как с гуся вода, стекали все просьбы, доводы и угрозы. Я знал этого товарища, и никаким товарищем его не считал. Это был скользкий, малоприятный тип, промышлявший чем-то явно незаконным. И тогда я пошёл на риск. Возможно, неоправданный и глупый, но интуиция моя била в набат, вереща, что эта сволочь врёт. По инструкции я бы должен был передать информацию в РУВД, а дальше действовать по их усмотрению. Но я пошёл наперекор инструкции.

Спустя полчаса, когда ребята уже возвращались в часть, я притаился за забором у дома подозреваемого. И вскоре понял, что у него в сарае хранится что-то явно ценное.

Перед самым рассветом, когда остров уже готовился встретить солнце, я под покровом растворяющейся тьмы подполз к сараю и заглянул в окно. Мне удалось различить только силуэт, скомканный и неподвижный. Но я понял, что это и есть Кацуми. Она была связана верёвками и лежала на полу, не двигаясь. Взломав замок, я выкрал девушку. Однако вместо того, чтобы отнести её к отцу в военчасть, я отнёс её подальше, в лесополосу.

Забрезжили первые золотые лучи, осветив лицо Кацуми-тян, печальной, запуганной, уставшей. Неумелые, грубые узлы на её руках причиняли ей боль, но она не плакала. Она пыталась мне что-то сказать, совсем тихо, о чём-то спрашивала. Я не понимал её языка, зато понимал, насколько она прекрасна именно такой — безропотной, беззащитной, подавленной, но несломленной. Я понимал, что меньше всего хочу сейчас освободить её и на своё горе, к своему ужасу и стыду, понимаю чувства того мерзавца, возжелавшего поработить это земное чудо.

Она смотрела мне в глаза почти бесстрашно, а я боролся с собой, чтобы запретить себе притрагиваться к ней. Она что-то шептала.

Глава 5.

Сложнейшим вопросом для любого Тематика, глубоко погружённого в Тему, является определение истинных позиций между Верхним и Нижним партнёрами. Если исходить из самих определений, то Верхний (он же — Доминант, Альфа, Хозяин, Господин) исполняет роль «высшего руководства», последней инстанции, решающего двигателя. При этом Нижний (он же — Сабмиссив, Омега, Раб, Вещь) находится на принципиально ином уровне. Это не Биг-босс и его заместитель, это Биг-босс и весь его бизнес, целиком.

Нижний — это и есть бизнес-проект. Доминант вкладывается в него всеми своими ресурсами, он вливает туда всё, что у него есть: свои деньги, свои страхи, свои желания, свою собственную боль, которую вымещает на Нижнем. Нижний впитывает всё — и радости, и горести. Он вроде бы находится в ведомой части происходящего, но при этом Нижнего полностью освобождают не только от ответственности, ему дают вообще полную свободу. Чистейшую.

Раб всегда, всегда, всегда намного свободнее своего Хозяина.

У Раба нет забот, нет причин для волнений, нет каких-либо обязательств. Ничего. Ноль.

Можно подумать, что вдобавок он лишён ещё и такой важной части повседневности как выбор. Но это тоже не соответствует истине: как минимум, у Нижнего всегда есть стоп-слово, при помощи которого в любой момент можно отменить любое действие. А это и есть самый настоящий выбор, пусть и не очень разнообразный. Главное — что он присутствует.

У меня нет точного ответа на вопрос, кто же в связке Верх-Низ находится в более выгодном положении. Кто из них получает больше? Кто более зависим?

Об этом мы с Адель спорили много-много раз, но так и не пришли к общему знаменателю. Ведь каждый — и я, и она — судил по себе, а наши подходы к Тематическому партнёрству изначально базировались на принципиально разных фундаментах. Сходились мы только в том, что в любых отношениях всегда проще тому, кто меньше боится эти отношения потерять.

Думаю, нам с Кацуми очень повезло, поскольку она, будучи моей женой и Нижней партнёршей, страшилась расставания ничуть не меньше моего. А я не просто боялся потерять её, я стал полностью зависим от неё с того дня, как впервые коснулся. Кацуми была моей одержимостью. Возможно, подобное и называют любовью с первого взгляда. Наверняка могу утверждать лишь то, что одного взгляда бывает более чем достаточно, чтобы привязаться к кому-либо намертво. Мы оказались привязаны оба, хотя причины наших привязанностей различались. Мной руководила страсть, а Кацуми — безвыходность.

Она была обещана одному богатому человеку. Но после того, как я лишил её невинности, Сакаэ не имел права вернуться домой с обесчещенной невестой. Ситуация и без того была конфликтной. К счастью, позже Сакаэ удалось договориться с тем человеком и отдать ему в жёны старшую сестру — Айку. Так я одномоментно стал для Кацуми и новой семьёй, и первым любовником, и незапланированным мужем, и любящим Хозяином, и вскоре — отцом нашего общего сына.

Даже за все прошедшие семнадцать лет с того дня, как узнал, что моя супруга беременна, я едва ли успел заметить, когда это Саша из беспомощного кулька превратился в самостоятельного юношу, который при определённом стечении обстоятельств уже вполне мог сам стать отцом.

Примерно в час ночи грохот закрывшейся входной двери разбудил меня. За что я скорее был благодарен, потому как заснул прямо на стуле за рабочим столом. Затем я расслышал две пары торопливых ног, характерные приглушённые звуки, сдавленные голоса. Не скрою, был великий соблазн выйти в коридор и поприветствовать гостей, предложить им чаю и спросить, имеются ли у них в наличии презервативы. И всё-таки я решил дождаться утра.

— Оу!.. — с нескрываемым разочарованием пальнул Саша при входе в кухню. — Ты уже не спишь?

— И тебе доброе утро, — не поворачиваясь, ответил я, попивая свой привычный утренний кофе и продолжая глядеть в книгу.

Саша, недовольно сопя, проследовал к холодильнику.

Непостижимым образом ему удалось собрать в себе все самые лучшие черты внешности и от меня, и от Кацуми: её глаза и мой рост, её изящество в движениях и позах, мою выправку и развитую мускулатуру, азиатскую прямую структуру волос, но славянскую мягкость цветовой палитры. Стригся он довольно причудливо на мой вкус, в соответствии с нынешней модой на какую-то корейскую поп-группу. Да и одевался Саша, скажем так, специфически. Но меня, как отца, больше всего волновало другое.

— А где твоя спутница? — задал я вопрос тыльной части своего отпрыска на фоне продуктовых полок.

Быстро схватив какой-то йогурт, Маркушев-младший отпил прямо из бутылки и всё-таки соизволил повернуться ко мне.

— Какая спутница? — невинно отозвался он.

— Полагаю, та, с которой ты ночью минут сорок весьма активно готовился к экзаменам.

— А, эта… — будто бы действительно что-то припомнил Саша. — Она уже ушла.

— Ты даже не угостил девушку завтраком?

— Ой, пап, ну, прекрати, — раздражённо выпалил сын. — Это жуть как старомодно. Сейчас никто так не делает.

— Хорошие манеры не выходят из моды, Саша.

— Пф-ф-ф!.. — он издал громкий выдох надутыми губами и закатил глаза. — Может, мне ещё жениться на ней надо было? Пап, времена изменились. Я понимаю, что сто лет назад, когда вы с мамой познакомились, всё по-другому было. Но сейчас девчонки сами бегают за парнями, и им это нравится.

— Если они бегают конкретно за тобой, это ещё не значит, что и за остальными — тоже. Ты просто выиграл в генетическую лотерею.

— Ой, ну, хоть где-то я выиграл! — Саша начинал потихоньку закипать. — Я не понимаю, почему ты на меня наезжаешь с самого утра! То, что у тебя никого нет, не значит, что все остальные должны также в книжках сидеть и от баб бегать!

— Как раз тебе было бы неплохо с книжками посидеть, — спокойно отозвался я, уже привычный к чрезмерной эмоциональности сына. — У тебя скоро экзамены.

Ещё пару лет назад Саша был вполне мирным, тихим подростком, но после смерти Кацуми у него то ли развязались руки, то ли стали вселятся черти, то ли гормоны заиграли в полную мощь. Войди в кухню прямо сейчас его мать, запомнившая сына четырнадцатилетним, она бы не узнала в этом красивом, но наглом и хамоватом юноше того самого Сашу, которого когда-то считала робким и застенчивым.

Глава 6.

Отправитель: Мия

Получатель: Ю

«Присутствие твоего взгляда на моей коже подобно лезвию бритвы. Едва ощутимое, слегка щекочущие, чуть болезненное, смертельно опасное. Острая кромка проходится по каждой части моего тела, исследует каждую область, миллиметр за миллиметром. Твой приказ молчать, широко раздвинуть ноги и не двигаться парализует меня, и в тоже время заставляет бессильно истекать соками лишь от осознания того, как глаза твои всматриваются в мою плоть. Мышцы самопроизвольно сокращаются. Чувствую, как смазка скользит по перешейку от алого цветка к тревожно пульсирующему заднему входу. Я не уверена, чего именно хочу сейчас, потому что хочу всего и сразу, хочу тебя.

Хочу, чтобы ты стал первым, кто завладеет мной. Хочу, чтобы ты приказывал, хочу подчиняться тебе.

Мне достаточно было только раз взглянуть на твои руки, покрытые причудливой картой выпуклых вен, заметить, как ты цепко, умело, по-хозяйски сжимаешь грубую витую верёвку, чтобы навсегда возжелать твоей власти, твоей воли, твоей нежности, твоей жестокости.

Каким будет твой следующий приказ?

Я жду…»

Это было первое письмо Мии. Первое письмо-ответ. Получив его, я поймал себя на мысли, будто бы мне дан шанс снова поговорить с Кацуми, хотя я знал наверняка, что она бы не могла ничего подобного написать. За почти два десятка лет она не овладела русской письменностью на таком уровне, но устно выражалась складно. А вот на чувственном уровне она вполне могла ощущать всё в точности, как в письме. По крайней мере, мне нравилось так считать. Теперь я часто перечитывал все письма Мии, и это — в том числе.

Меня пугала и радовала мысль, что я бессознательно ищу свою жену в совершенно другом человеке. Радовала — потому что я пока не сошёл с ума и продолжал трезво осознавать свои мотивы. А пугала — потому что страх обмануться тоже имел место быть.

Я снова писал ей, писал в пустоту:

«Мия, хочу пронзать твоё тело, хочу давить тебя собой.

Открой рот. Шире. Шире. Ещё шире.

Я вставляю бамбуковую палку между твоих зубов. К её концам с двух сторон тянутся верёвки, которыми ты обвязана вокруг шеи. Ты лежишь на столе животом. Ноги зафиксированы у ножек. Руки — за спиной в гибкой верёвочной вязи, наподобие наручников. Мне будет удобно держаться за них, чтобы сильнее притянуть тебя к себе навстречу, когда я начну изматывать твоё тело, доводя и тебя, и себя до экстаза.

Чем меньше ненужных движений — тем чище удовольствие. Чем ярче эмоции, тем меньше слов они требуют. Можешь кричать, когда поймёшь, что уже не в силах сдерживаться. Нас всё равно никто не услышит. А тебя никто не услышит, кроме меня.

Я вхожу в тебя сразу до упора, почти без усилий, потому что всё твоё нутро только и жаждет проникновения — кипит, пульсирует, течёт, сжимается и разжимается, готовое поглотить целиком моё естество. Меня обволакивает тепло и туго возбуждённой тканью. Не будь ты настолько возбуждена, я бы тебя порвал. Однако с первого же толчка нас обоих захватывает ритмом глубоких скользящих движений. От переизбытка влаги твоё лоно издаёт пошлые чавкающие звуки. Словно потерявшие разум в голодном забытьи живые существа наши гениталии готовы жадно заглатывать друг друга снова и снова, требуя с каждым разом ещё больше напора, резкости, глубины…»

Продолжая набирать текст одной рукой, второй я одновременно мастурбировал. Напечатанные мною слова тут же оживали в воображении. Я видел, как наяву, чувствовал будто в реальности. Моя рука, неистово сжимающая член, была вагиной Мии, куда я вскоре сладостно кончил, на секунду потеряв сознание.

Я застонал, представляя, как моему низкому гортанному стону вторит нежный женский голосок.

— Чёрт…

Я снял очки, отдышался, достал платок. Сначала протёр окуляры от пота, затем лоб и переносицу. Потом дотянулся до одноразовых салфеток: промокнул ещё чувствительную голову пениса, убрал следы спермы с пальцев, а после — с края стола, куда они долетели от бешенного напора.

Вероятно, я действительно вскоре сойду с ума, если не разрешу себе вновь быть с женщиной. Но одновременно я знал, что, с кем бы ни остался наедине, в каждой буду искать и находить черты Кацуми. И почему-то верил, что только Мия может всё изменить. Она станет для меня той, кого я первой отделю и признаю своей без всякой привязки к жене. Никакой логики — просто инстинкт. Однако до тех пор, как я её найду, мне нужно как-то сохранить здравый рассудок.

Я стёр получившееся письмо. Закончившись подстольным оргазмом, эти буквы отныне вызывали во мне лишь раздражение. Словно я изменил не только жене, но и ещё и Мие. Мие, которая уже стала моей в моём же воображении. Всё равно данный текст не выражал и на десятую часть всей красоты и мерзости порока, завладевшего мной, всего желания, скопившегося за годы целибата.

Некоторое время я посидел в тишине, а затем решил — пора.

Я написал сообщение Адель:

«У меня есть условие. Во время сессии у девушки должны быть завязаны глаза. Если она согласна, то и я даю своё согласие»

Ответ не заставил себя долго ждать:

«Она согласна. Сегодня в 20:00. Ок?»

«Ок»

Глава 7. (Ч.1)

Глава 7.

Бархатный полумрак, терпкий и дымный, в лёгком тюле горящих благовоний. Пробковые маты под ногами, словно губка, впитывают все звуки. Однотонные обои на стенах из тончайшей рисовой бумаги, между стыками которой проложены бамбуковые дощечки. Несколько скромных, неприметных светильников по углам. Собственно, вот и весь нехитрый интерьер комнаты для верёвочных практик.

Ах, да. Ещё кольца — точнее, стальные крюки и несколько деревянных перекладин, подвешенных на разных уровнях. Очень удобно и почти незаметно.

В искусстве кинбаку незаметность, ненавязчивость, отстранённость играют, пожалуй, главную скрипку. Если чересчур вмешиваться в процесс — слишком давить, слишком превозносить, слишком стараться — это может порушить хрупкую паутину чувственности.

Говоря «кинбаку», я всегда подразумеваю совершенно определённую практику и цель. Европейцы обычно употребляют слово «шибари». Но, во-первых, в японском языке нет шипящих звуков, следовательно, и слова такого не существует. Существует слово «сибари», которое буквально означает что угодно, имеющее узлы. Галстук — это тоже сибари. Верёвочная лестница — сибари. Связанный человек — сибари. Сибари окружает нас всех и повсюду. А вот кинбаку происходит лишь между мужчиной и женщиной, наедине.

Кинбаку — секс без секса. Это признание без слов. Ледяная страсть. Целомудренная похоть. Во время сессии и мастер, и связываемая им женщина достигают запредельной интимности, даже если не снимают ни одного предмета одежды и не касаются сокровенных частей друг друга. Лучший кинбаку получается тогда, когда оба участника достигают эротического пика, не нарушая телесных границ. Разумеется, это непросто. Но сексуальное возбуждение в кинбаку должно присутствовать обязательно, зримо или незримо. Потому что нет смысла стремиться к сексу, если внутри тебя секса нет.

Моё нутро было переполнено неисчерпаемыми залежами секса, но я не был уверен, что смогу транслировать его через верёвки, как делал это раньше. Хотя бы потому что раньше, у меня была партнёрша, которая понимала истинный смысл кинбаку. Как настоящая японка, воспитанная в традиционных преставлениях о морали и роли женщины в семье, Кацуми могла по-настоящему раскрепощаться, только будучи подневольной. Ведь верёвки нужны не для того, чтобы обездвижить, а для того, чтобы освободить женщину от обязанности стыдиться своей похоти. Только забрав у неё последнюю возможность сопротивляться, она наконец была вправе признать, насколько сильно желает быть опороченной.

Европейские женщины легко принимают свою порочность. Это часть христианской культуры, когда женщина априори является носительницей греха. Европейки жаждут поклонения и равноправия, которые превращают женскую сексуальность в обычное блядство. Впрочем, даже будучи блядью, вполне можно оставаться невинной, если по-настоящему стыдишься этой части себя.

Слишком большая разница в культурах не позволяет европейкой женщине понять, сколько на самом деле порока и вожделения скрывает стыд. Такая традиция кажется искусственной и лицемерной, но для японцев она настолько же естественна, как ношение джинсов для обоих полов в Европейской части мира. Прочувствовать такую форму стыда и отдачи едва ли возможно, если не понимать хотя бы основ японской философии. Потому европейцы занимаются не кинбаку и даже не сибари. Они занимаются шибари — искусством вязать верёвки на человеческом теле с целью отыскать новые ощущения. Что ж, это тоже хорошая и вполне понятная цель.

И я, понервничав целые сутки после предложения Адель, теперь был готов её расцеловать и отблагодарить за возможность снова прикоснуться к сокровенному. Должно быть, с годами максимализм поубавился во мне. Категоричное «всё или ничего» уступило место поиску новых граней моего мастерства: а смогу ли я не просто поставить на колени незнакомую девушку, а хотя бы отчасти раскрыть в ней потенциал стыдливой шлюхи. Это и было одной из причин, почему я согласился на сессию и почему поставил условием завязать глаза.

Адель сказала, что клиентка будет ждать меня прямо в комнате. Я не знал, одета она или нет. Разумеется, мне больше нравилось делать шибари на обнажённом теле. Это было и эстетичней, и безопасней, так как из-за ткани могли появиться дополнительные складки или области уплотнений. Однако принципиального значения это не имело. Сейчас для меня первозадачно было не показать возбуждающее шоу, а пробудить огонь страсти в обоих партнёрах бесконтактного секса.

Ступив на маты всей поверхностью гибких туфель, я физически ощутил магическую силу тишины. Затем откинул матерчатый полог и вошёл в квадратную, изолированную комнату. Девушка, сидевшая в центре татами, предпочла раздеться, но всё-таки оставила бельё: простые чёрные трусики и чёрный бюстгальтер на тонких бретельках, без лишних декоративных элементов.

Я подошёл к ней, опустился напротив, убрав ноги под себя, замер перед её лицом. Двумя пальцами аккуратно приподнял ей подбородок, чтобы разглядеть чувственные, алые губы. Я мечтал, что увижу губы Мии.

Моя мечта не сбылась.

Эти губы были полны влажного очарования и искусительного страха. Прекрасные, трепетные, желанные и до боли знакомые. Сердце моё пропустило несколько ударов. Я склонился близко-близко, оставив буквально пару миллиметров между моими губами и губами девушки. В этом микропространстве помещалось лишь дыхание, мгновенно ставшее общим для нас.

Разумеется, Адель предупредила её, что говорить она может тогда, когда что-то идёт не так. Если же мастер всё делает правильно, лучше молчать. И девушка молчала, пока я привыкал к её аромату, а она — к моему. Кроме того, лишние разговоры повредили бы не только нашему интиму, но и выдали бы меня — девушка могла узнать мой голос. В момент, когда я её узнал, моей первой реакцией было выбежать прочь из комнаты. Однако этот импульс тут же исчерпал себя. Ведь здесь я — всего лишь беззвучный и беспристрастный мастер, умеющий причудливо завязывать узлы и ненадолго дарить крылья тем, кто доверил мне своё тело. И, возможно, не так уж много женщин на этой планете могли бы стать в данный момент для меня понимающими партнёршами. Мия была в их числе, но передо мной сидела не она. И всё-таки после Мии эта девушка, пожалуй, шла следующей в списке предпочтений, о котором я даже не думал. Странный, страшный, удивительный и бесценный сюрприз.

Глава 7. (Ч.2)

Выждав несколько минут, покуда стихли первые эмоции от нового контакта, я взялся за верёвки. Начал с запястий, неторопливо заточая их в обволакивающую вязь. Девушка задышала глубже. Иногда я останавливался, чтобы убрать волосы с её лица и легонько дотронуться до скул. Когда обвязка рук была закончена, я перекинул два оставшихся длинных конца верёвок в крюки под потолком. Осторожно я добавлял натяжение, ещё и ещё, до тех пор, пока руки её не выпрямились полностью.

Затем я перешёл к щиколоткам. Тонкие, изящные, они манили мои пальцы дотронуться до них, согреть своим теплом. Девичьи стопы заледенели от эмоционального вихря. Я опустил на них ладони, дав возможность коже отогреться. Большими пальцами я слегка надавил на своды, девушка застонала и выгнулась. Встав позади неё, я приник своей грудью к её спине, провёл по животу. Она откликалась на каждое моё движение, отчего внутри меня зажёгся такой знакомый и так нелепо утраченный импульс. Я обнимал её, дышал ей в волосы, ощущая, как действительное физическое желание становится всё сильнее и во мне, и в ней.

На секунду я закрыл глаза. Вслепую оборачивал её хрупкую талию в несколько витков, оставаясь при этом в опасной близости от её шеи и плеч. Она вжималась в меня, кожа её вибрировала под моими пальцами, посылая эротические сигналы.

Я не мог переступить грань дозволенного. Не мог по многим причинам. Не мог зайти дальше нашей интимной практики, даже понимая все её и свои красноречивые желания, потому что в первую очередь дорожил репутацией мастера кинбаку. Вторая причина крылась в самой девушке. Здесь и сейчас мы были равными интимными партнёрами, которые, тем не менее, обязаны соблюдать инкогнито своих реальных личностей. А за дверьми этой комнаты мы являлись людьми разных эпох и социальных ступеней. Я — учёный и преподаватель. Она — одна из лучших моих студенток, никогда не получавшая моего одобрения и признания.

Катя.

Катерина Мельник.

Я множество раз видел её душу через призму ученических отношений: в том, как она выполняла задания, как задавала вопросы, какие давала ответы, чем интересовалась, и что волновало её по-настоящему. В сущности, наше непредсказуемое и нежданное столкновение имело больше логики, чем многие прочие неожиданности окружающего мира. Я даже не удивился бы, окажись Катя Мией. Но на её теле не было ни одной татуировки. Девственно чистая кожа, девственно чистый мир порока — его я лицезрел в данную секунду, когда трогал Катины голени, давая направление парящим верёвочным стропам.

Катя раскачивалась на трёх осях, выходящих из её связанных рук и по одной на каждом колене. В такой позе многие женщины переживали настоящий экзистенциальный оргазм. Полная беззащитность и абсолютная открытость.

Я находился между её ног, легонько подталкивая повисшее тело. Голова запрокинулась назад. Подхватив за талию, я крутанул девушку по часовой стрелке. Она безропотно кружилась под потолком, пока я не остановил движение. И теперь снова встретился с ней лицом к лицу.

Катя зацепилась стопами за мою спину, притягивая меня ещё ближе к себе. Дыхание её совсем сбилось.

Лёгким скользящим движением я прошёлся пальцами от её бёдер вверх: пах, живот, рёбра, грудь, ключицы, мякоть волос, щёки, виски. Замер.

— Как тебя зовут? — спросила она, прерывисто дыша мне в лицо.

— Это неважно, — шёпотом выдохнул я.

Она была прекрасна. Губы, сверкающие слюной, жадно хватающие воздух, бессознательно следующие за моими пальцами. Больше всего на свете я желал завладеть ими прямо сейчас. Дикое, смертоносное желание пробудившейся сексуальности. Но — как я мог?

Одним указательным пальцем я проник в её рот, Катя слегка прикусила его зубами, и её язык мягко скользнул по подушечке. Я отдёрнул руку. После чего одним рывком выхватил удерживающую верёвку из обвязки вокруг запястий, и девушка спиной полетела вниз, в пропасть неизвестности. Я успел её перехватить, чтобы кульбит прошёл мягче.

Отныне Катя висела головой вниз. Её колени и голени оставались на уровне моего лица. И я дал её немного времени, чтобы насладиться этим перевёрнутым состоянием.

А после бережно захватил её в объятья и постепенно ослабил обе верёвки у колен. Мы вдвоём очутились на полу. Катя лежала на мне, я неторопливо возвращал её кистям свободу. И вдруг, когда она уже могла двигать руками, Катя обвила меня за шею, прильнула к груди и заплакала. Я не раз наблюдал эмоциональные слёзы после сессии от случившегося раскрепощения, и всегда они были трогательными и искренними, настоящими, без всякой фальши, особенно после первого опыта. Для меня, как для мастера, это была высшая благодарность. Такие слёзы не требовали утешения, не требовали слов, как слёзы после оргазма. Они были чистым признанием подлинности случившегося.

Я молчал и просто наслаждался моментом.

Но внезапно Катя стянула повязку. Мы встретились с ней взглядами, глаза в глаза. Магия исчезла.

— Вы?.. — почти беззвучно простонала она.

— Не надо было этого делать, — ответил я с досадой.

Усадив её поровнее, я поднялся на ноги и приблизился к стопам девушки, чтобы освободить и их тоже. Катя следила за моими действиями в полной растерянности.

— Господи, как?.. Как это возможно?..

Мне оставалось лишь покачать головой.

— Господи… — от отчаяния и стыда Катя зарылась лицом в колени и готова была вновь расплакаться, но уже совсем другими слезами.

Распутав последние верёвки, я аккуратно сложил их в мотки и отыскал в одном из углов Катину одежду, протянул ей стопку с вещами. Она не взяла, а лишь ещё туже свернулась в дрожащий комок на полу.

Я сел рядом с ней на корточки и тихо произнёс:

— Одевайся. Я подожду тебя на улице.

Катя вся затряслась.

— Зачем?.. — выронила она сдавленно.

— Поговорим.

Она глянула на меня из-под волос одним глазом:

— Вы поэтому про повязку сказали, да?

— Нет. Наша встреча для меня такая же неожиданность, как и для тебя.

Глава 8.

Молчание, которое тянулось всю дорогу от дверей клуба до ближайшего кафе, оказывало давящее воздействие. Катя избегала прямого контакта глазами, мне тоже было по-своему неловко, однако я сохранял хладнокровие. Сделав заказ на зелёный чай, я посвятил оставшуюся часть гнетущей паузы протирке очков. После чего водрузил их на место и спокойно заговорил:

— Катерина, я понимаю твоё смятение, но хочу сразу же расставить акценты в правильном порядке. Мы не совершили ничего предосудительного. Надеюсь, ты это понимаешь.

Она посмотрела на меня больными, тревожными глазами.

— Как вы можете так говорить? Вы — мой преподаватель. Я всегда восхищалась вами. А вы!..

— Что изменилось? Ты узнала меня с новой стороны — только и всего. Ты пришла ко мне сама, добровольно…

— Не к вам! — перебила она нервно. — Я пришла к мастеру шибари!

— И им оказался я. А если бы ты в точности следовала указаниям и не стала снимать повязку, всё прошло бы отлично. Это я должен сейчас возмущаться и отчитывать тебя. Ты нарушила правила, на которые изначально дала согласие.

— Вы — оборотень! — вскрикнула Катерина в сердцах. — Самый настоящий девятихвостый Кицунэ! (Кицунэ — лис-оборотень из японской мифологии, прим. авт.)

Меня скорее позабавило, чем оскорбило такое сравнение. Я улыбнулся одними уголками рта.

— Но ведь тебе понравилось? — не спросил, а утвердил я.

Это заставило Катерину сначала задохнуться от негодования, но затем она вдруг успокоилась.

— Я хотела написать об этом в дипломе, — призналась она, уводя взгляд. — Хотела на себе прочувствовать, зачем это нужно.

— Прочувствовала?

Катя кивнула.

— Да. Вы ведь никому об этом не расскажете?

— Не расскажу. Как и ты.

— Конечно, — вновь последовал кивок.

Нам принесли чай. Я распределил его по двум чашкам, одну из которых передал девушке. Она притянула к себе горячий напиток и долго всматривалась в струйку пара, витавшего над янтарно-золотистой поверхностью чая. Глаза её в этот момент блестели мистическими неровными вспышками, будто отражая беспокойные мысли, которые хаотически сменяли друг друга в Катиной голове.

— Юрий Александрович, — сказала она, так и не притронувшись к чаю, но теперь глядя мне точно в глаза, — я бы хотела ещё раз попробовать.

— Нет, — ответил я без промедления. — Это исключено.

— Но почему?..

— Нет, Катерина.

— Я не понимаю…

— Я вижу, что ты не понимаешь, и меня это расстраивает.

Катя поджала губы, опустила голову, будто бы не в силах больше удерживать её тяжесть. Если бы она вновь начала плакать, меня бы это разозлило, но Катерина стоически сдерживала слёзы, предчувствуя, что этим не разжалобит меня.

— Вы постоянно отказываете мне, — заговорила она, дрожа и телом, и голосом. — Вы всегда меня отшвыриваете, точно я вас раздражаю. Тогда ответьте, почему сегодня, два часа назад вы не ушли? Вы не узнали меня? Настолько я для вас незаметна?

Я не стал врать:

— Узнал. А не ушёл, потому что не хотел подвести клуб, так как пообещал в качестве исключения провести такую сессию. У них трудности с мастером, и они попросили меня.

Не произнося ни слова, тяжело дыша, Катерина мутными глазами изучала моё лицо. Казалось, она сейчас закричит, но тишина между нами сохранялась ещё несколько минут.

— Значит, мне просто почудилось… — наконец, произнесла Катя.

— Что почудилось?

— Не знаю… Связь. Пока я была с закрытыми глазами…

— Между нами и была связь. Тебе не почудилось. Так и было. И я искренне благодарен тебе за случившееся. И всё же это было ошибкой. Ты права, я должен был уйти. Я тоже нарушил правила. Этого больше не повторится.

Я положил купюру в чековую папку. Не дожидаясь сдачи, вышел из-за стола, направился к выходу. Мой автомобиль был припаркован недалеко во дворах. Я почти дошёл до него, когда почувствовал нарастающее позади напряжение, словно воздух у меня за спиной нагревался и становился гуще, несмотря на то что до жарких дней было ещё далеко. Вечерние сумерки уже пожрали скупые солнечные лучи, темнело стремительно, и также стремительно опускалась температура воздуха. В то время как температура эмоций только накалялась.

— Юрий Александрович!

Я не любил её. Нет, я её не любил. Я, может, отчасти даже ненавидел её за привлекательность, за ум, за ту потрясающую отдачу, которую она подарила мне сегодня, за то настоящее, совершенно физическое, совершенно реальное желание, которое она пробудила во мне, которое и я в свою очередь пробудил в ней. А ещё больше ненавидел её за то, что она — не Мия, и не моя жена. Она — студентка, которая обожает мой предмет, преклоняется передо мной, во многом разделяет мои увлечения и устремления.

И самое страшное — она, живая, из плоти и крови, с пронзительным умоляющим взглядом, стоит сейчас передо мной, готовая мне отдаться в то время, когда я больше всего на свете хочу её взять, но не могу.

— Катя, — я остановил приближение на расстоянии своих вытянутых рук, которыми удерживал её за плечи, не давая подойти вплотную, — я приказываю тебе раз и навсегда забыть о случившемся сегодня.

— Вы не можете мне приказать, — вполголоса произнесла она. — Я не ваша собственность.

— Хорошо. Тогда я просто прошу.

— А я вам отказываю.

— Почему?

— По той же причине, что и вы всегда отказываете мне.

— Это не одно и то же. Я старше, и я — мужчина, кроме того, я — твой учитель.

— Вот и продолжайте меня учить. Исполняйте свои обязанности. Я хочу научиться тому, что вы умеете и знаете. Тому, в чём вы мастер.

— Тебе это необходимо для дипломной работы?

— Считайте, что так.

— А как на самом деле?

Катя потянулась ладонью к моему лицу, я перехватил запястье. Последовало ещё одно движение другой рукой, и её ждала та же участь. Мы стояли так друг напротив друга, застыв посреди улицы. Я боролся с Катей, но самая жестокая борьба происходила внутри меня. Противостояние с самим собой не может быть выиграно или проиграно, это всегда просто выбор.

Глава 9. (Ч.1)

До встречи с Кацуми я уже успел познать вкус женщины. Однако вкус этот оказался горьким и удушливым. Меня, как многих мальчишек моего возраста, затянуло в глухое болото так называемой первой любви. Хотя была ли то любовь?

Если подбирать какой-то ближайший синоним этому определению, то я бы сказал, что наиболее точным синонимом моего понимания любви является слово «верность». Не имеет значения, относится верность к мужчине или к женщине. Хотя хуже мужской неверности может быть только неверность женщины. А хуже женской неверности вообще ничего нет.

Девушка, с которой я встречался, изменила мне. Узнал я об этом не от неё, а от своего лучшего друга. Довольно гнусно в один момент потерять сразу двух якобы дорогих тебе людей. После таких вестей сознание отказывается эмоционально реагировать, потому что в первую очередь отказывается верить. Поэтому вместо небезосновательно прогнозируемого гнева я впал в эмоциональную кому, которая завершилась прямым вопросом девушке, правда ли то, что я узнал, а она в свою очередь запросто ответила: «Правда. И я от тебя ухожу».

Думаю, это и стало основной предпосылкой того, что я провалил сессию в университете и пошёл служить. Однако армия приготовила мне неоценимый подарок, о котором я даже мечтать не мог. Моя Кацуми, запредельно чистая, запредельно моя, запредельно верная, была бриллиантом среди кучи помойных отбросов с женскими телами. И хотя в дальнейшем я не раз касался других женских тел во время сессий, даря им частичку шибари-чистоты и невесомости, я более не касался иных женских душ и иных женских губ, кроме губ и души Кацуми.

По сравнению со всеми прочими глупыми увлечениями моей молодости, эта любовь к единственной женщине, моей жене, была истинной, потому что всегда оставалась верной.

До встречи с Мией.

Виртуальной встречи. Но для меня — настоящей.

Касаниями клавиш я разрушил священные узы своего брака.

А прикосновением к губам моей студентки, я к тому же предал и эту верность.

Кем я теперь стал? Животным в человеческом обличие? Преподом-искусителем, пользующимся расположением своей ученицы? Вероломным оборотнем с девятью хвостами, меняющим личины по своей прихоти? Или обычным мужчиной, в середине жизни признавшим наконец свою неидеальность?

Почему-то мне не хотелось решать эту мерзкую головоломку. Возможно, потому что знал, чего хочу более всего прочего.

Я привёл Катерину в свой дом. Саша уехал на выходные с друзьями на вечеринку. Так он, по крайней мере, сообщил мне в смс. Конечно, а как ещё сообщить отцу, что опять решил отложить подготовку к экзаменам ради юношеских забав? Но едва ли я был на него зол. Мой ребёнок уже почти достиг того возраста, когда ему пора учиться на собственных ошибках. К счастью, пока он умудрялся хотя бы не забывать о контрацепции. Ну, что ж, по крайней мере, основам безопасности жизнедеятельности мужчины я его научил. По-своему, и он меня учил. Учил проще воспринимать свою неидеальность.

— Знаешь, что тебе нужно, пап? — не так давно заявил Саша.

— Чтобы ты поступил в ВУЗ и получил нормальную профессию.

— Нет. Тебе своей жизнью нужно заняться. Заведи себе любовницу.

— Что ты несёшь? Ты в своём уме?

Саша усмехнулся.

— Представь себе — да! Просто… Это ведь нормально. Если ты начитался, что в шестнадцать все подростки становятся неадекватными ревнивыми зверушками, то, извини, это не обо мне. Я тоже люблю маму, но… Пап, — он сделал паузу, проникновенно заглянул мне в глаза и договорил: — жизнь продолжается.

Жизнь продолжается…

Кацуми больше нет. Мии, возможно, никогда и не было. Однако Катя…

Катя стояла передо мной, посреди прихожей. Её бархатистое пальто цвета молочного шоколада приятно вторило нежным русым локонам с оттенком какао. Глаза её — горький миндаль — смотрели на меня томно, вопросительно, нежно. Губы лепестками роз раскрывались навстречу поцелуям.

Я остановил наш порыв. Даже на пороге страсти нам не следовало торопиться.

— Что-то не так? — спросила она.

— Пойдём.

Сняв верхнюю одежду и обувь, мы прошли в мою комнату. Всегда одинокую комнату, поскольку я предпочитал находиться здесь наедине, даже когда Кацуми была жива. Японские гравюры по стенам, аскетичные стеллажи с книгами, окно, письменный стол, кушетка, циновки на полу вместо ковра. Единственное украшение — традиционный комплект из двух самурайских мечей, длинный и короткий — свадебный подарок Сакаэ. Катя загляделась них.

— Настоящие?..

— Да.

— Можно потрогать?

Я снял с держателя длинный меч, Дайто, взялся за рукоять, вытащил из ножен и аккуратно передал девушке. Он зачарованно всматривалась в зеркальную поверхность клинка. Древнее оружие вне всяких сомнений могло гипнотизировать.

— А вы умеете им управляться?

— Немного.

— Покажете?

— Может быть, потом.

Катя не без сожаления отдала мне меч, я вернул его на место.

— Ты голодна?

— Нет, — она покачала головой, растерянная и смущённая. Быть может, тем, что я говорю не о том, о чём бы ей хотелось. — Юрий Александрович, я хочу, чтобы вы знали…

Я обволок её лицо ладонями и потребовал замолчать с помощью поцелуя. Я слишком соскучился по этому ощущению простой телесной близости и, казалось, мог целую вечность наслаждаться безмерной наградой жизни, подпитываясь из источника женских губ. Я был сам не свой — Катерина сводила меня с ума. Она отобрала у меня последнюю возможность сдерживаться и сторицей отдавала собственное желание. Однако именно она теперь отстранилась первой.

— Я хочу, чтобы вы знали, — упрямо повторила Катя, — это не только из-за диплома…

— Я ещё не давал тебе своё согласие, что стану вести твой диплом.

— Знаю. Но…

— И даже более того, как я могу теперь вести тебя?

— Но я хочу, чтобы именно вы меня вели.

Я улыбнулся.

— Катя… — пригладив мягкие волосы, я прикоснулся своим лбом к её лбу и замер на некоторое время. — Ты ставишь меня перед жестоким выбором.

Глава 9. (Ч.2)

Я абсолютно не понимал, что мне делать. Как бы я ни поступил, какое бы решение ни принял, в любом случае оставались риски, и были неизбежны жертвы.

Наименее травматичным мне виделся вариант сейчас же попрощаться с Катериной. Она поплачет и успокоится. Я продолжу поиски Мии, и когда-нибудь они увенчаются успехом. Мне придётся снова придерживаться целибата, но от этого я не умру. Никто ещё не умирал от воздержания. Умереть можно от нервного истощения, но, покуда я буду занят розыском, мой ум будет сосредоточен на определённой цели, что не даст мне свихнуться.

В конце концов, Адель могла бы облегчить мою участь, не только приложив усилия, чтобы отыскать Мию, но и предложив мне знакомство с другой особой. Если уж Катерина и Мия сумели меня заинтересовать, то почему бы ещё одной женщине не стать для меня желанной? Спустя два года после смерти Кацуми я, судя по всему, действительно оголодал и был готов к новым отношениям.

Однако имелся один нюанс. Для возникновения настоящего интереса к Мие мне потребовалось полгода общения. К Катерине, если говорить совсем начистоту, я почувствовал притяжение намного раньше нашего сегодняшнего столкновения. Я сказал ей правду, что относился к ней жёстко только и единственно потому, что она мне нравилась.

Полтора года назад, когда у Катиного потока в программе обучения появился профильный курс моих лекций, Катя Мельник сразу начала себя проявлять лучшим образом, чем постепенно вызвала моё вынужденное отторжение.

Иными словами, мгновенную связь я ощутил в своей жизни лишь однажды — с Кацуми. Полагаю, на второй такой уникальный шанс нечего было рассчитывать. Для настоящего сближения мне требовалось время. А сейчас я должен был сделать выбор между опасным, но притягательным или жестоким, но разумным: разрешить себе поддаться Катиным чарам и хотя бы на время снова ощутить себя полноценным или же окончательно прогнать её из своей жизни и мыслей.

— Катерина, — начал я, всё ещё удерживая её руками, — я вижу, что ты никоим образом не готова к тому формату отношений, который мне необходим.

— Вы и этому можете меня научить, — решительно ответила она.

— Могу, — сказал я. — Но какой ценой? Ты же понимаешь, что это не тест-драйв: покатался, а потом передумал. Мне нужна стабильность, а ты мне её гарантировать не можешь.

— Вы правда считаете меня настолько безответственной?

— Нет. Не считаю. Давай просто отложим этот разговор, хорошо?

— Надолго?

— Скажем, на полгода.

— Вы шутите?

— Нет, не шучу.

— За полгода может слишком многое перемениться.

— Да, это так, — не стал лукавить я, мысленно надеясь, что уже достаточно напугал её этим сроком, а желания юной девственницы имеют тенденцию к быстрым изменениям.

— Я не согласна, — резко высказалась Катя. — Вы как будто не слушаете меня. Я говорю, что вы давно мне нравитесь, соглашаюсь на все ваши условия, а вы предлагаете мне подождать ещё полгода, чтобы — что? Чтобы проверить мои чувства? Чтобы вы нашли другую? Мы здесь и сейчас вместе. Сделайте со мной всё, что хотите. Я не боюсь боли.

Пригладив её обворожительные локоны, я поцеловал её и прошептал в губы:

— В таком случае я сделаю тебе очень больно. Ты будешь плакать.

— Знаете, сколько слёз я уже выплакала, когда в очередной раз не могла до вас достучаться? Только сегодня, когда вы меня связывали, я почувствовала настоящую свободу, ещё не зная, что это вы. Но я понадеялась, что теперь свободна от привязанности к вам, и мне захотелось узнать, кто тот человек, что освободил меня. Потому я сняла повязку. Я хотела увидеть кого угодно, только не вас.

— Катя… — я вдохнул аромат её волос.

Я решался. Что-то внутри меня истошно орало: «Убери от неё руки!». А другая часть меня выла в отчаянии: «Она тебе нужна! Не смей её отпускать!».

В голове непрерывно кружились навязчивые строчки:

Прежде, чем завянуть, дай себя сорвать —

Вечное цветение нам не удержать.

Знаешь ты, наверное, сладко то, что в срок,

Наливайся соком белый лепесток.

Сказку не придумать, счастье не украсть.

Кто потом поможет нам с тобой упасть?

Видишь, как за нами рушатся мосты,

Остаётся пыль на словах пустых.

Пусть в нас тычут пальцем, нагоняя страх,

Только слишком рано каяться в грехах.

Ты коснись рукою огненного льва,

Прежде чем завянуть, дай себя сорвать.

Ты слушаешь шёпот неведомых слов,

И кружится голова...

Дай себя сорвать,

Дай себя сорвать.

(гр. Пикник — «Дай себя сорвать»)

— Катя, — заговорил я, наконец, — ты знаешь, что такое «стоп-слово»?

Она едва заметно кивнула.

— Мне в клубе перед сессией объяснили, что, если станет очень дискомфортно, мне надо сказать «Стоп». И мастер поменяет положение верёвок или полностью развяжет меня.

— Да. Здесь почти тоже самое. Иногда используют несколько уровней условных сигналов. Нижний — «всё хорошо», средний — «приближение к допустимой границе», высокий — «прекращение действий». Часто их калибруют по цветам: зелёный, жёлтый, красный. Это стандартная градация. Повтори.

— Зелёный. Жёлтый. Красный.

— Повтори со значениями.

— Зелёный — всё хорошо. Жёлтый — приближение к допустимой границе. Красный — прекращение действий.

— Хорошо. Запомни ещё один: чёрный — немедленная полная остановка действий. Повтори.

— Чёрный — немедленная полная остановка действий.

— Повтори все четыре уровня.

— Зелёный — всё хорошо. Жёлтый — приближение к допустимой границе. Красный — прекращение действий. Чёрный — немедленная полная остановка действий.

— Умница, — я прижался губами к её виску и несколько секунд оставался неподвижен. — Я не буду тебя щадить. Я сделаю всё, чтобы ты сказала «чёрный».

Глава 10.

Любовь мужчины и женщины всегда находится где-то на стыке жертвенности, героизма и прощения. Мы жертвуем свои души, жизни, тела и время. Мы героически отказываемся от каких-то возможностей. Мы прощаем друг другу несовершенство, идём на уступки, ищем компромиссы. Если бы любовь была сплошной благодатью, она бы заканчивалась ровно в ту секунду, когда появлялись бы препятствия. Однако именно препятствия в итоге отсеивают бракованные чувства и высекают из гранита жизни памятники настоящей любви.

У Кацуми не было памятника, не было даже точного места захоронения. Она растворилась в ничто, как того требовали её культурные догмы. Но я бы и не стал ходить к ней на кладбище, чтобы почтить память, потому что моя собственная память и стала памятником Кацуми, памятником нашей любви.

А теперь я пытался покрыть его непроницаемой тканью, обнести стенами невидимого мавзолея, чтобы оставить хоть немного свободного пространства для новых воспоминаний и новых чувств. И были они таковы, будто меня прошило свирепой пулемётной очередью, но по какой-то причине я остался жить, просто весь насквозь изрешечённый.

Покуда я нёс Катерину, растёкшуюся на моих руках, в тех сквозных дырах гулял ветер. Я слышал его свист, хрип, плач. Эти звуки были моими единственными мыслями в тот момент.

Поставив девушку на ноги у стены, я развязал ей руки и отошёл, чтобы подготовить горячую ванну. Вдруг я услышал звук падения, оглянулся. Катя сидела на полу, сгорбившись над унитазом. Её содрогало от спазмов. Я присел рядом, поправил ей волосы, затем помог снова встать, осторожно снял с неё остатки одежды и уложил в воду, которая успела набраться уже наполовину. После этого я полностью разделся сам, шагнул в ванну, устроился за спиной Кати, положив её себе на грудь. Так, почти неподвижно мы просидели несколько минут, пока водяной уровень не поднялся до максимума. Тогда я выключил воду и аккуратно умыл Катино лицо.

После смочил её волосы, взял шампунь, обработал им постепенно всю длину от макушки до кончиков, смыл. Взял бальзам и тщательно смазал им волосы, помассировал кожу головы, распределил пальцами на пряди. Дотянувшись до расчёски на полке, я с её помощью стал расчёсывать сбившиеся волоски — начал снизу и сантиметр за сантиметром поднимался всё выше до тех пор, пока расчёска смогла беспрепятственно скользить по всей длине. Я снова включил воду и душевой лейкой сполоснул остатки бальзама. Протянул ладонь по всей длине, убирая избыток влаги, а затем бережно сплёл ещё мокрые волосы в косу.

За всё прошедшее время в ванной Катя не произнесла ни слова. Она оставалась полностью безучастна к моим действиям. Покончив с уходом за волосами, я крепко прижал её к себе, поцеловал в уголок глаза. Катя издала вздох и опустила веки, облокотилась виском мне на плечо и задышала чаще. Я гладил её руки, шею, пальцы. Нежно промял пястья и запястья, каждую фалангу, каждую подушечку. Потом притянул к своим губам её крохотную ладонь, поцеловал и негромко произнёс:

— Спасибо.

Катя слегка пошевелилась.

— За что? — тихо спросила она.

— За то, что не испугалась.

— Я испугалась.

— Почему не оставила меня?

Она едва заметно дёрнула плечами.

— Не знаю.

— Тебе было больно?

Молчание. Я почувствовал, что Катя с усилием сглотнула слюну, приоткрыла рот, сделала короткий вдох.

— Скажи, как есть, — попросил я.

— Не знаю, — снова вздохнув, отозвалась Катя.

Я снял очки, убрал их на полку, потёр глаза и переносицу, на минуту сомкнул веки, прижимаясь к Катиным вымытым волос кончиком носа. Мне снова до одури хотелось целовать её, целовать всю. Я начал с чувствительной области за ухом, поцеловал мочку, подбородок, уголок губ, поцеловал губы. Катя открылась моему поцелую, робко лаская меня языком. Растворяясь в её нежности, я одновременно ощущал заново нарастающую похоть.

Я не любил её. Нет, я её не любил. Но я чувствовал, как она исцеляет меня, по кусочкам, по капелькам, своим живым ароматом, своей чувственностью, она возвращает меня мне. Многие древние легенды рассказывают о магическом источнике жизни. Однако и в реальной жизни каждому нужен свой источник. Моим источником была Кацуми. Когда её не стало, я стал увядать. Кто знает, может, я бы и вовсе никогда не дожил до встречи с Мией, исчерпав последнюю возможность жить, так и не найдя иной источник.

Могла бы Катерина стать моим источником? Несомненно. Несомненно, уже стала. Это чувство обретения, возвращения к истоку было драгоценным, сильным и пугающим. Найти — значит, одновременно приобрести вероятность потерять.

— Юрий Александрович, — сказала Катя, — а как мне ехать домой?

— Ты о чём? — удивился я.

— Ну… Моё платье…

— А, да. Завтра куплю тебе другое.

— Ладно, — она стихла, но, видно, ещё что-то хотела спросить.

Я решил задать свои вопросы, пока она колеблется.

— Ты живёшь в общежитии?

— Да.

— С соседкой?

— С двумя соседками.

— Дружите?

Выдержав паузу, Катя ответила:

— Не то чтобы… Они меня не очень любят.

— Почему?

— Я… не тусуюсь с ними, — сконфужено, едва-едва приметно уголки Катиных губ дрогнули в улыбке. — Не хожу на вечеринки, ругаюсь, если они водят парней.

— А они водят?

— Да. Иногда. Иногда даже ночью.

— Ты сообщала об этом вахтёрше?

— Нет. Конечно, нет. Иначе они меня убьют.

— А в родительском доме ты с кем жила?

— С мамой, сестрой и отчимом.

— Дружная семья?

— Ну… — Катя замялась. — Нормальная, обычная. Со своими тараканами. Отчим мне всё равно что отец. Мама вся в нём. А сестра — сестра давно замужем.

— У вас близкие отношения с сестрой?

— Да не сказала бы…

— Почему?

— У нас… большая разница в возрасте. Девять лет. Она считает, что с моим появлением родители про неё забыли. Может, отчасти это и так. Потому что, когда я родилась, папа был в запое. И по пьяни погиб на заводе, несчастный случай. Мама почти сразу снова выскочила замуж и всё внимание отдавала новому мужу. Ну и мне тоже, потому что я маленькая была. Получается, папа, в смысле дядя Костя, отчим мой, очень вовремя появился. Он сильно старше мамы, у него своих двое детей взрослых. Ему тогда пятьдесят примерно было. И я долго думала, что он и есть мой папа. А Лена, это сестра моя, всё мне рассказала. Вот и не получилась у нас дружба, — Катерина в который раз вздохнула и посмотрела на меня уже более осмысленным взглядом. — Вам, наверное, не очень интересно?

Глава 11. (Ч.1)

Сизый полумрак. Холод, точно могильный. Дымная пелена горящих благовоний. Силуэт. Тонкий, непрочный, хрупкий. Кожа белая, просвечивается как лист бумаги над свечой. Красное платье. Худые плечи. За дымкой не видно лица.

Виток за витком. Звенят кольца-держатели будто колокольчики. Я тяну за верёвку. Я отпускаю тело в полёт. Голова запрокидывается. С губ срывается стон. Я целую кожу, раскрашенную чёрными чернилами. И там, где прикоснулись мои губы, рисуется новое изображение. Иероглифы, иероглифы, иероглифы. Они появляются и исчезают. Стираются и вновь становятся видны. Вся кожа испещрена ими. Чёрно-белое полотно. Объёмная картина кружится в воздухе, парит бабочкой на невидимых стропах. Словно дым поддерживает её, а не верёвки.

Я зачарованно слежу за кружением. Наношу новые поцелуи-татуировки. Я хочу увидеть лицо.

Мия, покажи мне своё лицо…

Твои глаза в синем тумане. Твои руки как пёрышки невесомо реют в пространстве.

Покажи мне своё лицо, Мия…

Кожа-картина с отметинами в виде причудливых знаков там, где я оставил поцелуй.

Губы — цветок сакуры — открыты, шепчут что-то.

Что?.. Что ты говоришь?.. Дай мне взглянуть на тебя.

Я хочу поймать верёвку, хочу ухватиться за неё, хочу вернуть наземь воздушную фигуру. Хочу снять с неё красное платье. Хочу оставить больше своих следов.

Я хватаю верёвку, тяну резко, что есть мочи.

Хруст.

Тело падает в мои объятья.

Глаза навыкат. Рот искривлён болью. Красная линия пересекает горло поперёк.

Кацуми… Нет. Нет. Нет!

Срываю верёвку с шеи. Поздно.

Нет. Нет. Поздно. Кацуми, нет!

— Тише! Тише!

Катя… Катя?..

— Тише, Юрий Александрович!

Она держала меня за плечи, а я стискивал ей гортань, тряс, почти не различая лица без очков, к тому же в ночной тьме. Пальцы мои сами собой ослабли, расцепились.

— Вы кричали, — проговорила Катя, осторожно кладя ладонь на мою голову, пока я старался вернуться обратно в реальность из мира снов. — Вы так кричали…

— Прости, — я потёр лоб и встал с кровати.

— Куда вы?

— Пойду выпью воды.

— Я вам принесу.

— Не надо. Спи.

Дойдя до кухни, я не стал включать освещение. Будто бы опасался, что увижу при свете то, чего не хочу больше видеть.

Это случилось не здесь. То лето мы проводили в загородном доме вдвоём, оставив квартиру в полном распоряжении сына. Кацуми был нужен покой и свежий воздух. Дом я продал. Даже не веря в призраков, я знал, что обречён встречаться с призраком Кацуми в тех стенах. Но и в этих она часто приходила ко мне, особенно во время сна. Ничего не поделаешь. Беззащитный разум метался в лабиринтах сновидений, забыв о безопасности, стирая грань между прошлым и настоящим.

Кацуми, я был верен тебе до самого конца…

Выпив воды, я побрёл на выход, по дороге остановился у кабинета. Тихонько отворил дверь, зашёл внутрь, сел за стол, поправил сместившиеся фотокарточки — жены и сына. Включил компьютер, открыл почту.

Пусто.

Во сне я представлял себя с Мией. Однако наяву я должен был признать, что обязан отпустить её. Прежде всего — для себя самого. Она со своей стороны, вероятнее всего, меня отпустила. Как только я поставлю точку в этом вопросе, наша связь исчезнет. Это было очевидно и необходимо.

Написать прощальное письмо? Подвести итог? Пожелать всего доброго? Пожалуй, такой жест излишен. Она ведь не прощалась, ни о чём не предупреждала. Хоть мне и хотелось оставить для её финальное послание, вроде поцелуя на память.

А что, если она?.. Нет. Нет. Мия жива. Она просто передумала, нашла другие дела, другие развлечения.

Ну, что ж… Прощай, Мия.

Я погасил монитор, вернулся в спальню, лёг на кровать. Катя тотчас прильнула ко мне.

— Всё хорошо?

— Да. Уже всё в порядке. Почему ты не спишь?

— Вас жду.

— Закрывай глаза и спи, — я поцеловал её в уголок брови.

Сон долго ещё не приходил ко мне, но под утро я проснулся вполне бодрым. Мы позавтракали. Я дал Кате Сашин свитер и джинсы, чтобы она могла хотя бы дойти до торгового центра. Вещи оказались ей велики, но и носить их Катерине предстояло недолго. Мы сразу направились в магазин женской одежды.

Покуда Катя выбирала и примеряла обновки, я сидел возле раздевалок на банкетке и листал записную книжку в телефоне. Найдя нужный номер, отправил звонок.

— Ю! — радостно выпалила Адель. — Ты уже соскучился? Как вчера всё прошло?

— Нормально, — без подробностей ответил я.

— Рада слышать. Надеюсь, теперь я могу рассчитывать на твою посильную помощь в таких случаях? Уверена, многие будут рады, если я объявлю о возвращении Профессора.

— У тебя уже есть желающие?

— Полно! А будет ещё больше.

— Я подумаю. Но сейчас звоню тебе по другому поводу. Насчёт Мии…

— Ох, Ю, извини, я едва ли успела вникнуть в данный вопрос. Посмотрела бегло…

— Да, это я и хотел обсудить.

— Послушай, я знаю, сколько это значит для тебя. Но пока мне удалось выяснить немногое.

Я замолчал, потому что из примерочной появилась Катя в новом наряде. Светло-серое облегающее платье. Слишком короткое, чтобы назвать его приличным. Я замотал головой. Улыбка слетела с Катиного лица, но она послушно отправилась искать ему замену.

— Ю, ты ещё здесь?

— Да-да, прости, Адель. Отвлёкся.

— Я говорю, что вычислила пока только ай-пи. И то мне придётся их снова перепроверить на подлинность. Но, знаешь, что странно?

— Что же?

— Практически каждое письмо имеет отличную от других привязку.

— И о чём это говорит?

— Вариант первый: она много путешествует.

— А второй?

— Второй: она зачем-то намеренно шифрует сообщения. Но к чему такая таинственность, если вы и так ничего друг о друге не знали? Так что вероятнее всего первый вариант. Я ещё немного поколдую и надеюсь выяснить полный маршрут писем — когда и откуда они отправлялись. Даже проложу тебе карту городов и стран.

Глава 11. (Ч.2)

Катя скомкано кивнула.

— А куда мы идём?

— Обедать.

— В японский ресторан? — с надеждой в голосе спросила она.

— Ни за что, — отрезал я. — Я терпеть не могу эти пародии на японскую кухню.

— Жаль…

— А тебе нравится?

— Ну, да… Там всегда так… мило, приятно.

Я подумал и решил на этот раз уступить.

— Ладно. Здесь есть одно более-менее приличное заведение.

Мы направились в ресторан, который, в самом деле, хоть как-то мог считаться чуточку японским. Ни отвратительных роллов, ни других их производных там не подавали. Только гунканы, нигири, кое-какие салаты. Заказ сделал я и, пока мы его дожидались, завёл разговор на интересующую меня тему.

— Меня сегодня вечером приглашают в клуб.

— В какой? — не слишком радостно осведомилась Катя.

— В тот, где мы были вчера.

— В БДСМ-клуб?

— Да.

— А вы там часто бываете?

— Раньше бывал часто. Но у меня произошёл длительный перерыв. А сейчас мне бы хотелось заново влиться в это общество.

Катя помрачнела. Она отпила чай из крохотной чашки без ручки и задумалась о чём-то.

— Ты хочешь пойти со мной? — спросил я.

Будто бы не ожидав этих слов, Катя вскинулась.

— С вами? Вместе?

— Да. Хочу познакомить тебя с реальным Тематическим миром.

— А как же…

— Что?

— Как вы меня представите?

Я улыбнулся.

— Пожалуй, это единственное место, где точно не будет косых взглядов, поверь. Любопытные — наверняка, поскольку меня там хорошо знают завсегдатаи клуба. Тебя будут рассматривать пристально просто потому, что ни разу ни с кем не видели меня, кроме как… с прошлой Партнёршей.

— С женой?

— Да.

— Меня будут оценивать?

Вновь улыбнувшись, я ответил:

— Там все оценивают всех. Тематики очень любопытны, хотя бы из-за того, что чрезмерное любопытство является табу. Оттого сдерживать его в разы сложнее.

Катя сложила губы в мягкой, застенчивой улыбке.

— Расскажите мне об этом, пожалуйста. Я кое-что читала раньше. Но едва ли что-то поняла.

— Хорошо. Но сначала я хочу услышать твой ответ. Ты пойдёшь со мной или нет? Я мог бы тебе приказать, но сейчас не буду этого делать. Ты ещё не полностью моя. Я оставляю тебе право на отступление.

— А когда я стану полностью вашей?

— Когда мы поклянёмся друг другу.

— Вы уже пообещали, что не отпустите меня, — запротестовала Катя. — Разве этого недостаточно?

Я взглянул на неё с жалостью и осторожно произнёс:

— Всё так. Я держу своё слово. Но с тебя его брать не хочу.

— Вы серьёзно? Я сто раз уже сказала…

— Катя, — перебил я её, — тебе самой надо убедиться, что ты на правильном пути. Потому я и зову тебя на эту вечеринку.

— Я хочу пойти, — смутилась Катерина. — Но мне страшновато. Я боюсь, что не справлюсь. Я не знаю правил.

— Правила очень простые. Я — Верхний, ты — Нижняя. Моё слово для тебя — закон. Никто не имеет права заговаривать с тобой без моего согласия. Никто не имеет права прикоснуться к тебе, если я того не захочу. Ты не имеешь права разговаривать с другими Верхними. С Нижними тоже, пока я и их Доминанты не договоримся между собой, что вы можете общаться.

— Словно собаки… — проронила Катя.

— В каком-то смысле так и есть. Многие Доминанты зовут своих Нижних домашними питомцами. Я так не выражаюсь. Я говорю — Нижняя Партнёрша. Или просто — Партнёрша. Моя Партнёрша. Но, безусловно, Моя Партнёрша — Моя Собственность. Как собака, кошка, наручные часы, автомобиль или что угодно другое.

— Ясно… А Нижней может быть только женщина?

— Нет. Не обязательно. Бывает по-всякому. Хоть мне это и трудно понять. Я просто не осуждаю и не вмешиваюсь. В моей парадигме мира иной расклад невозможен: я — мужчина, следовательно, я — Верх, а моя женщина — Низ. Но я тебя познакомлю с одной обаятельной Доминой. У неё всё шиворот-навыворот. И десятки, а то и сотни мужчин млеют от неё. Разумеется, не я. Она — мой старый друг. И, кажется, ты с ней уже общалась, когда договаривалась о шибари-сессии.

— Да, — Катя почему-то покраснела и потупила взгляд. — Я видела её фото на сайте. И, похоже, с ней разговаривала по телефону. Пугающая женщина.

— Она такой и должна быть в своей роли. Вот, что ты ещё должна знать. Тематики условно делятся на тех, кто постоянно в Теме. И тех, кто темачит только во время сессий, входя в соответствующую роль. Вторых, как ты понимаешь, больше.

— А вы из первых?

— Можно и так сказать. Я не понимаю настолько жёсткого разделения. Для меня грань между сессией и не-сессией очень тонка, потому что у меня, по сути, за всю жизнь была всего одна Партнёрша, которая одновременно являлась моей женой, моей Музой, матерью моего сына, моей ученицей, моей учительницей и Моей Собственностью. Она оставалась мне покорна и подвластна всегда, в любых обстоятельствах. Неважно, чем мы занимались — мой голос всегда был решающим. Это единственно понятная, абсолютно нерушимая для меня иерархия. Когда присутствует тотальная единоличная диктатура, но при этом такая форма удобна для всех.

Нам принесли еду, простую и питательную. Катя ела, ловко управляясь бамбуковыми палочками, и одновременно размышляла над моими словами — от меня не ускользнул её сосредоточенный взгляд, ушедший в глубину мыслей.

— Юрий Александрович, — заговорила Катерина чуть погодя, — я как-то читала о том, что в БДСМ люди не обязательно занимаются сексом.

— Это очень спорный вопрос. Я лично считаю, что Тематические отношения всегда подразумевают секс, даже если никто не раздевается. Когда я связывал тебя на сессии, мы не занимались обычным сексом. Но как бы ты описала свои чувства во время нашего контакта?

— Ну… Я не знаю… Эйфория?

— Ещё.

— Свобода.

— А возбуждение было? — я специально задал вопрос, и без того зная ответ на него.

— Да, — призналась Катя, опустив глаза в стол.

— С моей стороны тоже было возбуждение. Мы контактировали и на телесном, и на ментальном уровне. Это и есть секс.

Глава 11. (Ч.3)

К её возращению я успел полностью подготовить комнату: задёрнул шторы, зажёг свечи и благовония, включил ненавязчивую музыку.

Ритуал — часть событийности. Спонтанные действия тоже могут быть ритуалом, но зачастую лишь в подготовке раскрывается максимум граней. Для меня обстановка нередко становится решающим фактором. Я лучше понимаю, что, как и куда вести. Но для того, чтобы все векторы совпали, лучше всего, когда кто-то один ведёт, а всё остальное ему подчиняется. Ошибка большинства пар заключается в том, что они постоянно стремятся к общей волне. А ведь поймать её очень и очень трудно, даже всего двум людям. Чтобы минимизировать риски, кто-то должен взять на себя функции управления, а кто-то должен слепо и доверчиво следовать.

Равноправие — это путь в никуда. Это прямая дорога к постоянным конфликтам и напряжениям. Для успеха любого предприятия требуется иерархия и чёткое разделение обязанностей. Если каждый занимается всеми обязанностями, то никто ни за что в итоге не отвечает, а на выходе получается хаос. Если все пытаются угодить всем, получается безликое, пресное и убогое ничто. Разумное добровольное подчинение создаёт самую крепкую опору, фундамент, силу и мощь в любом деле. В том числе в отношениях.

Я сделал всё, чтобы создать в комнате атмосферу расслабления, и дожидался Катерину. Она появилась в дверях — невозможно сексуальная, дьявольски невинная и девственно развратная в алом платье, босая, с ещё влажными волосами. Я поманил её к себе пальцем. Она подошла. Я сидел в кресле и наблюдал, как она медленно приближается.

Притянув её стан поближе к себе, я уткнулся лбом ей в живот. Она изумительно пахла.

— Ты возбуждена? — спросил я, лаская её ноги, талию, ягодицы.

— Да.

— Покажи.

— Как?

— Встань ко мне спиной и нагнись.

Её чудесный зад оказался у меня перед лицом. Я чуть приподнял тугую ткань платья и сдвинул вбок трусики, чтобы убедиться в Катиных словах. Её розовый цветок действительно оказался чуть влажным, но не настолько, насколько мне требовалось.

— Недостаточно, — констатировал я. — Тебе придётся постараться ради меня. Ты когда-нибудь мастурбировала?

— Да.

— Как ты это делала?

— Пальцами.

— Ты засовывала их внутрь?

— Нет. Только сверху.

— Покажи, как ты это делала.

— Боже… — выдохнула Катя, не решаясь подчиниться.

И всё-таки я заметил, как её ладонь проскользнула между бёдер и стала совершать осторожные поглаживания.

— Я не могу… — простонала она.

— Можешь. Продолжай. Расставь чуть ноги. Вот так. Ласкай себя, а я буду смотреть.

Катя ещё колебалась, но я пока не хотел грозиться ей наказанием. Не в этот раз. Я хотел увидеть, как она получает удовольствие. И вскоре заметил движения пальцев. На поверхности розовых лепестков заблестели прозрачные ароматные капли. Мне захотелось попробовать их на вкус. Я провёл языком вдоль мягкой расщелины. Катя вздрогнула.

— Продолжай, — настоял я, снова припадая губами к чувствительным тканям. Затем отстранился и спросил: — Ты сможешь довести себя до пика ради меня?

— Не знаю…

— Постарайся.

Её пальцы ускорились. Я зачарованно следил за тем, как из пульсирующего лона вытекает сок.

— Ты уже близко?

— Да…

— Остановись.

Катя вняла моему распоряжению и убрала руку.

— Встань... Хорошо. Повернись... Умница. Я тоже возбуждён. Хочешь посмотреть, насколько сильно я тебя хочу?

— Да…

— Тогда — на колени и расстегни мои брюки.

Дрожа от волнения, Катя потянулась к моей ширинке. Я не мешал. Она должна была сделать всё сама. Очень медленно и неловко ей всё-таки удалось извлечь мой член, который вырос перед её лицом, без экивоков рассказывая о моих желаниях.

— Я хочу, чтобы ты научилась доставлять мне удовольствие с помощью рта. Без моего участия. Иногда я нуждаюсь в том, чтобы побыть пассивным участником. Поэтому открывай рот и приступай.

Катя смотрела на мой член как нечто интересное и пугающее одновременно. Разумеется, ей сложно было сходу наловчиться и сделать мне приятное. Она попыталась заглотить головку, зубы чуточку мешали.

— Расслабься. Используй язык. И не торопись. Не старайся взять слишком много. Так я быстро кончу. Растяни удовольствие. И продолжай гладить себя.

— Себя?

— Да. Я хочу, чтобы мы оба были в процессе.

Она начала с поцелуев и касаний языком по головке и одновременно ласкала себя между ног. Некоторое время мы провели в благостной тишине, где я просто расслаблялся, а Катя ублажала нас обоих.

— Достаточно, — сказал я, помог ей подняться и встал сам.

Прихватив девушку за шею, я целовал её и одновременно водил головкой члена по нижним губам. Затем подтолкнул Катерину к креслу, усадил на край и положил её ноги себе на плечи, достал смазку.

— Нет… Пожалуйста, только не туда… — простонала Катя.

Я строго глянул на неё.

— У тебя есть четыре условных сигнала. Какой из?

Катя зажмурилась с силой.

— Жёлтый, — выпалила она.

— Хорошо. Я буду аккуратен в этот раз.

Я налил побольше смазки в ладонь и начал растирать её возле входа в анальное отверстие, постепенно углубляя палец и снова добавляя смазку. Катя дернулась и скривилась.

— Ласкай себя, — приказал я.

Она принялась массировать свой клитор, пока я вводил и выводил палец, удостоверяясь, что смазки более чем достаточно. Несколько минут я посвятил такому массажу и, наконец, почувствовал, что девушка перестала сжиматься.

Я начал проникать в неё, на сей раз действительно плавно, короткими толчками. Тело спокойно принимало мою плоть, давая возможность с каждым движением углубиться больше. Убрав Катину руку, я сам занялся её стимуляцией, сначала плавно, затем всё интенсивнее, ощущая, что ей требуется всё больше напора. Вскоре она возбудилась по-настоящему. Её алая щель призывно подрагивала, уговаривая заполнить её собой. Но и сегодня я не планировал такое вторжение. Мне хотелось максимального тугого контакта, который я не смогу продлить слишком долго.