Заступница (сказочка)

Завьюжило в этом году раньше прежнего – прогневались ветры, понесли серые тяжёлые комковитые тучи, посыпало безо всякой пощады, воздух стал ясен – прорезалась в нём стальное, жестокое, обманное: дышишь полной грудью – больно станет, а слегка вдохнёшь – и силы по снегу пройти не будет.

Помутилось и в небе, и день стал мрачнее и короче, ночи холодом объяло, снегом присыпало щедро-щедро, в редкие солнечные проблески аж в глазах больно от яркости и белизны снежной.

В такие тяжёлые дни, первые дни последней свободной зимы решилась Божена, пошла на страх и риск.

Иренка, правда, отговаривала:

– Дурное ты замышляешь, дурное! На всё воля богов, а ты гневишь… ветрогонка ты, Божена! Не срамно самой?

Зубы сжимала Божена, крепилась – в сердце её и страх мешался с отчаянием, и было бы сказано слово крепкое, верное, но не от Иренки той же, что сама покоя в делах не знала и другим тосковать не давала, а от кого позначимее, может и отступила бы дева. Но не было известно намеренья никому иному – одна Иренка и ведала, пусть и вздорная, пусть и беспокойная, а своя, верная, не продаст ни матери, ни отцу, ни братьям.

– Спасения мне нет! – объясняла Божена. – Ни сна, ни отдыха, ни минуты счастья. Хоть бы знать…

Не лгала Божена. Она и в самом деле покойный сон потеряла и растерянной сделалась, и бледною, и даже схудела настолько, что в лице её выделялись лишь большие глаза. А всё с того дня пошло, как Марек пропал. Накануне ещё был и был как прежде – молод, весел, словно нищета его дома и не касалась его вовсе, а наутро пропал. С тех пор мрачнели в деревне двое: мать Марека и Божена. Первая за сына тревожилась, да за старость свою несчастную. Оно и ясно, что некуда спроситься, да не бросят свои же, подкормят и в лютую зиму, а всё одно – пропадать, не одним хлебом живёт человек, ему и ещё счастье нужно, надежда какая-то. И от исчезновения сына слабела мать его…

А Божена-то! Тайна у той была на сердце. Тайну эту знала лишь Иренка, да посмеивалась поначалу:

– Ты, Божена, чисто вздорка! На себя бы посмотрела – сама краса, да и дом у вас и хлебом, и скотиной полон, и мельница у вас! Ан нет! с другими словно пыня, и не взглянешь ласково, а на этого-то чего загляделась? У него и нет ничего за душой, кроме него самого! И сам он – зубоскал, ни проку, ни славы.

Но молчала Божена. Сама всё знала. Знала, что даже если случится так, что Марек падёт на колени пред отцом её и матерью, так не отдадут её. Не по карману ему. Всем известно – дом Марека покосился ещё с осени, гниёт дерево, а на обнову и мастеровое дело и золота нет. Да и трудится Марек на мельнице, что отцу Божены подвластна – сам он её ставил на землях своих, сам отладил, своими руками и заслужил признание. Для всей деревни хлеб, а прочее – на продажу, шутка ли?

И он там трудится… хоть и честно, да всё не сравниться ему! Божена в счастье родилась, в годы, когда тяготы уже отступили, и не знала она бед и мрака в душе своей, пока не пропал Марек. И ведь знала – даже глядеть на него не стоит, а глядела. И ведь знала, говорить с ним не стоит, а всё повода искала.

Иренка сначала смеялась, потом рукой махнула:

– Не Божена ты, а божедурье!

Божена и не спорила. Другими мыслями занята была. Всё гадала – почудилось ей или нет? посмотрел на неё сегодня он? или нет, случайно взглядом скользнул? А может встречи искал?

Один раз и правда подошёл. Божена с Иренкой плела, и даже руки её остановились, щёки заалели, а Иренка лишь усмехнулась – не верилось ей в чистоту намерений Марека, да и подруге своей она желала равного, а то и получше. Бывали и такие, и из города наведывались к отцу её! Так почему же ей тут прозябать, с тем, у кого и дома не поставлено как следует? Да, он один в труде, и отец их помер уже давно, но что же? на каждого своё значение!

Да и думалось Иренке, что Божена ей подсобит, тоже кого сыщет. У самой Иренки такого богатства нет, живет как все, и семья как все. Не перебиваются на воду, и богам спасибо!

– Божена, отца своего не видела? Не проходил он? – смущался Марек. Дрожала и Божена. Горел взгляд её. Пустой разговор внёс ей столько смятений в душу!

– Н…нет, – выдавила она с трудом, позабыв тогда всё на свете. – А ты чего хотел?

– На ярмарку хотел просить меня отправить, в торговый день, – ответил Марек. Владел он собою лучше, может быть, не запала ему Божена в душу, а может быть знал – не по нему кусок!

– А ты что, продать чего хочешь? Или сам в услуженье? – Иренка вмешалась сразу, как спохватилась. Сбила она, смутила Марека, и Божену, надо сказать, разозлила. Марек попятился от неё, как от пламени, а Божена напустилась на подругу.

– А ему и покупать-то не на что! – отбивалась Иренка, – ежели бы тебя хотел получить, то сделал бы что-то! хоть бы и в город нанялся! А так – далась ты ему?

Слова были жестокими и страшными. Не знала Божена, не могла сказать и слова лишнего Мареку, стыдилась и себя, и правды – а вдруг он засмеёт её? Или откажет?

Наблюдала за ним исподтишка, таилась. А с Иренкой и не говорила долгих три недели. А потом Марек пропал.

– Может в город подался? – Иренка не видела беды. Она была даже рада, что он исчез, и пусть тайна его исчезновения была притягательна, но лезть в неё Иренка не хотела. Но подругу было жаль. Пусть и не говорили они долго, но Иренка всё же рядом держалась всегда, готовая помочь, и вот, сгодилась помощь.

Металась Божена.

Не одну её исчезновение Марека занимало. Обмирало сердце, когда о нём говорили. Одни полагали, что утоп. Через зимнюю реку пошёл, да утоп. Бывает! Другие, что в город подался.

– Но не простился же! – всколыхнулась Божена.

– А кто ж его знает, может, чтоб и не остановили его, негораздка, – вздохнул отец и взглянул на дочь с подозрением: – чего взволновалась?

Впрочем, от того, как сдавала Божена, уже можно было и не гадать «чего». Соотнести недолго, составить ещё быстрее, если каждый день видишь белеющее лицо, в котором проступает страдание.