Заяц Мороз

Снег в этом году выпал рано и обильно. Он укутал старый дремучий лес в белое пуховое покрывало. Марфа, старая осина на краю поляны, шелестела последними сухими листьями, словно проверяла тишину. Тишина была такая полная и неживая. Не то что бы страшная, нет. Просто безнадежная. Такой она казалась Зайцу.

Он сидел у корней Марфы. Прижался спиной к шершавой коре и смотрел на свой нехитрый склад. Мешок из бересты протерся до дыр в трех местах и лежал, бессильно разинув рот. Внутри него были лишь жалкие крохи изобилия: горстка сморщенных высушенных лесных яблок; несколько шишек, из которых еще можно было выковырять семечко; пара мховых шариков, больше для утепления, чем для еды. И всё. Бюджет, как горько подумал бы человек. Бюджет на чудо.

Зайца в лесу звали Зайцем, но у него была тайна. Тайна, которая неожиданно стала обязанностью, а потом превратилась в тяжкий, невидимый крест. Заяц был местным Дедом Морозом. Неофициальным, непризнанным, но от этого не менее ответственным.

Все началось с той зимы, когда упала Большая Ель — настоящая, столетняя красавица, на которую поколениями вешали самые красивые снежные украшения. Тогда лес погрузился в уныние. Белка перестала делать запасы, просто сидела на суку и смотрела в бесцветное небо. Сойка, обычно болтливая до неприличия, молчала. Даже ветер стих, не желая шелестеть голыми ветками. И тогда Заяц, движимый порывом, от которого потом долго тряслось сердце, взял последнюю морковку. Да не простую, а свою, ужинную!, Он обвязал ее травинкой, несмело подкрался и подложил к корням осины Марфы. А рядом нацарапал на снегу: «От Деда Мороза. За терпение».

Наутро поляна была полна жизни. Белка, которая нашла морковку, пищала от восторга и показывала находку всем. «Видали? Дед Мороз не забыл! Он знает!» Сойка трещала на все лады, сочиняя версию о том, как седой великан пробирался сквозь сугробы. Лес поверил, потому что отчаянно нуждался в этой вере. А Заяц, глядя на вспыхнувшие искорки счастья и веры в чудо в глазах соседей, понял, что назад пути нет.

Теперь, спустя годы, он был заложником собственной легенды. Каждый год к Марфе приходили с заказами. Белка писала на березовом листке угольком: «Хочу орешек с серебристой скорлупкой». Ёжик, стесняясь, шептал на ухо: «Можно, чтобы весна пришла на три дня раньше? А то спина от сырости болит». Сороки оставляли блестящие безделушки: крышечку от жука, фольгу, занесенную ветром. В обмен на обещание «чего-нибудь повкуснее и пошумнее».

И Заяц старался. Не было орешков с серебром — находил самый круглый, самый золотистый. Не мог ускорить весну — носил Ёжику сухой мох для подстилки. А для шумных Сорок собирал самые звонкие сосульки и развешивал их на кусте, чтобы они мелодично позванивали на ветру. Он был не волшебником, а дипломатом, добытчиком и, что греха таить, иногда вором. Воришкой чужих запасов, которые потом преподносил как «дары Мороза», и возвращал в ином, праздничном виде.

Но в этом году был полный крах. Урожай шишек скудный, ягоды вымерзли еще осенью, а те крохи, что были, съели первые же снегопады. Голод стоял на пороге. О каком чуде могла идти речь? О какой вере?

— Копаешь? — раздался над ухом скрипучий голос Марфы.

— Нет. Думаю, — вздохнул Заяц, не отрывая взгляда от пустого мешка.

— Плохое занятие. Думать. Особенно в одиночестве. Корни от этого гниют, — вздохнула осина с таким звуком, будто сделала долгожданные потягушки.

В голосе Зайца зазвучала непривычная тоска:

— Что мне делать, Марфа? — чуть не плакал он от отчаяния. — Мешок пуст. Лес ждет. А я… Я не настоящий.

— Настоящий, — скрипнула осина. — Самый что ни на есть настоящий. Потому что держишь слово, даже когда не можешь его сдержать. Это и есть главная настоящесть.

— Словами сыт не будешь! Им нужны доказательства! Подарки! — Заяц даже зажмурился от безысходности.

— Им нужна надежда, Заяц, — если бы осина могла улыбаться, она бы именно сейчас это и делала: по-доброму, успокаивающе. — Маленькое чудо, чтобы продержаться до весны. А чудо не в шишке, а в том, что шишка эта найдена. В самый нужный момент, в самую темную ночь.

Зайцу стало немного стыдно. И еще больше — тяжело. Философия философией, но пустой мешок от этого не наполнится. Он встал, отряхнул снег с шерстки и взвалил берестяную ношу на плечо. Надо было идти. Хоть на край леса. Искать.

Он шел целый день. Рыл снег до земли, заглядывал в дупла, обшаривал каждый бугорок. Нашел две замерзшие рябиновые грозди, забытую кем-то сухую травинку и… игрушку. Человеческую. Маленького пластмассового солдатика в оторванной каске. Он лежал на спинке, уткнувшись штыком в небо, совершенно нелепый и чужой в этом мире пушистого снега и тишины. Заяц поднял его, стряхнул снежок. Солдатик блеснул тусклой краской. «Безделушка для Сорок, — безрадостно подумал Заяц, вздохнул и сунул находку в мешок.

Смеркалось. Наступал Канун, самая длинная ночь. Пора возвращаться к Марфе для раздачи. Отчаяние сжимало его доброе сердце. Он представлял разочарованные глазки Белки, смущенное молчание Ёжика.

Но вдруг Заяц услышал тихий плач. Не писк, не всхлип, а именно плач — жалобный и такой безутешный. Зайка свернул с тропинки и подкрался к старому валежнику. Под корягой, в маленькой пещерке из снега и веток, сидел Лисенок. Маленький, огненно-рыжий комочек, который трясся от холода и горя.

— Что случилось? — спросил Заяц, заглядывая в укрытие рыжего малыша..

Лисенок вздрогнул и попытался спрятаться, но всё же ответил:

— В-все… — всхлипнул он. — Мама ушла далеко-далеко искать еду… А я… я потерял. Последнее…

— Что потерял?

— З-зуб. Молочный. Он должен был быть под подушкой, а его нет! Мама говорила, что если положить его под подушку в Канун, то придет Зубная Фея… или Дед Мороз… и оставит что-нибудь вкусненькое. А зуб потерялся! И никто не придет! И мы будем голодать!

Лисенок разрыдался пуще прежнего. Заяц смотрел на него, и в его душе что-то перевернулось. Вот он — самый честный, самый важный заказ. Не для коллекции и не для развлечения. Для веры. Для того, чтобы маленькое сердечко не разбилось о камень жестокой реальности раньше времени.