Заяц Мороз. Лучше вместе.

Этот Новый год в Лесу должен был стать самым лучшим. Все так решили. Потому что прошлый год был слишком тихим. Белка Люся проводила его, переписывая в уме список своих запасов. Ёж Гордей составлял график идеальной спячки. Барсук Потап углубился в изучение старинных карт звёздного неба, чтобы встретить праздник с научной точностью. Сойка Маня трещала, но в пустоту, потому что все отвечали ей односложно, не отрываясь от своих важных дел. Они жили в шаге друг от друга, но каждый в своём мирке.

Заяц чувствовал эту тишину, и она для него была громче любого шума. Он сидел у Марфы и не чинил мешок. Просто смотрел, как его друзья, словно заводные игрушки, двигаются по своим маленьким орбитам, почти не пересекаясь.

— Так не пойдёт, — наконец сказал он осине. — Они же опять друг друга не увидят. Праздник пройдёт, а они так и останутся каждый в своей скорлупке.

— А ты что, скорлупколоматель? — спросила Марфа.

— Я должен что-то придумать, — твёрдо ответил Заяц. — Но не подарок, а что-то другое.

Идея пришла ему, когда он увидел, как Люся таскала орехи и споткнулась о спящего на тропинке Гордея. Она не рассердилась, просто на секунду остановилась, посмотрела на него и вдруг аккуратно поправила листок, укрывавший его бок. А потом пошла дальше. Этот крошечный, почти неосознанный жест стал огоньком надежды для Зайца.

На следующий день на поляне у Марфы появилось странное объявление, нацарапанное угольком на коре:

«ПРИГЛАШЕНИЕ НА САМЫЙ НЕУДОБНЫЙ ПРАЗДНИК.

Правило одно: принеси то, что нужно кому-то другому.

Встречаемся в Канун. Без подарка не приходить.

Заяц».

Лес ахнул. Потом загалдел. Потом притих. Это было самое сложное задание за всю историю их новогодних традиций.

Люся замерла перед своими кладовыми. Что нужно не ей? Ей нужно было больше орехов, порядка, больше списков. Она вышла из дупла и впервые за долгое время посмотрела вокруг. Увидела, как Маня безуспешно пытается склеить разбитое зеркальце-безделушку. И поняла. Она принесла не орех,а маленькую идеально отшлифованную каменную пластинку от своего самого гладкого камня для заточки зубов. Оно было лучше зеркала.

Гордей ворочался в предвкушении спячки, думал о тепле и тишине. Но правилом было думать о другом. Он выглянул из норы и увидел Потапа, который, изучая карты, постоянно щурился при тусклом свете светлячка. Ёж потратил весь день, чтобы найти и очистить от земли самый большой и прозрачный кусок сосновой смолы. Из него вышла отличная лупа.

Потап размышлял о подарке и вдруг вспомнил, как Люся в прошлую оттепель поскользнулась на обледеневшем суку. Он, барсук, великий копатель, сделал то, что раньше никогда не пришло бы ему в голову. Он аккуратно обкопал корни самых скользких деревьев на тропинке к дуплу Люси и подсыпал песка.

Даже Маня перестала трещать. Она улетела на самую высокую ель и принесла оттуда редчайший подарок: самую красивую, переливающуюся инеем шишку. Она помнила, как Гордей однажды обмолвился, что никогда не видел таких, потому что ему туда не забраться.

А Заяц? Заяц готовил главный подарок. Он обошёл всех и незаметно собрал «ничего». Немного ненужных Люсе ракушек от орехов, сухих стебельков с подстилки Гордея, обрывок старой карты Потапа и выпавшее перо Мани. Из этого «ничего» он сплел большую, нелепую, но удивительно прочную гирлянду из их общей, незаметной жизни.

В Канун звери пришли на поляну. Было неловко. Каждый держал в лапках не свой, а чужой подарок, и чувствовал себя странно.

— Ну-с, — сказал Заяц, нарушая тягостную паузу. — Правило простое. Нужно отдать свой подарок тому, кому он предназначен. И объяснить, почему.

Люся первая подошла к Мане и протянула каменное зеркало.

— Это… чтобы ты видела, как у тебя красиво шейка переливается. Лучше любого стекла.

Маня онемела. Она привыкла к блестяшкам, но не к таким словам. Сойка взяла пластинку, увидела своё отражение и расплакалась.

— Спасибо, — прошептала она. — А это тебе. Ты всегда на земле, а эта шишка… Она с неба. Почти.

И она отдала свою инеевую шишку…Гордею. Потому что помнила. Ёж, получив шишку, только фыркнул, но бережно прижал её к себе.

Потом Гордей, кряхтя, подкатил свою смоляную лупу к Потапу.

— Чтобы… глаза не портил. Карты и так старые.

Потап глянул через идеально прозрачную смолу на звёзды и ахнул. Они казались еще ярче и ближе.

— Спасибо, колючий, — пробормотал он и повернулся к Люсе. — А я… я тебе тропинку к ручью подсыпал. Чтобы пить ходить — не падала.

Обмен шёл тихо, с запинками, с неловкими улыбками. А потом Заяц вывесил свою гирлянду из «ничего» на ветви Марфы.

— А это — подарок от леса нам всем, — сказал он. — Из наших «ничего» получается общее «что-то» и оно самое прочное.

И тогда произошло чудо, но не волшебное, а очень простое. Звери перестали стоять каждый сам по себе. Люся села рядом с Гордеем, чтобы лучше рассмотреть его подарок. Потап показал Мане через лупу самое яркое созвездие. Они начали разговаривать. Не о запасах, о сне или звёздах, а о о том, как скользко было на том суку, как красиво поёт ручей зимой, и как однажды Маня увидела зайчат — первых весной.

Когда взошла луна, звери сидели тесным кругом, и гирлянда из «ничего» тихо позванивала над ними на ветру. Никто не думал о своём мирке, потому что самый большой и уютный мир оказался прямо здесь, между ними.

— Так вот какой он, настоящий Новый год, — тихо сказала Люся, наклоняясь, чтобы поправить сбившийся листок на боку задремавшего Гордея, и теперь это был не случайный, а самый осознанный жест.

— Да, — кивнул Заяц, глядя на них. — Это когда твой мир становится чуточку больше. Ровно на столько, чтобы в нём поместился кто-то ещё.

И лес, который в тот вечер был полон голосов, смеха и тихих разговоров, наконец-то почувствовал, что праздник удался. Потому что главное чудо не в блеске, а в том, чтобы увидеть отражение заботы в глазах другого. И услышать, как тикает не механизм времени, а чьё-то близкое, родное сердце.