Зелёная фея

Пролог

С квартирой им повезло. Трешка.

– Да и ЖК совсем новый, – удивилась Леночка. – Вот это бы, конечно, сменить… А тут закрасить.

– Вика, – позвал отец. – Чего стоишь? Выбирай себе комнату.

Самую лучшую. Самую просторную. С большим одностворчатым окном и до гостиной растянутым балконом.

– Нравится тебе? – спросил отец.

Ей не нравилось. Ни когда смущенные наготой стены оделись в шероховатый толстый винил, ни когда мама согнала в кучу чей-то чужой неинтересный хлам, ни когда заехал диван, новый, со сливочной обивкой, запеленутый в пленку.

Мыли, собирали, выкидывали, долго-долго листали пухлые каталоги мебельных магазинов.

– А как тебе вот этот? – спрашивала мама.

– Нормально, – попугаем повторяла Вика.

Нормально. Нормально. Нормально.

В детстве она почему-то любила переезды. Они представлялись как дрожь солнечных лучей в пятнистых от ее пальцев окнах пустых комнат. Как мамины сосредоточенные, спешащие движения. Как очередная «Лента» в очередном городе, где она сидит, пухлощекая и довольная, в металлически потрескивающей тележке и ошеломленно взирает на бегущие ряды стеллажей. «Чего ты? «Киндер» или мармеладки тебе взять?» В детстве оно было проще. Безболезненнее.

Сейчас было не детство. Щемяще, нестерпимо хотелось назад, домой. 3400 км от точки А до точки Б – больше, чем, например, от Варшавы до Парижа. Да и никакого дома тоже больше не было.

«Как ты там, мать?» – пришло ВК от Светы.

«Обустроились?»

«Какую-то мебель еще только заказали»

«На днях заезжаем в служебку»

«Хочу назад»

«Школу новую нашли уже?» – шустро переключилась подруга.

«Да. Мама что-то нашла»

«Но еще туда не звонила»

Через сутки привезли разом и будущую родительскую кровать, и пока неразборчивые атрибуты запланированной гостиной.

– Завтра здесь уже будем ночевать, – объявил отец.

Где-то в промежутке между нескончаемым разбиранием чемоданов и нескончаемой же уборкой Вика выскочила на балкон. Шестнадцатый этаж. Такое же громоздкое, с сотами горящих окон чудовище напротив.

Внизу детская площадка. «Пасуй! Ну же! Пасуй!» – кто-то все ведет, перекидывая из руки в руку, прыгучий мяч. Быстро-быстро чьи-то икры в шортах. «Ааааа!» – визгливое детское.

Справа в дежурной тесноте дремлют машины. Только их на 24 номерах. Только их.

Мысль поскреблась где-то внутри и вдруг добралась до главного: они не вернутся. Это все правда. Не сядут в авто, не загрузят назад дорожные сумки. Не…

Никогда больше она не пойдет в родную гимназию. А ее письменный стол, недавно подчистую забитый учебниками, настолками, их со Светой улыбчивыми фотографиями, обживается теперь у кого-то чужого.

А ведь всего неделю назад на ласковом небосклоне судьбы не водилось ни облачка.

Глава 1

Они ей просто не сказали – не хотели спешить.

Переменчивый дрожащий шепот в родительской спальне. Цокнувший, тут же оборванный коридорный выключатель, успевший моргнуть иррациональным слепящим светом. Двенадцатый час. Беззвучная мамина походка и проплывшая следом пузатая тень отца.

Они долго сидели на кухне, сокрытые безголосой бархатной ночью, и тихо-тихо перешептывались за некогда преданной забвению бутылкой крымского. Вика, им казалось, безмятежно считает сны. Она же справится, наша девочка? Она же такая взрослая…

Цок – грустный вскрик бокала. «Лен, ну вот – пролила. Как всегда».

Этот снисходительный тон, и Леночка, как располневшая кошка, нескладно заваливается ему на колени.

Тишина предательски доносит Вике неразборчивое щебетание и легкие короткие смешки. Как дети ей-богу. Что, интересно, отмечают?

«Мы домой – тараторит Леночка в родную щетинистую щеку. – Мы возвращаемся домой!»

Последний учебный год стартовал 2 недели назад. И им полагалось только наслаждаться.

Прийти глубоко за полдень, после восьмого урока. Чуть-чуть усталой. Избавить от учебников хорошенький кожаный рюкзак, себя – от чопорной формы. Ответить на Светино сообщение – будто в школе не наболтались! Плюсануть в беседе класса на идею пойти в театр.

– Вика, кушать будешь? – из кухни.

– Да, мам! Сейчас!

Прошествовать за стол, листая дурно отфотошопленные афиши с безнадежно несвежими Ромео и Джульеттой. Тут перед ней явилась тарелка супа и совсем близко – мамино расплывшееся, будто подтаявшей формы лицо. Она присела напротив:

– У меня хорошая новость. Папу повысили.

Радость-то какая. Перед глазами снова зарябили картинки на сросшейся с экраном ладони – вниз, вниз, ссылка, вниз.

– Круто, – отозвалась Вика, листая, пережевывая, листая, пережевывая, снова листая. – Мы с классом в театр хотим пойти на той неделе. Я уже записалась. Ещё Марина Анатольевна просила передать, что собрание в пятницу.

Сообщение от Светы принесло очередное залипательное видео, где миловидная блогерша синим выкрашивала… Тут порхнули яростные Леночкины руки.

– Ну, мам! – возмутилась.

– Вик, твоего отца повысили до командира части. С переводом в Эльск. Заступает в следующий понедельник. Я только что звонила Марине Анатольевне и завтра поеду к директору.

Отложенный телефон ежесекундно разрывался Светиными сообщениями:

«Надень завтра то прикольное платье»

«У нас завтра два совмещенных с 11Б»

«Мать»

«Ну ты понимаешь, о чем я»

– В Эльск? – переспросила Вика. – Это где-то рядом с Москвой?

– Папе точно сказали об этом только вчера. Раньше всё было не до конца ясно. Но теперь уже точно. Понимаю, всё так не вовремя… Выпускной класс…

«Ау, ты где?», – писала Света.

Ау. Ау. Ау. И вот она уже сидит, скукожившаяся, сложенная сбоку до нелепых длинных плоскостей, во всерастворяющем кольце маминых рук и плачет, как маленькая девочка.

– Ну что, Викочка, удачи тебе!

– Не пропадай, мать! Буду скучать!

– Выезжаем в 5 утра! Викс, ну давай пошустрее!

И вот она сидит, сонная, в тихо теряющей знакомый двор, район, город машине, чуть склонив голову на щемяще пахнущее домом мамино плечо. Отец пусто и сосредоточенно гонит прочь. Медленно розовеющая тьма съедает надпись «Красноярск», одни за другим жиденькие поля, последний знакомый городишко – кажется, она была там со школьной экскурсией.

Как будто летом едут на юг. А через две недели обратно. Только в последний раз. В самый последний.

Бледная девица в черном окне – постный безразличный лик, но у него отчего-то драгоценно блестящие влажные глаза, карие, те же самые, из которых хлещут незамеченные ею Викины слезы.

65 часов, почти трое суток – нескончаемая дорога в новую жизнь, бурчащая отцовским голосом о каком-то подрезавшем мудаке, о ближайшем магазине, о жизни старой и предлагающая (уже голосом материнским) то ему, то Вике сыпучее печенье и приторный чай.

– Еще теплый, правда. Специально в термос налила.

Взбудораженные улеи фирменных заправок, вполне приличные, под что-то крестьянское стилизованные придорожные кафе, краткие хлопки двери в кратких остановках.

У длинных дорог не выиграть время. Папа спешил совершенно по привычке. Летчики всегда спешат, но никогда не опаздывают.

– На ночь тормознемся под Омском.

Курган, Златоуст, Уфа. Суровая осень все выцветала в позднее лето. И сквозь тонкий морок полусна-полубыли сменялись местные сетевички, спящие деревеньки, постепенно грустневшие к Поволжью. В проблесках вай-фай Вика строчила Свете жалобно медлящие сообщения.

Хрустящие чипсы, влюбленные родительские перешептывания и мысли о том, чтобы никогда не приехать. Уснуть и проснуться дома, а утром пойти в родную гимназию.

Кажется, она снова плакала, неслышно, чтобы не спугнуть хлипкое родительское счастье, воровато пробравшееся и словно помолодевшее.

Подорвалась от того, что мама деликатно тронула за плечо: «Вставай, соня». Их чемоданы уже сторожили на резной плитке стоянки. Хладный ночной воздух, забравшись в салон, мурашками ощупал тонкие плечи.

– Квартира, сказали, ничего…

– За неделю обустроим… Мне очень понравился район, везде новые многоэтажки, – где-то на фоне переговаривались родители.

Она не выйдет, нет. Ни за что. Мощной лапой уложив на сиденье темноволосую голову, ее вновь сманила дрема.

– Вика, кофту надень! – где-то далеко прикрикнула мама.

Тут кто-то сделал смешную безуспешную попытку поднять ее и куда-то донести.

– Да ладно, пап. Поставь меня. Я сама, – просипела. – Чемоданов тебе, что ли, мало?

– Всё своё ношу с собой! Даже такое тяжелое! – пошутил он.

– Это не дочь тяжелая, а пузень мешает! – заворчала мама.

Полуживые, на последних силах они загрузились в отель, где проспали двенадцать часов. А утром через простенькое, подернутой тюлью окно Вика впервые увидела Эльск.

Глава 2

Будучи городом областным и образцово-показательным, Эльск имел в 10 минутах езды преотличную гимназию. Та, увы, давно и безнадежно укомплектовала все три одиннадцатых класса. Да и вообще: «Мы, женщина, к вашему району не относимся. Сходите лучше…» Леночка положила трубку.

– Сюда? – переспросила Вика.

– Сюда, – подтвердила мама.

Из глазастых выбеленных рам взирала та самая русская пустота, немая, страшная, разнесенная торопливой инфекцией советской архитектуры.

В сыпи крупных выбоин ступеньки. Красное, как пионерское знамя, забытое с 1 сентября «Добро пожаловать» под цементной монобровью крыльца. Щербатый рот вахтерши, копировавший в точности улыбку Викиной новой жизни.

– Школа у нас хорошая, – хрипло заявила классная руководительница Вики, она же – Надежда Викторовна, маленькая мужеподобная женщина с рельефными, геометрически ровными линиями морщин.

– Всем… всем нравится, – рассказывала она.

Хмурая библиотекарша молча составляла перед ними косую башенку учебников. «Химии нету. Сами купите», – бросила и отвернулась назад в свои никому неизвестные дела.

– Ребята… Ребята у нас тоже все хорошие. Пойдем-пойдем, я тебя провожу. Вот сюда вот… У них сейчас алгебра, а потом я. Я физику веду и геометрию. Следующим физика. Видишь?

Пухлый палец – жезл регулировщика в расписании единственного одиннадцатого класса.

– Четвёртый кабинет – кабинет физики, – разъяснила классная, словно Вика не умела читать.

– Я спрашиваю строго, со всех, – предупредила и прибавила – но справедливо… Мне мама твоя сказала, что ты девочка хорошая, отличница. Ты физику сдаешь?

– Сдаю.

Невидимые каблучки Викиных балеток неспешно отбивали за Надеждой Викторовной по темному, как туннель, коридору.

– Хорошо-хорошо. У меня все, ВСЕ сдают физику, – зачастила классная. – Если у тебя мозги хорошие, то сдашь… Хорошо сдашь. Я тебе помогу.

Грузно переваливаясь с одной ноги на другую, будто какой-то мультяшный персонаж – чисто низкорослый однобровый гоблин в своих пещерных владениях, Надежда Викторовна оставила ее в ослепительным квадратике света.

– Вот кабинет алгебры. Всё, я побежала. А то меня седьмой класс ждёт. Ты не боись! – радостно и по-свойски посоветовала. – Класс у тебя хороший.

Тут-тук на вдохе. «Здравствуйте» на выдохе.

– Здравствуйте. Вы заходите-заходите! Чего стоите?! Урок же идет! – пристыдила математичка. – Садитесь пока на первую парту.

В обозначенном месте, в третьем ряду, рядом с вытянутым вверх щуплым кучерявым пацаненком восседал только его портфель.

– Игорь, ну не тяните время! – она была потрясающе педантична, эта математичка. – Убирайте свой баул!

А еще неприкрыто, контрастно неуместна – уже немолодая, очень ухоженная, в безукоризненно сидящем белом костюме. Тот словно приманивал к ней ненавязчивый, кружевными занавесками укрощенный свет.

Всё остальное, впрочем, сочеталось: коричнево-рыжие волны линолеума, прихрамывающий учительский стол с трогательно подложенной вниз бумажкой, танцевальная расстановка вправо-влево разошедшихся парт, за которыми дремали 14-15 человек. Негусто однако.

Снизу выглядывали многочисленные джинсовые ноги, одиноко разбавленные чьими-то эластиковыми брючками и – совсем недопустимо – черными в катышках спортами. Сверху рубашки клетчатые, футболки белые, футболки цветастые, отвратительная кислотная толстовка. Под Викиной снежной блузкой моментально набух в щеки отдающий стыд. Никто не предупредил. Даже мама.

Попадаться, теряясь, в каждый капкан любопытных глаз. Пятнами краснеть – ей-Богу, хуже рентгена в аэропорту. Выкладывать всё торопливыми деревянными руками и просыпать, все до одной, свои тетрадки.

– Давай помогу!

Он влюбился моментально, чуть ткнулся ему в нос почти медный от солнца и смущения локон. Беспросветно. Так сильно и несправедливо, что она заметила только в мелкую полосочку водолазку и несвежее дыхание. А его самого – никогда-никогда.

– Антон и вы, – поторопила математичка. – Вы закончили отнимать у нас время? Отлично. Скажите мне имя и фамилию.

– Виктория Полянская.

– Виктория, – попробовала она, словно надкусила твердую, соком брызнувшую ягоду. – Меня зовут Наталья Владимировна. Мы с вами будем видеться на алгебре три раза в неделю. Пожалуйста, убирайте телефон на время моего урока, увижу – будете забирать у директора с родителями. И чтобы вам было легче познакомиться с классом, пожалуйста, встаньте и немного расскажите нам о себе.

Да что вы знаете об унизительных моментах?

– Всем привет, – сглотнуть никуда не исчезнувший ком. – Меня зовут Вика. Мне 17 лет. Я из Красноярска…

Звонок с опозданием, с запинкой (на дрогнувшую руку вахтерши). Для учителя. Как всегда, для учителя.

«А куда вы собрались, я не поняла?! Всем сидеть сказала!»

Зажмуриться и перепеченный полдень в затихнем классе, и вздыбившихся ножки перевернутых стульев.

Во дворе чирикают мелкие и вездесущие, как воробьи, пятиклашки, почему-то совсем не желающие домой. От одного задиры к другому весело летает чей-то розовый портфель. «Отдайте! Быстро отдайте!» Немолодой дворник счесывает с бордюров перепуганные листья. Но те все равно бегут и бегут с шевелюры стареющего сентября, золотистые, нескончаемые, увивающиеся за ней попятам.

Стайка детишек постарше, озираясь, дышит на стадионе одним на всех белесым облачком пара. Вику ведет до дома зеленая змейка на экране.

Тут школа, а вот ДК. А та болотного цвета тучка на Яндекс-картах – начинающий сквер, маленький, со щуплыми саженцами и непременным воинским мемориалом.

Чуть дальше путь непонятно изогнулся. И Вика выписала круг у «Гулливера». К счастью, ни она, ни сентябрь не спешили.

«Физичка реально жесть», – на ходу жаловалась Свете.

«Она ещё классуха у меня»

«Физмат тоже треш»

«Он не то что слабый»

Глава 3

Длинный, разукрашенный рекламой автобус провез ее через рано разгоревшийся закат. От безызвестной остановки – 200 метров до дома Надежды Викторовны.

Райончик перед Викой предстал отчаянный, из тех, что жмутся на окраине приличных с виду городов. Мрачные тупомордые двухэтажки, беспечно наляпанные в линию. Ту обрывали перпендикуляры сталинок повыше, в 5 этажей, таких же на самом деле жутких, облезших.

Деревянные языки никогда не закрывающихся дверей, обезглавленные лавочки и – ярый повод гордо рапортовать в новости – потрясающая живая детская площадка с забитой окурками песочницей и разноцветными качелями. Кое-что всё-таки недостерли. И ржавая советская горка была тут же брошена умирать. Чтобы когда-нибудь ненароком прихватить с собой неосторожного, чересчур резвого дитятю.

В подъезде несло сигаретами и кошачьей мочой. Когда Вика поднялась на второй этаж, откуда-то снизу пьяно и матерно взвизгнула женщина, нечто громогласно шлепнуло о стену, и кто-то еще несколько минут нетвердо топал, проклиная «тупую суку» заплетающимся языком.

«Неужели она здесь живет? Учитель же».

Но никакой ошибки не случилось. Судьба вообще ошибалась крайне редко. Поэтому алкаш вновь заголосил: «Да пошла ты, стерва!» и двинулся вверх по лестнице. Вика несколько раз истерично нажала на звонок.

– Иду-иду! – знакомое и торопливое.

В такт ее сердцу пугливо заикалась единственная лампочка.

– Ой, Вика, как ты скоро! Не опаздываешь! – похвалила Надежда Викторовна. – А то все у меня опаздывают. Звонят: «Надежда Викторовна, так и так». Да ты проходи! Проходи!

Тут же шмыгнуть в узкую прихожую.

– Тебя, наверное, Витька напугал?! Да ты его не бойся, он парень хороший. Однокурсник мой. Всю жизнь вместе учились. Он мужик безобидный, хоть и пьет. Жизнь просто у него не задалась…

Блеклый ряд поношенных босоножек, отвисшие кошачьими усилиями лоскутки обоев, а задалась ли жизнь у вас, Надежда Викторовна?

Пожелтевший, как старая газета, коридор кончался залом с бессмертным лакированным сервантом и непременным ковром на стене.

– Садись, садись вон туда! – подсказала Надежда Викторовна.

Кресло под Викиными пятьюдесятью пятью килограммами мстительно дыхнуло пылью. Так что невозможно не расчихаться. Невозможно.

– У меня тут не прибрано. Ой-ой! – Надежда Викторовна грузно опустилась за письменный стол, разделявший их с Викой. – Все руки никак не доходят. Всё этот ремонт. Как начали! Уже месяца два… Ничего не успеваю!

По правде, не успевали здесь уже давно. Попросту никогда. Так что и книги за стеклом одряхлели, непрочитанные. И тот самый на свадьбу подаренный сервиз. Ах, а потом они развелись! Взяли и развелись. Да и никаких других учеников на репетиторство у нее не было.

Надежда Викторовна отогнала мысли потрепанной методичкой.

– Ну, Викуся, – будто бы они подружки, – ты же помнишь закон Ома?.. Как это не помнишь? Записывай.

Формулы под ручкой разлетались, быстрые, непонятные, откровенно неподъемные. Вика всё писала и писала, послушная школьная отличница, надрессированная на одно-единственное действие.

«Понимаешь? Понимаешь меня?» – силилась получить отклик Надежда Викторовна, но встречала в красивых миндалевидных глазах только покорную пустоту.

Пока не вышел час и не стало понятно, что непонятно ничего. Прямо-таки совсем.

Так вскрылась жгучая несостоятельность Викиной пятерки по физике. Ее, эту пятерку, смело можно было располовинить и, хватаясь за сердце, округлить до трех. Но с отличниками, к счастью, так не принято. Потому что «Не портите вы, Надежда Викторовна, статистику школе!» – вот почему.

– Ладно, – смирилась, словно перекрестилась Надежда Викторовна. – Ладно. Надо нам будет с тобой всё с 8 класса повторить. Я маме твоей скажу… Ты, главное – не расстраивайся. Будешь у меня заниматься, сдашь. Время у нас еще есть…

Минутная неловкость затянувшейся паузы, и Вика, промямлив «До свидания», переступает завалившийся порожек. Прочь. Скорее прочь от этого унижения. На ходу набрасывая пиджак. С не до конца застегнутой сумкой и резвой гомерской мартышкой в голове, да, той самой, с барабанами.

Нафиг это всё. Не мое. Ньютоны эти, Омы, Амперы. Злость заставляла быстрее переставлять ноги. Задачи, формулы, системы координат. В какой момент мы решили, что я должна стать архитектором? В какой момент кто-то вообще понял, что шестнадцати- или восемнадцатилетний ребенок должен что-то там про будущее решить? Вот прямо здесь и сейчас. И на всю жизнь.

– Эй, малая! – «понтовый» тенор моментально и страшно, до в ушах отдающего сердца приземлил в реальность.

Боком стоящая пятиэтажка, ещё летняя, с нежной завлекалочкой желтеющей зелени у бетонного навеса. Второй подъезд. Осклабившаяся надломанной спинкой скамейка, а на ней – двое и колода карт. Рядом два стоящих «зрителя». Пластиковые стаканчики в руках, непрерывный сигаретный дымок, чей-то противный визгливый смех.

– Че так спешишь?

Молчать. Главное – молчать и не реагировать. Только издевательски цокают каблучки старомодных балеток, таких же громких, как ошалелый барабан в груди.

– Го сюда!

Следом взмывают зычные смешки его друзей.

Не смотреть. Не отвечать. Ускориться. За поворотом уже бурлит живая улица: спасительно помахивает тенью и листьями далекий клен, кратко жужжит мелькающими авто полупустая дорога, подслеповатая от частых фонарей. Десяток метров. Всего какой-то десяток.

– Эй! Стой! Да куда ты?

– Руку убери!

Лицо перед ней какое-то отчаянно простоватое, широкое и сально блестящее, с теплой, будто разжиженной мутью в орехово-карих глазах.

– Чё дерзкая что ли? – оскалилось Лицо, дыхание смердит пивом и невыносимой, невозможной вонью дешевых сигарет. – Я б…

– Б***ь, Некит, тормози! – вступил кто-то сзади.

Вика в панике перебирает взглядом рослые фигуры. Те ухмыляются одинаково: пьяно и насмешливо – тени – не люди.

Глава 4

– Виктория, – математичка с утра очень беззащитная и сонная, с совсем человеческой синевой на веках. – Как вы рано! Помогите мне тогда раздать листочки для самостоятельной.

Следом, секундой позже, в класс втекает Лиза Артамонова, отличница, гордость школы, а еще добрейшей души человек. Последнее сполна вспоминалось на контрольных. После коих Лизу, честно желающую стать прозрачной, благополучно переставали замечать.

Она была низенькая, толстенькая и даже немножечко симпатичная. Только вот за все 6 лет никто ни разу не обратил на это внимания.

– Доброе утро.

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Утро первого урока добрым не бывает никогда.

– Доброе утро! – Игоресек оглушительно приземлил на парту безразмерный портфель. – Вика, химию сделала?

Она вплыла в класс за 3 минуты до звонка. Походила больше на какую-то зашедшую в школу мамочку или, может, учительницу начальных классов: пшеничный хвост, пушистый и лоснящийся до зависти, хлопковый бежевый «карандаш» на тяжелых женственных бедрах – ляжки, впрочем, толстоваты. Цок. Как будто оповестил лифт, и вот на последнем этаже они встретились снова.

– Алёна, вы наконец-то почтили нас своим присутствием! – сыронизировала математичка.

– Рада, что вы по мне соскучились. Увы, это не взаимно, – отбила та.

– Давайте не будем портить такое хорошее утро, – решила Наталья Владимировна, – ни мне, ни вашей маме, ни Надежде Викторовне. Просто сядьте на свое место. Виктория, вам придется пока пересесть на четвертую парту к Лизе. Потом Надежда Викторовна вас рассадит.

Цок. Это же та самая девчонка у лифта. Худая, большеглазая, с тугой темно-русой косой – мама что ли заплетала? – и хорошо поставленной осанкой. Без загара, косметики, розовых лунок прыщей – белоснежная кожа, потерянное и смущенное выражение. На самом деле вечно потерянное и вечно смущенное, как у детей. Белая рубашка, клетчатый пиджачок. Если бы не рост, ее легко можно было принять за восьмиклассницу. Мышь, ни дать, ни взять мышь. Достойная соседка Лизе Артамоновой.

Если бывает любовь с первого взгляда, то бывает и нелюбовь. Столь же сильная и необъяснимая.

Переменчивое равновесие продержалось 2 урока и рухнуло только на геометрии, когда Игоресик, веснушчатый, улыбчивый, встал и молитвенно попросил:

– Надежда Викторовна, не забирайте у меня, пожалуйста, Полянскую! Я хочу, очень хочу хорошо окончить школу!

Грянул смех.

На перемене, проходя мимо, Алена беззастенчиво толкнула Вику плечом и несколько секунд смотрела, как торопливо мелькают тонкие руки, собирая разлетевшийся град разноцветных тетрадок.

В пятницу от Надежды Викторовны ее забрал отец, неожиданно рано освободившийся со службы.

Из сводки памяти уже взрослой Вики: вечер привередливо, детально скопирован с прошлого. Тот же мерцающий розовый закат над шиферными крышами негласного, невидимого российского «гетто», щекочущий вечерний холод, тот же истерично мигающий фонарь вдалеке. Только на лавочке у пятиэтажки, к счастью, никого не было.

Когда она взялась за ручку отцовского «Кашкая», реконструкция вдруг ожила – мимо мазнул один из той компании, тот, с дурацкой челкой: тучный, старчески согнутый, словно поцелованный дементором. На невзрачной физиономии – ни мысли. Может быть, не узнал. И узнал, может, но глаз так и не поднял.

А ведь он старше нее всего на пару-тройку лет. Но этот бесцветный мальчишка, этот взгляд такой, что в нем лежало, по крайней мере, еще одно десятилетие.

Хлоп. Поерзать на переднем, пристегнуть ремень. В салоне приятно игрались, перебивая друг друга, запахи ванильной «вонючки», мужского парфюма, кофе и стынущей в пакетах из Мака фри.

– Пап, вот мама увидит, из дома нас выгонит, – заворчала Вика.

– Не хочешь – я всё сам съем.

Вика закатила глаза: в детстве он всегда так говорил. Покупая ей в парке дрожащую розово-сахарную башню или огромное ведерко попкорна в цирке. «Весь желудок ребенку испортишь», – бурчала мама, но как-то совсем беззлобно.

– А ты картошку маленькую или среднюю взял?

Машина медленно покатила вон, к выезду.

– Большую.

Город за стеклом рябил нескончаемыми прохожими, слепящими огнями фар, поодиночке теплеющими окнами, кратким шорохом на встречной пролетающих машин.

«Как новая школа?.. Что значит, «Ну так»? – хорошо поставленный отцовский голос смолкал, сменяемый улыбкой, когда в секундной заминке удавалось глотнуть кофе.

Где-то уже близко к дому они намертво застряли в пробке. Отец, кусая бургер и то и дело поворачивая к Вике чистое, все еще мальчишеское лицо, перебил забавные военные байки. Он рассказывал про первый учебный самолет, про мальчишку, дверцу которому забыл закрыть – только ремни стали его границей с бесконечной синью – про маленький военный городок, где родилась Вика, и мамину «моднячую» высокую прическу. «Дурацкая такая, кудрявая…».

Держа в руках еще горячий опустевший стакан, она ловила каждое продвижение по сантиметру крадущихся машин – безумно хотелось, чтобы они ехали как можно медленнее.

В воскресенье шашлыки. С какими-то отцовскими товарищами, безбожно пьющими и столь же безбожно семейными. На некой близкой к городу турбазе с желтеющими кленами и верандой у темного озера.

День получился шумный, счастливый. Такой счастливый, каким бывает только самый-самый последний раз. Но ни Вика, ни Леночка, ни даже Витя – командир и просто боевой офицер – об этом не узнали.

– Боже мой, – возмущалась Леночка, – и куда ты так вырядилась? Новый же комбинезон убьешь.

Но всё-таки разрешила и комбинезон, очень нелепый и городской, джинсовый, и первую пробу яркой помады. Та сдалась сразу же от глотка сока, смешно обрисовав вокруг рта рыжеватую каемку.

Слишком юная для серьезных да под стопку разговоров, Вика укрощала, вылавливала, усмиряла громко верещащую малышню. Самым старшим и самым наглым был рыжий мальчишка лет тринадцати, веснушчатый, стриженный под горшок. Он дразнил ее глупыми, наивно заигрывающими выкриками. Смешной. “Потому что не дорос ты еще, слова такие говорить!” – заключила Вика.

Глава 5

В смурном утреннем классе раздавали мизерные, с одной стороны исписанные листочки для самостоятельной.

– Ну, Лариса Константиновна, ну сжальтесь! Ну хотя бы на следующем уроке! Ну пожалуйста! – выл Игоресик.

Молодая и беспристрастная химичка все надиктовывала задание. Под запись.

– А что у тебя изменится к следующему уроку, Игорь? – прервалась она.

– Я не приду.

На русском ожидался выборочный расстрел. Шумно изнывал под окнами промозглый осенний ветер. Учительница, та самая в школе проклинаемая гарпия, которой почему-то после выпуска еще лет 5 таскаешь цветы, опаздывала.

– Лиза…, – шелестело по классу. – Артамонова! Можно мне потом тетрадку?

То щекой к парте, то на востром, всё равно неудобном Лизином плече – чья-то ручка сзади настойчиво уминала пиджак. «Вика! Вика, может, ты эта… тетрадь мне дашь? Как Олька проверять будет?». Отодвинуться вперед – не достанет. «Да, Вик, она у меня точно проверит! А у тебя не будет. Вика! Полянская!»

А на «нежно любимой» физ-ре Алёна – секундный взлет распущенной светлой гривы, эстетичная работа хорошо развитых мышц – мощной подачей впечатала ей в челюсть волейбольный мяч.

Дальше безотчетно плачущий нос, черные мазки туши, словно нарисованные нижние ресницы фарфоровых кукол. «Медсестры нет, – оповещают на вахте. – Больная если, к классной иди».

«Свет», – пишет Вика.

В строке только «Не в сети».

Случайные голоса мутных от слез пустых коридоров. Душная женская раздевалка со скопищем друг на друга брошенных сумок. В ослепшее от грязи оконце бьется дождь. Еще и волосы закудрявились. Ненавидит она свои дурацкие волосы!

Сидит, пушистая, как домовенок, ниже плеч накрытая восставшей тепло-коричневой копной. Дрожит. Обнимает угловатые коленки в разом потускневших розовых спортивках. За что ей все это, Господи?

Алена первая в раздевалке еще до звонка.

– Быстрее надо реагировать, – бросает вместо извинений, обнажая крепкий белый живот. – Сиди, раз играть не умеешь. Бревно бревном.

Тут повсюду разлетается дребезжащая трель. С воплем сыпет вон из кабинетов малышня. Врывается кем-то запущенный, уже неостановимый механизм Надежды Викторовны, гремя: «Девочки мои!», расточая какие-то охающие причитания и собственные объятия. Неизбежные. Прижавшие две головы, светлую и темную, к аляпистой блузке, намертно пропахшей столовскими котлетами и пресладкими духами.

Это нежданно сдвигает что-то внутри – все переполненные, туго закрученные пузырьки: горящая челюсть, колкий песок в глазах (да-да, с самого утра), невыносимая серость пресловутых классов. Лизин зализанный, всегда жирный хвост против легкого Светиного каре – вот-вот обернешься, а она, пригнувшись от учительского расстрела из-под очков, что-то строчит в беседу класса. Показалось: ее нет, только Лиза, не успевая, со вздохом водит по бумаге вслед за математичкой.

А еще город. Промозглый серый город. Как будто во всей вселенной нет другого цвета! Пузырьки разом соскочили вниз. И Вика громко, навзрыд намочила широкую грудь Надежды Викторовны.

– Аленка она, знаешь, неплохая девчонка, – между делом щебечет Надежда Викторовна, пока Вика катает по бумаге упругую, неуловимую, как мячик, на самом деле простенькую задачу. – Такая… К ней притереться надо. Такая… Боевая! Всегда с характером, с пятого класса она у меня! Ух! Всех мальчишек мне била! Как-то даже со старшеклассником подралась. Ой я ее тогда ругала! Ты на нее не обижайся! Нельзя обижаться… Она-то девчонка очень хорошая. Спортсменка. Уф! Я тоже была спортсменка! Всех в кулаке держала!

Мысль снова отскочила. Вымученное решение – собрать в обратном порядке – выступило в бесконечность после запятой. Да что ж такое?!

– Ну как, получается? – по-доброму осведомилась классная.

С готовностью кивнуть. В конце концов, это наказание физикой оставалось терпеть каких-то 15 минут.

– Ну делай-делай, – одобрительно. – Алена – девчонка-то незлая… Мама у нее на скорой работает. Одна ее тащит. Отца нету. Один раз я его видела. Он…

Какая же чудесная у нее в гимназии была физичка. Подумать только! Влюбленная искренне в мертвые свои формулы, молчаливая и неказистая, просто-напросто похоронившая в школе сперва большие мечты, а потом и большой талант.

«А этой бы тест на педагогичность пройти»

«Как начнет, так всё»

«Историю семьи до третьего колена расскажет», – написывала Свете Вика.

Ввести бы ежегодный тест на педагогическую этику, проредить подвядшие грядки деятельных постсоветских учителей, помнящих еще мороженое по 15 копеек и как их самих били указкой. Вот какое мне дело до Алены и того, что у нее происходит? Как можно так просто, из уст в уста, передавать чужую жизнь?

«А как она кричит – ужас»

«Как орет в классе. Аж стены содрогаются»

«Да ладно, у нас же в гимназии прям все педагогичные, – отозвалась Света.

«Ты Николашу нашу вспомни»

«Какой психологический тест»

«Чтоб нас учить вообще некому было»

«Ну Надежда Викторовна на самом деле неплохая», – пошла на попятную Вика.

«Но она тот ещё кадр»

«Николаша хотя бы не очень видно, что косячит. А тут ну прям»

«Да так во всех школах», – рассуждала Света.

«Как ты предлагаешь адекватов набирать? Какой адекват согласиться работать за 15к рублей?»

Переадресуйте вопрос министерству образования, пожалуйста.

Вечереющий двор по одному распахивал стеклянные глазницы, из которых – этаж первый – чарующе брызгала чужая жизнь: загаженная плита, труба, вся в оранжевых муравьях ржавчины, краешек пестрого халата. Здесь этот нежно-голубой, а-ля фиалковое поле халат поймал ее: вислые морщины алкоголического лица, застиранный платок – и яростно задвинул шторку. Вика ускорилась: чья-то вскользь задетая спальня с кружевными занавесками, очаровательная мышка-светильник, которому вечно поклонялись неубранные мертвые мухи – не смотри, это какая-то другая жизнь, затерявшийся отрезок давно ушедшего времени. Так сейчас никто не существует. У нас успешная страна. Средний доход аж 40 – 40! – тысяч рублей. Не веришь – в интернете посмотри.

Глава 6

«Да не надо всё так серьёзно воспринимать»

«Особенно пьяные приставания», – наставляла Света.

«Он, может, и не вспомнит тебя на утро».

Перед пятничным занятием Вика – только беспокойный галопом трепет под чёрной в облипочку водолазкой и упрямо сжатый бант, набухший сочной, почти съестной помадой – ещё чуть-чуть выше, почти за контур.

Только вот, к несчастью, то сошлось в расписании со всё нарастающим, воистину нескончаемым надеждо-викторовским ремонтом — кажется, даже покинули свои углы уже пожухлые рулоны. «Извини, извини, Вика. Сегодня ну никак не получается. Завертелась я совсем с этим тут. Ты приходи ко мне в среду, – тараторила в телефон, – но домашнее… Домашнее я у тебя завтра в школе проверю. Ты не переживай».

Какая радость.

Последние два вечера домашнее задания заменялись туториалами по макияжу. Поэтому ночь Вика провела с задачей наедине. Та извивалась, многолапчатая и страшная, как паук. Пока Вика наконец не уснула, пустая-препустая, с железными тисками на висках, прямо на клетчатой странице со стыдным обнаженным “Дано”.

«Ещё 2 по физике только не хватало”, – черкнула Свете в обед.

Грустный смайлик считается аналогом поддержки?

Физика – строка восьмая в расписании, та самая, во время которой ты, радостный, со свитой таких же прогуливающих одноклассников бодро рассекаешь подальше от школы через ослепительный, совсем летний на вкус сентябрь.

Слишком пестрые джинсово-спортивные одноклассники – от отсутствия формы у Вики еще рябило в глазах – посыпались после седьмого урока в раздевалку, где вахтерша, сморщенная, как сухофрукт, отбивала у них сданные куртки: “Одиннадцатый класс, у вас ещё физика в расписании! Куда собрались?”, “Да как вы со мной разговариваете? Я сейчас вашу классную приведу!”

– Пошли с нами, Викусик! – Игорек зацепил ее в холле. – На!

И прямо в руки ей свалилась бледно-бледно розовая, невесомая, ее собственная кожанка.

“Не пущу!” – голосила вахтерша у выхода.

Её отставили, легко и деликатно, как куклу. А открывшийся портал моментально съел ⅓ класса. Вика замялась у расписания, тиская, как больного ребёнка, злополучную тетрадь.

– Полянская! – Алёна с лучшей подругой Яной – рукотворный шедевр lash, nail, brow, hair и как-то еще неизвестного мастера – выползали последними. – ТЫ прогуливаешь?.. Может, ты и небезнадежна?

– Идем с нами! – предложила Яна. – Наденька, конечно, удивится.

– Я… я физику сдаю, – получилось как-то оправдательно.

– Так я тоже, – сообщила Яна. – И что?

Сделать шаг и слиться с ними. Избавляя себя от измывательских покрасней у доски – не знаю, просто не могу – унизительных лизиных подсказок и почти тактильной жалости. На физике последним оставались только боги богов, будущие академики и илоны маски – все те, чей разум был скроен достаточно методично, чтобы перелить одну формулу в другую. Среди них викин изъян разрастался, как минимум, до отрубленной кровоточащий конечности, которой не помогали никакие припарки: курсы, репетиторы, истерическая зубрежка по ночам. Всё безнадежно. Нет, я безнадёжна.

Но всё-таки так нельзя. Это неправильно. Вот она, моя благодарность родителям, дочь-прогульщица?

– Я пойду на физику – идите.

– Как хочешь. Там Наденька самостоятельную обещала, – предупредила Яна.

– Не говори, что нас видела, – прибавила Алёна.

У кабинета физики занимала уютный уголок уставшая верная Лизка: «Вот ты где. А я тебя искала. Уж ненароком подумала, что ты ушла».

– Я такую интересную задачку нашла! Сегодня ее порешаем! – хвасталась Надежда Викторовна.

Среда. Хранящая молчание задача, к которой Вика пугливо не могла подступиться. И как Надежда Викторовна еще не поняла, сколь она бездарна?

– Повторите, пожалуйста, ускорение, – говорила Вика.

– Не успела записать, – говорила Вика.

– Тут у меня трехзначное число, – говорила Вика.

На кухне звонкая ложка долго мешала чай. Старый, с проплешинами кот, требуя внимания, одаривал викины колготки щедрыми пучками шерсти. Где-то за приоткрытым балконом визжал ребенок. Золотисто-розовый свет нимбом парил над подкрашенной жиденькой капной Надежды Викторовны, и ее рот, увенчанный сверху двумя мощными складками, непрестанно, почти беззвучно шевелился.

Быстрее. Быстрее. Быстрее.

– Рассеянная ты какая-то. Влюбилась что ли?

– Да что вы, Надежда Викторовна.

Нервно чертить что-то на полях в такт едва плетущимся минутам. Быстрее.

– Ой, немного не дорешали. Давай-ка уже в пятницу, – лопочет Надежда Викторовна, пока Вика спасается бегством: перед ней уже маячит темнеющий подъезд, и только новые ботинки сопротивляются отсутствию ложки.

– Да ничего, дома дорешаю, – найду в интернете.

– Ой, да, пусть это будет домашнее задание. Тогда покажешь мне завтра на физике!

– Хорошо, – уже стоит за порогом.

– А еще посмотри одиннадцатый параграф. Мы в классе его еще не проходили. Там в конце тоже очень хорошая задачка. Так мне понравилась…

– Хорошо, посмотрю. До понедельника!

– До понедельника? – ей, кажется, не верится. – Нет… До понедельника. Может, придешь ко мне в субботу? Я как раз с вашими контрольными управлюсь! В субботу в три!

– В субботу я хотела…

– Вот и молодец! Я позвоню твоей маме и скажу ей! И подготовь одиннадцатый параграф.

– Хорошо, – заученно вторит Вика – В субботу. До свидания.

– Пока-пока, – совсем по-девичьи расцветает Надежда Викторовна и, ногой утрамбовывая выкатившего за Викой кота, растворяется в недрах своего печального логова.

Осматривать двор с тайным ожиданием. С надеждой в наивной красной помаде, которую – опять неровно, да что такое! – хранила всё двухчасовое занятие и бегло поправила в замыленном цензурой, оттого неописуемом, надеждо-викторовском туалете. С разочарованием.

Никого.

В субботу, замаскировав интернетовские решения общешкольными – «Вы списывали, Черникова! Я-то знаю, как я вас учила!» формулами, она нашла, что Надежда Викторовна безнадежно о ней забыла. Под дверь парадной аккуратно подложен кирпич, четыре рослых пацана с усилиями спускают обитавшее у дочи пианино, пока «доча», сороколетнее надеждо-виктороское чадо, жмется под лестницей и громко, повелительно мешает советами.

Глава 7

Дома душно от недавно включенного отопления, говорливой сковороды на плите, прелого травянистого душка.

Передний план: Росомаха, диван, низенький журнальный столик.

– Откуда? – отрывая часть расстеленной газеты, осведомился Серый. – Дэнчик?

– Дэнчик, – подтвердил Росомаха. – Помог ему с переездом.

– Чё не позвал?

– Ты ж бухал с Нат.

Серый сплюнул в замызганную пепельницу на подлокотнике дивана.

– И чё?

Друг пожал плечами, привычные руки сами собой сворачивали самокрутку.

– Думаешь присунуть этой девахе? – после небольшой паузы выдал Росомаха.

– Посмотрим.

Дважды щелкнула зажигалка.

– Она тебе не даст, – спрогнозировал Росомаха.

– Может, и не даст, – затянувшись, согласился Серый.

Местами рваная газета очистилась от зеленоватой пыли, и та ещё долго обитала в квартире, прелая, тошнотворная, головокружительная. Она нейтрализовала все мучившие, неизбежные предвестники утра, что уже скопились у изножья кровати засыпающего Росомахи: мерзкий, откровенно химический «Три в одном», склизкие бутеры из полежавшей колбасы, опять расклеившиеся, в двух местах уже подшаманенные кроссы, беспощадная двенадцатичасовая смена в нескончаемом, несмолкаемом улье.

Ненавижу свою работу. Ненавижу. Даже больше, чем колледж. И двести рублей в кармане. Для кого-то эти двести рублей – чашка кофе. Почему для меня – это ещё десять дней до стипендии и пятнадцать до зарплаты. Гребаных десять дней. И это вся моя жизнь? Пивас по вечерам и смены за косарь? Боже, почему так смешно? Бессонный, он захихикал. Серый бы тоже посмеялся, непременно посмеялся бы. В конце концов, это и его жизнь тоже. Но дойти до него не было сил.

Разложить диван. Освободить из холодильника последнюю «Балтику». Разделаться с ней на подоконнике. Серому тоже не спалось. Крошащийся бок соседской двухэтажки – вместо вида из окна, сросшаяся с кухней гостиная (этакий вариант евродвушки) вместо спальни. Сегодня ему не до этого, сегодня это всё – бесполезный фон, такой же, как непрочитанные замерших диалогов. Не сегодня. Сегодня не буду никому отвечать.

Вика. Вика. Вика. «В моем классе учится…». Сама собой выстроившаяся цепочка: «Елена Антонова», она же Доча, она же воспитательница младшей группы его родного детдома. Вконтакте Доча, облагороженная торжественным тканевым фоном и накрашенной, ещё более неприятной физиономией (фото сделано, когда к детям в группу приглашали фотографа). У нее – Надежда Антонова (величественные морщины, строго сложенные руки, прямой взгляд – физичку видно сразу). И у нее – бинго – Виктория Полянская, 17 лет, город не указан. Онлайн. На авке – какая-то до смешного маленькая, пухлощекая, смущенная. Он нажал «Добавить в друзья» и написал «Привет». «Была в сети 5 минут назад».

«Привет»

Сухие политические комментарии. Интеллектуальные мемы. Чьи-то фото. Она зарывалась в этот сочный мыслесжигающий мусор, утыкалась, тонула, и вот уже вниз, вниз, вниз летит лента – ни связного предложения, словно мозг отказывается принимать пестрый, красивый, страшный, умный, глупый – все равно бесполезный хлам. Гляди до отупения. Гляди, пока не перестанешь видеть.

«Узнала?»

Вика ответила не сразу. Но сразу поняла. Запомнить имя, авку, не читать, вбить в поиске– как назло, плохо грузится! Сергей Спирин оброс пятью старыми фотографиями (авка – в обнимку с кем-то у четырки, ещё две - совсем детские и 2 сохраненные цитаты), тремя видео и семисот пятьюдесятью аудио. Год рождения: 1997 – на 3 года старше Вики.

«Свет»

Пресловутые часовые пояса. Она не в сети. Не в сети.

«Привет», – решилась Вика.

«Не слишком ли много тебя на сегодня?)», – напечатала и стерла.

«Узнала».

Прочитано.

«Сергей набирает сообщение…»

«Сергей набирает…»

«Чем обязана твоему вниманию?» – не выдержала Вика.

«Сергей набирает сообщение…»

Выйти из диалога. Усмирить лихорадочное, никак и ничему не поддающееся дыхание. Облизнуть неожиданно ссохшиеся губы. ВК дважды звонко цокнуло. Прочитать отчего-то стыдно, ужасно и хочется до одури. Еще и спросила она сущую нелепицу. Зачем? Зачем она это спросила?

Дань приличия – еще пару минут, за которые она взмокла до подушечек пальцев.

«Пообщаться хочу»

«Если ты конечно не против»

Легкий щипок отсутствия нужных запятых, и она даже успела вдохнуть.

«Не против»

«Я тут подумал»

«Раз ты тут недавно»

«У тебя наверное немного друзей»

«И бы мог наверное»

«Предлагаешь свои дружеские услуги?)» – напечатала Вика.

«Мне не нравиться этот смайлик в конце» – пришло в ответ.

«Но в целом да, предлагаю».

«Ну если только дружеские», – вся красная, но уже неспособная остановиться, написала Вика.

«У тебя стоит дата рождения»

«Так что ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО дружеские», – отбил Серый.

«Что ж, дружище», – окончательно осмелела Вика.

«Расскажи о себе»

От 16 этажа до первого, где окно упиралось в стену – расстояние увлеченно заполнялось словами. От матерного незапамятного сквозняка разговоров после отбоя – ему, кажется, лет 7 – первой сигареты в трепещущей тишине детдомовского туалета до краткого, единственного глотка сидора: после выпускного из девятого класса, в слоисто-елочном тюлевом платье, на кем-то снятой квартире.

«А не думал что ты пьешь»

«Вот оно, оказывается как»

«Сидр»

«Да иди нафиг», – отмахнулась Вика.

«Плохо поди стало с сидора»

«Алкоголичка»

По-идиотски улыбаться бессонному экрану, который транслировал эту же глупую улыбку на другое возбужденное, неспящее лицо.

«В гимназии, кстати, все носили школьную форму»

«А тут»

«Бедлам какой-то»

«Хотя никогда не думала, что буду скучать по школьной форме»

Сколько нужно, что так по кусочкам собрать человека? Год? Месяц? Одна ночь?

“Я с 5 лет ходила на танцы”

“Забросила только в 15”

Глава 8

«И мы с ним всю ночь болтали”, – набрала Вика.

Жирно-сливочный душок, изрешеченная мелкими дырочками стопка, Леночка, автоматически, будто зомбированная, переворачивающая очередной толстый золотистый блин – Вика ничего не заметила. Ничего.

«Скинь ссылку на него».

«Да там почти нет фоток».

«Ну всё равно кинь».

«Да он тебе не понравится”

“Вик”

Решения в их паре, будь это единовременная, одна на двоих мысль пойти в кино или улизнуть от нуднейшей школьной экскурсии, всегда принимались единогласно.

«Полянская, Никонорова, вы хоть что-то друг без друга делаете?».«Нет, Наталья Степановна. Мы ещё и в Питер вместе уедем!» – смеялась Света. Это был неомраченный никем и ничем образ мышления, абсолютно идентичный, автозамена с первой встречи “я” на “мы”– линейка пятого класса, такая же, как она, пухлявая девочка в таких же густых, высоких бантах – рассекающая годы машина, где места только для двоих. Даже больше, чем любовь.

«Но в жизни он лучше», – сдалась Вика.

Она вынырнула всего на секунду, пока далекая Света в далекой, но так хорошо знакомой детской ошалело обшаривала профиль Серого. Напротив, макая пальцы в вишевое, густое, как кровь варенье, семенил через смурное воскресенье дурной материнский клон, собранный из совершенно привычных вещей: ватрушечного фартука, велосипедок, родных круглых сережек – только измученные, будто глубоко заплаканные очи совершенно чужие. У викиной мамы таких никогда не было.

– Ты про русский не забыла? У тебя завтра репетитор сразу после школы.

Следом дзинькнул светин вердикт.

– Я помню, мам. С тобой всё нормально? Ты какая-то…

– Плохо спала, – оборвала Леночка.

«Ну мать. Он, конечно, не урод”

«Но, по-моему, Паша из 11 «Б» симпатичнее будет»

«Да и из костюмов у него не только спортивные”, – добила Света.

«Да и честно»

«Он старше»

«И не совсем понятно, что от тебя хочет»

«Я бы не стала с ним общаться»

«Без обид, Вик»

Решения в их паре принимались единогласно, поэтому вскоре, последним сообщением, Серый раз и навсегда был забракован Светой.

«Это ничем хорошим не закончится»

«Я бы ему просто не отвечала, если напишет, на твоем месте»

«Привет», – пришло одновременно.

«Может прогуляемся сегодня?»

Она опомнилась уже в трамвае, «по-взрослому» накрашенная – неумелый, но старательный акцент лилово-фиолетовыми тенями – толсто выводящая узоры на запотевшем стекле. «Следующая остановка – Набережная»,- продекламировала нейтральная, скорее машинная, чем человеческая запись.

Странная, до дрожи паническая эйфория на миг замерла, улеглась на дно. И, когда трамвай раскрылся – держащаяся за поручни у выхода Вика в длинном кофейном пальто – ударила с ужасающей силой. Поехать домой. Развернуться и немедленно домой. «Девушка, вы выходите?»- поторопила женщина сзади. Серый уже выцепил ее в клочками выплескивающейся толпе, он сам: низкий капюшон, черная куртка – постный силуэт в постном осеннем дне.

– Привет, – шепнул Серый.

Совсем нестрашно. Выпавшие кадры, в ряду которых секундой позже викино всё ещё беспокойное сердце колотило прямо в его хлипкую ветровку. Нестрашно. Непривычно тепло и неловко.

– Привет, – отозвалась Вика, и, хлестнув, будто пощечиной, своими цитрусовыми «I love love», деликатно отстранилась.

Вселенная, сморгнув дотошную соринку, отмерла: трамвай взревел и тронулся, потекли, задевая их, люди, медленно, гуськом двинулись друг за другом на миг – томная медлительность желтого света – смолкшие машины. Теплый след объятий всё ещё ныл у Вики в животе – единственное доказательство временной паузы длиною от нескольких минут до нескольких столетий.

– Нам вон туда, – через подстерую зебру, между оскаленных с двух полос фар, к чахнувшему над уродливым угловато-квадратным памятником советской архитектуры раннему закату. – Прогуляемся по площади. Выспалась, кстати? Ты так незаметно вчера отключилась – я аж сам не сразу понял.

– Выспалась. А ты про свой колледж и общагу вчера так и не дорассказал.

– Раз это было настолько интересно, что ты уснула, но, наверное, и не стоит, – отшутился он.

Ласкаемая всеми ветрами площадь, как слоеный пирог, разъехавшийся от крема, ступенчато вела вниз, к ныне мрачной, в угрюмых штрихах темной пены Волге. В ясные будни здесь гнездились укомплектованные пончиками, чаем в пластмассовых стаканах, полупустыми конспектами студенты. Сегодня ларечек со сладостями был мертв, студенты грелись – наконец-то затопили! – в общагах, и этот сине-серый предгрозовой день принадлежал только им.

Ещё вчера в запасе была половина лета. Сегодня кто-то выпил его дочиста.

– Ты так и не сказал, на кого ты учишься.

– Направление «Монтаж и техническая эксплуатация промышленного оборудования» тебе о чем-то скажет?

– Ну так…, – созналась Вика.

– Коротко говоря, на механика. У тебя, кстати, стрелка чуть длинновата. Стой.

Очень естественно задеть слишком дерзкий уголок – еще один время замедливший выстрел – беззащитная взъерошенная липучка у кармана его ветровки, чернявая россыпь сбритой щетины над губами:

– Так лучше.

Они гуляли, пока в неслышно вымытый день не вплелись кружевные фонари. Оглушенная с двух сторон огненными мостами, река пускала молодой неуверенной луне многочисленные подмигивающие приветы. Навстречу им, укутанные до носа шарфами, до щиколоток – голым честным словом – выбивались маленькие шумные кучки подростков.

– Сейчас я живу у Росомахи. Ну, ты его видела у классной своей. Его так-то Лёха зовут. Но в лагере был один случай…

Завхозовские, обитавшие в незапертом сарае грабли. Смешливая толстовая девчонка, которую дотошно и дежурно, до слез доводил отбитый – пятнадцатилетний! – старшак. Двенадцатилетний Леха. «Да куда ты лезешь, пиз***? Да ты что мне сделаешь?» Дальше – какой-то гремучий кусок ярости, страшный и беспамятный – в тот день безобидный Лёха стал «Росомахой».

Глава 9

Ночью Леночке не спалось, и с первым дремотный рокотом Вити она, по привычке поправив ему одеяло, выбралась в гостиную, а оттуда на балкон.

Ремонт обошел его стороной, поэтому допотопная тумбочка, голо скалящаяся проплешинами, и впалое кресло соседствовали с одетыми в юбки стерильно матового стекла тепло-желтыми лампочками… Витя хотел тут низкий тестообразный диван, хотел небольшой плазменный телевизор, хотел высокий кальян на два шланга.

Леночка зацепила сигарету из заботливо забытой пачки. Помнится, когда-то в детстве, в «девстве», он всегда ее за это ругал: «Моя будущая жена не будет курить». И она маленькая, довольная, радостно убивала в себе всякую мысль: заботится ведь, любит. И никогда не позволяла. Ни на переменах в колледже, в умазанном толстенным слоем серебрянки туалете. Ни после пар, за углом у главного входа, бунтарски поднимая голову и здороваясь с преподавателями. Ни дома с подружками – а были у нее подружки! – те носили черные в сеточку колготки, кожаные юбки, сладковатые дамские сигареты в карманах. Все они как-то незаметно сгинули под твердой рукой молодого офицера еще до окончания колледжа.

Она зажгла. Перекусила фильтр, затянулась, закашлялась. Мир сразу плавающе шатнулся, крохотное пространство напиталось дымом. Леночка в панике открыла окно и по-киношному стряхнула вниз горящую пепельную шапку. «Вот, Елена Евгеньевна, и закурить не можете».

Отчего-то в мысли пришла Вероника с колледжа. Вероника всегда курила. И носила какие хотела юбки. И красную помаду. И даже чулки. Дружили они с первого курса. «Шлюха», – наскоро заклеймил Витя. «Бросай ты его, мать»,- парировала Вероника. И она бросила, конечно, бросила. Её. И ни разу об этом не пожалела.

Леночка скинула вниз погибшую сигарету, оставшуюся во рту стойким гиблым привкусом. Позвонить бы сейчас той самой Веронике. Да и где она сейчас, Вероника? Позвонить и спросить совета. Или не ей. Или той, с четвертого курса, которая тоже как-то незаметно убилась первым годом ее, леночкиного, брака.

Жадно вдыхая украденный прямо высунутой моськой воздух, Леночка перебирала своих подруг. Убита. Убита. Убита. Миловидный список давно вычеркнутых имен. Некому звонить. Некуда бежать. И ты взрослый. Вот и сиди наедине со своими мыслями. И пиши, пожалуйста, красиво, без карикатурных лирических отступлений.

– Мам, – позвало с той стороны.

И, как умелая фальсификация умелого хирурга, Леночкина вольная копия заспанно щурилась в рамке запертой двери.

– Мам, ты чего не спишь? Ты куришь что ли?

Не вспомнит – понадеялась Леночка. Маленькая Вика, эта пухлявая нежная кукла, часто штурмовала ночами то кухню, то их родительскую постель, а утрами сказанное, сделанное решительно стирала из памяти.

– Что за чушь? Нет, конечно. А ты что бродишь?

Та еще раз неуверенно дернула ручку.

– Да я… В туалет встала.

По-кошачьи трусливое сердце унялось только, когда грохнул слив, а следом звучно затворилась викина спальни.

А ведь могла она остаться. Леночка с ногами забралась в кресло. Она ведь уже взрослая, ее Вика, ее маленькая пухлая кукла. Она, может, в этом больше нее понимает.

Что тут понимать? Леночка слепо брела наощупь, будто чуя что-то, какую-то крохотную деталь, проскользнувшую между пальцами и укатившуюся за шкаф, близкую-близкую. Она должна знать, она уже ощущала это, повисшее в воздухе. Давно повисшее между ними.

Укладываясь, Леночка опять взялась за злополучную переписку. Фото девушки было отправлено ее мужем.

Очумело отстукивали минуты. Тук. Тук. Резвый синий колпачок по парте. Тук. Неаппетитно раскрытый глянцево-малиновый рот русички, изрыгающий криками, рыками – всего-навсего следствие досадной педагогической бездарности – результаты пробников. Тук. «Вик, хватит а, – лопочет Лиза, – а то голова болит».

Мертвецкая тишина на физике, где Вика, одинокая, с мизерным мелком в пальцах, переминается у доски. Не до конца загрузившиеся локации классов и персонажей-одноклассников, будто у близорукого без очков. Всё перематывается с почти бесшумной скоростью.

Прерваться только дома. Там пространство обросло плотью, и Вика – краткий период ясности – вместила в себя параграф по истории, в тетрадь – столбцы упражнений по алгебре. В 18, сегодня даже на 15 минут раньше, она дала финальный бой, опять почти бесшумно, злорадной скалящейся задачке.

– Ты меня слушаешь?

– Конечно, Надежда Викторовна.

– А то что-то ты какая-то… В облаках витаешь.

Последняя минута оледенела в несдвигаемое, неподъемное 18:59. Быстрее. Ну же, быстрее.

– Вика, задержишься на полчасика?

Всегда задерживалась.

Время, наконец, перетекло в 19:00, и Вика, будто фокусник – коронный номер с перемещением – уже в прихожей и в пальто, собранная и решительная:

– Извините, Надежда Викторовна, сегодня не могу, – ботинок, еще один, прожужжавшая молния. – Мама просила вернуться пораньше.

– Но… Мы с ней разговаривали, она…

– До завтра, Надежда Викторовна!

Ушла, будто разом погасли все лампочки. А следом к Надежде Викторовне вернулись утренняя мигрень, нетерпеливая,уже недельная стопка непроверенных тетрадей, не выключенный дочей телевизор. Вот ведь нахалка. Опять свет мотает. Не выключила и умотала к своим хахалям.

Задержалась в прихожей, неряшливой от горообразных вешелок – там толпились десятилетия и эпохи: куртки, вышедшие из моды, ее и дочкины пальто. Морщинистые от заломов ряды обуви. У входа – небрежно срезанный с ремонтных остатков квадратик линолеума поверх покалеченного сбежавшей дочиной сигаретой. Сколько ей было? 14… Она ведь другого хотела для нее, для дочи. Не такого.

И сейчас, когда ещё шустро вниз неслись викины шаги, сметая неважные, безобидные детали пространства, внутри Надежды Викторовны заворочалось скорбное, недоброе дежавю.

– Привет. Что-то ты долго.

Бешеная гонка достигла единственного эпицентра дня и остановилась, замерла в неловких затянувшихся объятиях.