Зеленый жемчуг

Часть первая I

Туся проснулась среди ночи. Промерзшая, сырая ординаторская была полна дыма, в котором едва просматривался текст разбудившего ее голографического сообщения. Неужели от сестры? Точно. Адрес контакта — Усольцева Галина. «Меня задержал патруль. Я в комендатуре. Рита, срочно принеси документы». Что за бред? Галка, конечно, давно порывалась сбегать домой забрать кой-какие вещи, но не во время же обстрела! Да и кто ее вообще отпустил?! В любом случае, до начала дежурства еще не менее часа, нужно постараться успеть!

 Туся сползла с постели, привычно нащупала в темноте ботинки, набросила куртку и вышла в загроможденный  койками и каталками,  освещенный заревом пожаров  коридор. Хотя эвакуация госпиталя шла полным ходом, раненые в огромном количестве все еще продолжали поступать. Везли в основном из района Космопорта, где сейчас шли самые ожесточенные бои, и только тяжелых с плазменными ранениями внутренних органов. В воздухе висел запах гари, паленого мяса и оплавленных полимеров: увы, заряды из скорчеров и плазменных установок пробивали даже суперсовременную макромолекулярную броню. Через каждые пятнадцать минут передавали сводки пресс-центра командования, от которых становилось совсем тошно.

«После тяжелых, продолжительных боев с соединениями звездного флота альянса Рас-Альхага и легионами корпорации «Панна Моти» («Зеленый жемчуг») командование сил Содружества Независимых миров приняло решение оставить Ванкувер, предварительно обеспечив эвакуацию всех жителей планеты».

— У нас просто не хватило сил! — плакал лежащий на койке возле окна ясноглазый парнишка без руки и с перебинтованной грудью. — Здесь четырнадцать космопортов на шести материках. Да еще плюс генераторы защитных полей, прикрывающих гуманитарные коридоры. А по ним легионеры лупили из тяжелых плазменных установок!

 — Да не переживай, братишка! — утешал его пожилой боец с проникающим ранением, которому только накануне вырезали часть кишечника. — Мы сделали все, что в наших силах. А по поводу эвакуации, все, кто хотел, уже давно покинули планету!

— Покинули, скажете тоже! — сверкал неистовыми глазами горбоносый сербелианец. — Население Ванкувера — четыре с половиной миллиарда! Разве всех вывезешь? Ясно же, что улетели лишь богатеи и те, у кого на Земле оставалась хоть какая-то родня!

 — Не говорите того, чего не знаете! — одернул его вышедший в коридор покурить и осмотреться сурового вида мужчина с обгоревшим лицом и нашивками Сопротивления на форменной куртке. — Четыре с половиной было до начала эпидемии, а после так называемой «вакцинации» едва уцелело три! Два с половиной миллиарда мы вывезли только за последние три месяца. Я работал диспетчером космопорта Сан-Бенедикт. Это официальные данные. А по неофициальным добравшихся до космических гаваней было еще больше. Все пассажирские лайнеры и транспортники уходили переполненными. Так что не просто так наши ребята из «Беркута» и «Барса» клали свои жизни!

 — Да я разве сомневаюсь в героизме беркутов и барсов? — продолжал кипятиться сербелианец. — Но эвакуация — это не панацея! Вы поймите! Люди бросили здесь все! И как дальше жить на Земле — неведомо! Да еще не факт, что Земля всех примет! Отправят еще куда-нибудь в Окраинные миры, или на Альпарею налаживать контакт с разумными слизнями.

Туся подумала о том, что предпочла бы дружить со слизнями, нежели самой превратиться в слизь. Ибо для оставшихся на планете существовала сейчас одна дорога — в «карантинные зоны», а оттуда — на фабрики смерти корпорации «Панна Моти».

— Усольцева! Рита! Ненормальная, куда тебя несет?! Ты разве не слышала приказ? Госпиталь готовится к эвакуации!

Седые редкие волосы заведующего хирургическим отделением Эрнста Шольца стояли торчком, в охрипшем от необходимости отдавать распоряжения под грохот обстрела голосе странно сочетались гнев и мольба.

 — Но вы понимаете, Галку задержал патруль, а идентификатор личности остался в нашей квартире!

Туся напирала на жалость: знала, что старый еще университетский товарищ отца, опекавший их с сестрой, как родных, не сможет отгородиться сухими циркулярами распоряжений и приказов. Но заведующий был пока тверд, как скальпель, примитивное орудие прошлых эпох, в космическую эру не утратившее актуальности в военно-полевой медицине:

 — А ты понимаешь, что сейчас, когда командование приняло решение оставить Ванкувер, а легионеры Альянса костьми лягут, чтобы отрезать нас от последнего терминала космопорта, каждая минута на счету и все сотрудники должны оставаться на рабочих местах?! У нас и так времени — считанные часы. Пока корабли Альянса не обнаружили координаты нашего коридора подпространства!

— Если Галка застрянет в комендатуре, она точно не успеет к эвакуации и попадет в карантин! — голос Туси дрогнул. — Ну, пожалуйста! Я не могу бросить здесь сестру. Мы обе скоро вернемся! Я обещаю!

 — Ну, ладно! — услышав страшное слово «карантин», герр Шольц сдался. — Одна нога здесь, другая — тоже здесь! И как только Галину угораздило именно сейчас вляпаться в какие-то неприятности с документами. Тем более, на нее это совершенно непохоже!

Последнее замечание Туся услышала, пробираясь к выходу по запруженной людьми и оборудованием лестнице. В самом деле, Галка всегда отличалась безукоризненной аккуратностью, а после того, как им пришлось отказаться от чипов, с удостоверением личности не расставалась. С другой стороны, в последние дни, когда бои вплотную придвинулись к уцелевшим терминалам космопорта, и раненых в их госпиталь доставляли сотнями, они с Галкой почти не спали. А в таком состоянии концентрация внимания способна в любой момент дать сбой.

II

Они лежали на земле, вдыхая холодный предрассветный воздух, наполненный запахами дыма, смазки и ржавчины. Барс, как и планировал, приземлился на спину, но Туся ясно видела, что он жив и даже не покалечился.

Другое дело, что сам он свое спасение сумел осознать далеко не сразу. Лоб его был покрыт испариной, ноздри часто-часто двигались, втягивая воздух, губы потрясенно шептали: «Не может быть!»

 Ну что же, пусть благодарит удачу и думает, что им невероятно, можно сказать, фантастически повезло. Она все равно ничего не смогла бы объяснить, а если бы и сумела, он стал бы смотреть на нее, как на какого-нибудь диковинного уродца. И все же ей было немного обидно, как за Русалочку в сказке Андерсена: Принц ведь так и не узнал, что это она вытащила его. Другое дело, что Принц не выносил Русалочку из горящего дома и не вырывал из лап головорезов…

Барс пошевелился, пытаясь подняться, и вспомнил про ремень. Когда он раскреплял застежки, Туся даже ощутила что-то вроде сожаления. Пожалуй, она не чувствовала себя так уютно и безопасно с того времени, как погиб отец.

Сверху что-то затарахтело. Над домами черной уродливой стрекозой проплыл вертолет. Барс толкнул Тусю в укрытие между двумя вставшими на дыбы машинами, затем втиснулся туда сам. Над их головой промчались две ракеты, и мир вокруг погрузился в грохочущий, пылающий и взрывающийся хаос. Туся инстинктивно спрятала голову в колени и зажала ладонями уши.

Затем все закончилось. Вертолет сделал круг и повернул к востоку. Барс поставил скорчер на предохранитель.

 — Кажется, обошлось, — заметил он, выглядывая наружу.

Туся кивнула, прислушиваясь. На улице наступила тишина. После многочасового гула, гвалта и грохота она казалась тревожной и оглушительной, словно из привычной картины мира вдруг изъяли какой-то важный и нужный кусок и не заполнили его ничем, отдавая во власть пустоты. Такая тишина обычно не предвещала ничего хорошего: с нее всегда начинался ночной обстрел, в палате госпиталя она подписывала метавшемуся в горячке больному смертный приговор. Сегодня приговор вынесли целому городу, даже целой планете. Впрочем, нет. Отдаленная канонада свидетельствовала о том, что где-то на севере и северо-востоке бои не закончены, потому надежда все еще остается.

Увидев, что Барс пока не намерен покидать убежище, Туся решила устроиться поудобнее. Меняя позу в темной тесноте, она задела острый край разбитой брони и порезала руку. После всего пережитого эта царапина вряд ли заслуживала особого внимания, но она оказалась последней каплей. Туся обхватила рану перепачканной в земле и мазуте рукой и горько разрыдалась.

Барс снова улыбнулся ей, точно обиженному ребенку. Он откуда-то извлек аптечку и с профессиональной ловкостью — в элитных подразделениях все проходят основы медицины — обработал ранку на руке и другие Тусины ссадины, а затем закатал ей рукав и сделал какую-то инъекцию — то ли от столбняка, то ли против инфекции и боли, то ли все сразу.

Туся разревелась еще пуще. Она понимала, что ведет себя глупо, но поделать ничего не могла.

Барс обнял ее за плечи, стал гладить волосы, убаюкивая, как это делал когда-то отец. Стало немного легче.

 — Эх ты, бедолага! — вздохнул он. — И как тебя угораздило угодить в такую передрягу?

Туся более или менее кратко и связно объяснила, что произошло. Выслушав ее историю, Барс аж прицокнул языком:

 — Ну и ну! Нечего сказать, прямо умница-Катенька! Вместо того, чтобы эвакуироваться с госпиталем, отправилась в одиночку сестру выручать! Да с такими способностями можно хоть сразу в наш отряд!

 — Меня вообще-то Рита зовут! — заметила Туся, слегка обидевшись за Катеньку.

Барс рассеянно кивнул, переводя взгляд с дисплея навигатора на циферблат часов. Туся не была уверена, что ее слова дошли до его сознания. А между тем  она бы сейчас, не задумываясь, открыла бы ему и свой адрес, и номер электронной почты, и шифр банковского счета, если бы таковые имелись. Впрочем, какое это имело значение. В конце концов, Барсы не обязаны помнить имена всех, кого спасают.

 Однако в следующий момент пересохшие, потрескавшиеся губы воина озарила улыбка.

 — Маргарита, — мечтательно повторил он Тусино полное имя. — Гретхен, говоря языком великого Гете. Назвали потому, что глаза зеленые, или оттого, что зубки ровные и белые, как жемчужная нить? Понятно, почему вокруг происходят чудеса. Девушка с таким именем должна притягивать все необычное. Дай Бог тебе дождаться Мастера, а не Фауста!

 Туся почувствовала, как к щекам приливает краска. Хотя она не видела себя со стороны, она ощущала, как саднят и набухают все те безобразные следы, которые оставили на ее лице безжалостные руки и губы легионеров, и представляла, как все это выглядит при свете начинающегося дня. Хороша Гретхен! Нечего сказать! Ведьмы с Броккена и те, вероятно, смотрелись лучше. А он еще ведет разговор о зеленых глазках и жемчужных зубках. Издевается, что ли?

Но в карих глазах Барса она не смогла обнаружить и намека на издевку.

 — Арсеньев Александр Андреевич, — церемонно представился он, будто находился не под брюхом разбитой машины, а на дипломатическом приеме или светском рауте, — капитан третьего ранга подразделения «Барс».

Туся кивнула. Фамилия показалась ей знакомой, но она не могла припомнить, где и когда ее слышала. Барс тем временем продолжал:

 — Командование сил Содружества поручило мне доставить Вас в штаб.

 — В штаб? — удивленно переспросила Туся. — Зачем? Я не сделала ничего дурного!

 — Мы перехватили шифровку о том, что Вами интересуется кое-кто из научного отдела «Панна Моти».

Туся по-новому взглянула на события этой ночи. Стало быть, легионеры не просто обшаривали дом, а поджидали именно ее. Она вспомнила, что Галка однажды в разговоре обмолвилась про то, что Феликс теперь заведует одной из лабораторий корпорации, ведущих разработки в области новых энергоносителей. Похоже, все это время сестра каким-то образом поддерживала с ним связь. Неужели Галка…

III

Разгромленный город напоминал огромную кровоточащую рану. На прокопченном небе робко занимался грязновато-розовый рассвет, но гораздо ярче улицы освещали зарева бесчисленных пожаров. Судя по клубам густого дыма и равномерным хлопкам, в районе технического университета горел целый квартал. «Интересно, успели ли они заглушить реактор?» — подумала Туся, впрочем, сейчас это особого значения не имело. Округ обезлюдел. Мужество и самоотверженность барсов и беркутов позволили большинству жителей покинуть город еще до того, как начались бои за каждую улицу и каждый дом.

Маленький отряд, целью которого являлась диверсия в тылу врага, и Туся даже могла предположить, на каком объекте, продвигался вперед, соблюдая возможную осторожность и избегая стычек с легионерами.

Горбоносый разведчик, носящий смешное и непонятное прозвище Слава Капеэсэс опережал своих товарищей на пару сотен метров. Временами, когда ситуация впереди не представляла ясности, или если требовалось принятие какого-нибудь решения, к нему присоединялся командир. Остальные двигались походным маршем, то шагая по двое в ряд, то, когда завалы этого не позволяли, растягиваясь в цепочку.

Тусю, как самое слабое звено, держали неизменно в центре. Бойцы, исполняя приказ, присматривали за ней, но никто не глазел и никаких комментариев больше не отпускал. Похоже, мнение командира здесь оспаривать не привыкли.

В наушниках идущего рядом с Тусей Пабло раздался недовольный голос разведчика:

 — У меня здесь, кажется, патруль!

 — Сейчас буду! — отозвался Арсеньев. — Если это легионеры, Дирижер постарается их засечь. Остальным рассредоточиться и без приказа не стрелять.

Он бесшумно пересек улицу, пробежал вдоль стены одного из домов и скрылся в подъезде. Оставшиеся барсы заняли позицию, используя как укрытие груды мусора и перевернутый танк «Змей Горыныч». Тусе велели держаться поближе к Петровичу и без особого распоряжения не отсвечивать.

 Потянулись бесконечные минуты напряженного ожидания. Эфир безмолвствовал, словно между барсами и их командиром вдруг образовался непреодолимый для радиоволн вакуум. Бойцы сохраняли неподвижность и вслушивались в каждый звук в ожидании приказа. Только Дирижер водил чуткими пальцами по панели рации, пытаясь поймать закрытую волну противника, да Пабло с Дином время от времени, не считаясь с необходимостью экономить зарядку, переводили импульсники в режим готовности.

Петрович украдкой проверил наушники и микрофон:

 — Что у них там?! В черную дыру провалились, что ли?

И в этот момент Дирижер удовлетворенно произнес:

 — Нашел!

— Где? — тотчас отозвался Арсеньев.

 — Одна группа метрах в ста от вас, еще две — в близлежащих домах. Обшаривают квартиры в поисках уцелевших жителей.

 Туся покрепче прижалась к броне Горыныча. Повторения ночной встречи с солдатами корпорации ей всей душой хотелось бы избежать.

 — Стервятники! — с чувством выругался долговязый Пабло.

— Успехов им! — насмешливо хмыкнул Слава Капеэсэс. — В этом доме такая пустота, что даже крыс не видно!

 — А может они нас выслеживают? — предположил Дин.

 — В любом случае никакой самодеятельности! — предостерег бойцов Командор. — И не засорять эфир, пока и вправду не засекли. Спасибо за работу, Дирижер! Продолжай наблюдение.

В эфире снова стало тихо, затем послышалось какое-то невнятное сопение и едва различимая возня, кто-то один раз коротко, сдавленно вскрикнул и затих.

Секунд через двадцать из подъезда спешным шагом вышли Арсеньев и Слава Капеэсэс. Разведчик вытирал кусочком ветоши дымящееся лезвие ножа, на броне Командора виднелись капли свежей чужой крови.

 — Уходим! — кратко приказал Арсеньев.

 — Сколько их было? — осведомился Петрович, не без зависти глядя на Славин клинок.

 — Четверо или пятеро, — с картинной небрежностью отозвался тот. — Мы не сосчитали.

 — Надеюсь, их не скоро хватятся, — озабоченно заметил Командор.

— А я-то думал, что вы там опять какую-нибудь красотку спасаете! — покачал головой Петрович, добродушно подмигнув Тусе.

 — Такая удача дважды за день не выпадает! — в тон ему отозвался Слава.

 — Куда мы теперь? — поинтересовался Дин, вновь ощутивший на плечах тяжесть рюкзака.

 — Придется обходить, — сказал Командор. — Нам нельзя раньше времени засвечиваться. И так в доме на радиальной пришлось наследить, — добавил он, выразительно глянув на идущую между Дирижером и Пабло Тусю.

— На пятой всю неделю свирепствовали пожары! — напомнил Командору Петрович. — Трудно сказать, что там уцелело.

 — Выбор у нас невелик! — пожал плечами Командор. — Либо по пятой, либо по седьмой.

 — Лучше по пятой! — переглянувшись, в один голос воскликнули Барсы.

Пятая встретила их тишиной и безысходностью. Пожары стихли. Видимо выгорело все, что могло гореть. Только покрытые густым слоем копоти, похожие на скопище гигантских воронов или птеродактилей, каменные остовы продолжали излучать тепло, да в воздухе стоял невыносимый запах гари.

Туся подумала, что еще пару месяцев назад эти дымящиеся руины представляли собой комплекс фешенебельных домов, окруженных торговыми центрами, детскими городками, тенистыми скверами и уютными кафе, в которых было так приятно посидеть с друзьями теплым летним вечером.

В доме номер семнадцать на последнем этаже жила ее подруга Джун, и они часто пили чай на ее просторном балконе и любовались панорамой города и закатом. Когда все началось, Джун лежала в больнице с подозрением на корь, и Туся так и не узнала, успела ли она выбраться или попала в карантин. Позвонить родителям подруги она так и не решилась. Хорошо знавшие профессора Усольцева, они, как и многие вокруг, возлагали на него ответственность за разразившуюся в мире катастрофу…

IV

Остановиться их заставила река. Парапет набережной давно обвалился, и Петрович с Тусей через плечо, разогнавшись, едва не сверзился в насыщенную химикатами и смазкой, отвратительно смердящую болотом и канализацией жижу. Пабло с Дирижером, через пару мгновений вынырнувшие из мрака, буквально за рюкзак поймали посунувшегося вниз Дина.

Петрович поставил Тусю на уцелевший участок облицовки набережной и прислушался. Гул и грохот стихли, земля под ногами уже не отплясывала брейк-данс и лишь тихо, настороженно гудела. Вокруг все было спокойно: бои за набережную закончились около двух недель назад и большинство окрестных зданий лежали в руинах.

Хотя бетонный туман достигал такой густоты, что на несколько сотен метров никто не мог ничего разглядеть, Петрович и барсы долго вглядывались в серую мглу, в надежде, что еще пара мгновений, и она расступится, выпустив из своей толщи силуэты двух знакомых фигур. Но пыль уже начала оседать, а Арсеньев со Славой так и не появились. Связь отсутствовала, сколько Дирижер ни пытался колдовать над рацией.

 — Командор! — с отчаянием позвал в микрофон Петрович. — Саня! — повторил он жалобно, и голос его дрогнул.

 — Они живы! — с неожиданной для себя уверенностью сказала Туся.

С ней происходило что-то странное: она стояла на набережной, глядя, как пыль медленно оседает, открывая обзору то, что осталось от пятой улицы, и в то же время пробиралась по какому-то темному, уходящему вглубь лабиринту. Скудный свет карманного фонарика освещал серые выщербленные стены, потрескавшиеся опоры, остовы искореженных машин, выхватывал из мрака горбоносый силуэт идущего рядом Славы.

 — Это подземная парковка, — явно не своим голосом произнесла Туся. — Отсюда прежде, кажется, был выезд на набережную…

 — Фига с два! — простонал Петрович, побелевшими пальцами сжимая автомат (молодые барсы взирали на Тусю прямо-таки с суеверным ужасом). — То есть выезд, конечно, был, но вы же видите! Здесь бомбили! Придется копать! — закончил он совсем уже другим голосом и так посмотрел на своих товарищей, что, попробовал бы кто ему возразить, ему пришлось бы несладко.

Но возражать никто не пытался. Пабло и Дин доставали саперные лопатки, Дирижер пристраивал поудобнее рацию, чтобы не мешала работе.

***
Туся не могла сказать, сколько времени продолжались раскопки, так же, как и подсчитать количество кубов перемещенной с места на место земли, число вывороченных камней, кусков арматуры, балок, блоков и другого строительного мусора. Она работала наравне со всеми: таскала горстями землю, ворочала камни, которые могла поднять. Вместе с тем ее не покидало ощущение двойственности, присутствия одновременно здесь и там. Иногда оно было ярким, почти осязаемым (тем более что пленники подземелья занимались той же работой, явно не подозревая о возможности помощи извне и не надеясь на нее), временами превращалось в зыбкий морок, смутное воспоминание о невнятном сновидении.

 Внезапно картина замурованной парковки сделалась настолько четкой и реальной, что Туся сперва подумала, будто незаметно перенеслась туда. И даже голоса Петровича и Пабло над ухом да громкое сопение Дина не сразу убедили ее, что это не так. Впереди, загораживая проход, возвышалась плита. Уродливый серый монолит без единой трещинки, толщиной не менее полуметра и больше трех с половиной в высоту.

 — Ну вот, и приехали! — услышала Туся Славин голос. — Спи спокойно, дорогой товарищ. Ты, помнится, говорил, Командор, что смерть от удушья не из самых приятных. Так может лучше сразу?

Он достал нож и выразительно провел им возле горла.

 — Без паники! Коммунисты не сдаются. — ладонь Арсеньева тяжко легла на рукоять Славиного ножа, и Туся подумала, что происходящее с ней напоминает компьютерную игру с эффектом присутствия. Отличие заключалось лишь в том, что все происходило на самом деле, пугая реальностью ощущений, и что она при этом оставалась всего лишь зрителем, не способным там ни на что повлиять.

Арсеньев меж тем зачем-то разбирал валявшийся в огромном количестве под ногами хлам, силясь что-то в нем отыскать. Найдя толстый железный прут, он испробовал его на прочность. Эту процедуру ему пришлось повторить не менее четырех раз: два прута сломались в его железных руках, третий он завязал узлом.

 — Здесь есть небольшая щелка, — пояснил он взиравшему на него с явным интересом и недоумением Славе. — Попробуем просунуть туда рычаг и сдвинуть с места. По моим расчетам выход где-то близко.

 В следующее мгновение чудовищное усилие обрушилось Тусе на плечи, сдавило грудь. Стало нечем дышать, под ногтями и на сорванных ладонях выступила кровь, пульс бешено колотился в висках, за шиворот сыпалась земля. «Еще немного!» — подумала Туся голосом Командора, чувствуя, как в глазах начинает темнеть и во рту появляется характерный соленый привкус.

Хрясь! Прут треснул посередине, отбросив Арсеньева со Славой на пол и насмерть законопатив щель. Капеэсэс где-то внизу выругался трехэжтажным. Арсеньев хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но разведчик внезапно истошно закричал и принялся энергично колотить по чему-то оставшимся у него в руке обломком прута.

Когда Арсеньев включил погасший во время неудавшихся упражнений на применение закона рычага фонарик, Туся тоже не смогла сдержать крик: Слава Капеэсэс лихорадочно катался по полу, пытаясь и не успевая подняться на ноги, а на него из темноты наступало жуткое чудище, напоминающее гигантскую стальную тысяченожку. «Откуда взялась эта тварь?» — растерянно подумала Туся и тут же нашла ответ: «Институт бионики». Обе эти мысли, похоже, принадлежали ей самой, Арсеньеву было явно не до того, чтобы забивать голову подобной ерундой.

V

Туся обалдело огляделась: Петрович и барсы, оставив работу, смотрели на нее.

 — Что там у них? — осторожно спросил Петрович.

За свою долгую жизнь он убедился, что люди разные бывают, и к Тусиным странностям относился с пониманием.

Туся, как смогла, пытаясь справиться с колотившей ее дрожью, подробно все описала.

Дин устало опустился на кучу щебенки и подпер кулаками толстые щеки, в ласковых глазах Пабло стояли слезы.

 — Может, ты что-нибудь не то увидела? — с недоверием, граничащим с недоброжелательством, глянули на Тусю оба молодых барса.

 — Я слышал отзвук взрыва, — встал на ее защиту Дирижер.

 — Это ни о чем не говорит! — Петрович перехватил черенок лопаты таким манером, словно собирался идти в штыковую. — Свод мог рухнуть не полностью! Я бывал внизу, места там более чем достаточно. Плита, как ты ее описала, крепкая, если возле нее образовался воздушный мешок, у них есть шанс! Вы как хотите, а я отсюда никуда не уйду!

Барсы не посмели возразить усачу и с удвоенной энергией, цепляясь за последнюю надежду, принялись за раскопки. Тусе велели смотреть в оба и докладывать обо всем увиденном, услышанном и учуянном.

Легко сказать! Сколько Туся ни напрягала зрение и слух, сколько ни пыталась заглянуть в дремучие и непостижимые глубины своего сознания и подсознания, связь не восстанавливалась. А вдруг Петрович все же зря тешит себя и других надеждой? А вдруг это морок, губительный дурман, навеянный врагами, чтобы задержать маленький отряд в пути, увести его от основной цели! И она — не вещая провидица, а всего лишь безвольный посредник, исполнитель неведомого, но темного замысла. Дабы избавиться от этих предательских мыслей, Туся с удвоенной силой принялась таскать балки и камни, и даже неодобрительные взгляды барсов и откровенно негодующие окрики Петровича, справедливо полагавшего, что не бабье это дело, не могли ее остановить.

 — Смотрите! — радостно закричал Пабло, натыкаясь на что-то серое, гладкое и обширное, уходящее куда-то вниз. — Это, часом, не та плита?

 — Да здесь еще копать и копать! — почесал в затылке Дин.

И в этот момент Туся почувствовала удушье. Фонарик, тускло мерцая, освещал узкий кротовый лаз. Земля была повсюду. Забивалась в рот, попадала в ноздри, проникала под обшивку брони. Глаза заливал едкий пот. С каждым новым вдохом воздуха становилось все меньше. Но нужно было во что бы то ни стало продолжать копать, пробивая дорогу наружу. Ибо пока не выполнена поставленная задача и пока не искуплена вина, об избавительнице-смерти не стоит даже мечтать! Двадцать гребков лопатой и один скупой вдох, еще двадцать — можно выдохнуть и снова вдохнуть. А Славка пусть дышит сколько ему нужно, пусть только дышит. Я его все равно вытащу. Жаль, кислородные маски остались в рюкзаке у Петровича. Да что теперь жалеть! Двадцать взмахов — вдох, двадцать — выдох… Ну вот, незадача! Фонарик погас!

«Фонарик погас!» — повторила Туся, с трудом выпутываясь из дебрей меркнущего сознания Командора. Здесь на поверхности фонарь не нужен. Белый бесстрастный свет блеклого осеннего дня в достатке пробивался сквозь дым и облака, ничем не намекая о приближении сумерек. Значит, это темнеет в глазах. Как же тяжело дышать. А ведь здесь наверху воздуха, хоть и не первой свежести, более чем достаточно…

На лбу выступает липкая ледяная испарина, и комом влажной шерсти накатывает дурнота… Двигаться дальше не остается сил, но остановиться — значит умереть, умереть — значит признать поражение… Хоть бы Петрович, по третьей ли, по седьмой ли вывел ребят к институту. Если они сумеют разыскать тайник и передать данные профессору и Альберту, дни корпорации сочтены. А если нет? Не может быть, нет! Я ему все объяснил! А Серый Ферзь пусть перебирает по камушкам институт эпидемиологии!.. Красивое имя Маргарита. Как переливы жемчугов на морском берегу или что-то в этом роде… Она еще найдет свое счастье… Обязательно найдет… Ну что ж… По крайней мере, могилу копать не придется…

«Нет, не надо, не смей! — Туся хотела закричать так, чтобы Арсеньев ее услышал, но у нее не хватило сил. — Обязательно найдет, — повторила она устало. — Не в этой жизни. Если барсам не суждено успеть, разве удастся вновь обрести смысл».

 И в этот момент в легкие хлынул воздух, и Туся вновь стала самой собой. Со странным чувством она смотрела, как на поверхности показываются ободранные едва не до мяса руки Командора и перепачканная в земле и мазуте голова с широко открытым ртом, судорожно хватающим воздух.

Когда барсы вытащили Славу, Туся вспомнила о возложенных на нее обязанностях санинструктора. Каких-то экстренных мер ей, правда, предпринимать не пришлось. То ли удар оказался не очень сильным, то ли Арсеньев в самом деле являлся не просто квалифицированным медиком, но настоящим врачом экстракласса. Отек медленно, но верно спадал, дыхание и пульс постепенно приближались к норме. Наблюдая эту позитивную динамику, Туся решила ограничиться кислородной маской и поддерживающей капельницей.

Неподалеку Петрович, точно гигантская наседка, квохтал над своим любимым командиром.

 Его забота, впрочем, не встретила особого понимания: Командор выглядел скорее не радостным, а озадаченным.

— Какого лешего вы тут делаете? — напустился он на барсов, не успев даже как следует отдышаться.

 — Вот сукин сын неблагодарный! — восторженно хохотнул Петрович, протягивая ему флягу с водой. В силу возраста и многолетней дружбы здоровяк позволял себе вольности в общении со старшим по званию. — Тебя со Славкой спасаем! Ты разве не понял?

 — Мы тоже рады видеть тебя, командир! — в тон ему отозвались молодые барсы.

VI

После более короткого, чем всем хотелось, привала барсы продолжили путь. Дорога на третью действительно была наглухо заблокирована. Оставалась седьмая, пугающая и таинственная, как сказочный запретный лес. Но и до нее еще следовало дойти.

Барсам приходилось буквально отвоевывать каждый метр разгромленной набережной, продираясь сквозь джунгли искореженной арматуры, прокапываясь через горы хлама, штурмуя отвесные стены и по-пластунски протискиваясь в узкие щели. При этом Петрович волок взрывчатку, Пабло, Дин и Дирижер, где на карачках, где на носилках, транспортировали неспособного пока самостоятельно передвигаться Славу. Командор взял на себя обязанности разведчика, отыскивая или прорубая хотя бы теоретически проходимый путь. Плазменное вооружение для таких целей применяли только в крайних случаях.

Туся вовсе не считала себя неженкой и, понимая, что ребятам приходится сейчас нелегко, старалась идти сама. Один раз даже, вспомнив спортивный лагерь и занятия по скалолазанию, почти без посторонней помощи поднялась по вертикальной стене, вызвав одобрительные возгласы младших барсов. Но когда тропа нечаянно завернула на стрелу опрокинутого башенного крана, нависшего над рекой, точно терраса висячего сада Семирамиды и уходящего ввысь под углом сорок пять градусов, она остановилась, как вкопанная, понимая, что не сможет сделать ни шагу. Арсеньев бросил на нее единственный взгляд, а потом без лишних разговоров привычно сгреб в охапку, повесил через плечо, проверил центровку и, раскинув руки, как заправский канатоходец, шагнул на шаткую опору, подавая своим солдатам пример. Туся предпочла зажмуриться. Не то, чтобы она совсем не переносила высоты, просто опасалась неловким движением или невольным вскриком смутить кого-нибудь из барсов.

Еще пару раз Арсеньев подсаживал и страховал ее на подъемах, а когда на пути отряда разверзлась трещина, шириной метра три, опять взял ее на руки и не без назидания для бойцов, очень лихо с запасом перескочил препятствие, перенеся ее на другую сторону.
 Туся чувствовала себя неблагодарной свиньей, но не могла выдавить из себя даже простого спасибо.

Хотя прикосновения Арсеньева оставались максимально бережными и мягкими, если не сказать ласковыми, они больше не доставляли ей радости. Так в институте ласкали лабораторных собак, прежде чем ввести им в кровь смертельную инфекцию. Она осознавала, если им удастся выбраться, он вряд ли оставит ее в покое, пока не найдет рациональное объяснение тому, что она сама даже не пыталась понять.

С другой стороны, ее не оставлял вопрос, почему ее странные способности, мирно дремавшие столько лет и дававшие о себе знать лишь раз или два, так бурно и, главное, спасительно проявляют себя с самых разных сторон вот уже около полусуток. Усилились ли они как защитная реакция организма на постоянную угрозу для жизни, виновато ли тут нервное напряжение и удар головой о стену или причина в чем-то еще. В конце концов, в последний раз ей лично ничего не угрожало, да и во время падения с крыши, прими она жертву Командора, у нее бы имелся шанс.
 Впрочем, в глубине души она уже знала ответ.

***
Тем временем в окружающем мире что-то неуловимо изменилось, добавилось нечто новое, поначалу тусклое, но с каждым шагом становящееся все явственней, обретающее невидимую глазом, но вполне осязаемую плоть. Туся осмотрелась. Пейзаж разрушенного города оставался по-прежнему пыльным, закопченным и безнадежно унылым. Разве что в серых, косматых, всклокоченных, как покрытые цементом брови Петровича, облаках, рассыпалось что-то рыжевато-глинистое с оттенком терракоты, что должно было, вероятно, означать закат, да очертания руин на другом берегу сделались четче, острее, ассиметричнее, словно желали запечатлеть на закатном небе свой силуэт прежде, чем погрузиться во мрак, ибо не знали, удастся ли им пережить эту ночь.

Согбенный под тяжестью носилок Пабло недовольно потянул чутким тонко очерченным носом и повернулся к Дину:

 — Что это за запах?

— А я почем знаю?

— Воняет хуже, чем в госпитале в палатах гнойной хирургии.

— Да это, небось, от Славки! Он сам намедни говорил, что в нем умер великий талант.

 — Д-Д-Да п-п-п-пошел ты! — не открывая глаз, отозвался привязанный к носилкам Славка. — Небось, сам в штаны наложил, когда по пятой драпал, а Пашка только сейчас это учуял.

Дин и Пабло сделали вид, что собираются перевернуть носилки. Но тут на них обратил внимание Командор. Хотя он не произнес ни слова, у молодых бойцов мгновенно отпала охота и дальше упражняться в остроумии подобного рода.

Арсеньев, тем временем, повернулся к Петровичу.

 — Ну что, кажется, добрались? — негромко проговорил он.

 — Абсолютно точно, — отозвался здоровяк. — Вон та развалина на другом берегу была прежде домом моей тещи, упокой Господи ее душу. Серьезная была женщина! Как вспомню, до сих пор мороз по коже пробегает.

Он немного помолчал. А затем продолжил другим тоном:

 — Ты действительно собираешься там пройти?

 — А какие у нас еще остались варианты?

Он тоже потянул носом воздух и скривился:

 — Ну и запах, в самом деле! Интересно, сколько их там и как долго они пролежали? «И мертвые к морю тропу стерегут…» — рассеянно процитировал он Толкиена.

 — Поверил, что очевидцы не придумывают, — не без удовлетворения в голосе заметил Петрович, доставая из рюкзака имевшийся при нем запасной противогаз и протягивая его Тусе. — Узнать бы только, что их сгубило.

 — Скоро выясним, — безразлично пожал плечами Арсеньев. — Если это те твари, что повстречались нам со Славкой в гараже, придется попотеть.

Капеэсэс услышал его.

VII

Улицы больше не существовало. Она видела просторное, похожее на заводской цех или огромный инкубатор помещение.

Бездушно-призрачный свет падает на бесконечные ряды гигантских аквариумов, наполненных вязкой желеобразной субстанцией. И в этом отвратительном желе мутновато-зеленого цвета, плотном, как кисель или холодец, находятся люди! Мужчины и женщины, младенцы и старики, пожилые и подростки — тысячи и десятки тысяч.

Голые и беспомощные, болезненно неподвижные, с неестественно белой, даже зеленоватой кожей, они похожи на заспиртованных лягушек, и, тем не менее, они живы. Они чувствуют постоянную боль и страх. Им мучительно хочется жить, но они знают, что эта жалкая сублимация жизни, а, вернее, медленное, растянутое на дни, недели и даже месяцы умирание продлится ровно столько, сколько понадобится введенному в кровь составу, чтобы преобразовать плоть в чистый энергоноситель, превосходящий по своему КПД нефть и уран.

Потом она поняла, что и сама, как и все, находится не снаружи, а внутри! Как, каким образом это могло произойти?

***
…Солнечные зайчики затеяли веселую возню на поверхности бассейна. Старая липа, вновь примерившая нарядный кудрявый цвет, давно хочет полюбоваться своим отражением в воде, но никак не может дотянуться. Ее тень ползет по дорожке, но добраться до поверхности она сумеет лишь перед самым закатом. А до этого времени можно сколько угодно плескаться, нырять, лежать на воде, разгоняя ладонями солнечную рябь, и довольно жмуриться на солнце. И так до конца лета. В сентябре — в первый класс, в школу. На прошлой неделе Тусе исполнилось семь лет, и этот просторный бассейн — подарок отца на День рождения взамен путешествия на пляжи и аквапарки курортной планеты Паралайз, которое из-за эпидемии пришлось отменить.

 — Туся! Сейчас же вылезай!

Это Галка. Досмотрела свой любимый сериал. Теперь спокойно покупаться уже не получится до самого вечера. Она такая. Вечно глядит на часы и долдонит, как попугай, свое «вылезай». Хоть бы отец, что ли, пораньше вернулся! Может быть, попытаться нырнуть? Но поздно. Галка уже тут как тут. Вытаскивает из бассейна, точно котенка, заворачивает в махровое полотенце.

 — Ну, на кого ты похожа, чучело ты мое! Ты же вся сгорела! Ни на минуту нельзя оставить без присмотра!

Теперь никакого бассейна до самого вечера. Придется сидеть под липой, собирать головоломки или кататься, как маленькая, на качелях. А там еще, чего доброго, сестрица за уроки засадит. Галка выносит в сад голографический проектор. Ну, это куда ни шло. Хоть мультики посмотреть и погонять в игрушки. В воздухе мелькают пестрые фигурки, и юркий осьминожек вновь оставляет с носом глупого кашалота.

Но почему фигурки расплываются перед глазами, и почему так навязчиво звучит музыка? Как же пылает лицо. Остудить бы его в бассейне, да нельзя. В теле какая-то вялость и разбитость, а по спине бегут противные, холодные мурашки. Уютный халат не греет, трясет так, что зуб на зуб не попадает.

Галка приносит фруктовый салат и мороженое со взбитыми сливками — любимые лакомства. Но почему-то есть совсем не хочется. От мороженого делается еще холоднее, а фруктовый салат тут же начинает проситься наружу. Как жутко болит голова.

 — Туся, что с тобой? На солнышке перегрелась? Боже мой! Да тебя же знобит! Где термометр? Надо срочно звонить папе!

В спальне работает климат-контроль, там всегда легко дышится, но тепло. Почему же два пуховых одеяла никак не могут согреть? Ужасно болит голова, ломит все тело и не хватает воздуха. Градусник зашкаливает за 40, и это, похоже, не предел. Галка хлопочет рядом, скрыв пол-лица за повязкой-респиратором. Так велел папа. Папа, папа, скорее приезжай! Но вот гудят двигатели флаера, с разгона заходящего на посадку. Галка бросается к двери. Но отец уже входит в комнату:

 — Все будет хорошо, малыш!

Большая прохладная рука ложится на пылающий лоб, голос звучит спокойно и уверенно, но в глазах застыл страх, запрятанный очень глубоко, но все же…

 — Папа! Это то, что я думаю? — Галка притворяться больше не может. Она, конечно, уже учится в меде и даже принимала участие в исследованиях по разработке вакцины, но поставить диагноз самостоятельно пока не решается, да и нервы не выдерживают.

Отец отвечает не сразу. Он достает фонендоскоп и набор каких-то пробирок.

 — Подожди, солнышко, сейчас мы тебя послушаем.

 — Папа! — Галка не может успокоиться. — Вы уже закончили работу над вакциной?!

Отец хмурит брови:

 — Галина Алексеевна! Иди-ка ты лучше к себе. Потом поговорим.

Руки у отца мягкие, спокойные, движения лаконичны и точны. Голос вселяет уверенность в то, что все будет хорошо. Обычно после одного его осмотра становится легче. Но сегодня, похоже, не тот случай. Он берет анализ крови и уходит в домашнюю лабораторию. Когда возвращается, на нем лица нет. Испуганные, виноватые глаза отца и ходящие ходуном желваки — последнее, что сознание позволяет отчетливо запечатлеть.

 Дальше все плывет в красном душном тумане. Старая липа шумит и протягивает в комнату свои ветви, наполненный жаропонижающим шприц впивается в кожу. Солнечные зайчики прыгают по комнате и превращаются в странные, нестерпимо пестрые, отвратительно жесткие проволочные конструкции, впивающиеся в пальцы и сжигающие весь воздух вокруг. Люди в белом заполняют дом. В небо взмывает вертолет «службы санитарной защиты», далеко внизу остается ставший совсем игрушечным дом, бассейн и старая липа. И вот уже нет ничего, есть только стерильный нестерпимо белый закрытый больничный бокс, кислородная подушка и капельница, прикрепленная к руке.

Отец мерит шагами коридор, словно часовой. Ему надо о чем-то договориться, получить какое-то разрешение. Сквозь лихорадочный бред доносятся обрывки фраз из его разговора:

VIII

 Да нет же! Это не аквариум! Это болото — зловонная трясина. Бездонное ненасытное чрево, способное переварить любое органическое соединение, поглотить какой угодно предмет, сохранить каждую тайну. Борющееся за жизнь молодое тело бьется в бесполезных конвульсивных попытках выбраться, отыскать какую-нибудь прочную ветку или не совсем еще сгнивший, привязанный к крепкому дереву корень. Но все бесполезно. Кругом одно гнилье. И нет больше сил, и осознаешь бесполезность борьбы. Но все равно! Еще один рывок, один судорожный вздох, один взгляд, может быть, последний…

А вокруг расправляет ветви окутанный нежным облаком свежей зелени лес. Сквозь кружевную листву проглядывает сияющее лучезарным светом теплого весеннего дня небо. А чуть дальше живет своей жизнью скоростное загородное шоссе. «Беги, Дин! Беги!» «Прости, отец, не сумел!»

Почему Дин? Откуда? Кто и зачем закинул ее в чужие воспоминания? Впрочем, искать ответы нет сил. Сознание полностью растворяется, подчиняясь необычно ярким, почти совсем реальным образам и ощущениям.

***
Что может быть в теплый и ясный майский день лучше, чем поездка за город к друзьям. Савенковы пригласили на барбекю, которое они по традициям своей земной прародины называют шашлыками. У них в городишке со смешным и непривычным названием Подлипки свой дом с бассейном и сауной, рядом речка со знаменитой пупырчатой корюшкой и губастым полосатиком, Ванкуверским эндемиком, открытым самим Дином Крейгом и акклиматизированным в других террообразных мирах.

Возле памятника знаменитому земляку, назвавшему планету в честь родного города на канадском западном побережье, отец привычно притормаживает и салютует. Он очень гордится, пускай весьма дальним, но родством с Дином Крейгом. И он всегда спорит, если Семен Савенков напоминает, что командиром экспедиции, открывшей Ванкувер, был его земляк Федор Асташевский. Какая разница, кто возглавлял экспедицию! Планета была открыта во время вахты Дина Крейга, поэтому ему и предоставили право ее назвать.

Надо сказать, что кроме спора о первооткрывателях, отец с Савенковым закадычные друзья и напарники. Как может быть иначе, если, прокладывая курс в подпространстве, ведешь огромный грузовой звездолет, который и причалить-то может только на орбите планеты, пристыковавшись к космической станции.

Независимым перевозчикам всегда приходилось нелегко. Помимо неизбежного риска встречи с астероидами или нападения пиратов окраинных миров, конкуренция на торговых путях Содружества всегда была высокой. А уж после того, как на Ванкувер запустила свои щупальца вездесущая «Панна Моти», и вовсе жизни не стало. Особенно когда началась эта эпидемия, будь она неладна. Можно подумать, грузовики и лайнеры Альянса обеззараживаются лучше, нежели корабли компаний Содружества!

 — Ничего, прорвемся! — вслед за Савенковым повторяет отец.

 Дин тоже мечтает когда-нибудь нести вахту у штурвала грузового звездолета или, может быть, даже подняться на палубу космического крейсера. Но пока отец даже флаер доверяет ему только за городом, там, где нет назойливых сотрудников дорожного патруля.

На Ванкувере, который из-за благоприятных климатических условий и легкости адаптации земной фауны и флоры был полностью освоен за неполных сто лет, несколько сотен крупных мегалополисов, связанных между собой транспортными артериями. Загородное шоссе движется в три ряда. Внизу по земле ползут большегрузы и сельскохозяйственная техника, на высоте ста метров, защищенные силовым полем, движутся пассажирские флаеры и глайдеры, а высоко в небе стрекочут вертолеты. Здесь можно оторваться по полной.

 Скорость, правда, в таком плотном потоке не выдашь, но не в этом дело. Настоящий пилот в любом скоростном режиме должен уметь сливаться со своей машиной, будь то примитивный флаер или огромный звездолет, и чувствовать ее, безошибочно определяя по малейшему колебанию корпуса, по минимальному изменению в ровном и звучном дыхании мотора, что ей в данный момент нужно. Только так достигается контроль, только так скорость подчиняется человеку. А еще умение не бояться и верить, что все будет так, как ты захочешь.

Отец, пилот экстра-класса, знает это лучше других. И потому он спокойно сидит рядом и лишь изредка корректирует:

 — Дин! Чуть-чуть влево! Лучше пропусти этого остолопа, торопится на тот свет, пусть его.

Пока шоссе загружено и из потока не высунешься, можно полюбоваться на другие машины. Как же они хороши, эти роскошные глайдеры, изысканные флаеры, похожие на разноцветных дельфинов великолепные аппараты спортивных моделей. Они совершенны и по форме, и по содержанию, ибо в них вложены годы упорных трудов, фейерверки идей, пропасти денег. Каждая из них похожа на вывернутую наизнанку жемчужную раковину или золотую скорлупку, ибо дает человеку возможность, укрывшись под оболочкой стекла, металла и углепластика, показать себя таким, каким хочется, чтобы тебя видели окружающие, создать пленительную иллюзию приватности, уюта и безопасности.

Вот здорово будет подлететь к дому Савенковых на полной скорости и обязательно посигналить: пусть Сережка-музыкант лопнет от зависти! Впрочем, нет, Сережка-то как раз не лопнет! Он же кроме своих линеек и закорючек ничего не видит и даже на рыбалке повторяет свои «партитуры», периодически начиная размахивать руками, как дурак!

Наконец большегрузы уходят на приморскую хорду в сторону Нового Гавра, сельскохозяйственная техника рассредоточивается по полям, вертолеты сворачивают к нарядным особнячкам в пригороды и даже ребятишки, которые мельтешили в небе, то и дело пересекая трассу на антигравитационных гироскутерах и прочих летающих досках, остаются далеко позади. Силовое поле отключается, можно не надсаживать без надобности аккумулятор и спуститься на окруженные эндемическими лесами нижние полосы дороги.

IX

***
 Воющее гулом моторов и стрекотом вертолетных лопастей многоярусное шоссе… Нет, это ревет и воет обезумевшая толпа, в судорожных попытках вырваться из смертельной ловушки ломающая сцену концертного зала и сокрушающая большой акустический орган. Под бешеным напором сотен тел рвутся меха, крошится деревянный корпус, а искореженные трубы ревут, стонут и плачут от нестерпимой боли, точно живые существа, а люди, точно бездушные машины, топчут и давят друг друга, не различая мертвых и живых…

А это что такое? Еще одно воспоминание? Или видение из будущего? Но явно опять не своего. Туся, конечно, не раз бывала с отцом и Галкой в Большом зале Ванкуверской Музыкальной Коллегии, но никогда ей не доводилось стоять на сцене и уж, конечно, ее пальцы не держали дирижерскую палочку…

***
В зале стих гул приветственных оваций. Все готовы. Пора выходить. Черный строгий костюм, скроенный на манер старинного фрака, немного стесняет движения, но ничего, надо привыкать. На сцене ждут люди, вернее, не совсем люди, а некое единое многоголовое, многорукое человеческое существо. Примерно половина рук имеет при себе различные музыкальные инструменты. А другой половине — руки-то сейчас и вовсе не нужны, ибо их инструменты находятся внутри. Они представляют собой изогнутую мышцу диафрагмы, две обагренных кровью трепещущие губки легких, две полых трубы бронхов, прикрепленных к трахее, соединенный с шейными позвонками хрящ гортани, к которому крепится хрупкая мембрана, две нежных складки, способные колыхать воздух, посылая в пространство и безбожную брань, и ангельское пение.

Потные, холодные ладони сжали тонкую палочку — стеку и хлыст, и магический жезл, прихотливый и капризный, на конце которого живет великий звук. Многоголовый многорукий оркестр-хор ждет взмаха, ждет сигнала. Смычки трепещут на струнах и как намагниченные тянутся к губам мундштуки труб. А в спину дышит колышущееся единым раскатом море — зрительный зал.

Хотя дирижерская номинация проходящего каждые пять лет на Ванкувере фестиваля имени Глена Гульда в мире классической музыки считается не самой престижной, для любого молодого исполнителя, к тому же уроженца планеты, это замечательный шанс заявить о себе. Тем более, в жюри сидят прибывшие аж с Земли профессора престижнейших и древнейших учебных заведений из Зальцбурга, Вены и Москвы.

 Жаль, отец сейчас в рейсе вместе с Дином. Обычно они не пропускают ни одного его выступления и, хотя не очень разбираются в классике, всегда аплодируют громче всех. Отец в последнее время даже прекратил свое извечное, «да что это за профессия, стоять и палочкой под музыку махать», и даже, кажется, поверил, что управлять оркестром ничуть не легче, нежели вести через коридоры и червоточины подпространства грузовой звездолет. Разве что иногда перед рейсом, или во время дождя, когда ломит натруженные многолетними перегрузками кости, по привычке попеняет: «Эх, Серега, Серега! А я-то надеялся, что ты пойдешь по моим стопам! Хорошо хоть Дин не подвел! Не оставил старика без напарника!»

В зале — аншлаг, и это, несмотря на предупреждения о новых случаях заболевания, известного в мирах Содружества как синдром Усольцева. Все-таки музыка и меломаны — выше этого! Впрочем, многие решили позаботиться о своей безопасности: собираясь на концерт, надели респираторы. Некоторые дамы даже позаботились о дизайнерском решении, замаскировав кислородные маски под воротники и шарфы, чтобы хоть как-то увязать их с принятым здесь вечерним дресс-кодом.

— Непонятно, зачем им маски, — недобро замечает кто-то из хористов.— Этих-то точно не заберут в карантин!

 — Надо же поддержать линию правительства, сделать вид, будто угроза эпидемии действительно существует…

Но вот руки встают на плоскость в жесте внимания, отталкиваются от нее, на миг замирают в воздухе, и по их повелению рождается мелодия. Нет в мире наслаждения большего, чем стоять за дирижерским пультом, чем управлять течением звуков, чем ощущать, что каждый певец хора, каждый оркестрант полностью тебе доверяет и с радостью подчиняется движениям твоих рук, и вы вместе сливаетесь в единое целое и воспаряете к вершинам духовного бытия.

  Музыка Вагнера — одно из высших достижений австро-немецкого романтизма. В ней слышится щедрость отягощенного плодами, овеянного дурманящим ароматом роз, лилий и флоксов августовского сада, роскошь старинной золототканой парчи, величие и роскошь украшенных шедеврами живописи и скульптуры дворцов. И хотя она терпкая, точно пурпурное священное вино, и вязкая, как застывающая янтарем сосновая смола, ей дана чарующая сила. Вместе с ней легенда становится реальностью, обретает кровь и плоть. И на освещенной сцене в который уже раз тоскует уязвленная изменой любимого гордая Брунгильда, и коварный Хаген плетет свои интриги, и отважный герой Зигфрид погибает, сраженный предательским ударом в спину. И первые звуки траурного марша возвещают конец мира и гибель богов.

Но что происходит? Отчего в зале шум, почему артисты хора и оркестра перестают повиноваться гипнозу дирижерской палочки и смотрят куда-то мимо, не скрывая ужаса на лицах?

Слышатся крики:

 — Помогите! Человеку плохо!

 — Врача! Найдите врача! Есть здесь хоть кто-нибудь, кто может помочь!

 — Чем тут поможешь, он, кажется, уже не дышит! Надо сделать искусственное дыхание!

 — Я врач! Расступитесь, дайте пройти!

И в следующий миг, сначала негромко, затем гулко, точно набат, по залу разносятся слова, звучащие неумолимей, чем трубы Судного дня:

 — Не прикасайтесь к нему! У него синдром Усольцева! 

Музыка расстраивается и смолкает. Струнники и духовики спешно складывают свои инструменты. Блестящая толпа, забыв привычное благолепие, устремляется к выходам. Но все двери уже заблокированы. В зале откуда-то появляются люди в белых балахонах легиона санитарной защиты:

X

Стонущий как живой? Почему как? Это вовсе не орган — это кричит от боли катающийся по земле в бесполезных попытках сбить пламя, облитый зажигательной смесью, человек! Чужая память вновь обжигает жестокой болью, в глазах меркнет от удушающего дыма,  легкие сжимает жуткий паралич. Когда же все это закончится? Неужели единственное избавление – это смерть? 

***
 — Славка! Ты где?! Ты что, спишь?! Сейчас же вставай и приезжай в универ!

Голос Ленки Лариной, старосты курса, доносящийся из наушника, необычайно сердитый и пронзает голову, точно алмазное сверло. С какого перепугу она так всполошилась? Война с Альянсом у них там, что ли, началась?

Язык заплетается и никакой возможности ответить что-либо вразумительное. Какой к едрене Матрене универ! Лучше бы за энергетиком сгоняла! Как же! Дождешься от нее!

Как же трещит голова! Ну кто сказал, что полезно пить синтетический ликер после бренди! Впрочем, нет, бренди было позавчера. Вчера пили сначала сербелианское игристое на дне рождения у Тесс, потом в «Приюте первопроходца» настойку ванкуверского папоротника и еще какой-то экзотический коктейль на основе сока желтовики. Потом, когда из «Приюта» куда-то слинял их офигительный солист, исполняющий хай вей на электробалалайке под аккомпанемент сякухати, и делать там стало абсолютно нечего, поехали с девчонками в кампус. Вот тут-то и настиг коварный синтетик. Кто, интересно, его принес? Тесс или Джесс? Нет, точно Джесс. Или Джен, впрочем, какая разница.

Гарик все еще дрыхнет. Почему-то одетый и почему-то в трусах поверх брюк. Рядом с ним эта самая Джесс-Джен. Может, последовать их примеру? А? Впрочем, все равно уже разбудили! Энергетиков, конечно, нет. Их вылакали еще вчера, зато на столе среди грязной посуды и остатков вчерашнего пиршества обнаруживается непочатая пачка грейпфрутового сока.

После сока и двух кружек крепчайшего чая в голове как будто бы проясняется. Куда теперь? Вправду, что ли, в универ? Скоро сессия. Хоть разузнать что-то про курсовую да у Ван Ченя долг вытрясти. Но сначала связаться с Ленкой. Что там у них за переполох.

Ленка долго не отвечает. Наконец голограмма нехотя разворачивается, демонстрируя ее хорошенькое недовольное личико:

 — Где тебя все еще носит, придурок?! Тут всем прививки делают от синдрома Усольцева. Кто не явится — к сессии не допускают!

Приходится брать ноги в руки, вернее засовывать руки, ноги и все прочее в удачно подвернувшийся глайдер. Лихач вошел в положение, стартанул с места на четверти космической. Ленка поджидает на сачке:

 — Ну что, тетеря, опоздал! Медики уже уехали. Иди теперь объясняйся с деканом, а то чего доброго мне влетит.

Интересно, как она себе мыслит это объяснение? Декан — мужик суровый. Обматерит, как последнего щенка, да и подаст на отчисление! Нет уж, лучше как-нибудь потом, когда поостынет. Ленке, конечно, этого говорить не стоит. Все равно не поймет. Лучше улыбнуться пошире, вальяжно поигрывая бицепсами, да приобнять Ленку в лучших традициях обольщения (классная она все-таки телка, хоть и староста курса, а уж фигурка, просто атас).

 — А ну его этого декана! Пусть сам ширяется, если охота! Не допустит — ему же хуже!

Кажется, подействовало. Ленка, хоть и пытается выглядеть строгой, а глаза так и блестят. Сейчас самое время пригласить ее в клуб. Гарик это называет: раскрутить самую культурную. Если получится ее сагитировать — никуда она не денется. Еще ни одна девчонка, перед которой танцевал ванкуверскую джигу с элементами боевого флая, не отказывала. Ну нравится им, дурехам, когда ребята перед ними корчат невесть чего. А уж если показать свою коронку — двойное сальто через спину без разбега и всякого антигравитационного пояса — точно, верняк.

Уломать Ленку удается не сразу. Гордая телочка, не то что какая-нибудь Джесс или Джен. Для начала решили встретиться на выходных.

К Ленкиному дому подкатили с помпой на спортивном глайдере — Гарик у какого-то своего друга одолжил. Для первого свидания разорился даже на цветы. Ленка, она правильная, с ней этот номер должен пройти. Хотели причалить у самого подъезда, но там, как нарочно, машина легиона санитарной защиты застряла. Эти-то тут что забыли? Ну, да ничего. Ленка и сюда дотопает, если захочет.

Только где же она, эта Ленка-то? Куда-нибудь на лекции — никогда не опаздывает, а тут. После получасового ожидания становится понятно, что Ленка решила устроить обломинго. Вот, коза! И перед Гариком стыдно.

Вдруг Гарик дергает за рукав:

 — Смотри! Это не она?

 И точно. Из дома выходят люди в каких-то непонятных белых балахонах с закрытыми респираторами лицами, а с ними Ленка и ее родители. Что за ерунда? Надо разобраться! Рука тянется к дверце машины, но та заблокирована:

 — Гарик! Что за шутки? Открой.

Гарик смотрит понимающими грустными глазами:

 — Не ходи туда.  Не надо.

 — Как это, не надо! Это ж Ленка! Хоть узнать, что с ней!

 — А ты разве не понял? Это же легион санитарного контроля. Их забрали по подозрению на синдром Усольцева.

 — Ты что, идиот? Ей же сделали прививку! Всему курсу сделали! Один я, дурак, проспал!

 — Прививку, говоришь? Ну-ну. Ты давно в универе не был?

 — Со среды. А что тут такого? Можно подумать, в первый раз!

 — А ты позвони ребятам с курса. Просто так, для интереса.

Прозвон занимает не более десяти минут. На этой странице записной книжки около тридцати номеров, и ни один не отвечает.

 — Ничего не понимаю! Куда они все запропастились?!

 — Ты действительно хочешь знать?

XI

Глаза почти ничего не видят, звуки сливаются в какой-то единый гул или рев, а обоняние улавливает только тошнотворный запах паленого мяса…

Запах паленого мяса? Да нет же, это терпкий и душный, холодный, как смерть, и темный, как могила, запах земли: десятков кубов, в одночасье поднятых в воздух во время попадания снаряда и обрушенных на тех, кто пытался спастись от обстрела… 

Терзающий тело жестокий огонь отступает, сменяясь сырым промозглым холодом, но удушье только усиливается. Может быть это все-таки бред, вызванный лихорадкой? Какой лихорадкой? У переживших синдром Усольцева рецидивов не наблюдается. Да и при чем тут печально знаменитый синдром, когда смотришь на мир опушенными густыми ресницами ласковыми глазами оператора межсети? 

 ***
 — Мамуль, прикинь! Я, кажется, взломал сервер Корпорации!

 — А это законно?

 — При чем тут закон? Там защита, не менее двадцати уровней, и я их все прошел!

 Раздается интеллигентный стук в дверь, и в комнату просовывается голова заместителя директора по воспитательной части, с седыми волосами, собранными в старомодную кичку:

 — Сеньора Эстениа, Пабло у Вас?

Ну вот опять! Как же трудно иметь дело с чайниками! Даже неинтересно, что у них там стряслось. Конечно ничего заслуживающего внимания: фрау Шольц опять что-то не то нажала в бухгалтерской программе, Доминик забыла пароль от внутренней сети, а Тамара Алексеевна не может развернуть голограмму, поскольку дрон-уборщик отключил проектор от питания. Скучища смертная, каждый день исправлять ошибки этих теток и копаться в их допотопных машинах. Право, даже семилетки из кружка «Юный программист» больше разбираются в технике!

Впрочем, чего ворчать: не завалил бы тест на лояльность — проходил бы сейчас практику в солидной компании. С другой стороны, а не пошли бы эти компании с их трактовкой политической ситуации, которая сводится к оправданию любых преступлений Легиона Санитарной Защиты, куда-нибудь в ванкуверские топи! Те ребята, которых направили в «Панна Моти», общаясь на зашифрованных каналах, рассказывают такие жуткие вещи, что волосы на всех частях тела начинают шевелиться. А те, кто рискнул выложить информацию в открытый доступ, поплатились чуть ли не отправкой в карантин. Впрочем, достоверных сведений все равно нет, и люди питаются в основном слухами.

Если бы не эти слухи, то жизнь на Новонормандском побережье, где среди фешенебельных отелей и роскошных вилл притулился детский оздоровительный комплекс, совсем не отличалась бы от привычного курортного существования в любой точке галактики. Величественные сосны, защищающие пляжную линию и город от наступления песчаных дюн, приморский бульвар, заполненный мамочками с колясками, гироскутерами и квадробайками на антигравитационном ходу. Ресторанчики с самым разнообразным меню. Фермы по выращиванию глубоководных кальмаров, моллюсков, светящихся водорослей и других морепродуктов.

И конечно же — океан. Достаточно прогретый к середине лета, величественный и неспешный. На закате шоколадно-золотой с янтарными чешуйками бликов, играющими у поверхности, ночью подсвеченный призрачными изумрудными и ультрамариновыми огнями, образующими дивные узоры особенно вблизи ферм, где находятся знаменитые плантации светящихся водорослей. Купаться там, правда, нельзя, можно в два счета запутаться в тенетах плотных, волокнистых стеблей.

Зато возле скал или среди шхер и рифов, где кончается докучливое пляжное мелководье, плыви себе  не хочу, или кувыркайся над волнами, надев антигравитационный пояс. Есть места где можно, катаясь на старомодных досках, поймать волну, высота которой в любое время суток неизменна: у Ванкувера нет спутников, поэтому приливы и отливы здесь весьма условны. И абсолютно из любой точки побережья можно отправиться к горизонту под парусом, если, конечно, начальство отпустит. А начальство в комплексе доброе. Да и что ему сердиться. На работу, какой бы нудной и бессмысленной она ни казалась, Пабло никогда не забивал.

Вот только от всех водных процедур на океане и прочих развлечений еще на той неделе пришлось отказаться. В связи с ухудшением эпидемиологической (читай между строк политической) обстановки весь персонал комплекса переведен на круглосуточное дежурство, даже работникам из местных приходится ночевать в корпусах, а среди воспитателей ходят упорные разговоры о возможности эвакуации.

В приемной директора сегодня многолюдно. С десяток мамаш, прорвавшиеся через санитарные кордоны, пишут заявления, чтобы забрать детишек. Мессенджеры разрываются от потока сообщений, сервера готовы обрушиться, не выдерживая трафика.

На побережье и в сети витают упорные слухи о том, что противостояние линии правительства Ванкувера, означающей фактическую передачу власти «Панна Моти», достигло критической точки, и совет Содружества в любой момент может ввести войска и начать наземную операцию. Давно пора! И никакой резолюции Межгалактического Совета тут не нужно. Содружество имеет право защищать своих граждан.

Сопротивление сторонникам вмешательства до последнего времени оказывали в основном представители миров, имеющих, как и Ванкувер, статус свободной экономической зоны, из опасения потерять свои привилегии, да разного рода бюрократы и предатели, связанные с «Панна Моти» и Альянсом. В открытую последние, конечно, о своих интересах не докладывали, как обычно прикрываясь демагогией о Правах свободных миров самим решать свою судьбу и отсутствием доказательств геноцида. Какие еще нужны доказательства, если население планеты сократилось едва не на треть, а Легион санитарной защиты давно превратился в орган уничтожения несогласных и просто в бандитский конклав?

Понятно, что змееносцы все отрицают. Чему тут удивляться. В правительстве всех входящих в Альянс миров давно заправляют воротилы из «Панна Моти». Даже когда в Межгалактический Совет представили шокирующие снимки с фабрик корпорации, они назвали это постановкой и провокацией и никаких экспертов к себе не пустили. Вот только в мирах Альянса почему-то нет ни одной фабрики «Панна Моти». Все филиалы находятся либо на планетах Содружества, либо в окраинных мирах, куда легионеры под видом гуманитарной помощи прибыли в первую очередь. А ведь эпидемия затронула систему Рас-Альхага не меньше, чем другие миры.

XII

В нос ударяет терпкий и душный запах земли. Впрочем, нет, это пахнет совсем не землей. Это запах пропитавшей все вокруг влаги, порта и моря. Через частую сетку дождя смутно различим затаившийся в тревожном ожидании, смертельно напуганный город. Влажный ветер играет что-то металлическое на клавишах крыш, вздымает в воздух края отяжелевших от воды плащей, бросает в лицо пригоршни холодного дождя. Потоки воды стекают с бровей и усов, норовят устремиться за воротник. Ужасно хочется курить, но на такой мокроте сигарета постоянно гаснет, а зажигать ее вновь нет времени…

«Потоки воды, стекающие с усов, к которым липнет отсыревшая сигарета?!» Ну и ощущенье! Не многим приятнее отсыревшей косы. Бедный Петрович. Только никотинового голодания не хватало. Хорошо хоть железные тиски удушья немного отступают. Только от быстрого бега в полной выкладке со скорчером наперевес в висках бьется сумасшедшая кровь, смешиваясь с монотонно-угрожающим шумом прибоя…

 На океане сейчас свирепствует буря. Ее отголоски слышны даже здесь в тихом бутылочном горлышке защищенной скалами гавани Нового Гавра. Корабли мотаются на внешнем рейде, но им ни за что не подобраться к причалу. Так что на помощь извне рассчитывать не приходится.

Голограмма карты из-за дождя совсем не видна, да от нее сейчас мало толку: дамба разрушена, каналы вышли из берегов, мосты разведены. Но нужно во что бы то ни стало добраться до ремонтных доков. Активисты сопротивления доложили, что держат их именно там.

Рядом белобрысый Вернер пытается на сильфидском рассказать Цоца-Цоле, как обращаться со скорчером. Ветер относит слова, но наречие гвельфов все равно не понять! Не слушал в детстве маму, не учил языков Содружества, теперь объясняйся как получается. Кто ж знал, что одним из напарников окажется сильфидский гвельф! Эх! Был бы сейчас здесь Саня! Вот голова! Едва не на всех языках галактики говорит, на пианино играет, как виртуоз. Да куда уж до него!

Шутка ли дело: всего двадцать два года, а уже закончил мед, кандидатскую защитил. Ему бы науку двигать, людей лечить! Неужто у командования других разведчиков не нашлось лезть в самое пекло? Да и хакеры им на что? Говорят, правда, сервера корпорации не имеют выхода в межгалактическую сеть, база данных хранится на допотопных жестких дисках, а у Сашки мало того, что память феноменальная, так он эту вакцину злополучную вместе с самим Усольцевым и Вернером разработал, ему там только изменения в какой-то цепочке надо было запомнить. Кто ж знал, что его вычислят и сдадут. Ох, попадись мне этот Серый Ферзь! В порошок сотру! А если с Саней что случится…

Ну где же эти доки!!! Мать их!!! Вернер куда-то указывает. Ну да! Ряды пакгаузов, а за ними скособоченный лес портовых кранов. Из-за пакгаузов открывают огонь. Приходится ответить. Ни фига в этих потемках не видно, но стрелять на звук чай не привыкать! В общем, ситуация обнадеживающая. Если легионеры ждут гостей, значит доки где-то рядом. Только бы успеть! Орлы из корпорации славятся тем, что умеют заметать следы. Концы в воду в буквальном смысле слова и все! Путь преграждает какая-то гнилая канава. Приходится кое-как форсировать, а это — время. Легионеры не прекращают стрельбу. Вот докучливый народец! Ну, ничего, сейчас вам покажут Кузькину мать!

И точно! Ребята обрушиваются на легионеров, как хороший тайфун. Даром, что большинство в Сопротивлении гражданские: докеры, работяги с заводов «Панна Моти» и прочие ботаники, только вчера узнавшие, чем курок от спускового крючка отличается. Но когда речь идет о самом дорогом, и необстрелянный новичок может дать фору опытным бойцам. А тут почти у каждого в этом проклятом доке — дети, братья, родители. Легионеры явно не рассчитывали, что их вздумают ломать в рукопашной. Ну, и поделом.

Вернер рядом торопит:

 — Петрович! Вит! Вит! Шнелле, Шнелле!

Ну вот, кажется, начал понимать иноземную речь. Хотя, как раз, это речь наоборот земная. В волнении Вернер забыл, что в Соединении все говорят на межязыке Содружества, и только Цоца-Цола как новичок общается через переводчика. Из каких-то картин об истории Великой Войны вспоминается, что «Шнелле» — это по-немецки «быстро».

Вернер вообще личность не менее интересная, чем Арсеньев. Он родом из самых что ни на есть настоящих земных аристократов. Которые еще в крестовые походы ходили и строили замки с башнями. У него и в самом деле где-то на Земле есть роскошный дворец. То ли на Луаре, то ли на Ниагаре. В школах Ванкувера земной географией никогда особо не заморачивались. Жена-красавица, фармакологическая фабрика. Так нет же, бросил все, купил звездолет, на свои деньги спонсирует Сопротивление! Одно слово — чудак! Надеется поймать за руку людоедов из «Панна Моти» с их чудовищными экспериментами над людьми, пока производство Зеленого жемчуга не началось в промышленных масштабах. Впрочем, здесь Вернер по другому поводу — также из-за Сани и Серого Ферзя.

Ребята наконец выколачивают легионеров из зоны пакгаузов и прорываются к докам. Там еще один заслон. Сколько же здесь этой мрази! Недолго и завязнуть. Сюда бы пару вертолетов или систему «Плазма-213». Так нельзя! Неровен час, док подорвешь. Кругом треск, лязг, грохот, в общем, все, как обычно. Не первый бой в этой жизни и будем надеяться не последний. Жалко времени мало, а то бы мы с вами, господа легионеры, повоевали со вкусом.

И тут местные ребята разражаются каким-то отчаянным воплем. Не понять, что это с ними, но они как обезумевшие рвутся вперед прямо на бластеры, падают, скошенные очередями, поднимаются, снова падают.

 — Они открыли ворота! — кричит в ухо Вернер.

 Какие ворота? Мать честная! Ворота дока, конечно! Вернее, как их там, морские затворы. Местные ребята — портовики и докеры, конечно, первыми об этом догадались!

XIII

…При чем здесь Менделеев с Клапейроном?

Грязновато-серый клейстер сумерек, расползаясь по небу, растворяет клочковатые пигментные пятна облаков, затягивая вязким коллоидом зияющие раны развалин, серым больничным одеялом накрывая с головой мертвецов.

 Менделеев и Клайперон. Уравнение Менделеева и Клапейрона Леха Шацкий написал на своем черновике, и оно через шесть с половиной лет спасло жизнь многим ребятам из межпланетного подполья. Правда Леха об этом не знал.

Когда Шацкий осуществил свою мечту, его работа зашла в область волновой теории и в частности исследований, касавшихся воздействия различного рода волн на человека. Незадолго до войны совместно с Амином Рифатовым он создал опытный экземпляр излучателя позитивной энергии. Разработкой даже заинтересовалась одна компания, выпускающая «умные» игрушки. Но с началом противостояния институт бионики перешел на военные проекты, и отдел Лехи бросили на разработку излучателя, способного угнетать человеческую психику. Леха тогда еще консультировался насчет опасности таких воздействий, пытался отказаться. Но его все-таки вынудили не только завершить этот чудовищный проект, но и довести его до масштабов, заставляющих говорить о новом средстве массового поражения. Эх, Леха, Леха!

Как же теперь выручить ребят? Как достучаться до сознания пойманных в ловушку памяти барсов, которые завязли в дебрях своих личных кошмаров и на проявления внешнего мира не реагируют? Антидепрессанты и транквилизаторы? Вряд ли. Они здесь не помогут, только ослабят тонус и мышечную реакцию. Болевой шок? Но судя по расширенным зрачкам и собственным едва отступившим переживаниям, все находятся и так в состоянии сильнейшего болевого синдрома: Пабло, Дин и Дирижер испытывают первичные признаки удушья, Славка весь горит, а Риту колотит озноб. 

…А вот это уже настоящее сумасшествие: видеть себя со стороны глазами Командора, ощущать, как под его пальцами бьется пульс и не иметь возможности выбраться из липких силков кошмара, в котором свои страдания неотделимы от чужих. С другой стороны, если она сумеет перетянуть на себя хотя бы часть болевых ощущений Арсеньева, Командор получит шанс добраться до института бионики. Тем более, несколько раз во время операций и приеме тяжелораненых, когда в госпитале не хватало препаратов наркоза, ее буквально накрывало чужой болью, и только испив ее до дна, вытянув всю до конца, удавалось ее преодолеть. 

И пускай тело бросает в жар и холод, а вокруг губ и глаз выступает синева, не очень заметная на покрытом пылью и копотью, разукрашенном ссадинами и синяками исхудавшем лице. Главное, Арсеньев вновь обрел способность рассуждать и двигаться вперед, как бы по этому поводу ни протестовало едва снятое с дыбы переживаний, не успевшее толком восстановиться после приключений в гараже, измотанное месяцами боев тело. Прежде, чем сознание опять меркнет, полностью поглощенное волей Командора, сердце согревает его виновато-ласковая мысль:

 —  Потерпите, ребята, потерпи малышка, здесь совсем недалеко! Главное вспомнить дорогу до лаборатории.  

Потом из памяти, уже вновь чужой, всплывает улыбающееся лицо повзрослевшего Лехи и какие-то немыслимые казематы, уходящие вглубь на десятки этажей… 

 Поскольку исследования Шацкого шли с грифом секретно, его отдел располагался в одном из подземных корпусов института, не имевшем не то что вывески, но даже фасада, как такового. Все помещения лабораторий уходили на десяток этажей под землю, оставляя сверху для съемок из космоса лишь глухой забор и невзрачное, обшарпанное строение, напоминающее не то складское помещение, не то заштатный гараж.

Лет тридцать назад, когда на недавно освоенном Ванкувере еще сохранялись нравы Дикого Запада, какие-то бандиты, купившись на бедность и неказистость того, что находилось сверху, решили взять эту территорию под контроль. Однако, не прошло и десяти минут, как непрошенных посетителей с треском выбили оттуда ребята из подразделения «Барс», предварительно объяснив, что «крыша» у объекта более чем надежная. Больше никаких попыток захвата не предпринималось, но над институтом повисла маскировочная сетка различного рода слухов, самым любимым из которых являлась байка о термоядерном реакторе, спрятанном под землей. Местные жители с видом знатоков рассказывали приезжим, что, коли рванет… Впрочем, правда оказалась едва ли не страшнее.

Лаборатория Шацкого находилась на четвертом уровне, если считать от земли, то есть на глубине не менее пятнадцати метров. Адскую же машину создал Леха, коли непроницаемая для гамма и других лучей толща грунта и бетона для нее не преграда. Впрочем, транслятор может располагаться и на крыше. Вот только управляется он явно из подземных недр. Хотя будет нелишним расстрелять на крыше все антенны…

 — Получи, тварь! И еще раз, и другой!

Вот идиот! Размечтался об антеннах и едва не словил плазменный заряд от какого-то паука-недомерка! Хорошо хоть мышечная реакция не подвела! Да сколько их тут! И какие все разные! Лезут из всех щелей, целятся из-за каждого угла. Да здесь, кажется, вся многократно оспоренная креационистами таблица земной эволюции Дарвина, пара десятков инопланетных чудищ, точно византийские клибанофоры, одетых в чешуйчатую броню и еще что-то совсем уж невообразимое, словно сошедшее с полотен Босха. Интересно, кто у кого тырил: бионики у мэтра Северного Возрождения или наоборот? Последнее, конечно, вряд ли. Человек способен вообразить лишь то, что он где-то когда-то видел. Вот только кто может поручиться, в какую вселенную и эпоху заносили живописца его бредовые видения и сны.

Как только мозг почти инстинктивно начинает реагировать на опасность, выбросив в кровь дополнительный заряд адреналина, все реакции приходят в норму, даже дышать становится легче. Куда-то пропадает усталость, ватные ноги превращаются в надежные пружины, даже муть перед глазами почти исчезает и видения отступают вглубь памяти. Интересно, это бионики потрудились создать оборонительные рубежи для своего института, на случай вторжения обоих противоборствующих сил, или созданная ими техника сама расползлась по району, вроде тысяченожек из гаража. В любом случае надо не просто как-то выживать, но и пробиваться вперед. Только бы вновь не накрыло.

XIV

— Нет, Командор, пожалуйста, не надо! Нельзя сейчас возвращаться ни в заброшенный док, ни в обгоревшую лабораторию, в которой удушливый дым оплавленных полимеров забивался в горло, залеплял липкой смолой, не пуская наружу крик и не позволяя дышать!

В мутном омуте памяти водятся алчные демоны, мешающие правду с ложью и превращающие долг и готовность отвечать за свои поступки в безнадежное чувство вины, разъедающее изнутри хуже жесткого излучения. Искупление вовсе не означает исцеление. Но о каком искуплении может идти речь, когда сознание меркнет, а вокруг сотни безжалостных дронов, готовых терзать плоть с той же яростью, с какой огненные бичи брошенных самому себе обвинений раздирают душу? А сил не хватает даже на то, чтобы добраться до аптечки и остановить кровь.

Остановить кровь… Почему нельзя перенестись в подземную лабораторию института бионики, почему ноги точно увязли в коллоиде или болоте. Или в мутной воде дока. Замкнутый круг!

 А может быть, попробовать иначе? Ведь ужас в нашей памяти нередко перемешан с чем-то светлым. Почему же нельзя вернуться в вечер дружеских посиделок в доме учителя, когда красивые сильные руки стремительными птицами парили над клавиатурой рояля? Почему нельзя перенестись хотя бы в пронизанный солнцем сад при госпитале, по которому молодой солдат с висящей на перевязи правой рукой гулял в сопровождении двух шкодливых подростков.

 — Меня зовут Рита, я дочь профессора Усольцева.

 — Клод Дюбуа из Нового Гавра.

 — А где твои родители, и кем тебе приходится Алекс?

Ну и дурацкий же она тогда задала вопрос. Мальчишка аж затрясся, огрызнулся в ответ какой-то гадостью, дернул за косу и попытался ударить. Они потом какое-то время гонялись друг за другом по саду, своими воплями тревожа больных. Арсеньев с интересом наблюдал за ними, а потом одним неуловимым движением возник на пути, призывая к порядку.

Вечером ее ждала выволочка от отца и рассказ трагической истории Ванкуверского подполья, о которой так усердно молчали новостные агентства всех входящих в Содружество миров, подчищавшие любые дискуссии в межсети.

 А ведь если бы Совет еще тогда поверил ученым и ввел войска или сразу добился запрета на деятельность Корпорации, сегодняшней гуманитарной катастрофы не случилось бы. Но в Совете в угоду политической конъюнктуре предпочли не поверить фактам, добытым ценой сотен жизней. С Альянсом Рас-Альхага только недавно удалось достигнуть перемирия, поэтому члены Совета сделали вид, что экспериментов над людьми не ведется, поскольку так быть не должно, а значит их и в самом деле нет. Гораздо проще оставить выживших подпольщиков безо всякой поддержки, отца обвинить в плагиате, а потом и вовсе назначить виновным в возникновении эпидемии.

 Между тем, даже школьники точно знали, что к нормам гуманизма и уважения к другим расам в Альянсе, где до сих пор сохранялось жесткое деление на касты и сословия, относились с искренним недоумением, а уж такие понятия как «Свобода, Равенство и Братство» просто не понимали. Парии из касты мусорщиков не могут быть равны воинам и тем более жрецам, а проданные на рудники обитатели окраинных миров не имеют права на свободу. Что поделать, несмотря на почти полную идентичность биологических параметров, цивилизация Рас-Альхага шла иным путем, нежели земная. Произошедшая около сотни лет назад нежданная встреча с сородичами не сделала землян и змееносцев братьями, а годы соперничества на космических путях, когда змееносцы одну за другой пытались подчинить колонизированные землянами планеты, только обострили противоречия. Даже с сильфидскими гвельфами и негуманоидами Альпареи отношения строились проще.

Впрочем, тонкостями межпланетной политики Туся тогда не прониклась, зато поняла, что Арсеньев — герой. Даже если не принимать во внимание его участие в разработке и, главное, тестировании отцовской вакцины, которую участники эксперимента из-за нехватки времени проверяли на себе.

 Несколькими днями спустя девочка снова пришла в госпиталь, чтобы извиниться за ненадлежащее поведение, и осталась на целый день. Арсеньев только приходил в себя после очередной операции и большей частью лежал, что, впрочем, не мешало ему рассказывать о свойствах вирусов, и докторе Фаустусе, и невозможности заключить честную сделку с Тьмой. Он сравнивал Корпорации, подобные «Панна Моти», с вирусами, которые являются абсолютными паразитами и способны существовать, лишь внедряясь в клетки носителя или инфицированного объекта. Именно после этой беседы еще до разговора с отцом Туся решила тоже стать врачом или исследователем.

Еще они говорили о музыке, в которой Арсеньев тоже замечательно разбирался. И конечно же Туся допустила очередную бестактность, когда обмолвилась о фортепианных вечерах в их доме. Раненый помрачнел, с болью глядя на изувеченную руку, потом натянуто улыбнулся:

 — А мне теперь впору только трубу осваивать! Конечно, когда губы заживут!

Действительно губы, как и все его лицо, больше всего напоминали пособие по рваным ранам и гематомам и потому выглядели неузнаваемо. После возвращения к агентурной работе Арсеньев изменил внешность и засвеченные в базе данных Альянса параметры биометрии, после чего, если встречался с учителем, то где-то вне его дома, чтобы вновь не пересечься с Галкой. Отец тоже старался об этих встречах умалчивать и фамилии бывшего студента даже в разговорах не упоминал. Он ни словом не упрекнул тогда Галку, но старшей дочери больше не доверял.

В тот далекий день в госпитале Туся с разрешения Вернера взяла на себя часть обязанностей роботов-санитаров: приносила раненому еду из буфета, поправляла постель, следила за капельницами. Сейчас она бы дорого дала, чтобы оказаться в лаборатории института бионики до того, как дроны найдут туда путь.

Впрочем, Арсеньев и так постепенно приходил в себя. Отяжелевшая, поникшая голова приподнялась, правая рука, отстегнув поврежденные пластины брони, потянулась к аптечке, почти на автомате останавливая кровь и обрабатывая раны.

XV

В следующий раз сознание вернулось от того, что те же самые руки, прежде положившие ее на что-то мягкое, расстегивали на ней куртку. Туся попыталась воспрепятствовать этому. Вышло, конечно, не очень: перед глазами плыла муть, во рту чувствовался привкус крови, руки еле двигались, в груди пекло так, что, казалось, при каждом вдохе в легкие пытаются напихать битое стекло и медицинские иглы. 

 — Тише, амазонка! Я только сделаю укол обезболивающего и послушаю легкие.

На шее у Арсеньева и вправду висел слегка двоившийся фонендоскоп, между пальцами балансировал наполненный лекарственным коктейлем шприц. Командор был без брони, в одной майке и армейских штанах. Лицо и руки сияли чистотой и свежестью. Выпростав из рукава Тусино плечо, он сделал инъекцию, после которой почти сразу муть рассеялась и дышать стало намного легче.

Мягкое ложе, оказавшееся на поверку всего лишь слегка продавленным диваном, стояло в незнакомом просторном помещении с красивой и удобной мебелью, в котором расположились все барсы. Дирижер возле обширного письменного стола, заставленного какой-то аппаратурой, снова колдовал над рацией. Дин, устроив на том же столе ополовиненный рюкзак, раскладывал рядом с ним какие-то взрыватели. Пабло, оккупировав сразу несколько компьютеров, рылся в системе, пытаясь ее перенастроить, а Слава от нечего делать в приступе мстительного восторга пинал ногами неподвижного механического паука. Петровича в комнате не было, но его силуэт маячил в соседнем помещении, откуда тянуло чем-то съедобным.

Оглядевшись повнимательнее, Туся поняла, что помещение не такое уж незнакомое. Именно его она видела около часа назад глазами Арсеньева: застывший у противоположной стены обезвреженный генератор депрессивного излучения угрожающе блестел холодом металла, пытаясь куда-то дотянуться щупальцами антенн и проводов. В остальном же, в комнате царили непривычные умиротворение и даже уют.

Арсеньев повернулся к Славе и строго нахмурился:

— Можно без вандализма?! Эти пауки нам еще пригодятся! Если Пабло перепрограммирует систему, добраться до нашего основного объекта станет значительно легче.

Затем он бережно приподнял Тусю и, придерживая ее за плечи, снял куртку, чтобы выслушать грудную клетку. Она недовольно подумала, что вообще-то сама собиралась его лечить. Впрочем, со своими травмами Командор, похоже, справился сам. Рана на плече даже успела затянуться.

 — Здесь не болит? — поинтересовался он, пальпируя грудную клетку «пациентки».

Туся хотела ответить, но закашлялась. Арсеньев протянул чистую салфетку, на которой тут же отпечаталась кровь.

— Это скоро пройдет, — Арсеньев успокаивающе улыбнулся, убирая в рюкзак фонендоскоп, шприцы и портативный анализатор с функциями рентгена и ультразвука. — Ребра целы, пневмоторакса, кажется, нет. Будем надеяться, что ушиб был не очень сильный.  

Затем он замолчал, выслушивая дыхание. Когда он перенес фонендоскоп на спину, Туся прикрылась руками: Дирижер, Пабло и Дин, каждый занимались своим делом, зато Слава Капеэсэс пялился за троих.

Бедный разведчик! Давно же он не общался с женщинами, если Тусина грудь в ее нынешнем состоянии вызывала в нем какие-то инстинкты. Настоящая амазонка со всеми вытекающими последствиями! С правой стороны груди от соска до самой шеи растекался жуткий кровоподтек. Туся попыталась представить, что могло произойти, если бы не броня, и ей стало страшно.

Арсеньев, кажется, угадал ее мысли.

 — Когда я говорил о приеме в отряд, я вообще-то шутил! — заметил он, возвращая ей куртку и протягивая кружку с водой.

 — Там какое-то чудище с огнеметом к взрывчатке подбиралось! — виновато объяснила Туся.

 — Я знаю, — улыбнулся Арсеньев. — Дин и Дирижер все рассказали.

Туся поднялась с дивана, чтобы умыться. От воды стало хорошо и приятно. Командор критически осмотрел ее разодранную легионерами одежду и протянул ей чистую армейскую футболку, в которой Туся, конечно, утонула. Сделать поясок и носить, как платьице. Впрочем, примерить такой наряд она хотела бы совсем при других обстоятельствах. Перед мысленным взором мелькнуло какое-то помещение, напоминающее каюту корабля, смятая постель и рубашка Арсеньева, наброшенная на ее плечи вместо пеньюара. Но то ли это было все-таки не с ней, то ли происходило совсем в другой жизни.

Поправив ворот, Туся решила, что неплохо бы хоть как-то собрать совсем растрепавшиеся волосы, благо в кармане куртки обнаружилась расческа.  Хотя большинство женщин в госпитале стриглись коротко на армейский манер, с косой, которую так любил отец, Туся расстаться не смогла, хотя та доставляла одни неудобства. Вот и сейчас первая же попытка распутать похожие на паклю, покрытые густым слоем копоти и бетонной крошки, слипшиеся пряди закончилась приступом удушающего до потери сознания кашля, так, что потемнело в глазах.

Арсеньев не позволил упасть, уложил на диван, дал кислородную маску и укутал в свою куртку. Кислород очищал легкие, куртка излучала живое тепло. Сделалось хорошо и покойно. Туся свернулась калачиком и прикрыла глаза.

Она уже начала погружаться в блаженную дремоту, когда громкое шуршание и возня, донесшиеся откуда-то из дивана, заставили ее вздрогнуть. Не то, чтобы она боялась крыс или даже змей, но краткого знакомства с разработками института бионики ей вполне хватило, чтобы твердо усвоить — с ними, даже с маленькими, лучше дела не иметь.

Арсеньев улыбнулся и без малейшего намека на осторожность запустил руку под обшивку:

 — Шусмик! Не пугай людей и вылезай!

В ответ на его призыв, весело виляя пушистым хвостом, плотоядно облизывая розовым язычком очаровательную заостренную мордочку и умильно глядя блестящими бусинами агатовых глаз, из дивана выбрался маленький пушистый зверек, похожий одновременно на шпица, пекинеса и кус-куса, совершенно невообразимый, но, тем не менее, очаровательный.