Зеркало

Глава 1

Год 2005.

Невысокий, уже немолодой мужчина неспешно опустился на бетонную скамейку в сквере. Достал из кармана серых брюк видавший виды носовой платок и со вздохом утер пот со лба. Солнце в августовский полдень жарило беспощадно. Завистливо оглядев радостно, с восторженными воплями плескавшуюся в фонтане детвору, офицер МВД в отставке Ярыгин опустил пакеты с продуктами на землю. Затем извлек из кармана пачку сигарет, зажигалку и не спеша с наслаждением закурил.

Народу, несмотря на страшный зной, в сквере было много: от мамочек с детьми до старушек и пенсионеров, вроде него, Ярыгина. Подняв глаза на обшарпанный памятник Дзержинскому, обнимающему детей, мужчина усмехнулся, похлопав себя по животу. У того — разбитые колени, у него — пузо и седина. А что делать? Рано или поздно все приходит в негодность. А ведь еще недавно бегал за преступниками. Потом — сел в кресло начальника. А потом…

А потом что-то пошло не так, совсем не так. Но могло ли быть иначе? Свою ли жизнь он спасал? Что руководило тогда им, Ярыгиным? Жажда наживы или страх за свою жизнь? Что больше? Мог ли он спасти, не губить те жизни, которые загубил? Мог ли не ломать судьбы, которые сломал? Что это было? Пресловутый инстинкт выживания или пелена на глазах от внезапно свалившихся возможностей, денег? В милицию-то шел не ради богатства. Шел в органы с высокими идеалами. Ярыгин вздохнул. Тогда об этом не думалось. Зато думалось сейчас, да так, что скулы сводило. Что ты такое, Ярыгин? Что ты натворил? Где была твоя совесть?

Но могло ли быть иначе? Не он, так кто-то другой бы занял его место, Ярыгина. И все было бы точно так же. Слабое оправдание. Но вышло как вышло. Да, времена другие нынче. Но в жизни все по-прежнему. Мужчина опустил глаза. Плитка в сквере — и та разломана. Уже сколько лет. Не меняется. Ничего не меняется. Только музыка в сквере та же.

«...Заросло васильками небо,

А ромашки из солнца из снега...»

— Простите, у вас закурить не найдется?

Ярыгин поднял глаза. Девушка, на вид лет 30. Безумной красоты, огромные карие глаза. Смотрят прямо в душу. Аккуратные, утонченные черты лица. Контрастом огромный шрам, вертикально пересекающий щеку едва ли не до самого глаза. (Ярыгина) Будто полоснули, чем-то острым. На девушке черные спортивные брюки, черная спортивная куртка. Голову скрывает капюшон. Одна рука в кармане. На курящую совсем не похожа...

— Не похожи вы на курящую. — Хмыкнул мужчина и извлек из пакета бутылку молока. Девушка смотрела ему в глаза. Пустым взглядом, безотрывно. Не вынимая руку из кармана.

— Узнал? — Вместо ответа Ярыгин открыл бутылку и плеснул молоком ей в лицо, кинувшись к выходу, но уже на разбитых ступеньках был настигнут точным выстрелом в ногу. Взвыв, мужчина упал на бетон. Толпа мамочек с криками разбежалась — сквер в миг опустел. Девушка откинула капюшон, потрепав коротко стриженные, каштановые волосы.

— Что тебе… Что тебе нужно…? — Сползая по ступенькам, прохрипел Ярыгин.

— А ничего. — Шагнув вниз, девушка остановилась, загородив Ярыгину свет. Солнце причудливо играло в ее волосах. Она вскинула оружие, прицелившись точно в голову. — Это тебе за нас. За всех нас.

Грохнул выстрел.

«...Полевые цветы, полевые цветы,

Незатейливы, не капризны...»

Год 2010.

Не то чтобы дела в последнее время шли хорошо. Начинающий журналист Андрей Могучих нервно посмотрел в окно кафе, ожидая встречи, которая, по сути, должна была решить его карьеру. Хотя не этого ради он ее затевал. Уж больно резонансной была в свое время история человека, который согласился на разговор. Могучих пока не решил, будет ли давать материалу ход. Посмотрит.

А дела пошли так себе после семейного конфликта. Ну, почти семейного. Как всегда все решил быт. Когда Андрей поступал на журфак, то твердо сказал себе: никаких романов. Только карьера. Но милая однокурсница, как это всегда бывает, вскружила голову, и вот Могучих был уже помолвлен на пятом курсе. А впереди — диплом. А мысли не идут. А дальше случилась крупная ссора, и будущая жена просто пропала с просьбой не искать ее никогда. В то время парень уже работал, и редактор требовал материала. А его не было. В общем, все навалилось, сразу, всей массой.

Тогда-то Андрей и увидел в газете на даче статью о недавнем резонансом убийстве подполковника МВД в отставке Ярыгина. Убийца просто подошел к пенсионеру в сквере и выстрелил из пистолета. В упор. В час дня. При куче свидетелей. А потом просто сел, нет, села, это была она, девушка, и закурила. Она даже не пыталась скрыться. Указывалось, что женщина совсем недавно вышла из тюрьмы, где отбывала срок за распространение наркотиков.
Самое удивительное, что скоро она освободилась. За дело взялась адвокат Садыкова, которая выбила для обвиняемой минимальный срок.

Могучих навел справки. Садыкова уже вела дела, связанные с бывшим милиционером. В конце 90-х она, еще совсем девочка, практически без опыта, вытащила на свободу нескольких человек. Уже тогда начали говорить, что у адвоката несколько жизней или очень серьезная защита. Так это или нет, оставалось неизвестным. Интервью Садыкова не давала.

И вот, совершенно ни на что не надеясь, Андрей раздобыл номер известного адвоката и попросил о встрече. Вспомнить о 90-х да и про Ярыгина расспросить. Могучих было нужно хоть что-то. Ну, да и был простой интерес. Садыкова в буквальном смысле слова творила чудеса и была до сих пор жива.

К огромному удивлению Андрея, женщина сразу согласилась, подчеркнув, что начинающим журналистам нужно помогать. Единственное, о чем она попросила, — никаких настоящих имен. Во избежание неприятностей у еще живых участников процессов. Андрей согласился и вот теперь ожидал на веранде кафе, попивая яблочный сок. Дул прохладный июньский ветер, над помещением повисла огромная свинцовая туча. Где-то в кафе играла музыка и громко разговаривали люди. Бармен прибавил звук. Девушка, сидевшая спиной, подняла руки в танце.

Глава 2

Год 1995.

Ксения.

Танцплощадку в Доме культуры окутало едким сигаретным дымом. Светила, освещая счастливые лица, цветомузыка. Сотни молодых людей в почти невиданной ранее одежде безумно танцевали под почти невиданную раньше музыку. Одурманенные разливаемым тут же алкоголем или спиртным неизвестного происхождения, порошками, наркотиками, они двигались в одним им известных безумных танцах, наслаждаясь свалившейся свободой. Новая музыка сводила с ума, позволяя уходить в другой, новый мир, без запретов и ограничений. Красивая модная одежда дарила ощущение долгожданной свободы от старших, теперь казавшихся страшными занудами, и общественного мнения, которого, казалось, теперь совсем не стало.

Каждый стал сам за себя. Коллективного движения теперь не было — каждый верил в то, что сам выбирал, и двигался по своему пути.

— Эй, фотограф! — К девушке, одетой в «косуху» поверх белой футболки, светлые джинсы и белые кроссовки, подошел уже едва державшийся на ногах молодой человек в джинсовой куртке. — Полетать хочешь? Хочешь автограф, фотограф? — Омерзительно захихикал он.

— Это чего? — Отложив фотоаппарат на подоконник, девушка, сдвинув брови к переносице, взяла в руки сигарету и принюхалась. Вытянутое лицо, большой подбородок и высоко поднятая нижняя губа придавали ей вечно насупленный, слегка обиженный вид.

— Это то, от чего ты пролетишь до Владивостока быстрее, чем дойдешь до Баумана! — Снова захихикал парень.

— Убери, дурак что ли совсем? — Вернула подарок девушка, приоткрыв окно и вдыхая свежий ночной воздух. — Давай, иди отсюда!

За окном взвизгнули тормоза. К несчастью для покорителей нового мира, новый мир сам пришел к ним. Хлопнули двери автомобилей — их было порядка десяти. Из них выскочила толпа здоровенных молодых людей, вооруженных железными прутами и дубинками. Раздался оглушительный грохот: треснул единственный в округе телефонный аппарат. Вызвать милицию теперь стало невозможно. Часть парней ринулась в здание, часть окружила его по периметру.

«Твою мать!» Схватив фотоаппарат, девушка, расталкивая безумную танцующую толпу, бросилась к выходу. А был ли смысл убеждать невменяемых людей бежать?! Или был?

С прыгающим сердцем она выбежала из зала и тут же юркнула за колонну, увидев бегущую вверх по лестнице толпу. Только бы не заметили, только бы не заметили! Закрыв глаза и прикрыв рот ладонями, девушка вжалась в колонну, уже практически не дыша. Господи, что с ней сделают, если заметят! Господи, что же с ней сделают! Прошмыгнув мимо, толпа вбежала в зал и закрыла дверь, подперев с той стороны чем-то тяжелым.

«Весь город наш!!!», — взревел главный. Затем послышался звук падающих тел, оглушительный треск стекла, удары прутами по полу и отчаянные девичьи крики. Кто-то попытался выбраться, подбежав к двери и заколотив кулаками, но беднягу тут же оттащили обратно. Послышался хруст сломавшейся кости и крик о пощаде.

Преодолев шок, девушка выбежала наружу и резко затормозила, увидев двух молодых людей, куривших в сторонке. Она увидела их, а они увидели ее.

«А ну, стоять!!!» Забор! Он близко! Парни кинулись в погоню, а она, закинув ногу, перепрыгнула на ту сторону (ладно хоть в джинсах, а ведь планировала надеть юбку, черную кожаную, вот сейчас отхватила бы по самые помидоры!) Приземлившись на землю, девушка бросилась прочь — парни кинулись следом.

Не помня себя, она бежала куда глаза глядят, пересекая пустынные ночные дворы, но парни не отставали. О том, что они с ней сделают, если поймают, даже думать не хотелось: в ушах все еще сидели крики с танцплощадки и хруст трещавших костей. Она слышала свое сердце и топот ног, с каждым шагом становившийся все медленнее. Куда ей соревноваться со здоровенными парнями?! Она не уйдет. Надо просто бежать и бежать, пока есть силы, а там… Будь что будет. Она добежала до детского дома, огороженного металлической сеткой и, вцепившись в нее, перемахнула на территорию — парни перемахнули следом. Эх, отстали бы хоть на секунду, она бы скрылась в зарослях! Но они не отставали. Здоровенные! Господи, что же они с ней сделают…? И ведь вокруг никого, ни единого света в окнах! Она уже чувствовала, как силы покидают ее, а ноги становятся все тяжелее. Пожалуйста! Нет! Еще чуть-чуть…

«Эй, мясо, да падай уже!» — крикнул один и грязно выругался. Она заскочила в арку, и сердце радостно воспрянуло: вот они, дома. Огромная линия, система общежитий, в народе ее называли «Пентагон». Там можно затеряться. Главное, добежать, скорее!

Но затеряться не удалось. Уже почти у подъездов одна нога зацепила другую и девушка рухнула на асфальт, больно поцарапав руки и лицо. Мгновенно вскочив, она схватила с земли камень и бросилась за качели.

— Фух, я больше не могу, — рухнул на землю один из парней. — Надо бросать курить.

— А я давно говорил, — тяжело дыша, ответил второй. — Бу!

— Только подойди! — Нахмурилась девушка. — Башку тебе раскрошу! Гадом буду! Или гадой! Гадкой! Неважно. Убью!

— Как страшно! — Рассмеялся второй парень. — Ну и загоняла ты нас! Спортсменка, что ли?

— Не твое дело! — Рявкнула девушка и бросилась к ближайшей горке, забежав на самый верх. — Давай, подходи!

— Да ну ее, Серег, — махнул рукой первый. — Посмотри на глаза! Ну дура же! Она же кинет.

— Фотоаппарат хоть дай посмотреть! — Крикнул второй.

— А больше ничего тебе не дать?! — Крикнула девушка с горки, по-прежнему сжимая в руках камень. — Делай что хочешь, только аппарат не трогай!

— Хех, глянь, аппарат важнее жизни! — Расхохотался второй. — Прям все, что хочу, могу делать?

— Ага, размечтался. — Шмыгнула носом девушка, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Не тебе мое знамя достанется.

Глава 3

***

Бессонова.

Скрипнула, открываясь в старенькую квартиру, видавшая виды деревянная дверь. Изнутри сразу повеяло... нет, не стариной... Не обшарпанной деревянной мебелью, которой было там в достатке. Не едой с кухни. Будто бы даже звуки телевизора с кухни заглушил этот запах. Именно он. Повеяло старостью. Спертый, тяжелый воздух с примесью резко пахнущих мазей и самодельных настоек непонятного цвета...

Девушка тихо прикрыла за собой дверь и опустила у порога большую черную сумку, тяжко, но с улыбкой вздохнув. Сняла светлые кроссовки, которые обменяла на бабушкины пластинки на рынке, пригладила подошедшего старого кота. Маленького кусочка уха у него не было. Это она, Бессонова, отрезала ножницами, в далеком детстве. Интересно было, что станет. Теперь было стыдно, ибо душа добра. Взгляд у старого кота был тяжелый, потухший. Движения, даже мяуканье, — усталые, протяжные. Казалось, отправь кота в другую квартиру — он станет снова бегать за фантиком на нитке. Но не здесь. Не в этой сонной, темной берлоге.

— Ба-бу-ля!!! — Протяжно крикнула девушка, подходя к холодильнику и открывая его. Старый, «Орск», на нем что-то шептал такой же старый телевизор. Слова были понятны через раз. Слово — пшш... — слово — пшш... Черно-белая картинка. Светлые старые обои, местами пожелтевшие. Пусто в холодильнике. — Ба-буш-ка-аа!!!

— Нет там ничего! — Шаркая ногами в толстых вязанных зимних носках по самые щиколотки, появилась на пороге кухни бабушка, поправляя цветастый халат и такой же цветастый платок на голове. — Чего орешь-то?!

— Проверяю, жива ты или нет, — улыбнулась Бессонова смеющимися глазами. Поразительно контрастировала она со всем в квартире. Казалось, ее зеленые глаза, светящиеся огнем, ее взгляд с прищуром и заражающая светлая улыбка — единственное живое здесь. — А то мало ли.

— Все мечтаешь, когда я помру.

— А ты мечтаешь, когда я съеду, — хихикнула девушка и обняла бабушку. — Да ну ладно тебе, ба. Скоро в Москву поедем. Вот учебу закончу — и уедем. И кота с собой возьмем.

— В Москву... — хмыкнула бабушка, но из объятий не вырвалась. Даже не попыталась. — Заканчивала бы ты ногами махать! Работать надо! Вот так жизнь жить! На благо народа. Для общества. Как мы жили.

— Да ну ба, я не ногами машу. Это балет. Высокое искусство. А я — артистка балета. Ну, будущая, правда, но, между прочим, лучшая на курсе, — улыбнулась Бессонова. — Окончу с отличием — поедем в столицу. Заживем! — Чмокнула она бабушку в щечку. — Все. Я сейчас картошки начищу, будем есть.

— Дети-дети... — вздохнула женщина и прошаркала к сумке. — В Москву она поедет. В бауле твоем, картошка-то? Ступай, руки мой. Сама почищу. Спала опять весь день, сил никаких. Старость... Стыд и срам...

— Там-там! — Проплыла на носочках мимо родственницы Бессонова и нырнула в ванную. — Ба, ты всю жизнь достойно трудилась. Имеешь право спать!

— Не имею, пока тебя на ноги не поставлю, — извлекая из сумки сначала пуанты, а затем мешок с картошкой, проговорила бабушка. — Господи, до чего дожили? В одной сумке с «пальцами» овощи таскаем. Высокое искусство — с продуктом питания! Низменно-бытовое — с культурой! Стыд и срам!

— Ба, я на ногах и так нормально стою. Крепче и выше всех! — Усмехнулась Бессонова. Вытерев руки о темные мешковатые штаны и белую футболку, она вновь появилась на кухне. — А тебе твоя учительская голова и на пенсии покоя не дает! «Низменно-бытовое — с культурой!» — Передразнила она с улыбкой бабушку, ущипнув ее за щечку. — Так бывает. Такова летопись!

— Тьфу на такую летопись! — Схватив мешок за углы, родственница сгрузила картошку в раковину. — Девка картошку в одной сумке с «пальцами» таскает! В ресторанах должна питаться! С кавалерами! А не тяжести таскать! Вот где они, кавалеры твои? Девка-то ты складная! Красивая! Глазища вон какие! — Тепло улыбнулась бабушка. — Вся в меня!

— В кого же еще? Да ну, ба, я служу балету. На другие глупости у меня времени нет. — Бессонова собрала темные волосы в короткий хвостик, стянув их красной резинкой. Пододвинула стул и уселась у раковины. — Сейчас новое время. Многие уехали. Надо ловить момент и карьеру строить. Понимаешь? А семья — она никуда не денется.

— Поколение, — усевшись рядом, протянула бабушка. — Мы в ваше время…

— Да ну ба, сейчас не ваше время, — срезая кожуру с картошки, мягко проговорила девушка. — Вот мне 20 лет. Я сейчас замуж выйду и рожу... А потом чего? Кроме того, как танцевать, ничего же не умею.

— Вот я и говорила, — опустив голову, ответила бабушка. — Надо нормальную профессию искать. Нормальную! Мать твоя тоже всю жизнь танцевала. И отец. И чего?

— Да ну ба, у них же другая ситуация! Ну, чего ты…

— «Да ну Ба, да ну Ба!» — Передразнила бабушка. — Я вон… тоже танцевать хотела, — неожиданно проговорила она, снимая платок и роняя на плечо седую косу.

— Ну. И чего не пошла? — Застыла с ножом Бессонова.

— Ничего. Мать не пустила.

— Тьфу!

— Что — тьфу? — Обиженно уставилась на внучку бабушка. — Это ты вон, захотела — пошла танцевать. Захотела гулять — пошла. А в наше время родительское слово законом было! Нет, значит, нет! И правильно! Ответственными выросли.

— И несчастными...

— Нормальными. Нормальными! И браки у нас крепкие были.

— Ну да, потому что развестись боялись. Позор! — Прогорланила Бессонова, улыбнувшись. — Бьет — значит, любит. Ладно, ба! Своя у тебя правда. Но я так не хочу. Я балет люблю. Больше жизни люблю! И танцевать хочу! И буду! На лучших сценах! Веришь?

— Ну…

— Да ну ба! — Заливисто рассмеялась девушка, брызнув в бабушку водой. — Ну, неужели не надоело? Здесь же сонно! Часы эти, кот этот, старый, страшный. Неужели не хочется уехать? И никогда не хотелось? В этом доме жизнь кипела, ба! Когда родители… — Она сглотнула. — Когда они были... А сейчас что? Страшно сейчас тут! Да ну ба, а жизнь одна-одинешенька. Какая разница, в какое время жить, если сердце у тебя огненное? И мечта есть, одна, но какая! И ведь знаешь — можешь! Все можешь. Надо просто до конца довести! Правда ведь, ба…?