Зёрнышко Ночи

Бремя тишины

Алина не знала своих родителей. И не помнила, как попала в этот дом на отшибе, где вороные леса подступали к самому порогу, словно любопытные звери. Но здесь она выросла. Это был дом её бабушки, но бабушкой та была только для неё одной. Для всех остальных она была Ведьмой - не доброй и не злой, но очень сильной. Она была тем замком, что сдерживает древние силы и всё волшебство в этих краях творилось лишь с её кивка.

А, потом бабушка ушла, оставив Алине лишь дом, пёстрого кота по имени Барсик, да тяжёлое, как свинцовый плащ, наследство.

Первые дни одиночества были странно-уютными. Печь, сложенная бабкой из дикого камня, сама пекла хлеб с запахом солнца и трав. Самовар, медный брюхач, вечно ворчал, но наливал чай, настоянный на лесных ягодах, который согревал душу. Барсик мурлыкал так, что по стенам бежали искорки, а по ночам тени на стенах плясали немые балеты, чтобы Алине не было скучно.

Но тишина в доме была обманчивой. Как и предупреждала бабушка, это был не просто дом. Это был Страж и теперь замок на двери подвала, которую Алина всегда обходила стороной, начал ржаветь.

Каждую ночь ржавчина проступала сквозь метал всё сильнее, а по утрам Алина находила на пороге подвала влажные, тёмные листья папоротника, которые не росли в этом лесу. Оттуда же, из щели у пола, доносился шепот. Не слова, а лишь их отзвуки, полные влажной земли и забытых имён.

«Они проверяют тебя, преемница, - говорил Барсик, вылизывая лапу. Его голос в голове Алины был таким же привычным, как треск поленьев в печи. - Старая держала их силой воли, твоя же воля ещё спит. А, голод там, внизу, - не спит никогда».

Однажды утром замок валялся на полу, проржавевший почти до дыр. Дверь подвала была приоткрыта и из неё тянуло могильным холодом и запахом цветущей омелы - ядовитой и сладкой.

Сердце Алины бешено колотилось, но она помнила уроки бабки. Она не убежала, а подошла к двери, взяла с полки бабушкину свечу - ту, что зажигалась от прикосновения и горела ровным, не меркнущим пламенем.

«Не заходи, - предупредил Барсик, его шерсть встала дыбом. - Посмотри и запомни это чувство».

Алина заглянула внутрь.

Там не было ступеней. Вместо них в бездонную тьму уходили корни старого дуба, что рос посреди дома, пронизывая его насквозь. И на этих корнях, словно спелые плоды, висели сны. Сны местных жителей: яркие и светлые - сны детей, мечтающих о подарках, тревожные и колючие - сны взрослых, бьющихся в паутине будней. Она видела сон мясника Петра, где он летал над городом на окороке и сон старой швеи Марты, которая танцевала вальс с призраком юности.

И тут Алина поняла, что бабушка не просто «сдерживала» магию. Она её фильтровала. Она брала сырую, дикую энергию снов, страхов и желаний, что поднималась из недр и пропускала её через дом, превращая в то самое уютное волшебство - в самопекущийся хлеб, в говорящего кота, в целебный чай.

Теперь этот фильтр сломался.

Из глубин, между корней, поднималось нечто иное: неоформленные кошмары, тени в углах глаз, шепчущие о предательстве, вкус пепла во рту по утрам. Холод, который не могла прогнать никакая печь. Они уже здесь. Они уже просачиваются в мир, отравляя его в самой основе.

Алина отступила от двери, дрожащими руками налила себе чаю. Напиток был горьким, будто её собственный страх просочился в чайник.

Она осталась одна: без знаний, без силы Бабушки, с одним лишь уютным домом, который мог стать её последней крепостью или её ловушкой.

Тут она вспомнила о странном ключе, найденном сегодня в старой шкатулке. Он был выточен из кости и тёплым на ощупь. Алина не знала, от какой он двери, но она знала, что бабушка ничего не хранила просто так. И доверяя какому-то внутреннему чутью она оставила ключ при себе. А, ещё её не покидало чувство, что из леса что-то приближается. Оно крадётся и прислушивается и это что-то вот-то даст о себе знать.

Первым ходом тёмного леса был шёпот из-под двери ночью: «Мы знали тебя, когда ты была лишь семенем во тьме. Мы ждали. И мы заберём своё».

Кость ключа пульсировала в её ладони тёплым, живым ритмом, словно второе, крошечное сердце. Шёпот из-под двери стих, будто почувствовал его присутствие.

«Интересно, - лениво протянул Барсик, растягиваясь на печке, - из чего сделана кость, что помнит тепло, когда само существо уже истлело?»

Алина не ответила. Она перебирала в памяти каждую дверь в доме - кривые, изогнутые временем и влажностью проёмы. Их было семнадцать, не считая той, что вела в подвал. Ни к одной из них ключ, казалось, не подходил. Он был слишком изящным, почти декоративным.

Следующие несколько дней прошли в странном ритуале. Днём Алина пыталась поддерживать иллюзию нормальности. Печь пекла хлеб, самовар ворчал и запах теперь был с горьковатой ноткой дыма. Ночью дом напрягался, как живое существо. Тени на стенах плясали уже не балет, а нечто угловатое и тревожное. По утрам у двери в подвал она снова находила те самые чёрные листья папоротника, теперь уже с каплями липкой, похожей на росу, влаги.

Она пыталась повторить бабушкины заклинания. Шептала слова, что слышала краем уха, водила руками, копируя её плавные жесты. Ничего не происходило. Сила не слушалась её. Она была как дикий жеребёнок, который вырывается из рук неопытного наездника.

Отчаяние начало подкрадываться тихой, холодной змейкой. Оно шептало, что она - ошибка, что Бабушка ошиблась в преемнице. Что лучше запереть дом наглухо и бежать, пока не поздно.

Именно в такую ночь, когда ветер завывал в трубе как потерянная душа, а Барсик, беспокойно подёргивая усами, сидя у её ног, Алина поняла, что смотрит не на двери, а на стены.

Стены в гостиной были обиты старыми, душистыми кедровыми панелями. И на одной из них, всегда скрытая тяжёлым ковром с вытканными лисами и совами, была едва заметная щель. Алина никогда не придавала ей значения, думала, что это особенность старой древесины.

Сейчас её взгляд зацепился за сучок на панели, странно похожий на голову совы. И сердце ёкнуло. Она подошла, провела пальцами по шероховатому дереву. Сучок был на месте стыка двух панелей. Без особой надежды она приложила к нему ключ.