Золотой Колаис.Книга Первая "Божества Колаиса"

Глава 1. Где собирают слухи?

….Цвела вишней и яблонями пышная весна, какая она случилась в начале 3 века, неважно, в каком году, но, тогда правила династия местных херсонесских аристократов Флавиев, друзей и сподвижников римских императоров Галлов - Требониана и Волусиана.
Римский гарнизон стоял в Херсонесе Таврическом.

Удивительный это был город.

На Гераклейском полуострове, ближе к высокому небу, как гнездо огромного орла. Город вроде бы небольшой, со всех сторон обнесенный мощными крепостными стенами. Но куда до него Афинам, разбросанному гудящему муравейнику. То, что есть в Афинах, есть и в Херсонесе.
Его широкие прямые улицы пересекались под прямыми углами. Вокруг главной площади – агоры – все в шаговой доступности: амфитеатр, термы, гарнизон, бесчисленное количество каменных, и мраморных статуй. Кого только там нет с копьями, стрелами, свитками, лирами, да просто косматые морды варварских божеств. Жертвенники почти на каждом углу, стадион для состязаний. Колизей, гимнасии. Храмы для верующих разным богам и сомневающихся – какие хочешь! Главный рынок, торжище, над которым витал стойкий рыбный дух.

И наиглавнейшее заведение всех времен и народов – лупанарий, царство девиц легкого поведения и их клиентов: мордоворотов разной национальности, поскольку херсонесситы – невероятный народ. Гремучая смесь чистокровных эллинов с местными варварами: таврами, синдами, скифами, сарматами и et ceterra (и так далее), как говорят римляне.
Заведение имело замысловатое название «Святилище Апатуры», в переводе – «Обманщица», в просторечии – «Камбала».

…Рыночное питейное заведение «Камбала» тонуло в угарном дыму. Сквозь дым, как приведения, проступали силуэты пьяных мужчин: поющих и спорящих, жующих и дрыхнущих, играющих в астрагалы,- замусоленные кости, - и обнимающихся с девицами легкого поведения. Их красные спитые физиономии красноречиво говорили о роде их сомнительных занятий.

За единственным длинным столом в самом конце задымленного зала, вперив взгляд в пустоту поверх деревянной кружки с пивом, - оно называлось «олей», - сидел молодой человек. Он был одет по сарматски, в черные штаны-анаксириды и глухую куртку с короткими рукавами, без каких либо украшений. О том, что его наряд все-таки не для плебса, подсказывало тонкое сукно и шнуровка по бокам узких штанов, а также невысокая обувь с серебристыми застежками вокруг щиколоток. На широком кожаном поясе, почти опущенном на узкие бедра молодого человека, висел меч, ножны которого имели вензель с сарматским знаком в виде креста с загнутыми концами, что обозначало букву «А».

Владельцы холодного оружия всегда носили на запястьях браслеты: бронзовые, серебряные, у кого, как позволяли его социальное положение и доход. Запястья сармата, - а то, что он был сармат, никто в лупанарии не сомневался,- стянуты черной кожей с бронзовыми застежками, что абсолютно ничего не говорило о его статусе. Такие браслеты могли носить и гладиаторы, и наемные убийцы, и стражи закона.

А вот тонкое серебряное кольцо с крестом буквы «А» на круглом камне желто-бурого цвета, с блестящими золотыми точками, который называли «Златоискром», на безымянном пальце правой его руки могло сказать, что парень отнюдь не простолюдин. К тому же, стоявшая рядом с кружкой пива миска с красными раками была роскошью для скромных кошельков.

Раки эти служили предметом завистливого обсуждения, и все чаще пьяные глаза посетителей заведения обращались к сармату, особенно с десяток молодчиков мрачными взглядами прощупывали его широкоплечую гибкую фигуру.

Они зашли в «Камбалу» сразу за ним, вальяжно расселись, заказали себе пиво без закуски, и постоянно наблюдали за сарматом. Его плотная шея и накаченные мышцы подсказывали – он боец не робкого десятка, но талия, не иначе грозившая переломиться, удивляла хмельную братию; прям – осиное создание! Он не просто резко отличался от заросших, крупных, коренастых выпивох, а был белой вороной на их фоне; одет, проще не бывает, а осанка аристократа из клики архонта, главы города, Максима Флавия! Да и руки не ремесленника или гончара, холеные с длинными пальцами…даже не музыкант, - аристократ, точно!

Разбитные девицы в легких хитонах не первой свежести, сразу взяли его на прицел; явно богатенький к ним залетел?

Густые светлые кудри волос закрывали ему затылок завитками купидона. Профиль высоколобого лица, - а он не оборачивался к ним, - как из мрамора выточенный: с прямой от бровей переносицей, губами Аполлона, упрямым подбородком. Будь он черноволосый, смахивал бы на критского жреца. Такие доаттические профили любили малевать в Херсонесе лет эдак триста назад.

Девицы не спешили к нему подсесть. Клиентов вначале выбирает львица заведения Бэсса.

Бэсса, прибежавшая от богатого клиента, просматривала в комнатушке документы от лекаря. Быстро вытерла немытые руки о подол хитона и поспешила в общий зал.

Сармат, глубоко задумавшись, не сразу заметил, что подле него уже греет скамью хищно накрашенная лупэ. Та самая Бэсса, кто первая выбирает, кому почистить кошельки.

Он повернул к ней несколько бледное чисто выбритое лицо, когда его обоняние выделило из смрадного воздуха запах хвойных белил вперемежку с кислым потом. Бэсса улыбнулась его глазам, в росчерке густых ресниц, удивительно синим, с черными искорками. Его взгляд с любопытством замер на ее губах в жирной алой помаде. «Львица» цокнула языком.

Глава 2. Кем оказался Юлиан?

Но тот час сел Юлиан, как ужаленный, уставился на свою соседку. На него смотрела с ядовитой ухмылкой на узком бледном лице…жрица богини Девы. Лоб ее перевязан жреческой повязкой, волосы, цвета соломы, прикрыты накидкой, длинное одеяние закрывало колени.

- Ма…Марция?!– поневоле заикнулся Юлиан, не ожидавший в носилках Олимпии увидеть жрицу главного храма города.

Жрица стиснула холодными пальцами за руку, прерывая его попытку тут же, и выпрыгнуть из носилок.

- Сиди, коли не хочешь, чтоб тебя узнали, Тири!

Номифилакам, выглянув, крикнула:

- Именем Царицы богини Девы! Я взяла погромщика под защиту богини! Идите же себе!

Стражи закона, несолоно хлебавши, проводили глазами носилки; их рабы резво понесли к дому Юлиана Флавия.

- Не ожидал меня увидеть? – Марция железно стискивала Юлиана, не обращая внимание на его внешний вид: забрызган кровью, испачкан сажей, взлохмачен, глаза, как у совы, - всё ещё удивлен; дар речи потерял.

- Сам знаешь, Тири, я имею полномочия брать любую вещь горожан. И эту лектику твоей любезной Олимпии взяла. Да, пришлось с ней подраться, в храме руки распустила! Твоя временная любовница против меня, что мышь против змеи! Что ты делал в «Камбале»?

- Кур щипал! - голос у Юлиана прорезался: гаркнул в лицо жрице богини Девы, - Какое твое дело? Зачем за мной следишь? Я тебе не мальчишка!

- Да ты мальчишки хуже! Шинора! Обормот! На пугало похожий…

- Ещё слово, кобыла, только меня и видела! – Юлиан свесил ноги с носилок, тщетно пытаясь освободиться. Марция держала его за пояс, а пальцы главной жрицы богини Девы отличались от обычных, были тонкими, подозрительно длинными.

- Я вообще тебя вижу по великим праздникам, дорогой мой! Прячешься от меня у гусыни Олимпии. Тайно полез в паршивый лупанарий! Какие сведения там собирал? Меньше всего думаю, что ты там Бэссу на себя садил!

Юлиан разъярился; хотел зубами вцепиться в руку Марции, чтобы отпустила. Но та, внезапно яростная, отшвырнула его, толкнув кулаком в плечо, и тут, же закрутила прядь возле уха, притянула к себе Юлиана, поневоле заоравшего: «Отпусти, змеюка!»

Свободной рукой проникла за спину мужчины, вдев пальцы между поясом и бедром, сильно ущипнула.

Бросив меч, Юлиан навалился всем телом на Марцию; вдавил в подушки и стиснул горло жрицы, украшенное жемчужным ожерельем. Рабы с носилками сбились с ритма движения.

Марция спокойно смотрела ему в лицо: сумасшедший взгляд с сузившимися зрачками, как у рептилии, знала эту, непостижимую особенность его глаз, подсказывавшую – он находится в крайней степени гнева, что делало Юлиана и жутко привлекательным, и пугающим.

- Задушу тебя, змеюка! Это ты, стерва, посеяла в городе грязные обо мне слухи!

- А ты зови охрану, Тири. Где твои алауны? Вот будет интересно гражданам города узнать, кто скрывается под именем «Юлиан»!

- Пугаешь? Можешь не сомневаться, супарна, они так же узнают. Жрица Марция не только служит богине Херсонеса, но и змееногой богине тавров, тоже Деве. Или она Орейлоха? Или Подоха? Тебе же лучше знать, змеюка!

Вдруг Марция ласково улыбнулась. Знала: он ее не задушит, даже не ударит. Была она ему своего рода нянька, или, как называли в Херсонесе таких «нянек» - благодетельница, «хранительница мужского тела», иными словами – официальная любовница.

На правах любовницы и няньки она велела Юлиану взять себя в руки, не дергаться, как чертик на веревочке, и вернуться домой.

Дома в центральной части города стояли двух и трехъярусные, сплошь закрытые высокими глухими заборами, изукрашенными картинами из цветной гальки. Мимо них протекала река с прозрачной водой, а вдоль нее протянулись главные улицы в мозаичных плитах. Идешь, и не поймешь, где ступаешь на голову сатира, где на тело Геракла.

Дом Юлиана, двухъярусный, был одним из лучших домов в Херсонесе. Имел довольно обширный внутренний двор, с высокой застекленной крышей, уставленный кадками, вазами с хвойными деревцами, папоротниками, цветами, среди которых главенствовали розы. Юлиан обожал розы. Часто, проходя мимо цветущих кустов, кончиками пальцев сворачивал венчики бутонам.

Коврами парадный зал и комнаты почти не застланы, пол светился зеркальной свежестью светлого паркета. Фрески на мифологические темы закрывали не только стены и пол, но и потолки. Спален в его доме было несколько, обставленные с претензией на роскошь: египетскую, урартскую, эллинскую. Немыслимая коалиция этих помещений, блистающих идеальной чистотой, - Юлиан ненавидел пыль, - соседствовала с ванными комнатами, где привлекали к себе внимание бассейны в виде раковины-тридакны, умывальники-вазы, поливалки-лебеди. Все в изразцах; красочное, дивное. Горячая и холодная вода, благодаря городской системе водоснабжения, была постоянно.

Марция деловито распоряжалась в доме Юлиана, пока он отдыхал, полулежа в кресле. Велела служанке принести в спальню виноградное вино.

Пока в бассейне наполнялась горячая вода, бежавшая из пасти мраморной морды леопарда, Марция взялась освобождать Юлиана от одежды. Он подчинялся ей, как прислуге, бездумно, равнодушно. Им овладела внезапная апатия: в глубине синевы глаз заторможенность, будто сломалась механическая кукла, только губы роняли: «Зловещее оружие теней…».

Глава 3. Мы - враги, король готов

Когда расцветает кизил, в Тавро-Скифии говорят – значит пришла весна, ее первый месяц Бера, начало Нового года. А с месяцем Бера и его символом - Берестом связаны обряды и праздники, а они у местного народа тавров зачастую окрашены человеческой кровью.

Издревле так велось, что на алтаре богини Девы, - а ее таврские роды называли Орейлохой, - со своими головами прощались двое молодых мужчин, посвященных в сакральные жертвы. Местные греки утверждают: то были Орест и Пилат, а сами тавры говорят: нет, их звали Ахилл и Патрокл. Да, неважно, как их именовали, ведь когда это было, множество столетий назад, а к началу 3 века самые жестокие из тавров, ариси и синды, приносили в жертву всех пленников, кого вылавливали на море при кораблекрушении.

Кровопийцей казалась иноземцам таврская богиня Орейлоха. А главный жрец по имени Таргун - ненасытным исполнителем ее воли. Не один год, начиная с месяца Бера и до Кровавого месяца, который у римлян назывался июнем, жрец орудовал жертвенным мечом.

Простые жители Херсонеса Таврического, Боспора Киммерийского даже стольного града скифов Палакия возмущались, перемывая кости Таргуну: эх, нет на него управы, окружил свою особу воинами – «Черными черепами», закрылся в таврской крепости Кинсана и плевал на всех, даже на своего царя, кто не в силах с ним справиться.

Совладать с живорезом, – а он хитрый жрец, ему подвластна черная магия - способен только тайный владетель Тавро-Скифии, кого в Херсонесе знали под именем басилевса Агелы, а на Боспоре – басилевса Анта Тиберия. Он, якобы, отец божественных близнецов, а один из них, это - их молодой царь-король. Он правил, без малого восемь лет, срок достаточный, чтобы избавиться от Таргуна. Да, видать, не может? Но много ли знали простые обыватели?

* * *

В глубокой синеве неба парили большие орлы, озирая древние горы ведийских богов. Когда птицы набирали высоту, слышно было, как далеко вверху их крылья мощно рассекали воздух.

Под ними, во всю необъятную ширь, росли высокие буки, сверху казавшиеся дымчато-коричневыми, словно соболиный мех покрывал яйцеобразные их кроны. А вокруг горы, скалы, редкие пятна полян. Дебри восточных тавров-синдов.

Крепость Алеу, резиденцию их стольного града Кинсаны, окружала круговая каменная ограда, а сам город защищали высокие мощные стены. Впритык к городу лепились жалкие хижины бедных тавров, напов -виноделов, кого еще называли соковарами. Их островерхие, полу врытые в землю, хижины сложены из толстых веток и скреплены глиной; из открытых очагов струились дымки, - напы готовили пищу, отмечать начало Нового года.

Отцы семейств знали, что главному жрецу культа Девы - Орейлохи, на днях привезли пленников, выловленных на море греков, корабль которых разбился во время сильного шторма. Пленников было немного, как кричал жрец Таргун: «мало», чтобы умилостивить богиню. А значит, отцам родов надо пожертвовать своими сыновьями, выбрать младших, их послать на алтарь. Старших сыновей отцы семейств в это страшное время отсылали на пастбища с отарами овец, чтобы служители богини, «Черные черепа», не захватили их, надежду и опору многодетных семей.

Но для матери любой сын, младший или старший, дорог.

Орлы не только слышали бившие в небо вопли и рыдания несчастных матерей, но видели жирных черных воронов. Они садились на крепостные стены, на близко растущие деревья, алчным оком косясь вниз, на площадь, где стоял алтарь – камень. К нему служители культа, низкорослые, с выкрашенными черной и белой краской лицами, волокли первого из пленников.

Жрец Таргун, жилистая человеческая особь с руками палача, бритоголовый, вымазанный синей краской, наряженный в красный балахон, скалил желтые зубы, озирая толпу подданных. Они давно собрались вокруг плахи: женщины, старики, дети, воины, ждали начала кровавого ритуала в полном молчании.

Дубовые высокие ворота города раскрыты. Народ на площади оглядывался на дорогу, по которой «Черные черепа» волокли связанных сыновей соковаров; их забрали для полного количества жертв. Люди расступались, храня молчание, опуская глаза, в которых застыли жалость и страх. За сыновьями бежали матери, рано состарившиеся женщины, теряя свои латаные накидки. Матери уже не кричали, не плакали, просто бежали, а некоторые, сбившись с ног, падали и целовали камни мостовой, по которым протащили их сыновей.

Пленника, чернобородого грека в возрасте, турнули на колени перед алтарем. Обреченный в ужасе уставился на плаху, она отсвечивала пламенем – цветом пролившейся на ней былой крови.

Иссиня-черные вороны терпеливо ждали, когда жрец закончит свою заунывную песнь-молитву к богине, когда водицей окропят жертву, когда поднесут жрецу ритуальный меч.

Меч несли двое служителей, плечом к плечу, на вытянутых руках, закрытых красным сукном. Длинный, ржавый меч, которым, гласила легенда, еще сама богиня Дева, отрубала головы освященным жертвам.

Орлы, купавшиеся в потоках теплого воздуха, заметили внизу, где торчали высокие каменные сопки, - как вдоль реки двигался внушительный отряд всадников. Скалистая тропа была неширокой, поэтому скакали всадники по двое, друг за другом, растянувшись извилистой лентой.

Одеты всадники в багряное, блестевшее золотом в лучах солнца, в стальных нагрудниках, с дротиками наперевес, со щитами. Над головами ратников позванивали колокольчики и шелестели змеиными косицами воздушных драконов со сверкающими знаками воинского отличия штандарты, развивался стяг с черным грифом.

Глава 4. Ты познала мужчину?

В то время, когда над Тавро-Скифией, загадочной и дикой, вовсю светило солнце, далекий Рим тонул во мраке предрассветных сумерек.

Но уже раскрылись старые Капенские ворота Вечного города, и первым, кто покинул его кварталы, была неизвестная особа, сидевшая в простеньком, без гербов, паланкине с задернутыми занавесками. Паланкин несли темнокожие рабы. Рядом бежала, звеня медными браслетами на щиколотках, рабыня. Позади вышагивали вооруженные мечами и щитами два рослых охранника. Стражи ворот с любопытством проводили глазами таинственный кортеж, спешивший в рощу Эгерии. От нечего делать пустились гадать, какая это особа не желает быть узнанной? При всех своих познаниях в жизни города, они все же не догадались, что мимо них проскользнула юная дочь самой славной фамилии Фабиев, с состоянием и родовитостью которой считались императоры, сенат и плебеи.

Справедливого пера Овидия героическое прошлое Фабиев, когда они сражались против этруских Вей, добывая Риму славу, увековечило их, рождавших политических деятелей и полководцев, философов и поэтов. Составило им славу истинного образца аристократической семьи. В сенате они отличались стоическим хладнокровием. На полях сражений – неизменной храбростью. Они вели расточительную жизнь, когда судьба улыбалась им. И – тихую, миротворческую, когда тучи сгущались над их головами. Они избегали иметь близких друзей и заклятых врагов, тех и других, считая одинаково вероломными. В их дворцах и виллах господствовал дух просвещенности, дух земных божеств – поэтов, ораторов, скульпторов, актеров, красивых женщин и благородных юношей. Наследственной слабостью была тяга ко всему прекрасному.

Дети Фабиев росли в блистательном царстве эллинской культуры, выбирая в покровители эллинских богов. Со всем старанием заботились о своей внешности, презирая лень и обжорство. Их мужчины с малолетства занимались гимнастикой, верховой ездой, фехтованием. Женщины понимали толк в косметике, нарядах и обольщении.

И все же Фабии были сплошная тайна. Как складывались их семейные отношения, что управляло их состоянием, их политическими взглядами никто не знал. Друживший с ними император Требониан Галл никогда не лез им в душу. Следуя его примеру, никто не пытался уподобиться Сулле, кому нравилось копаться в подноготной своих подданных. Требониан Галл находил в их дворцах сладость поэтической болтовни, чарующую негу женских глаз, изысканное угощение – и, говорил: этого ему достаточно.

Из всех чад великолепного рода, процветавшего под эгидой главы Антония Элия, Фабии могли похвалиться своим наследником Марком Виктором, двадцати трех лет, и Фабией Глорией, - ей минуло пятнадцать. Их красота, благовоспитанность, изысканные манеры и всяческие дарования стали притчей в языцех.

Марк Виктор был завсегдатаем императорских терм и неизменным победителем в состязании колесниц. В театре Одеона играл трагические женские роли, вызывая у зрителей град слез, и лихо дрался на мечах в зале Аттина. Он получил звание лучшего фехтовальщика, когда Галл, любивший посещать зал Аттина, чуть было не оказался жертвой кучки заговорщиков. Марк Фабий, заслонив собой императора, храбро расправился с двумя противниками, остальных обезоружили подоспевшие преторианцы. Этот подвиг подарил Марку прозвище Победитель и высокое звание «друга кесаря».

В пятнадцать лет Марка Виктора женили на богатой невесте из рода Домициев, а через год он овдовел – жена умерла, простудившись на культовом женском празднике богини Дианы. Второе супружество тоже закончилось трагически – жена умерла в родах. Ребенок, прожив два года, скончался от желтухи. Марк Виктор наотрез отказался от следующих партий, заявив семье, что дал обет жениться только по влечению сердца. С наследником не спорили. Терпеливо дожидались, когда влечением сердца он изберет достойную стать матерью будущих продолжателей рода.

Требониан Галл, являясь во дворец Антония Элия, прежде чем вкушать яства, непременно шел целовать ручку Фабии Глории, самой божественной из невест Рима.

Вот где природа постаралась соткать из утренней зари, пены облаков и майского ароматного воздуха женскую кожу! Ни единого пятнышка на шелковистом упругом теле Глории. Когда она расцветала лукавством – огнем оно озаряло глаза цвета фиалки, магией улыбки играло в краешках пленительного рта. Глория в семье отличалась тонким мечтательным умом. Воспитанная героикой эллинских мифов, она рано создала себе образ избранника. Непременно он красив, и лицом и статной фигурой. Непременно душой загадочный. Непременно он смел, до безрассудства. Непременно во всем превосходит самых отважных и дерзких рыцарей. Непременно, все мадонны у его ног. Но он непременно безумно любит только ее. Только ее! И даже твердо знала, что ее мечта исполнится, что где-то живет ее сказочная любовь, и тоже думает о ней. Час наступит и они встретятся, обязательно встретятся!

А с того времени, когда началось нашествие на Европу сарматских народов, разбивших в сражениях кельтов и норманнов, сарматы еще и заворожили умы римлян невероятными сказами об огнедышащих драконах, стороживших несметные сокровища в неприступных горах Таврики и Киммерии.

Драконы, якобы, не только воевали с человеком, уничтожая его поселения и посевы, но и проявляли миролюбие, паритет. Этих драконов называли защитниками рода. Несли его фантастическое изображение на своих стягах.

И поверили римлянки, что дракон превращается в юношу, кто сражается с драконами-врагами, спасает от них подневольный народ и, конечно же, заточенную в крепости красавицу. И Глория поддалась на эту сказку, мечтала уже не о герое эллинских мифов, а о заколдованном юноше с заоблачных высот, кто бы понимал ее лирическую душу.

Глава 5. Я - мертвый без тебя, брат!

Орлы, как люди, всё запоминают. И вовсе не мифическим существом им показался крылатый золотой конь с мордой огнедышащего дракона, кто когда-то парил рядом с ними в горячих солнечных лучах.

Но давно орлы не видели крылатого красавца.

Туманная пелена слез застлала взор.
Длинные пальцы, сверкнув серебряным кольцом с горячим лучиком «Златоискра», разжались, обронив на желтый песок две крупные алые розы.

- «Есть такая пытка…соль присыпать на раны,
Боль души с ней не сравниться, в этом можно убедиться,
Руку брата отпусти, и исчезнет вмиг она.

А птицы в небо уносят тайну, она одна и долго будет длиться ….» Ахам мриттю, вахих твам, бхратри, мриттю. (я мертвый, без тебя, брат, мертвый).

Рядом с розами легли бардовые пионы. Их, скромный букет, положил Савлий.
Юноша опустился на колено рядом с Антиром, взглянул на своего короля. С уголков его глаз по скулам прокатились две крупные слезинки. Как жемчуг слезинки, мало, что не застыли драгоценными каплями.

- Антирис, не плачь, - прошептал Савлий, слегка дотрагиваясь до плеча короля, к золотой фибуле, державшей цепочку багряного плаща. - Твоей матери, богине Левкиппе, хорошо в Ирии.
Тот отрицательно повел подбородком.

- Нет, Савлий. Душе моей матери плохо. Она не отомщена. Убийца жив, он благоденствует, он торжествует, коварство его разума сродни тьмы и тьмы шакалов, сердце своё враг сжёг в горниле вселенской ярости. Нет, плохо душе моей ма. Я чувствую.

- Мы отомстим, Антирис! Клянусь богиней Арра! Мы найдем Ариантиса. Брата твоего, мой король! Найдем! - голубоглазое лицо подростка осветилось грозной решимостью.

- Легко тебе говорить, барон. Враг опасен, как змей изворотлив. Хитер, как лис. Отец не может выяснить, куда он спрятал Арианта. Как в воду канул. Ты же еще ребенок.

- Ребенок?! Испытай меня, Антир-сай! Бой на мечах! Бросание дротиков! Стрельба из лука! Попаду в глаз ворону! Арканы! Скачки с препятствиями! Держусь под брюхом коня! Переплыву под водой реку Геррос! Я всегда готов, Антир-сай! Ты же знаешь, - Савлий повесил свою красивую голову. – Сам меня воспитывал. Уму-разуму учил. Мы поймаем прета! Гада недоношенного, выпоротка! Поганище, каких еще не рождала. Мать-Земля.

Юноша осекся, увидев в глазах короля недоумение.

- Барон! Откуда ты набрался таких дурных слов?!

- Ну, я же у тебя учился, Антирис. Всему учился! А, дурные слова. Это – пища бога Мата! Сам же говорил, мой король.

- Неужели я такое говорю, Савлий? Вахих авахас? (Без шуток?) – в сарматскую речь Антир, как и его отец, всегда вставляли слова древнего «Священного языка» - санскрита. В Караниу все его обитатели этот язык учили.
Савлий покраснел, смутившись.

- Ну, не всегда! Когда бываешь. В большой задумчивости. В отлёте. Ой, в залёте. Када, ама те, ме бхага, двандвайх. (Когда, у тебя, мой бог, двойственность). Сарва драванти (Все разбегаются). Убить можешь.

- Какой я ужасный, - Антир выпрямился, прогнув стан, не иначе грозивший переломиться. Он был выше Савлия на голову. Размах плеч подчеркивали острые концы откидного ворота длиннополого плаща. Чтобы не набраться колючек в траве, Антир держал подол плаща, перекинутым на локте.

- Савлий, давай договоримся, ты ничего не видел, - Антир смахнул со щек крупные капли слез. Савлий не маленький, хорошо понимал, никто не должен знать, что король плачет. А на месте гибели матери он всегда не просто плакал – рыдал,- крупные, как жемчуг, слезы стекали до подбородка.

Савлий повис на шее Антира, расцеловал в мокрые щеки.

- У нас самый лучший ты, мой король! Никто ничего не узнает! Я – алаун, а твои ратники умеют держать! Рот на замке! Твам сварах! (Ты небесная птица!)

- Савлий, ты слышал, чау Таргун мне сказал, когда его прибили к воротам?

Юноша опустил глаза, и честно признался – слышал. Проклятый кровопийца, висевший на воротах Кинсаны, орал в лицо королю, что-де распяли Таргуна вопреки желанию богини. Богиня накажет короля, превратив его самого в жертву. Антир тогда холодно сказал Таргуну:

- Ты помнишь, прет, как девять лет назад предал меня и моего отца, Высочайшего, жреца богини Клейто? Твои «Черные черепа» не просто распяли меня, но вместе с тобой были свидетелем моего позора. Долг платежом красен! Попробуешь, сдыхая здесь, подать весточку Пайонам, я уничтожу твою великую жрицу! Как ты её зовешь? Орейлохой? Или Подохой?

Савлий слышал тот последний с Таргуном разговор короля, из которого понял только одно: Антир, несовершеннолетним, пережил некую страшную драму, оставившую на его душе кровоточащую рану. Разумеется, Савлий не собирался докапываться, какая это драма, которую его любимый король назвал «позором»? То была его тайна.

Вчера, распнув Таргуна на воротах города, Антир со своей ратью покинули Кинсану; переночевали в походных условиях, разбив шатры и на костре сварганив пшеничную кашу с кусками баранины. Антир баранину не употреблял, поэтому обошелся одной кашей. Выехали на восточный тракт засветло. Начинался горестный день: День памяти матери, и Антир спешил в Караниу, где его ждал отец, Дий. Но прежде заехал на место гибели богини Левкиппы.

- Твам бала, ачьюта, твам, ме пати! (Ты – сильный, стойкий, ты – мой повелитель!) Я слышал, но не слушал! Смотрел, но не видел! – шептал до задыхания юноша, обнимая за шею Антира.