Золотой Колаис.Книга Первая "Божества Колаиса" Часть вторая

Глава 1. Мой оберег - моя сила

Кай Валент нежился в прохладном бассейне, в атриуме, куда бросился смывать жар тела. Он старался не думать, что был на волосок от смерти. Где же он ошибся? Для Оместа готовил свой коронный удар и чуть было не опоздал с атакой. Опоздание стоило бы ему жизни.

В атрий доносились шумы продолжавшейся трапезы. На той арене, обагренной кровью, теперь дурачились карлики-мимы…

У края бассейна стоял молодой раб по прозвищу Герострат, с жуликоватым лицом, имевший две отличительные черты: ослепительно хищные зубы и болтливый язык. Он держал пушистую простынь и, торопливо рассказывал молодому господину, как реагировали зрители на выступление Цитуса. Обернулся, заслышав каменные шаги. Свистящим шепотом выдохнул:

- Хозяин! - низко согнулся в поклоне, отступая.

Вошедший в атрий Марий Алкивиад забрал у раба простыню. Герострат убежал дальше следить за гостями, особенно, за молодыми женщинами.

Алкивиад подошел к краю бассейна. Заговорил с сыном на сарматском языке, на котором говорили и росаланы, и аланы, даже скифы и готы, разве что с диалектами. Этому языку в свое время обучил сына, для их тайного общения, как любил поговаривать Алкивиад.

- Блестяще, Кай! От души поздравляю. Ты храбро одержал победу. Впрочем, я не сомневался. Одно меня удивило, почему ты не сразу убил Лонга? Опять забавлялся?

- Надо же было твоим приятелям, дорогой отец, прочувствовать сладость падения в пропасть безденежья. Терять сестерции для них, все равно, что потерять голову. – Сын ответил на том же языке, но с легким акцентом. Подплыл к ступенькам. - Вообще, Алкивиад, я согласился принять участие в твоем балагане не для того, чтобы вы с Фабием набили свои кошельки…

- Большая доля у тебя, сын мой.

- Неважно. Хочу спросить. Сенаторы поняли твою милую подсказку не наступать на твою тень?

- Хвала Одину! Не поняли – так скоро поймут! Сегодня я потрусил их кошельки, завтра пущу голыми по миру. - Марий Алкивиад мстительно стиснул кулак. - Они еще попомнят, как не пускали меня в Рим.

- У вас виноватым остался Гикесий?

- И тому по заслугам. Все в порядке, мальчик мой. Патриции рады твоему геройскому поступку. Они полагают, ты вышел на арену во имя Фабии Глории.

- То их беда, - небрежно отмахнулся молодой человек, поднимаясь на мокрую ступеньку бассейна. Алкивиад набросил сыну на плечи простынь и вдруг задержал. Развернул к себе.

- Где оберег, Кай? Когда ты успел снять гривну?

- Не снимал, не надевал…

- Какое безумие! Понимаю, вещь дорогая. Не хотел смущать моих приятелей? А надо было! Пусть знают, волки, с кем дело имеют! Думают, я играю в сумасшедшего Нерона?

- Отец, моя сила во мне, она – мой оберег.

- Это не безумие, это – глупость! Сколько лет носил, во-от, с такого возраста, и вдруг, стукнуло в голову – снял! - Алкивиад искренне удивился поступку сына. Алкивиад слепо верил в защитную силу алмазной гривны.

- Ну, ничего же не случилось. Напротив. Я победил собственной силой, без участия всяких там колдовских штучек. А ты продолжаешь верить в чушь.

- Глупый мальчик! Только благодаря твоему оберегу, нам везет в жизни, мы побеждаем, и мы невредимы.

- А я снял твой всепобеждающий амулет, и все равно победил…- Сын отвел глаза, вспомнив, как рисковал на арене.

- О, Кай, ты легкомысленный, и тебя любят боги.

Кай Валент прижался губами к колючей щеке отца, потрепав его по плечу. Рассмеялся. Бесшабашная дерзость, сквозившая в его смехе, нравилась Марию Алкивиаду. Он запечатлел сухой поцелуй на лбу сына.

- Надень оберег! Сам бы его носил, но не мне подарен.

Сын улыбнулся, погасив в тени ресниц холодный блеск глаз.

Кай Валент никогда не смотрел на отца в упор, и не потому, что неловко видеть его одноглазое лицо. Тот не разрешал этого делать. С самого детства Кая дал понять ему, глаза у мальчика необычные, люди таких глаз боятся. Но, общаясь с людьми разного возраста и социального положения, Кай Валент редко когда опускал взор, зато никогда не забывал стоять перед отцом с опущенными глазами.

Алкивиад отпустил сына отдохнуть и обсохнуть на мраморной скамье. Положил списки ставок на край тумбы, и вернулся к гостям.

Оставшись один, Кай Валент потянулся к шнуру колокольчика, вызвать массажиста, как вдруг шевельнулась портьера, закрывавшая сложенные между колоннами вещи, и оттуда выбрался взлохмаченный Ларт Бофорс, прижимавший палец к губам.

Молодой трибун оглянулся: где этот безмозглый Герострат? В его обязанности входит охранять покой господина, без его ведома никого не впускать. А раба, как корова языком слизала.

- Спокойно, драгоценный мой Аплу, Феб, Ахилл, Алкиной, и всё, что ты себе пожелаешь! - выпалил Ларт Бофорс, на-цыпочках приближаясь к герою дня. - На арену выпустили бойцовских петухов, а мой Куцый Хвост, кстати, его я поручил Герострату, любимая зверушка крошки Аритими…Глории, невесты твоей.

Он плюхнулся на скамью у ног обнаженного Феба, широко улыбаясь, елозя глазами по его телу.

- Ну, что, Феб, познакомимся поближе? Как никто я имею на это право. Я чуть не умер, когда тебя гоняли на арене. Да, я без денег. Все деньги у Публия Крейса. У нас он - великий гаруспик и великий казначей. Буду клянчить, чтоб дал тыщу сестерций. А, если б поставил на пятьсот тысяч? Подмывало, честно говоря. Я ведь, дорогуша, сразу уразумел, школа Гикесия не школа гимнастов и там, чтобы заполучить такую фигуру, надобно родиться, э-э-э…критским жрецом.

Этруска разглядывали с откровенной неприязнью. Они уже встречались в Термах, в Колизее, в гимнасии, и Каю Валенту начинало казаться, что эти встречи не случайны. Цецина-младший неизменно улыбался ему, чмокал в приветствии кончики пальцев, но в разговор не вступал. Теперь будто наверстывал упущенное.

Глава 2.Кто я? Судья Радамант в пекле

Кай Валент уважал отца. Уважал так, как могут преклоняться перед мудростью и опытом старших. Верил и надеялся, что не ошибается в отце, в ком видел несокрушимую силу и целеустремленную натуру. В то же время, Алкивиада боялся, а вот почему, ответить себе не мог. Просто, осталось это непонятное пугающее чувство с детства, когда его, болеющего мальчонку, закутывали в медвежью шкуру, и с воплями «Спасайся! Они убьют нас!» уносили непонятно куда.

Когда Марий Алкивиад признался, что кое-кто из сенаторов ставит ему палки в колеса, добиваясь, чтобы перед кесарями легата пропретора оболгали, и, что легат намерен их немного проучить, сын согласился помочь отцу.

Утром, когда ланиста Гикесий привел гладиаторов своей школы, среди которых был и Цитус, Каю Валенту доложили об этом. Издали он разглядел секутора, вместо которого должен выйти на арену.

Одного с ним роста, гибкий в талии, но крупнее и годами старше, беловолосый, безбородый, рыжеватые усы аккуратно подстрижены. В молодости он был, несомненно, красив и самоуверен, но черты лица искажал давний шрам, пролегший через скулу к уху. Держался Цитус с достоинством и ленцой. Тогда Каю Валенту со злостью подумалось – важничает.

Потом догадался: Цитус болен. В связке секуторов , он едва с ног не падал, обливаясь пОтом и дышал как загнанный зверь.

Гладиаторов отвели на задний двор, переодеваться. К этому времени Кай Валент был готов, лицо его закрывала маска. Заранее предупрежденные слуги тихонько пригласили Цитуса в помещение, воды испить. Гладиатора оглушили - Герострат постарался, довольный, что ему позволили кого-то треснуть по макушке. Цитуса затащили в подвал эргастула, а вместо него к его товарищам по школе присоединился Кай Валент. Гикесий и гладиаторы подвоха не почуяли. А, измученный болезнью Цитус, когда пришел в себя, получил новую порцию подозрительного лекарства, от которого впал в прострацию…

…Кай Валент велел конюшему оседлать пару коней, а Герострату - вывести их за ворота виллы. Незаметно покинул общество отца, игравших ставками на бойцовских петухов. Ринулся догонять ланисту.

Если Цитус на самом деле опоен зельем – Гикесий признается, иначе позор ему обеспечен. Кай Валент был так зол, что немилосердно стегал коня, рискуя свалиться с седла – он не любил верховую езду. Герострат с трудом поспевал за господином.

Ланисту, возлежавшего в носилках, никто не сопровождал. По пыльной дороге его носильщики двигались медленно, стараясь не выходить из полосы тени, падавшей от густых высоких деревьев. Заслышав сухую россыпь конского галопа, Гикесий замотал денежки, которые пересчитывал, в платок, и выглянул. Вначале очень удивился, зачем он понадобился молодому Марию, а, когда ему ткнули в зубы корешком плетки, велели признаться, где Цитус, - ланиста испугался.

- Мне хорошо заплатили за его смерть. Он случайно утонул, благородный трибун!

- Кто заплатил?

- Твой отец, благородный трибун!

- Во-он из моих владений, шелудивый пес! – замахнулся плеткой на Гикесия Кай Валент. Он не поверил ланисте. Отца хотят оболгать! Домиций и Фабий, вот, кто заправляют грязной интрижкой, проиграли, теперь прячут концы в воду.

Кай Валент приказал Герострату проследить, как выполняет приказ Гикесий. Сам повернул к реке, желая убедиться в правдивости слов ланисты. Шкодливый Герострат заулюлюкал вослед поспешно уходившим носильщикам Гикесия, потом погнался за ними, вынуждая рабов бежать, глотая горячую пыль.

С невысокого каменного моста Кай Валент разглядел сквозь толщу плавно текущих вод, пронизанных солнечными лучами, большое черное пятно на дне. Несчастного гладиатора запихнули в кожаный мешок и привязали камень, чтобы не всплыл. Спустившись с седла, Кай Валент подошел к низким перилам моста.

Наглец Гикесий утопил гладиатора на территории их поместья. Достать сейчас труп да привлечь ланисту к ответственности за засорение чужих источников!

Выдернув кинжал, прятавшийся в складках туники, сын Алкивиада на мгновение задумался: он не любил бултыхаться в речной или морской воде, в душе боялся глубины. Но задуманное надо исполнить. Прыжком перемахнул ограду, вдохнув в себя воздух, нырнул под воду, одним сильным движением плеч погружаясь на дно. Подсек веревку, освободив мешок от давления груза, поволок за собой, всплывая.

Герострат продирался сквозь кусты, разыскивая хозяина с довольной миной, готовый с ходу похвалиться, что прогнал ланисту. Раб настороженно оглянулся, опустил взгляд на поверхность реки и заморгал удивленно. Господин плыл к берегу, волоча черный мешок. Но господин плохо плавает! Вдруг утонет…

Как и думал Кай Валент, мешок гладиатору напялили на голову, связав отверстие под ногами. В воде рывком он перевернул мешок, снизу поддерживая коленом, кинжалом в другой руке вспорол пустоту кожи возле лица – багрового и потного. Кай Валент не рассчитывал увидеть гладиатора живым. Он же дышал. Теплый ветер коснулся его лица. Гладиатор дернулся, судорожно хватая ртом воздух, раскрылись бессмысленные глаза.

Герострат опомнился. Поймав за повод коня, повел его, спускаясь на берег. Спешился, и бегом помогать господину. Вдвоем они вытащили спасенного на траву. Раб ошеломленно наблюдал за господином: кинжалом тот вспарывал мешок до узла, срезал с набрякших запястьев волосяные путы. Цитус жадно дышал, сильное его тело сотрясал озноб. Понимает ли он в состоянии дурмана, что умирал и спасен?

Если бы у Кая Валента спросили сейчас, зачем ему понадобилось возиться с утопленником, он бы, от незнания что ответить, пришиб любопытного. Но рядом никого не было, кто удивился бы его поступку, а раб Герострат не в счет. Сквозь зубы, понося Домиция и Гикесия, легкими пощечинами Кай Валент приводил в чувство Цитуса: его бессмысленные глаза обморочно закатывались. Прошло какое-то время, прежде чем что- то удалось. Обметанные жаром губы Цитуса обронили: «Пить!»

Глава 3. Ты - чудовище, подруга!

В покои доносились отдаленные резкие пронзительные звуки труб.

С раннего утра они терзали слух тягучими всхлипами, мало похожими на женский плач, хотя то были звуки горя Великой Матери, весенним лесом ищущей фиалки – живородящую Аттисову кровь.

И до вечера трубам трубить, созывая народ на великий праздник Кибелы. С рассветом следующего дня он оросится кровью архигалла, вскроющего себе вены, отзовется необузданным грохотом кимвалов, барабанов, визгом флейт и воем рогов, понесет в буйном танце жрецов к священной сосне Аттиса, и навеки отымет у них детородные органы. Таков был жестокий обычай.

Фабия Глория зажимала уши ладонями. Только бы избавиться от кошмарного видения ночи Сатурналий, в подобных нечеловеческих звуках веселия отнявшей у нее девственность. Только бы не откатывалось к невидимым высотам пронзительно синее небо в ореоле темных ресниц.

Она металась в покоях, жалуясь злой богине: пестовала мечтой о звездной любви, а позволила надругательство. Подарила жалкую надежду тихой супружеской жизни со стариком, и ожгла чувство нечаянной встречей. За что?

Жених ошеломил ее отвагой и бесстрашием – победить сильнейших гладиаторов Большой Арены! Лукавый Амур посмеялся, выпустив в ее сердце волшебную стрелу, Глория боялась самой себе признаться: неужели, она влюбилась? Образ жениха занозой застрял в голове, думала о нем и восхищалась его глазами. Ничего подобного никогда не видела, в воображении не могла нарисовать такой дивный цвет мужских глаз…

Но, но, но….

«О, я несчастная, несчастная!» - обессилено падала на ложе. В уши наваждение шептало голосом Аулии Велианы: «Обмани. Он молод. Бабка научит. Все равно твой.» Холодело в душе. «Обмануть? Любовь, мечту, долгожданное счастье?» Значит, себя обмануть. Глория в панике вскакивала с ложа, увидев в нем супружеское. Не достойна она его, не достойна любви. Слишком была гордой и щепетильной дочь Фабиев, чтобы наплевать в душу идеалу.

- О, Кай… Как быть нам вместе, как? Ведь ты ничего не знаешь…

Под утро Кровавого дня, третьего дня праздника Кибелы, измученная бессонницей, Глория заснула, прижав к груди любимую пушистую кошку Дафну…

* * *

…Ночной Рим, погруженный в религиозную скорбь, не спал.

В кромешной тьме многочисленные толпы паломников тянулись к святилищу Великой Матери, чтобы стать свидетелями сотворенного богиней «чуда» – воскрешения Аттиса.

Мать Богов, она же Великая Мать, она же Кибела – чужестранка в Риме. По преданию она прибыла из фригийского города Пессинунта в годы изнурительной войны с Ганнибалом. С тех пор в день своего праздника во главе торжественной процессии она «шествовала» к реке Альмон на священное омовение. С воцарением Кибелы в древнем храме Победы Рим подчинился восточным богам и культам.

Толпу паломников возглавляли царствующие, их охрана, сенаторы, магистраты, прочие сановники и знатные вельможи. Личная гвардия Волузиана была в полном составе во главе с легатом пропретором Марием Алкивиадом. Под черными плащами с капюшонами, низко надвинутыми на лица, у всех паломников скрывались карнавальные костюмы, а преторианцы были еще в доспехах, при оружии.

Рядом с Каем Валентом шел Талант, бывший Цитус, теперь – домашний раб Мариев. На празднике обязанности Таланта состояли в том, чтобы обеспечить тыл для отступления господина, охраняя его от возможных посягательств со стороны женщин, и составить компанию в таверне.

Господин тихо говорил рабу:

- Было пророчество Сивиллы. Рим тогда свернет шею Ганнибалу, когда воцарится на Палатине Мать Богов, Кибела. Ее привезли в виде куска черного камня, из камня выточили лицо, а фигуру из серебра…

- А потом поставили фигуру на корабль, он зашел в Тибр и застрял на мелководье…И никто не мог вытащить его… - так же тихо добавил Талант.

- Но-о-о, нашлась тяжеловесная кобыла, некая Клавдия, супруга Квинта, так с помощью своих плотских грехов и вытащила корабль. Богине Кибеле по нраву проститутки, она их покровительница! – усмехнулся Кай Валент, и удивленно спросил - Откуда знаешь?

- Я получил хорошее воспитание, хоть и не рожден римлянином.

- Воспитание у варваров? – Кай Валент засмеялся, забыв, где он.

К ним обернулись впереди идущие.

- Как вам не стыдно, молодежь, вы же нарушаете святость шествия!

- Ладно тебе, умник, заткнись, - дерзко ответил Кай Валент.

- Это ты, латиклавий?

- А это ты, сенатор Квинт? – злорадно улыбнулся молодой трибун латиклавий. – Что-то стал почтительным к восточным праздникам. Святошей заделался. Уж, не после того случая, когда углем обжегся?

Квинт отвернулся, предпочитая не связываться с молодым наглецом.

Кай Валент прошептал Таланту:

- Видел эту крысу? Редкий образец рогоносца, зеркало распутной жены. Я их обоих проучил. Одного поставил у двери спальни со свечой, другую, внучку Клавдии, той самой грешницы – раком, свечку задувать, – шутник вновь засмеялся, на сей раз беззвучно.

Талант смолчал.

* * *

… В эту ночь Аулия Велиана переплюнула царицу Савскую.

Тщательно, руками рабынь, умастив тело ароматическим маслом, она украсила щиколотки ног серебряными браслетами, тугие девичьи бедра обернула широкими кольцами золотистой кожи, застегнув пряжки. Надела такой же широкий пояс, стянувший ее кукольный стан и высоко поднявший острые маленькие груди. Окольцевала руки браслетами разной толщины и формы. Тяжелые волосы приказала поднять, скрепить диадемой, уложить волнами наподобие цветка. Вдела в мочки ушей звонкие серебряные сережки. Очень постаралась над лицом, придав и без того рысьим глазам коварную загадочность египетских цариц, а ярко накрашенным губам – беспощадную откровенность жриц Кибелы. Служанки поднесли две половинки фиолетовой с золотом ткани и на плечах госпожи скрепили гранатовыми фибулами. Такое легкомысленное одеяние завершило маскарад Аулии Велианы.

Глава 4.Хочу твоей любви без остатка

Они летели сквозь праздник Радости шальными богами, сходя с ума в объятиях свежего ветра, оставляя позади шумные кварталы города, раскрытые ворота предместий, острова рощ. Пока не откатились в забытье все семь холмов Рима, не поплыли перед ними облака тумана в низине, накрывшие озеро с синим сумраком крадущегося рассвета. Пока не ухватились лохматые лапы сосен за колеса, тормозя колесницу.

Рысаки устало шли лесной дорогой, их не понукали, не свистел над спинами жгучий кнут.
Аулия смотрела в лицо незнакомца, сокрытое синим мраком, и ощущала себя на краю бездонной пропасти. Ветер давно высушил слезы обиды. Нимфа Эгерия послала ей смельчака. Но она забыла о своей грозной красе, в душе волной поднимался страх.

Охваченная пожаром томительных предчувствий, Аулия соскочила с колесницы. Бежала, не оглядываясь. Травы хлестко обтекали ее тугие бедра, стук сердца оглушал. Но остро слух ловил позади ветер, рвущий ломкие ветки.

Она убегала, неосознанно питаясь природой своих праматерей, срывавшихся наутек от неизбежного. Как весна убегает от лета, лето от осени, осень от зимы, вечным движением по кругу, разомкнуть который равносильно гибели всего живого.

Загнанной ланью она вломилась в темную чащу. Знала, что случится, что не будет это сном, в котором не страшно, не больно, в котором умереть, как впасть в более сладкий сон. Но она этого желала, ждала с обидой, и не сама ли, безумствуя, вымолила у нимфы?

Вбежав на пригорок, Аулия припала спиной к старой сосне, ощутив слабеющим телом дразнящие укусы лишайника, облепившего ствол серебристым покровом.

В последнем горячем броске Кай Валент грудью припал к ее груди, упав на колени. Уперся ладонями в шершавую кору дерева, не позволяя девушке отклониться в сторону. Высоко поднятые тугим поясом ее груди под тонкой тканью были тверды, как кокосовый плод, но не ощущались девичьи соски, не тронутые ознобом страсти.

Аулия смотрела в его лицо, близкое, темное и белков глаз не различить в густой тени ресниц. Привкус вина в его дыхании обжигал губы Аулии. Сраженная безотчетным страхом, она втискивалась в колючий лишайник под легким нажимом его мускулистых бедер. Хрустела скомканная ткань одеяния в его кулаке. Зубами он сдернул с ее плеча фибулу, потянувшую за собой ткань. Обнажилась грудь. Предутренняя прохлада ознобила соски. Сердце Аулии дало сбой, и бешено заколотилось.

Кай Валент уже не ведал, кто плетет в нем сети колдовства: озорной Бахус или зловредный Амур, но пропади вдруг маленькая Диана, он тут же бы умер. Быстрой рукой он сорвал с себя подвязку. Аулия вскрикнула от неожиданного прикосновения. Строптиво зубами цапнула его за плечо, вывернулась. Понеслась сквозь высокую траву, теряя легкие ткани.

Он обернулся, выпрямился рывком. Туника вместе с кинжалом в ножнах в пылу сладкой ярости сорванная с плеч, пала под деревом.

Колени у Аулии подкосились. Травы под ней расстелились душистым мягким ложем. Раскинувшись на них, она зарыдала. То были слезы жалобного прощания с невинными мечтами, и слезы маленькой хищницы, почуявшей свою силу.
Кай Валент опустился перед ней на колени, до дрожи обжигаясь ее страхом и зовом: она судорожно поджимала к горячему животу колени, качаясь на травяном ложе, и, озаренная невероятной мыслью, до хруста в нежных суставах раскрывалась перед ним, и вновь сжималась. Жутко пропасть в этой девственной стихии, и не пропасть равносильно смерти.

К своим двадцати годам Кай Валент познал разных женщин, и все были его сословия. Проститутки и рабыни, даже самые очаровательные, никогда не входили в круг его плотского общения. Он ценил себя, никогда не опускаясь до животного желания. Маленькая Диана, как он догадался, из высшего сословия. Но она…девочка. С девственницами Кай Валент мало общался, однако знал, как разбудить их спящую природу.

Да и отступать было поздно. Желания оголены, тела оголены.
Задыхаясь от восторга, он не позволил себе наброситься на это бьющееся в любовной лихорадке маленькое тело. Первое к ней прикосновение уничтожит страстный зов. Кай Валент это знал.

Он прилег рядом, обнимая клонившиеся к ним весенние травы, чтобы касались ее лица и груди, ласкали, дразнили. Опускал охапками ниже, чтобы пеленали тело. И вот она сама, судорожно всхлипывая, хватает травы, их руки соприкасаются, травы щекотно стелятся по коже, заплетают их объятия. Его рот ищет ее губы сквозь веер травинок. Как-то вдруг пропадает девичий страх, нет холодка в душе, гаснет истерика. Аулия начинает беззвучно смеяться. Язычком раздвигает травинки, а он губами закрывает щелочки, не позволяет ей найти себя, разжигая игривый азарт. Больше клонит трав на бедра. Шелковистая волна проникает между коленами, выше скользит и ускользает, и вновь ласкает.

Аулия сладко забывается, и начинает ей казаться, как в том сне она млеет, не различая в ласке трав ласку его почти невесомых рук. Обостренными нервами Кай Валент понимал состояние девочки, и старался превратиться в бесплотный дух, чтобы забыла его и весь мир, познавая свою природу.

Он добился своего. Аулия погрузилась в состояние полного забвения, и уже не слышала собственных стенаний и безумных просьб. Нежно взяли ее, ослабевшую, в объятия, усаживая себе на колени, не отрываясь ртом от душистых завитков за ушком со звонкой сережкой, дрожавшей, как росинка.

Маленькое тело в его руках словно воск таяло, медом пахли губы на его лице, и вот как в дурмане, Аулия провалилась в омут новых ощущений. Как сквозь сон удивилась тому, что неестественно разъяты ее бедра, и ей не больно. Вот в неминуемом вскрике рот закрыли шалым поцелуем, и ей показалось, что пропала она по маковку в обжигающем плену, и захватила в плен. Крепко держа ее за бедра, он опрокинул на спину извивавшуюся змеей в его власти неистовую Диану.

Глава 5. Верных мужчин не бывает....

Медовым блаженством растеклись первые дни неожиданного затворничества Кая Валента. Он покидал широкое пурпурное ложе Аулии, чтобы искупаться в домашних термах, воспользоваться услугами массажиста и по нужде. Все остальное время ему не принадлежало: ел с рук возлюбленной, занимался гимнастическими упражнениями в ее присутствии. Под ее наблюдением колдовал над ним брадобрей, на ее глазах раздевался и одевался….

* * *

… Когда утром дня Праздника Радости, оставшись без господина, Талант вернулся на виллу Мариев, в свою комнату, там его ждал Герострат. Он с пользой для себя рылся в вещах нового раба. Обернулся, скаля зубы в лошадиной гримасе.

- Приказом Гельвия тебе определили место на конюшне.
Бывший гладиатор на наглеца смотрел спокойно, а на душе было муторно. Личных вещей у Цитуса нажито немного, умещалось в походной сумке. И пока никто не копался в его вещах. Вот даже Кай Валент не побрезговал востребовать у Гикесия всё, принадлежавшее «погибшему Цитусу», сказав, что забирает себе его имущество. А отдал сумку Цитусу, не заглянув в нее. Тогда как паршивый раб возомнил себя хозяином, и кое-что уже прихватил себе.

-- Ты не понял? Ступай на конюшню. Дерьмо убирай! Цаца великая. Что? Думал, эти покои тебе в наследство отпишут? А, во-о-о…-- Раб показал кулак с оттопыренным пальцем. -- Господин переменил свое решение. Вчера тебя спас, сегодня ухлопает, понял? Дуй на конюшню, покуда не рассказал старшему хозяину правду, как ты тут появился.

-- Не ошибись, Герострат, -- ответили ему сухо, и вышли, забрав сумку.
-- Будет он мне тут указывать! – Герострат швырнул белье, которое не взял Цитус, на пол. Принялся яростно топтать. -– Цаца какая! Не будет тебе милости господина. Меня хотят обойти?! Вот тебе!
* * *

Вечером того же дня Герострат стоял на коленях и бился лбом об пол перед Марием Алкивиадом, сидевшим в креслах,и вопил на всю комнату:
- Не виноват, господин, не виноват, головой бьюсь, не виноват. Меня не взяли, мне велели остаться. Взяли Таланта…

Поигрывая плеткой, Марий Алкивиад говорил бесцветным голосом, глядя поверх головы раба на дворецкого Гельвия, кто стоял позади Геростата, то и дело сгибаясь в поклонах.
- Не Талант какой-то… личный раб Кая Валента, а ты, дружочек. Не Таланту какому-то… я приказывал всегда быть при господине, а тебе.
- О, пощадите, добрый мой господин, ведь как я мог ослушаться молодого хозяина…
- Ты должен был, как собака, тихо идти за ним, мчать по пятам! – Качнулся всем телом к рабу Марий Алкивиад. – Кай Валент никогда не берет с собой охрану, поэтому я приставил тебя, падаль эдакая, дабы ты следил за ним, при первой угрозе жизни господину бежал бы ко мне!..И, если ты сейчас же не скажешь, где твой господин…
Дворецкий испуганно обернулся, когда в комнату, чеканя шаг, вошел юный раб с развязными манерами.
Алкивиад поднял лицо, не понимая, кто и когда запустил чужака в дом. В лицо ему дерзко доложили, улыбаясь:
- Благородный Марий Алкивиад напрасно тревожится за сына. В сей час Кай Валент – гость Цецины Публия Крейса, и не просто гость, а гость желанный.
Алкивиад едва не поперхнулся, возмущенный наглостью чужого раба, а тот тараторил:
- Меня послал сам Публий Крейс. Велено сказать: ваш сын изучает подлинную историю Великого Рима! Просит не беспокоиться дней пять, или… На сим позвольте откланяться. – Гонец лихо изобразил поклон и удалился.
Герострат, благословлявший спасительное появление гонца, в ужасе откатился в темный угол. – Алкивиад пружиной взвился на ноги. Заорал на дворецкого:
- Кто впустил в мой дом этрусскую заразу?! Всех вас, бездельники, продам на галеры!
Дергая головой, ожидая оплеухи, дворецкий выдавил из себя:
- Мой добрый господин… Так, от имени Публия Крейса…А все они черным колдовством умеют замазывать глаза….А-а, у великого гаруспика есть дочь, молоденькая, девственная…
И молитвенно сложил руки. Угадал, чем успокоить хозяина. Тот, похлопывая плеткой о свою ладонь, растянул губы в ядовитой ухмылке. – Девственная…
- Где куплен раб? – Задал неожиданный вопрос. Дворецкий сразу понял, о ком речь, но виду не подал.

- А.., а.., у Ларта Бофорса, мне так сказал молодой господин.
«Опять эти Цецины», - скривил губы в сухой улыбочке Алкивиад. –«Ну, ничего, и до вас доберусь, шарлатаны!»
- Цена раба?
Дворецкий низко поклонился, пряча растерянное выражение лица.
- Мне сказал молодой господин.., раб куплен за асс*)! Ларт Бофорс Цецина расплатился рабом с Каем Валентом. Господин порвал списки ставок, не желая делиться с Цециной…А Цецина своим рабом рассчитался…
Алкивиад вспомнил клочки изорванных список, плававших в бассейне. Поверил, что сын сам мог уничтожить списки. Облегченно вздохнул, довольный, что отпала необходимость врать победителю игр. Отец очень рассчитывал на капризную черту характера Кая Валента, и не ошибся. Не пожелавший делиться выигрышем с Лартом Бофорсом и Фабием, он уничтожил ставки. Он – победитель игр, а победителей не судят.
* * *
… Без Аулии Велианы печальная Фабия Глория провела Праздник Радости. В обществе кошки Дафны, белой пушистой красавицы, служанки Меды, сидевшей рядом и разбиравшей на букеты цветы из корзины, и Ларта Бофорса.
Гостивший у Фабиев Ларт Бофорс возлежал на низком ложе.
- Марк Виктор в театре Одеона, - говорила Глория. – Аулия…, не знаю где, она посыльного не присылала.., обиделась….И ты, дядюшка Бофорс, покидаешь меня. Так скоро…
Он положил ладонь на ее руку, гладившую кошку, сказал проникновенно и ласково.
- Будь моя воля, крошка Аритими, век сидел бы вот так, рядышком…
- Да…У мужчин свои дела…Скажи, дядюшка Бофорс, каким ты находишь Кая Валента? Умен ли он, добр, терпелив?
Младший Цецина вздохнул, поглаживая ее руку.
- Понимаю твои сомнения, крошка Аритими. Красота редко уживается с умом. Но, по-моему он не глуп. Терпелив ли? Вообще не знаю мужчин, кто был бы терпелив. А добр ли Кай Валент? Время покажет. А, почему ты не спрашиваешь, как у него с чувством верности?
Глория надменно приподняла пышно причесанную голову.
- Мужчин с чувством верности не бывает.
Ларт Бофорс засмеялся, поцеловал руку любимицы.
- Боюсь, крошка Аритими, трудненько тебе придется в супружеской жизни…Никогда не забываю твое отношение к мужской половине человечества…Все мы ветреные. Ты же верна своему идеалу, кто не променяет тебя и на тысячу прекрасных женщин..…Попадется ли тебе твой сакральный идеал, в затруднении ответить….Прости, милая, жаль, но мне пора…