Золушка для поручика

Эпиграф

Есть ли тот, кто должной мерой мерит

Наши знанья, судьбы и года?

Если сердце хочет, если верит,

Значит – да.

То, что есть в тебе, ведь существует...

Вот ты дремлешь, и в глаза твои

Так любовно мягкий ветер дует –

Как же нет Любви?

Иван Бунин

Пролог

Москва, август 1905 года

– Саша, родная моя, не плачь, не надрывай сердце, – сухонькая старушка в теплом платке и старом засаленном салопе обнимала кудрявую рыжеволосую девочку лет восьми-девяти. Малышка худа и некрасива, как гадкий утенок в сказке Андерсена, одета бедно и не по погоде, но чистенько, волосы ее, короной уложенные на голове, кудрявые и непослушные от природы, выбились из кос, оттого прическа девочки выглядела немного неопрятной. – Не вернуть родителев твоих, а одной мне тебя не поднять. Благодари Бога и командира батюшки твоего, что устроил в такое заведение. Это ж надо, благодать какая, учительшей станешь, рази мог отец твой мечтать о таком? Веди себя тихо, учись хорошо и молись. Богородице особливо молись, Она о сиротах попечение имеет.

– Хорошо, бабушка, – кивнула девочка, утирая платком заплаканные глаза. – Только ты приезжай ко мне, – она запнулась, понимая, что просит о невозможном, и тихо добавила, – ну, хоть изредка.

– Не томи, касатка, знаешь ведь, не сдюжить мне, – старушка отерла непрошенные слезы. – Далеко да дорого. Но, коли поедет кто в Москву-то, гостинцев передам, – заверила она внучку, в глубине души понимая, что и это обещание свое вряд ли исполнит.

– Александра, пойдем, нам пора, – к бабушке с внучкой подошла девушка в бумазейном платье с высоким воротом. – Прощайтесь быстрее, – она окинула девочку и старушку строгим взглядом. – Тебе еще одежду надо будет подобрать, а совсем скоро построение на вечернюю молитву.

Саша молча кивнула, порывисто обняла бабушку и, понуро опустив голову, направилась следом за строгой девушкой.

Совсем недавно она с маменькой и младшим братом жила в добротном деревянном доме на окраине заштатного уездного городка. Семья была не из бедных – корова, куры, большой огород, да еще жалованье хозяина. Беды посыпались на Громницких, когда дослужившегося до чина капитана и получившего личное дворянство Федора Калистратовича, отца Саши, перевели в 4-ю Восточно-Сибирскую стрелковую дивизию и отправили на Дальний Восток. Там он вскорости и сгинул, сражаясь с японцами. Следом, не вынеся потери мужа, умерла мать, а за ней – маленький брат. Сашу забрали дальние родственники отца. Они же вызвали из деревни бабушку и спасли от разорения соседями дом и хозяйство. Местный батюшка надоумил написать прежнему командиру Федора, о котором он всегда хорошо отзывался, сам же письмо и составил, и отослал, куда следует. Ответа ждали долго, и когда совсем уже отчаялись, принесли Громницким казенную бумагу о зачислении отроковицы Александры в Мариинское училище в Москве на Софийской набережной на казенный кошт[1], «буде выдержит испытания». Старшая дочь священника, благоволившая Саше, когда та училась в церковно-приходской школе, отвезла девочку на экзамены, которые она сдала, если не с блеском, то вполне успешно.

Прибыть в училище надлежало после Успения[2]. Бабушка решилась сама отвезти внучку на учение, понимая, что может и не дожить до ее возвращения из Москвы.

И вот теперь она смотрела на удаляющуюся сгорбленную фигурку и утирала платком глаза. «Ничего, ничего, касатка, стерпится, слюбится, – прошептала старушка, осенив спину внучки широким крестом, – ученая зато будешь, при месте и деньгах, глядишь, и замуж за дворянина выйти Господь сподобит».

Саша молча стерпела холодный душ, переодевание в платье не по размеру, сшитое из колкой материи, неприветливые взгляды надзирательницы, правда, чуть не расплакалась от того, что старушка-кастелянша погладила ее по голове, но вошла в дортуар[3] с высоко поднятой головой. Когда девочке указали на кровать и тумбочку, она молча села и обвела взглядом комнату – четырнадцать узких железных коек, накрытых тонкими шерстяными одеялами. Саша вздохнула и постаралась сдержать слезы.

– О, новенькая, душечки, новенькая, – в дортуар, толкаясь, ввалились несколько девочек одного с Сашей возраста.

– Ты откуда, и как тебя зовут? – выкрикнула самая бойкая, на голову выше и гораздо крупнее остальных.

– Александра Громницкая, – Саша распрямила спину и высоко подняла голову, в упор глядя на спросившую. – Аликс. – Теперь она будет отзываться только на это имя, Саша, а тем более Сашенька останется для родных.

____________________________________

[1] Казенный кошт – устаревшее понятие, означающее содержание, пропитание, иждивение. В некоторых учебных заведениях дореволюционной России на казенном коште содержали и обучали учащихся на средства казны, в отличие от своекоштных (обучавшихся за свой счет).

[2] Успение ПресвятойБогородицы 15/28 августа – один из важнейших праздников православного календаря.

[3] Спальня в закрытых учебных заведениях до революции.

Эпиграф

Любовь должна быть счастливой –

Это право любви.

Любовь должна быть красивой –

Это мудрость любви.

Саша Черный

Глава первая

Москва, зима 1912 года

Снег приятно похрустывал под ногами в такт шагам, мороз щипал щеки, подгоняя идти быстрее, чтобы не замерзнуть в сапогах, край башлыка под подбородком заиндевел от дыхания, но ничто не могло испортить Саше предвкушения отпускных дней, радости от встречи с матушкой, вкуса няниных пирогов, катания на коньках и прочего веселья. Ему недавно исполнить двадцать один, он – юнкер третьей роты Александровского училища на Знаменке, носит княжеский титул, но не кичится этим – семья живет небогато, даже пятнадцать рублей на сапоги вдовствующая княгиня не сыскала, и приходится ходить в казенных.

«Быстрее, быстрее, быстрее», – стучат каблуки жестких сапог, в которых юнкер уже не чувствует пальцев, но он все же находит в себе силы щелкнуть каблуками, встать во фрунт и ловко взметнуть руку к козырьку фуражки, отдавая честь встречному полковнику. Тот козыряет в ответ, кивая и улыбаясь в усы, на них глазеют прохожие, и от этого Саше становится легко и радостно.

Вот и родной дом. Юнкер взбежал на крыльцо, дернул колокольчик, где-то в глубине послышались шаги, заскрежетали, отпираясь, засовы, и громкий крик горничной Алены слышен не только на весь дом, но и на улице: «Барыня, радость-то какая, барыня, молодой барчук прибыли». Горничная сообщает о приезде Саши так, словно это чудо и неожиданность, но на самом деле юнкера ходят в отпуск каждую неделю – в среду на полдня и в субботу до вечера воскресенья. Юнкер Дебич отменным поведением и прилежанием не отличался, потому иногда оставался в отпускные дни в училище, но последний раз такое случалось с ним еще осенью.

Алена распахнула дверь, впуская Сашу, а вместе с ним морозный воздух, юнкер сбросил ей на руки шинель, башлык, фуражку, кашне и перчатки и вбежал вверх по лестнице, где уже ждет мать.

– Младший портупей-юнкер третьей роты Александровского юнкерского училища Александр Дебич прибыл в отпуск. До воскресенья вечера свободен. – Саша, наклонившись, поцеловал руку матери, она потрепала его по волосам и, пользуясь возможностью, коснулась губами сыновнего лба: когда юнкер выпрямлялся, княгиня едва доставала ему до плеча.

– Пойдем, Сашенька, поешь с морозу горячего, – Анна Павловна взяла сына за руку и повела его в столовую залу. Там уже дымится супница с наваристыми щами, которые все та же Алена разливает по тарелкам: княгиня стеснена в средствах, и прислуги в доме мало.

После обеда княгиня пила чай, и делала это обыкновенно в одиночестве. В тот субботний вечер она отчего-то решила изменить своим правилам, позвав сына к ней присоединиться.

– Сашенька, голубчик мой, посиди рядом для разговору, – Анна Павловна грузно опустилась на диван у чайного столика, предлагая сыну устроиться в кресло напротив.– Да, матушка, – кивнул Саша, садясь. – Снова вам учеба моя покою не дает?

– А как прикажешь, Сашенька? – грустно посмотрнла на него мать. – По первому разряду тебе непременно выпуститься следует, иначе никак нельзя. – Полк сможешь выбрать, за два года, что отслужить обязан[1], к Академии подготовишься, а там, глядишь, и в столице обосноваться сможешь.

– Какая вы мечтательница, маменька, – усмехнулся юнкер, – а коль не получится по-вашему?

– Должно получиться, Саша, непременно должно, – постучала маленьким кулачком по подлокотнику княгиня. – И жену к тому времени надо присмотреть. Может, не знатную, своего титула с лихвой достанет, но со средствами. Я и купчиху тебе прощу, если начальство разрешит[2].

– Какая вы, Maman, меркантильная, в самом деле, – вздохнул Саша. – Сe n'est pas romantique.

– Не до романтики, друг мой, – голос матери прозвучал немного сердито. – Скоро совсем без штанов останемся. Форму тебе надо новую справить на выпуск, сапоги. Имение в опекунском совете заложено, леса самая малость осталась и ничего более. Дом вот этот разве что. Неровен час, по миру пойдем. А тебе все хиханьки.

– Что вы, матушка, право, ранее не говорили? – стушевался юнкер. – Не ведал, что дела наши столь плачевны.

– А что говорить? – пожала плечами княгиня. – Отцу твоему многажды говорено было, что не след так дела вести и доходы за ломберным столом спускать. Разве он слушал? – Она снова тяжело вздохнула. – На праздники будешь выезжать со мной и вести себя прилично. Пора остепениться и думать о будущем.

– D'accord, Madame, (хорошо, мадам, (фр.)), – кивнул Саша. – Пойду пройдусь, погода больно хорошая. На самом деле ему меньше всего хотелось выходить на мороз, но нравоучения матери достали до печенок, стало душно, и захотелось глотнуть свежего воздуха. Саша любил матушку и прекрасно видел, как она бьется, стараясь свести концы с концами и поддержать хотя бы видимость благополучия, его самого бесила и унижала эта вынужденная экономия и бедность, но жениться из-за денег – такой участи Саша не хотел. Целовать нелюбимую женщину, каждый день ложиться с ней в постель, говорить комплименты – это было выше его сил. Конечно, если будет хоть малая толика везения, невеста окажется симпатичной, а если больше повезет, то и не совсем глупой, впрочем, это все равно, что выиграть в лотерею по трамвайному билету.

Саша побродил по Пречистенке, сунулся было в кабак погреться, но, вспомнив, что в кармане нет и полушки, снова вышел на улицу. Уже достаточно стемнело, мороз основательно щипал щеки и уши, совершенно заледенели ноги, да и руки в тонких перчатках замерзли, но он упрямо не хотел возвращаться домой, словно пытался доказать матери, что имеет право на собственное мнение и свою жизнь.

Глава вторая

Оркестр заиграл вальс, Аликс сидела на стуле у колонны, нетерпеливо притоптывая в такт ногой и оглядывая зал. Симпатичный юнкер, оказавшийся ее тезкой, так и не появлялся. Неожиданно дверь в залу отворилась, и девушка скорее почувствовала, чем увидела предмет своих грез. Их взгляды встретились, Саша поспешил к «мышке», боясь, что кто-то пригласит ее раньше него. Она же вся засветилась лицом, готовая вскочить со стула, едва юнкер окажется рядом.

Его предложение и ее согласие на танец прозвучали одновременно. Дебич еще не закончил поклон, как Аликс положила руку ему на плечо, готовая закружиться в вальсе.

– От вас морозом пахнет и вишневой наливкой, – неожиданно сорвалось с губ девушки, и она испуганно затихла.

– Курить выходил, а наливкой запах табака отбить пытался, – улыбнулся Саша, и на душе у него стало легко и радостно. – Мы же с вами тезки, как вас по имени называют? Меня Алекс.

– Аликс, как императрицу, мы же с ней тоже тезки, – лукаво блеснула глазами девушка, быстро потупив взгляд. – Так, конечно, дерзко говорить, – она закусила губу и глянула на юнкера из-под ресниц.

«Интересно, у кого она эдакому кокетству научилась? – подумал Саша. – Или это не флирт вовсе, а чистота сердечная?» – он снова улыбнулся девушке, виртуозно ведя ее в вальсе.

– С вами легко танцевать, можно ни о чем не думать и не считать такт, – Аликс слегка откинулась на руку юнкера, глядя куда-то мимо него.

– Вам удобно? Не быстро? Голова не кружится? – заметив ее маневр, спросил он.

– Только немного, так всегда от вальса, – она улыбнулась немного грустно. – Очень люблю его танцевать, но голова моя с этим танцем не дружит.

– Давайте сбавим темп, – тут же предложил Дебич. – А то и вовсе выйдем из круга, отведу вас в буфетную.

– Нет-нет, – слегка помотала головой девушка. – Ой, – она прикрыла глаза. – Все хорошо, еще один тур, пожалуйста. Это мой последний бал в училище. На Пасху будет не до танцев – экзамены на восьмой год обучения, а дальше вообще не знаю, как сложится.

– Зачем восьмой? – удивился Саша.

– На звание домашней учительницы. Тогда я смогу стать гувернанткой, или земство какое меня пригласит. А это и жалованье, и стол, и крыша над головой. – Аликс говорила это все спокойно и даже радостно, но сердце юнкера почему-то сжалось. «Наверное, сирота, вот и приходится думать, как на жизнь заработать», – подумал он, но вслух не сказал ничего.

Тур вальса закончился, Саша проводил свою партнершу к креслам и сам остался стоять рядом. Он знал, что это против правил, и на следующий танец он должен непременно пригласить какую-то другую девушку, но ему было так тепло рядом с этой милой «полевочкой», что никуда не хотелось от нее отходить.

– La quadrille, messieurs engagent les dames (Кадриль, кавалеры приглашают дам (фр.)) , – прокричал, выбежав в центр залы, распорядитель. – Кадриль, кадриль!

Дебичу очень хотелось снова танцевать с Аликс, но он не посмел пригласить девушку, на второй танец подряд. «Не хватало еще глупых сплетен вокруг ее имени. Конечно, это почти домашний бал, и правила более вольные, но лучше я ангажирую ее на мазурку перед ужином», – подумал он, решительно пресекая собственные попытки поступить по желанию сердца, а не разума. И все-таки сердце почти победило, когда рядом с креслом Аликс возник Воронов и поклонился, приглашая ее:

– Позвольте просить вас на кадриль.

– С удовольствием, – откликнулась девушка, подала Мишелю свою затянутую в перчатку руку и пошла с ним на центр, где строились к танцу пары, мельком оглянувшись на Сашу с улыбкой, словно говоря «это ненадолго, и так надо».

Другу Дебич доверял, как себе, в то же время прекрасно понимая, что от танцев с другими кавалерами он Аликс оградить не сможет, да и прав таких не имеет.

Оркестр играет вторую ритурнель, поппури из русских песен. «Нет, нет, нет, она меня не любит. Нет, нет, нет, она меня погубит», – бурчит себе под нос юнкер, расплываясь в улыбке. В этот момент Мишель со своей парой как раз оказывается рядом, и Саше почему-то кажется, что и они напевают эти смешные слова и смеются.

Следующий вальс Дебич танцует с воспитанницей в кремовом платье. Быстро, в три такта, поэтому они почти не разговаривают. Впрочем, ему этого и не хочется, к тому же девушка – неважная танцовщица, Саше несколько раз приходится считать ей такт. Когда вальс заканчивается, барышня просит проводить ее в буфетную выпить оранжаду, юнкер галантно сопровождает даму, в то же время выискивая глазами Аликс и не находя ее в зале.

Его это немного нервирует – за вальсом будет мазурка, которую он непременно хотел танцевать с Аликс. Да, третий танец за вечер совсем не по правилам, но Дебич утешает себя тем, что они не подряд, и на таком бале можно вести себя свободнее, слегка отступив от этикета. Но вот мазурка объявлена, первые пары строятся к танцу, а Саша спрятался за колонну, не желая быть ангажированным другой девушкой. Взмах дирижерской палочки, первый такт – одновременно открывается дверь из внутренних комнат, и на пороге залы возникает Аликс. В голубом платье. Она оглядывает залу и замирает, потом видит Дебича, вышедшего из-за колонны, и делает шаг в его сторону. Юнкер тут же устремляется к девушке, стараясь, чтобы его поспешность не была замечена окружающими.

Глава третья

Великий Пост тянулся отчего-то немыслимо долго. Саша отговел с матушкой на первой, потом еще раз на Страстной – когда отпустили на каникулы. Пасхальную заутреню стояли в храме Христа Спасителя – очень уж Анне Павловне нравилось, как там поют. Саша же службу еле выстоял – много народу, душно, да еще от голода разболелась голова. Выйдя из церкви, взяли извозчика, а дома, едва разговевшись, юнкер отправился в постель и проспал до обеда. Разбудили его шум и громкие голоса: батюшка с дьяконом пришли пасхальный молебен служить и христосоваться.

Едва возможно стало улизнуть из дома, Саша выбрался на улицу, и ноги сами понесли его на Софийскую набережную. Какое-то время он гулял мимо заветного дома, но добился только того, что стоявший у двери швейцар, укоризненно покачав головой, сообщил, что начальница со старшими барышнями отъехали с визитами, и ожидать их можно только к вечернему чаю. Дебич попытался было оставить записку, но сторож ее не принял, что, впрочем, было ожидаемо.

В субботу на Светлой юнкера ездили на бал в Екатерининский институт, и Саша с Мишелем оба снова оказались в числе танцоров. Надо сказать, что танцевать Дебич умел и любил, но тут он впервые не веселился, а отбывал повинность: ноги сами выписывали выученные еще в детстве па, с губ не сходила дежурная улыбка, разговор о погоде, природе и московской жизни поддерживать тоже труда не составило, мыслями же Саша находился весьма далеко, и ничего не мог с собой поделать – подать предмету своих воздыханий весточку, чтобы назначить встречу, он не мог…

За каникулярными делами и мыслями об Александре Громницкой юнкер Дебич совсем упустил из виду, что практически сразу после начала занятий грядет то самое роковое двадцать третье апреля, когда начнутся испытания, и оказался вдруг не готов к тому, что вот оно – уже завтра.

Утром двадцать третьего апреля на торжественную церемонию выноса знамени к александровцам традиционно прибыли бывший уже к тому времени московский губернатор, а ныне товарищ министра внутренних дел и командующий Отдельным корпусом жандармов генерал-майор свиты Его Величества Владимир Федорович Джунковский, его преемник на посту губернатора тайный советник, граф Николай Леонидович Муравьев и великий князь Константин Константинович. После встречи высоких гостей и торжественного молебна юнкеров отпустили по классам, где уже были вывешены расписания экзаменов и порядок их сдачи. По истории, словесности, языкам и прочим общим предметам, Саша был подготовлен хорошо и даже выбился в лидеры, за что получил похвалу от Черницкого:

– Молодец, господин обер-офицер, хвалю, можешь же, когда хочешь, – сказал Жорж в кубе на вечерней поверке и похлопал Дебича по плечу. – Сумел сам – помоги товарищу, а то Воронов что-то у нас в низ списка скатился, того и гляди, из первой сотни вылетит.

– Хорошо, господин капитан, есть помочь товарищу, – отчеканил Саша, и вечером после отбоя натаскивал Мишеля к очередному экзамену.

Следующие экзамены Воронов сдал более успешно, общий балл его выправился, и Дебин снова был удостоен похвалы Жоржа в кубе, но не это грело сердце влюбленного юнкера – раздавая почту, Черницкий вдруг протянул конверт и Саше, хотя обычно писем для него не было. Матушка охотницей до эпистолярного жанра не была, а жившая в Тверской губернии дальняя родственница отца даже при его жизни писем никому не писала, потом же – и подавно.

– Юнкер Дебич, – неожиданно произнес, держа в руке письмо, капитан. – Вам-с. Без обратного адреса. Кто это может быть?

– Не могу знать, Георгий Орестович, – пожал плечами Саша. – Возможно тетушка, отца покойного кузина какая-то там?

– Открывать не стал, но, надеюсь, никакой крамолы, – Черницкий протянул письмо. По уставу он обязан был перлюстрировать всю почту, приходящую юнкерам, но делал это крайне редко, считая, что мальчики в таком возрасте весьма вспыльчивы, и заслужить их хорошее поведение и спокойствие в роте можно только доверием и добрым отношением. Иногда Георгий Орестович просил того или иного юнкера показать письмо, что делалось с готовностью и даже некоторой радостью. Дебичу письмо было отдано нераспечатанным, и тот, блестяще ответив на очередном экзамене, убежал под лестницу, где юнкера иногда курили, прячась от корпусных офицеров, и вскрыл, наконец, конверт.

«Александр Ильич, простите мою вольность и дерзость, но знаю от нашего швейцара Петра, что Вы приходили, и, понимая, что писем на мое имя передать не получится, решилась писать Вам сама. Не спрашивайте, как мне удалось его отправить, и очень надеюсь, что у Вас почты начальство не читает. Мы сдаем экзамены, думаю, как и Вы тоже. У меня есть все шансы получить возможность обучения в восьмом классе. Балов у нас более не ожидается, разве что на выпуск, но я не смогу прислать Вам пригласительный билет – допускаются только родственники, коих у меня одна старенькая бабушка. Зато после выпуска мы будем вольны выходить из здания по своим надобностям, и, я думаю, вы смогли бы писать мне до востребования на Главный почтамт. Предъявителю серебряных часов с надписью «За храбрость». Это все, что от папеньки осталось.

Не знаю, получится ли сия авантюра, но назначить встречу не имею возможности, поскольку времени, когда смогу выйти на прогулку, пока не ведаю. Получится, как на Масленой – до сих пор стыдно, что заставила ждать столь непозволительно долго.

Глава четвертая

Двадцать пятого мая, в День рождения Государыни Александры Федоровны в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца Николай II принял верноподданническую грамоту от российского дворянства, а потом в Большом Кремлевском дворце был дан торжественный обед. Князь Дебич с матерью удостоились чести быть приглашенными. Там всем подарили по серебряному рублю с профилем первого и нынешнего царя, а мужчинам еще и медаль по случаю участия в торжествах.

«Самым запоминающимся событием московских торжеств был бал в Благородном собрании двадцать шестого мая. Газеты писали, что его устроители перещеголяли петербуржцев. Колонный зал был украшен цветами, привезенными из подмосковных усадеб, сам колонны увиты разноцветными лентами. Бал начался, как и в столице, с полонеза на музыку Глинки, Государь шел в первой паре с супругой московского губернского предводителя дворянства Александрой Владимировной Базилевской. Ее изумрудная парюра так и сияла в свете люстр. Императрица танцевала с Московским губернским предводителем Александром Дмитриевичем Самариным, их высокие стройные фигуры смотрелись очень гармонично. В третьей паре шла Великая княгиня Анастасия Михайловна с графом Шереметевым. В паре с Базилевским – Великая княгиня Мария Александровна. Великолепно выглядел Великий князь Дмитрий Павлович, когда танцевал вальс-бостон со своей сестрой Марией. Он был очень красив и изящен в красном конногвардейском мундире, который украшала голубая Андреевская лента, а Мария Павловна – в белом платье, бриллиантах и с бриллиантовой диадемой в виде лучей.Император с супругой после польского отправились в открытую ложу, которая была в конце зала и примыкала к смежным с ней комнатам, и оттуда смотрели на танцующих. Уехали они еще до ужина», – можно было прочесть на следующее утро в «Московской копейке».

Как раз на этот бал должны были ехать Аликс и Элен с начальницей Мариинского училища и несколькими членами попечительского совета, к этому торжеству шились новые платья, и Александра уже представляла, как она будет выглядеть в наряде бледно-зеленого цвета, который очень шел к ее рыжеватым волосам, как станет танцевать, и если котильон будет модный с лентами, обязательно сохранит свою на память. Только именно этой мечте не суждено было сбыться – Ольга Егоровна была на встрече императорского поезда на вокзале, замерзла и заболела, да так сильно, что в день бала не смогла подняться с постели. Так что все подробности торжества в Благородном собрании девушки смогли узнать только из газет.

Там было много фотографий, но, как и в случае с иллюминацией Первопрестольной, всей красоты украшенного зала, нарядов и драгоценностей дам они не передавали.

– Эх, жаль, что для нас все сложилось столь неудачно, – Элен села на кровать к Аликс, когда после вечерней молитвы они уединились в дортуаре. – Там было так красиво, и юнкера танцевали, мне даже кажется, я узнала твоего князя на фото.

– Вовсе он не мой, не говори глупости, мы же не обручены, – отмахнулась та, зардевшись столь сильно, что это было заметно даже при тусклом свете уличного фонаря.

– Но он же тебе нравится? – не унималась Леночка. – Иначе зачем все это: письма, наш поход на почтамт?

– Ты права, с каждым днем разлуки я чувствую, что все больше люблю Александра Ильича, но ты сама все знаешь, – вздохнула Громницкая. – Возможность нашего обручения, тем паче – венчания – эфемерна.

Словно в ответ на эти слова раздался стук в окно, словно кто-то бросил в стекло камень.

– Ой, – испуганно пискнула Элен. – Что там?

– Сейчас посмотрю. – Аликс подошла к окну и приподняла штору. – Господи, Элен, это они. – Она прижала ладони к губам, чтобы не закричать. – Иди, иди скорее сюда.

– Кто? – Леночка встала за спиной подруги. – Ой, – вырвалось у нее уже не испуганно, а радостно. – Открывай. Открывай быстрее.

Александра подобрала юбки, вскочила на подоконник и дернула шпингалет вниз, потом, спустившись снова на пол, открыла второй и отворила створку:

– Господа, вы с ума сошли!!! – проговорила она громким шепотом, при этом не в силах сдержать улыбки.

– Мы просто проходили мимо, – рассмеялся Мишель, приставляя к стене садовую лестницу. – И не могли не занести вам гостинец. – Он уже добрался до второго этажа и сел на подоконник, свесив ноги наружу.

– Ваш привратник спит мертвым сном, – Дебич тоже поднялся по лестнице и остался стоять так, чтобы было удобно разговаривать с девушками. – Вероятно, ему поднесли по случаю праздника больше, чем обычно. – Александра Федоровна, сложите ладони ковшиком. – Держась за перекладину одной рукой, юнкер, сунул другую в карман и, достав оттуда горсть конфет, высыпал их в ладони Аликс. Потом оттуда же было выужено несколько орехов.

Девушка радостно засмеялась и отнесла гостинцы на тумбочку. Тем временем Мишель тоже достал из одного кармана упакованные в салфетку «морские камешки», а из другого – аккуратно сложенный лист бумаги.

– Что это? – удивилась Элен. – Расписание танцев?

– Не угадали, – покачал головой Воронов. – Меню. Читайте, развлекайтесь, Елена Платоновна.

Глава пятая

Июль тринадцатого года оправдывал свое звание макушки лета – жара спадать не собиралась, потому, несмотря на полученные списки вакансий и необходимость сделать выбор, от которого зависит дальнейшая жизнь, юнкера больше думали о том, как бы искупаться или спрятаться в тень, а также поесть повкуснее, ну еще, при возможности, помиловаться с какой-нибудь встреченной на поле или в лесу крестьянкой. Это, собственно, неудивительно, молодые парни, самым старшим из которых – тем, кто успел посидеть дважды в одном из классов – едва исполнилось двадцать один, максимум двадцать два года, живут сегодняшним днем и сиюминутными увлечениями. Думать о будущем, которое случится когда-нибудь, не их удел. Они молоды, даже скорее, юны, полны сил, пышут здоровьем и нерастраченной мужской энергией, потом так хочется окунуться в озеро, чтобы утишить пыл тела или потискать крестьянскую девку, чтобы добиться того же, но более приятным способом.

Князь Александр Дебич, в отличие от большинства своих однокашников, думал как раз о будущем, пытаясь сочетать желание служить в гвардии и любовь к бесприданнице. После долгих раздумий он решил все-таки последовать совету корпусного офицера и собственного дяди и выбрать Лейб-гвардии Финляндский полк, чтобы одной проблемой стало меньше, и дальше спокойно думать о предмете своего сердечного томления. Аликс снилась ему ночами, где он вел себя с ней, как с женой, просыпаясь с желанием броситься в ледяную воду, чтобы хоть немного прийти в себя после таких горячих сновидений. Он постоянно думал о ней, не видя возможности устроить их общую судьбу при сложившихся обстоятельствах и одновременно страстно желая этого. В конце концов Саша решил, как только представится возможность, увидеться с девушкой и обсудить все варианты – доверять такие вопросы письму он не посчитал возможным.

Наконец пришел день выбора вакансий. Всех юнкеров собрали на обеденной площадке, рассадив за столы. После некоторого ожидания в окружении ротных командиров и курсовых офицеров появился полковник АрхипОвич[1] – командир батальона, который долго и не очень складно начал говорить об офицерской чести, перспективах, которые выпадут юнкерам на службе, о корпусной дружбе и многом другом – Дебич, погруженный в свои переживания, начальство не слушал, понимая, что это, в общем, дежурные слова, которые сейчас ни в нем лично ему не помогут. Вероятно, впоследствии он вспомнит что-то из наставлений Николая Георгиевича, бывшего в целом знающим педагогом и неплохим человеком, но сейчас это было как жужжание шмеля – громко, неприятно и прекратить невозможно.

Саша старался собраться с мыслями и сосредоточиться, когда по тому, как затихли и подобрались остальные, понял, что сейчас начнется самое важное.

– Господа обер-офицеры, перед вами лежат двести десять вакансий. Буду вызывать поочередно, по мере оказанных успехов. Выбранную часть называть громко и разборчиво, времени у вас было вполне достаточно для обдумывания. Сначала фельдфебели поротно, потом портупей-юнкера и далее остальные по ранжиру. Фельдфебель первой роты Евреинов[2].

– В Лейб-гвардии Егерский полк, – звучно откликнулся высокий и красивый юнкер, лучший ученик этого года.

– Фельдфебель Экеблад.

– Первый Лейб-Гвардии Екатеринославский Императора Александра Второго полк, – четко произнес юнкер.

Так проходит перекличка всех фельдфебелей, потом, старших портупей-юнкеров. Каждый называет выбранный полк, Архипович помечает что-то на листке бумаги, кивает и выкликает следующего.

Когда очередь дошла до Дебича, он не сразу осознал, что полковник произнес его фамилию и чуть замедлил, потому тот повторил, добавив металла в голосе:

– Младший портупей-юнкер князь Дебич, почивать изволите?

– Никак нет, господин полковник, – вскочил Саша. – В Лейб-гвардии Финляндский полк, – его голос звенел над площадью, произнося название, ни разу не дрогнув, а в голове билась мысль: «Неужели это я вот сейчас решаю свою судьбу, и не только свою, но и судьбу Аликс, ставлю крест на нашей любви? Или это ничего не значит, и между нами все возможно? Господи, управи, по желанию моему, но Твоя воля да будет».

На свое место после благостного кивка Николая Георгиевича Саша опустился ни жив, ни мертв. «Ну вот и все, свершилось, еще несколько дней, придет приказ, и нас распустят по домам», – подумалось ему, но полковник огорошил всех заявлением, что до производства – минимум две недели:

– Пока бумаги доберутся до Петербурга, попадут на стол военному министру, он утвердит списки, поднесет их Государю, а тот – подпишет, вы остаетесь тут и будете проходить строевые учения, зубрить устав и все то, что понадобится в армии.

– Строевые в такую жару, – вздохнул Мишель, и только тогда Саша очнулся от дум и спросил друга, куда тот распределился.

– 124-й Воронежский пехотный полк, – ответил Воронов. – Вы разве не слышали?

– Прости, задумался, – Дебич слегка пожал плечо Мишеля. – Je pense toujours à elle (все время думаю о ней (фр.))

– Dis plutôt «je rêvasse» (скажи уже – я мечтаю (фр.)), – усмехнулся тот. – Терпи, казак, атаманом будешь, как моя нянька говаривала.