Зов крови

1. Лия

Некоторым кажется, что побег — это нечто стремительное, словно поезд, уносящий тебя в ночь под аккомпанемент стука колес и биение собственного сердца, полного предвкушения. Мой побег оказался медленным, туманным и невероятно тихим. Он был с запахом сырой хвои, остывшего камня и тем сладковатым, почти незаметным ароматом увядания, который висел в воздухе Блэквуда, как призрачный шлейф духов давно умершей дамы.

Я стояла на перроне, вцепившись в ручку своего единственного чемодана, и вдыхала этот странный коктейль, чувствуя, как он заполняет мои легкие, просачивается в кровь. Я приехала сюда за свободой. От предсказуемости своей старой жизни, от бесконечных вопросов «кем ты станешь?», от собственного отражения в зеркале, которое, как мне казалось, знало меня куда лучше, чем я сама. Университет, биология, новая среда — вот мой спасательный круг, брошенный в бурное море собственной неуверенности. Но чем глубже я дышала этим воздухом, тем сильнее становилось щемящее, иррациональное чувство, что я не просто сбежала, а вернулась. Вернулась домой, в место, о котором не имела никакой памяти.

Автобус до общежития петлял по узким, вымощенным булыжником улочкам, и Блэквуд медленно раскрывался передо мной, словно старинная книга с пожелтевшими страницами. Это была картинка с открытки, но слегка подпорченная временем и влагой. Фахверковые дома теснились друг к другу, их темные деревянные балки были похожи на скелеты исполинских существ, а белая штукатурка между ними местами осыпалась, обнажая кирпич. Кривые, почти игрушечные витрины булочных и антикварных лавок подмигивали мне тусклым светом сквозь запотевшие стекла. Фонари, уже зажженные в сгущающихся сумерках, отбрасывали на мостовую неясные, расплывчатые ореолы, которые сливались с надвигающимся туманом.

И повсюду, куда ни падал взгляд, был он — лес. Он начинался сразу за последними домами, огромный, молчаливый, величественный. Не просто скопление деревьев, а живой, дышащий массив, стена из темно-зеленых елей и сосен, уходившая ввысь и вдаль, туда, где холмы сливались с низким свинцовым небом. Он не просто окружал город — он обнимал его, держал в крепких, покрытых мхом объятиях, и от этого союза веяло не уютом, а древней, непознанной силой.

Мое общежитие оказалось уродливой бетонной коробкой на самой окраине кампуса, язвой на теле старинного города. Но моя комната, к счастью, смотрела окнами не на другую такую же коробку, а прямо на ту самую стену леса. Я бросила чемодан посреди почти голой комнаты и подошла к окну, прижав ладони к холодному стеклу. Сумерки сгущались, превращая лес в единую темную массу, в бархатный мрак, из которого доносились лишь невнятные звуки — крик невидимой птицы, шелест листьев, подхваченный ветром, который я чувствовала, но не слышала.

И тогда меня накрыло первой волной того странного чувства, что будет преследовать меня все последующие дни — дежавю. Острейшее, почти болезненное. Я не просто смотрела на этот лес — я узнавала его. Каждый изгиб дальних верхушек, темный провал между двумя исполинскими соснами, казавшийся входом в иное измерение, — все это отзывалось глухим эхом в моей памяти, которой не существовало. Сердце сжалось от тоски, тяжелой и сладкой одновременно, словно я оставила там что-то бесконечно важное много лет назад и только сейчас осознала свою потерю. Словно меня там ждали.

Сны пришли ко мне в первую же ночь, и это были не просто картинки за закрытыми веками. Это были полномасштабные вторжения, где я жила, дышала и чувствовала каждой клеткой своего тела.

Я бежала босиком по влажному мху, и он пружинил под ступнями, отдавая в пятки приятную прохладу. Лунный свет, густой, как молоко, проливался сквозь переплетение ветвей, рисуя на земле причудливые серебряные узоры. Воздух был чистым и ледяным, он обжигал легкие ароматом озона, хвои и чего-то дикого. Я словно знала этот запах, я могла бы описать его с закрытыми глазами, но в реальном мире ему не было названия. Я бежала, и ветви цеплялись за мою кожу, словно пытаясь удержать, а сзади, в глубине чащи, слышался топот. Не человеческий — тяжелый, четырехлапый, уверенный. И боль - чужая, огненная боль впивалась когтями в мое плечо, в бок, заставляла спотыкаться и сдерживать крик. Она была настолько реальной, что, просыпаясь, я первым делом ощупывала кожу впотьмах, ожидая найти кровавые раны. А еще был голос. Он не звучал в ушах — он вибрировал где-то в костях, низкий, хриплый, полный невыразимой муки. Он звал меня. Не по имени, а каким-то иным, древним словом, которое я не могла разобрать, но которое заставляло сжиматься все мое существо, как будто отзываясь на некий забытый пароль.

Я проснулась с этим словом на губах, в холодном поту, с бешено колотившимся сердцем. Комната была залита бледным, безрадостным светом раннего утра. Я провела ладонью по лицу — кожа была влажной и ледяной, будто на меня действительно осел ночной туман из моего сна.

Чтобы прогнать остатки кошмара и ощущение полной потерянности, я решила отправиться на первую ознакомительную лекцию пораньше и исследовать кампус. Университетский городок был таким же двойственным, как и сам Блэквуд. Стеклянные и бетонные корпуса факультетов соседствовали с замшелыми гротами, заросшими плющом старыми стенами и вековыми дубами, чьи узловатые корни уходили глубоко под землю, словно выпивая темные тайны этого места.

Я бродила по почти пустым в этот ранний час аллеям, стараясь дышать глубже, впитывать окружающее, заземлиться. И вот, на одной из тропинок, ведущих к биологическому корпусу, я увидела его.

Он стоял под аркой из цветущего дикого винограда, читая что-то в старой, потрепанной книге в кожаном переплете. Утреннее солнце, бледное и негреющее, пробивалось сквозь листву, и один луч упал прямо на него, превратив его светлые волосы в подобие нимба. Он был высоким, стройным, одетым с той небрежной элегантностью, которая дается либо с рождения, либо годами тренировок: темные брюки, легкая бежевая куртка, шарф, небрежно перекинутый через плечо. Его профиль был удивительно четким, почти скульптурным — высокий лоб, прямой нос, волевой, но не грубый подбородок.

2. Кай

День был дерьмовым. С самого утра. Сначала Рекс опять начал ворчать насчёт границ, потом Майя молча и осуждающе смотрела на меня, словно видела все мои чертовы мысли, а потом этот проклятый ветер принёс его — тот самый запах. Сладкий, как мёд, и острый, как лезвие. Запах лунного света, пролившегося на лесную землю. Её запах.

Мой зверь зашевелился под кожей сразу, заскулил, забился в клетке моих рёбер, требуя вырваться, найти, защитить. Я стиснул зубы до хруста, чувствуя, как клыки удлиняются, царапая изнутри дёсны. Ад. Это был настоящий ад. Каждый её шаг в этом проклятом городе отзывался во мне глухим гулом, как будто по моим нервам били молотом. Она была здесь. Так близко. И так недостижимо далеко.

Я стоял в тени старой мельницы, нашего логова, и смотрел, как она идёт по мокрой от тумана улице. Лия. Её имя обжигало мой разум, как раскалённое железо. Я не должен был знать его, но знал. Знаю с той самой секунды, как её поезд пересек границу наших земель.

Она была хрупкой, слишком хрупкой для нашего мира. Каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, несколько выбившихся прядей касались её щеки. Высокие скулы, упрямый подбородок, губы… Чёрт, эти губы. Розовые, чуть приоткрытые от быстрой ходьбы. Они сводили меня с ума. Я представлял, как они могут быть мягкими, и тут же — как они могут исказиться в крике, если она узнает правду. Обо мне. О нас. О той ловушке, в которую она попала, даже не подозревая об этом.

Она несла папку с бумагами, прижимая её к груди, как щит. Глупая девчонка. Бумажный щит против того, что бродит в этом лесу по ночам. Против меня. Её глаза… Я не видел их цвета отсюда, но я знал его. Цвет весенней листвы, зелёный с золотыми брызгами. Я видел их в своих кошмарах. И в своих самых сокровенных фантазиях.

И тут это случилось. Она подняла голову, и её взгляд скользнул по старой мельнице, по тени, в которой я стоял. Он не упал на меня, нет. Она просто смотрела в мою сторону. Но этого хватило.

Удар. Глухой, мощный, как от кувалды в солнечное сплетение. Воздух вырвался из моих лёгких. В висках застучало, мир поплыл, закружился. По телу разлилась адская жара, сменившаяся леденящим холодом. Каждая мышца напряглась до дрожи, сердце рванулось в бешеной скачке, выбивая сумасшедший ритм. Это была не просто боль. Это было… пробуждение. Как будто половина моей души, спавшая вечным сном, вдруг взорвалась к жизни, требуя воссоединения. И требуя его сейчас же, сию секунду.

Я подавился рыком, низким, едва слышным. Руки сами сжались в кулаки, и я почувствовал, как ногти впиваются в кожу ладоней, оставляя липкие полосы.

- Держись, — прошипел я сам себе. — Держись, чёрт возьми. Ты не животное. Ты Альфа.

Но это было сильнее меня. Сильнее логики. Сильнее воли. Инстинкт, выжженный в ДНК, пел в крови, оглушая всё остальное. Моя. Моя. МОЯ.

Я видел, как она вздрогнула от холода, кутаясь в свою лёгкую куртку. Идиотка, оделась не по погоде. Её бы в шкуру, в тёплую, плотную шерсть… Я отшвырнул эту мысль, как раскалённый уголь. Она никогда не примет это. Никогда не примет меня. Я — чудовище из её ночных кошмаров. И останусь им.

Именно в этот момент, когда я почти сорвался, когда зверь рвался наружу, чтобы просто подойти, встать между ней и всем миром, появился ОН.

Элиас Торн.

Он вышел из-за угла, как будто случайно, с этой своей слащавой, поддельной улыбкой ангела. Его безупречный вид, его накрахмаленная рубашка, его спокойные, ясные глаза — всё в нём вызывало во мне ярость. Лжец. Змея в человеческой коже. Он что-то сказал ей, и она улыбнулась. Слабый, неуверенный, но всё же лучик света на её лице.

Мой зверь взревел внутри. Ревность, чёрная и едкая, как яд, заполнила меня. Он коснулся её руки. Коснулся! Я видел, как его пальцы легли на её локоть, вежливо, ненавязчиво. И этот жест, такой невинный, был для меня хуже любого вызова на бой. Мне захотелось вырвать ему эту руку с корнем и швырнуть его тушу в реку.

Она что-то сказала в ответ, и он засмеялся. Его смех резал слух, как нож по стеклу. Он играл с ней. Расставлял сети. А она, наивная, слепая душа, шла прямо в них, потому что он был красив, вежлив и говорил правильные слова. Он предлагал ей ложное убежище, в то время как я, её истинная защита, был вынужден прятаться в тени и смотреть, как её дурачат.

- Она в безопасности с ним, Кай, — пробормотал я сквозь стиснутые зубы, пытаясь ухватиться за соломинку разума. - Стражи не тронут её, пока он рядом. Это игра. Только игра.

Но это была ложь. Я знал, что это ложь. Элиас не собирался её защищать. Он собирался использовать. И я был единственным, кто знал это. И единственным, кто ничего не мог с этим поделать, не подставив её под ещё больший удар.

Она кивнула ему и пошла рядом, слушая его разглагольствования о истории города. Они выглядели… идеальной парой. Светловолосый принц и хрупкая девушка. Картинка, которая вызывала у меня рвотный рефлекс.

Я оттолкнулся от стены, больше не в силах смотреть на этот цирк. Боль в груди не утихала, а лишь разгоралась, превращаясь в тлеющий уголь ярости и бессилия. Я должен был уйти. Сейчас же. Пока я не сделал чего-то непоправимого. Пока не бросился на этого рыцаря в сияющих доспехах и не разорвал ему глотку прямо перед ней.

Я шагнул из тени. Сознательно грубо, шумно. Я хотел, чтобы она меня увидела. Хотел напугать её. Чтобы она отшатнулась, чтобы её прекрасные глаза наполнились страхом, который я видел в них во сне. Лучше уж страх, чем это доверчивое внимание, которое она дарила ему.